Михаил Абрамович Заборов 
      
Крестоносцы на Востоке
      

      
      Михаил Абрамович Заборов 
      КРЕСТОНОСЦЫ НА ВОСТОКЕ 
      
      ОГЛАВЛЕНИЕ 
      
      1. ВОЗНИКНОВЕНИЕ КРЕСТОВЫХ ПОХОДОВ 
      1.1. Смутные времена 
      1.2. Клюни и рыцарская агрессия 
      1.3. Византия, Запад и сельджуки 
      2. ПЕРВЫЙ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД 
      2.1. Призыв к войне и отклики на него. Формирование идеологии крестового 
похода 
      2.2. Поход бедноты 
      2.3. Начало похода рыцарства 
      2.4. Крестоносцы в Византии 
      2.5. Сражение за Никею 
      2.6. Переход через Малую Азию 
      2.7. Первое государство крестоносцев 
      2.8. Взятие Антиохии 
      2.9. "Чудо святого копья" 
      2.10. Антиохийскоо княжество. Продолжение похода 
      2.11. Социальные противоречия в воинстве креста 
      2.12. Взятие Иерусалима 
      2.13. Кому владычествовать? Арьергардные походы 
      3. ГОСУДАРСТВА КРЕСТОНОСЦЕВ НА ВОСТОКЕ 
      3.1. Новое и старое в феодальных порядках 
      3.2. Положение крестьянства 
      3.3. Борьба крепостных против феодального угнетения 
      3.4. Политическое устройство 
      3.5. "Иерусалимские ассизы" 
      3.6. Торговля 
      3.7. Церкви и монастыри 
      3.8. Причины слабости Латино-Иерусалимского королевства 
      3.9. Новые пилигримы и их служба 
      3.10. "Бедные рыцари Христа" 
      4. КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ XII В. 
      4.1. Сельджукский реванш. Проповедь Бернара Клервоского 
      4.2. Второй крестовый поход и столкновение интересов европейских 
государств на Средиземном море 
      4.3. Крах крестоносной авантюры 
      4.4. Новая фаза сельджукского контрнаступления. Салах ад-Дин и отвоевание 
Иерусалима мусульманами 
      4.5. Третий крестовый поход 
      4.6. Обстановка на Балканах и конфликт с Византией. Гибель Фридриха 
Барбароссы и неудача немецкого рыцарства 
      4.7. Англо-французские противоречия и распри в Иерусалимском королевстве. 
Взятие Акры. Итоги похода 
      5. КРЕСТОНОСЦЫ В КОНСТАНТИНОПОЛЕ 
      5.1. История и историки Четвертого крестового похода 
      5.2. Универсалистская политика папства и подготовка похода на Восток 
      5.3. Сборы в поход. Побуждения рыцарства 
      5.4. Переговоры в Венеции. Левантийская торговля и отношения республики 
св. Марка с Византией 
      5.5. Договор о перевозке. Замыслы венецианской плутократии 
      5.6. Германская империя и Франция против Византии. Бонифаций 
Монферратский 
      5.7. Секретная дипломатия римской курии 
      5.8. В "плену" у венецианцев. Поход в Далмацию 
      5.9. Политический курс апостольского престола 
      5.10. Завоевание Задара. Вторичная перемена направления похода 
      5.11. Новые планы и позиция папства 
      5.12. Водворение крестоносцев в Константинополе. Конфликт с императорами. 
Восстание бедноты 
      5.13. Проект дележа Византии. Захват Константинополя 
      6. УПАДОК КРЕСТОНОСНОГО ДВИЖЕНИЯ 
      6.1. Латинская империя. Годы перемирия на Востоке 
      6.2. Новые выступления низов - детские крестовые походы 
      6.3. Институционализация крестовых походов 
      6.4. Походы в Египет и международная политика 
      6.5. "Отнять у сарацин Тунис" 
      7. ИТОГИ КРЕСТОВЫХ ПОХОДОВ 
      7.1. Рубеж всемирной истории? 
      7.2. Политико-религиозные мифы и историческая реальность 
      ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА 
      КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ 
      
      1. ВОЗНИКНОВЕНИЕ КРЕСТОВЫХ ПОХОДОВ 
      Крестовые походы на Восток длились без малого двести лет - с конца XI до 
последней трети XIII в. Это были войны главным образом рыцарства. Свое название 
они получили оттого, что их участники, снаряжаясь воевать против мусульман 
(турок и арабов), прикрепляли к одежде - на грудь или плечи красного цвета 
матерчатый знак креста, символизировавший религиозные побуждения, цели и 
намерения воинов: освободить от власти иноверцев Палестину, в представлениях 
христиан - Святую землю, ибо там, согласно евангельским рассказам, родился, жил 
и был распят на кресте Иисус Христос, основатель христианской религии. 
      При этом понятие "Крестовый поход" современникам было вовсе не ведомо. В 
средние века такая война обозначалась другими терминами - peregrinatio 
(странствование), expeditio (поход), iter in Terram sanctam (путь в Святую 
землю), "заморское странствование", "путь по стезе господней". Формула 
"Крестовый поход" родилась уже на рубеже нового времени. Во Франции, видимо, 
первым ее употребил придворный историк Людовика XIV - Луи Мэмбур, прямо 
назвавший свой труд на эту тему "История крестовых походов" (1675 г.); в 
Германии, как полагают, выражение "Крестовый поход" идет от знаменитого 
просветителя Ф. Лессинга. 
      Правильно ли, однако, думать, что Крестовые походы в самом деле всегда и 
для всех имели только те цели, которые в них провозглашались? А если нет, то в 
чем же подлинные причины беспрецедентного - по размаху и продолжительности. - 
конфликта средневекового Запада с Востоком? Чем были обусловлены агрессивные 
устремления феодалов Западной Европы в конце XI в.? Какую роль сыграли в 
тогдашней ситуации христианская религия, владевшая там умами и душами, и 
католическая церковь, являвшаяся интернациональным центром феодальной системы? 
Как складывались взаимоотношения католического Запада, с одной стороны, и 
православного и мусульманского Востока - с другой? Рассмотрение этих трех групп 
вопросов в их внутренней связи позволит нам понять исторические предпосылки и 
глубинные истоки "священных войн" европейского рыцарства на Востоке. 
      1.1. Смутные времена 
      В XI в. в странах Западной Европы окончательно утвердился 
феодально-крепостнический строй. В то же время стали появляться и расти города, 
а вместе с ними начали постепенно развиваться и крепнуть торговые сношения - не 
только между городом и ближайшей к нему сельской местностью, но и в более 
широком масштабе: между западноевропейскими (в особенности южнофранцузскими и 
итальянскими) купцами и купцами таких средиземноморских стран, как Византия, 
Египет, Сирия. Натуральное хозяйство, которое прежде целиком определяло 
экономический облик деревенского Запада, теперь мало-помалу отступает. В жизнь 
феодального общества - и крепостного крестьянства, и рыцарства, жившего плодами 
его труда, - все более властно вторгаются деньги. В связи с этим изменились 
уровень и структура практических потребностей обоих классов. Раньше феодалы 
довольствовались натуральным оброком и барщиной крепостных-сервов. С появлением 
городов, с развитием торговли аппетиты феодальных сеньоров выросли: они 
сделались требовательнее - с каждым годом увеличивали поборы, кое-где уже 
вводили денежные платежи вместо натуральных оброков, что было крайне 
обременительно для крестьян. При взимании повинностей феодалы чинили полный 
произвол. И без того жившее в бедности крепостное крестьянство в значительной 
своей части едва не переступало грани нищеты. 
      Немаловажным фактором обнищания деревни служили беспрестанные внутренние 
войны, которые повсюду велись в Х-XI вв. на Западе. В то время страны Европы 
зачастую становились жертвой неурожаев, всякого рода стихийных бедствий. Голод 
принимал временами невероятные размеры. Дело доходило до людоедства; о случаях, 
когда поедали тела мертвецов, упоминает, например, монах-хронист Радульф Глабер.
 Особенно частым гостем деревни голод стал в конце столетия - в ту тяжелую пору,
 которую историки назвали "семь тощих лет". Они непосредственно предшествовали 
Крестовым походам. Из года в год в хрониках и анналах скупо перечисляются 
приблизительно одни и те же сведения. 1089 год монах Сигберт из Жамблу называет 
"чумным": эпидемия "огненной чумы" (спорынной болезни), возникавшей обычно в 
неурожайные годы, принесла мучительную смерть многим жителям Лотарингии, а 
многих других превратила в калек. В том же году в Северной Германии и в 
Брабанте разразились землетрясения: местами реки вышли из берегов, о чем 
сообщалось в анналах монастыря св. Якова и в других хрониках. Сигберт из Жамблу 
сетовал на увеличение в 1090 г. бесплодия почвы и выражал опасения по поводу 
"постепенно надвигающегося голода". Немецкий хронист Эккехард из Ауры писал о 
страшной болезни, которая поразила и людей и скот в 1092 г. Причинами ее были 
голод, нехватка продуктов питания и кормов, явившиеся результатом неурожая, в 
свою очередь вызванного весенними холодами. 1 апреля выпал снег; мороз и лед, 
по словам Бернольда Сен-Блезского, были словно зимой. В 1093 г. - бури и 
непогода в Англии: весной - наводнение, зимой - колючий мороз; все посевы 
вымерзли. В том году в Германии был собран низкий урожай. Немцы голодали. 
      Рассказывая о достопримечательных событиях 1094 г., многие хронисты 
отмечали массовую смертность как следствие повальной эпидемии, охватившей 
разные страны. В Регенсбурге за 12 недель скончалось 8,5 тыс. жителей; в некоем 
селении за шесть недель умерло 1,5 тыс., в другом - 400 человек. Из Германии 
эпидемия перекинулась во Францию, Бургундию и Италию. Обильные осадки снова 
нанесли сильный урон урожаю. В нидерландских землях наводнения продолжались с 
октября 1094 по апрель 1095 г. В Южной Франции и отчасти в Германии голод было 
затих, но в Северной Франции и в Англии разразился с новой силой. Нормандский 
монах-хронист Ордерик Виталий (писавший, правда, уже в XII в., но опиравшийся 
на свидетельства очевидцев, многочисленные документы и житийную литературу 
более раннего времени) сообщает, что "страшная засуха сожгла траву на лугах; 
она истребила Жатву и овощи и потому произвела ужасный голод"; в 1095 г. 
"Нормандия и Франция были отягощены великой смертностью, опустошившей множество 
домов, а крайний голод довел бедствия до последних пределов". 
      Почти все современные хронисты говорят о большой нужде, царившей на 
Западе из-за неурожаев, стихийных бедствий, истребительных эпидемий, падежа 
скота. 
      Феодальный же гнет все более усиливался. Он вызывал законное возмущение 
крестьян. Подчас измученные нуждой и голодом земледельцы поджигали и опустошали 
имения, расправлялись с наиболее ненавистными сеньорами. Чаще, однако, 
стихийный протест крепостной деревни принимал пассивные формы. Иногда крестьяне 
целыми селами снимались с насиженных мест и уходили куда глаза глядят. Бегство 
крестьян - массовое явление в XI в. О нем повествуют грамоты, хроники, жития 
святых и прочие литературные памятники. Крестьяне искали в бегстве спасения от 
поборов и вымогательств, от разбойничьих нападений феодальных банд, от лютого 
голода и гибельных эпидемий. Вместе с тем усилились различные проявления 
религиозного аскетизма, тяга к уходу в монастыри, к отшельничеству, особенно на 
протяжении "семи тощих лет", когда по странам Европы распространился настоящий 
"дух подвижничества". Эта черта общественной психологии низов весьма важна для 
понимания причин Крестовых походов, она во многом объясняет восприимчивость 
широких масс к идее религиозного подвига. 
      Рост религиозных настроений в деревне порождался невыносимыми условиями 
жизни сервов. Забитые нуждой, придавленные личной зависимостью от сеньора, они 
были принижены и своей умственной темнотой. Ее всемерно поддерживали 
католические священнослужители, требовавшие от крестьян долготерпения и 
покорности господам, внушавшие страх перед геенной огненной. По учению 
христианства адские муки ожидали на "том свете" людей строптивых и непослушных 
властям. Находясь в плену религиозных взглядов, прививавшихся ему с детских лет,
 темный и невежественный землепашец, который свыкся с нуждой и ничего не видел 
дальше собственной хибарки, воспринимал социальные и стихийные бедствия сквозь 
призму своего примитивного мировоззрения. Неурожай, голод, "огненная чума", 
унесшая в могилу его жену и детей, - все это представлялось ему карой небесной, 
ниспосланной свыше за неведомые грехи. Отсюда поневоле и возникала мысль, 
вернее, смутное чувство, что, быть может, избавиться от страданий 
повседневности нельзя иначе, кроме как умилостивив разгневавшегося Бога. Каким 
же образом? Прежде всего, совершив какой-либо из ряда вон выходящий, 
героический - но именно в религиозном смысле - подвиг во "искупление грехов", 
приняв мученичество за веру! 
      Так жажда освобождения от гнета сеньора, стремление сбросить цепи серважа 
и выбиться из нужды получала в утомленном житейскими невзгодами мозгу 
крестьянина превратное, искаженное отражение, выливаясь в страстное желание 
религиозного подвига. 
      Экономические сдвиги, как уже было сказано, коснулись и господствующего 
класса. Возможности удовлетворить новые потребности за счет сервов были крайне 
ограниченными, и феодалы встали на путь земельных захватов. По всякому, самому 
ничтожному поводу они затевали бесконечные междоусобицы - файды. Для успешного 
ведения войн сеньору приходилось содержать множество вассалов-рыцарей, 
обязанных ему военной службой. За службу нужно было вознаграждать поместьем. 
Свободные же земли на Западе иссякли. Вот почему многие воинственно настроенные 
сеньоры заходили в тупик: где приобрести поместья и крепостных, откуда получить 
средства, которые крепостные были уже не в состоянии предоставить, несмотря на 
всяческие ухищрения господ? 
      Положение осложнялось еще и тем, что поместья мелких и средних владельцев 
все чаще становились добычей магнатов, обычно захватывавших эти поместья во 
время файд. В итоге на Западе образовалась обширная прослойка безземельных 
рыцарей. Этому способствовал также установившийся порядок наследования феодов - 
майорат (от слова major - старший): владения сеньора после его смерти не 
дробились между сыновьями, а целиком переходили к старшему из них. Остальные же 
наследовали только движимость - коней, доспехи, оружие, одежду. В семьях 
феодалов появилось немало обделенных землей младших сыновей - они подчас 
получали иронические, но вполне соответствовавшие их реальному положению 
прозвища, становившиеся затем фамильными: 
      "безземельный", "неимущий", "голяк". Заветным стремлением этих отпрысков 
знати сделалось приобретение поместий. Наиболее доступным способом поправить 
свои дела рыцари, естественно, считали вооруженное насилие. Поодиночке и 
шайками принялись они рыскать по соседским и отдаленным землям, нападали на 
деревни, забирали у крестьян все что попадалось. Не брезговали рыцари и разбоем 
на проезжих дорогах. Иные замки стали настоящими разбойничьими гнездами, 
приютом рыцарских банд. Подчас эти банды осмеливались совершать набеги и на 
крупные поместья; самой соблазнительной приманкой были богатые владения церквей 
и аббатств (монастырей). 
      Насилия оскудевшего рыцарства довершали разорение крестьянства, но вместе 
с тем наносили ущерб церковно-монастырскому землевладению, менее обеспеченному 
вооруженной охраной. Внутри господствующего класса происходила борьба, и это 
внушало правящим верхам феодального общества на Западе беспокойство, заставляя 
искать какой-то выход из создавшихся затруднений. Неурожаи, голодовки, эпидемии,
 массовое бегство крестьян, а подчас и их восстания ("мятежи", по выражению 
хронистов) и ко всему бандитизм рыцарской вольницы, конфликты феодалов и 
феодальных группировок между собой... 
      В Европе складывалась тревожная обстановка смутного времени: общественная 
жизнь приобретала все менее устойчивый характер. "Смуты и бранная тревога, - 
писал несколько позднее об этих десятилетиях Ордерик Виталий, - волновали почти 
всю вселенную [Запад отождествлялся в его уме со всем миром! - М. З.]; смертные 
безжалостно наносили друг другу величайшие бедствия убийствами и грабежами. 
Злоба во всех видах дошла до крайних пределов и причиняла тем, кто был исполнен 
ею, бесчисленные беды". 
      Насущные интересы феодалов как класса выдвигали перед ними неотложную 
задачу: изыскать такой способ решения возникших проблем, который позволил бы 
удовлетворить их собственные возросшие потребности в землях, в подневольной 
рабочей силе, в деньгах и богатствах всякого рода, избавил бы крупных сеньоров 
от бесчинств рыцарской мелкоты, а рыцарство - от участи "голяков" и 
"безземельных" и упрочил бы в то же время устои существующей системы. Задача 
эта, конечно, не осознавалась кем-либо именно в таком, четко осмысленном виде; 
она выступала как практическая необходимость, возникая по тому или иному 
конкретному поводу, но в общем становилась все более настоятельной. 
      Наиболее дальновидной в феодальном обществе оказалась католическая 
церковь, взявшаяся вызволить господствующий класс из надвинувшихся на него бед. 

      1.2. Клюни и рыцарская агрессия 
      Церковь была в те времена богатой собственницей полей, лугов, садов и 
жестоко эксплуатировала принадлежавших ей крепостных. Кроме того, со всех 
землепашцев - как собственных, так и чужих - церковники регулярно взыскивали 
еще общую подать - десятину. Являясь сама крупным феодальным землевладельцем, 
церковь служила - в этом и заключалась ее социальная функция - духовным оплотом 
всего класса феодалов. Проповедуя христианское учение, по которому земные 
порядки установлены от бога, а потому не подлежат изменению, требуя от 
тружеников безропотного повиновения сеньорам, обещая смиренным посмертное 
блаженство в раю, бунтовщикам же грозя вечными пытками в преисподней, 
церковнослужители помогали феодалам держать в узде хлебопашцев и мастеровых. 
Церковь всегда и во всем отстаивала интересы крепостников - и в области 
идеологии, и в сфере политики. 
      Когда в Х-XI вв. сервы повсеместно стали подниматься против сеньоров или 
уходить в бега, а бесчинства рыцарской вольницы причиняли все более ощутимый 
ущерб монахам и клирикам, церковь всерьез встревожилась - прежде всего за 
судьбу собственных владений. Чтобы оградить их от двойной опасности (со стороны 
низов и рыцарства), монастыри, экономически наиболее мощные церковные 
учреждения, еще в Х в. взялись за различные преобразования. Укрепить 
материальные и моральные позиции церкви, усовершенствовать ее организацию, 
увеличить ее силы, поднять ее престиж таков был общий смысл этих преобразований.
 
      Церковно-реформаторское движение того времени вошло в историю под 
названием клюнийского: почин его принадлежал бургундскому аббатству Клюни. 
Клюнийцы стремились создать централизованное церковное устройство и потому 
способствовали возвышению папской власти, длительное время переживавшей упадок. 
Среди осуществленных ими реформ выделяется одна: запреты военных действий - как 
на длительные сроки ("Божий мир"), так и на короткое время ("Божье перемирие"), 
например с вечера субботы до утра понедельника. Эта мера, обращенная против 
разбоев рыцарской мелкоты и феодальных усобиц, особого эффекта не возымела. 
Тогда церковь принялась нащупывать другие пути, которые, по мнению ее 
руководителей, могли бы уберечь верхние слои феодалов от неистовства 
"безземельных" и "голяков" и вместе с тем ублаготворить феодальную голытьбу, 
утолить ее жажду поместий и богатств. Конечно, сами "поиски" представляли собой 
спонтанный процесс, в котором участвовали и знатные феодалы, и простые рыцари. 
В каждом отдельном случае они преследовали свои ближайшие, непосредственные 
цели, вовсе не задумываясь о каких-то крупномасштабных проблемах 
социально-политического характера. Тем не менее их действия, диктовавшиеся 
сиюминутными побуждениями, словно прокладывали дорогу, в перспективе ведущую к 
отысканию кардинального решения общезначимой для всех феодалов задачи. Большая 
роль принадлежала тут папству, постепенно укреплявшему свои позиции. 
      Картина подготовки событий, сигнал к которым позднее дал папский клич "на 
Восток!", была сложной и многомерной. Существенное место здесь занимают 
паломничества из стран Запада в Палестину, в ее религиозный центр Иерусалим. 
Это старинное установление христианства, появившееся в IV в. и в последующие 
столетия в общем малозаметное, в XI в. развернулось с огромной силой. 
Паломничества в Иерусалим становились все более многолюдными. Они учащались и 
приобретали массовый характер. По словам Радульфа Глабера, повидавшего многих 
паломников и наслышанного о других, в Иерусалим "шли бесчисленные толпы со всех 
концов света. Никогда не поверили бы прежде, добавляет хронист, - что это место 
привлечет к себе такое изумительное скопление народа". 
      Паломничества, или пилигримства, т.е. благочестивые странствования, 
получили столь широкое распространение, что это отразилось и на всей системе 
духовных ценностей феодального общества, в первую очередь на представлениях о 
святости, имевших большое значение в феодальной идеологии. Паломничества 
становились как бы обязательной частью подвижничества, а хождение в Иерусалим - 
непременным штрихом биографии любого героя житийной (агиографической) 
литературы. Тот, кто хотел закрепить за собой репутацию безгрешного "бедняка 
Христова", отправлялся в Иерусалим, дабы - таково было, во всяком случае, 
обыденное понимание этого акта - почтить находившиеся там испокон веков 
христианские святыни, помолиться в церкви Гроба Господня, благоговейно 
осмотреть все места, где некогда ступала нога евангельского богочеловека. 
Обычай паломничества так тесно связывался в воззрениях эпохи с практикой 
жизненного поведения святых подвижников, что жития нередко приписывали 
путешествие в Иерусалим даже и тем лицам, "сподобившимся" прослыть святыми, 
которые никогда в Палестине не бывали. Иногда в житии упоминалось просто о 
намерении какого-либо святого идти в Иерусалим, осуществить которое помешали те 
или иные неожиданные обстоятельства. Намерение само по себе как бы 
характеризовало готовность к высшему подвигу благочестия. 
      Словом, странствование в Святую землю превращалось в канон житийного 
повествования, в его неотъемлемый и едва ли не центральный эпизод. Собственно 
говоря, именно такое странствование и знаменовало окончательное "обращение" 
обыкновенного человека в святого. Паломничество как бы выступало 
кульминационным пунктом восхождения к вершинам такой жизни, которая целиком 
посвящена потусторонним заботам. Оно сделалось наиболее важным признаком того, 
что человек разорвал с суетным миром, стало символом приобщения к безгрешности 
и "чистоте", наверняка обеспечивавшим небесное спасение. Странствования в края, 
где некогда творил чудеса Иисус Христос и где хранились многочисленные реликвии 
его жизни и смерти, рассматривались церковью в качестве важной заслуги перед 
богом. Молитве в Святой земле приписывался особый эффект. Все это придавало 
Иерусалиму большую притягательную силу. 
      Благочестивые путешествия туда явились существенным фактором 
возникновения Крестовых походов. Во многом благодаря паломничествам в Западной 
Европе установилась насыщенная настроениями отрешенности от мирских благ, 
покаяния и искупления грехов атмосфера религиозного подвижничества, 
происхождение которой коренилось, как мы видели, в нестабильности всей 
социальной обстановки на Западе, порождавшей (в первую очередь в низах, а 
отчасти и среди представителей господствующего класса) ощущение неустроенности 
и стремление вырваться из житейских невзгод хотя бы на путях, открывавшихся 
религией. Паломничества существенно облегчили папству выбор и определение 
направления рыцарской агрессии, на котором могли бы сойтись противоречивые 
чаяния самых различных категорий феодалов. 
      По социальному составу своих участников паломничества были довольно 
пестрым движением. Радульф Глабер писал: "Сначала отправлялся туда [в Иерусалим.
 - М. З.] простой народ, потом состоятельные люди". Хронист сообщает о случаях 
паломничества и "могущественных королей", и графов, и маркизов, и прелатов. 
Реальные цели паломников тоже были неодинаковыми, хотя им самим паломничество 
представлялось сугубо религиозным предприятием. У выходцев из деревенских и 
городских низов дух подвижничества был, как мы знаем, религиозно окрашенным 
выражением освободительных чаяний. В глазах сеньоров религиозные соображения 
тоже имели известный вес, но больше всего к заморскому путешествию их побуждали 
мирские мотивы - желание приобрести на Востоке предметы роскоши, повидать новые 
места, избавиться хотя бы на время от монотонности деревенской жизни с ее 
буднями - охотой, пирушками, хозяйственными делами. Недаром, рассказывая об 
одном таком знатном пилигриме, бургундце Лиутбальде Отюнском, совершившем 
странствование в сопровождении большого числа людей, хронист подчеркивает, что 
пилигрим этот "предпринял свое путешествие в Иерусалим не из тщеславия, как 
многие другие, которые идут, чтобы по возвращении похваляться этим". 
      Действительно, важным стимулом для лиц указанного круга служили причины 
престижного порядка. Это в равной мере относится и к высшим церковным иерархам 
- епископам и аббатам, и к светским сеньорам. Орлеанский епископ Одальрик, 
побывав в Иерусалиме, приобрел за фунт золота драгоценную лампаду у Тамошнего 
патриарха. "Он принес ее в Орлеан для украшения своей церкви, где она приносила 
много пользы больным", - пишет Радульф Глабер. Иначе говоря, покупка была 
использована епископом для повышения престижа его храма. Герцог Роберт I 
Нормандский (дьявол), отправившийся на Восток в 1035 г., перед началом 
паломничества заставил крупных вассалов клятвенно признать своим наследником 
внебрачного сына - Вильгельма (впоследствии Завоевателя). Таким образом, в 
данном случае паломничество послужило удобным предлогом для достижения 
конкретной политической цели. Знатные пилигримы во время странствования 
раздавали всякого рода драгоценности, которые брали с собой для этой надобности.
 Подобные раздачи считались у знати верным средством укрепления своего влияния 
на простой народ, церковь же поощряла их как богоугодное деяние. 
      К крупным сеньорам присоединялись обычно толпы рыцарей. В 1065 г. из 
Германии двинулось в паломничество около семи (или двенадцати) тысяч человек. 
"Безземельные" и "неимущие" искали за морем возможности поправить свое 
положение, а иные из них и замолить преступления, совершенные дома. То 
обстоятельство, что рыцари разоряли у себя на родине храмы и монастыри, не 
мешало им быть религиозными людьми. Они воспринимали христианские догмы 
по-своему, приспосабливая их к привычным для феодалов понятиям. Бог рисовался 
им верховным сюзереном: он щедро вознаграждает своих земных вассалов за верную 
службу, прощает грехи, дарует вечное блаженство в раю. Спасение души - вопрос, 
который интересовал темных рыцарей не менее живо, чем крепостных. Рыцари, как 
правило, тщательно соблюдали церковный ритуал, если даже, по меткому наблюдению 
одного историка, "христианская этика оказывала на них весьма слабое влияние". 
      Все это объясняет широкое участие рыцарства в паломничествах. Они 
получили полное одобрение клюнийцев. Монастырская братия всемерно содействовала 
им на практике: клюнийцы построили вдоль дорог гостиницы для пилигримов, сами 
собирали последних в отряды, с особым рвением помогая снаряжать и отправлять в 
паломничества людей, проживавших по соседству с клюнийскими обителями. Таким 
способом удалялись прочь элементы, представлявшие угрозу церковным владениям. 
Для убийц паломничество, с легкой руки клюнийцев, сделалось часто 
практиковавшимся, почти традиционным, способом "очищения от смертного греха". 
      Паломническое движение идейно и практически подготовило Крестовые Аоходы: 
оно способствовало разрастанию религиозно-подвижнических настроений, 
познакомило европейцев с дорогами на Восток, с положением в восточных странах, 
а главное - распалило у феодалов неутолимую жажду овладения заморскими землями. 

      Наряду с паломничествами почву для широкой феодальной экспансии на Восток 
готовили войны, развернувшиеся в XI в. на самом Западе и частью тоже 
происходившие под религиозными знаменами. Французское рыцарство, например, 
включилось в борьбу за отвоевание территорий, ранее захваченных арабами в 
Испании, - реконкисту. В 1063-1064 гг. за Пиренеи отправились рыцари герцогства 
Аквитанского и графства Тулузского - они нанесли противнику поражение в битве 
при Барбастро. Затем в Испанию предпринимались все новые и новые походы. В 
начале 1070-х годов туда двинулось рыцарское ополчение во главе с графом Эболи 
де Руси. Во взятии у арабов Толедо в 1085 г. кастильским королем Альфонсом VI 
Храбрым участвовали не только французские, но и немецкие рыцари. После того как 
в 1086 г. арабы-альморавиды разбили христианские войска в бою при Залакке, во 
Франции в 1087 г. составилось сильное феодальное ополчение. Его возглавляли 
герцог Гуго I Бургундский и граф Раймунд Тулузский, будущий предводитель 
провансальских отрядов в Первом Крестовом походе. В действиях этого ополчения 
принимал участие и другой сеньор, который несколько лет спустя отправится 
сражаться за Иерусалим, - виконт Мелюнский Гийом Шарпантье. 
      Мелких и крупных феодальных хищников манила к себе не только Испания. С 
1016 г. потомки скандинавских викингов (норманнов), еще в начале Х в. 
овладевших Нормандией, - нормандцы - устремляются на завоевание плодородных 
областей Южной Италии. После ожесточенной борьбы с арабами и Византией они 
основывают здесь ряд феодальных княжеств. В 1061-1072 гг. нормандцы завладели и 
Сицилией. В 1066 г. опустошительному набегу их воинственных дружин подверглась 
Англия. А в 1073 г. норманнский авантюрист Руссель де Байэль, находившийся до 
того на службе у Византии, обосновался со своими воинами в самом центре Малой 
Азии. Здесь возникло норманнское княжество прообраз того, которое 
южноитальянские норманны [1]1 создадут в Сирии четверть века спустя. Правда, 
княжество Русселя де Байэль продержалось лишь около года: в результате измены 
своего соплеменника этот князек попал в руки византийского военачальника 
Алексея Комнина (впоследствии императора), и норманнское государство в Малой 
Азии прекратило свою недолгую жизнь, но сама попытка его создания симптоматична.
 
      Весь XI век заполнен разбойничьими предприятиями рыцарских ватаг. Где бы 
ни вспыхивала война, всегда находилось множество охотников взяться за меч в 
надежде на легкую добычу. Эти завоевательные движения также привлекали к себе 
внимание церкви. Клюнийцы всячески побуждали французских сеньоров и рыцарей к 
участию в испанской реконкисте; папство, в свою очередь, одобрило эти походы. В 
реконкисте папы увидели средство, при помощи которого можно и поднять престиж 
апостольского престола, и отослать рыцарство на окраину Западной Европы, указав 
беспокойным воителям новое поле брани: ведь благодаря этому поместья светской и 
церковной знати, хотя бы отчасти, избавлялись от опасности разбойничьих налетов 
рыцарской вольницы! 
      Чтобы разжечь воинственно-религиозный пыл рыцарей во Франции, римская 
курия постаралась окружить участников испанских походов ореолом мученичества за 
веру. Клюнийцы, успевшие проникнуть на Пиренейский полуостров и устроить там 
свои монастыри, провозгласили войны с мусульманами в Испании священными. Папа 
Александр II, благословивший поход 1063-1064 гг., объявил, что церковь 
отпускает грехи каждому, кто пойдет сражаться в Испании за дело креста, и даже 
прикомандировал к южнофранцузским рыцарям, собиравшимся туда, своего легата. 
Активность апостольского престола в реконкисте не осталась не замеченной 
современниками: любопытно, что арабский хронист Ибн Хайан, рассказывая о битве 
при Барбастро, называет предводителя христианского войска "начальником 
рыцарства Рима". Папа Григорий VII, дабы побудить французов к такому же походу, 
разрешил им в 1073 г. владеть землями, которые будут отняты христианским 
оружием у "неверных", - правда, при одном условии: если французские рыцари 
признают верховную власть римского первосвященника над отвоеванными 
территориями. Ведь Испания, по словам Григория VII, якобы с древних времен 
повиновалась св. Петру. 
      Этот папа тоже заблаговременно отпустил грехи всем, кто падет в боях за 
веру. 
      Войны французского рыцарства в Испании были как бы "Крестовыми походами 
до Крестовых походов" - по лозунгам, по оформлению, по содержанию. Поход короля 
Альфонса VI Кастильского против арабов на Толедо К. Маркс в "Хронологических 
выписках" назвал "прелюдией Первого Кестового похода". 
      Завоевательные предприятия нормандцев в Южной Италии и Сицилии хотя и не 
сразу, но тоже были поддержаны папством, использовавшим их в своих политических 
целях. Предводитель нормандских завоевателей Роберт Гискар, став герцогом 
Апулии и Калабрии, в 1059 г. признал папу римского своим сюзереном: он обязался 
платить ему ежегодную дань, предоставить военную подмогу и защищать 
неприкосновенность его престола от покушений германских императоров. Папство 
санкционировало нападение герцога в 1061 г. на Сицилию, которая была затем 
отнята нормандцами у арабов. Оказало папство содействие и нормандским рыцарям 
Вильгельма Незаконнорожденного, завоевавшим в 1066 г. Англию. Во всем этом 
явственно проступает единая политическая линия римской курии: организация и 
всяческое поощрение рыцарской агрессии на периферии Западной Европы, особенно в 
Средиземноморье. 
      При этом Рим благословлял не только рыцарские захваты. Уже в войнах 
нормандцев за Сицилию принял участие флот североитальянского торгового города 
Пизы, совершивший в 1063 г. рейд против Палермо. В дальнейшем купечество и 
других приморских городов Италии включается в борьбу за вытеснение арабов из 
бассейна Средиземного моря. Папство оказало полную поддержку этим инициативам 
горожан. Когда в 1087 г. соединенный флот Пизы, Амальфи и Генуи ворвался в 
гавань Медью в Северной Африке и католические воины захватили город сарацин 
(арабов), папа Виктор III освятил его разграбление. В знак своей особой милости 
он выслал пиратам знамя св. Петра и отпустил им грехи. Пизанцы отблагодарили 
апостольский престол, вложив средства, добытые грабежом Медьи, в сооружение у 
себя еще одного храма, который в честь достославной победы назвали церковью св. 
Сикста (захват Медьи совпал с праздником этого святого). Морское предприятие в 
Северной Африке было тесно связано с ведшейся тогда же войной рыцарства против 
испанских альморавидов (пизанцы и позднее, в 1092 г., помогали Альфонсу VI 
Кастильскому воевать с маврами в Валенсии). 
      Таким образом, одной из непосредственных предпосылок Крестовых походов на 
Восток послужили церковные реформы XI в.; они создали папству непререкаемый 
авторитет и заставили феодальный мир внимательно прислушиваться к голосу 
римского первосвященника. 
      К концу XI в. стало, однако, очевидным, что методы, взятые на вооружение 
и церковью, и светскими феодалами для обеспечения своих интересов, 
малоэффективны. Французов в Испании постигли неудачи: местные христианские 
феодалы не желали отдавать своим союзникам ни земель, ни богатств. Конфликты с 
испанцами - а последние порой даже блокировались с арабскими князьками [2], - 
обрекали на провал проекты как французской знати, так и папства в Испании, да и 
арабы там стойко сопротивлялись. Но именно к этому времени начала 
вырисовываться новая цель, к которой глава церкви направит вскоре помыслы 
воинственных феодалов. Выбор самой цели и средств к ее достижению 
предопределила международная обстановка. 
      В последней трети XI в. нити европейской политики все больше стягивались 
в римскую курию. Она становилась тем центром, который один только и мог 
объединить распыленные силы феодального Запада. Ведь королевская власть там 
была еще очень слабой. Со времени понтификата (правления) Григория VII 
(1073-1085) папство, стремясь упрочить положение, достигнутое главным образом в 
результате успехов клюнийского движения, все настойчивее изъявляет поэтому 
притязания на главенство не только в христианской церкви, но и над светскими 
государями. Григорий VII в своем знаменитом "Диктате папы" открыто заявил: 
римский престол вправе распоряжаться коронами, назначать и смещать епископов, 
герцогов, королей, императоров; всякая власть действительна лишь постольку, 
поскольку она исходит от главы церкви, вице-доминуса, представителя Всевышнего 
на земле. Григорий VII выработал план полного подчинения всех христианских 
государств римской курии. Были приняты и практические меры к тому, чтобы 
реализовать эту теократическую (от греческого слова, означающего "боговластие") 
программу - программу создания общеевропейской, или, по тогдашней терминологии, 
универсальной, т.е. всемирной, монархии во главе с папством и принудить всех 
христианских королей к ленной присяге апостольскому престолу. Эта политика, 
однако, встретила отпор многих государей, в особенности германских императоров, 
борьба с которыми, протекая с переменным для Рима успехом, продолжалась и при 
преемниках Григория VII. 
      Стремления римских пап к созданию универсальной теократии в Европе яркий 
показатель того, какое значение приобрели там в XI в. римско-католическая 
церковь и ее руководящий центр - папская курия. Будучи богатейшим феодальным 
учреждением, церковь была кровно заинтересована в укреплении феодального режима.
 Вот почему папство возымело намерение сплотить под своей верховной властью 
разрозненные силы феодалов, чтобы тем самым упрочить позиции феодального 
землевладения перед лицом грозивших ему смут. 
      Неотъемлемой частью теократической программы папства явилась идея 
ликвидации самостоятельности восточной, греко-православной церкви, окончательно 
отделившейся от римско-католической в 1054 г. Как раз в связи с этими попытками 
и возникли первые наброски проекта завоевательного похода против мусульманского 
Востока. 
      1.3. Византия, Запад и сельджуки 
      Византия - наследница Римской империи - давно уже растеряла многие из 
своих прежних владений на Востоке. Все менее прочными становились позиции 
Константинополя в Малой Азии. Наиболее грозным для Византийского государства 
оказалось нашествие тюркских кочевников - сельджуков (их название происходит от 
имени полулегендарного предводителя Сельджука, объединившего во второй половине 
Х в. огузские племена Средней Азии). В правление султана Алп-Арслана 
(1063-1072) сельджуки вторглись в византийские области Армении, ввязались в 
войны с Грузией и все шире проникали в малоазиатские провинции Византии - 
Каппадокию и Фригию. 
      Император Роман IV Диоген (1068-1071) попробовал было положить конец 
продвижению сельджуков. Византийские войска предприняли против них две успешные 
кампании. С Алп-Арсланом удалось заключить перемирие, но затем Роман IV 
внезапно двинул на противника еще одну, чуть ли не 300-тысячную армию - самую 
крупную из всех, снаряжавшихся им до того. Его разномастное войско состояло в 
основном из наемников и внутренне было рыхлым, слабым, ненадежным. Накануне 
генеральной схватки тюркские отряды переметнулись на сторону своих 
единоплеменников. Измена гнездилась и в среде самих византийских военачальников.
 
      19 августа 1071 г. к северу от озера Ван (Армения), неподалеку от 
города-крепости Маназкерта (по-гречески Манцикерт), произошло гигантское по тем 
временам сражение. Войско империи потерпело сокрушительное поражение от 
сельджуков, которые применили многократно испытанную ими ранее тактическую 
уловку: отступив для виду, они заманили византийцев, а затем, неожиданно 
повернув обратно, произвели бурный натиск конницей на врага. Армия Романа IV 
была почти полностью уничтожена. Сам император, чего никогда еще не случалось в 
истории Византии, попал в плен и был повержен к ногам султана-победителя. 
Последний вскоре отпустил знатного пленника, но результат катастрофы при 
Маназкерте оказался плачевным для империи - она утратила свои богатые владения 
в Малой Азии. Между 1078 и 1081 гг. сельджуки утвердились и в ее западных 
областях: Византия едва сумела удержать за собой немногие города на берегу 
Пропонтиды (Мраморного моря). Из окон императорского дворца в Константинополе 
теперь видны были горы на востоке, которые уже не принадлежали некогда 
могущественному василевсу (византийскому императору). 
      Византия переживала полнейшую анархию. Различные группировки феодальной 
знати, столичной и провинциальной, бесконечно препирались друг с другом и 
всевозможными интригами добивались увеличения своих привилегий и власти. На 
армию, пополнявшуюся преимущественно наемниками, полагаться было почти 
невозможно. В казне постоянно недоставало денег: с тех пор как свободные 
крестьяне сделались крепостными (париками), стал иссякать главный источник 
налоговых поступлений. Византия чем дальше, тем сильнее подвергалась дроблению 
на полусамостоятельные в политическом отношении феодальные владения. Воинские 
отряды могущественных провинциальных землевладельцев - вот от кого зависела 
теперь сила империи! Само поражение при Маназкерте явилось прежде всего плодом 
междоусобиц аристократии: иные ее представители готовы были (именно так и 
произошло в 1071 г.) на открытую измену, лишь бы удержать и умножить свои 
привилегии. Когда султан отпустил Романа IV из плена, в империи разразилась 
настоящая война феодальных клик; экс-император был вынужден сдаться на милость 
врага, который, взяв его в плен, выжег глаза бывшему василевсу. 
      Трудностями Византии, обессилевшей в войнах с сельджуками и во внутренних 
неурядицах, не преминул воспользоваться римский папа Григорий VII для того, 
чтобы поставить греческую церковь в зависимость от апостольского престола, а в 
дальнейшем подчинить ему и саму Византию. Это значительно расширило бы 
материальные ресурсы римско-католической церкви и облегчило бы папству 
выполнение его универсалистско-теократической программы на Западе. 
      Вначале Григорий VII прибег к дипломатическим мерам: летом 1073 г. он 
вступил в переговоры с василевсом Михаилом VII Дукой. Нужно, заявил папа в 
послании императору, возобновить древнее согласие между римской и 
константинопольской церквами. Однако притязания Рима встретили отпор в 
Константинополе. Тогда-то у папы и родилась мысль добиться поставленных целей 
вооруженным путем: организовать военный поход рыцарства на Восток под предлогом 
защиты христианской веры и оказания помощи православным грекам против 
мусульман-сельджуков. В виду многочисленного западного войска василевс 
наверняка поведет себя уступчивее, а там - кому ведомо, как обернется эта затея,
 коль скоро она окажется успешной? Иерусалим не столь уж далек от 
Константинополя! 
      В 1074 г. папа обратился с посланием к графу Гийому I Бургундскому, к 
германскому императору Генриху IV, впоследствии ставшему его заклятым врагом, к 
маркграфине Матильде Тосканской и, наконец, "ко всем верным св. Петра", призвав 
их выручить восточную церковь из беды и для этого принять участие в войне на 
Востоке. Григорий VII не скупился на обещания небесных наград тем, кто 
согласится воевать с "неверными". "Бейтесь смело, увещевал папа католиков в 
своих посланиях, - дабы снискать в небесах славу, которая превзойдет все наши 
ожидания. Вам представляется случай малым трудом приобрести вечное блаженство". 

      Григорий VII придавал серьезное значение затевавшемуся им предприятию. В 
своих письмах он неоднократно повторял, что собирается самолично встать во 
главе войска западных христиан и отправиться за море. Такой проект не мог не 
вызвать благоприятный отклик у "голяков" и "безземельных", которые с одобрения 
папства уже до того выступали под религиозным знаменем против арабов. "Я верю, 
- писал папа Матильде Тосканской, - что в этом деле нам окажут содействие 
многие рыцари". 
      Разумеется, лозунги защиты христианской веры от поганых (язычников) 
представляли собой лишь маскировку: намерения Рима не имели ничего общего со 
спасением христианства, о чем папу никто и не просил. Вообще религиозные 
интересы, которые Григорий VII столь настойчиво выпячивал на передний план в 
своих посланиях, в глазах этого церковного политика никогда не играли 
первенствующей роли. Если того требовали политические интересы Рима, папа не 
находил нужным настаивать на каких-либо принципиальных различиях между 
христианством и исламом: в 1076 г. в письме к князьку алжирского города Бужи 
аль-Насиру Григорий заявил даже, что "мы и вы веруем в одного Бога, хотя и 
разными способами" 
      Подлинный смысл проекта войны с сельджуками был иной: вернуть греческую 
церковь в лоно римской, расширить сферу влияния католицизма, насильственно 
включив Византию в орбиту папского воздействия, и овладеть богатствами 
греко-православной церкви. 
      Благочестивые призывы папы, по сути, предвосхищали лозунги будущего 
Крестового похода. Вероятно, эти призывы встретили понимание у рыцарства. Во 
всяком случае, сам папа в конце 1074 г. уверял германского императора Генриха 
IV, что ему, папе, удалось уже собрать армию из 50 тыс. итальянцев и французов 
для заморского предприятия против язычников. Папу поддерживали, в частности, 
некоторые феодальные магнаты Южной Франции, такие, как Гийом Бургундский и 
Раймунд Тулузский. 
      Однако Григорий VII не сумел провести в жизнь свои замыслы. Начавшаяся 
борьба с германской империей надолго отвлекла его внимание от Византии. Тем не 
менее он и в дальнейшем еще не раз обращался к мысли о возвращении греческой 
церкви в "лоно матери". Когда в 1080 г. Роберт Гискар напал на итальянские 
владения Византии, Григорий VII благословил его на эту войну. Папа потребовал, 
чтобы духовенство Южной Италии призвало местных рыцарей к участию в походе 
нормандского вождя, обещая за это прощение грехов. После того как в 1081 г. 
нормандцы вторглись на Балканский полуостров, захватили морскую крепость Драч в 
Эпире и проникли в глубь страны, Григорий VII поздравил Роберта Гискара с 
победой, не забыв напомнить, что тот обязан ею покровительству св. Петра. И 
хотя в последующие годы Григорий VII был полностью поглощен противоборством с 
Генрихом IV, одно несомненно: подготовка большой рыцарской войны "в защиту 
Византии", проводившаяся папой в 1070-х годах, послужила важным исходным 
пунктом созревшего позднее плана организации завоевательного похода на Восток. 
      Задуманное Григорием VII дело получило дальнейшее развитие у ближайших 
преемников этого папы. Обстановка, сложившаяся в последние десятилетия XI в. в 
странах Восточного Средиземноморья, благоприятствовала осуществлению замыслов 
папства. Одновременно с Малой Азией сельджуки завоевывали Сирию и Палестину. В 
1070 г. в их руки перешли Дамаск, Халеб и другие сирийские города, а в 1071 г. 
- центр трех религий, в том числе и христианства, Иерусалим, находившийся до 
того под властью египетского халифата Фатымидов (более или менее прочно 
сельджуки утвердились в городе лишь к концу 1070-х годов). В 1084 г. сельджуки 
овладели Антиохией, отняв ее у Византии. В правление Мелик-шаха (1072-1092) 
б'ольшая часть нынешних Сирии, Ливана, Иордании, Израиля вошла в состав 
сельджукских владений. 
      Завоевания сельджуков простирались, таким образом, на обширную территорию.
 Однако тюрки не создали централизованного государства. Сельджукская держава 
существовала только номинально. Фактически это было слабо спаянное объединение 
множества полусамостоятельных уделов. Наиболее значительным из них являлся 
Румский султанат, образовавшийся в 1077 г. в Малой Азии, с центром сперва в 
Никее, затем в Конье (Иконии). Султаны претендовали на наследство Византийской 
империи, поэтому и называли свое государство Румским, т.е. Ромейским: ведь 
ромеями (римлянами) именовали себя византийцы. Султаны переняли и эту 
терминологию, и соответствующие притязания. После 1092 г. сельджукское 
государство вовсе распалось. Вспыхнули раздоры крупных и мелких владетелей, 
Малая Азия сделалась ареной непрекращавшихся войн. 
      Много позднее, уже после того, как развернулось крестоносное движение, 
западные хронисты в оправдание его измыслили различные легенды о гонениях, 
которым сельджуки якобы подвергали христиан в восточных странах, о поругании 
язычниками христианских святынь и в особенности о преследованиях паломников, 
направлявшихся в Иерусалим. Европейские историки XVIII-XIX вв., прежде всего 
католические, подхватили эти легенды, разукрасили их всевозможными 
подробностями. Авторы многочисленных "Историй Крестовых походов" рисовали 
ситуацию примерно в одинаковых чертах: сельджуки создали угрозу для 
христианства, а потому для ее отражения потребовалось военное вмешательство 
католиков. Предводительство последними взял на себя римский папа. Отсюда и 
возникли Крестовые походы. Иными словами, объясняя происхождение войн западных 
христиан, эти историки переместили центр тяжести событий, вызвавших Крестовые 
походы, на Восток: с их точки зрения, все упиралось в сельджукские завоевания, 
в первую очередь Иерусалима колыбели христианства. 
      
      "Халифы Фатимиды, поселившиеся недавно по берегам Нила, сделались новыми 
обладателями Иудеи. Под их управлением положение христиан было сносным до тех 
пор, пока не стал халифом Гакем, о жестоком фанатизме и яростном безумии 
которого сообщает история. Герберт, архиепископ Равенский, сделавшийся папой 
под именем Сильвестра II, видел бедствия христиан во время своего путешествия в 
Иерусалим. Письмо этого прелата (986 г.), в котором Иерусалим сам оплакивает 
свои несчастья и взывает к состраданию своих детей, возбудило волнение в Европе.
.. Летописцы того времени, описывая бедствия Святой земли, сообщают, что все 
религиозные церемонии были запрещены и б'ольшая часть церквей превращены в 
конюшни; храм Святого Гроба также подвергся опустошению. Христиане принуждены 
были удалиться из Иерусалима". 
      
      Такого рода представления о ближайших причинах Крестовых походов 
распространены на Западе и поныне. И сегодня там выходит немало книг, в которых 
история крестоносных войн неизменно начинается с описания того, какие преграды 
будто бы воздвигали сельджуки на пути благочестивых пилигримов и как трудно 
приходилось паломникам в Святой, земле. Подобное объяснение событий решительно 
не соответствует фактам, засвидетельствованным средневековыми христианскими 
источниками. 
      Сельджукам совсем не была свойственна фанатическая религиозная 
нетерпимость. Конечно, их завоевания сопровождались гибелью и страданиями людей,
 разрушениями, всем тем, что сопутствует любым войнам. Однако к христианской 
религии это не имело касательства. По отношению к иноверцам сельджуки проводили 
ту лояльную политику, которая установилась еще во времена арабского владычества.
 Ведь в соответствии с учением Мухаммеда, основателя ислама, христиане, подобно 
иудеям, - это тоже правоверные, но только отклонившиеся от Писания: они же 
веруют в Единого Бога. Если язычников, по предписаниям Корана, следует либо 
убивать, либо силою обращать в мусульманство, то к христианам и иудеям, как к 
заблудшим, надлежит выказывать терпимость. Действительно, в странах, 
подпадавших когда-либо ранее под господство мусульманских завоевателей, 
нововведения притеснительного свойства обычно сводились к установлению 
поголовной подати, или хараджа: он распространялся на всех жителей, независимо 
от вероисповедания. Остальное завоеватели оставляли, как правило, в неизменном 
виде: в какой-то мере сохранялся даже прежний государственный аппарат, 
должности в котором могли занимать и христиане и иудеи, имевшие возможность 
беспрепятственно отправлять свои религиозные обряды. Сельджуки продолжали эту 
традицию терпимости и не ставили никаких серьезных преград христианам в их 
религиозных делах 
      Мало того, для приверженцев христианских исповеданий, преобладавших в 
Малой Азии, Сирии, Палестине (православные, монофизиты, несториане, грегориане 
и др.), сельджукское завоевание даже означало в некотором роде благо: они 
избавлялись от религиозных и фискальных притеснений византийской церкви. Именно 
так освещают положение армянский летописец Матфей Эдесский (умер в 1144 г.), 
автор "Всемирной хроники" Михаил Сириец (1126-1196), анонимная "История 
патриархов Александрийских" и другие сочинения восточных авторов-христиан. 
      Сами жители восточносредиземноморских стран, принадлежавшие к различным 
христианским толкам, никогда не искали ни на Западе, ни в Византии защиты от 
приписываемых сельджукам религиозных преследований. Паломники, как и раньше, 
могли посещать Иерусалим; их религиозные чувства не подвергались оскорблениям 
со стороны сельджукских правителей. Разумеется, паломникам приходилось быть 
начеку: в Палестине они как-никак попадали во вражеские пределы. Недаром 
пилигримства мало-помалу принимали вооруженный характер. Однако сельджуков 
нисколько не занимали религиозные интересы пилигримов, их поклонение 
христианским святыням в Иерусалиме, Вифлееме и прочих святых местах. 
Завоеватели взимали, впрочем, с паломников определенную мзду за посещение 
святого града, но ведь точно так же и в Константинополе паломники должны были 
уплачивать налог византийским властям. 
      В Иерусалиме по-прежнему продолжали функционировать две гостиницы, 
построенные и содержавшиеся на деньги итальянского торгового города Амальфи. И 
главная святыня - архитектурное сооружение в одном из иерусалимских храмов, 
которое христиане именовали "Святым Гробом" (согласно евангельскому преданию, 
тело Иисуса Христа было тайно положено его учеником Иосифом из Аримафеи в 
гробницу, высеченную в скале и заваленную затем камнем), - находилась в полной 
сохранности. Правда, пилигримам пришлось переменить сухопутный маршрут на 
морской, так как тревожная военная обстановка в Малой Азии затрудняла 
путешествия в Иерусалим по суше, но это обстоятельство опять-таки не имело 
ничего общего с религиозными гонениями. 
      Россказни о страданиях восточных христиан при сельджуках и о препятствиях,
 чинимых ими паломникам, в значительной мере представляют собой досужие выдумки 
более поздних - отчасти византийских, главным же образом западных и восточных - 
писателей-церковников вроде Гийома Тирского (1130-1186)  Они зачастую умышленно 
сеяли слухи о всякого рода злодеяниях сельджуков против христианства, делая это 
в чисто пропагандистских, как мы сказали бы теперь, целях - для того, чтобы 
молва об угрозе христианским святыням, созданной "неверными", содействовала 
притоку новых воинских сил с Запада. Такие же слухи распространялись из 
папского Рима. Папы пользовались слабой осведомленностью Западной Европы о том, 
что, собственно, происходило на Востоке, и, будучи к тому же сами мало знакомы 
с положением в заморских землях, занимались, по существу, дезинформацией 
католического мира. Современный нам французский историк-востоковед К. Каэн 
замечает, что Рим выдавал катастрофу, постигшую Византию, за катастрофу, якобы 
переживаемую вообще восточным христианством. 
      На самом деле сельджукское завоевание если и послужило предлогом к 
подготовке войны Запада против Востока якобы во имя религиозных целей, то лишь 
постольку, поскольку оно нанесло удар Византии, давно являвшейся объектом 
вожделений римской курии. Дальнейшее распространение сельджукских завоеваний в 
70-80-е годов XI в. в Передней Азии и происходившее одновременно с ним 
раздробление державы Мелик-шаха не только открыли перед папством возможность 
добиваться практического воплощения своих старых планов, направленных против 
Византии, но и позволили значительно расширить экспансионистские устремления 
курии, пустив в ход заведомую ложь об угрозе христианству в целом, будто бы 
нависшей с Востока. 
      В полной мере проекты Григория VII воскресил и существенно дополнил его 
второй преемник - Урбан II (1088-1099), француз по происхождению. Согласно его 
предначертаниям, все Восточное Средиземноморье должно было перейти под 
владычество римско-католической церкви и ее верных слуг западных рыцарей. Урбан 
II вместе с тем гораздо детальнее и продуманнее обставил свои проекты 
религиозными аксессуарами. Решить эту задачу ему помогло опять-таки трудное 
положение, в котором оказалась Византия в 80-х начале 90-х годов XI в. 
      Нормандцы, предводительствуемые Робертом Гискаром, продолжали захваты в 
европейских провинциях империи, наводя страх на Константинополь. Новый василевс,
 Алексей Комнин (1081-1118), применив и силу оружия, и средства хитроумной 
византийской дипломатии, устранил было нормандскую опасность, но в это же время 
тучи стали сгущаться на севере и на востоке Византии. Против нее восстали 
страдавшие от поборов императорских чиновников славянские поселенцы 
придунайской Болгарии. Они призвали на помощь кочевников-печенегов. В 1088 г. 
печенеги нанесли Алексею Комнину тяжкое поражение при Силистре; кочевники 
разрушили Адрианополь и Филиппополь, дошли до стен самой столицы. Сельджукский 
эмир Чаха, обосновавшийся на западе Малой Азии и на некоторых островах 
Эгейского моря, снарядил флот против византийской столицы. Чаха завязал 
переговоры с печенегами о совместных действиях. Был выработан общий план 
наступления печенегов и сельджуков на Константинополь. 
      Казалось, для Византии настали последние дни. И вот тут-то папство, как и 
полтора десятка лет назад, снова предприняло попытку оказать на нее нажим. 
Послы Урбана II, отправленные в Константинополь в начале 1088 г., сделали 
императору представление по поводу того, что в его государстве якобы принуждают 
латинян (католиков) отправлять церковную службу по греко-православному обряду. 
Алексей I ответил папе в примирительном тоне и даже согласился для видимости на 
уступки Риму. Был определен срок созыва в Константинополе церковного собора, на 
котором, как предполагалось, будут урегулированы спорные догматические и 
обрядовые расхождения обеих церквей. Снова завязались переговоры об унии. 
Правящие верхи Византии, по крайней мере на словах, изъявляли готовность к 
богословскому компромиссу и устранению распрей Рима с Константинополем: натиск 
печенегов и сельджуков буквально захлестнул Византию, и, зажатый в кольце 
врагов, Алексей I искал союзников. 
      В 1090-1091 гг., когда, по словам византийского историка Анны Комниной 
(дочери Алексея I), "дела империи на море и на суше были в весьма тяжелом 
положении", византийский император обратился с посланиями к государям и князьям 
Запада: Византия просила военной подмоги. Были направлены послы и к папе 
римскому, на которого Алексей Комнин тоже возлагал надежды. Нужно было во что 
бы то ни стало пополнить войско империи. Запад и до этого поставлял немало 
наемников в греческую армию: в ней служили нормандцы, скандинавы, англосаксы. 
Теперь Константинополь особенно нуждался в воинах, и Рим мог бы оказать 
Византии важную помощь в привлечении наемных дружин. Этим объясняется кажущаяся 
уступчивость греческого правительства в переговорах с папством об унии. Тем не 
менее целиком полагаться на римскую курию василевс не собирался: ее притязания 
на главенство были давно и хорошо известны в Константинополе. 
      Ведя переговоры с папой о церковной унии и соблазняя западных сеньоров 
перспективой грабежа восточных стран, византийское правительство принимало и 
другие, более верные меры для прорыва сельджукско-печенежского окружения. 
Против печенегов были брошены новые союзники империи - половцы. 29 апреля в 
битве на берегу речки Мавропотам (приток Марицы) огромное войско печенегов 
оказалось наголову разгромленным: флот эмира Чахи не успел прийти им на выручку 
и, как потом распевали обрадованные победители, насмехаясь над побежденными, 
"из-за одного дня не пришлось скифам увидеть мая". Вскоре Византии удалось 
избавиться и от эмира Чахи. Алексей I натравил на него никейского султана 
Кылыч-Арслана I (1092-1107), который умертвил Чаху во время пира. Так, действуя 
то военной силой, то интригами и подкупом, Алексей I в конце концов избавился 
от опасностей, грозивших Константинополю. Византия вернула под свою власть ряд 
прибрежных городов в Пропонтиде, острова Хиос, Самос, Лесбос. Сельджуки были 
потеснены. Теперь заигрывать с Римом было не для чего. Переговоры об унии зашли 
в тупик. К досаде Урбана II, Византия практически не приняла его предложения. 
Намечавшийся собор тоже не состоялся, религиозные разногласия остались 
неурегулированными. 
      Однако обращение за подмогой на Запад, сделанное в критический для 
Византии момент, не прошло бесследно. Восток с его большими торговыми городами, 
более развитой в экономическом отношении, чем Запад, в основном все же 
деревенский, казался оскудевшему рыцарству и честолюбивым феодальным магнатам 
источником великих сокровищ. Рассказы паломников, возвращавшихся из Иерусалима 
и Константинополя, рисовали воображению великолепные храмы и дворцы восточных 
городов, чудеса роскоши, в которой купались византийские и арабские богачи. Об 
этих чудесах складывались легенды, которые бродячие певцы-сказители разносили 
по рыцарским замкам. И вот теперь столь лакомая добыча уплывала в руки 
сельджуков! 
      В особенности это тревожило нормандцев, утвердившихся на юге Италии и на 
островах Средиземного моря. Уже десятки лет они были непосредственно связаны с 
Византией - и в качестве пиратов-торговцев, и в качестве наемников-воинов. Кто 
мог лучше них оценить богатства Константинополя? 
      Участь Византии внушала беспокойство и многим другим князьям и рыцарям на 
Западе, которые ждали лишь случая, чтобы кинуться на богатства Греческой 
империи. Ведь сиятельным баронам и маркграфам, герцогам и виконтам, мало 
сведущим в географии, весь Восток представлялся землей византийского самодержца.
 Нельзя было допустить, чтобы она досталась нехристям-сельджукам! 
      Папство, преследуя свои цели, сознательно или бессознательно учитывало 
общие интересы западных феодалов: оно не упускало из виду завоевательные 
тенденции, все более усиливавшиеся среди рыцарей и магнатов. Обстановка, 
сложившаяся к началу 1090-х годов, явилась как нельзя более подходящей для того,
 чтобы пустить в ход те пружины, которые курия пробовала привести в действие 
двадцать лет назад. 
      Атмосфера на Западе становилась все накаленнее. Тяготы крестьян за "семь 
тощих лет" достигли предела, и возмущение низов год от года нарастало. 
Рыцарская вольница разбойничала все разнузданнее. Неуверенность в завтрашнем 
дне сильнее и сильнее охватывала сеньоров - как церковных, так и светских. 
Обращение Византии за подмогой в такой ситуации пришлось как нельзя вовремя. 
Дорога на Восток была проложена паломниками. Овладеть восточными странами - так 
думали в феодальных замках - будет легко. Надежду на это рождала анархия, 
царившая в раздробившемся на уделы сельджукском государстве Сельджукские 
правители не только грызлись друг с другом, но и соперничали с арабскими 
государями. Кроме того, в городах Сирии в последние десятилетия XI в. 
развернулось движение за автономию, против владычества египетских халифов 
Фатымидской династии: этим движением были охвачены, в частности, Тир и Триполи, 
которые даже добивались поддержки у сельджуков. Сельджуки, со своей стороны, 
воспользовались удобным предлогом, чтобы захватить Сайду. Только в 1089 г. 
египетский халиф сумел вернуть власть над Тиром и другими отпавшими городами. В 
Тире вспыхнули, однако, новые возмущения. В 1094 г. фатымидское войско, 
двинувшись на север, осадило этот крупный портовый город и, взяв его приступом 
три года спустя, жестоко разграбило. 
      Конечно, многие детали политически неустойчивого положения в странах 
Восточного Средиземноморья не были известны на Западе, но общее представление о 
неблагополучии в тех краях формировали и вести, приносимые паломниками, и 
сообщения возвращавшихся с Востока купцов, и дипломатические донесения, которые 
стекались в римскую курию. Поэтому, когда Византия попросила у западных князей 
и папы подмогу, эти просьбы не заставили рыцарей тянуть с ответом. Они были 
восприняты как прямой призыв к развертыванию похода на Восток во спасение 
Византии. 
      Однако сами феодалы были слишком разрозненны, чтобы предпринять 
организованные действия столь крупного, по сути европейского масштаба. 
Требовалось вмешательство той силы, которая, как мы видели, являлась главным 
выразителем классовых интересов западных феодалов, - католической церкви и ее 
главы. Это вмешательство не замедлило последовать. Убедившись в бесплодности 
стараний осуществить унию дипломатическими средствами, Урбан II встал на путь 
Григория VII. Он гальванизировал его .планы вооруженного натиска на Византию 
под видом оказания ей подмоги против "неверных". Папа учитывал агрессивные 
настроения феодальных владетелей на Западе и старался извлечь из всего этого 
максимальную выгоду для католической церкви. Стечение обстоятельств 
предоставляло удобный случай реализовать при поддержке рыцарства давние 
экспансионистские замыслы римской курии, сделать важный шаг для создания 
всемирной теократической державы. Папство решило использовать создавшуюся в 
международных отношениях обстановку и, удовлетворив за чужой счет назревшие 
нужды западных феодалов, достичь своих собственных политических целей. 
      Урбан II взял на себя почин организации массового похода на Восток, мысль 
о котором уже распространилась в феодальных кругах Западной Европы. В 1095 г. 
он выступил с широкой программой объединения рыцарства для завоевания восточных 
стран под лозунгом помощи единоверным грекам и освобождения гроба господня. 
      Так созрела идея Крестового Похода. Она пала на вполне подготовленную 
почву. 
      2. ПЕРВЫЙ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД 
      2.1. Призыв к войне и отклики на него. Формирование идеологии Крестового 
похода 
      В ноябре 1095 г. римский папа Урбан II, перейдя до этого через Альпы, 
созвал собор духовенства во французском городе Клермоне. Папа прибыл во Францию 
не только с тем, чтобы урегулировать здесь церковные дела. Вступив на 
французские земли, он оповестил знать, что в его намерения входит оказание 
помощи восточным братьям-христианам. Вероятно, папа уже заблаговременно 
выработал какой-то план действий, быть может еще не вполне оформленный, но 
более или менее ясный по своим целям и общему смыслу. Понадобилось, однако, 
несколько месяцев, чтобы этот план приобрел достаточно четкие очертания. 
      Прибыв во Францию, Урбан II начал одно за другим объезжать клюнийские 
аббатства на юге страны (в свое время он ведь сам был приором Клюни). Там-то и 
велись предварительные переговоры о будущей войне, которая по своим масштабам 
должна была намного превзойти недавние экспедиции французских рыцарей за 
Пиренеи. С кем же, как не с клюнийскими монахами, мог советоваться папа о своем 
проекте и путях его реализации? Клюнийцы не только лучше, чем кто-нибудь другой,
 понимали необходимость кардинальных мер, способных устранить опасную для 
крупного землевладения смуту на Западе. Они яснее кого бы то ни было 
представляли себе и те практические средства, которые могут быть использованы 
ради достижения этой цели. У них уже был накоплен изрядный опыт проповеди 
священных войн и паломничеств. Они многое могли подсказать Урбану II и, что еще 
важнее, быть деятельно полезными ему при осуществлении задуманного. 
      Урбан II не удовольствовался посещением лишь монастырей клюнийской 
конгрегации. Священная война, готовившаяся апостольским престолом, нуждалась, 
разумеется, в проповедниках с благословляющим крестом в руках, но в первую 
очередь ей требовались ратники, владеющие мечом и копьем, а также авторитетные 
предводители. Это впоследствии Урбан II провозгласит события, развернувшиеся 
после Клермонского собора, "делом Господа Бога" такие слова вложит в уста папе 
хронист Фульхерий из Шартра. Возможно, что папа и действительно произнес эти 
слова, вероятно, он даже верил в их истинность. Однако выученик Григория VII 
был достаточно проницательным политиком, чтобы понимать элементарную житейскую 
истину: было бы несовместимым с интересами папского престижа, более того, 
безрассудным пускаться в предприятие, не имея заранее уверенности в том, что 
это предприятие с самого начала поддержат хотя бы наиболее влиятельные светские 
и церковные сеньоры. И папа постарался заручиться их поддержкой. 
      По пути в Клермон он нанес два важных визита. В августе 1095 г. Урбан II 
встретился в г. Пюи с видным церковным сановником - епископом Адемаром 
Монтейльским. По-видимому, папа сумел договориться с ним, чтобы почтенный 
прелат по поручению апостольского престола принял на себя миссию духовного 
главы крестоносцев. Урбан II навестил также графа Раймунда IV Тулузского в его 
главной резиденции - замке Сен-Жилль. В результате переговоров этот сеньор, 
один из крупнейших в Южной Европе, согласился участвовать в походе. Раймунд IV 
охотно пошел навстречу пожеланиям папы: война, которую затевал Рим, вполне 
соответствовала собственным интересам графа. 
      Если Адемар из Пюи и Раймунд Сен-Жилль были посвящены в замыслы папы, то 
другие феодалы, надо полагать, догадывались, что Урбан II приехал во Францию с 
более значительными целями, чем только решение внутрицерковных дел. Смутное 
предчувствие каких-то серьезных событий, связанных с прибытием апостолика (так 
называют порой хронисты папу), ощущалось и в народных низах, вконец измученных 
бедствиями последних лет. 
      Не приходится удивляться тому, что в Клермон съехались тысячи рыцарей, 
множество лиц духовного звания, собрались несметные толпы простонародья. Вся 
эта масса людей не могла разместиться в городе, где происходил собор. Хотя на 
нем в течение недели (18-25 ноября 1095 г.) обсуждались обычные для совещаний 
такого рода темы - в первую очередь о "Божьем мире", собор был на редкость 
многолюдным. По некоторым сведениям, здесь присутствовало свыше 200 (а по 
другим сообщениям, более 300) епископов и 400 аббатов. Впрочем, точный состав 
его участников неизвестен: цифры, приводимые на этот счет Фульхерием Шартрским, 
Гвибертом Ножанским и иными хронистами, расходятся между собой, документы же, в 
которых значились бы имена всех священнослужителей, съехавшихся в Клермон, не 
сохранились. Дошедшие до нас официальные материалы не дают исчерпывающего 
представления о численности соборян. Например, один из таких документов, 
утвержденных собором, подписан 12 архиепископами, 80 епископами и 90 аббатами, 
но существуют и другие данные. Во всяком случае, Клермонский собор отличался 
представительностью и пышностью. 
      По окончании его официальных заседаний, после того, как, по словам 
хрониста, "все присутствующие, как клир, так и миряне... обещали верно 
соблюдать постановления собора", 26 ноября 1095 г. Урбан II выступил с 
торжественной речью прямо под открытым небом перед скопищем людей, собравшихся 
на равнине близ города. Речь эта была хорошо продумана - она отнюдь не 
представляла собой "боговдохновенного" экспромта. Папа призвал католиков 
взяться за оружие для войны против "персидского племени турок... которые 
добрались до Средиземного моря... поубивали и позабирали в полон многих 
христиан, разрушили церкви, опустошили царство Богово [Имелась в виду 
Византийская империя. - М. З.]". Иначе говоря, в Клермоне был брошен клич, 
призвавший Запад к Крестовому походу на Восток. 
      Урбан II постарался представить войну, к которой он побуждал "верных", 
предприятием, осуществляемым ради освобождения Гроба Господня в Иерусалиме и во 
спасение "братьев, проживающих на Востоке", т.е. восточных христиан. Папа 
взывал к слушателям именем всевышнего: "Я говорю это присутствующим, поручаю 
сообщить отсутствующим, - так повелевает Христос". 
      В условиях, когда религия владела умами и душами, когда рыцари денно и 
нощно только и думали о том, где бы найти применение своей воинственности, 
благочестивый призыв Урбана II не мог не встретить и на самом деле встретил 
сочувственный отклик в обширной аудитории, внимавшей ему. К тому же Урбан II, 
опять-таки именем господа, обещал участникам Крестового похода, "борцам за 
веру", отпущение грехов, а воинам, которые падут в боях с "неверными", вечную 
награду на небесах. Это обещание придавало словам папы особый вес в глазах той 
бесчисленной массы сеньоров и их оруженосцев, что, по словам бретонского 
хрониста, очевидца клермонского сборища , Бодри Дольского, сошлась со всех 
концов страны на овернской равнине. Многие из них уже предпринимали 
паломничества во искупление грехов и бились в священных войнах с сарацинами. 
Освобождение Гроба Господня, выдвинутое папой в качестве цели войны, 
обеспечивало наверняка прощение всех ранее совершенных ими преступлений: это 
само по себе было слишком заманчиво, чтобы оставить рыцарей равнодушными к 
благочестивой фразеологии Урбана II. Не могли не подействовать на них и укоры 
папы, воззвавшего к их религиозным чувствам и к их воинской доблести. Монах 
Роберт из Реймса, участвовавший в Клермонском соборе, вложил в уста Урбана II 
еще и лесть по отношению к рыцарству. 
      В речи папы прозвучали, впрочем, и иные мотивы. Тех, кто примет обет идти 
в Святую землю, ожидает не только спасение на небесах - победа над "неверными" 
принесет и ощутимые земные выгоды. Здесь, на Западе, говорил Урбан II, земля, 
не обильная богатствами. Там, на Востоке, она течет медом и млеком, а 
"Иерусалим - это пуп земли, край, плодоноснейший по сравнению с другими... 
второй рай". И, вероятно, наиболее сильным доводом в речи папы явилась посула. 
"Кто здесь горестны и бедны, - так передает соответствующее место папской речи 
Фульхерий Шартрский, перефразируя евангельские сентенции, - там будут радостны 
и богаты!" Как рассказывает Роберт Реймсский, в этом месте выступление Урбана 
II прервали громкие возгласы: "Так хочет Бог! Так хочет Бог!" Быть может, они 
были заранее инспирированы, но не исключено, что эти возгласы явились стихийной 
реакцией слушателей, настроившихся на соответствующий лад. 
      Урбан II обращался прежде всего к расплодившейся рыцарской голытьбе: "Да 
не привлекает вас к себе какое-нибудь достояние в да не беспокоят какие-нибудь 
семейные дела, ибо земля эта, которую вы населяете, сдавлена отовсюду морем и 
горными хребтами, она стеснена вашей многочисленностью [разрядка наша. - М. З.].
.. Отсюда проистекает то, что вы друг друга кусаете и пожираете, ведете войны и 
наносите друг другу множество смертельных ран". Папа звал рыцарство прекратить 
усобицы и двинуться на завоевание восточных стран: "Становитесь на стезю 
Святого Гроба (так называли тогда путь паломников в Иерусалим), исторгните 
землю эту у нечестивого народа, покорите ее себе!" Хотя прямолинейность Урбана 
II кажется на первый взгляд несколько странной в устах верховного христианского 
пастыря, словно позабывшего евангельскую заповедь о любви к врагам, однако эта 
прямолинейность совсем не удивительна, если принять во внимание, что папа 
хорошо знал, с кем имеет дело  
      Церкви не приходилось ожидать ничего хорошего от благородных разбойников 
- в этом Урбан II лишний раз мог удостовериться во время своего пребывания во 
Франции. Почти накануне созыва Клермонского собора он вынужден был заняться 
делом одного из таких бесчинствовавших рыцарей, некоего Гарнье Тренельского, 
который захватил в плен епископа Ламберта Аррасского. Достопочтенный прелат как 
раз направлялся в Клермон, когда неожиданно для себя близ г. Провэна был 
похищен рыцарем, рассчитывавшим получить приличный выкуп за своего жирного 
пленника. Лишь вмешательство папы, пригрозившего святотатцу отлучением, 
заставило Гарнье выпустить добычу не солоно хлебавши. 
      Вот таких-то молодчиков, которые "прежде за малую мзду были наемниками", 
в первую очередь и имел в виду Урбан II, выступая в Клермоне, а им, конечно, 
мало было вечного блаженства в раю небесном - они жаждали и поместий, и звонкой 
монеты, и прочих земных благ. То же самое относится к владетельным сеньорам, 
которым становилось тесно в своих доменах и которые любой ценой стремились их 
расширить. В своей речи Урбан II обращался и к таким феодальным магнатам, 
льстиво называя их "могущественнейшими воинами и отпрысками непобедимых 
предков". 
      Некоторые современные западные историки полагают, что, организуя поход на 
Восток, папство якобы больше всего хлопотало о мире в Европе, выступая 
носителем некоей отвлеченной, христианской по своей сущности и происхождению 
идеи мира. На самом деле в основе папской проповеди Крестового похода 
(предполагавшего, конечно, в качестве обязательного условия замирение внутри 
господствующего класса на Западе) лежали вполне определенные 
социально-политические потребности феодалов. Католическая церковь хотела 
направить на далекий Восток алчные устремления рыцарской вольницы, чтобы 
удовлетворить ее жажду земельных приобретений и грабежей, но сделав это за 
пределами Европы. Тем самым Крестовый поход упрочил и расширил бы власть и 
самой католической церкви, причем не только на Западе, но и за счет стран 
Востока. 
      В этом, собственно, и заключались, с точки зрения папства, задачи похода, 
провозглашенного на Клермонской равнине. Недаром Урбан II подчеркивал 
необходимость прекращения файд, наносивших серьезный урон церковному 
землевладению: "Пусть же прекратится меж вами ненависть, пусть смолкнет вражда, 
утихнут войны и уснут всяческие распри и раздоры!" 
      Речь Урбана II нашла живой отклик у собравшихся. Программа похода на 
Восток получила одобрении феодалов. 
      Не будем упрощать историю: рыцарство не оставалось безразлично и к 
религиозным лозунгам похода, сформулированным папой. Реальные, т.е. 
грабительские, цели войны большинству феодалов представлялись окутанными 
религиозным покровом. В воображении сеньора спасение христианских святынь 
символизировало подвиг, в котором высшие, религиозные цели сливались с вполне 
посюсторонними, сугубо захватническими устремлениями. Согласно средневековым 
представлениям, в такой слитности, казалось бы, несовместимых начал, в 
действительности не было никакого противоречия. Крестовый поход рисовался 
рыцарству продолжением паломничеств, иначе говоря, своего рода вооруженным 
паломничеством. В нем воплощались и самоотречение во имя высших целей, 
связанное с отказом от земных сует и от привычных ценностей - ради 
наинадежнейшего спасения души, и акт покаяния, искупления грехов, причем сами 
рыцари мнили себя - именно в таких терминах выражают их самосознание хроники и 
иные свидетельства современников - "бедняками Христовыми", "из любви ко Христу" 
пренебрегающими низменными практическими интересами. Вместе с тем Крестовый 
поход олицетворял и заслугу его участников перед Всевышним, который вознаградит 
преданных ему чад, даровав им победу, а с нею и добычу, и богатство, и земли, 
который выкажет им свое благоволение, продемонстрирует им богоизбранность 
"верных", готовых положить за него, Господа, "живот свой". 
      С конца XI в., в особенности со времени выступления Урбана II, постепенно 
складывалась своеобразная крестоносная вера, которой преисполнялось рыцарство: 
она совмещала религиозное самоотвержение с помыслами о щедрой земной награде - 
ею Бог возместит ратные усилия своих возлюбленных сынов. Такими двойственными 
мотивами была пронизана речь Урбана II в Клермоне, они же звучат во всех 
хрониках и в других текстах, сохранившихся от времени Первого Крестового похода.
 Спасение души и земное обогащение не противостояли друг другу, а дополняли 
одно другое. "Пусть увенчает двойная награда тех, кто (раньше) не щадил себя в 
ущерб своей плоти и душе", - говорил папа, приглашая рыцарей, вчерашних 
грабителей с большой дороги, овладеть богатствами врагов, иерусалимской землей, 
текущей медом и Млеком, даруя отпущение грехов и гарантируя небесное блаженство 
будущим ратоборцам христовым. 
      Современный итальянский ученый Дж. Микколи, анализируя сплетение 
религиозных и завоевательных, сопряженных с надеждой на реальное обогащение 
побуждений рыцарей, метко и остроумно характеризует это сочетание как бином 
крестоносной религии. Точнее было бы говорить о биноме крестоносной идеологии, 
поскольку в основе ценностных представлений крестоносцев лежали хотя и 
трансформированные применительно к условиям завоевательных войн на Востоке, но 
в конечном счете все же общехристианские воззрения, христианская идеология. 
      Свое полное развитие эта крестоносная идеология, т.е. совокупность 
взглядов, выработанных церковью и усвоенных воинами христовыми, относительно 
целей и содержания Крестовых походов, получит уже в XII-XIII вв., в процессе 
развертывания военно-колонизационного движения в Восточное Средиземноморье, 
осененного религиозными стягами. Тогда все пестрые компоненты этой идеологии 
превратятся в четкие ценностные стандарты, совокупность которых образует 
идейный арсенал церковной пропаганды всех Крестовых походов. Тут сольются 
воедино различные представления. С одной стороны, фантастическое, опиравшееся 
на "Откровение Иоанна" и писания отцов церкви (главным образом Августина 
Блаженного), учение о небесном Иерусалиме, или граде Божьем, достичь которого - 
высшее призвание истинного христианина (причем в глазах невежественного рыцаря 
небесный Иерусалим будет идентифицироваться с реальным, палестинским 
Иерусалимом). С другой стороны, к этому учению присоединится теория заслуг 
перед церковью, обеспечивающих милосердие Божье, которое отвращает кары Небес и,
 напротив, дает вечное спасение. Сюда добавится еще идея мученической, святой 
смерти в бою с "неверными" как вернейшего способа слияния души христианина с 
Богом и многое другое. 
      Эта идеология с самого начала являлась весьма могущественным фактором, 
облекавшим в религиозный покров действительные, вполне земные устремления 
рыцарей. Она окружала завоевательные побуждения ореолом святости в глазах 
самого рыцарства, конституировала Крестовый поход в качестве душеспасительного 
и в то же время захватнического предприятия. Рыцарям словно предлагалась 
убедительная мотивировка их действий, представлявшая собой своеобразную, по 
выражению австралийской исследовательницы-католички Морин Перселл (и, как она 
считает, неотразимую), "комбинацию духовного и мирского вознаграждения": первое 
папа дарует, второе - захват санкционирует. По мнению этой ученой дамы из 
ордена св. Анны, идея Крестового похода в ее столь двойственном обличье якобы 
стала "одной из плодотворнейших в истории человечества". С такой оценкой, 
конечно, нельзя согласиться, и мы увидим далее, каковы были истинные плоды 
развития и применения крестоносной идеологии. Верно в рассуждении М. Перселл 
лишь то, что психологически папство в лице Урбана II в самом деле сумело найти 
подход к феодалам, сумело затронуть струны, заставившие их сердца вздрогнуть, а 
тех, кто, по словам папы, "в былые времена сражался против братьев и сородичей",
 схватиться за меч, обратив его к цели, казавшейся исполненной великодушия и 
благородства. 
      Однако зажигательной речи Урбана II внимали не только рыцари и сеньоры. 
Ее слушал также изможденный от голода и исстрадавшийся в крепостной неволе 
деревенский люд. Нищие мужики больше всего хотели освободиться от гнета 
феодалов и именно потому мечтали об искупительном подвиге. Папа, желал он того 
или нет, в сущности, прямо указывал им теперь, в чем же должен заключаться этот 
подвиг. Разве не на их тяготы он намекал, говоря, что эта земля "едва 
прокармливает тех, кто ее обрабатывает"? Обещанием вечного спасения "мучеников",
 борцов за святое дело, а еще больше - разглагольствованиями о сказочном крае, 
текущем млеком и медом, папа взбудоражил и крестьянскую бедноту. Земля и воля - 
вот что чудилось в его речи обездоленным хлебопашцам и виноградарям. То и 
другое казалось им вполне достижимым: ведь папа, стремясь ускорить выступление 
рыцарей, чьи разбойничьи подвиги грозили благополучию и спокойствию крупных 
феодальных собственников, уверял будущих крестоносцев, что путь к Иерусалиму не 
длинен и достигнуть святого града не составит сколько-нибудь серьезных трудов. 
Быть может, он так думал и в самом деле: ведь представления об азиатских 
странах в Европе были в те времена еще очень смутными и в общем превратными; 
быть может, однако, папа умышленно преуменьшал перед еще менее, чем он сам, 
осведомленными слушателями тяготы предстоящего похода, понимая, что тысячам 
"безземельных" и бедняков-крестьян, которых теперь толкают на стезю Господню, 
грозит неизбежная гибель. 
      Как бы то ни было, клермонская речь Урбана II возымела действие, 
значительно превзошедшее его собственные ожидания и в какой-то мере даже не 
вполне соответствовавшее интересам феодальных инициаторов Крестового похода. О 
том, что возможность такого резонанса не исключена, догадывался, видимо, и сам 
папа, иначе он не стал бы увещевать слабых людей, не владеющих оружием, 
оставаться на месте: эти люди, говорил он, являются больше помехой, чем 
подкреплением, и представляют скорее бремя, нежели приносят пользу. Удержать 
бедноту, однако, было невозможно. 
      Что касается рыцарей и сеньоров, то здесь клич об освобождении Святой 
земли брошен был вполне удачно. Предшествующие события полностью подготовили 
феодалов к тому, чтобы подхватить его и ринуться на завоевание заморских стран 
с тем большим пылом, что, как постановил Клермонский собор, на крестоносцев, 
которые вернутся из похода, распространялись - сроком на три года (или даже на 
все время их отсутствия на родине) - условия "Божьего перемирия". Это означало, 
что церковь берет на себя защиту их семей и имущества. Таким образом, рыцари 
могли отправиться в путь, не испытывая волнения за своих домочадцев и достояние.
 
      2.2. Поход бедноты 
      Тысячеустая молва быстро разнесла по всему Западу вплоть до морских 
островов вести о Клермонском соборе и предстоящем походе на Иерусалим. Сборы 
начались в первую очередь во Франции, поскольку именно там царила особо 
насыщенная религиозным возбуждением атмосфера. Ее накалу во многом 
содействовала проповедническая активность церковников. На другой день после 
произнесения своей речи папа Урбан II созвал епископов и поручил им "со всей 
душой и силой" развернуть проповедь Крестового похода у себя в церквах. 
Несколько позже подобного же рода миссию он специально возложил па некоторых 
наиболее влиятельных епископов и аббатов: одному поручалось проповедовать в 
долине Луары, другому - в Нормандии и т.д. 
      Сам Урбан II тоже остался во Франции, притом на целых восемь месяцев. За 
это время он побывал в Лиможе, Анжере, держал речи на церковных соборах в Type 
и Ниме, призывая к Крестовому походу. "Где бы он ни был, - пишет французский 
хронист, - везде он предписывал изготовлять кресты и отправляться к Иерусалиму, 
чтобы освободить его от турок [т.е. сельджуков. - М. З.]". Послания с такими же 
призывами были разосланы папой во Фландрию и в города Италии - Болонью и Геную. 

      Наряду с высокопоставленными церковными иерархами в пользу Крестового 
похода ратовали появившиеся в разных местах фанатически настроенные 
проповедники из монашеской братии и просто юродивые, звавшие слушателей в бой 
за христианские святыни. Крестовый поход, по их словам, Божеское, а не 
человеческое предприятие, в доказательство чего рассказывались всевозможные 
небылицы - о пророческих сновидениях, явлениях Христа, девы Марии, апостолов и 
святых, о небесных знамениях, якобы предвещавших грядущую битву христиан с 
поборниками ислама. Писавший в начале XII в., уже после Крестового похода, 
немецкий аббат-хронист Эккехард из Ауры, искренне убежденный в том, что 
иерусалимская война "предопределена была не столько людьми, сколько 
божественным соизволением", что она осуществилась в соответствии с библейскими 
предсказаниями, в десятой главе своего сочинения ("Об угнетении, освобождении и 
восстановлении святой Иерусалимской церкви") приводит длинный перечень чудес, 
случившихся в 1096 г., накануне похода. В этом своеобразном каталоге фигурируют 
и плывшие с запада на восток, а затем столкнувшиеся между собою кроваво-красные 
облака, и пятна, появившиеся на солнце, и стремглав пролетавшие кометы. Некий 
кюре сообщал пастве, будто лицезрел в небе двух сражающихся рыцарей; победил 
тот, который бился с большим крестом в руках. Толковали о слышавшемся в небесах 
грохоте битвы, о привидевшемся кому-то небесном граде, который, конечно, есть 
не что иное, как Иерусалим. 
      Широкое распространение получили якобы падавшие с неба грамоты, 
посредством которых господь изъявлял намерение взять под защиту ратников Божьих.
 По уверению Эккехарда Аурского, он сам держал в своих руках копию такого 
небесного послания (подлинник же его будто бы хранился в иерусалимской церкви 
Святого Гроба). Некоторые люди, писал аббат-хронист, "показывали знак креста, 
сам собою, божественным образом отпечатавшийся на их лбах или одежде или 
какой-нибудь части тела", что, по общему мнению, являлось указанием Господа 
Бога: надлежит приступать к войне против нехристей. Любые необычные явления в 
природе и в человеческой жизни вроде преждевременных родов у женщин 
интерпретировались как свидетельства приближения грозных событий. 
      Если проповеди епископов и аббатов рассчитаны были на рыцарство и 
феодальную знать, то монахи и юродивые обращались к простолюдинам. Высшие 
иерархи церкви - а ведь иные из них запятнали себя в глазах бедняков 
откровенным стяжательством (епископы нередко покупали за деньги свою доходную 
должность) - не внушали доверия низам. Идеальный пастырь рисовался им в образе 
человека, подражающего Христу и его апостолам, которые не владели никакими 
богатствами. Вот почему наибольшую популярность в массах приобрели тогда монахи 
Робер д'Арбриссель и в особенности пикардиец Петр Пустынник, фанатические 
проповедники священной войны, выступавшие зимой 1095-1096 г. главным образом в 
Северо-Восточной Франции и в Лотарингии, а Петр (несколько позднее) и в 
прирейнских городах Германии. Тот и другой, по всей видимости, действовали во 
исполнение поручений Урбана II. 
      Хронисты и вслед за ними многие историки XIX-XX вв. рисуют Петра 
Пустынника экзальтированным фанатиком. Он тоже демонстрировал якобы полученное 
им от Бога послание, в котором Вседержитель требовал освободить Иерусалим. Петр 
рассказывал собиравшимся вокруг него толпам, как, находясь паломником в 
Иерусалиме, увидел во сне самого Господа, повелевшего смиренному монаху 
направить стопы свои к иерусалимскому патриарху и, разузнав у него о бедствиях 
Святой земли под игом нечестивых, вернуться па Запад, возбудив там "сердца 
верных к тому, чтобы очистить святые места". И вот теперь он, Петр, с немалыми 
тревогами переплывший море и передавший Божье веление папе римскому, призывает 
своих слушателей взяться за оружие. 
      Надуманность всех этих небылиц давно доказана исследователями. Известно, 
однако, вместе с тем, что Петр Пустынник (или Петр Амьенский, как его называют 
иногда по месту рождения) обладал незаурядным ораторским талантом: речи монаха 
впечатляли не только народ, но и рыцарей. Сам образ жизни Петра Пустынника, его 
аскетизм, бессребреничество (он ходил, одетый в шерстяные лохмотья, накинутые 
на голое тело, не ел ни хлеба, ни мяса, питаясь лишь рыбой, и его единственным 
достоянием был мул) и в то же время его щедрые денежные раздачи бедноте 
(хронисты не называют источники, из которых он черпал нужные средства) - все 
это вкупе с зажигательными речами снискало ему большую славу среди крестьян: 
они видели в нем Божьего человека и толпами шли за ним, словно за святым или 
пророком. Их привлекала его нищета, его репутация монаха, чуждающегося всякой 
роскоши, умеющего примирять ссорящихся. "Многие, - повествует Гвиберт Ножанский,
 выдергивали шерсть из его мула, чтобы хранить ее как реликвию... Я не припомню 
никого, кому бы когда-нибудь были оказываемы такие почести". 
      Цели Крестового похода, провозглашенные папством, народная масса 
воспринимала по-своему: программа католической церкви перерабатывалась в 
сознании крестьянства сообразно его интересам, по существу враждебным интересам 
церковно-феодальных организаторов и вдохновителей Крестового похода. И хотя 
Петр Амьенский, как и другие подобные ему проповедники, фактически и формально 
проводил в жизнь планы папы, он в какой-то степени на свой лад выражал вместе с 
тем и чаяния низов. Урбан II, во всяком случае, едва ли помышлял о том, чтобы 
снимать с места тружеников, т.е., по существу, содействовать бегству крепостных 
от сеньоров; в лучшем случае, вероятно, он добивался от народа оказания 
материальной поддержки рыцарству. Увидев вскоре, какое широкое брожение в низах,
 прежде всего деревенских, вызвали призывы к Крестовому походу, 
церковнослужители предприняли попытки задержать сервов, но это оказалось уже 
невозможным. 
      Зимой 1095-1096 г. во Франции собрались многотысячные ополчения сельских 
бедняков, готовых отправиться в дальние края. 
      Еще могущественнее, чем благочестивые проповеди, действия крестьянской 
массы обусловливала страшная нужда, испытывавшаяся в то время деревней. Голод 
заставлял крестьян торопиться, поэтому их сборы протекали в лихорадочной спешке.
 Бедняки бросали свои лачуги, за бесценок сбывали кому угодно все, что можно 
было продать. "Никто из них не обращал внимания на скудость доходов, не 
заботился о надлежащей распродаже домов, виноградников и полей, - вспоминает 
очевидец происходившего... - Каждый, стараясь всеми средствами собрать 
сколько-нибудь денег, продавал как будто все, что имел, не по стоимости, а по 
цене, назначенной покупателями, лишь бы не вступить последним на стезю 
Господню". Всякий, по словам этого хрониста, "пускал в распродажу лучшую часть 
имущества за ничтожную цену, как будто он находился в жестоком рабстве или был 
заключен в темницу и дело шло о скорейшем выкупе". 
      Гвиберт Ножанский, конечно, не мог до конца понять настоящих побуждений 
крестьян. У него создавалось впечатление, что бедняки словно умышленно разоряли 
сами себя: "Все дорого покупали и дешево продавали... Дорого покупали то, что 
нужно было для пользования в пути, а дешево продавали то, чем следовало покрыть 
издержки". Они спешили, подчеркивает аббат, и это выражение четко характеризует 
настроение крестьянской массы. О величайшей поспешности, с которой бедняки 
стремились уйти, пишут и другие хронисты. Казалось - да так оно и было в 
действительности, - крестьяне горели нетерпением отправиться навстречу 
опасности. 
      Разумеется, очень многие были опьянены религиозной экзальтацией: 
отправлявшиеся истово молились, кое-кто выжигал кресты на теле - это было 
вполне в духе времени. Однако прежде всего деревенские бедняки торопились 
потому, что не хотели ждать сеньоров. Сервы спешили поскорее избавиться от 
своих притеснителей, и это стремление заглушало все благочестивые побуждения 
крестьянской массы. 
      В марте 1096 г. первые толпы бедняков из Северной и Центральной Франции, 
Фландрии, Лотарингии, Германии (с нижнего Рейна), а затем и из других стран 
Западной Европы (например, из Англии) поднялись на "святое паломничество". 
Крестьяне шли почти безоружными. Дубины, косы, топоры, вилы служили им вместо 
копий и мечей, да и эти орудия земледельческого труда были далеко не у всех. 
"Безоружные толпы" - так назовет их впоследствии греческая писательница-историк 
Анна Комнина. У них не было с собой ни коней, ни почти никаких запасов. Они 
двигались подобно беспорядочным скопищам переселенцев, кто - пешком, кто - на 
двухколесных тележках, запряженных подкованными быками, вместе со своими женами,
 детьми, скудным домашним скарбом. Сервы уходили прочь от крепостной неволи, 
притеснений и голода, втайне надеясь лучше устроиться на новых местах, в "земле 
обетованной". По дорогам, уже ранее проторенным паломниками, - вдоль Рейна, 
Дуная и далее на юг, к Константинополю, - потянулись длинные обозы. 
      К столице Византии вели две большие дороги, проходившие по Балканскому 
полуострову. Одна начиналась в Драче и пролегала через Охрид, Водену, Солунь, 
Редесто, Селимврию. Эта старинная дорога была проложена еще в древнеримские 
времена, она и называлась по-прежнему Эгнациевой дорогой. Другая пересекала 
вначале территорию Венгрии, а затем от Белграда тоже шла через болгарские 
владения Византии: вдоль дороги были расположены города Ниш, Средец (София), 
Филиппополь и Адрианополь. В этих областях, как мы знаем, было неспокойно из-за 
печенежских набегов, и обычно пилигримы следовали по Эгнапиевой дороге. Однако 
отряды бедноты двинулись как раз через Белград - Ниш, на юго-восток, к 
Константинополю. 
      Шли десятки тысяч людей. В отряде северофранцузских крестьян, которыми 
предводительствовал рыцарь Готье Неимущий, насчитывалось около 15 тыс. (из них 
лишь 5 тыс. кое-как вооруженных); около 14 тыс. включал отряд, возглавлявшийся 
Петром Пустынником; 6 тыс. крестьян выступили под командованием французского 
рыцаря Фульхерия Орлеанского. Почти столько же шло из рейнских областей за 
священником Готшальком, которого Эккехард из Ауры не зря называет "ложным 
слугой Бога"; примерно из 2 тыс. состоял англо-лотарингский отряд. Все эти 
группы крестоносцев действовали вразброд. Они были лишены всякой дисциплины. 
      Уже тогда крестьянским движением стремились воспользоваться в собственных 
целях наиболее воинственно настроенные рыцари. Таковы были французы Готье 
Неимущий с тремя братьями и дядей (тоже Готье), Фульхерий Орлеанский, Гийом 
Плотник, виконт Мелэна и Гатинэ (свое прозвище он получил за силу удара с 
плеча; несколькими годами ранее виконт попытал счастья в Испании) , Кларембод 
из Вандейля, Дрого Нейльский и другие титулованные, но полунищие воители. С 
крестьянами, выступившими из Германии, также отправился ряд 
рыцарей-авантюристов - из рейнских областей, Франконии, Швабии, Баварии. Это 
были некий Фолькмар, граф Эмихо Лейнингенский, не принадлежавший, впрочем, к 
категории бедняков (его владения лежали между Триром и Майнцем, и он состоял в 
родстве с архиепископом Майнцским), но отличавшийся невероятной жадностью и 
разбойничьим нравом, Гуго Тюбингенский, граф Хартман фон Диллинген и пр. 
      Рыцари постарались захватить предводительство простонародьем, и отчасти 
им это удалось. Именно рыцари-предводители вроде Гийома Плотника и Эмихо 
Лейнингенского выказали во время похода наибольшую беззастенчивость и 
жестокость. Кстати сказать, эти двое еще до отправления в путь ограбили церкви 
в собственных владениях, чтобы обеспечить себя деньгами на дорогу. 
      Несмотря на то, что крестьянские ополчения оказались "разбавленными" 
феодальным элементом, характер движения в целом не изменился, оно сохранило 
даже свой внешний облик. Стихийное со времени возникновения, движение крестьян 
протекало без какой-либо правильной организации, без общего плана. 
Бедняки-крестоносцы имели более чем смутное представление о том, где находится 
конечная цель их похода. По рассказу Гвиберта Ножанского, когда на пути 
попадался какой-нибудь замок или город, малые дети, ехавшие со взрослыми в 
тележках и слышавшие их разговоры о неведомом Святом Граде, "вопрошали, не 
Иерусалим ли это, к которому они стремятся". 
      Впереди одного из отрядов, находившегося в составе ополчения Петра 
Пустынника, шествовали... гусь и коза. Они считались проникнутыми божественной 
благодатью и пользовались большим почетом среди крестьян: по словам Альберта 
Аахенского, им "выказывали знаки благочестивого почитания сверх меры, и 
превеликая рать, подобно скотине, следовала за ними, веря в это всей душой". 
Крестьяне видели в обоих животных вожаков отряда. Каноник Альберт Аахенский, 
яростно возмущаясь "омерзительным преступлением глупого и сумасбродного пешего 
скопища", включил в свой рассказ знаменитый эпизод с гусем и козой. Для него, 
служителя церкви, это языческое заблуждение. И действительно, в религиозных 
представлениях крестьян причудливо переплетались христианские и дохристианские 
верования - почитание домашних животных вполне уживалось с официальной 
церковной идеологией. Ведь она усваивалась крестьянством на свой, особый лад и, 
может быть, как раз в остатках язычества своеобразно отражалась антифеодальная 
направленность похода бедноты. 
      Хотя рыцари и примкнули к крестьянскому сборищу, сами сервы старались по 
возможности отделываться от благородных попутчиков. Когда отряд Петра 
Пустынника пришел в Кельн (12 апреля 1096 г.), то уже через три дня, по 
сообщению хрониста Ордерика Виталия, масса крестьян поспешила дальше. С Петром 
в Кельне остались около 300 французских рыцарей, которые покинули город лишь 
спустя неделю после прибытия. Крепостным было явно не по дороге с рыцарями. Им 
приходилось иногда принимать феодальных авантюристов в качестве военных 
командиров, но по сути своей устремления деревенской бедноты и рыцарства были 
прямо противоположными. 
      По дороге крестоносцы вели себя как грабители. Проходя через земли 
венгров и болгар, они силой отнимали у населения продовольствие, отбирали 
лошадей, рогатый скот, овец, убивали и насильничали. Для бедноты грабеж был 
единственным способом добыть себе пропитание. Крестоносцы продолжали грабить и 
вступив на территорию Византии. У крестьян не было денег, чтобы уплатить за 
провиант, предоставленный им по распоряжению императора Алексея Комнина. К тому 
же в походе бедноты участвовало немало деклассированных элементов - всякого 
рода уголовных преступников, увидевших в крестоносном предприятии лишь удобное 
средство для грабежей и разбоев. "Много всякого сброду примкнуло к крестовому 
воинству не для того, чтобы искупить грехи, а чтобы содеять новые" - такую 
характеристику этим крестоносцам дает один из хронистов. 
      Значительная доля вины за разбой в землях венгров и болгар падает на 
рыцарские шайки, присоединившиеся к крестьянским толпам. В частности, именно 
рыцари почти целиком ответственны за жестокие еврейские погромы, которые в 
начале пути были произведены по их подстрекательству и при их прямом участии во 
французских, немецких и чешских городах (Руан, Реймс, Верден, Кельн, Шпейер, 
Вормс, Трир, Майнц, Магдебург, Прага, Мец, Регенсбург, Нейсс и др.). Особенно 
"отличился" при этом граф Эмихо Лейнингенский. 
      Немало рыцарей задолжали евреям-ростовщикам, и погромы представлялись 
графам и виконтам удобным средством "сполна рассчитаться" с заимодавцами, да 
еще и обогатиться за их счет, даже не достигнув Святого Града. Весьма 
неблаговидную роль во время этих массовых погромов сыграли и некоторые высшие 
сановники католической церкви. Майнцского архиепископа впоследствии прямо 
уличали в том, что он присваивал имущество евреев, заставляя их креститься: в 
этом случае-де они будут спасены. Таким путем архиепископ попросту вымогал 
деньги у своих жертв. 
      Еврейские погромы в Европе только предвосхищали кровавые "деяния франков 
и прочих иерусалимцев" на Востоке (так называется составленная 
итало-норманнским рыцарем хроника Крестового похода). 
      Венгры, болгары, греки дали энергичный отпор нежданным освободителям 
Гроба Господня. Они беспощадно истребляли крестоносцев, отбирали захваченную 
ими добычу, преследовали отставших. В стычках крестоносцы несли большие потери. 
По свидетельству Альберта Аахенского, отряд Петра Пустынника, которому близ г. 
Ниша пришлось вступить в сражение с византийскими войсками, покинул город, 
уменьшившись на четверть. 
      Миновав Филиппополь и Адрианополь, бедняки-крестоносцы направились к 
греческой столице. Толпы крестьян стали прибывать сюда с середины июля 1096 г. 
Они уже значительно поредели: ведь прошло три с лишним месяца после начала 
похода. Первым подошел отряд Готье Неимущего, а две недели спустя, 1 августа, с 
ним соединился отряд Петра Пустынника. Многим крестьянам, надеявшимся обрести 
свободу в землях сарацин, не удалось достигнуть даже Константинополя: 
крестоносцы потеряли в Европе около 30 тыс. человек. Едва ли не целиком погибли 
отряды Фолькмара, Готшалька и Эмихо Лейнингенского, хотя сами их предводители 
уцелели и добрались до города на Босфоре. 
      Деморализованные предшествующими грабежами, крестоносцы и в столице 
империи повели себя крайне разнузданно. Они разрушали и поджигали дворцы в 
предместьях города, растаскивали свинцовые плиты, которыми были выложены крыши 
церквей. 
      Византийское правительство вначале попыталось проявить сдержанность и 
терпимость по отношению к оборванным пришельцам. Алексей Комнин даже принял у 
себя во дворце Петра Пустынника и Фолькмара. Альберт Аахенский в своей 
"Иерусалимской истории" рассказывает об этой встрече следующим образом: 
      "Петр, будучи малого роста, имел великий разум и отличался красноречием. 
Императорские посланцы привели только его одного вместе с Фолькмаром к 
императору, чтобы тот удостоверился, верна ли дошедшая до него молва о Петре. И 
Петр доверчиво встал перед императором, и приветствовал его именем Господа 
Иисуса Христа, и поведал ему со всеми подробностями, как из любви к Христу и 
желая посетить его Святой Гроб он оставил родину. Он упомянул также, какие 
довелось ему за короткое время вынести теперь беды, и сказал императору, что 
вскоре за ним [Петром. - М. З.] явятся могущественные сеньоры, графы и 
светлейшие герцоги". В свою очередь, Алексей I посоветовал предводителю 
крестоносцев-оборванцев дождаться подхода крестоносцев-рыцарей. "Не 
переправляйтесь через Босфор до прибытия главных сил крестоносного войска, - 
сказал он, - вы ведь слишком малочисленны, чтобы одолеть турок". Василевс даже 
снабдил бедняков некоторыми средствами, чтобы дать им возможность удержаться 
некоторое время в столице. Куда там!, Крестьяне рвались к "земле обетованной", 
и Алексей I, убедившись, что уговоры бесполезны, счел за лучшее поскорее 
избавиться от непрошеных союзников. Менее чем через неделю после прибытия Петра 
Пустынника в Константинополь император начал переправлять крестоносцев на 
азиатский берег Босфора. Толпы пришельцев были собраны и размещены лагерем на 
южном берегу Никомидийского залива, примерно в 35 км к северо-западу от Никеи. 
Отсюда отдельные отряды стали на свой страх и риск совершать более или менее 
отдаленные вылазки, вступали в бои с сельджуками. Петр Пустынник, принявший на 
себя общее командование, к которому был совершенно непригоден, пытался 
остановить своих воинов, но это оказалось делом безнадежным. Он вернулся в 
Константинополь. 
      Вскоре в главном лагере разнесся слух, будто норманны взяли Никею. Весть 
об этом возбудила остальных крестоносцев, боявшихся упустить свою долю добычи. 
Они тотчас двинулись к Никее. Не дойдя до нее, воины христовы (так обычно 
именуют их латинские хронисты) были встречены заблаговременно подготовившимся к 
схватке сельджукским войском. 21 октября 1096 г. сельджуки перебили 25-тысячное 
ополчение ратников Божьих. Среди прочих пали и некоторые предводители, в их 
числе Готье Неимущий. Многие бедняки попали в плен и были проданы в рабство. 
Около 3 тыс. человек сумели избежать гибели и плена, спасшись стремительным 
бегством в Константинополь. Одни, продав здесь свои пожитки, постарались 
добраться домой, другие стали дожидаться подхода графов и светлейших герцогов. 
      
      Таков был трагический финал попытки сервов бежать из-под власти сеньоров. 

      Крестовый поход бедноты в основе своей являлся не чем иным, как 
своеобразным, религиозно окрашенным актом социального протеста крепостных 
против феодальных порядков. Он представлял собою в некотором роде продолжение 
прежних, пассивных антифеодальных выступлений крепостной деревни. Массам 
крепостных пришлось дорого заплатить за попытку осуществить мечты об 
освобождении, совершив религиозный подвиг. Наивные иллюзии, вскормленные 
церковью в крепостной массе, придавленной умственной нищетой, разбились при 
первом же столкновении с реальной действительностью. Крестьяне обрели на 
Востоке не землю и волю, а только собственную гибель. 
      2.3. Начало похода рыцарства 
      В то время, когда сервы, двинувшиеся на Восток, либо уже сложили свои 
головы, либо находились на пути к этому концу, начался Крестовый поход 
рыцарства и знати, точнее говоря, поход, в котором им принадлежала решающая 
роль, ибо в нем участвовали и массы деревенской бедноты, увязавшиеся за графами 
и герцогами. 
      В августе 1096 г. тронулось в дорогу большое феодальное ополчение из 
Лотарингии и с правобережья Рейна. Предводительствовал им герцог Нижней 
Лотарингии (он владел ею с 1087 г.) Готфрид IV Бульонский (Бульон - замок в 
Арденнах). Герцогский титул и знатное происхождение (графы Булони, из рода 
которых он происходил, вели свою родословную от Каролингов) не обеспечивали 
прочности его владениям: полным властелином он являлся лишь в Антверпенском 
графстве да в замке Бульон, остальная же часть Нижней Лотарингии была 
пожалована ему германским императором на правах бенефиция . Завоевав в 
восточных странах земли, Готфрид IV надеялся занять более твердые позиции в 
феодальном мире. 
      К Готфриду Бульонскому присоединились его старший брат граф Евстафий 
Булонский и младший брат Бодуэн, тоже из Булони. Бывший церковнослужитель, этот 
последний вообще не имел на родине никаких владений, и желание приобрести их 
служило главным стимулом, побудившим его принять участие в священной войне. К 
герцогу Бульонскому примкнули многие из его вассалов, в том числе Бодуэн Ле 
Бург, двоюродный брат Готфрида IV, граф Бодуэн из Эно, граф Рено из Туля. 
Каждый вел свои вооруженные отряды. Все это рыцарское (в основном) войско 
направилось к сборному пункту крестоносцев Константинополю - по той же 
рейнско-дунайской дороге, по которой недавно проследовали отряды бедноты. 
      Венгерский король Коломан - через его земли только что прошли с грабежами 
крестьянские отряды - согласился предоставить свободный переход по своей 
территории лишь при условии, что ему дадут определенные гарантии: Венгрии на 
этот раз не будет нанесен ущерб. В подкрепление этих гарантий Готфрид IV должен 
оставить ему заложников. Коломан и герцог встретились на мосту через Лейту, 
потом еще раз в королевском дворце; после долгих пререканий они заключили 
соглашение. В качестве заложника Коломану оставили Бодуэна Булонского с 
близкими ему людьми. Когда ополчение Готфрида IV достигло Болгарии и перешло р. 
Саву, венгры вернули заложников. Это было в ноябре 1096 г. Лотарингские 
крестоносцы продолжали свой путь по византийским владениям. Без особых 
инцидентов они добрались к рождественским праздникам до предместий 
Константинополя. 
      Легенды более позднего времени превратили Готфрида Бульонского в главного 
героя Крестового похода. Ему приписывались особое религиозное рвение, 
удивительное личное мужество и выдающиеся способности военачальника. Альберт 
Аахенский, чья хроника "Иерусалимская история" представляет панегирик герцогу 
Лотарингскому, считает, что этим сеньором якобы руководили исключительно 
благочестивые мотивы. Собираясь встать на стезю Господню, он "часто испускал 
вздохи, ибо наибольшим желанием его души было прежде всего посетить святой град 
Иерусалим и узреть Гроб Господа Иисуса, и часто он открывал намерение своего 
сердца близким". Во время самого похода смелое вмешательство Готфрида IV в 
битвы решающим образом обусловливает их победоносный для крестоносцев исход. 
Стоит ему появиться на своем скакуне, как сельджуки, "удостоверившись в 
твердости души герцога и его воинов, опускают поводья коней и стремительно 
ударяются в бегство". Герцог пользуется уважением всего войска, в котором все, 
от мала до велика, повинуются его голосу и советам. Другой хронист уподобляет 
Готфрида Бульонского - по силе, ярости в бою, воодушевлению - гомеровскому 
Гектору. 
      Все эти хвалебные характеристики далеки от действительности. Известно, 
что у себя на родине сей благочестивый сеньор занимался систематическим 
разорением монастырей близ Бульона. Незадолго до отправления в поход Готфрид IV,
 чтобы как-то укрепить свою репутацию, по совету матери сделал даже несколько 
дарственных вкладов в ограбленные им же самим обители. Позднее, чтобы покрыть 
свои расходы, герцог, помимо всего прочего еще и заядлый антисемит (он во 
всеуслышание заявлял, что намерен отомстить за кровь Христа, пролитую иудеями!),
 вынудил евреев Кельна и Майнца уплатить ему 1 тыс. марок серебром. 
      
      Что касается военных дарований, то ими он не отличался. Вообще, во всем 
предприятии Готфрид IV играл весьма скромную роль, и, пожалуй, именно его 
полная посредственность, его склонность к компромиссным решениям в острых 
спорах - словом, его принадлежность к сторонникам золотой середины сослужила 
определенную службу в его карьере, успешно начатой было после завершения 
Крестового похода, но быстро прерванной внезапной смертью. 
      Гораздо более заметными фигурами Крестового похода являлись предводители 
рыцарских ополчений Южной Италии и Франции князь Боэмунд Тарентский и граф 
Раймунд IV Тулузский. 
      Первый возглавил итало-норманнских рыцарей. Прошлое князя было связано с 
войнами норманнов против Византии. Еще в начале 80-х годов XI в., участвуя в 
кампании своего отца Роберта Гискара, Боэмунд стремился добыть себе земли на 
Балканах. Греки нанесли ему в 1083 г. поражение под Лариссой. Теперь этому 
князю представился удобный случай реализовать давнишние намерения. Владения 
Боэмунда в Южной Италии были незначительны: он унаследовал лишь маленькое 
княжество Тарент, все прочие земли Гискара достались его сыну от второго брака 
- Роджеру Борее. Анна Комнина, повествуя впоследствии о войске Боэмунда, 
отметит, что оно было не велико, ибо у предводителя недоставало денег. Поход на 
Восток, к которому призвал папа, открывал перед князем Тарентским широкие 
возможности. О богатствах восточных стран, в раздорах их правителей он был 
немало наслышан: вести об этом приносили купцы Бари и Амальфи, возвращаясь из 
Сирии и Палестины. Основать независимое княжество на Востоке стало заветной 
целью Боэмунда. В отличие от Готфрида Бульонского он обладал недюжинными 
военными и дипломатическими способностями, многолетним опытом боевого командира 
и с самого начала принялся обдуманно и методически проводить в жизнь свою 
программу. 
      Автор хроники "Деяния франков", норманнский рыцарь из окружения Боэмунда, 
представляет обстоятельства его отправления в поход случайными. Во время осады 
восставшего Амальфи Боэмунд-де увидел проходившие неподалеку войска французских 
рыцарей и, узнав, что они идут воевать за Святой Гроб, тотчас объявил, что тоже 
принимает крест. Князь, разорвав, мол, свой плащ на куски, понаделал кресты, 
которые и начал раздавать желающим. Охотников нашлось предостаточно, ибо, по 
словам другого хрониста, Гофреда Малатерра, в Италии было много молодых рыцарей,
 жаждавших приключений, "что столь естественно в этом возрасте". 
      В действительности же, как показали дальнейшие события, Боэмунд давно 
знал о папском предприятии и строил в связи с ним далеко идущие планы. Верно 
лишь то, что его примеру и в самом деле тотчас последовали многие мелкие 
сеньоры Южной Италии и Сицилии: известны, например, имена двоюродных братьев 
Ричарда Салернского и Райнульфа с сыном Ричардом, а также других норманнских 
вояк. Крест взял наряду с остальными близкий к Боэмунду его двадцатилетний 
племянник Танкред - безудельный и потому особо воинственный рыцарь, несомненно 
храбрый (хронист Рауль Каэнский уподобляет его отвагу львиной), но алчный 
авантюрист, заносчивый, хитрый и совсем лишенный качеств военачальника, 
настоящий сорвиголова. 
      Итак, осада Амальфи была снята, и в октябре 1096 г. воинство Боэмунда 
Тарентского погрузилось на корабли в Бари. Переплыв через Адриатику, норманны 
высадились в эпирской гавани Авлоне. Отсюда через Македонию и Фракию они 
двинулись к столице Византии. Предводитель этого ополчения Боэмунд Тарентский 
был бесспорно наиболее одаренным, умным, здравомыслящим из всех вождей 
крестоносцев и в то же время самым беззастенчивым в средствах достижения 
поставленных целей. 
      Как и у Готфрида Бульонского, у Боэмунда со временем тоже появились 
льстецы среди хронистов. Норманн Рауль Каэнский изображает его чуть ли не 
инициатором Крестового похода и уж во всяком случае - вождем, которого будто бы 
поддерживали народ всей Галлии, вся Италия, мало того - вся Европа: "Нет страны 
по ею сторону Альп, от Иллирии до океана, которая отказала бы Боэмунду в 
вооруженной поддержке". Это, конечно, сильное преувеличение. Однако Боэмунд и 
на самом деле сыграл видную роль в событиях Крестового похода. 
      Тогда же, в октябре 1096 г., отправилась в путь большая армия из Южной 
Франции. Ею предводительствовал граф Раймунд IV Тулузский. Жажда завоеваний еще 
в 80-х годах вовлекла его в испанскую реконкисту, но он потерпел в ней фиаско 
(подобно тому как Боэмунд Тарентский ничего не достиг в Греции). Неудача еще 
сильнее распалила предприимчивость графа. Невзирая на свой почтенный возраст 
(ему было далеко за пятьдесят), Раймунд IV первым отозвался на Клермонскую речь 
Урбана II. 
      Хронист Бодри Дольский выразительно описывает сцену, происшедшую в 
Клермоне после выступления папы. Там появились послы Раймунда Тулузского, во 
всеуслышание объявившие о желании графа по призыву апостольского престола 
защитить дело христианской веры. Однако церемония, исполненная графскими 
послами-рыцарями в Клермоне, была лишь эффектным спектаклем. Граф Сен-Жилль, 
как его обычно именуют хронисты, был завербован в число активных участников 
похода еще до его официального провозглашения. Все действия Раймунда IV в 
принципе осуществлялись по согласованию с Урбаном II, с которым он, как мы 
знаем, встречался до Клермонского собора. Папа вначале намеревался даже 
поставить графа во главе всего крестоносного воинства, но опасение вызвать 
недовольство других, полных честолюбия баронов, участвовавших в походе, 
помешало этому замыслу. 
      Целый год Раймунд IV готовился к выступлению. Он рассчитывал прочно 
обосноваться на Востоке, создав здесь собственное княжество: недаром перед 
отправлением в дорогу граф поклялся, что целиком посвятит остаток дней 
Крестовому походу и не вернется на родину. Он захватил с собой и жену Эльвиру 
Кастильскую (во время осады Триполи родившую второго сына), французские же 
владения поручил сыну Бертрану. 
      Под знамена Раймунда Тулузского встали сотни, а быть может, тысячи 
средних и мелких феодалов Южной Франции - из Бургундии, Гаскони, Оверни, 
Прованса и других областей, в том числе несколько епископов. Среди высших 
прелатов выделялся папский легат, прикомандированный к войску крестоносцев, 
первый крестоносец, епископ Адемар де Пюи. Во время похода ему надлежало блюсти 
политические интересы римской курии. Этот слуга Божий был вместе с тем и 
опытным воином. Хронист рассказывает, как, облачившись в рыцарские доспехи, 
епископ Пюи сражался против соседних сеньоров, покушавшихся на церковные 
поместья в его епархии. Он умел обращаться с оружием и, по словам современника, 
ловко держался в седле. Однако взять на себя обязанности военного предводителя 
крестоносной рати епископ был не в состоянии. Подобно двум другим легатам, тоже 
направленным Урбаном II к крестоносцам, Адемар де Пюи выступал лишь духовным 
главой последних и выполнял некоторые организаторские функции. 
      Южнофранцузское ополчение двинулось через Альпы, вдоль берегов Адриатики, 
миновало Истрию, Далмацию и далее пошло по Эгнациевой дороге к византийской 
столице. 
      Примерно в то же время сели на коней и рыцари Северной и Средней Франции. 
Раньше других собрался в дорогу Гуго Вермандуа, младший брат французского 
короля Филиппа I, тщеславный рыцарь, владевший лишь крохотным графством, 
приданым жены, а потому упорно домогавшийся власти и богатства. Он сколотил 
небольшой отряд из своих и королевских вассалов и еще в августе 1096 г. 
направился в Италию. По дороге Гуго Вермандуа побывал в Риме, где папа вручил 
ему знамя св. Петра: оно должно было символизировать религиозные устремления 
графа, который отправился на священную войну. Из Бари он морем поплыл к берегам 
Греции. Этому незадачливому авантюристу не повезло с первых же шагов: у 
восточных берегов Адриатики буря разбила его корабли, многие рыцари и гребцы 
погибли, а сам Гуго, по словам Анны Комниной, был выброшен волнами .на берег 
близ Драча (Диррахия). Византийского правителя этой области дуку Иоанна Комнина,
 племянника императора, граф еще из Бари, велеречиво именуя себя "самым великим 
из живущих под небом", уведомил о своем скором прибытии. Сюда было 
заблаговременно направлено посольство из 24 французских рыцарей. Предупреждение 
оказалось явно излишним: сопровождаемого почетным императорским эскортом и 
потерпевшего кораблекрушение "героя" препроводили в Константинополь - 
фактически как почетного пленника. 
      Несколько позже двинулись в путь многочисленные ополчения французских 
рыцарей под предводительством герцога Роберта Нормандского, графа Этьена 
Блуаского и Шартрского, женатого на герцогской сестре Адели, и графа Роберта 
Фландрского (сына ранее упоминавшегося паломника Роберта I Фризона). 
      У себя дома Роберт Нормандский, по прозвищу Короткие Штаны, старший сын 
Вильгельма Завоевателя, находился в весьма стесненных обстоятельствах. 
Постоянно воюя с братом, английским королем Вильгельмом II Рыжим, он безуспешно 
оспаривал свои права на его трон. "Короткоштанный" едва не лишился и самой 
Нормандии. Крестовый поход избавляй его от всех неурядиц и сулил завоевание 
земель. 
      Различные мирские, сугубо прозаические побуждения толкнули к участию в 
походе и довольно состоятельного, но стремившегося к большему, хотя и крайне 
малодушного графа Этьена Блуа из Шартра и графа Роберта II Фландрского. К 
герцогу Нормандскому примкнули не только его французские вассалы, но и бароны и 
рыцари из Англии и Шотландии. Изрядное число крестоносцев потянулось и за двумя 
другими предводителями. У графа Фландрското, например, было около 1 тыс. 
вассалов - многие из них приняли участие в Крестовом походе. 
      Все эти французско-английские ополчения, перейдя Альпы, в ноябре 1096 г. 
прибыли в Италию, где большей частью остались на зиму. В Лукке Роберт 
Нормандский, Роберт II Фландрский, Этьен де Блуа "и другие из наших, кто хотел",
 как пишет Фульхерий Шартрский, свиделись и говорили с находившимся там Урбаном 
II, от которого получили благословение. Папа напомнил: крестоносцы должны 
действовать соответственно интересам церкви. Лишь весной следующего года, да и 
то не без приключений (в Бриндизи накануне отплытия один корабль, как 
рассказывает Фульхерий Шартрский, вдруг опрокинулся возле самого берега, при 
этом погибли четыреста человек обоего пола), они направились морем к Драчу, а 
оттуда по той же виа Эгпациа - к Константинополю. 
      Так, разными путями, но примерно из одинаковых побуждений двинулись в 
Крестовый поход ополчения рыцарства и князей, а с ними и новые многотысячные 
толпы бедняков, по-прежнему надеявшихся на лучшую долю в дальних странах. 
      Рыцари были несравненно лучше подготовлены к походу, чем опередившие их 
скопища переселенцев из крестьян. Они запаслись средствами на дорогу. Многие 
заложили или распродали свои имения и другую собственность. Готфрид Бульонский 
заключил соответствующие сделки с льежским и верденским епископами: за 3 тыс. 
марок серебром он продал им некоторые из своих поместий и даже родовой замок 
Бульон заложил первому из них. Подобным же образом поступили с иными своими 
владениями Раймунд Ту-лузский и ряд его будущих лангедокских соратников. Герцог 
Роберт Нормандский урвал 10 тыс. марок серебром у своего коронованного брата, 
который, чтобы изыскать нужную сумму, в свою очередь, обложил чрезвычайным 
налогом собственных подданных, включая духовенство, поднявшее ропот по этому 
случаю. Феодалы меньшего ранга тоже распродавали свои права (судебные, 
охотничьи) и закладывали недвижимость. 
      Клюнийские монахи, красноречиво порицавшие на словах алчность и 
корыстолюбие, не прочь были умножить богатства своих обителей за счет 
крестоносцев. Точно так же епископы и аббаты Лотарингии, Южной Франции и иных 
областей спешили не упустить благоприятные возможности - крестоносцы нуждались 
в деньгах, и цены на недвижимость упали. Церковные иерархи по дешевке скупали 
поместья сеньоров и рыцарей, собиравшихся в Крестовый поход. По выражению 
американского историка Ф. Данкэлфа, церковь "сделала хороший бизнес на покупках 
и приобретении в залог за деньги собственности крестоносцев". 
      Запасаясь звонкой монетой, рыцари в то же время позаботились и об оружии. 
Вооружение и снаряжение феодального войска было значительно совершеннее, чем у 
крестьян. Каждый рыцарь имел при себе меч с обоюдоострым стальным клинком. 
Иногда такой меч служил и для религиозных надобностей: перекладина, отделявшая 
эфес от клинка, придавала мечу форму креста, и рыцарь мог, воткнув меч в землю, 
молиться перед ним. У рыцаря было также деревянное копье с металлическим 
наконечником, обычно ромбической формы. Помимо своего прямого назначения - 
колоть противника - копье выполняло и подсобную функцию: под наконечником 
прикреплялся флажок с длинными лентами, которые, развеваясь на скаку, пугали 
коней противника. Необходимой принадлежностью рыцарского вооружения был также 
деревянный, обшитый металлическими пластинками щит (круглой или продолговатой 
формы). В бою рыцарь держал его левой рукой. Голову крестоносца прикрывал шлем, 
а тело кольчуга (иногда двойная) или латы. На ноги надевались кожаные 
наколенники и снабженные металлическими пластинками поножи. Рыцарь в полном 
вооружении представлял собою как бы подвижную, на коне, крепость. Много 
всяческого воинского имущества везли крестоносцы; кроме него, они прихватили с 
собой и охотничьих собак, и клетки с соколами (для охоты в пути). 
      Относительно более правильной (по сравнению с крестьянской) была и 
организационная структура рыцарских ополчений. Тем не менее они никогда, с 
самого начала и до конца похода, не представляли собой единого войска. 
Отдельные отряды ничто не связывало друг с другом. Каждый сеньор отправлялся со 
своей дружиной. Не было ни высших, ни низших, формально кем-либо назначенных 
предводителей, ни единого, общего для всех командования. Никто не задумался о 
том, чтобы выработать какой-либо общий план кампании или хотя бы установить 
точный маршрут для отрядов. Состав отдельных ополчений, стихийно 
группировавшихся вокруг наиболее именитых сеньоров, менялся, поскольку рыцари 
частенько переходили от одного предводителя к другому в надежде извлечь из 
этого те или иные выгоды. 
      Еще не достигнув Константинополя, эта разбойничья рать с крестами на 
груди начала грабить и насильничать. Лотарингские рыцари целых восемь дней 
занимались грабежами в Нижней Фракии: предлогом для ратников Готфрида 
Бульонского послужило известие о том, что Алексей будто бы держит в плену Гуго 
Вермандуа. Жестокие насилия над населением Эпира, Македонии и Фракии чинили 
норманнские рыцари Боэмунда Тарентского. По признанию безвестного 
рыцаря-хрониста, находившегося в этом отряде, они отнимали у жителей все, что 
находили. Между г. Касторией и р. Вардаром норманны целиком разрушили один 
город: в нем жили еретики-павликиане, и этого оказалось достаточным, чтобы всех 
их истребить. 
      Не менее дикими разбоями ознаменовался переход крестоносцев графа 
Тулузского через Далмацию. Его хронист и капеллан (исповедник-секретарь) 
Раймунд Ажильский в своей "Истории франков, которые захватили Иерусалим" 
рассказывает, как жители Далмации (Славонии), "пустынной, горной и бездорожной 
страны, в которой мы три недели не видели ни зверей, ни птиц", отказывались 
продавать что-либо рыцарям и давать им проводников, как при приближении 
крестоносцев они бежали из селений, убивали скот, лишь бы он не достался воинам 
с крестами на знаменах, а сами, хорошо зная местность, укрывались в горных 
ущельях и густых лесах, где "нашим вооруженным рыцарям нелегко было 
преследовать этих безоружных разбойников" - так называет мирных далматинцев 
провансальский хронист. 
      На самом деле, конечно, разбойниками были сами крестоносцы. Раймунд 
Тулузский снискал себе печальную известность в Далмации своими зверствами: 
однажды он (о чем не без похвальбы повествует его капеллан) приказал выколоть 
глаза, отрезать носы, отрубить руки и ноги шестерым далматинцам, захваченным в 
плен рыцарями. Во фракийских городах Руссе и Редеете рыцари графа Сен-Жилля, по 
словам того же Раймунда Ажильского, взяли огромную добычу. С .воинственным 
кличем "Тулуза, Тулуза!" они атаковали Руссу и, ворвавшись в город, учинили там 
погром. 
      Продвижение крестоносцев по Балканскому полуострову сопровождалось 
разнузданными грабежами. Однако это было лишь начало. Во всей своей 
неприглядности воины христовы предстанут позднее. 
      2.4. Крестоносцы в Византии 
      Алексей I и его окружение были чрезвычайно встревожены известиями о том, 
что, как писала позднее Анна Комнина, весь Запад, все племена варваров, 
бесчисленные франкские ополчения направляются к греческой столице. Нашествие 
этих "спасителей", двигавшихся на Восток с завоевательными намерениями, могло 
быть чрезвычайно опасным для Византии: ведь крестоносцев было не менее 100 тыс. 
К тому же среди них находились предводители, искони враждебные Византии, вроде 
Боэмунда и его соратников, которые, по словам той же Анны, "давно жаждали 
завладеть Ромейской империей". Византийская писательница впадает в 
односторонность, предполагая - очевидно, это мнение было распространено и в 
византийских правительственных сферах, - будто "графы, и особенно Боэмунд, 
питая старинную вражду к самодержцу, искали только удобного случая отомстить 
ему за ту блестящую победу, которую он одержал над Боэмундом, сразившись с ним 
под Лариссой" (в 1083 г.). Анна Комнина ошибочно считает, что "им во сне 
снилось, как они захватывают столицу". 
      В действительности у крестоносцев была другая цель. Однако их появление в 
пределах империи породило обоснованное беспокойство ее правящих кругов. Алексей 
I встретил воинов христовых недоверчиво. Он принял меры к тому, чтобы по 
возможности избавить византийские владения, через которые проходили рыцарские 
ополчения, от разнузданности латинян. Отряды печенегов, находившиеся на службе 
империи, получили приказ, сообщает Анна Комнина, "следовать и наблюдать за 
варварами и, если они станут нападать и грабить близлежащие земли, обстреливать 
и отгонять их отряды". Приказ этот неукоснительно выполнялся, о чем с 
раздражением упоминают латинские хронисты. 
      Опасаясь крестоносного воинства и воздвигая различные преграды на его 
пути, Алексей I вместе с тем не прочь был использовать силы незваных пришельцев 
с Запада в интересах Византии. Он решил склонить их вождей к принесению ему 
ленной присяги за все те земли, которые будут завоеваны крестоносцами и которые 
Византия ранее утратила в результате успехов сельджуков и других восточных 
народов: Малую Азию, Сирию и Палестину. Чтобы сделать главарей рыцарства 
сговорчивее, василевс (еще в то время, когда ратники Божьи бесчинствовали на 
Балканах) начал наносить им с помощью печенежской конницы ощутимые удары. 
Несколько отрядов Раймунда Тулузского было разгромлено византийцами близ 
Редесто: крестоносцы бежали с поля боя, бросив оружие и оставив поклажу. 
      Одновременно в ход было пущено все искусство византийской дипломатии: 
греки являлись ее непревзойденными мастерами. Император выслал навстречу 
отрядам крестоносцев своих чиновников, распорядившись, как пишет Анна Комнина, 
"дружелюбно встретить переправившихся [через Адриатику. - М. З.], в изобилии 
поместить на их пути запасы продовольствия". Когда в ноябре 1096 г. буря 
выбросила на берег Гуго Вермандуа и его доставили в Константинополь, Алексей I, 
рассказывает дочь василевса, "принял его с почетом, всячески выражал ему свою 
благосклонность, дал много денег и тут же убедил стать его вассалом и принести 
обычную у латинян клятву". Этим был создан своего рода прецедент. 
      Однако навязать остальным главарям крестоносцев вассальные узы оказалось 
все-таки сложнее. Когда лотарингско-немецкое ополчение Готфрида Бульонского 
подошло 23 декабря 1096 г. к Константинополю и расположилось лагерем близ входа 
в залив Золотой Рог, возникла острая конфликтная ситуация. Герцог уклонился от 
ленной присяги византийскому императору, хотя от имени последнего его склонял к 
ней сам Гуго Вермандуа. Тогда Алексей I, отбросив в сторону дипломатические 
экивоки, оцепил лагерь Готфрида IV печенежской конницей. 
      2 апреля 1097 г. произошла стычка императорских отрядов с лотарингцами: 
лучники Алексея I с константинопольских стен засыпали их градом стрел. Правда, 
по словам Анны Комниной, император якобы приказал "метить главным образом мимо",
 чтобы только устрашить латинян, но, как видно из ее же описания событий, 
вспыхнуло настоящее сражение, а отнюдь не его имитация: "Завязалась жестокая и 
страшная битва: упорно сражались и всадники вне города, и те, кто стоял на 
стенах. Самодержец ввел в бой свои собственные войска [личную гвардию. - М. З.] 
и обратил латинские фаланги в бегство". 
      Крестоносцев основательно потрепали, и тогда Готфрид Бульонский вынужден 
был уступить: "Придя к нему [василевсу. - М. З.], он дал ту клятву, которую от 
него требовали". По свидетельству Альберта Аахенского, Алексей I, согласно 
византийским обычаям, даже усыновил своего ленника. Ему отвалили много денег, 
устроили в его честь пышные пиры и вслед за тем поспешно переправили через 
Босфор. Вновь последовало распоряжение в изобилии доставлять всякое 
продовольствие крестоносцам, двинувшимся от Халкедона по дороге в Никомидию и 
разбивших затем свой лагерь в Пелекане. 
      Поспешность переправы имела свои причины: Алексей I не хотел допустить 
одновременного пребывания всех крестоносных ополчений под Константинополем, т.е.
 соединения, скопления варварской рати, которое грозило нарушить его замыслы. В 
особенности опасался император приближавшегося к столице войска исконного врага 
Византии - предводителя итало-сицилийских норманнов Боэмунда Тарентского. 
Однако именно Боэмунд, по крайней мере на первых порах, причинил императору 
менее всего хлопот. Его отряды прибыли к Константинополю 9 апреля 1097 г., и он,
 как говорит Анна Комнина, "понимая свое положение", без проволочек и колебаний 
согласился стать вассалом Алексея I. 
      Разумеется, императору пришлось тоже кое-чем поступиться: с таким 
коварным противником надо было действовать осмотрительно. Норманнский хронист, 
воспевавший подвиги Боэмунда в Крестовом походе, напишет впоследствии, что его 
герой взял крест по мотивам религиозного свойства, считая поход на Восток 
"духовной войной". Куда более проницательный Алексей Комнин судил о намерениях 
норманнского предводителя вернее, нежели его западные панегиристы: во время 
переговоров о вассальной присяге он, по признанию того же хрониста, обещал 
предоставить Боэмунду территорию вблизи Антиохии "в 15 дней ходу длины и 8 дней 
- ширины". Подобное обещание в какой-то мере устраивало норманнского главаря, 
который, как пишет Раймунд Ажильский, "по честолюбию жаждал стать князем града 
Антиохии", хотя претендовал и на большее. Боэмунд добивался титула "великого 
доместика Востока", т.е. фактически командующего всеми военными силами Византии 
в Азии, но получил отказ. 
      Так или иначе, сделка была заключена. Впрочем, никакого значения своей 
присяге норманнский искатель добычи не придавал, хотя и рассыпался в дружеских 
уверениях ("я пришел к тебе как друг твоей царственности"). Да и Алексей I, 
раздавая обещания и одаряя Боэмунда драгоценностями, сохранял бдительную 
подозрительность по отношению к новому вассалу, не собираясь это показали 
дальнейшие события - всерьез принимать во внимание обязательства, вытекавшие 
для него самого из положения сюзерена. 
      В конце апреля войско князя Тарентского также было переправлено в Малую 
Азию. 
      В это время близ Редесто появилось внушительное ополчение Раймунда 
Тулузского. К Константинополю стали подтягиваться и другие рыцарские отряды. 
Под стенами столицы сосредоточились весьма крупные силы вооруженных паломников. 
Город переживал тревожные дни. Алексей I, правда, предусмотрительно позаботился 
о том, чтобы "спасители Гроба Господня" не наводнили столицу. Им разрешено было 
входить туда только небольшими группками. Но и такие меры предосторожности были 
малодейственными. На улицах нередко завязывались столкновения между греками и 
крестоносцами. Византийской аристократии рыцари казались дикарями, и своим 
поведением пришельцы словно старались поддержать эту репутацию: держались грубо,
 вызывающе, заносчиво. Так, во время приема в императорском дворце один из 
титулованных западных мужланов уселся на трон василевса. Пригороды 
Константинополя крестоносцы грабили, у греков отбирали продовольствие. 
      Того, что предоставили власти, оказалось мало для прокормления 
прожорливой оравы воинов христовых, не склонных предаваться лишь 
коленопреклоненным молитвам в церквах, но зарившихся на все богатства огромного 
города. Он произвел на них сильное впечатление: не случайно капеллан Фульхерий 
Шартрский, участвовавший в походе и побывавший в Константинополе, оставил его 
насыщенное реалистичными деталями описание. И этот же благочестивый пастырь не 
устает восхищенно перечислять дары, полученные рыцарями от византийского 
самодержца, который выдал им "вволю из своих сокровищниц - и шелковых одеяний, 
и коней, и денег". 
      Льстя одним, задабривая посулами и одаривая других, умело скрывая 
собственные страхи и опасения, Алексей I твердо вел свою линию: добивался от 
главарей христова воинства клятвы в том, что все города и земли, которые им 
удастся отвоевать у сельджуков, будут возвращены Византии. Многие не сразу 
соглашались пойти навстречу этому требованию. Граф Раймунд Тулузский наотрез 
отказался от вассальной присяги, заявив, что взял крест не для того, чтобы 
самому стать господином, и не для того, чтобы сражаться за кого-либо иного, 
кроме одного Бога: только ради него-де он оставил свои земли и богатства. 
Боэмунду Тарентскому пришлось уговаривать строптивого провансальца, не 
обладавшего присущей норманну гибкостью. Предпринимая попытку уговорить 
Раймунда IV, сразу же разглядевшего в нем соперника (ведь граф Тулузский 
стремился стать верховным командиром всего крестоносного воинства), сам Боэмунд 
рассчитывал войти в большее доверие к императору. Однако уговоры не помогли. 
      Тогда Алексей I попробовал проучить Раймунда силой, употребив тот же 
прием, который принес желанные плоды при переговорах с Готфридом Бульонским. 
Куда там! Граф Тулузский - а он, по выражению одного историка, был благочестив, 
как монах, и жаден, как норманн, - опасался, что присяга императору лишит его 
земель, приобретение которых являлось его заветной целью. 
      В конце концов 26 апреля 1097 г. Раймунд IV согласился лишь на 
расплывчатое обязательство: не причинять ущерба императору, его жизни и чести. 
Это было некое подобие вассальной присяги, но не более. Тем не менее Алексея I 
удовлетворила и такая эрзац-клятва. Вскоре василевс и граф Тулузский тесно 
сблизились между собой: почвой для такого сближения послужила общая 
враждебность к Боэмунду Тарентскому. 
      На первых порах проявил неуступчивость и Танкред, племянник Боэмунда. 
Чтобы избежать вассальной присяги, он, переодевшись, с группой рыцарей ночью 
уехал из Константинополя и поторопился переправиться через пролив. По рассказу 
Рауля Каэнского, этот рыцарь-авантюрист крайне сожалел о принесении Боэмундом 
оммажа византийскому императору: ведь князь "отправился, чтобы царствовать, а 
нашел иго. Он шел, чтобы возвыситься, а содействовал возвышению другого, сам же 
унизился". Он, Танкред, того мнения, что бывшие греческие владения па Востоке, 
ныне находящиеся под властью сельджуков, должны перейти к крестоносцам. Коль 
скоро греки утратили эти владения, отдав их сельджукам, то с утверждением там 
христианской веры незачем возвращать эти земли столь слабым покровителям. 
"Защиту их могут обеспечить только франки; вернуть города и крепости грекам - 
это все равно что вернуть их туркам" - такова была точка зрения Танкреда. 
      В конце концов дипломатические ухищрения византийцев взяли верх над 
строптивостью и алчностью крестоносных предводителей. Почти все они стали 
вассалами Алексея I. Тут, конечно сыграли свою роль и уловки опытного дипломата 
- василевса. Этьен Блуаский, в неподдельном восторге от его щедрости и 
обходительности, писал своей жене Адели о пребывании .рыцарей в 
Константинополе: император "щедрейшим образом одаряет наших князей, облегчает 
положение рыцарей подношениями, кормит бедняков раздачами. Твой отец, любимая 
моя [Вильгельм Завоеватель. - М. З.], раздавал много и помногу, но столько едва 
ли было". Еще большее значение, однако, имело иное: рыцарям пришлось пойти на 
компромисс, поскольку наиболее проницательным из их предводителей было ясно, 
что успех войны с сельджуками в немалой степени зависит от взаимоотношений 
крестоносцев с остающейся у них в тылу Византией. Само собой, в большинстве 
своем новоявленные вассалы василевса, памятуя о порядках, царивших у них на 
родине, понимали и другое - то, что решающим фактором, который определит судьбу 
будущих завоеваний, явятся не юридические формальности, а реальное соотношение 
сил. 
      2.5. Сражение за Никею 
      В апреле - мае 1097 г. рыцарские ополчения и отряды были переброшены в 
Малую Азию. 
      Первая битва с сельджуками произошла за Никею, столицу румского султана 
Кылыч-Арслана ибн Сулеймана. Овладение ею являлось необходимым условием 
дальнейшего успешного продвижения крестоносцев через Анатолию, на главной 
военной дороге которой лежал этот город. Не менее важным овладение Никеей было 
и для Византии: никейский пятиугольник мощных стен с тремя сотнями башен 
представлял собой сильное укрепление, которое, если бы сельджуки его утратили, 
могло служить надежной защитой Константинополю против любых покушений с их 
стороны. 
      6 мая 1097 г. рыцарские ополчения, пройдя от Пелекана и Никомидии, одно 
за другим подошли к Никее и приступили к ее осаде. Отряды Готфрида Бульонского 
блокировали город с севера, норманны Танкреда (вскоре к нему присоединился и 
подоспевший из Константинополя Боэмунд) - с востока, граф Тулузский со своими 
провансальцами, прибывший 16 мая, - с юга. Окружение города было неполным: его 
юго-западная часть оставалась свободной - отсюда к Никее примыкало Асканское 
озеро, и по воде доступ в город ничем не был прегражден. 
      Султан Кылыч-Арслан ибн Сулейман, как о том рассказывает армянский 
летописец Матфей Эдесский, воевал тогда с каппадокийским эмиром Хасаном 
Данишмендом за г. Мелитену. Известие о нападении крестоносцев на Никею застало 
султана врасплох: надеясь на неприступность ее стен, он даже оставил в городе 
свою семью и значительную часть казны. Перебросить армию обратно от Мелитены к 
Никее в короткое время было невозможно. Все же Кылыч-Арслан срочно подписал мир 
с Хасаном Данишмендом и поспешил на запад. 
      21 мая сельджуки, подступив к городу с южной стороны, с ходу ринулись на 
занимавших здесь боевые позиции провансальцев. На помощь последним пришли 
лотарингские отряды. Сражение длилось целый день. Оно стоило крупных потерь и 
крестоносцам (пало до 3 тыс. человек!) и еще более тяжких сельджукам. Последние 
принуждены были отступить. Поняв безнадежность дальнейших усилий, Кылыч-Арслан 
увел войска в горы и предоставил город собственной участи. Защитникам Никеи он 
передал, чтобы они поступали впредь, как сочтут нужным. 
      Крестоносцы возликовали, хотя перед ними еще высились грозные стены и 
гарнизон Никеи держался стойко. Он получал подкрепления по Асканскому озеру. 
Тем не менее победа казалась близкой. По рассказу Анны Комниной, кельты (так 
она иногда называет латинян) "возвращались [с поля боя. - М. З.], наколов 
головы врагов на копья и неся их наподобие знамен, чтобы варвары [сельджуки. - 
М. З,], издали завидев их, испугались такого начала и отказались бы от упорства 
в бою". Но эти устрашающие выходки ни к чему не привели. Тогда Раймунд 
Тулузский попробовал произвести подкоп под одну из башен с помощью осадных дел 
мастеров - "дробителей стен и других, умеющих железными орудиями расшатывать 
башни в основании". Эта попытка тоже не увенчалась успехом. 
      Наконец 19 июня 1097 г. крестоносцы предприняли общий приступ. К рыцарям 
присоединились и византийские войска под командованием дуки Мануила Вутумита: 
Алексей I послал несколько судов (они были на повозках доставлены из Никомидии 
и спущены в Асканское озеро), чтобы отрезать гарнизон Никеи с юго-запада; 
высланы были также сухопутные силы. Василевс сделал это по настоянию самих 
крестоносцев и, по-видимомости, в помощь им, в действительности же преследуя 
собственные цели. 
      Закончилась битва неожиданно для крестоносцев. В разгар штурма, когда 
рыцари, по словам Анны Комниной, с жаром начали вскарабкиваться на стены, 
греческие части, к изумлению атакующих, были впущены в город, и тотчас ворота 
его заперты перед ратниками христовыми. На башнях Никеи взвились византийские 
знамена, и Вутумит "приветствовал самодержца звуками горнов и труб". 
Крестоносцы не ведали о двойной игре, которую вел Алексей Комнин. Хорошо 
понимавший цену вассальным обязательствам их главарей и не без основания 
предполагая, что, взяв Никею, воины креста откажутся выполнять условия договора 
с Византией, он за спиной крестоносцев завязал переговоры с командованием 
сельджукского гарнизона. Сельджуки, получив к тому же соответствующие указания 
Кылыч-Арслана, согласились сдать город Вутумиту. 
      Таким образом, греки - с точки зрения рыцарства - вероломно овладели 
Никоей. Крестоносцы были обмануты в своих ожиданиях: ведь они рассчитывали на 
большую добычу и, конечно, на выкуп за полоненных сельджуков. Вместо этого 
Вутумит милостиво дозволил им входить в город (для того, чтобы молиться в 
церквах) группками по десятку человек. Он, пишет Анна Комнина, "хорошо знал 
нрав кельтов". Город охраняли греческие войска. И, что обиднее всего, семейство 
Кылыч-Арслана и сельджукская знать были уведены в Константинополь, а вскоре и 
вовсе отпущены к Кылыч-Арслану. 
      Предвидя ропот и недовольство своих западных вассалов, Алексей Комнин 
принял нужные меры, чтобы их успокоить: в награду за ущерб им была отдана 
толика золота и серебра, захваченного греками в султанской казне. Обладание 
Никоей стоило того, чтобы поделиться кое-чем с латинскими варварами. "Все 
драгоценности, - сообщал граф Блуаский своей жене, - как-то: золото, камни, 
серебро, одежды, кони и тому подобное - достались рыцарям, пропитание же пешим. 
Помимо того он [Алексей I. - М. З.] обещал выдать князьям из сокровищницы". 
Кстати, в Пелекане, куда собрались предводители крестоносцев, василевс 
потребовал вассальной присяги от тех, кто еще ее не принес. Только здесь 
Боэмунд, в частности, сумел заставить Танкреда стать императорским вассалом. 
Великодушие Алексея Комнина в отношении сельджуков, двусмысленность его 
политики - все это подорвало доверие крестоносцев к союзнику; с той поры его 
начали считать изменником христианскому делу. 
      Битва за Никею была в истории Крестового похода единственной, 
завершившейся в соответствии с планами Византии. Алексей I, воспользовавшись 
победой в Пикее, стремился упрочить свою власть прежде всего над близлежащими к 
Константинополю землями. В дальнейшем, чем глубже рыцари продвигались на Восток 
и чем меньше в правящих кругах империи помышляли об оказании помощи 
крестоносцам, тем больше сокращались и возможности реализации широких планов 
василевса, связанных с Крестовым походом. Значительная часть военных сил греков 
после взятия Никеи была отведена в столицу: под прикрытием устремившихся вперед 
крестоносцев Алексей I принялся отвоевывать византийские территории на западном 
и северо-западном побережьях Малой Азии, прежде всего область Измирского 
(Смирнского) эмирата. С крестоносцами остался лишь небольшой греческий военный 
отряд под командованием великого примикирия (византийский воинский титул) 
Татикия. 
      2.6. Переход через Малую Азию 
      26 июня 1097 г. крестоносцы, двинувшись от Никеи двумя армиями (одна шла 
вслед другой на расстоянии примерно дневного перехода), направились на 
юго-восток. Начался полный невзгод и лишений поход через внутренние области 
Малой Азии. К этому времени общая опасность побудила Кылыч-Арслана помириться и 
даже соединиться с недавними противниками - каппадокийскими эмирами. 30 июня 
сельджукское войско в ожидании противника расположилось в долине р. Порсук, 
неподалеку от Дорилея. 
      1 июля объединенные силы сельджуков, ночью занявшие позиции на соседних 
холмах, дали сражение крестоносцам. Они атаковали их лагерь ранним утром, напав 
на передовые части, возглавленные Боэмундом Тарентским и Робертом Короткие 
Штаны. Сельджуки со всех сторон осыпали крестоносцев градом стрел. Боэмунд 
отразил атаку. Битва приобретала все более ожесточенный характер. К полудню 
подоспел авангард второй, шедшей позади части рыцарской армии; ею 
предводительствовал Раймунд Тулузский, к которому еще с утра, как только 
вспыхнул бой, был послан вестник, сообщивший об угрозе, нависшей над норманнами 
и французами. Авангардом, поспешившим на выручку своих, командовали герцог 
Готфрид Бульонский и граф Гуго Вермандуа. Они-то и ввязались в схватку. Вскоре 
прибыло остальное ополчение: к сражающемуся воинству Боэмунда примкнули 
провансальцы. Численный перевес теперь был за крестоносцами. Им удалось сильно 
потеснить врага. Уверенные в нападении, сельджуки оказались не подготовленными 
к обороне. 
      На исход сражения в немалой степени повлияли действия, предпринятые по 
инициативе папского легата Адемара де Пюи. Вооруженный палицей, епископ во 
главе большого отряда провансальцев внезапно (даже для прочих главарей, с 
которыми он не имел возможности посоветоваться) обрушился на сельджуков с тыла. 
Сжатые с двух сторон, они обратились в паническое бегство. Сельджуки бросили на 
поле боя все снаряжение: были оставлены даже шатры султана и эмиров с 
находившимися в них ценностями. "И мы взяли большую добычу, - с чувством 
удовлетворения напишет позже автор "Деяний франков", - золото и серебро, коней, 
ослов, верблюдов, овец, быков и многое другое". 
      Сельджуки, таким образом, потерпели при Дорилее сокрушительное поражение. 
По сути дела, оно предрешало дальнейший ход войны в Малой Азии. Крестоносцам 
открылась дорога в Сирию. Разгром сельджуков, кстати сказать, надолго 
обеспечивал безопасность Византии. 
      Передохнув два дня, крестоносцы, теперь уже не распыляя свое войско, 3 
июля отправились дальше - на Иконий, затем двинулись к югу - в Ираклию. Переход 
через горные, пустынные, подчас безлюдные местности при палящей июльской жаре 
совершался с большим трудом. Крестоносцев изнурял зной. Сельджуки всячески 
препятствовали их продвижению - разрушали мосты через реки, приводили в 
негодность колодцы, опустошали поля, население попутных городов и деревень 
изгоняли. Рыцарям и сопровождавшим их беднякам недоставало продуктов питания, и 
что ощущалось особенно мучительно, воды. Из-за ее нехватки гибли кони. 
Некоторым рыцарям, несмотря на их тяжелую экипировку, пришлось спешиться, 
другим - пересесть на волов, а снаряжение погрузить в повозки, в которые 
запрягали козлов, овец и даже собак. 
      О тяготах крестоносцев во фригийской пустыне выразительно рассказал 
Альберт Аахенский, нарисовавший жестокие муки, которые переносили от жажды 
мужчины и женщины. Хронист описал происходившие сцены в грубо натуралистических 
тонах: "Многие беременные женщины, с запекшимися губами и пылавшими 
внутренностями, с сосудами всего тела, истомленными от невыносимого жара 
солнечных лучей и раскаленной почвы, разрешались на виду у всех и бросали 
новорожденных на том же месте... Иные несчастные, оставаясь подле тех, кого они 
произвели на свет, корчились на проезжей дороге, забыв всякий стыд и все 
сокровенное, от ужасных страданий, причиняемых упомянутой жаждой... Посреди 
равнины валялись мертвые и полуживые младенцы... Мужчины, изнемогая от 
обильного пота и чрезмерной жары, еле шли с раскрытыми ртами и хватали 
прозрачнейший воздух, дабы уменьшить жажду". От нее умирали не только люди, но 
околевали и "соколы и другие ловчие птицы, составлявшие утеху знатных и 
благородных, прямо в руках несших их; и даже собаки, приученные к достославному 
охотничьему искусству, подыхали таким же образом от мук жажды в руках своих 
хозяев". 
      Нелегко приходилось в такой обстановке греческим проводникам: их все 
больше подозревали в предательстве. 
      15 августа 1097 г. крестоносцы достигли Икония (спустя несколько лет он 
станет столицей сельджукского султаната). Здесь была сделана остановка на 
неделю: крестоносцев стали косить болезни. Оазис, который являла собой эта 
местность, вполне подходил для отдыха и восстановления сил ратников. Затем 
армия пустилась в дальнейший путь. Близ Ираклии Боэмунд нанес еще одно 
поражение сельджукским эмирам, войско которых вновь поджидало здесь 
крестоносцев, видимо, в расчете на то, что удастся заставить их свернуть в горы 
Тавра - в этом случае владения самих сельджуков остались бы не затронутыми 
нашествием франков. Смелый натиск Боэмунда рассеял эти намерения: сельджуки 
вторично отступили. Одержав победу возле Ираклии, военачальники позволили себе 
небольшую передышку и решили поохотиться. 
      В сентябре главные ополчения крестоносцев направились от Ираклии на 
северо-восток Малой Азии, через Кесарию и Коману, чтобы, обойдя горную цепь 
Антитавра, выйти к Марашу. Этот путь рекомендовал командующий византийским 
отрядом Татикий. Он преследовал цели, продиктованные политическими интересами 
империи: попытаться вернуть под ее власть армянских князей, которые лишь 
номинально числились в вассальном подчинении далекого от них Константинополя. 
Главари крестоносцев последовали совету Татикия, поскольку указанная им дорога 
была все же менее опасной по сравнению с другой, хотя и более короткой, 
проходившей горами Тавра и ведшей через киликийские и сирийские горные проходы 
прямо в долину Оронта, к Антиохии. Это была очень узкая и в дождливое время 
года труднодоступная трасса. К тому же местности, по которым она проходила, 
находились во власти сельджуков, тогда как в областях, отправиться по которым 
советовал Татикий, жили армяне, христиане по вероисповеданию. 
      Некоторым крестоносцам совет византийского командира пришелся не по 
вкусу: они помнили коварство Алексея Комнина при взятии Никеи и, постоянно 
подозревая греков в новых изменах, принялись действовать по-своему. 
Приблизительно 10 сентября Танкред с сотней норманнских рыцарей и двумястами 
пеших воинов отделился у Ираклии от главной армии, покинул ее лагерь и круто 
повернул на юг, к Киликийским воротам. Несколькими днями позже его примеру 
последовали Бодуэн Булонский, Бодуэн Ле Бург и другие лотарингские рыцари, 
примерно 500 всадников, вместе с которыми отправилось еще и около 2 тыс. 
пехотинцев. 
      В армянской Киликии Танкред и Бодуэн Булонский вступили в ожесточенную 
распрю из-за г. Тарса. Вначале граф Бодуэн довольно цинично предложил Танкреду 
совместно напасть на этот христианский, хотя и находившийся тогда под 
владычеством сельджуков, город и, разграбив его, разделить добычу, которую там 
удастся захватить: "Ворвемся туда вместе и ограбим город, и кто сможет получить 
больше - получит, кто сможет больше взять - возьмет" - так пишет норманнский 
Аноним об их замыслах. Однако из этих разбойничьих замыслов ничего не 
получилось. После того как сельджуки, вышедшие было из города навстречу 
крестоносцам, были отброшены и ночью бежали прочь, а христианское население 
города открыло ворота Танкреду и его норманнам, Бодуэн, увидев на башнях 
знамена соперника, потребовал, чтобы город был передан ему. Разъяренный 
норманнский авантюрист вынужден был уступить численность его рыцарей сильно 
уступала двухсполовинойтысячному отряду булонца. В Тарсе утвердился Бодуэн, 
которого вскоре поддержал прибывший в порт Лонгиниаду флот морского пирата 
Гинимера Булонского: экипаж судов состоял из датчан, фламандцев и фризов  
Гинимер принес вассальную присягу Бодуэну и был поставлен правителем Тарса. 
Пиратская армада стала первым флотом крестоносцев. 
      Тем временем Танкред набросился на другие киликийские города - Адану, 
Мамистру. Адану пришлось отдать бургундскому рыцарю Уэлфу, захватившему 
городскую цитадель. Близ Мамистры Танкред и Бодуэн в открытую схватились друг с 
другом. Баталия обернулась неудачей для Танкреда. В схватке был сбит с коня и 
попал в плен Ричард Салернский, который, как повествует Альберт Аахенский, 
ранее особенно настойчиво призывал Танкреда отплатить Бодуэну за Таре. "Ты 
видишь перед собой Бодуэна, - якобы обратился Ричард перед боем к Танкреду, 
укоряя его за нерешительность, - из-за несправедливости и зависти которого 
лишился Тарса. Ах, если бы у тебя было сколько-нибудь доблести, ты бы уже 
собрал всех своих воинов и отомстил бы за нанесенное тебе оскорбление, ударив 
ему в лоб!" 
      В конце концов соперники урегулировали свои разногласия: был заключен мир,
 сохранявший фактически сложившееся положение вещей, или, как заметил хронист 
Рауль Каэнский, соперники установили порядок согласно пословице: "Кто имеет - 
имеет, а кто потерял - тот уже потерял". Вслед за тем Танкред, та этот раз с 
помощью Гинимера Булонского и его флота, овладел портом Александреттой, где 
оставил отряд своих рыцарей. Приобретение Александретты имело большое значение 
для последующих действий крестоносцев. Да и в целом вторжение в Киликию не 
осталось без последствий для судеб крестоносного предприятия. Оставленные в 
армянских городах франкские гарнизоны помешали сельджукам в дальнейшем 
опереться на эту территорию как на базу для удержания в своих руках Антиохии. С 
другой стороны, соперничество двух крестоносных предводителей послужило 
наглядным уроком для местного населения - христиан и мусульман, усвоивших, что 
отношения франков между собою далеки от идиллических и это обстоятельство может 
быть в случае необходимости использовано. 
      Распря Танкреда и Бодуэна в Киликии явилась лишь одним из первых 
конфликтов "единодушных в вере ратников христовых", хотя апологетически 
настроенные латинские хронисты старались всячески подчеркнуть их единение и 
сплоченность в борьбе за высокие религиозные идеалы. Так, капеллан Бодуэна 
Булонского Фульхерий Шартрский писал: "Хотя мы говорили на разных языках, 
казалось, однако, что мы являемся братьями и близкими родичами, единодушными в 
любви к Богу". Некритически принимая подобного рода пассажи латинских хронистов,
 иные современные буржуазные историки превозносят Крестовый поход в качестве 
демонстрации "величия и единства Запада" в борьбе с мусульманским Востоком. 
Между тем факты, в изобилии приводимые самими хронистами, в корне подрывают 
попытки приписать крестоносцам некое исключительное единодушие, якобы возникшее 
на религиозной почве. Завоевательные устремления неоднократно нарушали зыбкую 
солидарность грабителей и захватчиков. Раздоры Танкреда и Бодуэна в Киликии - 
яркий пример такого столкновения реальных интересов крестоносцев: два главаря 
словно забыли не только о своих вассальных обязательствах по отношению к 
Византии, но и об общности религиозных побуждений. Пример этот далеко не 
единичный. 
      В полную силу конфликты между предводителями развернулись уже позднее, 
притом в главной армии крестоносцев. 
      Пройдя Кесарию, полностью опустошенную сельджуками, крестоносцы свернули 
к армянской Комане. Отсюда отряды Боэмунда пустились преследовать - правда, 
безуспешно - остатки разбитой армии Данишмендидов. Через три дня крестоносцы 
вступили в Коксон. Граф Тулузский, прослышав, будто турки ушли из Антиохии, 
поспешно выслал вперед отряд в 500 провансальцев под командованием Пьера де 
Кастильон, чтобы, опередив остальных, захватить этот город, пока Боэмунд занят 
военными операциями в другом месте. Сведения об уходе сельджуков из Антиохии не 
подтвердились. Тем не менее часть Раймундова отряда во главе с рыцарем Пьером 
де Руэ захватила несколько крепостей в долине Руджи. Когда же Боэмунд узнал о 
вероломстве Раймунда Тулузского, его ярости не было границ. Этот эпизод положил 
начало открытой вражде князя Тарентского и графа Сен-Жилля - двух наиболее 
выдающихся вождей крестоносцев, вражде, которая не затухала на протяжении всего 
дальнейшего похода. 
      В погоню за земельными владениями устремились и рыцари пониже рангом. 
Провансальский рыцарь Пьер Ольпский по выходе войска из Кесарии обратился к 
предводителям с просьбой предоставить ему власть над "прекрасным и богатейшим 
городом" Команой (Пластенцией), которую он брался защищать, "верно служа 
Господу Богу и Святому Гробу, а также сеньорам и императору". 
      По совету Татикия (знавшего, что Пьер Ольпский некогда служил василевсу) 
вожди крестоносцев охотно уважили просьбу рыцаря: они уступили ему Коману, хотя,
 конечно, его обещания верно защищать дело Святого Гроба были лишь благовидным 
прикрытием явно неблаговидных, чисто захватнических поползновений. 
      Миновав Коксон, главные силы крестоносцев двинулись к Марашу по высоким, 
"дьявольским", как выражается норманнский хронист, горам, где даже в лучшее 
время года условия для перехода были чрезвычайно трудными. Теперь же стоял 
октябрь. Полили дожди: вода размыла узенькие горные тропинки. Крестоносцы 
карабкались по ним, то поднимаясь круто вверх, то скользя по обрывам. 
      И люди и кони подчас срывались и падали в глубокие пропасти. Та же участь 
постигала вьючных животных. Их пробовали связывать вместе, но, увлекая друг 
друга, они то и дело сваливались в бездну. "Никто из наших, вспоминал Аноним об 
одном из таких восхождений и спусков, - не отважился пойти первым по тропинке, 
которая шла с краю горы... лошади срывались там, и одна упряжка тянула за собой 
другую". Утопавшие в грязи рыцари нередко бросали свою тяжелую амуницию, если 
не удавалось сбыть ее по дешевке пехотинцам. 
      "Рыцари, - сокрушенно писал тот же хронист, - стояли повсюду печальные, 
били себя от чрезмерной печали и горя, не ведая, что станется с ними самими и 
их оружием, продавали свои щиты и наилучшие кольчуги со шлемами за три или пять 
денариев [хронист-рыцарь не забывает уточнить цены! - М. З.] или сколько кто 
мог получить. Не сумевшие продать даром бросали их прочь и шли [дальше]". 
      2.7. Первое государство крестоносцев 
      В октябре 1097 г. рыцарские ополчения добрались до Мараша. Сюда же явился 
и Бодуэн Булонский с оставшейся у него сотней рыцарей. Распря с Танкредом 
подорвала престиж графа среди крестоносцев, и он предпочел уйти из Киликии, с 
тем чтобы поискать счастья где-то в других местах. Действительно, неуемный 
захватчик провел в Мараше лишь два дня, после чего по совету своего брата, 
герцога Бульонского, направил стопы дальше на юго-восток - к Евфрату. Им 
неотступно владела мысль об основании собственного княжества. Ни смерть жены, 
ни какие-либо посторонние соображения не могли остановить Бодуэна. Опираясь на 
поддержку некоторых армянских владетелей и встретив слабое сопротивление лишь 
со стороны Балдуха, эмира Самосатского, граф Булонский быстро овладел двумя 
важными крепостями между Эйнтабом и Евфратом - Равенданом и Телль-Баширом 
(латинские хронисты называют их на французский лад - Равендель и Турбессель), а 
6 февраля следующего, 1098 года въехал в богатый армянский Город Эдессу, 
завоеванный сельджуками за 11 лет до того (в 1087 г.) 
      Этим крупным центром ремесла и караванной торговли, Эдессой, или Урхой, 
находившимся на пути из Месопотамии в Сирию, управлял (вначале от имени 
сельджукского правителя Сирии Тутуша, а затем самостоятельно) армянский князь 
Торос, которому еще ранее Византия пожаловала высокий титул куропалата. 
Хитростью войдя в доверие к князю, Бодуэн, прибывший в качестве освободителя 
армян от владычества иноверцев всего с 80 всадниками, сумел даже добиться 
усыновления своей особы Торосом и его женой. В знак этого усыновления была 
публично произведена особая церемония, описанная Альбертом Аахенским: князь 
Торос "прижал его [Бодуэна. - М. З.] к своей обнаженной груди и затем, обвязав 
лежавшей поблизости одеждой, обнял его, и так, повязавшись, оба поклялись друг 
другу в верности". 
      Утвердившись в Эдессе и сблизившись с частью армянской знати, враждебной 
Торосу, соправителем которого он стал, Бодуэн начал всячески притеснять горожан 
и окрестных землепашцев. Вскоре группа местной аристократии составила заговор 
против Тороса и восстановила против него горожан. Приемный сын и соправитель 
князя - Бодуэн - принял тайное участие в заговоре. В результате "коварные и 
злоумышленные люди", как называет их армянский хронист Матфей Эдесский, учинили 
расправу над Торосом. Князь, благодаря чьему "уму и мудрости, искусной 
изобретательности и мужеству Эдесса была избавлена от положения данника и 
слуги" сельджуков, пал жертвой заговорщиков. Когда он пытался бежать из 
крепости, "в мгновение ока его пронзили тысячи стрел, и он был убит". 
      Властителем Урхи сделался Бодуэн. По его зову туда прибыли и некоторые 
другие франкские сеньоры: близкая Эдесса прельщала их куда больше, чем пока еще 
далекий Иерусалим. По словам хрониста, Бодуэн "каждый день расточал много 
подарков золотыми безантами, талантами, серебряными сосудами". Он попросту 
грабил город. Его приспешники расхищали поместья, должности, казну. 
      Простой народ, притесняемый и унижаемый "освободителями"-крестоносцами, в 
декабре 1098 г. взбунтовался. Армяне даже обратились за помощью к сельджукам. 
Зачинщиков выступления по приказу Бодуэна схватили и казнили, а их имущество 
перешло к франкским рыцарям. Многие, принимавшие участие в мятеже, были брошены 
в темницы; кое-кому из зажиточных людей удалось освободиться, уплатив выкуп от 
20 тыс. до 60 тыс. безантов. Власть Бодуэна в Эдессе отныне держалась 
исключительно на терроре против "освобожденных" армян. Матфей Эдесский писал об 
утверждении франков в Урхе: "И подобные неисчислимые и неслыханные дела они 
совершали ради грабежа сокровищ, предав страну опустошению, а людей - жестоким 
мучениям. Они помышляли лишь о зле и полюбили стезю злодеяний". Став господином 
города, граф Бодуэн постарался возможно шире раздвинуть границы своих владений. 
На юго-западе он занял г. Сарудж, который превратил в бастион новообретенных 
владений. Затем рыцари захватили районы западнее и восточнее верхнего Евфрата. 
      Так, насильственным образом было положено начало первому государству 
крестоносцев на Востоке - графству Эдесскому. Оно сделалось важным форпостом 
образовавшихся в дальнейшем других крестоносных государств. 
      2.8. Взятие Антиохии 
      21 октября 1097 г. главные силы крестоносцев, вышедшие в Сирию, 
подступили к Антиохии. Лежавшая в 12 милях от моря, на восточном берегу р. 
Оронт, она являлась одним из самых значительных (в экономическом плане, в 
военном и политическом отношениях) городов Восточного Средиземноморья. Антиохия 
вела свою историю еще со времен Римской империи. От нее город перешел к 
Византии, а позднее был завоеван арабами. В последней трети Х в. византийцы 
вновь отвоевали Антиохию, но ненадолго: в 1084-1085 гг. она досталась 
сельджукам. С 1087 г. ею правил эмир Яги-Сиан, который, воспользовавшись 
враждой эмиров Дукака Дамасского и Рудвана Халебского, фактически добился 
политически самостоятельного положения. 
      Антиохия представляла собой созданную самой природой крепость: на 
юго-западе ее защищали горы, на северо-западе - река, болота, на западе море. В 
царствование императора Юстиниана (VI в.) вокруг города - и по болотистой 
местности, и на горных склонах - возвели мощные стены. После отвоевания 
Антиохии у арабов стены еще более укрепили: их толщина была такова, что, 
согласно рассказам современников, на этих стенах могла уместиться четверка 
лошадей. В стены были встроены 450 башен. В юго-восточной части города, в 
наиболее возвышенном его районе - на склоне горы Сильпиус, находилась 
основательно укрепленная сельджуками внутренняя цитадель. 
      Связанная морем - через гавань св. Симеона - с другими портовыми городами 
побережья, Антиохия издавна играла большую роль в левантийской торговле. 
Овладеть городом поэтому являлось для крестоносцев весьма заманчивым делом. 
Однако город-крепость легче было оборонять изнутри, чем брать извне: 
естественные преграды, а также стены и башни делали его неприступным, несмотря 
на то, что гарнизон Яги-Сиана не был многочисленным. 
      Известие о том, что Бодуэн уже стал графом Эдесским, разожгло аппетиты 
остальных князей, прежде всего Боэмунда Тарентского и Раймунда Тулузского. 
Последний предложил немедленно штурмовать Антиохию. Это рискованное предложение 
не встретило поддержки у прочих предводителей. Они боялись людских потерь и 
предпочитали выждать подкреплений: шли слухи о скором прибытии Танкреда из 
Александретты, новых отрядов крестоносцев с Запада. 
      Вид городских стен и башен устрашил крестоносцев. Большинству было 
очевидно, что город не может быть взят, если его не окружить возможно плотнее и 
не повести систематическую осаду. На этом в особенности настаивал Боэмунд, 
мечтавший сделаться князем Антиохии. 
      Рыцари прислушались к его мнению, но действовали при этом крайне неумело. 
Незнакомые с методами осадной войны, они допустили множество промахов. С юга 
город вообще не был блокирован. В результате крестоносцы терпели одну неудачу 
за другой. Осажденные имели возможность совершать вылазки из города, тревожить 
и деморализовать осаждавших своими набегами. Чтобы защитить себя от этих 
вылазок, крестоносцы соорудили вблизи так называемых Железных ворот осадную 
башню - Мальрегар: ее построили на склоне горы Сильпиус, неподалеку от 
крепостной стены. Уже на третьем месяце осады, когда подошла зима и полили 
бесконечные холодные дожди, съестное у крестоносцев оказалось на исходе; до тех 
пор они кормились, грабя богатые окрестности Антиохии и ни в чем себе не 
отказывая. В лагере начался голод. По сообщению хрониста, каждый седьмой 
крестоносец умирал голодной смертью. Воинам не помогли мясо, фрукты и вино, 
которые по просьбе легата Адемара им прислал с Кипра находившийся тогда там 
греческий патриарх Иерусалима Симеон. Патриарших даров хватило только на 
короткое время. А жители близлежащих районов - армяне, греки, сирийцы 
(христиане разных толков - это их явились крестоносцы "освобождать" от ига 
иноверцев!) - соглашались продавать продукты питания лишь по спекулятивным 
ценам. Норманнский рыцарь, участник осады Антиохии, приводит целый прейскурант 
таких очень высоких, с его точки зрения, цен на хлеб, кур, яйца, орехи, вино, 
ослиные туши и пр. "И многие из наших, - рассказывает он, - даже умерли там, 
так как не имели средств, за счет которых могли бы покупать так дорого". Те, 
кто до сих пор, не заботясь о последствиях, хищнически разорял пригороды 
Антиохии, теперь пожинали плоды своих разбоев. 
      Настроение рыцарей и бедняков довольно быстро сникло. Самые малодушные 
стали покидать войско. Январским утром 1098 г. из лагеря исчез Петр Пустынник 
(он еще в Константинополе примкнул к рыцарям), а с ним - его закадычный 
приятель виконт Гийом Плотник (уже бежавший однажды из Испании) и др. В погоню 
за беглецами снарядили Танкреда и дезертиров вернули, причем виконта заставили 
даже поклясться, что он сохранит стойкость до конца предприятия. Однако "чахлое 
малодушие" продолжало "вытекать из нашего войска", как писал об этом 
провансальский хронист Раймунд Ажильский, укорявший беглецов: своим поведением 
они не только сокращали численность осаждавших, но и подавали дурной пример. 
      Правда, с Запада начали прибывать подкрепления. Словно почуяв предстоящую 
поживу, к Антиохии с берегов Атлантики и Западного Средиземноморья двинулись на 
своих судах купцы и пираты. В ноябре 1097 г. в гавани св. Симеона бросили якорь 
14 генуэзских кораблей; в марте 1098 г. причалили 4 английских корабля под 
командованием Эдгара Этелинга. Зайдя по пути в Константинополь, он погрузил на 
борт осадные орудия и материалы для их сооружения. На этих судах прибыл также 
отряд воинов из Италии. Крестоносцев поспешил выручить и Гинимер Булонский (из 
Александретты). Сами же они начали окружать Антиохию осадными башнями. 
      Однако и Яги-Сиан обратился за подмогой к другим сельджукским владетелям. 
В частности, он отправил сына Шамс ад-Дина к Дукаку Дамасскому, и тот выслал к 
Антиохии крупные силы. В открытой схватке тяжеловооруженные рыцари-крестоносцы 
обнаружили превосходство над противником: сельджукам не удавалось пустить в ход 
легкую кавалерию. В конце декабря 1097 г. войско Дукака было разбито вблизи 
Албары соединенным двадцатитысячным отрядом Боэмунда Тарентского и Роберта 
Фландрского, которые в поисках продовольствия предприняли тогда рейд к югу от 
Антиохии. Победители при этом понесли серьезные потери: выдвинувшийся вперед 
отряд Роберта Фландрского был окружен и едва не уничтожен. Ограбив два селения, 
крестоносцы вернулись в лагерь под Антиохией без особых успехов по части 
пополнения съестных запасов. Немного позднее, в феврале 1098 г., крестоносцы 
сумели отразить около Железного моста и натиск войска, двинутого эмиром 
Рудваном Халебским, с которым Яги-Сиан, до того враждебный ему, подписал мир. 
Сельджуков принудили к отступлению. Главную роль в этих частичных победах над 
ними сыграл Боэмунд. Он проявлял всю свою энергию и способности полководца: 
ведь князь Тарентский твердо рассчитывал, что Антиохия будет принадлежать 
только ему! 
      И все же позиции замерзавших от холода крестоносцев явно ослабевали. Не 
хватало фуража. В лагере осталось всего 700 коней - остальные сдохли 
      Бароны попытались использовать в интересах Крестового похода противоречия 
между сельджуками и фатымидским Египтом. В начале марта 1098 г. под Антиохию 
оттуда прибыли послы визиря аль-Афдаля. Однако египетский халиф предложил 
главарям крестоносцев совершенно неприемлемые для них условия: раздел Сирии и 
Палестины, при котором Иерусалим остался бы за Египтом. Бароны отклонили эти 
предложения, но решили, впрочем, продолжать переговоры в Каире. Туда вместе с 
послами аль-Афдаля отбыли и уполномоченные крестоносцев. Их предводители 
надеялись заключить с Египтом договор о союзе против сельджуков. 
      Как видно из этих фактов, религиозные соображения не мешали крестоносцам 
вступать в явно недозволенные, казалось бы, для убежденных противников ислама 
дипломатические отношения. Но... вера - верой, а реальные политические выгоды 
все же превыше всего! Интересно, что Раймунд Ажильский, сообщающий об этих 
переговорах, чтобы как-то их оправдать, утверждает, будто египетский султан 
принял-де меры в пользу христиан и об этом крестоносцев якобы известили его 
послы 
      Любопытна и другая деталь совсем иного порядка: как ни бедствовали тогда 
воины христовы, их алчность не уменьшилась. Провансальский хронист рассказывает,
 что на следующее утро после того дня, когда сельджуки похоронили на кладбище 
за Оронтом своих воинов, убитых в схватке с франками (март 1098 г.), рыцари 
кинулись туда и поснимали драгоценности с трупов! 
      
      Затруднениями рыцарских отрядов тотчас воспользовался Боэмунд Тарентский, 
давно уже мечтавший водвориться князем в Антиохии. Теперь он целиком обратил 
свои помыслы к овладению этим городом. Прежде всего князь Тарентский постарался 
хитростью отделаться от опеки василевса. Орудием его политики по отношению к 
крестоносцам служили греческие военные силы под командованием великого 
примикирия Татикия, находившиеся в лагере под Антиохией. Татикий мог помешать 
осуществлению проектов норманнского князя: ведь цель пребывания греков вместе с 
крестоносцами состояла отнюдь не в том, чтобы оказывать им помощь, как это 
предполагалось официальными соглашениями. Греческие воинские отряды были 
слишком немногочисленными для серьезной поддержки. Главной задачей Татикия 
являлось оберегать интересы Византийской империи: в каждом отдельном случае, 
при каждом успехе крестоносцев требовать от главарей возвращения самодержцу 
городов, которые им, по выражению Анны Комниной, "отдаст Бог". 
      Боэмунд сумел запугать Татикия, "доверительно" сообщив ему, что бароны 
злоумышляют против византийского военачальника: пронесся, дескать, слух, что на 
выручку Антиохии поспешают сельджуки и это дело рук Татикия. Уже якобы возник 
заговор, угрожающий жизни великого примикирия. К тому времени и сам греческий 
полководец все больше склонялся к мысли о необходимости отвести свои отряды из 
лагеря ввиду крайне неустойчивого, чтобы не сказать безнадежного, положения 
крестоносцев, семь месяцев тщетно осаждавших Антиохию. Татикий убедился и в 
другом: со своими незначительными силами он фактически не в состоянии влиять на 
ход событий. Единственное, в чем коварный грек преуспел - недаром Алексей I 
рассчитывал на его дипломатическую ловкость, - это в разжигании вражды между 
Боэмундом Тарентским и графом Раймундом Тулузским из-за будущего обладания 
Антиохией. 
      Во всяком случае, в феврале 1098 г. греческий военачальник, бесспорно 
согласовав свою позицию с волей Алексея I и найдя подходящий предлог (он, мол, 
приведет рыцарям сильную подмогу) , покинул лагерь и отбыл на Кипр. Перед 
отъездом Татикий от имени василевса пожаловал Боэмунду почти всю Киликию, 
узаконив тем самым завоевания Танкреда и одновременно дав понять норманнам, что 
Киликией как-никак распоряжается византийский самодержец. 
      Удаление Татикия послужило толчком для дальнейшего распространения молвы 
о византийском предательстве, что было на руку Боэмунду: пусть-ка позднее 
другие предводители крестоносцев вздумают поднять вопрос о передаче Антиохии 
Алексею I как их верховному сюзерену! 
      Вслед за тем хитроумный князь Тарентский завязал тайные переговоры с 
сельджукским комендантом Фирузом, которому была поручена охрана трех башен на 
западной стороне антиохийских стен. Ему удалось склонить Фируза к 
предательству: за известную мзду и обещания еще большей награды тот согласился 
впустить рыцарей в охраняемые им башни. 
      В конце мая 1098 г., когда крестоносцы, терзаемые муками голода и 
испытывавшие страх перед будущим, совсем было повесили головы, Боэмунд сообщил 
в совете предводителей, что знает средство быстро овладеть Антиохией. Только он 
ставит условием, что после завоевания город должен быть отдан под его власть. 
Дерзкое предложение норманнского авантюриста поначалу встретило решительный 
отказ главарей крестоносцев. Ведь иные из них, вроде графа Раймунда Тулузского, 
сами были не прочь сесть князьями в Антиохии. Они, рассказывает близкий к 
Боэмунду рыцарь-хронист, "наотрез воспротивились и отклонили эти предложения и 
заявили: "Да не достанется никому этот город, а будем владеть им все на равных 
долях; поскольку мы в равной мере вложили в дело свои ратные усилия, постольку 
должны получить и одинаковые почести". 
      План-схема г. Антиохии - файл Ch_2.gif 
      Князь Тарентский, однако, не собирался отступаться от своих домогательств.
 Натолкнувшись на оппозицию предводителей крестоносцев, он сделал вид, будто 
оставляет эту затею, и даже громогласно объявил, что намеревается 
незамедлительно возвратиться на родину: домашние обстоятельства, мол, требуют 
его присутствия в Таренте. Конечно, то был чистый шантаж, но он возымел 
действие по той простой причине, что как раз тогда рыцарей подобно молнии 
поразила страшная весть: с востока врагам идет подмога. Действительно, к 
Антиохии приближалась огромная мусульманская армия. Ее вел атабек Мосула 
Кербога. 
      Продвижение франков встревожило сельджукскую знать. К Кербоге направили 
свои войска многие правители сельджуков - эмиры Центральной и Северной 
Месопотамии, Дукак из сирийского Дамаска, князья персидских областей. Сначала 
эта многосот-тысячная армия двинулась к Эдессе. Кербога хотел прежде всего 
покончить с форпостом явно вырисовывавшегося франкского владычества на Востоке. 
Он опасался существования Эдесского графства, которое перерезало бы 
сельджукские коммуникации. Под Эдессой армия мосульского атабека застряла, 
однако, лишь на три недели и, не достигнув цели (стены города оказались 
неприступными), повернула к Антиохии. 
      Молва об этих событиях, распространившись среди крестоносцев, и посеяла в 
их рядах панику. Многие трусы, повествует провансальский хронист-очевидец 
Раймунд Ажильский, осуждая малодушных, стали убегать из города. Среди прочих 
бежал и граф Этьен Блуаский - владетельный сеньор, о котором во Франции 
говорили, что у него столько же замков, сколько дней в году. В походе он 
приумножил свое достояние. Этьен де Блуа писал своей супруге из-под Антиохии: 
"Верь мне, моя дорогая, что у меня теперь в два раза больше золота и серебра, 
чем было тогда, когда я ушел от тебя". Сиятельный крестоносец, разбогатев, не 
желал подвергать опасности добро, награбленное им на Востоке, ради 
проблематичного освобождения Гроба Господня: сев на корабль вместе с 
примкнувшими к нему рыцарями, он отплыл в Александретту, а оттуда через Малую 
Азию двинул стопы восвояси. 
      Главари крестоносцев, обеспокоенные приближением Кербоги, вынуждены были 
пойти на уступки наглым притязаниям Боэмунда. Если верить хронисту, они будто 
бы "с открытым сердцем", на самом же деле поневоле согласились подарить ему 
город, коль скоро он сумеет сам или с чьей-либо подмогой захватить его. Правда, 
была сделана оговорка, что потом все равно нужно будет, в силу договора с 
византийским императором, уважить его права на Антиохию, некогда принадлежавшую 
константинопольским самодержцам. Оговорка была, впрочем, туманной: "если 
император подоспеет нам на выручку". 
      Во всяком случае, добившись от предводителей требуемого согласия на 
княжение в Антиохии, Боэмунд тотчас приступил к исполнению задуманного. В ночь 
со 2 на 3 июня 1098 г. он ввел свой отряд через башни, открытые ему комендантом 
Фирузом: норманнские рыцари "подошли к лестнице, которая уже была поставлена и 
прочно-напрочно прикреплена к городской стене, и около 60 человек из наших 
поднялись по ней и разделились по башням, которые тот (Фируз) охранял". 
Одновременно крестоносцы штурмовали город в других местах. 
      Сельджуки были застигнуты врасплох, и спавший город перешел в руки 
крестоносцев. Не сдалась только крепость, находившаяся у наиболее возвышенной 
части стен, на склонах горы Сильпиус, - ее стойко обороняли сельджукский 
гарнизон и те из тюрок (примерно 3 тыс.), которые успели в ней укрыться. "Они 
укрепились там, - пишет арабский историк Ибн аль-Каланиси, и уцелел из них 
только тот, кому от Аллаха суждено было уцелеть". По рассказу другого арабского 
историка, Ибн аль-Асира, при взятии Антиохии погиб эмир аль-Ягысьяни. Об этом 
сообщают и латинские источники. Однако обстоятельства его гибели рисуются 
различно. Судя по всему, он пытался бежать, но, покинутый своей стражей, был 
убит местными жителями. В письме к папе Урбану II, составленном несколько 
позднее, главари крестоносцев, похваляясь своей победой, приписали гибель эмира 
аль-Ягысьяни собственной доблести ("самого Кассиана мы умертвили"). 
      Так или иначе, город был взят крестоносцами. Боэмунд, по словам хрониста, 
не терял времени: едва осаждавшие ворвались в Антиохию, норманнский князь 
"приказал рыцарям водрузить свое достославное знамя на возвышенности, прямо 
напротив крепости". 
      Победители с лихвой вознаградили себя за лишения, которые испытали в 
месяцы осады. Воины христовы дочиста разграбили город. "Сколько же всего было 
взято добычи в Антиохии, мы не в состоянии и сказать: если вообразите, сколько 
сумеете, то считайте сверх того", - поясняет Раймунд Ажильский свое сообщение о 
грабежах, произведенных крестоносцами после захвата города. Устроив 
пиршественные оргии, они поели - на свою беду - все и без того скудные запасы, 
которые еще оставались в Антиохии после семимесячной блокады. Сотни жителей 
города были убиты. Опьяненные пролитыми ими потоками крови, крестоносцы не 
отделяли мусульман от христиан. "Они, - сообщает Раймунд Ажильский, - не брали 
в полон никого из тех, кого встречали на пути". Все площади, по свидетельству 
другого очевидца, были завалены убитыми, "так что никто не мог находиться там 
из-за сильного зловония; никто не мог пройти по улицам иначе, как (шагая) по 
трупам". Армянский хронист Матфей Эдесский называет погромы, учиненные в 
Антиохии рыцарями, страшным побоищем. По словам Ибн аль-Каланиси, было перебито,
 захвачено и уведено в плен несчетное множество городских жителей - мужчин, 
женщин и детей. 
      2.9. "Чудо святого копья" 
      5 или 6 июня 1098 г., спустя три-четыре дня после захвата Антиохии 
крестоносцами, к ней подошла армия Кербоги Мосульского, по словам летописца - 
"бесконечное множество турок, рассеявшееся по полям". Они со всех сторон 
обложили город, и крестоносцы, вчера еще осаждавшие его, сами попали в 
положение осажденных. Сельджуки, докладывали они позже папе римскому, "окружили 
нас отовсюду так плотно, что и никто из нас не мог выйти, и к нам не мог 
проникнуть". Осажденные тотчас почувствовали невзгоды ситуации, в которой 
очутились. Еды не было. "Умирая от голода и погибая от всяких иных напастей", 
рыцари "убивали своих отощавших коней и ослов и поедали их мясо", - сообщат 
крестоносцы позднее в Рим. Нужда заставила многих употреблять в пищу и траву, и 
древесную кору, и веревки, и кожаные сбруи, предварительно вываренные; не 
брезговали даже дохлыми собаками, кошками, мышами и всяческой падалью. 
      Отчаяние овладело осажденными. Десятками и сотнями, поодиночке и целыми 
группами побежали доблестные рыцари из Антиохии. Обычно беглецы ночью 
спускались на веревках по стенам и под покровом темноты старались добраться до 
кораблей, стоявших у причалов гавани св. Симеона; в войске их называли поэтому 
веревочными беглецами. Первым из Антиохии бежал родич Боэмунда - Гийом де 
Гранмениль, присоединившийся затем к Этьену Блуаскому. Его примеру последовали 
некоторые другие феодальные вояки, напуганные перспективой попасть в полон и 
потерять награбленное. 
      Настроения безысходности все глубже проникали в среду крестоносцев, 
запертых во взятом ими же городе. Одни, отчаявшись, впадали в религиозное 
исступление и с утра до вечера простаивали на коленях в антиохийских церквах, 
отбивая поклоны перед статуями и иконами Христа, девы Марии, святых угодников. 
На других бедствия осады подействовали в прямо противоположном направлении: 
изверившись в благополучном исходе, они утрачивали религиозный энтузиазм, 
которым раньше были в той или иной мере охвачены. 
      Разумеется, кое у кого религиозные побуждения уже изначально были чем-то 
внешним, поверхностным - главными представлялись добыча и земельные завоевания; 
тем не менее масса рьщарско-крестьянского войска воспринимала действительность 
не иначе как сквозь призму религиозного настроя. 
      
      Бедствия в Антиохии, породив упадочнические тенденции, обострили 
религиозную фантазию большей части рыцарей и крестьян и вместе с тем вызвали 
рост неверия в божественность Крестового похода: Бог явно обрекал на слишком 
тяжкие страдания тех, кто намерен был положить за него свою жизнь. В атмосфере 
религиозной экзальтации, которую к тому же подхлестнул голод, в расстроенном 
воображении иных участников похода стали происходить заметные сдвиги: появились 
галлюцинации; ночами то те, то другие крестоносцы, как оказывалось поутру, 
видели необычные, якобы пророческие сны. Им мерещились святые и апостолы, 
устами которых в этих сновидениях будто бы возвещал Свою волю Господь. Самые 
обыкновенные природные явления считались знамениями Божьими. 
      Конечно, в игре религиозно ориентированной фантазии превратно отражались 
мучительно переживавшиеся поиски выхода из реальных трудностей, столь 
неожиданно свалившихся на недавних победителей, но в их среде обычное свойство 
религиозного сознания, религиозной психологии вообще! факты такого рода 
интерпретировались как нечто вещее и пророческое. В религии самообману, 
самовнушению всегда принадлежала огромная роль. С наибольшей силой эти факторы 
действовали тогда, когда религиозные переживания вследствие каких-либо 
исключительных обстоятельств получали мощный импульс извне. 
      Именно так случилось во время пребывания крестоносцев в Антиохии, 
запертой Кербогой, в июне 1098 г. При этом словно бы полностью подвергнувшиеся 
самогипнозу верующие люди оказались не в состоянии отделить плоды собственной 
разгоряченной религиозной фантазии от умышленного обмана, с большим успехом 
предпринимавшегося в подобной ситуации служителями церкви, которые, сами тоже 
поддавшись - и с особой силой - такому самогипнозу, вносили затем этот обман в 
умы своей паствы 
      Действительно, еще более накаляя и без того жаркую атмосферу религиозного 
возбуждения среди крестоносцев, попавших в беду, церковники, участвовавшие в 
походе, в свою очередь, стали усердно инспирировать "пророческие видения", 
будто бы являвшиеся воинам христовым, и чудеса, истолковывавшиеся как знаки 
Божьего расположения. Целый шквал чудес в течение короткого времени поразил 
осажденных! Скрытая от самих вдохновителей и участников, не осознававшаяся ими 
цель этих религиозных инсценировок, очевидно, заключалась в одном: в условиях 
тяжких неудач предотвратить неизбежное разочарование участников в святости 
крестоносного предприятия, поднять их воинский дух, еще жарче разжечь пламя 
религиозно-воинственного фанатизма. Только таким путем можно было сплотить и 
мелких рыцарей, и бедняков-крестьян вокруг князей-предводителей, скрасить 
перспективами райской жизни за гробом гнетущие будни и изнурительные тяготы 
похода и в конечном счете побудить его участников к энергичному отпору 
сельджукам. 
      ...Вот какой случай рассказывает провансалец Раймунд Ажильский в своей 
"Истории франков, которые взяли Иерусалим". Этот церковный грамотей не был лишь 
сторонним зрителем описывавшихся им событий . Он исполнял обязанности капеллана 
(священника-исповедника и секретаря) графа Раймунда Тулузского и активно 
проводил в жизнь его политическую линию во время похода. А она была такова. 
      Когда блокированные в городе воины христовы дошли до отчаяния и голодные 
галлюцинации помутили разум многих из них, Раймунд Тулузский, претендовавший на 
Антиохию, счел момент подходящим для того, чтобы поднять собственный престиж в 
главах крестоносного воинства - в ущерб своему сопернику Боэмунду Тарентскому. 
С этой целью он решил воспользоваться услугами собственного капеллана, человека 
благочестивого и расторопного, умевшего блюсти интересы сеньора. Накал 
религиозных чувств крестоносцев создал обстановку, весьма благоприятную для 
осуществления задуманной в графском окружении религиозно-политической операции, 
призванной повысить шансы Сен-Жилля в борьбе с Боэмундом за овладение Антиохией.
 Крестоносцы пали духом, следовательно, нужно предпринять нечто из ряда вон 
выходящее, чтобы они воспряли. При этом источник их воодушевления (разумеется, 
божественный по происхождению) должен находиться поблизости от графа Раймунда 
Сен-Жилля. Лучше всего будет, если на этот источник их наведет богобоязненный и 
верный человек. 
      Капеллан графа постарался со всей ловкостью осуществить намерения своего 
сеньора, смысл которых, видимо, хорошо понял. Он отыскал в провансальском 
ополчении некоего бедняка, по имени Пьер Бартелеми, и тот однажды объявил 
споспешникам по оружию, что видел во сне - и не раз, а пятикратно! - апостола 
Андрея, открывшего ему следующее: в антиохийской церкви св. Петра будто бы 
зарыто копье, которым, по евангельскому сказанию, римский воин Лонгин пронзил 
бедро распятого на кресте Иисуса Христа. Если крестоносцы отыщут эту святыню, 
обагренную кровью Сына Божьего, они спасены! Такова, мол, Небесная Воля, 
возвещенная ему, Пьеру Бартелеми, апостолом Андреем в ночном видении.  явился в 
совет вождей и рассказал, что три ночи сряду он видел во сне св. апостола 
Андрея, и что апостол повелел ему пойти в церковь св. Петра в Антиохии, 
раскопать землю вокруг главного алтаря, чтобы найти железо того копья, которым 
было прободено бедро Искупителя, и сказал, что это священное железо следует 
нести впереди армии на пути ее и что оно дарует победу христианскому оружию". 
      
      Согласно повествованию Раймунда Ажильского, провансальский мужичок, 
удостоившийся откровения Небес, тотчас поведал о нем графу Сен-Жиллю. Тот, 
разумеется, горячо воспринял обнадеживающее известие провидца-соотечественника. 
Конечно, Пьер Бартелеми - простой селянин и одежонка на нем изорвана, но это 
куда лучше, чем если бы апостол Андрей явился рыцарю. Простолюдину крестоносцы, 
во сне и наяву грезящие о спасении, поверят скорее! Поручив Пьера Бартелеми 
капеллану Раймунду Ажильскому, граф незамедлительно распорядился произвести 
раскопки в церкви. 
      Туда отрядили 12 человек, рыцарей и священников, не считая самого Пьера 
Бартелеми. Всех прочих удалили из храма. Подняли плиту, стали рыть под ней 
землю. Копали довольно долго, целый день (14 июня 1098 г.), и наконец - о чудо! 
- уже в сумерках на дне ямы показался кусок ржавого железа. Как пишет Раймунд 
Ажильский, "благочестием своего народа склонился Господь показать нам копье. И 
я, который написал это, поцеловал его, едва только показался из земли кончик 
копья". 
      Итак, "пророческое" указание апостола Андрея сбылось, святое копье, на 
счет которого он "просветил" во сне Пьера Бартелеми, было найдено и извлечено 
из земли. С возгласами ликования, под пение католического гимна "Тебя, Бога, 
хвалим" реликвию положили на алтарь церкви св. Петра. Весть о происшедшем 
быстро облетела стан крестоносцев. Настроение рати христовой сразу же поднялось.
 "Находка святого копья вновь оживила наши сердца", писал епископу Манассии в 
Реймс (Франция) рыцарь Ансельм де Рибмонте. По словам французского хрониста, 
"все воинство возрадовалось, каждый побуждал другого к мужеству и не могли 
наговориться вдоволь о явившейся им божественной подмоге". "Весь народ, - 
вторит ему другой хронист, - услышав об этом, прославлял Бога". 
      Горя желанием прорвать блокаду, испытывая подъем религиозных чувств, 
крестоносцы преисполнились боевым воодушевлением. Чудесное копье наверняка 
вызволит их из беды! 
      И в самом деле через две недели - 28 июня 1098 г. - благополучно 
свершился второй акт чуда, "пророчески" возвещенного в сновидении апостолом 
Андреем. С секирами, мечами и копьями в руках, готовые пойти на любой риск и 
безрассудство ради одоления язычников, крестоносцы, уверенные в том, что 
святыня обеспечит им победу над супостатом Кербогой, ринулись в бой. Они 
дрались яростно и ожесточенно. В бою участвовал и капеллан Раймунд Ажильский: 
поддерживая на ходу свою священническую сутану, он нес в руках копье Господне, 
вид которого должен был придать силы атакующим. Ободренные находкой драгоценной 
реликвии, крестоносцы в этот день разгромили в решительном сражении армию 
Кербоги. Она была обращена в бегство, после чего Антиохия окончательно перешла 
в руки западных завоевателей. 
      
      Правда, политические замыслы графа Раймунда Тулузского, ради которых была 
проведена предшествовавшая битве религиозная инсценировка, не смогли быть 
претворены в жизнь. Практическим организатором победы над Кербогой и на этот 
раз выступил Боэмунд Тарентский, соперник Сен-Жилля. Сеньоры опять вручили 
норманну, несмотря на свое нежелание, верховное командование, и именно ему 
крестоносцы оказались вновь обязанными победой над сельджуками. Святое копье не 
смогло доставить политический выигрыш графу Раймунду. 
      Главную же роль в успехах крестоносцев сыграла не столько их воинская 
доблесть, сколько раздоры, вспыхнувшие среди сельджукских эмиров накануне 
сражения. 
      
      У многих из них обострились отношения с Мосулом. Кербогу покинули 
дамасский эмир Дукак, которому сообщили о готовящемся с юга вторжении египтян в 
Палестину, и некоторые другие сельджукские военачальники, недовольные, как о 
том повествует арабский историк Ибн аль-Асир, высокомерным обращением с ними 
главнокомандующего. Войско мусульман сильно поредело. 
      
      Крестоносцы, кстати сказать, ничего не знали об этих раздорах: еще 27 
июня они завязали с Кербогой переговоры о снятии осады с Антиохии (между прочим,
 одним из уполномоченных, посланных к сельджукам для ведения переговоров, был 
Петр Пустынник). Переговоры оказались безрезультатными, и на следующий день 
Боэмунд, разделив армию крестоносцев на шесть отрядов, повел их в атаку, 
которая увенчалась успехом. При виде крестоносцев, стройными рядами выходящих 
из ворот Антиохии  сельджуков, численность которых изрядно уменьшилась, 
охватила паника. Вскоре они "обратили тыл". 
      "Одержав победу, - напишут позже крестоносцы папе, - мы целый день 
преследовали неприятелей, многих вражеских воинов поубивали, а затем, радостные 
и торжествующие, двинулись к городу". На этот раз они взяли и городскую 
крепость. Ее осаждал отряд графа Тулузского, но комендант крепости Ахмед ибн 
Меруан вместе с находившейся с ним тысячью воинов сдался прибывшему туда 
Боэмунду, с которым, вероятно, заранее была достигнута договоренность об 
условиях капитуляции. 
      Разбив противника, крестоносцы дотла разграбили лагерь Кербоги, воины 
которого "побросали свои шатры, и золото, и серебро, и множество драгоценностей,
 а также овец и коров, коней и мулов, верблюдов и ослов, хлеб и вино, муку и 
многое другое, в чем мы нуждались", - с упоением перечисляет добычу норманнский 
хронист. 
      Между тем история со святым копьем еще долгое время вызывала споры среди 
современников, в том числе и среди самих крестоносцев. 
      Участники Крестового похода и те, кто знал о находке святого копья от 
очевидцев или третьих лиц, передают этот эпизод по-разному. Различия в 
повествованиях отражают разницу в самом подходе верующих людей конца XI начала 
XII в., в самом их отношении к подобного рода религиозному самообману и 
благочестивому обману. 
      Детальнее всего рассказывает о находке святого копья ее инспиратор и 
исполнитель чуда - капеллан-хронист Раймунд Ажильский. Он тщательно скрывает 
закулисную сторону всей этой более чем сомнительной истории. Находка реликвии, 
обнаруженной по указанию свыше, изображается в его рассказе подлинно чудесным 
происшествием, плодом Божественного Откровения, данного крестоносцам через 
апостола Андрея. Желая "утешить их в крайней печали", Бог выказал свою великую 
благость и могущество, "избрав (для этого) бедного крестьянина, родом 
провансальца". "Через него господь укрепил всех нас" - такова суть внешне 
бесхитростного повествования Раймунда Ажильского. 
      Некоторые позднейшие исследователи вроде Г. фон Зибеля считали его 
фанатиком, по-настоящему верившим в богооткровенность и в чудесный характер 
случившегося. Другие, например К. Клайн, напротив, видели в нем лжеца, 
"настоящего иезуита до Лойолы", полагая, что он отнюдь не был слепо благочестив,
 а вполне сознательно, с умыслом прибег к религиозному мошенничеству и затем 
выдал его в своем произведении за происшествие подлинно небесного происхождения.
 Истина же в действительности находится посередине. Раймунд Ажильский был и тем 
и другим. Если он прибег к лживой проделке, то это не исключает искренности 
религиозных убеждений провансальского священника  Он действовал в глубокой 
уверенности, что находка святого копья, пророчески возвещенная Пьеру Бартелеми 
в апостольском видении, - Божественное Чудо. Самогипноз фанатика парадоксально 
совмещался у одного и того же человека с практикой религиозного обмана. В этом 
своеобразная черта религиозного самосознания и вытекающего из него религиозного 
действия у верующих людей такого типа в средние века. Они были как бы 
инфантильны. 
      
      Ошеломленный буйством своего воображения, подобно священнику Раймунду 
Ажильскому, обладавшему по-провансальски пылкой фантазией, религиозный человек 
того времени вполне мог уверовать в истинность видения, бывшего Пьеру Бартелеми,
 но он же мог с чистой совестью и инсценировать розыски святого копья, 
местонахождение которого якобы было предуказано апостолом Андреем. Мало того, 
даже свой исторический труд Раймунд Ажильский предпринял в доказательство 
истинности чуда святого копья. Цель написанной им хроники "История франков, 
которые взяли Иерусалим" заключалась как раз в том, чтобы рассеять скепсис 
современников по поводу этой истории. В "Прологе" к своему произведению автор с 
явным раздражением пишет о тех, непригодных к войне и трусливых крестоносцах, 
которые, дезертировав из войска, своими рассказами будто бы искажают доподлинно 
известную ему правду, представляют ложь истиной 
      Здесь нет противоречия: самая искренняя вера, самый высокий взлет 
религиозной фантазии и глубочайший самогипноз как бы находят свое продолжение и 
дополнение в прямом обмане  Это попрание здравого смысла и элементарной логики 
- в порядке вещей для верующего человека средневековья: перегородка между 
фантазией и реальностью, воображением и действительным, кажущимся и подлинным у 
него оказывается сломанной. 
      И все же, о чем свидетельствуют случай с антиохийской реликвией и 
освещение этого эпизода в произведениях историков XII в., самая истовая вера не 
вовсе истребляла в сознании верующих рационалистическое начало, самая 
оргиастическая игра воображения на религиозной почве не уничтожала начисто 
здравый смысл. Верующие сохраняли б'ольшую или меньшую толику его, сохраняли 
способность критически относиться к "Божественному Чуду". 
      В истории со святым копьем отчетливо проступает становящаяся характерной 
для христианского мышления того времени коллизия религиозности и 
рационалистичности. С одной стороны, налицо глубоко укоренившееся, традиционное,
 доведенное до крайней точки религиозное сознание, религиозная психика, 
самоопьянение фантазией, приводящее к подмене реальных отношений и связей 
воображаемыми; с другой - все более основательно проникающий в умы земной, 
логический, рационалистичный подход к действительности, который вырабатывается 
при этом в лоне самого старого мировоззрения и распространяется на религиозную 
сферу. 
      В стане крестоносцев нашлось немало людей, которые усомнились в 
правдоподобности сообщения Пьера Бартелеми о вещем видении. Они заподозрили и 
подлинность обстоятельств отыскания реликвии в церкви св. Петра. По словам 
безвестного итало-норманнского хрониста-рыцаря, автора исторического сочинения 
под названием "Деяния франков и прочих иерусалимцев", непосредственного 
участника событий, народ не поверил Пьеру Бартелеми, когда тот поведал о 
явлении апостола Андрея и его вещем пророчестве. "Как можем мы верить этому?" - 
такие разговоры можно было услышать среди рыцарей, настроенных вполне 
благочестиво. Когда же реликвия нашлась - и как раз в указанном апостолом 
Андреем месте, - это нисколько не рассеяло сомнений в подлинности случившегося 
чуда, сомнений, с самого начала закравшихся в душу некоторых крестоносцев. 
Скептическая точка зрения обрела приверженцев даже среди духовенства, в том 
числе высших церковных сановников, сопровождавших крестоносное войско. 
      В чудо решительно отказался поверить епископ Адемар Монтейльский, 
фактически исполнявший обязанности папского легата при крестоносной рати, а 
ведь он стоял близко к графу Сен-Жиллю! Епископ, как о том с раздражением пишет 
автор "Истории франков, которые взяли Иерусалим", не усмотрел в рассказе Пьера 
Бартелеми "ничего, кроме одних слов". 
      
      Не в силах сдержать свое негодование, Раймунд Ажильский, как историк, 
карает достопочтенного епископа, отправляя его душу... в ад. Оказывается, 
позднее, после своей кончины (1 августа 1098 г.), епископ сам поведал о своей 
горькой посмертной участи, постигшей его за неверие в святое копье, не кому 
иному, как тому же Пьеру Бартелеми, явившись ему в сновидении в храме апостола 
Петра, где был похоронен. Адемар признался мужичку, что попал в ад, где его 
жестоко мучили: "Моя голова и мое лицо были сожжены, как ты можешь видеть". 
Такова, по Раймунду Ажильскому, пишущему свой исторический труд в назидание 
современникам и потомкам, посмертная судьба, уготованная тем, кто сомневается в 
достоверности истории со святым копьем! 
      Однако епископ Адемар де Пюи не был единственным скептиком. Другое 
духовное лицо, Фульхерий Шартрский, кстати сказать утверждающий, что Адемар де 
Пюи считал копье, найденное в храме, подделкой, тоже, вероятно, принадлежал к 
числу усомнившихся в его подлинности: во всяком случае, этот историк-священник 
более чем скупо и без всякого энтузиазма говорит в своей "Иерусалимской 
истории" о чудесной находке. Стоявший на противоположной точке зрения 
позднейший повествователь аббат Гвиберт Ножанский с возмущением отмечал, что, 
по мнению Фульхерия, Пьер Бартелеми "был повинен в подделке копья". Правда, 
такого текста в "Иерусалимской истории" нет, но скепсис автора в ней все же 
чувствуется (недаром и сам Гвиберт Ножанский формулирует точку зрения Фульхерия 
весьма осторожно: "как говорят про него...") 
      Вскоре после смерти епископа Адемара де Пюи скептиков возглавил капеллан 
герцога Роберта Нормандского - епископ Арнульф. Все попытки тех, кто поверил в 
чудо (или сделал вид, что поверил), заставить Арнульфа расстаться со своими 
сомнениями закончились безрезультатно. 
      Таким образом, реакция общественного мнения крестоносцев на историю со 
святым копьем оказалась неоднозначной: самые легковерные - а их было 
большинство - безоговорочно приняли ее за истинное чудо Господне, иные же, 
наиболее здравомыслящие, заподозрили хитроумную проделку. "Одни восхваляли, 
другие осуждали, так что никто не оставался безучастным", - писал о толках по 
поводу чудесного происшествия, разбередившего все воинство, норманнский 
историк-поэт Рауль Каэнский в своих "Деяниях Танкреда". 
      Число скептиков в дальнейшем возросло, в особенности потому, что 
небожители, вновь и вновь "навещавшие" Пьера Бартелеми, неожиданно переменили 
фронт: в одном из видений апостол Андрей, ранее как бы обратившийся через этого 
бедняка к графу Сен-Жиллю, теперь якобы присоветовал крестоносцам отдать 
Антиохию Боэмунду. Видимо, последний сумел воспользоваться "даром ясновидения" 
крестьянина в собственных интересах. 
      Под напором крестоносцев, отвергавших богооткровенность пророчеств 
провансальца, организаторам чуда пришлось спустя некоторое время пойти на новую 
религиозную инсценировку, чтобы убедить маловеров. Поскольку Пьеру Бартелеми и 
в дальнейшем не прекращали являться апостолы и святые, сообщавшие вождям Волю 
Господню, бедолагу решено было подвергнуть так называемому Божьему Суду. В 
апреле 1099 г., когда рать христова пребывала под крепостью Архой, ему устроили,
 по средневековому обычаю, испытание огнем. В итоге виновник находки святого 
копья, ставший жертвой собственных галлюцинаций и религиозно-политических 
интриг соперничавших между собою предводителей крестоносцев, спустя 12 дней 
после Божьего Суда скончался от ожогов, по
      Чем же объяснить, что влиятельные священнослужители не признали 
подлинности чуда святого копья? Причина была проста: даже в пору расцвета 
религиозной мистики церковники всегда проявляли определенную разборчивость по 
отношению к чудесам. На обладание святым копьем издавна притязали византийские 
императоры: согласно византийской традиции реликвия была доставлена в 
Константинополь еще после захвата Иерусалима персами в 614 г.; в XI в. она 
хранилась в Фаросской церкви Богородицы. По сообщению французского летописца 
Робера де Клари, рыцари, участники Четвертого Крестового похода, в апреле 1204 
г. захватившие византийскую столицу, нашли там среди прочих святынь и копье, 
"которым был прободен наш Господь". Быть может, реликвию видели в 
Константинополе и священнослужители, находившиеся в рядах крестоносцев Первого 
похода, такие, как епископ Адемар де Пюи, или знали о ее местонахождении. Так 
или иначе, они опасались, что заведомо лживые религиозные вымыслы и трюки, 
будучи легко разоблачаемы, могут подорвать авторитет церкви в народе, а не 
укрепить его. Здравый смысл епископов Адемара де Пюи и Арнульфа Нормандского, 
священника Фульхерия Шартрского и других духовных предводителей воинства 
христова имел социальную, сословно-охранительную подоплеку и направленность: в 
данном случае неверие в чудо святого копья спасало престиж церкви. 
      Вообще, разграничение чудес на истинные и ложные, критицизм по отношению 
к чудесам второй категории, стремление отмежеваться от явно вздорных священных 
небылиц, измышлявшихся в горячечном бреду фанатиками, от их чересчур 
невероятных россказней - типичная черта религиозного сознания конца XI - начала 
XII в., отчетливо проступающая во многих повествованиях церковных историков 
Крестовых походов. Бесспорно, они являлись верующими людьми, однако не чуждыми 
элементов известного рационализма, развивавшегося в недрах самого религиозного 
мышления (свое последовательное выражение такой рационализм получил в 
зарождавшейся тогда схоластике). 
      В еще большей степени рационалистически-скептические установки были 
свойственны воззрениям некоторых участвовавших в походе на Восток мирян-рыцарей 
и князей, чей умственный взор не был столь плотно, наглухо закрыт религиозными 
предрассудками, как, например, у Пьера Бартелеми или Раймунда Ажильского. 
      В изображении норманнского историка-рыцаря Рауля Каэнского эпизод находки 
святого копья Пьером Бартелеми - это чистейший обман. Он был заранее подстроен 
графом Раймундом Тулузским и его приближенными. Крестьянин Пьер Бартелеми, 
которому апостол Андрей в многократных видениях якобы открыл местонахождение 
реликвии и предсказал победу над неверными в случае обнаружения этой святыни 
("сим победиши"!), - всего-навсего "хитроумный изобретатель лжи". Сама находка 
святого копья в церкви - дело рук этого обманщика. С иронией пишет Рауль 
Каэнский о поисках реликвии под плитами храма, продолжавшихся целый день и на 
первых порах не увенчавшихся успехом. Иного нельзя было и ожидать, "ибо сырая 
земля не могла возвратить то, что ей никогда не было вверено, чего она никогда 
не получала". 
      Если же, продолжает Рауль Каэнский, в конце концов копье было обнаружено 
в церкви апостола Петра, то лишь потому, что Пьер Бартелеми совершил явный 
подлог: обмана ради он просто воспользовался каким-то случайно найденным им 
сарацинским копьем, которое и держал спрятанным у себя, намереваясь употребить 
его для обмана. Провансалец в особенности рассчитывал пустить в ход этот кусок 
железа потому, что по форме и размеру копье было непохоже на обычное. И далее 
историк передает ту версию, которая, вероятно, циркулировала в кругах скептиков 
и которая, надо думать, недалека от истины: "Выбрав подходящий момент для 
своего обмана, он [Пьер Бартелеми. - М. З.], вооруженный киркой, спрыгнул в яму 
(вырытую под плитой церкви) и подошел к краю (ее). "Копать надо здесь", - 
объявил он. Ударяя киркой в землю много раз, Пьер наконец достиг желанной цели: 
обманно закопанное им самим копье показалось из земли". "Обману 
споспешествовала темнота, темноте благоприятствовало скопление народа, а 
скоплению народа способствовала теснота места" - в таких выражениях раскрывает 
Рауль Каэнский тайну чуда, посрамляя и Пьера Бартелеми, и, что весьма важно, 
тех, кто стоял за его спиной. 
      
      Таким образом, окутанная религиозной дымкой история находки святого копья 
якобы по внушению свыше предстает в произведении норманнского историка в сугубо 
рационалистическом освещении, оказывается заранее подстроенным делом, а Пьер 
Бартелеми - не кем иным, как "творцом обмана" (это определение повторяется 
автором "Деяний Танкреда" дважды). 
      Примечателен еще один факт. Картина, которую нарисовал католик Рауль 
Каэнский, в главном и существенном совпадает с той, которую представляет 
арабский историк XII-XIII вв. Ибн аль-Асир, человек совсем иного мира. 
Рассказывая в своем "Полном своде всеобщей истории", какие беды переживали 
франки во взятой ими Антиохии, он пишет: "С ними был монах, которого они 
слушали... Он сказал им: "У Христа, да будет мир над ним, было копье, которое 
закопали в Антиохии. Если вы найдете его, то победите, а если не найдете - то 
это верная гибель". А до этого он зарыл копье в одном месте и заровнял все 
следы. Монах повелел франкам поститься и каяться, и они делали это три дня. На 
четвертый день монах привел франков в это место, взял с собой простолюдинов и 
ремесленников. Они стали рыть повсюду и нашли копье, как он им говорил. Тогда 
монах сказал: "Радуйтесь победе!" - и далее воспроизводится история поражения 
сельджуков под Анти-охией, объясняемая автором раздорами эмиров с Кербогой. 
      Что в глазах историка-мусульманина, убежденного противника 
франков-крестоносцев, участника войн египетского султана Салах ад-Дина против 
Иерусалимского королевства, история находки святого копья была примитивным 
трюком, этому не приходится удивляться. Однако откуда проистекает такой же 
трезвый взгляд у Рауля Каэнского, человека, в общем стоявшего на почве 
христианско-провиденциалистского мировоззрения? В значительной степени источник 
его столь рационалистичного подхода к чуду сугубо политический. Рауль Каэнский 
выражал прежде всего и главным образом взгляды норманнских предводителей похода 
- Боэмунда Тарентского, его вассалов и союзников. Претендовавший на Антиохию 
князь итало-норманнов, естественно, встретил с недоверием и даже враждебностью 
версию о боговдохновенности находки святого копья, исходившую из среды 
провансальских крестоносцев, из круга лиц, близких к его сопернику по 
притязаниям на Антиохию графу Раймунду Сен-Жиллю. Этого было достаточно, чтобы 
норманны с настороженностью отнеслись к истории со святым копьем. 
      В совете вождей, где разгорелся спор по поводу обстоятельств отыскания и 
истинной ценности найденной реликвии, князь Тарентский откровенно высмеял 
проделку соперника. Он произнес целую речь, в которой, если верить рассказу 
Рауля Каэнского, скрупулезно разобрал эти обстоятельства и не оставил камня на 
камне от провансальской версии. Боэмунд шаг за шагом восстановил все детали 
благочестивого спектакля, поставленного Сен-Жиллем, и вскрыл абсурдность 
пущенной им в ход священной легенды о чуде. Боэмунд назвал ее "прекрасной 
выдумкой". Такой же выдумкой в его глазах было и явление апостола Андрея Пьеру 
Бартелеми, и все, что затем потрясло бедняка-провансальца: "О деревенская 
глупость! О мужицкое легковерие!" будто бы воскликнул в совете князь Тарентский.
 
      Рауль Каэнский, рассказывая этот эпизод, не довольствуется выяснением 
подноготной чуда. Он идет дальше и показывает, для чего именно графу Тулузскому 
понадобилось прибегнуть к благочестивому обману. Граф хотел извлечь 
определенные материальные и морально-политические выгоды из своей выдумки. 
После победы над Кербогой Раймунд и его окружение, и до того упорно твердившие 
о заслугах провансальцев в обнаружении святого копья, а следовательно, в 
упрочении Антиохии за крестоносцами, еще настойчивее стали уверять, что именно 
графу Сен-Жиллю "должна быть приписана слава этого триумфа - во время битвы под 
клич провансальцев копье несли впереди войска". 
      Иначе говоря, выдумка со святым копьем родилась на свет, с точки зрения 
Рауля Каэнского, ради того, чтобы обосновать притязания провансальского вождя 
на Антиохию. И "графа поддерживали некоторые из князей, которых он улестил либо 
связал вассальными узами". 
      Боэмунд, со своей стороны, будучи также убежден, что победа над Кербогой 
дарована крестоносцам Всевышним, выразил, однако, возмущение тем, что 
провансальцы, прибегая к оскорбительной для воинства лжи, "приписывают своему 
куску железа нашу победу". "Пусть жадный граф приписывает ее своему копью, 
пусть поступает так и глупый народ. Мы же победили и будем побеждать впредь, - 
горделиво заявил князь Тарентский, - именем Господа Бога Иисуса Христа". 
      Перед нами - яркий образчик рационалистически окрашенной и 
рационалистически подкрепляемой религиозности. Двойственность средневекового 
религиозного сознания, проникнутого в той или иной степени рационалистическими 
началами, проступает в описанном эпизоде достаточно рельефно. Она имеет свое 
объяснение: эта двойственность коренится в специфике провиденциалистского 
миросозерцания, уже подвергавшегося в конце XI - начале XII в. схоластическому 
истолкованию. Скептицизм в отношении искусственных или недостаточно искусных 
инсценировок чудесного порождался в конечном счете и прежде всего 
необходимостью последовательно обеспечить интересы католицизма. Поддержка 
ложных чудес, по мнению священнослужителей, могла бы лишь нанести ущерб вере. 
Само сомнение в истинности того или иного чуда либо даже его отрицание, в 
сущности, преследовало цель достигнуть наиболее полного и углубленного 
понимания "подлинного" участия Сил Небесных в земных деяниях. Однако вопреки 
намерениям тех, кто стремился упрочить веру, внесение рационалистических 
элементов в провиденциалистскую интерпретацию исторических событий объективно 
подрывало устои господствовавших религиозных представлений. Таков был результат 
взаимопроникновения и конфронтации двух по сути противоположных принципов 
постижения и восприятия действительности: превратного, фантастического 
религиозного - и логически трезвого, шедшего от здравого смысла, 
рационалистического. 
      В те времена, о которых здесь идет речь, оба они сосуществовали в рамках 
общего религиозного мировоззрения, господствовавшего над разумом и чувствами. 
При этом ни религиозные фанатики, ни рационалисты, вносившие в свою веру те или 
иные ограничения, продиктованные рассудком, в нравственно-этическом плане не 
обладали какими-либо преимуществами друг перед другом: и ревностно 
благочестивые люди склада Раймунда Ажильского, и воинственные, 
приземленно-житейски мыслившие рыцари типа Танкреда в конечном счете 
исповедовали одну веру, одни и те же взгляды, придерживались единой морали. В 
тот век рассвет разума еще только брезжил [3]. 
      
      2.10. Антиохийское княжество. Продолжение похода 
      Под Антиохией крестоносцы задержались на полгода. Мотивы этой задержки 
были различны: сказывались и общая усталость, и желание избежать нестерпимой 
летней жары, и нехватка продовольствия, и стремление уйти из города, хотя бы на 
время, ввиду разразившейся там эпидемии (вероятно, тифа; как уже говорилось, 1 
августа скончался сам епископ Адемар де Пюи) пребывание в Антиохии стало 
опасным. Главная же причина остановки заключалась в том, что графы и виконты 
жаждали закрепить за собой соседние с городом территории. Сюда они и удалились 
со своими рыцарями и оруженосцами: Боэмунд направился в Киликию - для усиления 
оставленных там гарнизонов, Готфрид Бульонский - в Телль-Башир и Равендан, 
Роберт Нормандский - в Латакию, откуда его вскоре вышвырнуло местное население, 
предпочтя рыцарям герцога византийский гарнизон, прибывший с Кипра. 
      Главари воинства со своими отрядами возвратились в Антиохию лишь в 
сентябре, но и после этого пауза в походе продолжалась. Крестоносцы застряли 
здесь еще на несколько месяцев. В свое оправдание предводители 11 сентября 1098 
г. составили длинное послание Урбану II. Они подробно рассказали об осаде и 
взятии Антиохии, об истории со святым копьем, обстоятельствах разгрома Кербоги. 
В заключение "иерусалимцы Иисуса Христа", как именовали себя авторы послания, 
обращались к папе, приглашая его собственной персоной завершить предприятие, в 
которое они отправились по призыву апостолика: "Прибудь к нам и уговори всех, 
кого можешь, прийти с тобой". Тогда, сулили крестоносцы папе, "весь мир станет 
повиноваться тебе". В ожидании ответа князья не спешили трогаться с места. 
Однако и это являлось только предлогом для задержки. Кому владеть Антиохией? - 
вот вопрос, который ребром встал перед вождями и породил глубокие раздоры между 
ними. Именно это и задержало выступление крестоносцев в дальнейший путь. 
      Главными претендентами на Антиохию были Боэмунд Тарентский и Раймунд 
Тулузский. Рыцари первого занимали городскую цитадель и б'ольшую часть города, 
второго - дворец Яги-Сиана и башню близ ворот, у моста через Оронт. В 
антиохийском храме св. Петра шли бесконечные совещания главарей крестоносцев: 
они до хрипоты спорили о справедливом решении наиболее существенной для них в 
данный момент проблемы - о передаче власти над Антиохией. Каждый из соперников 
с пеной у рта доказывал, сколь значительный вклад он внес в завоевание города и,
 следовательно, каковы именно его преимущественные права на обладание им. 
Боэмунда поддерживали норманнские и северофранцузские рыцари, графа Сен-Жилля - 
провансальцы. "Нарбоннцы, овернцы, гасконцы - все это племя, - пишет Рауль 
Каэнский, - примыкало к провансальцам; к апулийцам же [т.е. к норманнам. - М. З.
] тяготела в заговорах вся остальная Галлия". 
      Большинство сеньоров не собирались разделять точку зрения Раймунда 
Тулузского, с непостижимым упрямством твердившего, что Антиохию следует отдать 
- в соответствии с вассальными обязательствами - византийскому императору. Ведь 
еще недавно он сам, граф Сен-Жилль, наотрез отказывался принести оммаж Алексею 
I Теперь же Раймунд IV явно предпочитал номинальное верховенство Византии 
реальному переходу города к Боэмунду Тарентскому. 
      Позиция графа Тулузского представлялась Готфриду Бульонскому, Роберту 
Фландрскому, Роберту Нормандскому и прочим видным сеньорам и епископам тем 
более неприемлемой, что к этому времени стало очевидным: от Византии нечего 
ожидать сколько-нибудь эффективной помощи. Действительно, когда для выяснения 
намерений Алексея Комнина к нему направили Гуго Вермандуа (это было еще в июле 
1098 г.), пожелавшего вообще вернуться во Францию, он застал императора в 
Константинополе. Тот и не помышлял о поддержке крестоносцев. Пока они дрались в 
Сирии, хитроумный василевс, воспользовавшись трудным положением сельджуков, 
отвоевал у них и вернул империи Измир, Эфес и некоторые другие города и районы 
как на западе, так и во внутренних областях Малой Азии. Он вообще считал теперь 
перспективы Крестового похода безнадежными: беглецы, покинувшие Антиохию во 
время ее осады Кербогой, в первую очередь граф Этьен Блуаский, один за другим 
приносили Алексею I дурные известия, когда последний находился со своим войском 
в глубине Малой Азии - у Филомелия. Спасти крестоносцев уже нельзя! Тот самый 
рыцарь, Пьер Ольпский, который в свое время домогался Команы и получил ее, 
сообщил императору, что если греки отправятся к Антиохии, то, еще не достигнув 
ее, подвергнутся нападению другой сельджукской армии, выступившей с целью 
уничтожения крестоносцев. Собственные советники тоже почти в один голос 
рекомендовали василевсу уходить прочь - и его войска двинулись на север, к 
столице империи. Интересы Византии - вот что надо было соблюсти в первую 
голову! Все связи с рыцарями, по существу, прекратились. 
      Византийский император допустил в данном случае политический просчет: 
бросив крестоносцев на произвол судьбы, он еще больше подорвал их и без того 
непрочное доверие к себе. Кроме того, отказ императора от помощи крестоносцам 
повысил шансы Боэмунда в распре с Сен-Жиллем: предводители по большей части 
встали на сторону князя Тарентского. После долгих пререканий в совете князей 5 
ноября 1098 г. - по словам провансальского хрониста, дело чуть не дошло там до 
рукопашной - решено было отдать Антиохию Боэмунду. Впрочем, Раймунд, даже 
будучи тяжелобольным, продолжал упрямо удерживать в городе занятые им позиции. 
За его непомерную жадность, признается духовник графа, все возненавидели 
Сен-Жилля! Как бы то ни было, но три четверти Антиохии фактически находились 
под контролем норманнского соперника. И хотя Боэмунд торжественно поклялся - 
этого потребовал граф Тулузский, - что примет участие в походе до самого 
Иерусалима, многим было ясно, что его цель уже достигнута в Сирии. 
      Так в конце 1098 г. было основано второе крупное владение крестоносцев на 
Востоке - княжество Антиохийское. 
      Впрочем, остальные вожди тоже не торопились двигаться дальше: они целиком 
предались захватам и грабежам в соседних с Антиохией районах. Пример Бодуэна 
Эдесского и Боэмунда Антиохийского подействовал заразительно. Казалось, рыцари 
вовсе забыли про Святую землю. Чем дальше, тем явственнее обнаруживался 
захватнический характер Крестового похода. Все чаще между завоевателями 
вспыхивали раздоры. "Всякое место, которое отдавал нам Бог, - пишет хронист, - 
вызывало спор". 
      Враждовали друг с другом и главные предводители, и простые рыцари, "так 
что мало было людей, - отмечает Раймунд Ажильский, - которые не ссорились бы со 
своими соратниками или слугами из-за добычи либо из-за наворованного". Каждый 
стремился опередить остальных в захвате сирийских селений, крепостей, городов; 
львиная доля добычи доставалась сильнейшим. Ссоры происходили не только из-за 
сравнительно обширных территорий - они порождались порой желанием закрепить за 
собой отдельный район какого-нибудь города, его наиболее выгодно расположенные 
укрепления, башни, ворота, мосты. 
      Жестокая распря разделила войско в сирийской крепости Мааррате-ан-Нумане 
(Марра, юго-восточнее Антиохии), куда двинулись в конце ноября отряды 
провансальцев графа Тулузского. Боэмунд не хотел уступать сопернику эту важную 
крепость и поспешил вслед за ним. Осада крепости продолжалась две недели. Город 
был взят почти одновременно - с разных сторон - норманнами и провансальцами (11 
декабря 1098 г.). Его беспощадно разграбили, а население уничтожили. Рыцарь из 
боэмундова окружения передает: "Где бы франки ни обнаруживали кого-нибудь из 
сарацин, будь то мужчина или женщина, - убивали". Особым жестокосердием, 
жадностью и вероломством отличился в Мааррате-ан-Нумане Боэмунд. По занятии 
города он распорядился через переводчиков, чтобы жители "вместе со своими 
женами, детьми и прочим достоянием собрались в одном дворце, что находится 
повыше ворот, самолично пообещав спасти их от смертной участи". Когда же они 
собрались там, князь "схватил их и отобрал у них все, что имели, именно золото, 
серебро и различные драгоценности... Одних он приказал умертвить, других же - 
увести для продажи в Антиохию". Такую же жестокость выказал и его соперник 
Сен-Жилль. Провансальцы даже превзошли норманнов по части разграбления города: 
жителей, спрятавшихся в погребах, решили выкурить оттуда огнем и дымом. Хронист 
Раймунд Ажильский сокрушается по поводу того, что при этом "нашли немного 
добычи". 
      Все горожане были перебиты: "Их скидывали со стен города, за стены". 
Арабский историк Ибн аль-Каланиси рассказывает, что франки "грабили все, что им 
удавалось найти, и требовали у людей невозможного". 
      К этому времени граф Тулузский попытался взять в свои руки командование 
всем воинством. В качестве мзды граф предложил крупные суммы денег другим 
предводителям: Готфрида Бульонского он рассчитывал купить за 10 тыс. солидов, 
Роберта Фландрского - за 6 тыс., Танкреда - за 5 тыс. солидов и двух коней, 
прочих вождей - "в зависимости от того, кто они были". Князья, за исключением 
Танкреда, отклонили эти предложения. 
      Вскоре после взятия Мааррата-ан-Нумана, в котором захватчики оставались 
более месяца, между норманнами и рыцарями из Южной Франции вновь вспыхнули 
раздоры. По мнению провансальского хрониста, они начались из-за того, что 
рыцари Боэмунда, не так уж яростно бившиеся в сражении, овладели, однако, 
большей частью башен, домов и пленников. 
      Эти факты, как и многие другие, известные от очевидцев, ясно 
свидетельствуют: в западном феодальном войске отсутствовало сколько-нибудь 
прочное единение, которым так похваляются латинские хронисты, рассказывающие о 
событиях Крестового похода. Тем меньше приходится говорить о единении, якобы 
продиктованном религиозными целями предприятия, о "единении в вере Христовой". 
Сплоченность захватчиков и грабителей была крайне хрупкой и легко уступала 
место грызне, когда низменные, корыстные интересы предводителей крестоносных 
банд приходили в столкновение друг с другом. Уже в Сирии зыбкость пресловутого 
"единства Запада" в Крестовом походе проявилась вполне отчетливо. Она 
сказывалась не только в постоянных конфликтах между сеньорами, теми или иными 
отрядами рыцарства: в войске начали обнаруживаться, а вскоре раскрылись во всей 
полноте противоречия и другого рода - между крестьянской беднотой и феодалами. 
      2.11. Социальные противоречия в воинстве Креста 
      Католические хронисты старательно расписывают братские отношения, будто 
бы соединявшие всех крестоносцев, независимо от их социальной принадлежности, в 
монолитный корпус борцов христовых. 
      Панегиристы рисуют трогательные картины исчезновения социальных различий 
ввиду общей религиозной цели - освобождения Гроба Господня. Достойно изумления, 
писал Гвиберт Ножанский, что в огромном ополчении выходцев из разных стран 
"малый и великий в равной степени соглашались нести одно и то же ярмо под 
властью Господа Бога, так что серв не почитал господина за такового, а господин 
не был связан с сервом никакими иными узами, кроме как узами братства". Если 
судить по описаниям Фульхерия Шартрского, крестоносцы разного социального 
статуса были бескорыстны, взаимно благожелательны, всегда готовы помочь друг 
другу: "Если кто-нибудь терял свою вещь, тот, кто ее находил, заботливо хранил 
у себя много дней, пока по расспросам не отыскивал потерявшего и не возвращал 
ему находку". 
      События, разыгравшиеся в Сирии после взятия Аптиохии, показывают, что 
описания такого рода решительно не соответствуют действительности. Войско 
крестоносцев не было социально монолитным, оно ни в коей мере не представляло 
собой единого "народа Божьего", каким изображают его церковные авторы XII в. 
Напротив, как уже отмечалось, эта армия являла собой конгломерат различных 
социальных групп подчас с прямо противоположными интересами. Наряду с 
рыцарством в Крестовом походе участвовали десятки тысяч крепостных. Рыцарей 
обуревала жажда земельных захватов, крестьяне же рвались к свободе. Хотя внешне 
те и другие шли под одними и теми же религиозными знаменами, но по сути в 
Крестовом походе переплетались два в социальном отношении разнородных движения: 
освободительное в своей основе сервов и завоевательное - феодалов. Феодальные 
верхи преследовали свои классовые интересы и были мало озабочены участью 
бедняцкой массы. 
      Знатные крестоносцы во время похода приумножили свое достояние. О графе 
Раймунде Тулузском его капеллан сообщает: "Когда другие уже истратили свои 
деньги, его богатства возрастали". Сеньоры не останавливались и перед тем, 
чтобы использовать в целях наживы затруднения рядовых крестоносцев из бедняков. 
Рыцари из окружения того же Раймунда Тулузского тайком убивали лошадей и по 
вздутым ценам продавали конину голодавшим беднякам. 
      С другой стороны, масса рыцарской голытьбы еще более обнищала в пути, 
особенно в дни осады крестоносцами Антиохии и ее блокады сельджуками. В самом 
же стесненном положении оказались тысячи земледельцев, примкнувших к рыцарскому 
походу. Среди них было немало стариков, женщин, калек. Зачастую они отставали 
от главного войска и следовали на известном расстоянии от него. В хрониках 
изредка можно встретить описание внешнего вида этих толп. Когда Раймунд 
Ажильский, рассказывая о том, как Пьеру Бартелеми явились во сне св. Петр и 
Андрей, говорил, что они привиделись ему во сне "в какой-то прегрязной 
одежонке: святой Андрей был одет в старую рубашку, изодранную на плечах, из 
дыры на левом плече торчал лоскут, па правом ничего не было; он был плохо обут; 
Петр же был в грубой длинной, до пят, рубахе", то, по-видимому, хронист 
списывал своих апостолов с реальных фигур, с тех, кто принадлежал к меньшому 
люду. 
      Во время похода контрасты в положении бедняков и благородных усилились. 
Тяготы войны углубили пропасть между простым народом, который первым становился 
их жертвой, и рыцарями, а тем более предводителями крестоносцев. В результате и 
отношения различных по своей социальной природе участников крестоносного войска 
приобретали все более напряженный характер. Крестьяне и рыцарская мелкота, 
фактически оказавшаяся в положении, близком к тому, в котором находились 
бросившие свои поля землепашцы, постепенно проникались недоверием к сеньорам. 
      Рознь тех и других выражалась в самой организационной структуре 
крестоносных ополчений. Некоторые группы бедняков, видимо, проникнутые особой 
враждой к сеньорам и рыцарям, стремились идти обособленно от остальных 
крестоносцев. "Босой народ", как писал Гвиберт Ножанский, шел впереди всех и 
образовывал особые отряды - он называет их тафурами. О тафурах упоминается 
также в эпосе "Песнь об Антиохии", сложившемся в XII в. По мнению Гвиберта 
Ножанского, само слово "тафуры" - "варварского" происхождения и означает 
"бродяги". Подлинная этимология этого слова и до сих пор не установлена 
историками, но известно, во всяком случае, что это были бедняки, а их 
вооружение составляли дубины, ножи, каменные молоты. Тафуры - и это тоже весьма 
показательно для их поведения - не признавали феодального командования: по 
словам Гвиберта Ножанского, они "шли без сеньора". Тафуры, далее, с 
нескрываемой неприязнью относились к рыцарям и к знати. Они сами выбирали себе 
командира. 
      "Королем тафуров", считает Гвиберт, в данном случае передающий легенду, а 
не быль, являлся некий нормандец, "как говорят, человек не темного 
происхождения, ставший из рыцаря пешим, который, увидев, что они шествуют без 
главы, оставив оружие и обычную одежду, пожелал стать у них королем". Время от 
времени этот командир производил смотр своего войска: "У него было заведено 
обыкновение, что, когда народ, которым он предводительствовал, подходил к 
какому-нибудь мосту или узкому проходу, он ["король". - М. З.] спешил занять 
вход и здесь до ноготочка обыскивал всех одного за другим". Если у кого-нибудь 
оказывались найденными деньги или какие-нибудь ценности стоимостью в два солида,
 то предводитель немедленно удалял его своей властью, приказывал купить оружие 
и принуждал перейти к вооруженным воинам. Тех же, которые, как он убеждался, 
"возлюбили обычный порядок [свою бедность. - М. З.], которые совсем не имели 
денег, не запасались ими и не намеревались запасаться, он присоединял к своим". 

      По-видимому, эти детали полулегендарны, но они очень характерны: 
бедняки-крестоносцы не терпели в своем кругу никого, кто по материальному 
положению в какой-то мере был близок хотя бы к низшим категориям феодалов. Его 
изгоняли и отсылали к рыцарям. "Король тафуров, - пишет аббат Ножанский, - 
склонен был думать, что такие люди являются неподходящими для общего дела, и, 
если у других было бы лишнее, они тратили бы его без всякой пользы". 
Мало-мальски состоятельный воин в глазах бедняков, следовательно, представлялся 
чужаком. В нем словно чуяли потенциального противника разумеется, в социальном 
плане. В свою очередь, крестоносные феодалы побаивались тафуров, несмотря на их 
примитивное вооружение. Судя по некоторым строкам. "Песни об Антиохии", вожди 
рыцарских отрядов осмеливались приближаться к ним, лишь приняв все меры 
предосторожности. 
      Повествуя о тафурах, французский хронист отмечает их большую роль в 
боевых действиях, выносливость. Из его рассказа с очевидностью вытекает, что 
феодалы использовали фанатизированную бедняцкую массу как грубую силу, 
взваливая на нее наиболее тяжкие ратные труды. "И невозможно сказать, читаем у 
Гвиберта, - сколь необходимы они были при перенесении припасов, оказании помощи,
 метании камней во время осады городов, ибо при переноске грузов всегда 
находились впереди ослов и вьючного скота, также и тогда, когда ударами камней 
разрушались вражеские баллисты и орудия". 
      Факты, передаваемые хронистами и эпосом, затуманены легендой, но все же 
ясно показывают, что в крестоносном воинстве налицо имелась резкая социальная 
рознь. Беднота не склонна была проявлять христианскую любовь к сеньорам. В 
критические моменты похода, когда социальные контрасты проявлялись резче 
обычного, а различие побуждений и целей особенно глубоко разъединяло 
крестоносцев-феодалов и крестоносцев-мужиков вместе с примыкавшей к ним 
частично рыцарской голытьбой, эти противоречия прорывались наружу совершенно 
открыто. Именно так случилось в Антиохии, а затем в Мааррате-ан-Нумане в конце 
1098 г., когда в главном войске вспыхнули антифеодальные выступления (хронисты 
называют их, конечно, "мятежами"). 
      Под Антиохией чисто приобретательские устремления сеньоров и рыцарства 
выявились с полной отчетливостью: их распри за каждый клочок захваченных земель 
совсем заслонили общие, т.е. по замыслу папства благочестивые, цели предприятия.
 А между тем освободительные чаяния бедняков - главнейшая пружина их участия в 
походе - отнюдь не заглохли: они, как и раньше, выражались среди рядовых 
крестоносцев в религиозной форме. Освобождение Иерусалима из рук "неверных" - 
вот что в глазах массы казалось заветной целью. С ее достижением связывались 
смутные надежды на лучшую жизнь в земле обетованной. 
      Конфликт Боэмунда Тарентского и Раймунда Тулузского из-за обладания 
Антиохией, на полгода задержавший Крестовый поход, чуть не вызвал прямого 
взрыва недовольства крестоносного плебса. Бедняки еще раз удостоверились, что 
сеньорам нет до них никакого дела, что, по словам хрониста, "интересы бедняков 
ставятся ни во что". Они стали требовать продолжения похода. Раймунд Ажильский 
видел причину недовольства просто в том, что бедняками якобы руководило только 
желание поскорее достичь Святого Гроба В действительности дело было не столько 
в религиозном рвении "босого и оборванного люда", сколько в том, что 
захватнические поползновения вождей пришли в явное несоответствие с 
антифеодальными настроениями бедняков, отливавшимися в религиозную оболочку. 
      Ропот против вождей, поднявшийся в дни пребывания войска в Антиохии, 
становился угрожающим. В скором времени он охватил всю массу рядовых 
крестоносцев. "Когда народ увидел, что поход задерживается, - рассказывает 
Раймунд Ажильский, - каждый стал открыто говорить своему сотоварищу и соседу, 
пока наконец не возроптали все: "Поелику вожди, то ли из страха, то ли в силу 
присяги, которую принесли императору, не желают вести нас в Иерусалим, давайте 
сами себе выберем храбреца из рыцарей, верно служа которому мы и сможем быть в 
безопасности, и, Божьим милосердием, под его водительством дойдем до 
Иерусалима". Все громче и громче звучали голоса возмущения: "Да что же это 
такое, в самом деле? Ужели предводителям нашим недостаточно, что мы проторчали 
здесь целый год и что здесь погублены двести тысяч воинов?" 
      В совет сеньоров, заседавший в храме св. Петра, ворвались рядовые воины, 
которые заявили: "Пусть тот, кто хочет владеть золотом императора, владеет им, 
и, кто хочет, пусть получает доход с Антиохии. Мы же, которые идем сражаться за 
Христа, двинемся дальше под Его водительством. Да погибнут во зле те, кто 
желает жить в Антиохии, как погибли недавно ее жители". 
      Когда крестоносцы-бедняки употребляли выражение "идти вперед под 
водительством Христа", это был своеобразный, религиозно окрашенный протест 
против феодального предводительства, более того, протест против завоевательных 
целей Крестового похода, чуждых бедноте. Это была почти та же самая формула, 
что и у Гвиберта Ножанского, писавшего о тафурах, что они шли без сеньора. 
Теперь, однако, пылавшая возмущением беднота прямо пригрозила предводителям: 
"Если все это будет продолжаться, разрушим стены Антиохии... и тогда, с 
разрушением города, установится мир среди вождей, который сохранялся у них до 
взятия Антиохии". К этой угрозе прибавлена была и другая, не менее серьезная, - 
вовсе прекратить поход и вернуться домой: "А иначе, прежде, нежели мы будем 
полностью загублены здесь голодом и тоской, мы должны возвратиться восвояси". 
Бесспорно, масса была настроена бунтарски: в народе, замечает Гвиберт Ножанский,
 начали проявляться "вольности, которым не надлежит быть". Рядовые крестоносцы 
перестали повиноваться кому-либо; высказывались даже совсем крамольные мысли, 
будто все равны между собой. 
      Возмущение масс под Антиохией было столь грозным, что устрашило главных 
виновников задержки - графа Тулузского и князя Тарентского. Они "заключили 
между собою непрочный мир, и в назначенный день народу было приказано 
готовиться к отправлению в поход обета". 
      Компромисс вождей-соперников приостановил вспышку бунта, угрожавшего со 
стороны плебса. 
      Под Маарратом-ан-Нуманом повторилась ситуация, аналогичная антиохийской, 
но уже в более остром варианте: теперь ничто не могло удержать бедняков от 
открытого восстания. В ответ на непрекращавшиеся препирательства Боэмунда и 
графа Сен-Жилля из-за этого города зимой 1098-1099 г. долго сдерживаемое 
возмущение прорвалось на поверхность. 
      "Бедняки были возмущены, узнав, что граф намеревается оставить в Маарре 
многих рыцарей и пеших из своего ополчения для ее охраны. "Как, раздавались 
речи, - спор из-за Антиохии и из-за Маарры спор! И во всяком месте, которое нам 
отдал бы Бог, будет распря между предводителями, а войско Божье будет 
уменьшаться? Нет, пусть в этом городе окончательно прекратятся раздоры. 
Пойдемте и разрушим его стены, и тогда установится мир между крестоносцами, и 
граф уже наверняка обретет уверенность, что не утратит город ". 
      На этот раз плебс выполнил свои угрозы. "И поднялись, - пишет, хронист, - 
калеки со своих лежанок и, опираясь на костыли, двинулись к стенам. И там один 
ослабевший от голода человек легко выворачивал из стены и далеко откатывал 
такой камень, который едва ли могли тащить три или четыре пары быков". 
      Тщетно пытались епископ Албары Пьер Нарбоннский (первый латинский епископ 
в Антиохийском княжестве - его посвятил в сан еще 25 сентября 1098 г. греческий 
патриарх Антиохии) и приближенные графа, метавшиеся по всему городу, успокоить 
разбушевавшихся бедняков. Народный гнев был беспределен, и разрушение стен 
продолжалось без устали. "И едва ли был среди народа, заканчивает хронист 
описание этих событий, - кто-нибудь чересчур слабый или больной, кто остался бы 
в стороне от разрушения стен". Все стены, башни и прочие укрепления 
Мааррата-ан-Нумана были снесены до основания, дабы сеньорам не из-за чего было 
спорить друг с другом. 
      
      В этих стихийных действиях низов протест против корыстной политики 
феодалов достиг кульминации. К неудовольствию своих ближних, граф Сен-Жилль 
вынужден был подчиниться требованию массы: он даже приказал довести до конца 
уничтожение стен. Сопротивление "мятежной и неисправимой черни" (так называет 
рядовых воинов-бедняков Альберт Аахенский) заставило предводителей двинуть 
войско к Иерусалиму. Раймунд Тулузский заявил, что столь ревностное желание 
идти к Святому Граду внушено народу не иначе как Небесами, и 13 января 1099 г. 
его отряды, а спустя несколько дней отряды Роберта Нормандского, Танкреда и 
некоторых других вождей покинули Мааррат-ан-Нуман. Были отозваны и те 
провансальцы-крестоносцы, которых Сен-Жилль разместил было в Антиохии. Отныне 
Боэмунд мог не опасаться соперника: город прочно перешел в его руки. В 
нарушение собственной клятвы, данной им ранее, князь Тарентский так и остался в 
Антиохии. 
      Таким образом, давление массы рядовых воинов заставило предводителей 
двинуть ополчения к Иерусалиму. Бедняки упорно стремились вперед - в надежде 
достигнуть "земного рая", обещанного в Клермоне Урбаном II. 
      2.12. Взятие Иерусалима 
      Стараясь опередить друг друга, крестоносцы толпами поспешали к цели. 
Среди сельджукских правителей Сирии и Палестины, как и раньше, отсутствовало 
внутреннее единство, князья и эмиры находились в бесконечных раздорах. 
Поражение Кербоги под Антиохией дезорганизовало силы сельджуков, но даже перед 
лицом наступавшего с севера врага междоусобицы сельджукских феодалов не утихли. 
Особенно остро протекала распря Рудвана Халебского и Дукака Дамасского. 
      Арабские эмиры прибрежных городов опасались сельджуков: в крестоносцах 
они усматривали не столько противников, сколько, скорее, потенциальных 
союзников в борьбе с врагами-единоверцами. Хотя египетское правительство вовсе 
не собиралось отдавать Палестину крестоносцам, его вполне устраивала неудача, 
понесенная сельджуками при Антиохии. Воспользовавшись поражением Кербоги, 
Египет сам послал войска в Палестину и Сирию: в августе 1098 г. в руки 
Фатымидов перешел Иерусалим, военные силы арабов достигли Бейрута. Визирь 
аль-Афдал понимал неизбежность столкновения с крестоносцами, однако старался 
избежать его: во время переговоров с их вождями он пытался предложить им вполне 
подходящее, с его точки зрения, условие - свободный доступ в Иерусалим. Это 
предложение было отвергнуто - франкские предводители отнюдь не собирались 
удовольствоваться Эдессой и Антиохией, они ставили своей задачей овладение 
Палестиной, прежде всего Иерусалимом. 
      
      Крестоносцы продвигались на юг двумя большими колоннами. Ополчения, 
возглавлявшиеся Раймундом Тулузским, шли восточнее гор Нусаири, а 
предводительствуемые Готфридом Бульонским и Робертом Фландрским - вдоль 
побережья. Арабские правители Триполи, Бейрута, Сайды, Тира, чтобы удержать эти 
отряды от враждебных действий, высылали им всевозможные дары - деньги, продукты 
питания, бочки с питьевой водой, направляли послов, которые предлагали 
крестоносцам беспрепятственный переход через владения своих князьков, желавших 
оградить собственные города и их окрестности, богатые виноградниками, огородами,
 фруктовыми насаждениями, от ярости франкских полчищ. Крестоносцы, таким 
образом, почти не встречали сопротивления. Крупные схватки произошли с- 
сельджуками лишь за Тортозу, Джабалу и Акру овладения этой последней крепостью 
тщетно добивался граф Тулузский, намерения которого, однако, не поддержали 
другие вожди. 
      В конце мая 1099 г. рыцарские ополчения вступили на ливанскую, а затем на 
палестинскую землю. Успехи явно вскружили головы некоторым главарям: после 
захвата Рамлы, ставшей епископством, среди них стали раздаваться голоса, 
требовавшие направиться к Египту и Вавилонии. "Если милостью Божьей одолеем 
царя египетского, то сможем взять не только Иерусалим, но и Александрию, и 
Вавилонию, и многие царства" - так передает хронист эти фантастические проекты, 
роившиеся в головах наиболее тщеславных и алчных воителей Креста. "Помощь 
братьям-христианам" была словно забыта ими - они помышляли лишь о возможности 
завоевания "многих царств". Будучи чистой фантазией, планы подобного рода, 
естественно, не получили поддержки и остались благими пожеланиями. 
      Обойдя стороной большие прибрежные города (Триполи, Бейрут, Сайду, Тир, 
Акку, Хайфу, Кесарию), крестоносцы от Арсуфа взяли направление на Иерусалим. По 
пути отряды Танкреда и Бодуэна Ле Бурга овладели городком Вифлеемом, где, по 
евангельским сказаниям, родился Иисус Христос. Танкред немедля изъявил 
притязания на город и прикрепил было уже свой штандарт к шпилю тамошней церкви 
Богородицы, однако из-за этого тотчас вспыхнула распря с Бодуэном Ле Бургом. 
Обстоятельства, впрочем, не позволили ей разрастись - надо было торопиться 
дальше. 
      На рассвете 7 июня 1099 г. крестоносцы подступили к Иерусалиму. Панорама 
святого города развернулась перед ними с высокой горы, которую они с того 
времени назвали Монжуа ("Гора радости"). Крестоносцы осадили город, считавшийся 
священным у народов, исповедовавших и христианство, и ислам, и иудаизм. 
Географическое положение делало Иерусалим труднодоступным для врага. Он 
расположен на высоком плато и открыт лишь с северной стороны, а с остальных 
защищен горными пропастями Кедрона и Хиннома. К тому же египетский комендант 
Иерусалима Ифтикар ад-Даула ввиду приближения франков принял необходимые меры к 
тому, чтобы надежно защитить город. Он изгнал оттуда всех жителей-христиан, 
загородил бойницы башен тюками с хлопком и сеном, наполнил городские 
водохранилища достаточным количеством воды и, напротив, распорядился привести в 
негодность все колодцы вокруг города. Стада скота были угнаны далеко в горы. 
Ифтикар даже восстановил древнеримские оборонительные сооружения. Гарнизон 
Иерусалима, правда, был невелик - в нем насчитывалось не более 1 тыс. воинов, 
но на подмогу им из Египта уже выступила большая армия под командованием визиря 
аль-Афдала. 
      Охваченные религиозным воодушевлением, крестоносцы втайне надеялись, что, 
едва только они приблизятся к Иерусалиму, его укрепления падут сами собой. 
Начиная с 12 июня рыцари несколько раз пытались взять город приступом, но 
безуспешно. Пришлось приступить к осаде, а она затянулась на пять недель. Для 
овладения иерусалимской твердыней с ходу у крестоносцев недоставало сил: 
пригодных к бою, как они считали сами, у них было не более 12 тыс., "да к тому 
же, - пишет Раймунд Ажильский, - у нас имелась масса калек и бедняков. Рыцарей 
же в нашей рати было 1200 или 1300 и, как я полагаю, не более". На первых порах 
заметно сказывалась также нехватка лестниц и прочих осадных приспособлений, в 
особенности метательных орудий. 
      На помощь рыцарям явились генуэзцы и англичане: несколько кораблей 
причалило в Яффе, которую египтяне, избегая боя, сразу эвакуировали. Купцы 
привезли воинам Креста хлеб и вино, а также веревки, гвозди, топоры и другие 
орудия и строительные материалы, необходимые для того, чтобы смастерить осадные 
башни, стенобитые орудия - тараны и лестницы. Вскоре, однако, фатымидский флот 
блокировал гавань Яффу. И так как египетские морские силы обладали явным 
превосходством, то вступать в сражение с ними было делом безнадежным. 
Генуэзские и английские суда крестоносцы разобрали, а их части использовали для 
осадных построек. 
      Несмотря на битву за общую, казалось бы, притом конечную цель, вожди не 
прекращали взаимных усобиц. Пришлось вмешаться священнослужителям, чтобы 
утихомирить раздоры соперников, деливших шкуру еще не убитого медведя. Вновь 
были инсценированы пророческие видения: на этот раз находившимся в 
экстатическом возбуждении воинам "явился" епископ Адемар де Пюи, напомнивший им 
о необходимости единения в борьбе за Святой Град. 8 июля церковники объявили 
пост, устроили Крестный Ход вокруг Иерусалима. Процессии босых крестоносцев 
двинулись к Масличной горе. Петр Пустынник и другие священнослужители 
произнесли здесь пламенные проповеди, дабы возбудить рвение воинов. 
      13-14 июля крестоносная рать предприняла новые попытки штурма. К стене 
придвинули две огромные осадные башни, находившиеся под начальством Готфрида 
Бульонского и Раймунда Тулузского. Башни были собраны из коротких бревен и 
прикрыты сырыми кожами. Тщетно! Едва крестоносцы начали придвигать башни к 
стенам, со всех сторон полетели камни, пущенные из метательных орудий, и стрелы,
 бесчисленные, как град. Битва шла без каких-либо признаков победы. "Когда наши,
 - рассказывает хронист-очевидец, пододвинули орудия к стенам, оттуда [т.е. со 
стен. - М. З.] стали не только бросать камни и пускать стрелы, но и сбрасывать 
стволы деревьев и зажженные пуки соломы; потом они [сарацины. - М. З.] начали 
кидать в наши орудия просмоленные, намазанные воском и серой деревяшки, 
обертывая их в горящие тряпки... Они были со всех сторон... еще утыканы 
гвоздями для того, чтобы, куда бы ни попадали, цеплялись и, цепляясь, 
воспламеняли бы [лестницы и метательные орудия]. Деревья же и солому кидали, 
чтобы хоть пламя остановило тех, кого не могли сдержать ни меч, ни высокие 
стены, ни глубокий ров". Воздавая всяческие хвалы бесстрашным крестоносцам, 
латинские хронисты не могут вместе с тем скрыть и правду о стойкости арабских 
защитников города. "Сарацины, - пишет Фульхерий Шартрский, - стали действовать 
против них [крестоносцев. - М. З.] и поливали кипящим маслом и жиром и 
пылающими факелами упомянутую башню и рыцарей, которые в ней находились. И 
таким образом для многих сражавшихся с той и с другой стороны наступала смерть 
быстрая и преждевременная". 
      Наивысшего ожесточения приступ достиг 15 июля. Около полудня атакующие 
ворвались в Иерусалим, и вскоре город пал. Захватчики понесли огромные потери - 
и во время длительной осады, и в дни самого приступа - под градом камней, стрел,
 от пламени снарядов с греческим огнем, которые обрушивали на головы осаждавших 
египетские воины. 
      Особенно мужественное сопротивление оказали захватчикам арабы, 
оборонявшие мечеть аль-Акса, или, как ее называют латинские хронисты, "храм 
Соломона", и те, кто засел в башне Давида, в западной части города. В конце 
концов Ифтикар ад-Даула сдал крепость крестоносцам и открыл Яффские ворота, 
выговорив себе право свободно уйти из города. 
      "Спасители Гроба Господня", охваченные фанатизмом и жаждавшие отомстить 
иноверцам, которые доставили им столько треволнений своей твердостью и 
доблестью и причинили такие потери, с яростным ожесточением ринулись на жителей 
и богатства захваченного города. Кровавая баня и повальные грабежи, учиненные в 
Иерусалиме, затмили разгром Антиохии. "Войдя в город, - рассказывает 
итало-норманнский хронист, - наши пилигримы гнали и убивали сарацин до самого 
храма Соломонова, скопившись в котором, они дали нам самое жестокое сражение за 
весь день, так что их кровь текла по всему храму. Наконец, одолев язычников, 
наши похватали в храме множество мужчин и женщин и убивали, сколько хотели, а 
сколько хотели, оставляли в живых". Крестоносцы, продолжает он, рассеялись по 
всему городу, "хватая золото и серебро, коней и мулов, забирая себе дома, 
полные всякого добра". В мечети халифа Омара ("Соломоновом храме") рыцари 
вырезали не менее 10 тыс. человек: по крайней мере такое число называют 
латинские очевидцы (арабские писатели приводят данные в семь-десять раз более 
высокие). Раймунд Ажильский, вероятно сгущая краски, чтобы произвести 
надлежащее впечатление на читателей, утверждает, будто в храме Соломоновом 
"кровь доходила до колен всадника и уздечек коней". 
      Первыми ворвались в мечеть аль-Акса Танкред и Ротфрид Бульонский, "и, 
сколько они пролили в тот день крови, едва ли, - признается тот же 
богобоязненный автор, - можно поверить". 
      Резня и грабежи перемежались с истовыми молитвами перед Гробом Господним. 
От молитв рыцари снова переходили к кровавому разбою. Они убивали всех - мужчин 
и женщин, детей и стариков, здоровых и калек. "Не было места, где сарацины 
могли бы избежать убийц". Головы младенцев разбивали о камни. 
      Словно обращаясь к будущему читателю, Раймунд Ажильский пишет: "Тут ты 
увидел бы поразительное зрелище: одни из сарацин были с разбитыми головами, что 
являлось для них более легкой смертью; другие, пронзенные стрелами, вынуждены 
были бросаться с укреплений; третьи долго мучились и погибали, сгорая в пламени.
 На улицах и площадях города можно было видеть кучи голов, рук и ног. Пешие и 
конные то и дело натыкались на валявшиеся повсюду трупы". 
      После великого кровопролития, дополняет рассказ провансальца Фульхерий 
Шартрский, крестоносцы разбрелись по домам горожан, захватывая все, что в них 
находили. При этом установилось обыкновение, что всякий, кто входил в дом 
первым, был ли он богат или беден, получал и владел домом или дворцом и всем, 
что в нем находилось, как собственным. 
      Наряду с мусульманами жертвой неистовства крестоносцев стали и 
иерусалимские евреи, которые, поскольку их община состояла в хороших отношениях 
с Египтом, остались в городе. Они собрались в большой синагоге и были там 
уничтожены до единого: крестоносцы спалили здание синагоги вместе с теми, кто 
искал в ней убежища. 
      Взятие святого града 15 июля 1099 г. отмечено во всех исторических 
сочинениях начала XII в., в том числе и в русской "Повести временных лет". 
Западные хронисты и анналисты описывают это событие более или менее пространно, 
с натуралистическими деталями повествуя о кажущихся им достославными деяниях 
"войска Божьего". Восточные летописцы и историки (Ибн аль-Каланиси, Ибн 
аль-Асир и др.) упоминают о захвате Иерусалима "врагами Аллаха" кратко и в 
сдержанных тонах, подчеркивая лишь разгул и дикие зверства завоевателей, 
которые, по словам Ибн аль-Каланиси, убили множество иерусалимцев. 
Мусульманский мир никогда не смог забыть ужасов, которые творили в городе 
западные захватчики. 
      2.13. Кому владычествовать? Арьергардные походы 
      С завоеванием Иерусалима была достигнута официальная цель Крестового 
похода. Тотчас, однако, на поверхность всплыли реальные интересы его участников,
 в связи с чем возникли серьезные трения как между главарями крестоносцев, так 
в особенности между их военными предводителями и духовными пастырями. 
      Папа Урбан II (он скончался 29 июля 1099 г., не дождавшись известий об 
"освобождении" Иерусалима) не оставил никаких распоряжений относительно 
будущего устройства Святой земли. Тем не менее духовенство стремилось в первую 
очередь обеспечить собственные интересы и занять первенствующее место в новых 
владениях Запада. Высшие иерархи настаивали на том, чтобы превратить Иерусалим 
в церковное государство. С этой целью надо, считали они, прежде всего избрать 
нового патриарха из латинян, передав ему всю полноту власти. Однако со времени 
смерти Адемара де Пюи у крестоносцев отсутствовал достаточно авторитетный 
церковный руководитель, который мог бы взять па себя подобную миссию. 
Преемником епископа Адемара в должности легата назначили властного архиепископа 
Даимберта из Пизы; опираясь на поддержку пизанского флота, он прибыл в 
Иерусалим и начал рьяно добиваться того, чтобы именно патриарх, а не светский 
князь встал здесь у кормила правления. Новый папа, Пасхалий II (1099-1118), со 
своей стороны, намекнул крестоносным сеньорам, что, поскольку именно 
католическая церковь выступила инициатором Крестового похода, постольку ее 
нужно и вознаградить соответствующим образом. 
      Князья, напротив, полагали, что власть над Иерусалимом следует вручить 
одному из них. Кому именно? Страсти разгорелись, особенно во время совета самых 
влиятельных светских и церковных предводителей, собравшегося 22 июля 1099 г. 
Раздоры достигли такой остроты, что крестоносцы едва не оказались на пороге 
междоусобной войны. Серьезных претендентов на пост главы нового государства 
было, в сущности, двое - граф Раймунд Тулузский и герцог Готфрид Бульонский. 
Главарям крестоносцев удалось прийти к компромиссному решению вопроса, тем 
более что Раймунд Тулузский, не пользовавшийся расположением сеньоров и даже 
вызывавший у них подозрения своими провизантийскими симпатиями, сам снял свою 
кандидатуру. 
      Компромисс, к которому пришли вожди крестоносцев, состоял в следующем: 
формально Иерусалим передавался в управление патриарху (некоторое время спустя 
им стал Даимберт Пизанский), но из числа князей избрали фактического государя 
святого града - Готфрида Бульонского, присвоив ему титул защитника Гроба 
Господня. Видимо, по наущению Раймунда Тулузского Готфрид Бульонский отказался 
от королевской короны. Он заявил, что не хочет ее носить там, где Иисус Христос 
носил терновый венец. Проявив уступчивость, герцог Бульонский согласился отдать 
патриарху Даимберту четвертую часть Иерусалима и Яффы и даже признал себя 
вассалом патриарха. Стоило ли из-за этой формальности ссориться с церковью? 
Практически перевес сил все равно оставался на стороне рыцарства. Претензии 
апостольского престола на светскую власть за тысячи миль от Рима выглядели в 
глазах рыцарей и их главарей неубедительно. К тому же, идя на уступки властному 
Даимберту, Готфрид одновременно искал (и небезуспешно) военной поддержки у 
соперника Пизы - Венеции. Ее эскадра, по дороге разгромившая флот пизанцев, уже 
прибыла в Яффу. Правда, за эту поддержку венецианцы, в свою очередь, 
потребовали от Готфрида Бульонского немалой платы - предоставления в каждом 
городе рыночной площади, свободы от всяких налогов и сборов, третьей части 
добычи и т.п. 
      Между тем, пока сеньоры судили и рядили, строили планы и плели интриги, 
крестоносцам пришлось снова срочно браться за оружие. С юга подошли египетские 
войска. Ими командовал визирь аль-Афдал. Вопреки всем разногласиям рыцари и их 
главари вынуждены были - едва ли не в последний раз! - вновь действовать 
сообща: против них стоял весьма опасный противник. Битва с египтянами 
разыгралась утром 12 августа на равнине к северу от г. Аскалона. Верх в бою 
одержали крестоносцы. Как рассказывает Ибн аль-Каланиси, "франки предали мечу 
мусульман... египетское войско бежало к Аскалону, и аль-Афдал вошел в город", а 
после того, как египетский лагерь был разграблен победителями, визирь со своими 
приближенными вернулся восвояси. Только теперь положение крестоносцев в 
Палестине относительно упрочилось. Тем меньше было у рыцарей оснований идти на 
поводу у церковных политиков и удовлетворять их притязания. 
      18 июля 1100 г. Готфрид Бульонский умер. Северофранцузские и лотарингские 
рыцари не собирались склонять голову перед пизанцами и их патриархом. Они 
тотчас известили о случившемся графа Бодуэна Эдесского (Готфридова брата) и 
призвали его в Иерусалим. Попытки Даимберта перехватить инициативу и с помощью 
Боэмунда Антиохийского не допустить появления Бодуэна в Палестине, потерпели 
неудачу: послы патриарха были задержаны в Латакии. Да и сам Боэмунд попал тогда 
в плен к сельджукам. Иерусалимский трон, таким образом, унаследовал Бодуэн 
Эдесский. Даимберту, не встретившему ни в ком опоры, оставалось только одно: 
возложить корону на голову Бодуэна, что он и сделал в декабре 1100 г. в 
вифлеемской церкви Рождества Христова. 
      Став королем, Бодуэн знать ничего не хотел о политических притязаниях 
духовенства. В своих грамотах он официально титуловал себя так: "Я, Бодуэн, 
получивший Иерусалимское королевство по Воле Божьей". 
      Королевство это занимало первоначально весьма скромную территорию: 
Иерусалим, Вифлеем, порт Яффу с их округами. Военные силы нового государства 
крестоносцев были ничтожно малы. Готфрид Бульонский располагал войском в 
каких-нибудь 2 тыс. пехоты и 300 рыцарей - из тех, кто рассчитывал всерьез и 
надолго осесть в Святой земле. Многие крупные сеньоры, среди них Роберт 
Нормандский, Роберт Фландрский, Раймунд Тулузский, Бодуэн Ле Бург сочли свою 
миссию завершенной. Одни вкупе с вассалами вернулись на родину, другие оставили 
Иерусалим и подались в Северную Сирию, где занялись территориальными захватами. 
Бодуэн I (1100-1118) испытывал нужду в воинах. Вначале он возлагал надежды на 
приток новых контингентов крестоносцев с Запада. Этим ожиданиям, однако, не 
суждено было сбыться, хотя кое-какие обнадеживающие признаки стали было уже 
намечаться. 
      Дело в том, что в 1100 г. в Европе поднялась новая волна крестоносного 
движения, явившаяся непосредственным отзвуком и продолжением только что 
закончившегося иерусалимского похода. 
      Весть о взятии Святого Града произвела сильное впечатление на Западе. 
Рассказы возвратившихся из Сирии и Палестины о сказочно богатой добыче, 
захваченной на Востоке, возбудили многих, кто до того оставался в стороне от 
событий. По повелению папы Пасхалия II духовенство развернуло энергичную 
проповедническую деятельность. Прибывшие во Францию легаты апостольского 
престола созвали церковный собор сначала в Балансе, затем в Пуатье. Этот собор 
сыграл особенно существенную роль в развертывании новых сил крестоносцев. Он 
открылся 18 ноября 1100 г., в день пятилетия Клермонского собора. Папские 
уполномоченные красноречиво побуждали западных католиков "оказать подмогу 
верным в Божьей войне". 
      В результате в 1100 г. на Восток двинулись новые, весьма значительные 
массы людей. Они отправились главным образом из тех областей, которые до сих 
пор были сравнительно слабо затронуты крестоносным порывом, охватившим Европу в 
1096 г. 
      Самое большое воинство собралось в Ломбардии. Им предводительствовал 
архиепископ Ансельм Миланский. Состояло оно в основном из деревенской и 
городской бедноты, напоминая ополчение Петра Пустынника. Весной 1101 г. 
ломбардцы достигли Константинополя. Алексей I, несмотря на плачевный опыт 
Первого Крестового похода, все же решил попробовать и на этот раз 
воспользоваться войсками Запада в интересах Византии - против малоазиатских 
сельджуков. Он даже склонял находившегося тогда в Константинополе графа 
Раймунда Тулузского возглавить ломбардское воинство. Ломбардцам был придан 
греческий отряд в 500 копий. Вскоре к новым крестоносцам присоединились 
ополчения из Бургундии и Шампани, предводительствуемые графом Этьеном Блуаским, 
некогда сбежавшим из-под Антиохии. Теперь он сызнова пустился за море, дабы не 
уронить престиж своего семейства. В Константинополь также явились и были 
переправлены в Малую Азию немецкие рыцари; ими командовал некто Конрад, 
служилый человек германского короля Генриха IV, именуемый в источниках 
коннетаблем. 
      Однако события развернулись совсем не так, как рассчитывал василевс. 
Ломбардцев, составлявших главную массу воинства, обуяла идея вызволить прежде 
всего своего соотечественника - князя Антиохийского, летом 1100 г. попавшего в 
плен к сельджукскому эмиру аль-Малик Гази ибн Данишменду Сивасскому. Пленник 
содержался в Никсаре, неподалеку от черноморского побережья. Все старания 
Алексея I, Раймунда Тулузского и Этьена Блуаского отвратить ломбардцев от этой 
вздорной идеи ни к чему не привели. 23 июня 1101 г. крестоносцы взяли Анкару и 
передали ее Византии - в соответствии с вассальной присягой, ранее принесенной 
главарями их ополчения императору. 
      В то время перед лицом нового нашествия франков образовалась сильная 
коалиция сельджукских правителей: против крестоносцев выступили иконийский 
султан Кылыч-Арслан I, эмиры аль-Малик Гази Сивасский и Рудван из Халеба. В 
середине июля 1101 г., не дойдя примерно 250 миль до Никсара, вблизи Мерзивана, 
крестоносцы были полностью разгромлены. Не помогло на сей раз и святое копье, 
которое взял с собой Раймунд Тулузский. От гибели удалось спастись только 
предводителям, "своевременно" пустившимся в бегство, причем первым покинул поле 
боя как раз обладатель драгоценной реликвии. Десятки тысяч ломбардцев, 
французов и немцев пали под ударами сельджукских клинков либо, будучи взяты в 
плен, были проданы в рабство. 
      Столь же трагично сложилась судьба и двух других ополчений крестоносного 
арьергарда, двинувшихся в путь из Франции и Германии. Одним из ополчений 
предводительствовали виконт Неверский Гийом II и герцог Одо Бургундский, 
недавний участник войн против мавров в Испании, отлученный папой за 
разграбление поместий Клюни. Во главе другого ополчения, куда входили 
южнофранцузские и южнонемецкие крестоносцы, встали герцоги Гийом IX Аквитанский,
 снискавший себе известность как трубадур, и Вельф IV Баварский, в годы борьбы 
за инвеституру  являвшийся противником германского короля Генриха IV. Среди 
этих крестоносцев выделялись уже известный нам Гуго Вермандуа, маркграфиня Ида 
Австрийская и архиепископ Тьемо Зальцбургский. 
      Оба ополчения шли и действовали вразброд. Гийом Неверский после 
безуспешной попытки штурмовать Иконий в августе 1101 г. был наголову разбит 
сельджуками к востоку от него, около Ираклии; лишь остатки его войска сумели 
бежать и в конце концов попали в Антиохию. Крестоносцы Гийома Аквитанского, 
проделав трудный переход по Малой Азии, истощенные голодом и жаждой, понеся 
крупные потери людьми, подверглись той же участи несколькими неделями позже: 
вблизи Ираклии они попали в засаду, подстроенную Кылыч-Арсланом. 
      Таким образом, арьергардный Крестовый поход 1100-1101 гг. (вследствие его 
широкого размаха и большого числа участников Фульхерий Шартрский даже называет 
этот Крестовый поход Вторым) целиком провалился. Большинство участников погибло 
в Малой Азии, нескольким сотням удалось добраться до Иерусалима. 
      К тому времени силы крестоносцев, овладевших в 1099 г. Иерусалимом, 
заметно сократились: многие уехали домой. Оставшиеся тем не менее продолжали 
захватнические рейды в землях Сирии и Палестины. Взоры крестоносцев привлекали 
богатые прибрежные города, служившие средоточием левантийской торговли. Но 
овладеть ими оказалось нелегко: городам помогали и Египет, и их собственные 
богатства. Правители портовых городов предлагали откупное главарям крестоносцев,
 на которое те нередко соглашались. Все же при поддержке венецианского и 
генуэзского флотов, отрезавших восточносредиземноморские гавани от египетских 
кораблей, крестоносцы в ближайшие за взятием Иерусалима годы утвердились на 
всем побережье Сирии и Палестины. Один за другим они захватили города: в 1101 г.
 - Хайфу, Арсуф, Кесарию, в 1104 г. - Акру, в 1109 г. - Триполи (его осаждали 
почти семь лет), Сайду, Бейрут, наконец, в 1124 г. - Тир. 
      На завоеванной территории кроме трех ранее основанных государств было 
устроено еще одно - графство Триполийское (к северу от Иерусалимского 
королевства). 
      Территория государств крестоносцев постепенно разрасталась: она включала 
в себя области по верхнему течению р. Евфрат, затем узкую полосу земель в 
Западной Сирии и далее всю Палестину, а также часть Заиорданья и Синайского 
полуострова. В литературе все эти государства (т.е. Иерусалимское королевство, 
графства Эдесское и Триполийское, княжество Антиохия) обычно объединяются под 
одним названием - Латино-Иерусалимского королевства. В каждом из них 
утвердились государями виднейшие из главарей крестоносцев: в Эдессе - Бодуэн, а 
после того, как он стал иерусалимским королем, - его наследники; Антиохию 
прибрал к рукам Боэмунд, всячески старавшийся затем расширить свои владения в 
войнах с соседями; Триполи досталось наследникам его соперника Раймунда 
Тулузского (сам Раймунд скончался во время осады этого города в 1105 г.); 
корону иерусалимских королей закрепили за собой потомки Готфрида Бульонского - 
государи Арденнско-Анжуйской династии [двойное название объясняется тем, что в 
1131 г. иерусалимский трон занял зять Бодуэна II (1118-1131) французский граф 
Фулько Анжуйский, чьи наследники с того времени правили в Иерусалиме. - М. З.]. 

      Своими победами первые крестоносцы были обязаны не столько сплоченности и 
единодушию, о которых так подробно распространяются латинские хронисты, сколько 
прежде всего разрозненности мусульманского мира. На Востоке они имели дело не с 
каким-то целостным, единым блоком противников, а с пестрым конгломератом 
государственных образований сельджуков и арабов, их крупных и мелких князьков, 
лишенных спайки. Мусульманский мир был разобщен. Его политическая дезинтеграция 
дополнялась религиозной распыленностью: сельджуки-сунниты не находили общего 
языка с египетскими шиитами, причем и среди шиитов, в свою очередь, шла борьба 
течений и сект. В результате завоеватели не получили надлежащего отпора на 
Востоке и сумели, хотя и ценой больших потерь, на десятилетия утвердить свое 
господство в богатых землях Сирии и Палестины. 
      Овладение Восточным Средиземноморьем удовлетворило корыстные интересы 
нескольких сотен светских и церковных феодалов Западной Европы. Народные массы 
были принесены в жертву этим интересам; половина или даже большая часть 
участников Первого Крестового похода - то же относится и к разгромленным 
арьергардным походам - не принадлежала к числу феодалов. Это были бедняки, 
главным образом из крестьян, отправившиеся в неведомые края в поисках лучшей 
доли, но нашедшие там лишь гибель. Первый Крестовый поход явился гигантским 
жертвоприношением народов Запада, инициированным папством, католической 
церковью и верхами феодального класса в собственных завоевательных целях, 
прикрытых религиозными стягами 
      3. ГОСУДАРСТВА КРЕСТОНОСЦЕВ НА ВОСТОКЕ 
      3.1. Новое и старое в феодальных порядках 
      Обосновавшись в новых владениях, западные сеньоры и рыцари перенесли туда 
привычные общественно-политические установления, существовавшие на родине 
большинства из них - во Франции. Вместе с тем им пришлось по необходимости 
считаться с некоторыми особенностями экономического строя и социальных 
отношений, укоренившихся в завоеванных областях. К этому времени на Ближнем 
Востоке также господствовали феодальные порядки, но они отличались определенным 
своеобразием. Одна из главных специфических черт феодализма в этих странах 
состояла в том, что тут была развита городская жизнь, на Западе же она только 
зарождалась. Иными были и формы поземельных отношений, а отсюда и система 
взаимосвязей внутри господствующего класса. 
      Общественные отношения, сложившиеся в государствах крестоносцев, или, как 
их называло местное население, франков, в конечном счете представляли собой 
некий синтез западноевропейского феодального устройства преимущественно в его 
французском варианте - с тем, которое утвердилось в Сирии и Палестине еще до 
появления западных завоевателей. Со времени арабского, а затем сельджукского 
владычества здесь получила распространение военно-ленная система икта: так 
называлось условное владение (бенефиций), которое государственная власть 
предоставляла военным и гражданским чинам. Икта либо состоял из земельного 
надела, постепенно превращавшегося в наследственный, - его владелец (иктадар) 
обязан был уплачивать поземельную подать в казну, либо заключался в передаче 
иктадару права взимать различные подати (в первую очередь харадж - 
государственную поземельную подать) и налоги в свою пользу. С завоеванием 
Ближнего Востока крестоносцами военно-ленная система икта существенно 
видоизменилась: она оказалась вплетенной в те феодальные порядки, которые 
принесли с собой франки. При этом возобладали все же институты западного 
феодализма, а восточные элементы если и сохранялись, то, во-первых, в более или 
менее модифицированном виде, а во-вторых, исключительно на низовом уровне. Так, 
в деревнях, населенных христианами, нередко продолжали функционировать 
должностные лица, называвшиеся раисами; в их компетенцию входил разбор мелких 
судебных тяжб гражданского характера (уголовная юрисдикция находилась в ведении 
сеньоров); раисы несли также ответственность и за сбор натуральных поступлений 
сеньору. 
      Кое-где, в частности в Антиохийском княжестве, уцелела другая старинная 
должность - должность кади, тоже ведавшего мелкими судебными делами, но у 
мусульман. 
      Впрочем, даже сами феодальные порядки в разных государствах крестоносцев 
были не совсем одинаковыми. Так, в политическом устройстве итало-норманнского 
Антиохийского княжества проступали заметные следы византийских влияний (ведь до 
1084 г. Антиохия была подвластна Византии), и в целом его политическая 
организация несколько отличалась от той, которая сформировалась в Иерусалимском 
королевстве, в основном лотарингском (например, в Антиохии княжеская власть 
передавалась по наследству, в Иерусалимском королевстве принцип 
наследственности короны сочетался с принципом выборности королевской власти). В 
свою очередь, имелись определенные отличия в порядках того же, скажем, 
Иерусалимского королевства и провансальского - по составу своего 
господствующего слоя - графства Триполи и т.п. Тем не менее можно выделить 
наиболее характерные особенности общественно-политического строя франкских 
государств. 
      3.2. Положение крестьянства 
      Основную массу тружеников здесь составляли земледельцы. Весьма 
незначительную их часть образовывали те европейские хлебопашцы, которым 
все-таки удалось добыть себе клочок земли в дальних странах. На первых порах 
кое-кто из них улучшил свое положение по сравнению с прежним. Вскоре, однако, 
сеньоры стали отнимать у них первоначальные льготы и обременять многоразличными 
повинностями натурального и денежного характера. Лишь недолговечность самих 
государств крестоносцев избавила крестьян-франков от полного закрепощения. 
      Большинство землепашцев принадлежало к пестрому по своему этническому 
составу местному населению: это были сирийцы, арабы, армяне, греки. Все они 
говорили на разных языках, исповедовали разные религии: арабы - ислам, армяне, 
греки, сирийцы - христианство в его различных формах, унаследованных от раннего 
средневековья: одни были православными, другие грегорианами, третьи - 
несторианами, четвертые - маронитами и т.д. 
      Когда новые господа устроились на завоеванных землях, то и мусульман и 
христиан, живших в деревнях, они превратили в крепостных людей. Пришельцы 
уничтожили последние остатки личной свободы сельского населения. При этом 
материальное положение и юридический статус земледельцев и скотоводов, 
виноградарей и садоводов Сирии и Палестины, независимо от того, являлись ли они 
мусульманами или христианами, оказались совершенно одинаковыми. По сравнению с 
былыми временами различие заключалось разве только в том, что 
труженики-христиане (и не только сельские, но и городские), которые при 
владычестве сельджуков беспрепятственно отправляли свои религиозные обряды, 
теперь встретились с нетерпимостью католических церковнослужителей, в глазах 
которых все некатолики были полуеретиками. К социальному гнету добавились 
конфессиональные тяготы. 
      Масса арабского населения деревень и городов подверглась истреблению в 
ходе завоевания Сирии и Палестины крестоносцами. Часть мусульман земледельцев и 
ремесленников - вынуждена была покинуть насиженные места. Многих же оставшихся 
и попавших в плен к крестоносцам продали в рабство. Фульхерий Шартрский пишет, 
что, захватив Кесарию, крестоносцы пощадили мало мужчин; тех из них, кому 
даровали жизнь, а также женщин, красивых и уродливых, продали, и они должны 
были "вертеть мельничные жернова". В крупных городах существовали рынки рабов: 
в Акре венецианские купцы покупали раба за один безант (конь стоил в три раза 
дороже!). Приобретали рабов и монастыри. 
      Уже в первые годы после основания государства франков избиения рабов и 
всевозможные издевательства над ними получили столь широкое распространение, 
что церковный собор в Набулусе в 1120 г. установил наказания для виновных в 
истязаниях. Это постановление было продиктовано в первую очередь страхом перед 
возможными возмущениями рабов. Оно имело под собою основания: не случайно 
завоеватели разработали порядок, согласно которому раба, убившего христианина, 
вешали, а рабыню, как передает тот же Фульхерий Шартрский, предавали сожжению. 
Иногда некоторым рабам удавалось сбросить невольничьи цепи, перейдя в 
христианскую веру. Тогда они превращались в либертинов - вольноотпущенников. Их 
положение было неустойчивым: достаточно было либертину оскорбить своего 
вчерашнего хозяина, и он в соответствии с кутюмами, т.е. передававшимися из 
поколения в поколение правовыми традициями (обычаями) Иерусалимского 
королевства, вновь возвращался в рабское состояние. 
      Ненамного лучшими по сравнению с рабскими были условия жизни крепостных, 
или вилланов. Они подвергались жестокой эксплуатации и своих непосредственных 
сеньоров, и центральной власти. Их земля считалась собственностью завоевателей. 
Вилланов прикрепляли к земельным участкам, вместе с которыми (а порой и 
отдельно от них) продавали и покупали. На вилланов возлагались многообразные 
повинности продуктами и деньгами. Их облагали также государственными налогами. 
Барщина в государствах франков (в отличие от западноевропейских стран) почти не 
практиковалась - в этом смысле деревенское устройство удержало прежние черты: 
феодальный домен, обрабатывавшийся трудом крепостных, представлял собой 
довольно редкое явление. Он встречался обычно лишь там, где феодалы владели 
плантациями сахарного тростника; здесь применялась и барщина. Так, на 
домениальных землях иерусалимских королей вилланы должны были работать от 
четырех до шести дней в месяц. 
      Как правило же, с местных крестьян взимались всевозможные натуральные 
оброки и платежи. В большинстве случаев деревня вносила их, хотя и под другими 
названиями, и до завоевания: старинный денежный налог "мууна" стал теперь 
именоваться "моне", "харадж" - "терражем" (поземельный налог) и т.д. В этом 
отношении тоже налицо была определенная преемственность. Однако тяжесть 
повинностей, которые нужно было нести в пользу новых сеньоров, усугублялась тем,
 что размер этих повинностей зависел от господского произвола и был довольно 
значителен. Платежи, кроме того, обусловливались характером имущества, с 
которого они вносились: с пахотного поля, пастбища, фруктового сада платили 
по-разному. О величине вилланских оброков кратко, но выразительно рассказывает 
в своих дорожных записках мусульманский путешественник Ибн Джубайр, побывавший 
в Иерусалимском королевстве в 1184 г.: сеньоры, пишет он, взимали с крепостных 
от одной трети до половины урожая. Господину шла также часть сбора с фруктовых 
деревьев, олив, нередко - половина сбора винограда. Вилланы платили и 
государственные налоги (с фруктовых насаждений), а кроме того, всевозможные 
пошлины (за провоз продуктов на городские рынки, за продажу этих продуктов, 
судебные сборы и пр.). Важным нововведением, весьма обременительным для 
трудового населения, явилась талья - поголовный налог. Как и на Западе, сеньоры 
здесь присвоили себе монопольные права владеть давильным прессом, печью для 
выпечки хлеба, мельницей (баналитеты). 
      Но крепостное население страдало не только от бесчисленных повинностей и 
платежей: оно было совершенно бесправным. При этом западные сеньоры в своем 
отношении к подвластному населению не дифференцировали его по религиозному 
признаку: с христианами обращались столь же сурово, как и с мусульманами, 
крестьяне-христиане и крестьяне-мусульмане являлись вилланами. Арабский 
писатель XII в. Усама ибн Мункыз (1095-1188), рассказывая о времени правления в 
Антиохии Боэмунда II (1126-1131), пишет, что "народ перенес от этого дьявола 
Ибн Маймуна [т.е. Боэмунда. - М. З.] великие бедствия". 
      Некоторые современные буржуазные историки, вроде израильского ученого Ж. 
Прауэра, автора двухтомного исследования по истории Иерусалимского королевства, 
считают, что франкские сеньоры якобы уменьшили оброки с мусульманских 
земледельцев по сравнению с теми, которые последним приходилось уплачивать 
раньше. Однако для таких выводов нет сколько-нибудь веских доказательств. Не 
приходится говорить ни о снижении экономической эксплуатации, ни об отсутствии 
личной униженности крестьян. Как признает тот же Прауэр, отношения 
землевладельцев с землепашцами были "отношениями победителей с побежденными". 
По его собственным словам, после уплаты сеньориальных повинностей крестьянину 
оставалось так мало, что едва хватало для прокормления семьи и для будущего 
посева. 
      3.3. Борьба крепостных против феодального угнетения 
      Естественно, что вилланы, будь то сирийцы или арабы, относились к 
иноземным завоевателям враждебно и не раз давали им решительный отпор. Вся 
история франкских государств в Сирии и Палестине заполнена борьбой местного 
земледельческого населения против западных господ. О возмущениях тружеников 
повествуют, хотя и фрагментарно, многие хронисты и писатели XII-XIII вв. как 
латинские, так и восточные. 
      Фульхерий Шартрский, который почти 30 лет прожил в Иерусалимском 
королевстве, передает, что сельское население всегда было на стороне 
мусульманских государств и княжеств, когда те воевали против крестоносцев. 
Нередко поражения сеньоров в войнах с Египтом или сельджукскими эмирами давали 
толчок к крестьянским выступлениям. Так, в 1113 г. после неудачи рыцарей в 
битве у Син аль-Набра земледельцы из области Самария напали на г. Набулус и 
опустошили его. В 1125 г. произошло большое крестьянское восстание в районе 
Бейрута и Сайды. "Сарацинские земледельцы, - лаконично сообщает Фульхерий, - не 
захотели платить податей". Сеньор Бейрута Готье I пустил тогда в ход силу. На 
помощь ему пришел король Иерусалимский: чтобы обеспечить подчинение сарацин 
сеньору Бейрута, была воздвигнута - в качестве опоры против окрестного 
населения - крепость Монт-Главиен. 
      В 1131 г. разразилось восстание в графстве Триполи: был убит сеньор 
Понтий Триполийский, о чем упоминает хронист-архиепископ Гийом Тирский. 
Продолживший в XIII в. его сочинение "Деяния в заморских землях" другой хронист,
 не оставивший своего имени, говорит о новом крестьянском мятеже в Триполи, 
случившемся в 1266 г.: "Сельские вилланы ночью перебили франкских рыцарей". 
      Сохранилось немало сведений и косвенного порядка, свидетельствующих о том,
 какое упорное сопротивление оказывали вилланы сеньорам, либо отказываясь 
собирать урожай, либо прямо нападая на своих господ и убивая их. Примечательно, 
что в сборнике законов иерусалимского короля Бодуэна II (1118-1131) 
предусматривались меры на случай вилланского бунта. Если кто-нибудь из вассалов 
сеньора поддерживал его восставших вилланов (а такое бывало сплошь да рядом, 
поскольку феодалы зачастую враждовали друг с другом), то сеньор, предписывалось 
в этих "Установлениях", был вправе лишить вассала его фьефа. В более поздних 
законодательных памятниках Иерусалимского королевства сеньору предоставлялось 
право преследовать и силою возвращать беглых вилланов, которые подчас 
образовывали разбойничьи отряды, рыскавшие по стране и расправлявшиеся с 
ненавистными франками. 
      В глазах туземного населения все паломники, прибывавшие с Запада, были 
лишь завоевателями, от которых не приходилось ждать добра. Им чинили поэтому 
всяческие преграды. В 1113 г. Палестину посетил русский игумен Даниил, 
рассказавший о своих впечатлениях в путевых заметках. Многие святые места, 
передает этот монах, недоступны для тех, "кто вмале [в небольшом числе. - М. З.
] хощет пройти": "туда бо ходят мнози срацины и разбивают в горах тех и дебрях 
страшных". Сам Даниил смог благополучно совершить паломничество только потому, 
что присоединился к дружине короля Бодуэна I, выступившей в поход против 
Дамаска. Князь, уточняет игумен в записках, "приряди мя к отрокам своим", и 
"тако проидохом места та страшная с вой царскими без страха и без пакости". И 
добавляет: "А без вой путем тем никто не может пройти". 
      Латинские хронисты, как правило, изображают сирийцев в неблагоприятном 
свете. Гийом Тирский оттеняет их вероломство. "Хитрые лисы, - так называет он 
сирийцев, - лишенные воинственности и отваги". Столь пристрастная оценка под 
пером этого архиепископа, десятилетиями служившего верой и правдой 
иерусалимским королям, не удивительна: угнетенные крестоносцами вилланы не 
собирались склонять головы перед ними. И мусульмане, и христиане разных толков 
были проникнуты ненавистью к ним и к установленным ими порядкам. Они готовы 
были идти на все, чтобы сделать пребывание крестоносных баронов и их вассалов 
невыносимым и рано или поздно принудить тех и других убраться подобру-поздорову.
 
      Напряженность в отношениях между франками и коренным населением бросалась 
в глаза всем, кто бывал в Иерусалимском королевстве. В правление короля Амори I 
(1163-1174) к нему приезжал правитель армянской Киликии князь Торос II. Во 
время встречи с Амори I он, как пишет об этом сирийский хронист Эрнуль, будто 
бы сказал королю следующее: "Во всех городах вашей страны живут сарацины, 
которым ведомы все пути и тайны. Если когда-нибудь сарацинское войско 
вторгнется в нее, оно воспользуется помощью и советом простых людей страны, 
которые помогут сарацинам и съестным, и собственными силами. Если же случится, 
что сарацины будут побеждены, то ваши же люди [мусульмане. - М. З.] укроют их в 
надежных местах; но коль скоро победят вас, они причинят вам всяческое зло". 
Если даже эти слова не были произнесены именно в такой форме, ясно, что 
современники отдавали себе полный отчет в действительном положении дел в 
государствах франков. 
      Выразительны следующие строчки немецкого монаха-доминиканца Бурхарда 
Сионского, передающего настроения сирийского населения по отношению к пришлым 
господам: "Хотя они [сирийцы. - М. З.] и являются христианами, но не дают 
никакой веры латинянам". По рассказу французского писателя начала XIII в. Жака 
де Витри, жившего в Палестине (он был епископом в Акре), сирийцы выдавали 
сарацинам военные тайны крестоносцев. "Они часто, - с едва скрываемым 
раздражением отмечает он в своей "Иерусалимской истории", просят помощи против 
христиан у врагов нашей веры и не стыдятся растрачивать во вред христианству 
силы и средства, которые следовало бы обратить во славу Божью против язычников".
 
      Яркими свидетельствами вражды местного населения к крестоносным 
завоевателям изобилует замечательное произведение арабской литературы "Книга 
назидания" упоминавшегося выше арабского писателя Усамы ибн Мункыза. Он 
рассказывает, например, что, когда к деревенским жителям близ Акки (т.е. Акры) 
добирался мусульманин, вырвавшийся из франкского плена, они прятали его и 
"доставляли в области ислама", иначе говоря, помогали уйти к своим. В одной из 
глав Усама пишет о некоем юноше-мусульманине, с которым судьба свела его в 
Набулусе: "Его мать была выдана замуж за франка и убила своего мужа. Ее сын 
заманивал хитростью франкских паломников и убивал их". 
      Из рассказов Усамы ясно, сколь велика была ненависть покоренного 
населения к пришлым господам. Крестьяне, даже безоружные, ввязывались в схватки 
с рыцарями. Однажды к родственнику писателя явился какой-то крестьянин из 
местности аль-Джиср. Он держал руку под платьем и на вопрос: "Что с твоей 
рукой?" - ответил так: "Я схватился с одним франком, но у меня не было ни 
доспехов, ни меча. Я опрокинул франка и так ударил его в лицо, прикрытое 
стальным забралом, что ошеломил его. Тогда я взял его же меч и убил его им". 
      Тот же писатель рассказывает историю зверской расправы, которую учинили 
франки над пожилым крестьянином, заподозренным в том, что он привел неких 
мусульманских разбойников в деревню возле Набулуса. Старик пытался бежать, и 
тогда по повелению короля Фулько (1131-1143) схватили его детей. Чтобы спасти 
семью, крестьянин пошел на крайнее средство. Он вернулся и сказал королю: "Будь 
ко мне справедлив и позволь мне сразиться с тем, кто сказал про меня, что я 
привел разбойников в деревню". И король приказал владельцу разграбленной 
деревни: "Приведи кого-нибудь, кто сразится с ним". Затем Усама описывает 
издевательский поединок, устроенный в наказание заподозренного: его заставили 
биться с кузнецом из той же деревни. "Виконт, правитель города [обычно виконты 
творили суд в городах. - М. З.], пришел на место битвы и дал каждому из 
сражавшихся палку и щит, а народ встал вокруг них, и они бросились друг на 
друга... Они бились до того яростно, что стали похожи на окровавленные столбы". 
Судебный поединок, организованный иерусалимским королем явно для устрашения 
селян, завершился убийством крестьянина, подозревавшегося в сношениях с 
разбойниками, после чего "на шею старика сейчас же набросили веревку, потащили 
его и повесили". Свой рассказ Усама ибн Мункыз заключает негодующим 
восклицанием: "Вот пример законов и суда франков, да проклянет их Аллах!". 
      Вражда крестьянской массы к баронам была столь велика, что Гийом Тирский 
считал сирийцев - этого "близкого врага" - опаснее чумы. 
      Для обеспечения собственной безопасности крестоносцы воздвигли в 
завоеванных областях крепости и замки. Развалины их сохранились до сих пор. Эти 
сооружения (особенно известны замки Крак, Бланшгард, Крак де Монреаль, Крак де 
Шевалье) служили не только военными форпостами против соседних мусульманских 
государств: они должны были охранять сеньоров и от "близкого врага", от гнева 
угнетенных "возделывателей полей". 
      3.4. Политическое устройство 
      Политический строй государств крестоносцев представлял собой феодальную 
иерархию сеньоров различного ранга и положения, примерно такую же, которая 
существовала в то время на Западе. Иерусалимское государство считалось первым 
среди государств крестоносцев, однако, по сути дела, короли иерусалимские не 
обладали какими-либо преимуществами перед тремя другими князьями, сидевшими в 
Триполи, Антиохии и Эдессе. Последние фактически были независимы от короля, 
хотя формально связаны с ним оммажем. Практически король занимал положение 
номинального главы равноправных членов своего рода конфедерации государств. У 
себя в княжествах и графствах правители Антиохии, Эдессы и Триполи располагали 
такой же властью, какой в Иерусалимском королевстве располагал их сюзерен. 
      Главные феодальные государства подразделялись на более мелкие единицы 
феодального владения - баронии; последние, в свою очередь, дробились на еще 
более мелкие - рыцарские феоды, или лены, разных размеров: феод (фьеф) мог 
включать несколько деревень, одну деревню или даже ее часть, так что деревня 
делилась между несколькими сеньорами. 
      В Иерусалимском королевстве, например, было четыре крупных владения: на 
севере Палестины - княжество Галилея (с центром в Тивериаде), на западе - 
сеньория Сайды, Кесарии и Бейсана, а также графство Яффы и Аскалона (он был 
завоеван у Египта в 1153 г.), на юге - сеньория Крака де Монреаль и 
Сен-Абрахама. Сеньоры этих владений считались непосредственными вассалами 
короны. Каждый из них имел своих вассалов в лице более мелких владетелей, 
получивших от них в наследственное держание свои поместья (феоды): вассалом 
графа Яффы и Аскалона являлся сеньор Рампы и т.д. Кроме четырех крупных 
феодалов королям были подвластны свыше десятка менее значительных ленников - 
владетелей Арсуфа, Иерихона, Ибелина, Хеброна и иных местностей и укрепленных 
пунктов. Всего в Иерусалимском королевстве имелось 22 сеньории. При этом каждое 
владение в государствах крестоносцев представляло собой феод, каждый рыцарь был 
вассалом. 
      Эта организация господствующего класса складывалась по мере водворения 
западных феодалов на Востоке. Король Бодуэн I, как о том сообщает Альберт 
Аахенский, уже на пятый день по вступлении на трон потребовал, чтобы все рыцари 
Иерусалимского королевства принесли вассальную присягу и представили сведения о 
своих феодах и поступающих с них доходах, включая денежные суммы, уплачиваемые 
городами. 
      Со временем, когда мусульмане начали вытеснять крестоносцев с захваченных 
территорий, положение рыцарей претерпело некоторые изменения. Вместо поместий 
или наряду с ними короли стали жаловать им в феод различные доходные статьи: 
одним - право сбора рыночного налога, другим - таможенных пошлин, третьим - 
монополию держать весы и меры для торговых сделок и пр. Происходила, по 
выражению французского исследователя К. Казна, фискализация фьефов, в большой 
мере обусловленная своеобразием экономики Восточного Средиземноморья, его 
развитой торговлей, интенсивной городской жизнью. Рыцари, владевшие этими 
денежными (рентными) фьефами, или "фьефами безанта", жили в городах. Их доходы 
не были связаны с землей, и сами они в этом смысле являлись рыцарями-рантье, а 
не землевладельцами обычного феодального типа. 
      Наиболее крупным феодалом был иерусалимский король. Он владел многими 
поместьями. Королевский домен простирался на востоке до р. Иордан и Мертвого 
моря. Кроме того, королю были подвластны несколько больших городов - Иерусалим 
(четвертой частью его, однако, владел патриарх), Набулус, где велась широкая 
торговля, особенно льном и вином, производившимися в Самарии, а также важные 
портовые города - Тир и Акра с их округами: там возделывался хлопок, 
произрастали оливковые деревья, были разбиты виноградники, а вблизи Акры - 
плантации сахарного тростника. Поместья и города приносили королям значительные 
доходы. В пользу короны взимались различные сборы на городских рынках, в 
гаванях: таможенные сборы, якорный налог (по одной марке серебром с каждого 
прибывшего корабля), налог с паломников (терциарий - третья часть стоимости 
проезда пилигримов) и др. Помимо этого короли требовали уплаты пошлин с 
торговых караванов восточных купцов, направлявшихся из Каира в Багдад, из 
Дамаска - в Каир, Мекку, Медину. Немалую дань брали короли с 
кочевников-бедуинов Заиорданья за право пользоваться пастбищами, отнятыми у них 
крестоносцами. 
      Не брезговали иерусалимские государи и прямым разбоем, что было вполне в 
духе тех времен, когда господствовало кулачное право. Усама ибн Мункыз передает 
случай, когда король Бодуэн III (1143-1162) приказал пустить ко дну неподалеку 
от Акры корабль, на котором семья писателя (его жена и дети) направлялась из 
Египта в Сирию. Это было сделано лишь для того, чтобы присвоить ценный груз, 
находившийся на борту судна. "Когда они приблизились к Акке, - рассказывает 
Усама, - франкский король, да не помилует его Аллах, послал в маленькой лодке 
отряд своих людей, которые подрубили [так в цитируемом переводе. - М. З.] 
корабль своими топорами на глазах наших людей. Король, приехавший верхом, 
остановился на берегу и приказал разграбить все, что было на корабле". Затем, 
продолжает Усама, все, плывшие на корабле, были согнаны на берег и подвергнуты 
обыску. У женщин отобрали все, что с ними было. Королевские слуги захватили на 
судне "украшения, сложенные там женщинами, камни, мечи и оружие, золото и 
серебро приблизительно на тридцать тысяч динаров" (примерно 150 тыс. руб. 
золотом). Король забрал все это и выдал им пятьсот динаров со словами: "С этим 
вы доберетесь до вашей страны". А их - мужчин и женщин - было, с негодованием 
пишет Усама, около пятидесяти. 
      Сравнительно большие доходы, извлекаемые законными и незаконными 
способами, давали иерусалимским королям определенный перевес над остальными 
сеньорами - вассалами и субвассалами короны, однако постепенно, по мере раздачи 
коронных земель в лены рыцарям, королевский домен сокращался: к середине XII в.,
 например, вблизи Тира королю принадлежала лишь треть земель; вообще свыше двух 
третей территории королевства занимали владения феодальных сеньоров. 
      Главной обязанностью вассалов была военная служба своему сюзерену. Король 
имел право требовать ее выполнения в течение всего года: ведь государства 
крестоносцев находились в состоянии почти непрерывной войны с соседями, не 
говоря уже о том, что внутренняя обстановка там была весьма неспокойной. Вассал 
не вправе был надолго покидать свои владения. Еще в первые годы существования 
Иерусалимского королевства было принято постановление, что тот, кто, оставив 
свой фьеф без разрешения короля, не вернулся обратно в течение года и одного 
дня, терял права на эти владения (так называемая ассиза одного года и дня). 
Вассал должен был являться по призыву сюзерена на коне, в полном боевом 
снаряжении. Он обязан был приводить с собой своих вооруженных людей и служить 
сюзерену там и столько времени, где и сколько потребуется (в Западной Европе 
вассальная служба обычно лимитировалась 40 днями в году). 
      Обязанностью баронов и других королевских вассалов было также участие в 
феодальном совете - курии, или ассизе. Королевская курия называлась Высокой 
палатой. 
      Ассиза - это был феодальный суд: он рассматривал тяжбы рыцарей. Вместе с 
тем ассиза представляла собой и военно-политический орган, обсуждавший и 
решавший вопросы войны, мира, дипломатии. Высокая палата ограничивала 
королевскую власть и контролировала действия короля по отношению к вассалам. 
Курия выступала хранительницей феодальных кутюмов (обычаев). "Одни только 
рыцари, - писал арабский эмир Усама ибн Мункыз в своей "Книге назидания", - 
пользуются у них преимуществом и высоким положением. У них как бы нет людей, 
кроме рыцарей. Они дают советы и выносят приговоры и решения". Постановление, 
принятое курией, "не может быть изменено или отменено ни королем, ни кем-либо 
из предводителей франков, и рыцарь у них великое дело". 
      3.5. "Иерусалимские ассизы" 
      Понятие "ассиза" имело на франкском Востоке и другое значение: так 
именовались судебники, являвшие собою не что иное, как перечень решений той же 
феодальной курии. До нас дошел обширный памятник, зафиксировавший нормы 
обычного феодального права, применявшегося в главном государстве крестоносцев, 
- "Иерусалимские ассизы", т.е. свод законодательных установлении, считавшихся 
обязательными для господствующего класса этого королевства. Они излагались без 
какой-либо определенной системы или строгой последовательности, так что в этом 
смысле "Иерусалимские ассизы" - довольно рыхлая коллекция имевших силу закона 
обычаев, которые касались самых различных сторон жизни и взаимоотношений 
франкских феодалов. Сохранился, впрочем, весьма поздний вариант (редакция) 
этого памятника, выразительно запечатлевший черты политического строя и 
организации господствующего класса Иерусалимского королевства уже в XIII в., 
когда оно явно клонилось к упадку. Старинные же правовые нормы, которые 
отражали ситуацию, существовавшую в первые десятилетия истории этих государств, 
для истории утрачены. Известно лишь, что "Иерусалимским ассизам" предшествовали 
какие-то более древние законодательные памятники и сами "Ассизы", вероятно, 
складывались постепенно, в течение длительного срока. Первоначально феодальные 
кутюмы вовсе не записывались, одно поколение рыцарей передавало их другому 
устно: отцы - сыновьям, деды - внукам. Затем кутюмы стали записывать. Впервые 
произошло это, должно быть, в 1120 г., когда некоторые из них были сведены в 
общий сборник. Он состоял из 24 параграфов, или статей, определявших юрисдикцию 
королевской курии. Соответствующие установления на этот счет были утверждены 
советом баронов, прелатов и короля Бодуэна II в Набулусе. 
      Историческая традиция сохранила также упоминания о применявшихся некогда 
королевских законах и распоряжениях: их сборник, по всей видимости, хранился в 
иерусалимской церкви Святого Гроба и потому получил название "Письма Святого 
Гроба". Эти "Письма", а точнее, "Грамоты", как полагают, погибли в дни взятия 
Иерусалима Салах ад-Дином в 1187 г. 
      После Третьего Крестового похода у центральной власти вновь возникла 
потребность в каком-то стабильном судебнике. Король Амори II, проявляя 
инициативу, попытался было восстановить с помощью одного из "сведущих людей" - 
Рауля Тивериадского - "Письма Святого Гроба". Однако бароны не обнаружили 
заинтересованности в реконструкции обычаев, предоставлявших сравнительно 
большие прерогативы королевской власти: Рауль Тивериадский, принадлежавший к 
этой же баронской олигархии, отказался взять на себя восстановление статей 
прежнего сборника. Все же в 1197-1205 гг. удалось положить начало повой записи 
феодальных кутюмов, или кодификации права: была создана "Книга для короля" - 
она-то и образует самую старинную часть сохранившейся редакции "Иерусалимских 
ассиз". Позже, по-видимому в 50-60-х годах XIII в., "Книгу для короля" 
дополнили другие записи, произведенные знаменитыми законодателями 
Иерусалимского королевства - Филиппом Поварским и Жаном д'Ибелином. Они свели 
воедино все кутюмы, которые сеньоры могли бы использовать для обоснования своих 
привилегий. 
      А несколько ранее, видимо в 40-х годах XIII в., была произведена запись 
юридических норм, специально применявшихся для разбора судебных споров между 
горожанами, - "Книга ассиз палаты горожан". 
      Так со временем сложился свод законов Иерусалимского королевства. 
"Иерусалимские ассизы", следовательно, в своих отдельных частях восходят к 
различным этапам истории Латинского Востока. 
      В государствах крестоносцев действовали и другие сборники права: 
собственно, в каждом из этих государств существовали свои "Ассизы", но почти 
никакими сведениями о них мы не располагаем. 
      "Иерусалимские ассизы" - к этому и сводится их содержание детальнейшим 
образом определяют порядок феодальной службы, права сеньоров, обязанности 
вассалов, регулируют взаимоотношения между ними. Здесь обстоятельно 
формулируются условия, на которых вассалы несут службу сюзерену, 
устанавливается, в каких случаях король или кто-либо иной вправе лишить вассала 
его феода. Если, например, сеньор незаконно отнял лен у вассала, то все 
остальные вассалы этого сеньора непременно обязаны помочь потерпевшему вернуть 
свои владения. Они могут уклоняться от службы сюзерену, будь то сам король, 
коль скоро он нарушил права кого-либо из своих вассалов. Король мог отобрать 
лен у вассала не иначе как только по приговору курии. В некоторых 
обстоятельствах вассалам даже предоставлялись право не пропускать короля через 
свои владения. 
      Крестоносные феодалы ревниво заботились о том, чтобы сюзерен не 
предъявлял к ним чрезмерных требований, не ущемлял их самостоятельности. Все 
свои действия король Иерусалимский должен был согласовывать с собственными 
ленниками: он не мог принять ни одного решения без санкции баронов, так же, 
впрочем, как и они не могли этого сделать без соизволения своих субвассалов. 
      Иными словами, в порядках Иерусалимского королевства, зафиксированных в 
"Ассизах", получила наиболее полное, или, по определению Ф. Энгельса, 
классическое, выражение система феодальной раздробленности. При этой системе 
королевская власть была обречена на бессилие. Такая ситуация сделалась, однако, 
типичной для политического устройства Иерусалимского королевства лишь в XIII в. 
В первые же десятилетия его истории, когда рыцарству, добивавшемуся расширения 
территории своих владений, приходилось держаться сплоченно, наметились 
кое-какие признаки укрепления центральной власти. Даже при Бодуэне III 
(1143-1163) действовало правило, по которому король мог в 12 предусмотренных 
законом случаях отобрать фьеф у вассала, не обращаясь за согласием в феодальный 
совет. Тенденции такого рода, однако, развивались противоречиво, и в общем уже 
к середине XII в. верх явно стали одерживать центробежные силы: их 
носительницей выступила поднявшаяся во второй четверти столетия феодальная 
аристократия. Тем не менее централизаторские тенденции временами давали себя 
знать и позднее - по мере того, как отношения завоевателей с порабощенным 
населением и соседними мусульманскими государствами приобретали все большую 
напряженность, обострялась внутренняя социальная борьба, принимавшая обычно 
форму этническо-религиозной вражды, а войны с сельджуками и арабами становились 
все более длительными и затяжными. В этих условиях мелкие и средней руки 
владельцы стремились сплотиться вокруг королевского трона. Со своей стороны, и 
королевская власть старалась прочнее привязать к нему рыцарей всех рангов. 
      Одна из таких попыток была предпринята в правление короля Амори I. Когда 
в 1162 г. владетельный и кичливый барон Жерар из г. Сайды, превращенного им в 
пиратское гнездо (откуда, по словам Михаила Сирийца, он "причинил много зла и 
христианам и туркам"), ни с того ни с сего лишил своего ленника феода, рыцари 
решительно выступили против подобного акта явного произвола. Король Амори I 
взял их сторону. В 1163 г. была издана "Ассиза об очередности вассальной 
службы", в силу которой король объявлялся высшим сюзереном для всех феодалов 
Иерусалимского королевства: любой держатель лена, чьим бы вассалом он ни 
являлся, отныне обязан был стать прямым вассалом короля и повиноваться ему как 
верховному сеньору. Эта "Ассиза", напоминающая аналогичные установления, 
принятые, например, пря Вильгельме Завоевателе в Англии, существенно ущемляла 
права крупных баронов и, напротив, расширяла прерогативы королевской власти. 
      Так в политическом строе государств крестоносцев формировались и 
действовали элементы государственной централизации. Однако в отличие от 
сходного процесса, развертывавшегося на Западе и завершившегося там 
образованием феодальных монархий, в которых королевская власть продолжала и в 
дальнейшем укрепляться, на франкском Востоке ничего подобного не произошло: 
здесь этот процесс оборвался и в конечном счете возобладали тенденции 
феодального сепаратизма. Как это ни парадоксально, сама "Ассиза об очередности 
вассальной службы" обернулась против королевской власти и пошла на пользу 
именитой аристократии. В королевской курии, куда отныне приглашались все 
владельцы ленов (в чем бы сами эти лены ни состояли), фактический перевес 
принадлежал знати: мелкие рыцари целиком зависели от воли высоких баронов. 
      В пределах своих поместий сеньоры были совершенно независимы. Им 
принадлежала высшая судебная власть, они творили суд и расправу, имели право 
объявлять войну и заключать мир, а многие даже чеканить свою монету. Общая 
обстановка в государствах крестоносцев не благоприятствовала сколько-нибудь 
полному развитию пентрализаторских тенденций; уже в XIII в., когда сами 
владения западных сеньоров на Востоке постепенно сократились, эти тенденции 
окончательно заглохли. 
      Постоянные распри между соперничавшими друг с другом феодалами, раздоры 
вассалов с сеньорами, феодальные мятежи против королей, сопровождавшаяся 
интригами борьба за власть, которую вели придворные клики и группировки, - 
таковы характерные черты политической жизни франкских государств. Заговоры не 
прекращались даже в роковые для существования этих государств времена. Так, 
когда над Иерусалимским королевством сгустились грозные тучи - египетская 
держава Садах ад-Дина в начале 80-х годов XII в. все больше угрожала 
владычеству крестоносцев на Востоке, - со всей силой разгорелась острая вражда 
двух феодальных партий. Одну возглавляли мать хилого здоровьем и слабовольного 
короля Бодуэна IV Агнеса де Куртенэ (успевшая уже четырежды поменять мужей) и 
ее брат сенешал Жослэн III, другую - граф Раймунд Триполийский. 
      Как раз в эти годы в Иерусалимском королевстве началось быстрое 
возвышение недавно прибывшего из Пуату барона по имени Ги де Лузиньян. 
Покровительствуемый королевой-матерью, он в 1180 г. женился на овдовевшей 
сестре Бодуэна IV Сибилле и в расчете на свои приобретенные таким путем 
родственные связи стал прокладывать себе дорогу к королевскому трону. Его 
притязания натолкнулись на противодействие баронов-старожилов: войска Раймунда 
Триполийского и его союзника князя Боэмунда III Антиохийского вторглись в 
пределы Иерусалимского королевства. Графа Триполийского поддержали видные 
сеньоры из числа потомков стародавних пришельцев, прочно осевших в Восточном 
Средиземноморье, - Бодуэн из Рамлы, Бальян д'Ибелин, Ренэ из Сайды и многие 
другие. Между тем в войнах с мусульманами Иерусалимское королевство терпело 
неудачу за неудачей. Раздраженный потерями, виновником которых сочли Ги 
Лузиньяна, уже добившегося поста регента королевства (королевского бальи), 
Бодуэн IV назначил на эту должность графа Раймунда Триполийского, передав ему 
во владение и Бейрут. После этого вражда обеих феодальных партий заполыхала с 
новой силой. Упомянутые события происходили в годы, когда решалась участь 
самого Иерусалимского королевства: его дни были, в сущности, сочтены, но это не 
мешало придворным склокам. 
      3.6. Торговля 
      Политической централизации препятствовало и отсутствие сколько-нибудь 
прочных и постоянных экономических связей между государствами крестоносцев, 
равно как и в каждом из них. Торговля играла значительную роль в хозяйственной 
структуре Иерусалимского королевства, но это была главным образом торговля либо 
с Западной Европой, либо с мусульманским "хинтерландом". Она находилась 
преимущественно в руках итальянских и провансальских купцов - венецианцев, 
генуэзцев, пизанцев, анконцев, амальфитанцев, марсельцев. 
      В свое время они оказали (и продолжали оказывать в XII-XIII вв.) 
крестоносному рыцарству немалые услуги, снабжая его оружием, провиантом, 
осадными механизмами, подвозя людские подкрепления. Все эти услуги были им с 
лихвой оплачены. Западные купцы получили в портовых городах Сирии и Палестины 
обширные права и привилегии. 
      Эти права и привилегии были троякого рода. Некоторые из них имели 
территориальный характер: итальянским и прочим европейским купцам предоставили 
в приморских городах кварталы с жилыми домами, складскими помещениями, с 
обязательными бассейном и баней, пекарней, церковью и, конечно, рынком. Другая 
категория привилегий принадлежала к сфере сугубо юридической, которая для людей,
 систематически заключавших коммерческие сделки, являлась весьма существенной. 
Привилегии этой, второй категории представляли собой разного рода изъятия из 
местного правопорядка. Так, купец или ремесленник-генуэзец, поселявшийся на 
Востоке, в отведенном для выходцев из данного города квартале, мог быть судим 
только по законам своей республики, и притом не иначе как ее консулом; мало 
того, вообще любой житель этого квартала подпадал под действие генуэзских 
законов. По сути дела, купцы, будь то генуэзцы, пизанцы, венецианцы, в меньшей 
степени марсельцы, барселонцы и т.д., пользовались в облюбованных ими гаванях 
правами экстерриториальности. 
      Привилегированные поселения итальянских негоциантов, располагавшиеся 
обычно как бы полукругом вблизи гавани, подчас занимали до одной трети 
городской территории. Они стали опорными пунктами торговых сношений Запада с 
Левантом (по-французски "Levant" - "восход"). 
      Из Венеции, Генуи, Пизы, из Марселя и Монпелье, с берегов туманной 
Британии, из солнечной Барселоны в XII-XIII вв. регулярно снаряжались на Восток 
флотилии купеческих кораблей. Их грузили различными товарами, прежде всего 
мукой (ведь в государствах крестоносцев своего хлеба не хватало); туда везли 
также строительный лес, металлы (медь и олово - из Англии), кожи и сукна 
(выделывавшиеся в городах Южной Франции) , коней, наконец, живой товар - рабов, 
его поставщиками выступали в первую очередь венецианские торгаши. 
      В Акре, Яффе, Тире, Сайде, Бейруте, распродав привезенное, западные купцы 
наполняли свои весельно-парусные барки новым грузом, за которым, впрочем, 
иногда отправлялись даже в глубь мусульманских областей, на тамошние рынки. 
Закупленные в портовых городах Леванта или в более отдаленных центрах 
мусульманской торговли товары перевозили в Европу: из заморских стран 
доставляли шелковые и хлопчатобумажные ткани, изготовленные искусными 
сирийскими мастеровыми, корзины с фруктами, мускатным орехом, мешки с 
тростниковым сахаром, бурдюки и бочки с винами. Запад получал также из Леванта 
шелк-сырец и кипы хлопка из внутренней Азии, мускус из Тибета, египетское 
стекло, стеклянные изделия и красящие вещества, пряности из Индии (перец, 
гвоздику, корицу), древесную смолу, аравийский ладан и амбру, жемчуг и 
драгоценные камни, слоновую кость из стран Африки. Все это и многое другое с 
большой выгодой сбывалось на западноевропейских рынках. 
      Торговля, которой занимались прежде всего североитальянские купцы, была 
для них весьма прибыльной: помимо территориальных и юридических привилегий они 
обладали еще и разнообразными привилегиями коммерческого и фискального свойства.
 До нас дошло множество хартий (грамот), которыми государи и князья, крупные и 
средней руки сеньоры, властвовавшие над теми или иными городами Восточного 
Средиземноморья, жаловали приезжим купцам эти привилегии, имея в виду 
способствовать их деловой активности в своих владениях, а в ее активизации эти 
феодальные правители были кровно заинтересованы, поскольку кое-что от торговых 
операций перепадало и в их казну. Так, сохранились хартии, снижавшие ввозные и 
вывозные пошлины на пристанях и внутренних городских рынках: пизанцам - в Яффе, 
венецианцам, амальфитанцам и тем же пизанцам - в Антиохии и пр. 
      Торговые привилегии, даровавшиеся купечеству, обычно не означали полной 
свободы от уплаты каких бы то ни было налогов вообще, хотя встречались и такие 
случаи. Как правило, однако, привилегии коммерческого характера сводились к 
частичному освобождению от торговых пошлин. Так, Жан д'Ибелин, сеньор Бейрута, 
в одной из жалованных грамот, освобождая генуэзцев от портового сбора, тем не 
менее обязывает их платить с продажи и покупки вина, зерна, посуды. Иногда 
взимались особые пошлины за торговлю лошадьми и рабами; подчас купцов 
освобождали от уплаты пошлин при продаже товара, но взимали пошлины с покупки, 
или наоборот. 
      Важную торговую привилегию составляло право купцов пользоваться на 
Востоке мерами и весовыми единицами своего города: подобную привилегию 
венецианцы, например, получили в Акре в 1123 г. Как и все другие, эта 
привилегия тоже предоставлялась в различных вариантах, имела всяческие 
градации: например, пизанские купцы могли пользоваться мерами и весами, 
принятыми в их родном городе, торгуя с кем бы то ни было, а купцы из Прованса - 
только в тех случаях, когда они заключали сделки со своими же 
соотечественниками, и т.д. В портовых городах функционировали особые учреждения 
и должностные лица, ведавшие взиманием торговых пошлин в гаванях и на рынках. 
Вход в гавань нередко преграждался цепью (поднимавшейся или опускавшейся по 
мере надобности); вот почему эти учреждения (а они занимались также 
разбирательством тяжб по поводу сбора портовых пошлин, конфликтов из-за 
причалов и прочих морских дел) назывались "Палатами цепи", а их чиновники - 
"цепными бальи". В правление Амори I была учреждена особая Рыночная палата, к 
которой со временем перешли судебные функции в отношении горожан-иноверцев. 
Изредка контроль за торговыми сборами в гавани или на рынке передавался 
администрации (консулам) экстерриториальных кварталов таким правом, в частности 
в Акре, обладали пизанцы. 
      Как бы то ни было, но оживленная торговля, происходившая в портовых 
городах Латинского Востока, не создавала экономических предпосылок для его 
политической консолидации: торговля эта была обращена вовне, в сторону внешних 
рынков, фактически она являлась посреднической, причем сами итальянские и 
южнофранцузские купцы по отношению друг к другу были прямыми конкурентами. 
Подчас они вели между собой ожесточенные войны, вовлекая в них и феодальных 
сеньоров. Во время одной из таких торговых войн, развязанной генуэзцами в 
середине XIII в., город Акра был наполовину разрушен, в нем погибло почти 20 
тыс. человек. Более или менее устойчивая политическая централизация не могла 
при подобных условиях получить развития: она была лишена экономической основы. 
      3.7. Церкви и монастыри 
      Особое место занимала в государствах крестоносцев церковь. В 
Иерусалимском королевстве было создано пять архиепископств и девять епископств, 
а также учреждено много монастырей. За свое участие в Крестовом походе церковь 
получила изрядную долю захваченных земель: к католическим прелатам перешли 
владения, принадлежавшие раньше мусульманскому духовенству, а отчасти и 
христианским церквам, в том числе греческой. Некоторые из церковных владений по 
размерам не уступали владениям светских князей. Так, архиепископство 
Назаретское в XIII в. насчитывало около двух десятков поместий. Обширными 
поместьями располагали в Палестине иерусалимские патриархи, клир церкви Святого 
Гроба. 
      План-схема: "Иерусалим под властью крестоносцев". - файл Ch_3.gif 
      Католические иерархи стали влиятельной частью феодалов на Востоке. 
Епископы в своих владениях выступали такими же полновластными сеньорами, как 
графы и бароны. Рыцари являлись даже вассалами отдельных епископов (так, у 
епископа Лидды было десять подвассальных рыцарей). Светские сеньоры, 
заинтересованные в поддержке церкви, передавали ей в дар земли и движимое 
имущество. Да и сами церковники пользовались любым случаем, чтобы прибрать к 
рукам побольше фьефов, в частности тех рыцарей, которые не прочь были получить 
взамен поместий звонкую монету. Иерусалимским королям пришлось даже принять 
меры к охлаждению стяжательских страстей пастырей: церковным учреждениям 
запретили покупку фьефов, а рыцарям - дарения, ибо под видом таковых подчас 
совершалась продажа. 
      Солидные средства поступали церковным учреждениям от десятины. Ранее 
неизвестная в восточносредиземноморских странах, она была введена исключительно 
в интересах церкви. Иногда короли и бароны узурпировали ее права на десятину, и 
тогда разгорались бурные конфликты между светскими и церковными 
землевладельцами. Государи и князья стремились также урезать остальные статьи 
доходов высших церковных сановников: в 1101 г., например, Бодуэн I потребовал 
от патриарха уступить казне долю поступлений, которые шли патриаршеству с 
паломников. Сами церковные магнаты часто тоже препирались между собой из-за 
всякого рода доходов. О крупных размерах имущества церковных учреждений 
сохранилось немало сведений и в документах, и в рассказах хронистов. Один 
только Бог может оценить сокровища иерусалимского патриарха, писал в конце XII 
в. арабский историк Ибн аль-Асир. Значительными ценностями распоряжались и 
монастыри - Сионский, Иосафатский и др. 
      Папство стремилось держать под контролем новые владения католической 
церкви. Легаты апостольского престола почти ежегодно бывали в Святой земле. 
Через своих посланцев папы вмешивались в выборы патриархов, хотя формально это 
право принадлежало всецело духовенству и баронам Иерусалимского королевства. 
Иногда обстоятельства складывались таким образом, что на патриарший престол 
претендовали одновременно несколько лиц. В этих случаях легаты старались 
провести кандидата, угодного Риму. Первый иерусалимский патриарх - Даимберт 
Пизанский (1099-1102), вступивший в конфликт с Бодуэном I, смещался и 
восстанавливался в своей должности четыре раза. 
      Иными словами, папы, стремясь закрепить позиции римской церкви в ее новых 
владениях, неустанно заботились о том, чтобы там соблюдались земные интересы 
наместников св. Петра. 
      3.8. Причины слабости Латино-Иерусалимского королевства 
      Господство западных завоевателей на Востоке не было прочным. Их 
государства представляли собой маленькие, слабо связанные между собой княжества.
 Они тянулись узкой полосой вдоль восточносредиземноморского побережья и были 
разбросаны на большой территории: Антиохия отстояла от Иерусалима более чем на 
300 км, Эдесса - почти на 200 км от Антиохии. Восточная граница этих государств 
- она постоянно изменялась - растянулась в общем на расстояние свыше 1 тыс. км. 
Между тем сами крестоносцы жили главным образом в городах и в укрепленных 
замках: они не чувствовали себя в безопасности. Даже возле небольших деревушек 
вроде аль-Биры в окрестностях Иерусалима или Дабурии у подножия горы Тавор 
приходилось сооружать башни и иные укрепления. Хрупкие узы вассалитета были 
единственной основой, соединявшей местных феодалов с центральной властью. Уже в 
правление Амори I прекратился рост числа фьефов - поместий: сказывалась 
нехватка земель. Отсюда - ограниченность ресурсов для пополнения рядов 
рыцарства и слабость самих рыцарских контингентов в государствах крестоносцев. 
      С юга Иерусалимскому королевству угрожал Египет. Нападения египтян 
приходилось отражать чуть ли не ежегодно как с суши, так и с моря: не было 
такого прибрежного города, который бы не атаковали - и порой не без результатов 
- египетские корабли. Неоднократно и крестоносцы, со своей стороны, порывались 
захватить эту страну. В 1104 г. Бодуэн I уже уступил генуэзцам третью часть 
"Вавилона" (Каира) - настолько иерусалимский король был уверен в своей победе 
над Египтом, которой так и не суждено было быть одержанной. 
      Некоторый прогресс в этом направлении оказался достигнут только в 
середине XII в.: в 1153 г. крестоносцы овладели Аскалоном. Ряд попыток 
завоевать долину Нила предпринял в 60-х годах король Амори I, однако никаких 
сколько-нибудь долговременных успехов даже против внутренне ослабевшего к тому 
времени Египта он не сумел достичь. Лишь иногда там удавалось получать богатую 
добычу, взимать дань с египетских правителей и выбивать коммерческие привилегии.
 В 1167 г. войска Амори I оккупировали саму Александрию: на Фаросском маяке был 
поднят королевский флаг. Вскоре, однако, из Александрии пришлось уйти. 
      Со стороны Сирийской пустыни на государства крестоносцев совершали набеги 
отряды сельджукских атабегов и эмиров. Правда, на границе были сооружены мощные 
крепости вроде "Скалы пустыни", но они не в состоянии были полностью оградить 
франкские княжества, в особенности северные, от этих подчас внезапных и 
энергичных налетов. Много раз крестоносцы предпринимали усилия для того, чтобы 
овладеть большими городами Сирии - Дамаском и Халебом; все эти старания, однако,
 заканчивались неудачами. 
      Западные захватчики вечно враждовали друг с другом. Дележ добычи, 
распределение ленов и должностей давали поводы к бесконечным раздорам среди 
крестоносцев всех поколений. Если в эпоху основания латинского владычества на 
Востоке баронов связывало в какой-то мере единство, пусть и поверхностное, 
религиозных целей, то в дальнейшем оно уступило место все более обострявшимся 
противоречиям реальных интересов завоевателей. Соображения, касавшиеся 
политических, военных или хозяйственных выгод, всегда брали верх над мотивами 
религиозного порядка. Поэтому "франкские и мусульманские князья, - пишет 
американский историк Г.С. Финк, - легко забывали взаимную вражду и становились 
союзниками, если того требовали их дипломатические и военные интересы". Правда, 
дружественные отношения франков с мусульманами тоже продолжались недолго. 
Затишье, во время которого производился обмен пленниками, налаживались 
дипломатические контакты, бароны и эмиры наносили любезные визиты друг другу и 
состязались между собой в выражениях рыцарской куртуазности, обычно скоро 
прекращалось, и война вновь разделяла недавних союзников или друзей. Усама ибн 
Мункыз рассказывает, как некий князь, прибывший на паломничество и 
остановившийся при дворе короля Фулько, "подружился со мной, привязался ко мне 
и называл меня "брат мой"; между нами была большая дружба, и мы часто посещали 
друг друга". Когда же чужестранец предложил писателю, чтобы тот послал с ним в 
Европу любимого сына Мурхафа - "пусть он посмотрит на наших рыцарей, научится 
разуму и рыцарским обычаям", - Усама решительно отказался. "Мой слух, - пишет 
он, - поразили эти слова, которых не мог бы произнести разумный; ведь если бы 
даже сын мой попал в плен, плен не был бы для него тяжелее, чем поездка в 
страну франков". 
      Отношения пришельцев с местной знатью были в целом проникнуты недоверием. 
Восточные феодалы, с которыми потомкам первых крестоносцев и случалось порой 
сближаться, в душе всегда презирали кичливых и заносчивых франков. Последние 
выглядели в их глазах дикарями. Усама ибн Мункыз, образованнейший человек своей 
эпохи, большой книголюб (его библиотека насчитывала 4 тыс. томов, и, когда 
однажды от рук франков пропало все его имущество, он более всего сокрушался по 
поводу гибели библиотеки - именно это "останется раной в моем сердце на всю 
жизнь", - писал он), считал франков "только животными, обладающими достоинством 
доблести в сражениях и ничем больше, так же как и животные обладают доблестью и 
храбростью при нападении". 
      
      Господствующий класс государств крестоносцев был весьма немногочислен. 
Под началом иерусалимских королей, как видно из документов, никогда не состояло 
свыше 600-700 конных рыцарей (вассалов и субвассалов), обычно же на службу к 
ним являлось гораздо меньше воинов. Численность войска Бодуэна I не 
превосходила размеров современного батальона! Состав гарнизона среднего города 
равнялся 30-80 рыцарям. Даже при условии "всеобщей мобилизации" латинян, 
способных носить оружие, королевство могло выставить не более 2 тыс. 
тяжеловооруженных рыцарей и 20 тыс. легковооруженных стрелков. 
Привилегированная верхушка Латинского Востока жила среди озлобленного, 
враждебно настроенного и гораздо более многолюдного по сравнению с франкским 
местного населения, представляя собой как бы военный лагерь, окруженный и, по 
выражению Ж. Прауэра, постоянно осажденный противником. По исчислениям 
историков, франкские колонизаторы, селившиеся в городах и крепостях, составляли 
к концу 80-х годов XII в. не более 100-120 тыс. Сил одних только вассалов было 
недостаточно для того, чтобы держать в покорности это население и одновременно 
отражать нападения соседей мусульман. 
      3.9. Новые пилигримы и их служба 
      Короли и князья старались восполнять нехватку собственных воинских 
ресурсов тем, что дополнительно к рыцарям-вассалам вербовали наемников - из 
числа тех пилигримов, которые после Первого Крестового похода зачастили в 
Святую землю, не имея большей частью намерений обосновываться там навсегда. 
Каждому рыцарю-пилигриму король платил приличную сумму (по более поздним данным,
 400-500 безантов в год - больше того, что приносил средний рыцарский лен из 
двух деревень своему держателю). Однако рыцари-пилигримы ненамного увеличивали 
обороноспособность франкских государств. Ведь эти рыцари оставались в Палестине 
на короткое время. 
      Характерную черту общественной жизни государств крестоносцев составляла 
текучесть католического населения. В первые десятилетия XII в. бедняки и рыцари 
продолжали отправляться с Запада на Восток в поисках земель и добычи. Плачевная 
участь крестьян-крестоносцев Петра Пустынника и крестьянско-рьщарских ополчений 
1101 г. не обескуражила феодальных авантюристов, а тяжкое положение 
земледельцев в Европе по-прежнему гнало их на стезю Господню. Ежегодно, перед 
пасхой и в конце лета, суда венецианских, пизанских, амальфитанских, 
марсельских купцов доставляли в портовые города франкских государств партии 
паломников из Южной Франции, Италии, Германии, Фландрии. На плече у пилигримов 
был нашит крест, но в подавляющем большинстве своем они отправлялись в 
Палестину не только для того, чтобы помолиться в церкви Святого Гроба, 
искупаться в р. Иордан и унести домой пальмовую ветвь с ее берегов. Некоторые, 
самые оборотистые, прихватывали в дорогу разные товары, с тем чтобы сбыть их в 
святых местах и таким путем оправдать дорожные расходы (с Востока они также 
увозили закупленное там для перепродажи на родине). Другие погружались почти с 
пустыми руками на вместительные корабли итальянцев и провансальцев, но втайне 
лелеяли мысль любым способом разжиться в восточных странах. 
      Немало было среди паломников всякого рода выбитых из жизненной колеи 
людей. Католическая церковь, проявляя христианское "милосердие", подчас 
заменяла смертную казнь людям, совершившим уголовные преступления, 
паломничеством в Иерусалим: пусть грабят и убивают там, в земле обетованной, на 
пользу католицизму - такова была истинная подоплека этого "милосердия". И вот, 
как говорит немецкий летописец Бурхардт, посетивший святые места в 1282 г., 
"кто сделал что-нибудь плохое - убийца, грабитель, вор, клятвопреступник, - тот 
отправляется за море, на Восток, якобы для того, чтобы смыть преступление, а на 
деле потому, что из страха перед возмездием не рискует остаться дома. Они 
устремляются сюда со всех сторон, - пишет он, - меняя только небо, под которым 
живут, но не нравы. Истощив свои средства, они начинают творить еще худшее, чем 
то, что делали раньше". Примерно в том же духе характеризует таких паломников и 
Жак де Витри: он тоже упоминает среди них воров, убийц, пиратов, пьяниц, 
игроков, беглых иноков и монахинь, блудниц и т.п. Из таких "святых" людей в 
значительной мере рекрутировались подкрепления, которые римско-католическая 
церковь направляла в государства крестоносцев. 
      Новоприбывшие паломники в скором времени уезжали в Европу. Рыцари, уже 
раньше обосновавшиеся на Востоке, относились к этим искателям наживы с 
откровенной неприязнью. Использовать их помощь против сельджуков или египтян - 
это было одно, допускать же их надолго к источнику своего обогащения - грабежу 
подвластного населения - совсем другое. В глазах старожилов они представлялись 
нежелательным элементом. Выразительно писал об этих настроениях безвестный 
"Продолжатель Сенблезских анналов": франки, по его словам, сильнее страшились 
доблести латинян, приезжавших с Запада, чем коварства язычников, и потому 
старались воздвигнуть первым возможно больше препятствий. 
      Часто случалось, что войны с сельджуками, которые крестоносные рыцари 
начинали совместно со вновь явившимися к ним на подмогу пилигримами, 
заканчивались безрезультатно только потому, что, пока паломники дрались с 
"погаными", их союзники, не дожидаясь исхода битвы, уже после полупобеды 
спешили заключить мир с противником. 
      3.10. "Бедные рыцари Христа" 
      Чтобы упрочить положение государств крестоносцев изнутри и извне, в 
начале XII в. в Палестине были учреждены военно-монашеские организации, или 
ордены: иоаннитов (госпитальеров) и тамплиеров. Позднее, в период Третьего 
Крестового похода, образовался еще один орден - Тевтонский, объединивший 
немецких рыцарей. Кроме того, на протяжении последних десятилетий XII в. и в 
XIII в. возникли религиозные братства - близкие по характеру к орденам (а в 
некоторых случаях даже формально связанные с ними узами вассалитета) военные 
объединения горожан. Известно восемь таких ополченческих братств, возникших 
начиная с середины 70-х годов XII в.: братство святых Андрея и Петра, 
обосновавшееся в Акре, братство пизанцев, итальянское братство Святого Духа, 
испанское - св. Якова, английское, названное именем короля Эдуарда Исповедника, 
и др. В отличие от орденов братства представляли собою временные ассоциации, 
включавшие в свой состав земляков-пилигримов, главным образом купцов и 
ремесленных мастеров, прибывавших по делам в Иерусалимское королевство и 
вынужденных в силу обстоятельств принимать участие в борьбе с мусульманами (так,
 одно время ректорами, т.е. предводителями братства Святого Духа, состояли два 
золотых дел мастера). Другое отличие братств от орденов заключалось в том, что 
некоторые из них (например, братство св. Георгия в Лидде и Вифлееме) объединяли 
и восточных христиан-несториан, и мелкитов. 
      Ордены по внешнему облику тоже были религиозными сообществами. Вступая в 
них, рыцари приносили три традиционных монашеских обета: целомудрия, бедности и 
послушания, иначе говоря, они обязывались не обзаводиться семьей, не стремиться 
к накоплению богатств и беспрекословно повиноваться старшим по иерархии в 
ордене. Наружный вид орденских рыцарей тоже напоминал монашеский: тамплиеры 
носили белый плащ (как цистерцианцы) с красным крестом - это право им пожаловал 
папа Евгений III в 1147 г., во время первого заседания великого капитула ордена,
 собравшегося тогда в Париже; одежду госпитальеров составлял вначале черный, а 
позже красный плащ с белым крестом; одеянием тевтонских рыцарей служил белый 
плащ с черным крестом. Все эти аксессуары, однако, были не более чем символами: 
под монашеской накидкой орденских "братьев" скрывались рыцарские латы, и 
оружием рыцарей-монахов являлись копье и меч, а не проповедническое слово (хотя 
у орденов имелись и свои священники). 
      Правда, первоначально между госпитальерами и остальными орденами 
существовало некоторое различие. Орден госпитальеров возник в качестве 
организации милосердия. Он вырос на базе странноприимного дома, построенного 
еще около 1070 г. в Иерусалиме купцами из итальянского города Амальфи. Этому 
дому, или госпиталю (от латинского слова "госпиталис" "гость"), присвоили имя 
патриарха Александрийского, жившего в VII в., - св. Иоанна. Близ госпиталя (он 
находился между рынком и церковью Святого Гроба) и жили обслуживавшие его 
монахи, впоследствии вошедшие в одноименный орден, откуда его название - 
госпитальеры, или иоанниты. Они взяли на себя заботу о паломниках, прибывавших 
в Палестину: обеспечивали их питанием и жильем, лечили тех, кто заболел в пути. 
Аналогичные госпитали были ими выстроены затем и в других местах Иерусалимского 
королевства, а также в западноевропейских городах, ставших отправными пунктами 
паломничества, - в Марселе, Бари, Отранто, Мессине, равно как и в Византии 
(госпиталь св. Симеона в Константинополе и др.). Немного лет спустя после 
завоевания Палестины крестоносцами, участниками Первого Крестового похода, 
благотворительные обязанности иоаннитов отошли, однако, на задний план, и при 
втором великом магистре Раймунде де Пюи (1120-1160) их орден превратился 
преимущественно в воинское, рыцарское объединение. 
      Тамплиерам не пришлось проделывать подобной эволюции. Их орден с самого 
начала имел почти исключительно военный характер и был основан группой 
французских рыцарей в 1118-1119 гг. По известиям Гийома Тирского, писавшего 
полвека спустя, у истоков ордена якобы стояли всего девять рыцарей, которых 
возглавлял небогатый сеньор из Шампани Гуго де Пэйнс. На самом деле их было 
больше. Так или иначе, но члены ордена были "людьми меча и копья". Свое 
название - тамплиеры, или храмовники, - они получили просто потому, что главной 
резиденцией рыцарей, учредивших орден, служило помещение, находившееся с южной 
стороны дворца иерусалимского короля и примыкавшее к церкви Святого Гроба. 
Последняя была, собственно говоря, прежней арабской мечетью аль-Акса, которую 
крестоносцы превратили в церковь; арабы воздвигли мечеть - монументальное 
сооружение XI в., поддерживавшееся 280 массивными колоннами (современники 
сравнивали ее со знаменитой тогда кордовской мечетью, в действительности же 
своими размерами она вдвое превосходила ее), - на месте, где в незапамятные 
века, по преданию, находился храм царя Соломона. По-французски храм - "тампль" 
(temple); отсюда - "тамплиеры", иначе именовавшиеся еще "бедными рыцарями 
Христа и Соломонова храма". 
      Главными задачами обоих самых ранних и наиболее важных рыцарских 
сообществ (так же, как впоследствии и Тевтонского ордена) являлись оборона и 
расширение государств крестоносцев, борьба против соседних мусульманских 
владений и в случае необходимости усмирение возмущений местного населения, 
покоренного западными чужеземцами, но не покорившегося им. Этим определялось 
строго иерархическое, централизованное устройство военно-монашеских орденов, 
зафиксированное в их уставах. Во главе каждого ордена стоял великий магистр (в 
Тевтонском ордене он назывался по-немецки "гроссмейстером"). Великому магистру 
подчинялись командиры местных отделений ордена - бальяжей и провинций (более 
крупных территориальных подразделений, объединявших несколько бальяжей): это 
были магистры, прецепторы, комтуры (командоры), за которыми следовала еще целая 
лестница появлявшихся по мере разрастания орденов должностных лиц. У тамплиеров,
 например, были стольничий храма, маршал и многие другие титулованные, большие 
и меньшие, начальники. Из них составлялся совет при великом магистре - 
генеральный капитул. С середины XII в. великого магистра избирала особая 
коллегия 13 выборщиков, и он занимал свой пост пожизненно. Сходная организация 
сложилась и в других орденах. 
      Прямое и заинтересованное участие в создании и дальнейших судьбах 
военно-монашеских орденов принял апостольский престол. По замыслу пап римских 
ордены должны были всецело посвятить себя делу "защиты христианства". Именно 
для того, чтобы никакие мирские интересы не отвлекали их от выполнения этой 
миссии, члены орденов и связывали свою жизнь монашескими обетами. Особое 
значение орденские уставы, многократно дополнявшиеся и переделывавшиеся, 
придавали обету бедности. Так,   11 самого раннего устава храмовников, 
выработанного в 1128 г. на Труаском соборе под руководством прославленного 
церковного мракобеса аббата Бернара Клервоского, предписывал двум 
братьям-рыцарям есть из одной миски. Впрочем, в соответствии с   30 того же 
документа каждый рьщарь-храмовник должен был иметь трех коней. Точно так же, 
дабы ничто не вводило рыцарей-монахов в мирские соблазны и не уводило их в 
сторону от исполнения религиозного долга, им запрещены были всякие светские 
развлечения: они не могли заниматься соколиной охотой, играть в кости. 
      Папство пеклось прежде всего о собственных политических интересах: курия 
рассчитывала использовать братьев-рьщарей, главным образом храмовников, в 
качестве боевой силы апостольского престола на Востоке. 
      Заботясь о повышении престижа орденов, папы не скупились на публичные 
похвалы в их адрес. Аббат Бернар Клервоский, идя навстречу пожеланию учредителя 
ордена храмовников, сочинил целый панегирик "Во славу нового воинства". В этом 
сочинении он горячо приветствовал появление воинов-клириков, "монахов по духу, 
бойцов по оружию". Бернар Клервоский противопоставлял здесь холеному, 
тщеславному, разодетому, пышноволосому светскому рыцарю монаха-тамплиера, 
который о своей внешности вовсе не заботится, который даже не умывается и 
вообще чужд всему плотскому, но зато ведет деятельную боевую жизнь во имя 
высшей цели - служения Богу. 
      Сильнее всего превозносил автор панегирика сплоченность и 
дисциплинированность нового воинства, в котором "каждый совершенно не следует 
собственной воле, но более заботится о том, чтобы повиноваться приказывающему". 

      Вся эта апологетика, как показала история, не имела под собой основания. 
Современники свидетельствуют, что деятельность орденских братьев далеко 
отстояла от монашеских идеалов и от целей, которые преследовали покровители 
воинов-монахов. Католические государи и князья везде стремились упрочить 
имущественное благосостояние орденов в расчете на то, что братья-рыцари помогут 
франкским феодалам удержать под своим владычеством Восточное Средиземноморье. 
Расчеты эти фактически строились на песке. Уже в первые десятилетия 
существования ордена храмовников он потерпел ряд серьезных поражений от 
мусульман (в 1129 г., в 1153 г. - под Аскалоном, где в бою пали все 40 
участвовавших в нем тамплиеров  и т.д.). Тем не менее дарения и пожалования 
лились словно из рога изобилия. Со всех сторон храмовникам поступали щедрые 
пожертвования, приношения, земельные пожалования. Они получали в дар от 
светской и церковной знати богатые поместья - как на Востоке, так и на Западе. 
Во время пребывания во Франции в 1138-1139 гг. великого магистра храмовников 
Роберта Бургундского король Людовик VII подарил ордену две мельницы, дома в Ла 
Рошели, освободил тамплиеров от налогов, разрешил беспошлинно перевозить товары 
для нужд ордена. Владетель Арагона граф Раймунд Беренгар IV передал тамплиерам 
семь замков, пожаловал им десятую долю королевских доходов и т.д. 
      Сиятельные пилигримы, отправлявшиеся из западных стран в Палестину, 
поручали орденам приобретать для них в Сирии и Палестине имения, дворцы, дома в 
городах, где они могли бы останавливаться во время своего пребывания в Святой 
земле, по отъезде все это переходило в собственность орденов. Им вручались 
подчас и крупные денежные суммы. Английский король Генрих II Плантагенет во 
искупление совершенного им убийства архиепископа Томаса Бекета завещал 
тамплиерам 42 тыс. марок серебром и 500 марок золотом. Французский король 
Филипп II Август хранил государственную казну у парижских тамплиеров. В 1217 г. 
венгерский король Андраш II передал в дар тамплиерам большие ценности. Словом у 
братьев-рьщарей не было причин сетовать на свою бедность. 
      И все же они не довольствовались одними лишь приношениями. Почти вся 
энергия и госпитальеров и тамплиеров вскоре после создания обоих орденов 
сосредоточилась на самом бесстыдном стяжательстве. Любые средства для них были 
хороши - война и грабеж, торговля и спекулятивные сделки. Они не брезговали 
ничем. Гийом Тирский рассказывает, как храмовники нападали на мирные арабские 
караваны и обирали купцов; как в 1154 г. шайка тамплиеров захватила в плен 
бежавшего из Египта сына великого визиря Аббаса, Насира ад-Дина Насра, и затем 
выдала его арабам за 60 тыс. золотых. Уже в XII в. на Западе храмовников 
открыто обвиняли в алчности - за деньги они готовы были и на предательство 
"христианского дела". Вюрцбергский хронист считает, что во время осады Дамаска 
в 1148 г. рыцарями Второго Крестового похода осажденные подкупили храмовников, 
которые втайне оказали им поддержку, что и послужило одной из причин провала 
предприятия 
      И тамплиеры и госпитальеры всячески злоупотребляли своими привилегиями в 
целях обогащения и наживы. Путешествовавший по Иерусалимскому королевству 
церковный деятель Теодерик в "Книге о святых местах" (1172 г.) не без удивления 
писал о богатствах обоих орденов, о принадлежащих им жилых и хозяйственных 
постройках, о церквах в Иерусалиме, об их крепостях и замках: "Сколько богатств 
у тамплиеров - никому не дано знать". Храмовники и иоанниты подчинили себе, 
считает Теодерик, почти все города и поселения, которыми некогда изобиловала 
Иудея и которые были разрушены римлянами, не говоря уже о множестве владений в 
других странах. 
      Со временем "бедные рыцари Христа" построили десятки грузовых кораблей и 
судов для транспортировки людей. За приличное вознаграждение тамплиеры 
перевозили паломников из Европы на Восток и в обратном направлении. Храмовники 
стали образцовыми для своего времени спекулянтами. Безымянный биограф папы 
Иннокентия III передает, как в 1208 г. они продали в Сицилии зерно, которое 
должны были доставить в Святую землю: цена на хлеб в Сицилии была тогда выше, 
чем в Палестине, нужды же палестинских франков мало тревожили храмовников. 
      Накопив колоссальные богатства, братья-рыцари занялись также 
ростовщичеством и банковскими операциями. Они ссужали деньгами самых знатных 
пилигримов. Когда Людовику VII во время его Крестового похода отказали в ссуде 
генуэзцы и пизанцы, он обратился к великому магистру тамплиеров Эбрару де Барру,
 который из Антиохии выслал французскому королю, о чем тот сообщал в письме во 
Францию, "необходимые нам деньги" - весьма внушительную сумму. 
      В экстраординарных обстоятельствах светские и церковные феодалы отдавали 
на сохранение храмовникам свои ценности, и тамплиеры не стеснялись присваивать 
крупные суммы из доверенных им средств. В 1199 г. епископ Сайды в гневе отлучил 
тамплиеров от церкви за то, что они не вернули епископу Тивериадскому 
переданные им его предшественником на сохранение 1300 безантов и различное 
имущество. В Рим полетела жалоба на бесчестных банкиров. Однако Иннокентий III 
взял сторону своего воинства: он повторил вынесенный еще папой Александром III 
запрет налагать церковные кары на храмовников. Показательно, что тот же 
Иннокентий III укорял тамплиеров в алчности: их священники за два-три динара 
отправляют требы в городах, находящихся под интердиктом, отпевая отъявленных 
грешников и злодеев. В XII в. храмовники стали практиковать ссуды под залог 
земли. 
      Дома братьев-рыцарей в Париже, Лондоне, городах Южной Франции 
превратились в своеобразные центры финансовых дел, ведению которых тамплиеры 
учились у денежных людей Ломбардии. Один из великих магистров ордена (а всего 
их за его историю было 23) состоял даже в родстве со знаменитым семейством 
ломбардских банкиров. Сами римские папы охотно пользовались денежными услугами 
"бедных рыцарей": как банкирам, им поручали хранить и выплачивать звонкий 
металл, собранный папскими агентами якобы на нужды Крестовых походов, давать 
деньги взаймы сеньорам, снаряжавшимся в Палестину, и пр. По мнению современной 
западногерманской исследовательницы М. Л. Бульст-Тиле, тамплиеры в роли 
ростовщиков стали опасными конкурентами итальянских банкиров. Интересно, что 
храмовники сами изобрели и применяли сложную систему финансового 
делопроизводства: они вели бухгалтерские книги, составляли документы 
доходно-расходной отчетности и т.д. 
      Орден храмовников особенно преуспел на поприще "крестоносного бизнеса". 
Однако и госпитальеры добились немалого. В особенности усердно занимались они 
приумножением своих поместий. 
      Богатства орденов росли. Через несколько десятков лет после их создания 
орденам принадлежали тысячи деревень, лугов, виноградников, соляных промыслов, 
земельных участков в городах, в том числе рынки, всевозможные доходы от 
недвижимого и движимого имущества. Опись грамот, например, испанских тамплиеров,
 относящаяся к концу XII в., включает 444 документа о дарениях, покупках, 
завещаниях и т.д. 
      Ордены имели свои провинции не только в Латино-Иерусалимском королевстве, 
но также во Франции и Германии, в Испании и Португалии, в Чехии и Венгрии, в 
Англии и Сицилии, в Славонии (Далмации). Во время Третьего Крестового похода 
английский король Ричард Львиное Сердце, нуждавшийся в деньгах, продал (или 
заложил) храмовникам захваченный им у Византии остров Кипр: тамплиеры уплатили 
за него в 1191 г. наличными 40 тыс. безантов и 60 тыс. должны были внести 
позднее. 
      Орденские рыцари сделались жесточайшими эксплуататорами крепостных 
крестьян в своих поместьях. Не раз там поднимались восстания против "небесного 
воинства" апостольского престола. Самое мощное из них вспыхнуло весной 1192 г. 
- и как раз на Кипре. Тамплиеры, не успевшие освоить только что приобретенное 
владение и будучи немногочисленны, не сумели справиться с "мятежниками" и 
поневоле уступили остров титулярному иерусалимскому королю Ги Лузиньяну 
(титулярному, ибо, как мы увидим, Иерусалим к тому времени был утрачен 
рыцарями). 
      В XII в. ордены заняли первенствующее положение в государствах 
крестоносцев на Востоке. Им были переданы многие крепости и замки, главным 
образом пограничные: так, в 1150 г. тамплиерам, как "храбрейшим и опытнейшим в 
воинском деле людям", была навечно отдана крепость Газа, воздвигнутая для 
обороны против Египта; в 1152 г., после того как Hyp ад-Дин, нанеся поражение 
войскам графства Триполи, разрушил крепость Тортозу, ее бренные останки тоже 
отдали храмовникам. В их распоряжении находились крепости Торон де Шевалье, Бет 
Жибелин и др. Гарнизоны братьев-рыцарей размещались почти во всех городах 
Иерусалимского королевства, а также княжеств Триполи и Антиохии, повсюду у них 
имелись свои дома или казармы. 
      Современники многократно укоряли орденских рыцарей в гордыне - и не 
напрасно: ордены всячески подчеркивали свою независимость от баронов и 
епископов. Маркиз Конрад Монферратский, оборонявший Тир от Садах ад-Дина, 
утверждал, что тамплиеры "своей завистливостью вредили ему больше, чем 
язычники". Подчас они позволяли себе откровенно дерзкие выходки по отношению к 
местной церковной иерархии. Во время проповедей в храме Гроба Господня иоанниты,
 например, во всю мочь трезвонили в колокола в своих церквах, заглушая службу, 
которой руководил иерусалимский патриарх; однажды он даже пожаловался на столь 
вызывающее поведение госпитальеров римскому папе. Подчас братья-рыцари вступали 
в прямые конфликты с церковными и светскими властями. В 1155 г. госпитальеры 
совершили даже вооруженное нападение на церковь Святого Гроба. Своими разбоями 
орденские рыцари причиняли порой непосредственный ущерб самой иерусалимской 
короне, и короли вынуждены были силою унимать воинов апостольского престола. 
      Тем не менее поскольку общая численность крестоносных завоевателей, 
осевших на Востоке, была невелика, с орденами приходилось считаться; они играли 
серьезную роль в военных предприятиях крестоносцев, выступая обычно либо в 
авангарде рыцарских соединений, либо в арьергарде, прикрывая их отход. После 
утраты Иерусалима в 1187 г. ордены остались, в сущности, единственной 
боеспособной силой крестоносных государств. Понятно, что никакой политический 
шаг тут не предпринимался без участия великих магистров. 
      Однако значение орденов в жизни франкского Востока существенно 
ослаблялось тем, что оба ордена, как правило, жили не в ладах между собой. 
Алчность храмовников и госпитальеров порождала их взаимные распри. Они готовы 
были уничтожить друг друга из-за обладания какой-нибудь мельницей или рынком. В 
1179 г. папа Александр II заставил оба ордена подписать формальный мир, словно 
это были два враждебных государства. 
      К концу XII в. военно-монашеские ордены превратились во влиятельную 
военно-политическую силу и на Востоке и на Западе. В руках орденов 
сосредоточились колоссальные имущества - земельные и денежные. Масса мелких 
рыцарей из западных стран охотно потянулась в эти сообщества, привлеченная 
возможностями удовлетворить через них свои агрессивные устремления. 
      Но хотя ордены и являлись наиболее организованной силой западных феодалов 
в Восточном Средиземноморье, однако независимое положение, нарушавшее привычную 
церковную иерархию и превращавшее ордены как бы в государство в государстве, 
злоупотребление своими привилегиями, грабительские авантюры, непрестанные 
конфликты как с местной администрацией, так и между собою, высокомерие 
братьев-рыцарей - постепенно восстанавливали против них феодалов-мирян и 
феодалов-церковников, а богатства орденов вызывали зависть. По словам хрониста, 
орденские братья искали только своей выгоды, но отнюдь не жили заботами о 
"делах Христа". Естественно, что, поглощенные стяжательством, ордены были не 
способны сколько-нибудь основательно упрочить франкские завоевания на Востоке. 
      4. КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ XII в. 
      4.1. Сельджукский реванш. Проповедь Бернара Клервоского 
      В то время как крестоносцы первых поколений, обосновываясь в своих 
заморских владениях, старались упрочить здесь собственное господство, 
мусульманские княжества начали постепенно сплачиваться. На Востоке создавались 
более или менее крупные государственные объединения сельджуков. Западные 
пришельцы встречали с их стороны все усиливавшийся отпор. С каждым годом 
обострялись и отношения крестоносцев с Византией. Там косо смотрели на 
Иерусалимское королевство, территория которого когда-то принадлежала Империи. 
Особенно сильное раздражение ее Правящих кругов вызывало норманнское княжество 
в Антиохии. Флот и сухопутные войска греков то и дело покушались на границы 
этого государства, основанного Боэмундом. Положение сделалось весьма 
напряженным, когда византийский император Иоанн II Комнин (1118-1143), завоевав 
армянскую Киликию, в августе 1137 г. подступил с войсками к Антиохии и принудил 
ее князя Раймунда де Пуатье стать вассалом Константинополя. Правда, сам Иоанн 
принял обязательство добыть для Антиохии несколько городов у сельджуков (Халеб, 
Шейзар, Хаму и Хомс), но не выполнил своего обещания. В сентябре он предпринял 
даже попытку захватить Антиохию, и лишь приближение зимы вынудило его отступить.
 В 1143 г. Иоанн II был убит на охоте чьей-то отравленной стрелой. Однако 
византийская опасность для Иерусалимского королевства не миновала. 
      В августе - сентябре 1144 г. преемник Иоанна II император Мануил Комнин 
(1143-1180) организовал столь энергичный натиск на Антиохию, что, нанеся 
поражение князю Раймунду, заставил его явиться в Константинополь и возобновить 
ленную присягу. 
      А в это время сельджуки нанесли крестоносцам первый серьезный удар. 
Начало их реванша тоже относится к 1137 г., когда командующий войсками Дамаска 
Беза-Уч вторгся в графство Триполи и разгромил тамошних рыцарей. Граф Понтий 
Триполийский попал в плен и был убит. Летом 1137 г. в Триполи вступили войска 
мосульского атабега Имад ад-Дина Зенги; на этот раз сельджуки полонили графа 
Раймунда II со многими рыцарями. В ближайшие годы Зенги подчинил своей власти 
ряд сельджукских княжеств в Месопотамии (современный Ирак) и Северную Сирию. 
Любопытно, что во время его войны против Дамаска в 1139 г. последнему оказало 
поддержку Иерусалимское королевство: король Фулько, собственно, и принудил 
тогда к отступлению силы Мосула. Тем не менее в дальнейшем Зенги все же добился 
преобладания в Сирии, действуя отчасти вооруженным путем, отчасти же прибегая к 
дипломатии и брачным союзам. Все это позволило ему в октябре 1144 г. бросить 
свои войска на территорию графства Эдесского и 28 ноября осадить Эдессу. На 
помощь городу поспешили рыцарские отряды из Иерусалимского королевства, 
посланные регентшей Мелизандой, управлявшей во время малолетства Бодуэна III, 
но они прибыли слишком поздно. 24 декабря 1144 г. Имад ад-Дин Зенги захватил и 
в значительной степени разрушил город, а затем овладел многими районами 
графства. Начатое им отторжение у франков их владений в графстве Эдесском 
продолжил его сын Hyp ад-Дин Махмуд ибн Зенги (1146-1174), значительно 
расширивший территорию мусульманского господства. Долина Евфрата была 
освобождена от франкского владычества. 
      Падение Эдессы создало серьезную опасность для всех остальных государств 
крестоносцев на Ближнем Востоке, прежде всего для Антиохии. В ноябре 1145 г. к 
римскому папе Евгению III были направлены послы из Иерусалима и Антиохии. В 
Витербо прибыл епископ Джабалы с просьбой принять меры к тому, чтобы 
"победоносная храбрость франков" защитила восточные владения графов и виконтов 
от новых напастей. 
      Внутриполитическая обстановка в Европе складывалась в то время 
неблагоприятно для папства: вновь обострилась так называемая борьба за 
инвеституру, осложнились отношения с Сицилийским королевством, в самом Риме 
против папы выступили республикански настроенные городские низы (это движение 
связано с именем знаменитого Арнольда Брешианского), и папе, казалось бы, было 
не до новых авантюр на Востоке. Тем не менее уже 1 декабря 1145 г. он подписал 
буллу, призывавшую к Крестовому походу. Это была первая в истории крестоносная 
булла папства. Евгений III адресовал ее во Францию, приглашая короля Людовика 
VII встать на защиту веры. Папа потребовал снарядить войско для отмщения 
мусульманам и обещал участникам предприятия полное покровительство 
апостольского престола, отпущение грехов, освобождение от податей. Чтобы 
приобрести средства на участие в войне, рыцарям было разрешено закладывать свои 
имения. Снова, как и полвека назад, на Западе развернулась широкая кампания в 
пользу Крестового похода: Гроб Господень - в опасности! 
      Наиболее энергичным вдохновителем нового похода на Восток и его 
непосредственным организатором выступил глава монашеского ордена цистерцианцев, 
влиятельный бургундский аббат Бернар Клервоский (1091-1153). Именно ему Евгений 
III поручил проповедь священной войны. Сам папа, поглощенный своими 
итальянскими и общеевропейскими делами, был не в состоянии вплотную заниматься 
подготовкой этого предприятия. Бернар Клервоский, воинствующий фанатик, 
которого уже современники называли "чудищем нашего столетия" и который позже 
был причислен церковью к лику святых, давно проявлял большой интерес к судьбам 
государств крестоносцев. Как мы уже знаем, он содействовал учреждению ордена 
тамплиеров. Бернар призывал их к беспощадному истреблению мусульман, к захватам 
во славу церкви земель "нехристей", к распространению там власти римского 
престола. "Язычников не следовало бы убивать, - писал аббат в своем "Похвальном 
слове новому воинству рыцарей храма", - если бы их можно было каким-либо другим 
способом удержать от слишком большой вражды или угнетения верующих. Ныне же 
лучше, чтобы они были истребляемы". Это был один из основных пунктов программы 
воинствующего католицизма, выдвинутых прелатом, который принял на себя роль 
главного проповедника нового Крестового похода. 
      В XII в., как и накануне Первого Крестового похода, атмосфера социальной 
борьбы на Западе вновь накалилась. Сервы возмущались непосильными оброками и 
произволом сеньоров. Перед светскими и церковными феодалами встал и новый 
серьезный противник - города, которые в XI в. подавали только первые признаки 
жизни, да и то главным образом в Северной Италии и во Франции. К этому времени 
они бурно росли уже и в Германии и в Англии. Под защиту городских стен бежали 
деревенские крепостные, стремившиеся обрести свободу. "Городской воздух делает 
свободным", гласила популярная поговорка. Вот эти-то беглые крестьяне, 
занявшиеся ремеслом, и поднялись против сеньориального гнета: подчас в открытой 
вооруженной борьбе с графами и епископами они добивались признания своих 
вольностей. 
      Дух мятежа распространялся все шире. То там, то здесь вспыхивали движения 
еретиков, выражавшие протест сельских и городских низов против феодальных 
порядков. Это было время, когда, по словам вольнодумца Абеляра, рождалась 
"тысяча ересей". Они разрастались во Франции и Фландрии, в Англии и прирейнской 
Германии. Католическая церковь со всей энергией взялась за искоренение ересей, 
и как раз Бернар Клервоский еще до Крестового похода составил себе репутацию 
злобного душителя свободной мысли. Он обрушился всеми карами на "нечестивого" 
Абеляра, осмелившегося прославлять могущество разума в противовес авторитету 
церковных догм, и на его многочисленных последователей. В XII в. запылали 
костры, на которых церковь жгла еретиков. Однако мятежный дух не поддавался 
пламени. 
      В такой обстановке церкви пришелся очень кстати разгром сельджуками 
одного из крестоносных государств на Востоке. Церковные иерархи решили снова 
разжечь воинственно-религиозный фанатизм, рассчитывая на то, что с его помощью 
удастся положить конец бунтарским настроениям на Западе: пусть волна 
крестоносного воодушевления, возбужденного церковью, зальет разгорающийся пожар 
народного недовольства. 
      Падение Эдессы было использовано для того, чтобы вновь бросить клич, 
призывавший к спасительной войне против "неверных". Как и в конце XI в., верхи 
католической церкви ставили своей основной задачей обеспечить благополучие 
правящего класса на Западе; как и тогда, они стремились вместе с тем 
удовлетворить своекорыстные интересы светских и церковных феодалов, упрочить 
собственный престиж. 
      31 марта 1146 г. Бернар Клервоский прибыл на совещание французских 
баронов, церковных сановников и знатных рыцарей в Везеле (Бургундия). С 
возвышения, сооруженного в открытом поле, он выступил перед скопищем людей, 
прочитал крестоносную буллу папы и произнес пылкую речь о необходимости новой 
священной войны. Тут же аббат стал раздавать знаки креста, приготовленные 
заранее. Когда их не хватило, Бернар разодрал свое монашеское одеяние, из 
которого также наделали крестов. 
      После совещания в Везеле Бернар Клервоский совершил турне по городам 
Франции, а в октябре 1146 г. побывал в прирейнской и Южной Германии. Повсюду он 
побуждал рыцарей и простой народ принять участие в Крестовом походе. В своих 
посланиях и устных выступлениях этот слуга римской церкви обращался не только к 
"добрым католикам", но также к ворам, убийцам, преступникам всякого рода, 
увещевая их снискать себе прощение грехов борьбой за Святую землю. Так 
вербовалась новая рать католической церкви. 
      Активно включились в пропаганду Крестового похода монахи цистерцианского 
ордена. Некоторые из них оказались даже своеобразными конкурентами Бернара 
Клервоского. Одним из первых результатов фанатических выступлений некоего 
монаха Рудольфа явилась новая полоса еврейских погромов в прирейнских городах 
(Кёльне, Майнце, Вормсе, Шпейере), а также в Северной Франции и Англии. 
      На призывы Бернара Клервоского и разосланных им во все стороны церковных 
проповедников откликнулось много бедняков, главным образом из тех местностей, 
которые недавно поразили неурожай и голод. В целом все же в настроениях деревни 
к этому времени уже не наблюдалось того стихийного и массового 
религиозно-освободительного энтузиазма, подъемом которого сопровождалось начало 
событий 1096 г. В хрониках современников слышатся даже отзвуки народного 
негодования, проявлявшегося кое-где в связи с подготовкой Крестового похода. 
Существенной причиной этого негодования послужило обложение всех жителей 
французского королевства податью на нужды Крестового похода. По выражению 
одного хрониста, священная война была начата бесчестным образом - с ограбления 
бедняков. 
      Сравнительно широкий, хотя отнюдь не всеобъемлющий отклик папская булла и 
проповеди Бернара Клервоского получили у феодалов. Среди рыцарства, как и 
раньше, нашлось немало охотников поживиться в войне против "неверных". 
Готовность выступить под знаменем креста изъявили некоторые знатные сеньоры 
Франции, в том числе граф Альфонс-Жордан Тулузский, сын Раймунда Сен-Жилля (он 
родился во время осады его отцом Триполи), граф Тьерри Фландрский, наследник 
графа Тибо Блуаского Анри, брат Людовика VII граф Робер Першский, бароны 
Ангерран де Куси, Жоффруа Рансон, Гуго Лузиньян и др. К ним присоединились и 
видные духовные особы - епископы Нуайона, Ливье, Годфруа Лангрский, в свое 
время прошедший выучку у Бернара в монастыре Клерво. Их примеру несколько 
позднее последовали многие, большие и малые, германские феодалы, 
преимущественно из областей, лежавших на "поповской дороге", т.е. по Рейну, на 
обоих берегах которого находились владения церковных иерархов (архиепископства 
Трирское, Майнцское и пр.), а также из Швабии. Отряды крестоносцев стали 
формироваться и в Англии. 
      За рыцарями и на этот раз увязались толпы крепостных крестьян. Об их 
побуждениях выразительно писал хронист Герхо Райхсбергский: "Масса же крестьян 
и сервов, зависимых от господ, бросив свои плуги и забыв о повинностях [!! 
Разрядка наша. - М. З.]... неразумно предприняла этот многотрудный поход, 
рассчитывая кормиться в столь священном предприятии пищей, подобной той, 
которая падала с неба народу израильтян" (хронист имел в виду библейский 
рассказ об исходе евреев из Египта: в пустыне Бог ниспослал им "хлеб с неба", 
или "манну", которая "была, как кориандровое семя, белая, вкусом же как лепешка 
с медом"). Однако, сокрушенно заключает хронист, "случилось совсем не то, на 
что надеялись". 
      Из этого пассажа явственно проступают причины, все еще толкавшие сервов 
на стезю Господню: стремление разорвать зависимость от сеньоров, "забыть" о 
повинностях. 
      Во Втором Крестовом походе впервые приняли участие государи: молодой 
французский король Людовик VII, сразу же откликнувшийся на буллу Евгения III, и 
- правда, не без сильных колебаний - германский король Конрад III Гогенштауфен. 
Бернар Клервоский, выезжавший в Германию и произнесший там немало пылких речей 
о важности Крестового похода для блага христианства, сумел и его убедить. И 
хотя германский король был занят междоусобной войной с враждебной 
Гогенштауфенам феодальной группировкой Вельфов, он принял крест. Это произошло 
27 декабря 1146 г. на Шпейерском рейхстаге, где Бернар выступил с 
прочувствованной речью. Свой успех аббат Клервоский назвал "чудом из чудес". На 
самом же деле никакого чуда здесь не было. 
      Начиная с середины XII в. в состав участников Крестовых походов 
постепенно, хотя и неравномерно, вливаются организованные силы феодальных 
государств Западной Европы, в которых с этого времени укрепляется королевская 
власть, происходят упорные схватки между нею и крупными сеньорами, складывается 
королевский аппарат управления, формируется постоянное войско. На него-то в 
первую очередь и опираются короли, стараясь подрезать крылья феодальному 
сепаратизму. Так обстояло дело и во французской монархии Капетингов, и в 
германской - Гогенштауфенов, и в Норманнско-Сицилийском королевстве, и в Англии,
 где правила династия Плантагенетов. 
      Королевская власть все больше нуждалась в материальных средствах для 
успешного проведения своей централизаторской политики, а это толкало государей 
на путь захватов. Широкая территориальная экспансия становится характерной 
чертой политики государств Западной Европы. С середины XII в. важнейшим 
направлением этой экспансии сделалось Средиземноморье. К берегам Северной 
Африки, к Византии и сирийско-палестинским владениям западноевропейских 
феодалов, над которыми нависла угроза сельджукского реванша, оказалось 
прикованным внимание правителей наиболее значительных европейских монархий. 
Подчинение этих областей превращается в одну из центральных целей их 
агрессивной политики. 
      Отчасти интерес государей к делу Крестовых походов объяснялся, конечно, и 
престижными соображениями, но главным образом он определялся сугубо 
прозаическими мотивами экономического порядка. 
      Средиземное море стало магистралью оживленной торговли. Стремление взять 
под свой контроль области, игравшие в ней более или менее существенную роль, - 
вот что обусловило включение западноевропейских монархий в ряды активных 
участников Крестовых походов. И Людовик VII и Конрад III были непосредственно 
заинтересованы в том, чтобы сохранить господство своих соотечественников в 
Сирии и Палестине и даже раздвинуть его границы. Благодаря бракосочетанию 
Людовика VII сонаследницей герцогства Аквитанского Алиенорой к домену 
французской короны была присоединена обширная область на юге страны; города 
Аквитании активно участвовали в левантийской торговле. С этой торговлей были 
связаны через Северную Италию и немецкие города во владениях Штауфенов. 
Средиземноморская торговля, таким образом, начинала приносить ощутимые выгоды 
королевской власти как во Франции, так и в Германии. 
      Впрочем, далеко не вся французская знать рвалась в Крестовый поход. Уже 
тогда значительная часть рыцарства проявляла известную апатию. Против 
Крестового похода резко возражал видный государственный деятель, ближайший 
советник короля аббат Сугерий. Что касается Конрада III, то он, хотя и без 
большого воодушевления, все же ввязался в Крестовый поход еще и по другим 
причинам: первый немецкий государь новой, Штауфенской династии, Конрад III 
перенял от своих предшественников их гегемонистские устремления в Европе и не 
хотел уступать пальму первенства Людовику VII. Его положение облегчило то, что 
крест взял и герцог Вельф VI, главный противник короля в Германии. 
      В свою очередь, для верхов католической церкви существенно было 
обеспечить участие обоих государей в Крестовом походе. Возможно, их 
соперничество и ухудшало бы его шансы на успех, зато увеличивало возможности 
возвышения папства как европейской политической силы. 
      4.2. Второй Крестовый поход и столкновение интересов европейских 
государств на Средиземном море 
      Окончательное решение о начале похода и его дате - 15 июня 1147 г., а 
также решение о маршруте крестоносцев вынесло собрание французской знати, 
состоявшееся 16 февраля 1147 г. в Этампе. Здесь присутствовали и германские 
послы. Руководил собранием Бернар Клервоский, сообщивший присутствовавшим об 
успехах крестоносных проповедей и в Испании, и в Италии, и в Англии. 15 марта 
1147 г. заседал рейхстаг во Франкфурте, определивший датой выступления в поход 
середину мая 1147 г. 
      К лету во Франции и Германии образовались большие крестоносные ополчения. 
В каждом насчитывалось примерно около 70 тыс. рыцарей, за которыми потянулись 
многотысячные толпы крестьянской бедноты, включая женщин, стариков и детей. 
      Французских крестоносцев, выступивших из Меца, возглавлял Людовик VII, к 
которому папа прикомандировал в качестве своего легата кардинала-дьякона Гвидо 
Флорентийского. С Людовиком отправилась и королева Алиенора Аквитанская. Во 
главе германского ополчения, выступившего из Нюрнберга и Регенсбурга, встал 
Конрад III; легатом к нему был назначен кардинал-епископ Теодевин. Немцы 
двинулись в путь первыми, а французы - месяц спустя. 
      Немецкие рыцари прошли сначала Венгрию, король которой Геза II дал 
формальное согласие пропустить крестоносцев через страну. Затем они двинулись 
по греческим владениям, причем немецкие ратники креста нещадно грабили 
население, невзирая на то что германская империя находилась в союзных 
отношениях с Византией. 
      Союз двух империй сложился на основе общности их политических интересов, 
главным образом ввиду противоречий с Норманнско-Сицилийским королевством Рожера 
II. Объединив Сицилию и Южную Италию, этот государь продолжал старую 
антивизантийскую политику итало-норманнских феодалов. В то же время он 
воздвигал всевозможные препятствия Гогенштауфенам в их попытках утвердить свое 
владычество в Италии. Противоречия с Сицилийским королевством на почве 
средиземноморской экспансии и привели к сближению штауфенской Германии с 
Византией. 
      В 1146 г. союз двух империй был скреплен бракосочетанием Мануила Комнина 
со свояченицей Конрада III графиней Бертой Зульцбахской. 
      Тем не менее Византии изрядно досталось от ее германского союзника. 
Особенно пострадала из-за необузданности германских рыцарей Фракия, где 
императору Мануилу Комнину даже пришлось оружием усмирять крестоносцев. Сами 
местные жители по-своему также мстили грабителям: болгары и греки нередко 
убивали напивавшихся до бесчувствия и отстававших в пути немецких воинов, так 
что, по свидетельству очевидца, когда позже туда пришли французские рыцари, 
"все было отравлено зловонием от их [немцев. - М. З.] непогребенных трупов". 
Близ Филиппополя между немецкими и византийскими войсками произошли жестокие 
схватки. Мануил предложил было Конраду III направить крестоносное воинство в 
обход Константинополя - через Геллеспонт (Дарданеллы), чтобы уберечь столицу от 
рыцарских бесчинств, но союзник отклонил эти предложения. Он повел свое войско 
по старой дороге, проложенной еще первыми крестоносцами. 
      Свой приход в Константинополь (10 сентября 1147 г.) немецкие рыцари 
ознаменовали грабежами, опустошив, в частности, императорский дворец неподалеку 
от столицы, и пьяными пирушками. Как рассказывает французский хронист Одо 
Дейльский, участвовавший в Крестовом походе Людовика VII в качестве его 
капеллана, немцы сожгли несколько городских предместий. Несдобровать бы 
Константинополю, соединись буйные ватаги немецких рыцарей с французскими, уже 
находившимися в пути. Однако лестью и силой Мануил Комнин успел убедить своего 
германского союзника переправиться на другой берег Босфора. Конрад III, со 
своей стороны, тоже не жаждал встречи с французскими крестоносцами: он опасался 
быть вовлеченным в фарватер антиконстантинопольской политики. 
      В конце октября 1147 г. германские крестоносцы, недисциплинированные и 
лишенные всякого подобия организации, не проявившие ни осторожности, ни 
предусмотрительности (они запаслись продовольствием лишь на 8 дней), потерпели 
жестокое поражение в боях с конными отрядами иконийского султана вблизи Дорилея.
 Разгром воинов христовых довершили голод и болезни, уничтожившие большую часть 
германского ополчения. Конрад III вынужден был униженно просить Людовика VII, с 
которым встретился в Никее, о дозволении этим уцелевшим остаткам своей армии 
присоединиться к французскому ополчению. Лишь небольшая группа немецких 
крестоносцев, включая Конрада III и его племянника герцога Фридриха Швабского 
(впоследствии - германский император Фридрих Барбаросса), решила продолжать 
Крестовый поход. Остальные из тех, кто выжил, бесславно вернулись на родину. 
      С самого начала международная обстановка, в которой происходил Второй 
Крестовый поход, чрезвычайно осложнилась. Рожер II вел широкую завоевательную 
политику в Средиземноморье. Он возобновил наступление на Византию, возродив 
традиции Роберта Гискара и Боэмунда Тарентского. Когда во Франции полным ходом 
развернулась подготовка к Крестовому походу, ко двору Людовика VII прибыли 
послы из Сицилии. Они привезли, с одной стороны, заманчивые для крестоносцев 
предложения - Рожер II брался обеспечить их продовольствием и транспортными 
средствами; с другой - пытались уговорить Людовика VII избрать путь на Восток 
через Апулию и Сицилию. Рожер II, "защитник христианства", как он официально 
именовался, втайне хотел привлечь на свою сторону французскую знать во главе с 
королем для завоевания Константинополя. Старания сицилийских послов не 
увенчались успехом. Французский король и его бароны предпочли направиться по 
той же дороге, которой проследовали немецкие ополчения: путь через владения 
византийского императора, союзника Конрада III, представлялся им более 
безопасным. Кроме того, было известно, что Рожер II притязает на княжество 
Антиохийское, а ведь сеньор этого княжества, Раймунд де Пуатье, приходился 
дядей королеве Алиеноре и являлся вассалом византийского императора. Сближение 
с Рожером II, таким образом, осложнило бы отношения Франции и с обеими 
империями, и в самой королевской семье. Предложения сицилийского государя были 
отклонены. 
      Тогда Рожер II принялся действовать на свой страх и риск. Как раз в то 
время, когда немецкие крестоносцы продвигались по территории Византии, он 
открыл против нее враждебные действия. Летом 1147 г. сицилийский флот овладел 
островами Кефалония и Корфу, разорил Коринф, Фивы, возможно, и Афины, опустошил 
Ионические острова. Чтобы обеспечить себе надежный тыл, "защитник христианства" 
вступил в союз с Египтом. Получилась довольно оригинальная комбинация: западные 
рыцари отправились на священную войну против ислама, а одно из крупных 
католических государств блокировалось тогда же с султаном, косвенно используя 
Крестовый поход в своих политических интересах - против Византии. Так еще в 
самом начале этого предприятия на деле проявилась мнимая общность интересов 
западных христиан. 
      Действия Рожера II поставили французских крестоносцев, направлявшихся к 
Константинополю и мародерствовавших в Греции, в довольно двусмысленное 
положение по отношению к Византии. Там усилились подозрения по поводу подлинных 
намерений крестоносцев. Кто знал, о чем договаривались послы Рожера II с 
Людовиком VII? В Константинополе еще не забыли, как Боэмунд сорок лет назад 
пытался организовать Крестовый поход против Византийской империи. Мануил Комнин,
 однако, старался сохранить хорошую мину при плохой игре. Его послы, явившиеся 
к Людовику VII, обещали, что крестоносцам будет разрешено свободно покупать 
припасы на территории империи; его послания французскому королю были написаны в 
доброжелательном и даже дружеском тоне. Вместе с тем византийское правительство 
принимало свои меры. Как повествует Одо Дейльский, французы столкнулись с 
трудностями при закупках продовольствия: греки "не впускали их в свои города и 
бурги  а то, что продавали, спускали на веревках со стен". Французы 
продвигались к византийской столице словно по пустыне, "хотя вступили на 
богатейшую, полную изобилия землю, которая простирается вплоть до самого 
Константинополя". 
      В ответ на нападение главаря норманнско-сицилийских пиратов Рожера II 
Византия мобилизовала свои силы. На Западе она вступила в союз с Венецией, 
предоставив ей новые торговые привилегии: к числу районов, в которых 
венецианские купцы имели право вести беспошлинную торговлю, были добавлены Крит 
и Кипр. Для того же, чтобы развязать себе руки на Востоке, Мануил Комнин, столь 
же верный союзник крестоносцев, какими и они являлись по отношению к 
Византийской империи, заключил мир с Иконийским султанатом, в борьбу с которым 
уже ввязалось немецкое рыцарство и с которым еще предстояло помериться силами 
французским крестоносцам. 
      "Воины Божьи" оказались между двух огней. С одной стороны, им нанес удар 
в спину единоверный сицилийский король: он не только подписал соглашение с 
Египтом, но, что было наиболее чувствительно для них, напал на Византию, вызвав 
там глубокое недоверие к крестоносному рыцарству и его предводителям. Рожеру II 
даже удалось различными дипломатическими уловками внушить византийскому 
правительству, будто Людовик VII сочувствует его, Рожера II, политике. С другой 
стороны, планы крестоносцев были поставлены под угрозу тем, что сама Византия 
заключила мир с сельджуками. Это означало, что в войне против Иконийского 
султаната "паломники" не смогут рассчитывать на ее поддержку. 
      В такой обстановке все ниже начали клониться долу религиозные знамена 
воинов христовых, на первый план выступали политические соображения. Когда 
французское войско в сентябре 1147 г. подошло к Константинополю и император 
закрыл рыцарям доступ в город, "ибо французы, - признает Одо Дейльский, сожгли 
у них [греков. - М. З.] много домов и оливковых насаждений - либо из-за 
нехватки топлива, либо по причине своей низости и в состоянии идиотского 
опьянения", среди крестоносцев раздались голоса о том, чтобы захватить столицу 
греческой империи (т.е. Византии) и таким образом покончить с этим препятствием 
на пути к достижению целей похода. 
      В окружении короля, сообщает тот же хронист, все чаще высказывалась мысль,
 что нужно снестись с Рожером II, который уже ведет войну против Византии, 
дождаться прибытия сицилийского флота и сообща с норманнами завоевать 
Константинополь. Особенно настойчиво такой проект выдвигал и отстаивал епископ 
Годфруа из Лангра. Он обращал внимание рыцарей на то, что укрепления 
византийской столицы находятся в ветхом состоянии, а сил для защиты города у 
греков мало: если осадить Константинополь, он быстро перейдет к крестоносцам. 
Благочестивого епископа нисколько не останавливало, что Византия - христианское 
государство. Человек "святых нравов" и "весьма мудрый", по отзыву хрониста, 
епископ Лангрский всячески изощрялся в доказательствах того, что захват 
византийской столицы не нанесет ущерба делу Креста. Только по видимости 
завоевание Константинополя явится актом, противоречащим христианству, но никак 
не на деле: ведь византийский император неоднократно поддерживал мусульман и 
воевал с сирийскими крестоносцами, пытаясь овладеть Антиохийским княжеством. 
Теперь же он вступил в сговор с врагом крестоносцев - иконийским султаном! 
      И хотя у Годфруа Лангрского нашлось немало приверженцев, все же 
французские бароны-предводители отвергли планы антигреческой партии. Они были 
слишком рискованными... 
      Распустив слух о том, что немецкие крестоносцы будто бы одержали крупную 
победу в Малой Азии и даже захватили столицу Иконийского султаната, Мануил 
Комнин добился того, что обуреваемые завистью французские крестоносцы вместе со 
своим королем поспешили переправиться через Босфор. Тотчас василевс потребовал 
от их главарей принесения вассальной присяги и обещания передать Византии 
принадлежавшие ей области, коль скоро они будут завоеваны крестоносцами. Это 
требование еще более усилило напряженность в отношениях Византии с французскими 
рыцарями. Граф Робер Першский, не согласовав свои действия с остальными, сразу 
же отделился и двинулся в Никомидию. Хотя бароны по большей части принесли 
оммаж Мануилу, но он и в дальнейшем не оказывал крестоносцам реальной поддержки,
 а, напротив, старался мешать им: ведь их успехи чреваты были нарушением мира с 
сельджуками. 
      В начале ноября 1147 г. в Никее французские крестоносцы встретились с 
жалкими остатками немецкого ополчения, возглавлявшегося Фридрихом Швабским, а 
затем и с немногими уцелевшими отрядами Конрада III (сам он был ранен в бою с 
турками). Оба крестоносных воинства двинулись вперед, но не в глубь страны, а 
обходным путем - по западным и южным областям Малой Азии. Избрать этот новый 
путь крестоносцев заставил страх: они опасались подвергнуться плачевной участи 
разбитых сельджуками немецких ополчений. Хотя дорога шла через византийские 
города (Пергам, Смирну, Эфес и др.), но переход по высоким горам, через бурные 
потоки сопровождался большими потерями. 
      Немецких крестоносцев, деморализованных предшествующими событиями и 
потому шедших в середине войска, дабы не подвергаться опасности налетов 
сельджукских конных отрядов, вообще не привлекала перспектива служить придатком 
французского ополчения. Поэтому из Эфеса немцы отправились морем обратно в 
Константинополь - набраться сил после поражения от "неверных". Да и единства с 
французскими рыцарями не получалось: те явно глумились над своими единоверными 
собратьями. К тому же Конрад III заболел. Словом, поводы для отступления были 
налицо. В Константинополе возвращение Конрада III встретили благосклонно. 
Фактически лишенный войска, он был не опасен для Мануила. Василевс даже 
возобновил переговоры с ним о совместных действиях против Сицилийского 
королевства. 
      4.3. Крах крестоносной авантюры 
      В начале 1148 г. обессиленное трудным переходом французское ополчение от 
Лаодикеи тронулось по скалистым дорогам дальше на юг. Продвигалось оно вперед с 
большим трудом. Отряды сельджукских всадников, рассказывает Одо Дейльский, 
"дерзостно тревожа нас, умело и легко скрывались". Греческие проводники 
умышленно указывали крестоносцам дороги, где риск подвергнуться нападению 
сельджукских лучников был наиболее велик. В январе 1148 г. французское войско 
потерпело серьезное поражение под Хонами. 
      Беспрерывными налетами сельджуки основательно потрепали крестоносцев, 
потерявших много людей и лишившихся съестных припасов и фуража: противник 
отбивал у них обозы. Пришлось бросать вьючных животных, ибо их нечем было 
кормить. В самом тяжком положении оказалась крестьянская беднота. Ей пришлось 
пережить во время этого перехода наибольшие беды. 
      Феодальные сеньоры и в походе, несмотря на все его тяготы, не отказывали 
себе в удовлетворении своих привычных прихотей. Легкомысленная супруга Людовика 
VII Алиенора Аквитанская предавалась в пути различным увеселениям в окружении 
молодых рыцарей. Пышный кортеж короля и знатных баронов, окруженных блестящей 
свитой, яркие наряды их благородных спутниц, многочисленная челядь, 
обслуживавшая этих дам (тут были и прислуга и музыканты), - все это 
представляло резкий контраст с измученными, полуодетыми толпами бедняков, 
потянувшимися в неведомые края за лучшей долей. 
      Как и во время Первого Крестового похода, феодалы не проявляли заботы о 
своих нищих спутниках, но скорее видели в них обузу. Они не замедлили 
воспользоваться случаем, чтобы избавиться от нее. В начале февраля 1148 г. 
крестоносное ополчение прибыло в византийский портовый город Атталию в Памфилии.
 Греки встретили франков весьма недружелюбно. По выражению Одо Дейльского, их 
"обдирали на рынках"; рыцарям пришлось продавать своих коней или обменивать их 
на хлеб и мясо. "И положение наше было таково, что продавали ни за что, а 
покупали беспримерно дорого". Когда же крестоносцы завязали переговоры с 
местными властями о предоставлении судов для перевозки в Сирию, то греческий 
правитель Ландульф запросил "неслыханную цену за корабли и за все прочее": 
греки потребовали четыре марки с человека, чтобы доставить войско в Антиохию. 
Вскоре вообще выяснилось, что греческих кораблей едва достанет для того, чтобы 
на них могла погрузиться одна только знать. 
      Благородные рыцари, заботясь прежде всего о собственном спасении и 
пренебрегши христианской заповедью любви к ближнему, раздумывали недолго: они 
бросили бедняков на произвол судьбы и, подняв паруса, покинули Атталию. 
Оставшиеся попытались самостоятельно продолжить свой путь на Восток, следуя 
вдоль побережья, но большей частью были либо уничтожены сельджуками, либо пали 
жертвами голода и лишений. 
      Войско французских крестоносцев, уменьшившееся наполовину, 19 марта 1148 
г. прибыло в Антиохию. Вскоре и небольшое ополчение немецких феодалов во главе 
с Конрадом III приплыло из Константинополя в Акру, а оттуда направилось в 
Иерусалим. Действия Конрада III вызвали настороженность у Людовика VII, который 
именно поэтому, несмотря на прибытие подкреплений в лице провансальских рыцарей,
 возглавлявшихся графом Альфонсом-Жорданом, не предпринимал ничего для 
отвоевания у сельджуков захваченных ими областей между Антиохией и верхним 
Евфратом. Мало того, под предлогом исполнения принесенного им религиозного 
обета он тоже направился в Иерусалим. Воинственный пыл короля, кстати сказать, 
сильно охладили любовные приключения, в которые пустилась Алиенора Аквитанская, 
вступившая, как отмечают хронисты, в преступную связь со своим дядей князем 
Раймундом Антиохийским. 
      24 июня 1147 г. в Акре состоялась встреча Людовика VII и Конрада III и их 
приближенных с регентшей Мелизандой и иерусалимской знатью. На этой встрече 
отсутствовали - по разным мотивам - сеньоры северосирийских государств 
крестоносцев: Раймунд Антиохийский, Раймунд Триполийский, Жослен Эдесский. Были 
обсуждены различные планы военных действий. Наконец предводители крестоносцев, 
оставив мысль о том, что их ближайшая цель вернуть Эдессу, позабыли про войну с 
Мосулом и совместно с войском, сформировавшимся в Иерусалимском королевстве, 
осадили сильно укрепленный Дамаск: ведь его захват сулил богатую добычу! Осада 
продолжалась пять дней (23-27 июля) и была безуспешной. 
      Между французскими и немецкими рыцарями не прекращались раздоры, а 
главное - перспектива захвата Дамаска не устраивала наиболее дальновидную часть 
баронов Иерусалимского королевства. У них на первом плане стояли совсем иные 
заботы, а не добыча. Нужно было хотя бы удержаться на ранее захваченных 
палестинских территориях. По мере укрепления позиций Зенгидов в борьбе с 
крестоносцами почва ускользала из-под ног палестинских баронов. Гораздо более 
желательным для них представлялось улучшение отношений с Дамаском, 
использование противоречий между его правителями и Зенгидами. Напротив, победа 
французских и немецких крестоносцев ничего не сулила крестоносным старожилам: 
Дамаск был обещан графу Тьерри Фландрскому. В результате среди баронов 
Иерусалимского королевства созрела "измена христианскому делу". 
      Тот факт, что среди осаждавших отсутствовало единомыслие, не остался 
тайной для правителей Дамаска. Как рассказывают восточные историки 
Абу-ль-Фарадж и Михаил Сириец, из города в лагерь осаждавших, к иерусалимскому 
королю Бодуэну III, было направлено секретное посольство: пусть он, Бодуэн, не 
рассчитывает, что ему удастся удержаться в Иерусалиме, - таков был смысл 
посольских увещеваний, - если "великий Конрад [Конрад III. - М. З.] утвердится 
в Дамаске". Королю предложили 200 тыс. динаров, барону Тивериадскому - 100 тыс. 
динаров отступного, чтобы они уговорили немецкого государя убраться прочь. В 
конце июля 1148 г., ничего не добившись, рыцари Креста по настоянию этих 
баронов, купленных к тому же золотом дамасского визиря Муин ад-Дина Унура 
(которое, как выяснилось позже, оказалось фальшивым), оставили свою затею. Им 
пришлось это сделать тем более потому, что Унур, со своей стороны, хотя и не 
слишком охотно, призвал на помощь силы Мосула. С севера к осажденному городу 
приближались войска Саиф ад-Дина Мосульского и его брата Hyp ад-Дина из Халеба. 
Крестоносцы, потеряв многих людей, отступили в пределы Иерусалимского 
королевства. Убедившись в безнадежности ситуации, Конрад III со своими 
немногочисленными сподвижниками весной 1149 г. через Константинополь и Солунь 
вернулся в Германию. Несколько месяцев спустя возвратился на родину и Людовик 
VII. 
      Второй Крестовый поход не дал никаких практических результатов. Эта плохо 
организованная и еще хуже проведенная авантюра привела лишь к новым, весьма 
значительным жертвам и материальным потерям. Огромные средства, собранные ценой 
жесточайшего нажима на народные массы, оказались растраченными впустую. Поход 
причинил и прямой политический ущерб центральной власти как во Франции, так и в 
Германии. Франция была охвачена феодальными усобицами. Людовик VII вошел в 
долги, главным образом тамплиерам, у которых занял крупную сумму на нужды 
похода. Немалый урон был нанесен позициям, и без того непрочным, королевской 
власти в Германии. 
      Второй Крестовый поход, подобно Первому, явственно продемонстрировал 
отсутствие единства между западными феодальными захватчиками. Религиозные 
соображения, как это весьма наглядно показали проекты овладения 
Константинополем, по существу, все более утрачивали свое значение. На 
ослабление религиозного пыла во время Второго Крестового похода жаловались уже 
хронисты XII в. Поход не принес лавров католической церкви. Противоречия между 
государствами Западной Европы, нараставшие из-за их экспансионистских 
устремлений в Средиземноморье, все решительнее противопоставляли эти 
государства одно другому. Одновременно усиливались и столкновения с Византией. 
Универсалистские проекты папства, продолжавшего стремиться к установлению 
своего всемирного владычества, разбились во время Второго Крестового похода, 
натолкнувшись на усиление разъединяющих, дезинтеграционных тенденций. Краху 
предприятия существенно содействовали и несогласия среди предводителей 
крестоносных ополчений, и их раздоры с баронами Сирии и Палестины. 
      Второй Крестовый поход, потерпев полную неудачу, подорвал авторитет 
папства. В высших церковных кругах начали доискиваться виновника провала 
богоугодного предприятия. Евгений III сваливал всю ответственность на Бернара 
Клервоского. Тот заявлял, что действовал по повелению папы. Спасая престиж 
римской церкви, ее высшие иерархи вступили в свару; отовсюду сыпались взаимные 
попреки и оскорбления. Папа назвал "святого" Бернара глупцом. Тогда и Бернар 
Клервоский взялся за перо. Сочинив трактат "О созерцании", он посвятил целую 
главу выяснению причин поражения французского и германского воинства, 
постаравшись при этом выставить в наиболее благоприятном свете собственную роль 
в судьбах Крестового похода. Виновниками его неудачи были объявлены сами 
крестоносцы: они не сумели достигнуть целей священной войны, по Бернару, 
вследствие собственной греховности. Он, Бернар, подобно библейскому Моисею, 
поведшему избранный Богом народ в землю обетованную, поднял воинов на битву с 
врагами Бога, но, так же как это случилось некогда с народом Израиля, грехи 
крестоносцев закрыли им теперь доступ в Святую землю. Разгневанный Господь 
покарал их, и что же удивляться этому? Отсюда вовсе не следует, утверждал далее 
автор трактата, будто сами по себе намерения ратников христовых не 
соответствуют божественным предначертаниям. В принципе Крестовый поход ныне, 
как и прежде, - в высшей степени богоизволенное дело, он остается таковым и 
впредь. Неудача свидетельствует лишь о том, что непосредственные исполнители 
предначертаний всевышнего, недавние воины ополчений Людовика VII и Конрада III, 
оказались недостойными этого великого поручения Господа Бога, потому они и 
потерпели поражение. 
      Спасти авторитет Рима рассуждениями такого рода было уже невозможно. В 
широких кругах на Западе поднялся ропот и против папы, и против аббата 
Клервоского, погубивших множество людей. Бернара, который предсказывав 
благополучный исход предприятия, именовали лжепророком, а Евгения III, 
положившего почин Крестовому походу и благословившего эту авантюру, антихристом.
 
      Когда в 1150 г. Бернар Клервоский предпринял еще одну попытку 
организовать Крестовый поход, то не встретил поддержки даже у папы, хотя 
кое-кто из французских баронов и высших церковных сановников (в частности, 
аббат Клюни Петр Достопочтенный) выступил с предложением, чтобы сам Бернар 
возглавил новую священную войну. По постановлению собора в Шартре (май 1150 г.) 
Евгений III буллой от 19 июня утвердил аббата Клервоского в звании вождя 
крестоносцев. Однако дальше разговоров дело не сдвинулось. 
      Крестовый поход на Восток полностью провалился, и со смертью Бернара 
Клервоского всякие планы дальнейших предприятий этого рода были надолго 
похоронены. 
      Единственным косвенным успехом, одержанным участниками похода 1147 г., 
явился успех в реконкисте на Пиренейском полуострове. Часть крестоносцев, 
отбывших в мае 1147 г. на кораблях из английского порта Дартмута, - это были 
фламандцы, фрисландцы, англичане, шотландцы - отвоевала у мавров Лисабон 
      Сделав остановку в Порто, крестоносцы вняли призыву местного епископа об 
оказании помощи королю Альфонсу Португальскому, уже три месяца осаждавшему 
Лисабон. Получив от него согласие на то, что в случае захвата города им будет 
предоставлена возможность невозбранно его ограбить, воины христовы решили 
задержаться. 24 сентября 1147 г. они овладели Лисабоном и действительно 
захватили здесь богатую добычу. Отныне этот город, свыше 400 лет находившийся 
под властью мавров, вошел в состав Португальского королевства. 
      4.4. Новая фаза сельджукского контрнаступления. Салах ад-Дин и отвоевание 
Иерусалима мусульманами 
      Крестовый поход 1147-1148 гг. окончился безрезультатно. Между тем на 
мусульманском Востоке нарастали, хотя и не без противоречий, консолидирующие 
тенденции. В 70-х годах XII в. там образовалось крупное государство, сплотившее 
значительную часть Передней Азии. Видная роль в его создании принадлежала 
выдающемуся полководцу и политическому деятелю Юсуфу Садах ад-Дину (1138-1193). 
Курд по происхождению, он выдвинулся еще в то время, когда его отец Эйюб и дядя 
Ширкух занимали высокие должности при дворе Имад ад-Дина Зенги. Эйюб был сперва 
наместником в Баальбеке, затем, перейдя на службу к атабегу дамасскому, оказал 
важное содействие Ширкуху в завоевании Дамаска: оно было осуществлено по 
поручению Hyp ад-Дина в 1154 г. 
      Юного Салах ад-Дина зачислили в свиту Ширкуха, и вскоре он выказал 
недюжинные воинские способности. Как боевой командир, Салах ад-Дин в конце 60-х 
годов XII в. отличился в войнах Ширкуха против фатымидского Египта и против 
франков, в правление короля Амори I также пытавшихся овладеть этой страной. В 
1169 г. Ширкух стал египетским визирем, но в том же году умер. Его племянник 
фактически сделался первым лицом при дворе слабого халифа аль-Адиля. Когда же 
тот в 1171 г. скончался, Салах ад-Дин непосредственно захватил верховную власть.
 Новый визирь физически устранил приверженцев последнего халифа, упорядочил 
финансы и реорганизовал войско. Его опору отныне составляли воины - курды и 
сельджуки (заменившие суданцев, берберов и армян). В 1175 г. багдадский халиф 
пожаловал Салах ад-Дину титул султана. 
      В короткий срок были объединены Египет, б'ольшая часть Месопотамии и 
Сирии: в 1174 г. Салах ад-Дин завоевал Дамаск, Хаму, Хомс и другие города, в 
1182 г. - Халеб, в 1186 г. мосульский правитель Зенги II признал себя вассалом 
султана, превратившегося в самого могущественного властителя мусульманского 
мира. Франкский Восток, по существу, попал в окружение державы Салах ад-Дина. 
Все ее ресурсы султан, положивший начало династии Эйюбидов, направил на борьбу 
с франками. Задавшись целью прежде всего уничтожить Иерусалимское королевство, 
он принес обет священной войны (джихада) против врагов ислама. 
      Вначале борьба с ними велась от случая к случаю. Еще будучи визирем, 
Салах ад-Дин в декабре 1170 г. совершил рейд на Газу, пограничную крепость 
Иерусалимского королевства; после этого египтяне овладели Айлой - портом в 
Акабском заливе Красного моря. В 1179 г. Фарук-Шах, военачальник Салах ад-Дина, 
в битве при Бельфорте нанес чувствительный урон силам иерусалимского короля 
Бодуэна IV. Отдельные отряды мусульман достигли Сайды и Бейрута. В 1180 г. флот 
султана, отбывший из Александрии, захватил у крестоносцев о-в Руад. 
      Над Иерусалимским королевством все более сгущались тучи. Мусульманский 
реванш вступал в решающую фазу. 
      Крестоносные бароны понимали, к чему может привести дальнейшее 
наступление Салах ад-Дина. Уже в 1183 г. королевская курия в Иерусалиме 
постановила ввести всеобщий чрезвычайный налог: собранные средства должны были 
пойти на укрепление обороны от активизировавшихся "нехристей". Размер налога 
определялся стоимостью имущества, и платить его обязали всех независимо от пола,
 религиозной и этнической принадлежности. Деньги с крепостных поручалось 
собирать их сеньорам. В 1184-1185 гг. в Европу отправились в 
пропагандистско-вербовочное турне патриарх иерусалимский и оба великих магистра 
военно-монашеских орденов: они поехали просить о помощи против "неверных". 
      Систематический натиск мусульман на владения франков развернулся со 
второй половины 80-х годов XII в. Отсутствие сплоченности среди крестоносных 
феодалов, целиком поглощенных мирскими заботами, распрями из-за земель и 
титулов, дипломатическими ухищрениями и интригами, позволили Салах ад-Дину в 
1187 г. вторгнуться со своими войсками во внутренние области Иерусалимского 
королевства. 
      Ближайшим поводом для нападения послужила разбойничья выходка одного из 
видных франкских баронов - Рено Шатийонского. Это был беспардонный авантюрист, 
снискавший скандальную известность своими грабительскими "подвигами". Еще в 
1155 г. он опустошил византийский Кипр. Затем этот сеньор выгодно женился на 
наследнице княжества Антиохийского и таким путем приобрел себе кое-какие 
владения на Оронте. Наконец, однажды он попал в плен к Hyp ад-Дину, где пробыл 
16 лет. По возвращении Рено, чьи авантюристические склонности отнюдь не 
уменьшились, засел в замке Крак, что к востоку от Мертвого моря, и занялся 
грабежами купеческих караванов, проходивших мимо, благо крепость прикрывала 
пути из Сирии в Египет и в Хиджаз. То ли в конце 1186 г., то ли в начале 1187 г.
 Рено Шатийонский вероломно, в нарушение условий действовавшего тогда перемирия 
между Египтом и Иерусалимским королевством (оно было заключено еще в 1180 г.), 
совершил налет на караван, направлявшийся с большими ценностями из Каира в 
Дамаск. Караван, в котором находилась сестра Садах ад-Дина, был дочиста 
ограблен. Султан, уязвленный вдвойне, тотчас потребовал от тогдашнего 
иерусалимского короля Ги Лузиньяна (1186-1190) возмещения ущерба, освобождения 
пленников и наказания грабителя. Король не рискнул, однако, ущемлять и 
подвергать унижению своего сильного, хотя и обнаглевшего вассала. 
Воспользовавшись отказом, Салах ад-Дин перешел к решительным фронтальным 
действиям против "врагов Аллаха". Сначала, ранней весной 1187 г. были 
опустошены районы крепостей Крак и Крак де Монреаль, двумя месяцами позже 
началась священная война против франков. Соединенные мусульманские войска - из 
Дамаска, Халеба, Мосула, месопотамских областей - сосредоточились в Раас аль-Ма 
и открыли военные действия. 
      Один за другим обрушились на Иерусалимское королевство чувствительные 
удары. В мае 1187 г. к северо-востоку от Назарета, в верховьях р. Крессон, был 
уничтожен в бою большой отряд, состоявший в основном из орденских рыцарей; 
погиб сам великий магистр иоаннитов Рожэ де Мулен. 2 июля армия Салах ад-Дина 
взяла Тивериаду и окружила затем плотным кольцом крупные силы крестоносцев близ 
деревни Хаттин, между Назаретом и Тивериадским озером. Сюда, на возвышенность, 
крестоносцев привели - вопреки благоразумным советам графа Раймунда III 
Триполийского, видевшего стратегическую уязвимость этой позиции, - упорство 
великого магистра тамплиеров Жерара де Ридфора и горячность Рено Шатийонского, 
к мнению которых после долгих колебаний прислушался король Иерусалимский. 
      В кровавой сече, разыгравшейся 4 июля 1187 г., мусульмане победили. 
Сражение происходило в неблагоприятной для крестоносцев обстановке, при 
страшной жаре. Не хватало питьевой воды. Мусульмане везде подожгли траву и 
кустарник, так что рыцарей, выстроившихся на холме в три боевые колонны, 
окутали клубы поднимавшегося кверху дыма... Битва длилась чуть ли не семь часов 
кряду. Сотни рыцарей и тысячи пеших воинов пали на поле боя. Король Ги Лузиньян,
 великий магистр тамплиеров Жерар де Ридфор, коннетабль Амори Лузиньян, многие 
знатные бароны - Гилельм Монферратский и другие - попали в плен к Салах ад-Дину.
 Лишь несколько сот человек спаслись бегством в Тир и укрылись за его стенами. 
      Большинству пленников, в том числе королю и великому магистру, султан 
сохранил жизнь (в расчете на приличный выкуп), однако около 200 тамплиеров и 
госпитальеров по его приказу были убиты. Рено же Шатийонскому победитель 
собственноручно отрубил мечом голову, когда спесивый барон отказался перейти в 
мусульманство. 
      
      Победа при Хаттине явилась прелюдией к последовавшим затем главным 
успехам мусульман. Салах ад-Дин быстро завладел почти всеми прибрежными 
городами к югу от Триполи: Акрой, Бейрутом, Сайдой, Яффой, Кесарией, Аскалоном. 
Иерусалим был отрезан от сообщения с Европой. Мусульмане захватили также 
важнейшие крепости крестоносцев южнее Тивериады, кроме Крака и Крака де 
Монреаль. Во второй половине сентября 1187 г. войска султана осадили Иерусалим. 
Его малочисленный гарнизон был не в состоянии отстоять город от натиска 
60-тысячной армии противника. Видя бесполезность дальнейшего сопротивления, 
население после шести дней борьбы решило сдаться на милость победителя. 2 
октября 1187 г. были открыты ворота, и мусульмане заняли город. Над ним 
горделиво реяло теперь желтое знамя султана. 
      Проявив государственную мудрость, Салах ад-Дин обошелся с Иерусалимом и 
его жителями - не в пример крестоносным захватчикам, вырвавшим город из-под 
власти Египта около столетия назад  - гораздо мягче. Не было ни бессмысленных 
жестокостей, ни разрушений. Правда, за свою "милость" султан назначил довольно 
высокую цену, но тем не менее жителям-христианам разрешалось в течение 40 дней 
покинуть Иерусалим, уплатив выкуп: с каждого мужчины - 10 золотых, с каждой 
женщины - 5, с ребенка - 1 золотой. Около 20 тыс. бедняков не смогли собрать 
выкупных денег. Тамплиеры и госпитальеры, располагавшие средствами, отказались 
предоставить их для выкупа бедноты: они-де не вправе распоряжаться переданными 
им на хранение чужими деньгами. Только угроза возмущения заставила орденских 
рыцарей раскошелиться - они уплатили 14 тыс. золотых за 7 тыс. бедняков (выкуп 
за двух женщин или десятерых детей приравнивался к сумме, которую требовалось 
внести за одного мужчину). Около 15 тыс. человек так и не сумели выкупиться и 
были проданы в рабство. 
      Сравнительная мягкость поведения египетского полководца, проявленная им 
после взятия Иерусалима, послужила, между прочим, причиной того, что 
впоследствии на Западе история Сапах ад-Дина обросла всевозможными легендами, в 
которых рассказывалось о его необыкновенном благородстве. В действительности 
умеренность Салах ад-Дина диктовалась соображениями политического порядка: ведь 
ему предстояло включить территорию государств крестоносцев в состав египетской 
державы, и свирепость торжествующего победителя могла бы только повредить в 
этом деле. 
      Овладев Иерусалимом и прекратив сопротивление последних крестоносных 
рыцарей во внутренней Палестине, Салах ад-Дин, однако, безуспешно пытался взять 
Тир, обороной которого руководил итальянский маркиз, прибывший в середине июля 
1187 г. из Константинополя, Конрад Монферратский. Город был блокирован 
мусульманами и с суши и с моря (из Акры приплыл египетский флот), но в начале 
января 1188 г. мусульманам пришлось отступить. Не удалось им подчинить и 
главные центры господства крестоносцев на севере Триполи, на выручку которого 
подоспела норманнско-сицилийская флотилия (около полусотни судов) пиратского 
адмирала Маргаритона, и Антиохию, хотя б'ольшая часть графства Триполи и 
княжества Антиохийского подверглась оккупации. К ноябрю 1188 г. сдался гарнизон 
Крака, в апреле - мае 1189 г. Крака де Монреаль. Последним пал замок Бельвуар. 
Отныне Иерусалимское королевство почти полностью находилось в руках Салах 
ад-Дина. За крестоносцами остались лишь города Тир и Триполи, несколько мелких 
укреплений и мощная крепость иоаннитов Крак де Шевалье. 
      4.5. Третий Крестовый поход 
      Известие о падении Иерусалимского королевства, докатившись до Западной 
Европы, произвело впечатление громового удара. Папа Урбан VIII, узнав о 
случившемся, умер от потрясения. Его преемник Григорий VIII энцикликой от 29 
октября 1187 г., разосланной из Феррары, призвал католиков к новому Крестовому 
походу. Он предписал им еженедельный пост по пятницам в течение пяти лет, и на 
то же время всем вменялось в обязанность дважды в неделю полностью 
воздерживаться от мясной пищи  Проповедь Крестового похода - ее особенно 
энергично вел кардинал Энрико из Альбано - подхватил и следующий папа, через 
два месяца сменивший Григория VIII, Климент III. Необходимо было поддержать 
стремительно падавший престиж папства. Для возбуждения религиозного энтузиазма 
наиболее преданные слуги апостольского престола из числа кардиналов приняли 
обет обойти пешком всю Францию, Англию и Германию. 
      Третий Крестовый поход состоялся в 1189-1192 гг. В нем участвовали почти 
исключительно рыцари и крупные феодалы западноевропейских стран. К концу XII в 
рыцарство превратилось в основную массовую силу крестоносного движения. 
Активную роль в Третьем Крестовом походе играли также феодальные государства, в 
политике которых к этому времени значительное место приобрели торговые интересы 
на Востоке. 
      Религиозные цели Крестовых походов все более отодвигались на задний план. 
Напротив, захватнические вожделения участников проступали все более рельефно 
сквозь мистическую оболочку, которой католическая церковь и теперь старалась 
закамуфлировать движение. Архиепископ Гийом Тирский с горечью признавал в своей 
"Истории деяний в заморских землях" - первой полной истории Крестовых походов и 
Иерусалимского королевства (до 1184 г.), - что он не находит среди деяний 
"наших князей ничего, что мудрый счел бы достойным изображения, что читателю 
принесло бы удовлетворение, а писателю послужило бы к чести". Идеализируя 
крестоносцев конца XI в., оттеняя их высокое религиозное воодушевление, 
дисциплинированность, мужество в сражениях, он противопоставлял им своих 
погруженных в мирские дела изнеженных современников, особенно тех, кто прижился 
на Востоке: они, по словам Гийома Тирского, "таковы, что, если бы кто попытался 
тщательно описать их нравы, вернее, чудовищные пороки, тот изнемог бы от обилия 
материала и скорее, кажется, сочинил бы сатиру, чем историю". 
      Но если религиозные побуждения рыцарства шли на убыль, то одним из 
важнейших постоянных внутренних стимулов Крестовых походов с конца XII в. стало 
стремление западноевропейских государств к господству на Средиземном море. 
Внешне это стремление в известной мере сплачивало рыцарство Запада, 
противопоставляло страны Европы Востоку. Однако оно же порождало и вражду между 
самими западноевропейскими государствами. Фиктивное, по существу, еще в первых 
крестоносных предприятиях пресловутое "единство западного мира", которое столь 
усердно подчеркивают буржуазные, в особенности католические, исследователи 
второй половины XX в., старающиеся таким образом удревнить истоки "атлантизма" 
и представить имеющей вековые традиции "западную христианскую цивилизацию", во 
второй половине XII в. явно рушится. На первое место в Крестовых походах 
выдвигается принимающее порой ожесточеннейший характер соперничество 
западноевропейских государств в борьбе за экономическое, военное, политическое 
преобладание на Средиземном море. 
      Все это отчетливо сказалось во время Третьего Крестового похода. 
      Призывы римских пап были встречены народными массами далеко не так 
сочувственно, как это бывало прежде. Когда в начале 1189 г. в Англии, а потом 
во Франции была введена всеобщая подать в размере десятой части всех доходов, 
предназначавшаяся для нужд похода, - Саладинова десятина, это вызвало 
возмущение в низах. Сборщиков Саладиновой десятины встречали камнями, так что 
во Франции ее вообще пришлось отменить. Ропот против налога поднялся и среди 
духовенства, которое увидело в установлении такого сбора покушение на свои 
привилегии. 
      Видный французский церковный деятель и писатель архидьякон Пьер Блуаский 
считал: "Если князья под предлогом нового паломничества... налагают клеймо 
рабства на церковь Христову, требуя с нее налогов, то верный сын церкви должен 
скорее умереть, чем повиноваться". Кое-где Саладинова десятина породила 
известное недовольство даже в рыцарских кругах. Рыцарь-поэт, который затем сам 
примет участие в походе на Восток, Конон Бетюнский резко обвинял сильных мира 
сего в том, что они "приняли крест за деньги и облагают десятиной духовенство, 
горожан и сервов. Их крестное знамение - не вера, а корыстолюбие". 
Отрицательное отношение к самому почину Крестового похода, исчезновение былой, 
почти всеобщей веры в его спасительность и бескорыстную сущность - лейтмотив 
таких высказываний. 
      Поддержку крестоносный клич Рима получил главным образом в феодальных 
кругах - отчасти среди мелкого и среднего рыцарства, в правящих сферах западных 
королевств, а также у патрициата североитальянских городов. Уже в 1188 г. в 
Сирию двинулись флотилия норманнско-сицилийского пиратского адмирала 
Маргаритона, о коем упоминалось выше, и несколько десятков галер из Пизы и 
Генуи. 
      В Англии, Франции и Германии стали формироваться сухопутные силы. Взять 
крест решили государи этих стран - Генрих II Плантагенет, Филипп II, 
впоследствии прозванный Августом, и император Фридрих I Барбаросса. У каждого 
из них имелись свои особые причины участия в походе. 
      Генрих II (1154-1189) на протяжении всего своего правления стремился 
доставить Анжуйской державе устойчивые позиции в Средиземноморье. Вскоре после 
Второго Крестового похода, в 1152 г., он женился на разведшейся со своим мужем 
Людовиком VII Алиеноре Аквитанской  и таким образом присоединил к старым 
владениям Плантагенетов во Франции - графствам Анжу и Мен - еще и герцогство 
Аквитанию, в пределах которого находился Марсель. Герцогство это играло 
значительную роль в леван-тийской торговле, с которой была связана и сама 
Англия. Английские корабли обычно плыли в Средиземное море либо вдоль берегов 
Франции и Испании. - к Гибралтару, либо открытым морем до Бордо; там их груз 
переносили на речные барки, направлявшиеся по Гаронне к Тулузе. Здесь 
английские товары перегружали на вьючных животных, которые доставляли их в 
Нарбонну, где груз принимали уже корабли, державшие курс на Александрию и 
сирийские порты. Этот-то путь и проходил через герцогство Аквитанское. 
      Не удивительно, что Генрих II старался обеспечить влияние Англии во всех 
странах, прилегающих к Средиземному морю. Важным средством его 
средиземноморской политики являлись династические браки. В эту "брачную 
дипломатию" он втянул чуть ли не всех своих детей. Одну из дочерей, Алиенору, 
король выдал за кастильского короля Альфонса VIII, другую, Иоанну, - за короля 
Сицилии Гилельма II (брак оказался бездетным, так что в Сицилии не было 
английского наследника на ее трон); старшего сына, Ричарда, Генрих II сосватал 
дочери Санчо VI, короля Наварры, принцессе Беренгарии. 
      Далеко не чужд был Генрих II и расчетам на овладение самим Иерусалимским 
королевством. Туда тоже тянулись родственные нити Анжуйского дома 
Плантагенетов: ведь король иерусалимский Фулько (1131-1143), он же граф Анжу, 
чей сын Жоффруа Плантагенет в свое время взял в жены дочь английского короля 
Генриха I Матильду, приходился дедом Генриху II. Недаром английский король, 
многое сделавший для укрепления политической централизации в стране, вместе с 
тем всегда выказывал внимание и к заморским владениям своих родичей. Не раз он 
передавал крупные денежные суммы для защиты Святой земли от "неверных" и еще до 
падения Иерусалима договаривался то с Людовиком VII, то, позднее, со своим 
зятем Гилельмом II Сицилийским о Крестовом походе. 
      Генрих II, давно вынашивавший идею установления всемирного владычества 
англо-французской державы Плантагенетов, тотчас согласился принять участие в 
Крестовом походе, клич к которому бросил Рим, поскольку успешная война на 
Востоке сулила значительное расширение сферы влияния Анжуйской державы на 
Средиземном море. 
      Усилия папства оказали воздействие и на другого тогдашнего государя, 
носившегося с планами всемирного владычества, - германского императора Фридриха 
I Барбароссу (1152-1190), того самого, который, еще будучи герцогом Швабским, 
участвовал во Втором Крестовом походе. Плачевный опыт ничему не научил этого 
крайне воинственного и агрессивно настроенного правителя (примечательно, что 
сотни лет спустя германские нацисты назвали его именем свой злодейский план 
нападения на СССР). 
      Участие Фридриха I в Третьем Крестовом походе логически вытекало из всей 
прежней захватнической политики Штауфенов на юге Европы. Почти половину своего 
царствования Фридрих I Барбаросса провел в войнах за установление господства 
над городами Ломбардии. Он потерпел там поражение. Разгромленный союзом городов 
в битве при Леньяно в 1176 г., император вынужден был капитулировать затем и 
перед папским престолом, подписав в 1177 г. унизительный для себя Венецианский 
мир. Оправившись от поражения, Фридрих I направил свои взоры в сторону Южной 
Италии и Сицилии. Он ясно понимал значение Сицилии в левантийской торговле и те 
выгоды, которые сулило обладание этим островом. Через него шел кратчайший путь 
из Европы в Северную Африку. В удобных сицилийских гаванях - Мессине, Палермо, 
Катании - останавливались все корабли западных стран, плывшие с грузом в Левант 
и обратно. Господство над Сицилией давало ее властителям крупные источники 
пополнения казны, а многие заинтересованные государства попадали в зависимость 
от этих государей. 
      Чтобы прибрать Сицилию и Южную Италию к своим рукам, Фридрих I, подобно 
Генриху II, пустил в ход дипломатию династических браков: в 1186 г. в Милане 
была торжественно отпразднована женитьба его сына и преемника, впоследствии 
императора Генриха VI, на наследнице сицилийского трона Констанции. Этим актом 
Фридрих Барбаросса обеспечивал переход Сицилии к династии Штауфенов. 
      Наконец, в авантюристических проектах германского императора важное место 
занимала Византия - "маленькая Греция", как пренебрежительно именовал Фридрих I 
уцелевшие обломки Восточноримской империи. Его придворный историограф епископ 
Оттон Фрейзингенский в биографии Фридриха I, приходившегося ему племянником, 
упоминает, в частности, о том, что государь неоднократно называл себя "владыкой 
мира" и открыто заявлял о своем твердом намерении раздвинуть границы Германской 
империи до пределов старой Римской империи. 
      Хотя инициатива Крестового похода исходила от недавнего политического 
противника Штауфенов - папы, тем не менее поход на Восток представлял - так по 
крайней мере могло казаться - благоприятный случай для реализации бредовых 
универсалистских проектов Барбароссы. Фридрих I положительно отнесся к папской 
затее: феодальные круги преимущественно Южной Германии, устремлениями которых 
во многом определялась его политика, были непосредственно заинтересованы в 
завоеваниях на Востоке. Вот почему Фридрих I, невзирая на свой возраст (ему 
было под шестьдесят) в конце марта 1188 г. на Майнцском гофтаге принял крест. 
      Третьим государем, который также изъявил желание отправиться за море, был 
французский король Филипп II (1180-1223). 
      Францию это предприятие занимало, конечно, гораздо меньше, чем Англию и 
Германию. Монархии Капетингов в те времена вообще принадлежало весьма скромное 
место в политических играх Запада. Унаследовав трон от Людовика VII, Филипп II 
являлся лишь номинальным сюзереном своего куда более могущественного вассала и 
непримиримого врага - Генриха II Плантагенета. 
      Территория французского королевства сводилась, собственно, к домену 
короны, так что практически Филипп II тогда еще и наполовину не был государем 
Франции. Ее западными, приатлантическими областями владели английские короли, 
они же графы Анжуйские, от них частью зависели и южные земли страны (Тулузское 
графство); другая часть французской территории королевство Арелат, или 
Бургундия, - была подвластна Германской империи. 
      Поступления из королевского домена, со всех сторон отрезанного от моря, 
были более чем скромными, и как раз это толкнуло Филиппа II к участию в 
Крестовом походе. Смолоду король был изворотливым и ловким политиком, умевшим 
использовать обстоятельства. Поход на Восток рисовался ему подходящим способом 
поправить дела королевской власти, повысить ее престиж внутри страны и на 
международной арене, накопить силы и средства, нужные для того, чтобы нанести 
сокрушительный удар по главному врагу Плантагенетам - и приступить к решению 
основной задачи, стоявшей перед Капетингами, - собиранию французских земель. 
      Понятия о феодальной чести также не позволяли Филиппу II оставаться 
безразличным к папскому начинанию, коль скоро в нем сразу выявилась ведущая 
роль вассала французской короны Генриха II. Французский король руководствовался,
 таким образом, в первую очередь мотивами престижного и католического характера.
 
      В январе 1189 г., встретившись близ Жизора, недавние противники 
обменялись поцелуем мира: нужно было обеспечить спокойствие в своих 
государствах на время похода. Оба короля условились об одновременном и 
совместном отправлении в путь. Примеру ' королей последовали их вассалы по обе 
стороны Ла-Манша. Было Принято решение о том, что французы нашьют себе на 
платье Красные, англичане - белые, фламандцы - зеленые кресты. Уже начались 
сборы к походу, как вдруг между королями вновь разразилась война. Поводом к ней 
явилось то, что старший сын Генриха II, Ричард, граф Пуату и герцог Аквитании, 
отказался жениться на сестре Филиппа II Алисе, якобы соблазненной английским 
королем. Филипп II, мастер политических интриг, сумел восстановить сына против 
отца, та и другая стороны схватились за мечи, Крестовый поход задержался. 6 
июля 1189 г. Генрих II умер. Его сменил на троне Ричард, позже получивший 
прозвище Львиное Сердце и ставший главным героем Третьего крестового похода. 
      Итак, для всех трех главных вождей этого предприятия религиозные 
соображения не имели более или менее существенного значения. Крестовый поход 
1189-1192 гг. с самого начала являлся чисто завоевательным делом, и руководящая 
роль в нем в большей мере принадлежала государственной власти. Характерный 
штрих: беднякам, коль скоро они выражали намерение участвовать в походе, 
Фридрих I распорядился выдать по 3 марки, а тем, у которых не нашлось бы такой 
суммы, как писал хронист, "под угрозой анафемы запретил отправляться в путь, не 
желая, чтобы малопригодный к войне плебс обременял войско". 
      4.6. Обстановка на Балканах и конфликт с Византией. Гибель Фридриха 
Барбароссы и неудача немецкого рыцарства 
      Главари крестоносного рыцарства не позаботились выработать общий план 
военной кампании и с первых же шагов действовали обособленно друг от друга. 
      11 мая 1189 г., раньше других, из Регенсбурга пустилось в дорогу немецкое 
войско во главе с императором. Оно насчитывало примерно 30 тыс. рыцарей и пеших 
воинов. Еще до начала похода Фридрих I завязал дипломатические переговоры с 
Венгрией и Византией: он хотел условиться о безопасном переходе своей армии по 
их территории. Результаты переговоров, казалось, обнадеживали. Венгерский 
король Бела III (1173-1196) согласился пропустить крестоносцев через свою 
страну и даже разрешил им закупку продовольствия. Венгрию немцы и в самом деле 
миновали благополучно, без особых эксцессов. С византийскими послами, 
прибывшими в декабре 1188 г. на Нюрнбергский рейхстаг (их возглавлял высокий 
сановник - логофет дрома Иоанн Дука), также удалось договориться: немецкая 
армия, уверяли греки, сможет беспрепятственно пройти византийские владения и за 
соответствующую плату, не очень высокую, ей будут предоставлены продукты 
питания и фураж. В свою очередь, Фридрих I клятвенно заверил послов 
(соответствующую клятву принесли от его имени архиепископ Вюрцбурский, герцоги 
Швабский и Австрийский): Византии нечего страшиться германских воинов. Однако, 
хотя правящие круги Константинопольской империи [4] пошли на соглашение с 
Фридрихом I, василевс Исаак II Ангел (1185-1195) стал вскоре чинить 
крестоносцам всевозможные препоны. В Константинополе знали о воинственности 
Барбароссы и не слишком полагались на его посулы. 
      Правительство Исаака II Ангела имело все основания для беспокойства. 
Вызывали подозрения близкие отношения Фридриха I с непосредственным противником 
Византии на Востоке - иконийским султаном Кылыч-Арсланом II (1155-1192). 
Германский император обменивался с ним посольствами и даже заручился его 
обещаниями, позволявшими рассчитывать на то, что немецкие рыцари смогут 
беспрепятственно пересечь Малую Азию: ведь Кылыч-Арслан II враждовал с Салах 
ад-Дином, одолеть которого собирались крестоносцы. 
      Серьезные опасности вырисовывались для Византии и с Запада, из 
Юго-Восточной Европы. Незадолго до начала Крестового похода, в 1185-1187 гг., 
против византийского ига успешно восстали болгары, предводительствуемые 
болярами Асенем и Петром. К северу от Балканских гор образовалось 
самостоятельное государство - так называемое Второе Болгарское царство. На пути 
к достижению своей независимости стояла и Сербия. 
      Византии пришлось бы худо, если бы правители Болгарии и Сербии 
соединились с Барбароссой. А такая перспектива представлялась весьма реальной. 
Еще во время Нюрнбергского рейхстага велись переговоры с послами великого 
сербского жупана Стефана Немани (1151-1195). В последних числах июля 1189 г., 
когда немецкие крестоносцы прибыли в сербский город Ниш, император самолично 
встретился с великим жупаном. Здесь же велись переговоры с посланцами 
болгарских боляр Петра и Асеня. Сербия и Болгария были между собой в 
дружественных отношениях. Все это рождало в Константинополе во многом 
оправданное недоверие к Фридриху I. Предметом нишских переговоров, считали там, 
мог быть только союз Германской империи с Сербией и Болгарией против Византии. 
Это не совсем соответствовало действительности: от союза Фридрих Барбаросса 
уклонялся, но он и в самом деле натравливал правителей обоих славянских 
государств на Греческую империю. 
      Продвижение немецких рыцарей по балканским землям сопровождалось 
насилиями и опустошениями со стороны крестоносцев, и потому для местного 
населения поход был равнозначен неприятельскому вторжению. А ведь рыцари 
находились на болгарской территории свыше полугода (с лета 1189 до ранней весны 
1190 г.). Позднее немецкий священник Эбергард, посланный с дипломатической 
миссией в Венгрию, в своем донесении императору сообщал, что когда он проезжал 
через Болгарию, то увидел разрытыми все могилы крестоносцев, умерших в дороге. 
Трупы их были выброшены из гробов и валялись на земле. Латинские хронисты, 
прежде всего автор приписываемой иногда клирику Ансберту "Истории похода 
императора Фридриха", рассказывают, в свою очередь, что на рыцарей то и дело 
нападали "разбойники" - сербы и болгары, они убивали ратников Божьих, отнимали 
у них коней и отбивали обозы. Это были стихийные проявления народного гнева 
против разнузданности грабителей с крестами на одежде. Немцы жестоко 
расправлялись с теми из местных жителей, кто, по пристрастной формулировке 
безвестного автора "Истории пилигримов", "набрасывался на нас подобно грязным 
собакам или хищным волкам". 
      Конечно, в этих условиях осуществить союз с предводителем немецких 
крестоносцев было для болгарских боляр весьма сложно и даже проблематично, но 
тем не менее они неоднократно входили в контакты с Фридрихом I: Петр и Асень 
рассчитывали, что в случае войны Германской империи с Византией Болгария сумеет 
упрочить свою только что добытую независимость. 
      Чтобы до конца понять позицию Византии по отношению к немецким 
крестоносцам, необходимо учитывать также, что, несмотря на ее весьма тяжелое 
внутреннее и внешнее положение, правящие круги ослабевшей империи не собирались 
выпускать из своего поля зрения Восточное Средиземноморье. Хотя влияние 
Византии было тут к концу XII в. сильно подорвано и североитальянскими городами,
 внедрившимися в морские гавани Сирии и Палестины, и сицилийскими норманнами, 
которые проникли в саму Грецию и в 1185 г. даже захватили (на некоторое время) 
крупнейший после Константинополя византийский город Солунь, однако 
Константинополь все же оставался важным центром левантийской торговли. .
Византия не могла быть равнодушна к борьбе западных государств за преобладание 
на Средиземном море. В Константинополе рассматривали крестоносцев как 
нарушителей освященных самой историей прав империи на сирийско-палестинские 
области. 
      В силу всех этих причин византийское правительство взяло курс, враждебный 
крестоносцам. Им чинились всевозможные препятствия. Припасов, обещанных Исааком 
II Ангелом, не подвозили. Дороги, по которым шли крестоносцы, оказывались 
полуразрушенными: кони рыцарей, закованных в броню, спотыкались, падали, ломали 
себе ноги. Горные проходы были заперты греческими вооруженными отрядами. 
Посольства Фридриха I, направленные в Константинополь с дороги, задерживались 
василевсом в столице. Участники первого посольства были даже брошены в темницу. 
Неприязненный настрой чувствовался в самом тоне посланий византийского 
самодержца к императору Германской (или, как она официально называлась, 
"Священной Римской") империи: он вообще избегал титуловать его "императором" и 
обращался к нему как к "королю Алемании". 
      В свою очередь, немецкие рыцари возбуждали ненависть местного населения 
своими мародерством и насилиями. Во Фракии крестоносцы сначала выжгли 
окрестности Филиппополя (современный Пловдив), а в конце августа 1189 г. 
фактически оккупировали его ("мы расположились в нем, будто в нашем собственном 
городе", - писал Псевдо-Ансберт). Они открыто нападали на болгарские города и 
села (эта часть страны еще принадлежала тогда Византии), истребляли жителей, 
стирали с лица земли жилища, предавали пламени церкви. Немецкие хронисты 
похваляются богатой добычей, захваченной рыцарями в Верое (ныне Стара Загора), 
Скрибенционе (Асеновград), Пермисе (Перуштица). 
      Послы Фридриха I, вернувшиеся в конце октября 1189 г. в Филиппополь, 
докладывали своему государю (об этом рассказывается в хронике Псевдо-Ансберта), 
что константинопольский патриарх, проповедуя в церквах, называл воинов 
христовых псами. Он внушал грекам, что самый закоренелый преступник, даже 
обвиненный в десяти убийствах, получит прощение всех грехов, убив сотню 
крестоносцев. Со своей стороны, Фридрих I начал высказывать угрозы в адрес 
Исаака II Ангела. Мало того, летом 1189 г., когда "воины Божьи" еще проходили 
по Венгрии, Исаак II подписал соглашение о союзе с главным врагом крестоносцев 
- Салах ад-Дином, которому обещал поддержку против Кылыч-Арслана II. Таким 
образом, в 1189 г. оба христианских императора - германский и византийский - 
находились в союзных отношениях с мусульманскими государями. 
      Во Фракии, по сути дела, уже развернулась война между немецкими 
крестоносцами и Византией. Правда, это была война необъявленная, война между 
двумя союзниками. Однако события развивались явно в сторону ее легитимизации и 
превращения в открытый вооруженный конфликт. Поздней осенью 1189 г. Фридрих I 
обратился к своему сыну Генриху (VI) с посланием, содержавшим нечто вроде 
проекта нападения на Византию. Барбаросса просил Генриха набрать воинов, а 
затем войти в соглашение с Генуей, Венецией, Пизой и Анконой и снарядить там 
флот, чтобы к весне следующего года приступить к осаде Константинополя как с 
суши, так и с моря. Одновременно Генрих должен был добиться от папы римского 
организации широкой кампании в пользу Крестового похода против греков, мешавших 
войне католиков против "нехристей". 
      Планы подчинения Византии штауфенской империи ставились на почву 
практической политики. Папа римский, однако, не хотел, чтобы супрематия  
католической церкви над греко-православной была установлена оружием недавнего 
врага курии - Фридриха Барбароссы. В Риме ему не доверяли. Крестовый поход 
против Византии в 1189 г. не состоялся. Константинопольская империя избежала 
удара крестоносных орд, хотя в Галлиполи посольство, прибывшее из Пизы, прямо 
предложило Фридриху I корабли для завоевания греческой столицы. Отсрочка, 
впрочем, как мы увидим, оказалась кратковременной. 
      Разграбив болгарские области Византии и добившись от Исаака II некоторых 
уступок (по соглашению, подписанному 24 февраля 1190 г.), немецкое ополчение, в 
конце марта 1190 г. выступившее из Адрианополя, через Дарданеллы было 
переправлено в Малую Азию. Войско двинулось по ее западным районам (через 
Лаодикею и Филомелий), ранее разоренным сельджуками. Греки не доставляли ни 
съестных припасов, ни фуража. Конные отряды сельджуков каждодневно совершали 
налеты на рыцарей. Преемник отказавшегося от власти Кылыч-Арслана II, 
опасавшийся войны с Салах ад-Дином, не склонен был к союзным отношениям с 
крестоносцами. Ко всему ратников Божьих одолевали жара, жажда и голод. 
Приходилось питаться кониной. 
      18 мая 1190 г. крестоносцы захватили Иконий. В их руки попала богатая 
добыча. 23 мая с султаном было заключено перемирие. Покинув Иконий, крестоносцы 
разбили лагерь за окружавшими его садами. "Здесь на рынке, рассказывает автор 
анонимной "Истории похода императора Фридриха", - нашли в достаточном 
количестве все, что требовалось, хотя и продавалось по дорогой цене; было 
продано [крестоносцам. - М. З.], как я полагаю, более 6 тысяч лошадей и мулов, 
не считая ослов". 
      Отсюда немецкое воинство спустилось по крутым тропинкам гор Тавра в 
Киликию, в которой произошло непредвиденное: в события вмешался его величество 
случай. 10 июня при переправе через бурную горную речку Салеф, неподалеку от 
Селевкии, Фридрих Барбаросса утонул. Его гибель сразу же дезорганизовала 
крестоносцев. Она "так потрясла всех, - вспоминал тот же хронист-очевидец, - 
так все были охвачены сильным горем, что некоторые, мечась между ужасом и 
надеждой, кончали с собой; другие же, отчаявшись и видя, что Бог словно не 
заботится о них, отрекались от христианской веры и вместе со своими людьми 
переходили в язычество" - известие, лишний раз свидетельствующее о 
неустойчивости, поверхностности религиозных чувств крестоносцев 
      После этого часть рыцарей морем - из Селевкии и Тарса - вернулась на 
родину, другая же, пройдя с грабежами армянские области, отправилась в Антиохию,
 где летом 1190 г. многие погибли от чумы. Оставшиеся осенью подошли к Акре, 
которую вскоре по взятии ее Салах ад-Дином осадили силы уцелевших государств 
крестоносцев и рыцарские отряды, прибывшие сюда самостоятельно. Некоторое время 
спустя к Акре подоспел еще один немецкий отряд, им предводительствовал герцог 
Леопольд Австрийский. Он и принял командование над всеми немецкими 
крестоносцами, когда умер сын Барбароссы герцог Фридрих Швабский (1191 г.). 
      4.7. Англо-французские противоречия и распри в Иерусалимском королевстве. 
Взятие Акры. Итоги похода 
      В то время знать и рыцари Англии и Франции еще только начинали готовиться 
к походу - подготовка к нему завершилась в этих странах лишь к лету 1190 г. 
      Английский король Ричард I изыскивал средства для священной войны с 
редкостной неразборчивостью. Он не ограничился тем, что выколотил Саладинову 
десятину из всех, кому надлежало ее платить. Отличавшийся непомерной алчностью, 
этот государь принялся распродавать все, что только было возможно: должности, 
включая епископские, права, замки и села. Папа Климент III разрешил королю 
освобождать от участия в походе лиц, необходимых для службы в самой Англии. 
Ричард воспользовался этим дозволением по-своему: он предоставлял освобождения 
такого рода за солидную мзду. Богачам удавалось откупаться от похода. Бедняков, 
до нитки разоренных вымогательствами королевских сборщиков, Ричард нанимал за 
деньги. Этот предводитель крестоносцев, воспетый латинскими хронистами и 
поэтами (в частности, нормандским жонглером Амбруазом, сопровождавшим короля в 
походе) за благородство, великодушие и мудрость, заявил однажды, что продал бы 
сам Лондон, найдись на него подходящий покупатель! 
      
      4 июля 1190 г. Ричард I со свитой и большей частью рыцарей переправился 
через Ла-Манш. Английские и французские отряды, соединившись в бургундском 
городе Везеле, тронулись в путь. Таким образом, Крестовый поход англичан и 
французов развернулся лишь через два с половиной года после падения Иерусалима 
и через год после выступления Фридриха I. Английский и французский государи 
явно не торопились. Трубадур Гуго Дуази, выражая недовольство некоторой части 
рыцарства этой медлительностью, называл обоих королей клятвопреступниками. 
Точно так же воинственный немецкий миннезингер Бертран де Борн писал: они 
"обманывают Бога, ибо хотя и берут крест, но у них нет речи о выступлении в 
поход". Зато оба короля заблаговременно условились о дележе добычи поровну. 
      Сперва крестоносцы шли вместе, но затем войску пришлось разделиться: 
прокормить такое множество воинов оказалось трудным делом. Филипп II повел 
своих рыцарей в Геную, которая обязалась предоставить им три корабля для 
переправы в Сирию. Англичане отправились в Марсель. Здесь Ричарда ожидал его 
флот, свыше 200 судов, успевших обогнуть Испанию и причалить к южному берегу 
Франции. В сентябре 1190 г. оба войска, одно за другим, прибыли в Сицилию и 
остановились невдалеке от Мессины. Тут решено было перезимовать, чтобы избежать 
опасностей, подстерегавших мореплавателей в это время года. 
      Ричард I использовал остановку в Сицилии для того, чтобы привести в 
исполнение планы овладения островом, которые вынашивал еще его отец. С этой 
целью он вмешался в распрю баронских партий, вспыхнувшую здесь после смерти 
норманнского короля Гилельма II Сицилийского (1189 г.), и обрушился на 
правителя острова - Танкреда де Лечче. Бароны возвели его на трон не без 
участия папы, противившегося утверждению здесь германского владычества. Ричард 
Английский накинул на себя тогу защитника законных прав вдовы покойного 
государя и своей родной сестры Иоанны. Эта рыцарская драпировка не могла, 
однако, ни от кого скрыть подлинные, т.е. завоевательные, цели Плантагенета в 
Сицилии. 
      Английские крестоносцы своими насилиями сразу восстановили против себя 
население. Как-то некий наемник Ричарда I затеял ссору с мессинской торговкой 
хлебом. Спор вылился в драку христовых воинов с единоверными мессинцами. Ричард 
I тотчас узрел в этом подходящий повод для войны, штурмовал Мессину с моря и с 
суши и взял город. Мессинцы первыми испытали "благородство" Ричарда и его 
крестоносцев: в течение нескольких часов воины креста грабили, убивали и 
насиловали. Именно мессинцы присвоили Ричарду I прозвище Львиное Сердце, 
заклеймившее его жестокость. 
      
      Как только у англичан разгорелся конфликт с сицилийцами, Филипп II 
принялся скрытно противодействовать своему союзнику. Он делал вид, будто 
держится нейтралитета, однако тайно вступил в переговоры с Танкредом де Лечче и 
попытался даже сорвать штурм Мессипы английским флотом. Король собственноручно 
стрелял в английских гребцов. Франция отнюдь не была заинтересована в каком бы 
то ни было усилении державы Плантагенетов. 
      Действия Ричарда I в Сицилии крайне озлобили французского короля. 
Отношения вождей обеих крестоносных армий продолжали ухудшаться. Немалую роль в 
этом сыграла политическая близорукость Ричарда Львиное Сердце. Горячий воитель, 
он поистине не знал соперников в искусстве наживать врагов. Как писал о нем 
современный хронист, король "всех хотел превзойти славой" и во время Крестового 
похода "заслужил всеобщее недовольство". 
      Ричард I вынужден был уладить свой конфликт с Танкредом де Лечче. В 
Сицилию пришло известие о гибели Барбароссы и о том, что его сын Генрих VI с 
армией двинулся в Рим для коронования. Было ясно, что оттуда он отправится в 
Южную Италию и в Сицилию: ведь сын Фридриха I был законным наследником Гилельма 
II. Для Ричарда I этот государь представлялся гораздо более опасным врагом, чем 
Танкред. Общая угроза, исходившая от германского императора, сблизила 
английского короля с норманнско-сицилийской знатью. В знак примирения Танкред 
де Лечче уплатил Ричарду 20 тыс. унций золота. Французский король, узнав об 
этом, незамедлительно потребовал от своего союзника половину полученной суммы 
(ведь они договорились делить добычу поровну). Плантагенет, однако, отдал 
Филиппу II лишь ее третью часть. Прижимистость английского венценосного 
авантюриста обернулась для него политическим просчетом: она вызвала у Филиппа 
II еще более сильное раздражение. 
      Промешкав в Сицилии более полугода, крестоносные отряды только весной 
1191 г. погрузились на корабли. Филипп II поднял паруса в Мессине 30 марта, не 
дожидаясь своего союзника, который снялся с якоря лишь через 10 дней. События в 
Сицилии вновь показали, что королям явно не по дороге. 
      Французы поплыли в Сирию - к Тиру. Ричард, чтобы вознаградить себя за 
неудачу в Сицилии, по пути на Восток завоевал ранее находившийся под властью 
Византии и отложившийся от нее Кипр, где взял несметную добычу. Там же он 
женился на Беренгарии Наваррской, прибывшей к Ричарду I еще в Сицилии. 
      Захватив Кипр, Ричард Львиное Сердце, сам того не ведая, в сущности, 
обеспечил наиболее значительный успех всему Крестовому походу. Возникшее здесь 
вскоре королевство Лузиньянов в дальнейшем превратилось в важнейший оплот 
владений крестоносцев в Восточном Средиземноморье, которые только благодаря 
военной поддержке с Кипра и смогли продержаться на Востоке еще около столетия. 
      С новой силой "единение" англо-французских крестоносцев проявилось тогда, 
когда они высадились в Сирии и присоединились к рыцарям, осаждавшим Акру. Среди 
них были наряду с отрядами местных сеньоров также немцы, датчане, фламандцы, 
итальянцы. Осада этой мощной крепости продолжалась много месяцев. В ход были 
пущены тараны, камнеметательные орудия, осадные башни на колесах. 
      Осада затянулась в значительной мере из-за того, что главари воинства, 
взявшего город в тиски, - местные бароны и сеньоры, приплывшие из Европы, 
ввязались в раздоры. Причиной послужили притязания на иерусалимский трон 
(вернее, на титул короля Иерусалимского), с одной стороны, освобожденного из 
мусульманского плена Ги Лузиньяна, а с другой - маркиза Конрада Монферратского. 
Последний, фактически став к этому времени господином в Тире, отказался 
впустить в город его номинального сеньора - Ги Лузиньяна. Хотя спор шел из-за 
пустого титула (ведь Иерусалимского королевства реально не существовало), тем 
не менее предводители крестоносцев вели этот спор со всем рыцарским пылом. В 
результате силы христовых воинов, по сути, оказались скованными. 
      Распря претендентов дала новый толчок и к углублению англо-французской 
вражды. Прибывший лишь 7 июня к Акре Ричард Львиное Сердце поддержал притязания 
своего родича Ги Лузиньяна, а Филипп II - маркиза Монферратского. Когда один 
король предложил в военном совете пойти на приступ крепости, другой 
воспротивился этому: победа, достигнутая по инициативе Ричарда I, не устраивала 
Францию. Все же мнение Ричарда восторжествовало: 11 июля 1191 г. был предпринят 
общий штурм, и на следующий день город, обессиленный долгой осадой, сдался 
крестоносцам. Чтобы спасти свой гарнизон, Салах ад-Дин согласился уплатить 
большой выкуп и пойти на ряд других уступок: он освободил из плена ранее 
захваченных им франков и вернул католикам особо почитавшуюся ими религиозную 
реликвию так называемый Честной, или Животворящий Крест. 
      Менее чем через месяц после взятия Акры Филипп II, сказавшись больным, 
отбыл в Тир, а оттуда в начале августа 1191 г. направился через Италию во 
Францию. Пока английский король воевал с "неверными" в Святой земле, его 
французский союзник спешил укрепить позиции Капетингов дома: Филипп II 
обрушился на континентальные владения Плантагенетов. Предварительно он заключил 
союз против Ричарда с его младшим братом, графом Иоанном (впоследствии - король 
Иоанн Безземельный), правившим Англией в отсутствие короля. Более того, в 
декабре 1191 г. Филипп II встретился в Милане с императором Генрихом VI и 
договорился с ним о совместных действиях против Ричарда. По словам английского 
хрониста Роджера из Ховдена, "французский король добился от римского императора 
обещания, что тот возьмет в плен английского короля, если он будет возвращаться 
из Палестины через подвластные императору земли". 
      Если, таким образом, два главных предводителя Крестового похода яростно 
сводили счеты, заботясь один о своем престиже рыцаря-крестоносца, другой о 
расширении и упрочении собственного королевства, то Конрад Монферратский вообще 
был готов изменить крестоносцам и, перейдя к Салах ад-Дину, получить от него 
права на палестинские города. Конрад даже намеревался вместе с ним повести 
борьбу против вчерашних сподвижников-единоверцев. Это было, во всяком случае с 
точки зрения его политических интересов, практичнее, чем ожидать сколько-нибудь 
серьезного успеха от крестоносцев, которыми командовал такой бездарный военный 
предводитель, как Ричард Львиное Сердце. Хронист Амбруаз с раздражением отмечал 
в своей поэме-хронике, что Конрад Монферратский не оказывал поддержки войску, 
осаждавшему Акру, хотя бы продовольствием: он предпочитал сохранить запасы в 
Тире и был озабочен лишь тем, чтобы удержать город в своих руках. Смерть 
Конрада Монферратского, убитого в Тире в конце апреля 1192 г. двумя 
мусульманскими фанатиками из секты ассасинов, помешала осуществлению его тайных 
замыслов. 
      Несмотря на отъезд большинства французских рыцарей (остались лишь вассалы 
герцога Бургундского и графа Шампанского) и риск лишиться короны, английский 
король продолжал сражаться с мусульманами еще целый год. Он совершал там далеко 
не рыцарские подвиги. Так, по его приказу и под его непосредственным 
руководством была учинена резня: убили свыше 2 тыс. мусульман, взятых после 
захвата Акры у Салах ад-Дина в качестве заложников - гарантов исполнения 
султаном принятых им на себя обязательств (этой операцией командовал также 
герцог Бургундский). 
      
      "Прошло уже более месяца, а условия Птолемаидской капитуляции еще не были 
выполнены. Саладин не мог решиться выдать крестоносцам 2000 пленных, готовых 
снова вооружиться против него, 200.000 червонцев, назначенных на содержание той 
армии, которую он не мог победить, и древо Честного Креста, пробуждавшее 
энтузиазм и рвение христианских воинов. Христиане уже несколько раз обращались 
к султану с требованием исполнения данных им обещаний, угрожали умерщвлением 
мусульман, находившихся в их власти, если он не исполнит условий договора, но 
политика Саладина оставалась непоколебимой. Страшные угрозы христиан оказались 
не напрасными. 2700 сарацин в оковах были выведены на равнину и поставлены в 
виду лагеря султана; выбор места казни несчастных пленников явился как бы 
последним напоминанием Саладину об исполнении договора. Затем Ричард отдал 
приказ умертвить всех 2700 пленников. 
      Не следует обвинять в этом варварском поступке одного только английского 
короля, так как казнь пленных была решена на общем совете вождей христианской 
армии. Некоторые летописцы говорят, что Саладин еще прежде того велел умертвить 
христианских пленников, которых он обязался возвратить в обмен на мусульманских.
 Впрочем, мусульмане не упрекали Ричарда в умерщвлении их пленных братьев, они 
вознегодовали на султана, который мог бы выкупить их жизни и свободу, если бы 
исполнил условия договора". - Конец цитаты]. 
      Трижды и безрезультатно пытался Ричард I подойти к Иерусалиму. Главное же 
внимание крестоносцев было сосредоточено на отвоевании у Египта прибрежных 
городов. Однако из попыток взять Яффу и Аскалон тоже ничего не вышло. Когда 
возникла угроза для этих городов, Садах ад-Дин распорядился просто разрушить их,
 так что крестоносцам достались только груды развалин. 
      За время пребывания на Востоке Ричард прославил свое имя отнюдь не тем, 
что ему приписывают панегирически настроенные хронисты вроде Амбруаза из Эврэ, 
равно как и современные англо-американские апологеты [5], а грабежами и 
невероятными жестокостями, которые он творил совершенно хладнокровно. В 
представлении мусульман Ричард Львиное Сердце сделался олицетворением 
кровожадности. Именем английского короля мать заставляла умолкнуть 
расплакавшегося ребенка: "Не плачь, не плачь, - вот король Ричард идет!" Это же 
имя с проклятиями вспоминал всадник, если его конь, напуганный чем-либо, 
неожиданно шарахался в сторону. "Разве ты увидел короля Ричарда?" - раздраженно 
спрашивал он. 
      
      В конце концов, когда военные силы крестоносцев - среди баронов не 
прекращались раздоры - были основательно истощены в войнах с Салах ад-Дином, 
Ричард I, начавший всерьез тревожиться за свои дела на родине, вступил в 
переговоры с противником и 2 сентября 1192 г. подписал с ним мир. По условиям 
договора за крестоносными сеньорами сохранялась узкая прибрежная полоса от Тира 
до Яффы. Иерусалим оставался под властью Египта. Салах ад-Дин согласился лишь 
на то, чтобы паломники и купцы в течение трех лет посещали город. Конечно, для 
западных стран прибрежная территория, включая Тир, Сайду, Тортозу и другие 
гавани, имела гораздо более важное значение, чем Иерусалим или Назарет, 
расположенные вдали от берега. Обладание береговой полосой в первую очередь 
служило интересам левантийской торговли. В этом смысле Ричард I добился даже 
некоторого успеха. Однако такой успех, устраивая в известной мере торговых 
людей Северной Италии, не мог считаться достаточным с точки зрения Рима: потеря 
Иерусалима была столь серьезной неудачей, что примириться с нею папству 
представлялось невозможным. 
      В октябре 1192 г. Ричард Львиное Сердце, получив неблагоприятные вести из 
Европы, поспешил домой. В Англию ему удалось попасть нескоро. Ричард нажил себе 
врага не только в лице Филиппа II, но и в лице предводителя немецких 
крестоносцев под Акрой - герцога Леопольда Австрийского. Герцог поторопился 
поднять в городе немецкое знамя еще в то время, когда крестоносцы заняли Акру. 
Ричард сгоряча приказал сорвать знамя и бросить его в грязь. Леопольд не забыл 
оскорбления. Близ Вены английский король, переодетый в купеческое платье, был 
им опознан и взят в плен. Леопольд Австрийский передал пленника императору 
Генриху VI. Этот 25-летний правитель, видя в английском завоевателе противника 
по средиземноморским устремлениям, продержал его два года в заключении. 
      Как видим, Третий поход во многом отличался от предшествующих. Среди его 
участников не наблюдалось прежнего религиозного воодушевления, он не содержал 
никаких элементов стихийности и массовости. Это был завоевательный поход 
рыцарства и князей трех феодальных государств, организованный и осуществленный 
королевской властью. Во время похода отчетливо обнаружилось стремление западных 
феодальных монархий к захвату различных районов Средиземноморья. На этой почве 
вспыхнули международные осложнения и конфликты христианских государств 
(Германии и Византии, Англии и Германии в Сицилии, Франции и Англии - в Сицилии 
и Палестине, Англии и Византии - на Кипре и т.д.). Они-то и предопределили 
плачевный исход предприятия в целом. 
      Отныне границы Иерусалимского королевства сделались еще более тесными, 
чем раньше, и сама его столица была перенесена в Акру. Это было уже так 
называемое Второе Иерусалимское королевство. 
      Поход 1189-1192 гг. послужил отправным пунктом для дальнейшего обострения 
межгосударственных противоречий, обусловленных экспансией Запада в 
Средиземноморье. Неосуществленные проекты Фридриха Барбароссы попытался 
претворить в жизнь Генрих VI (1190-1197). В 1194 г. он овладел Сицилией и 
расправился с ее восставшим населением. Наследие норманнов было соединено с 
Германией и таким образом достигнута давняя цель Гогенштауфенов. 
      Закрепив за собой Сицилию, Генрих VI, который еще меньше, нежели его отец,
 способен был соразмерять собственные захватнические намерения с реальными 
политическими возможностями, начал всерьез подумывать о создании всемирной 
монархии. Он выпустил из плена Ричарда Львиное Сердце, получив от него 
вассальную присягу и колоссальный выкуп. Генрих VI хотел этим положить конец 
английским притязаниям на Средиземном море. Он собирался затем с помощью 
Ричарда поставить на колени и Францию. 
      Основной же задачей германский император поставил завоевание стран 
Ближнего Востока, в первую очередь Византии. Войну с ней он всячески 
провоцировал. Василевсу Исааку II было предъявлено требование уступить Германии 
половину византийской территории (балканские земли) и возместить ущерб, 
понесенный немецкими крестоносцами Фридриха I. Позже, в 1195 г., когда Исаак II 
был низвергнут в результате дворцового переворота и на престоле в 
Константинополе утвердился его брат Алексей III, Генрих VI приступил к 
организации нового Крестового похода: его Первой жертвой намечалась Византия. 
Чтобы получить формальный предлог для притязаний на византийскую корону, Генрих 
VI 25 мая 1197 г. женил своего брата герцога Филиппа Швабского на попавшей в 
его руки в Палермо греческой царевне Ирине, дочери Исаака II Ангела и вдове 
Рожера, последнего норманнского государя Сицилийского королевства (сына 
Танкреда де Лечче). Речь шла, таким образом, о прямом включении Византии в 
состав "Священной Римской империи". 
      Уже готовили флот итальянские города. В Германии формировались новые 
ополчения, и в Вормсе в марте 1196 г. Генрих VI вместе с папским легатом в 
течение четырех часов принимал в соборе крестоносные обеты от рыцарей. 
      Угроза нового Крестового похода породила страх в Византии. Узурпатор 
Алексей III соглашался купить мир любой ценой. Он готов был уплатить Генриху VI 
колоссальную сумму золотом. Для извлечения необходимых средств в нищей стране 
была введена экстраординарная подать, называвшаяся германской (аламаникон). 
      В марте 1197 г. на Восток двинулись первые отряды во главе с майнцским 
архиепископом Конрадом Виттельсбахом, маршалом Генрихом Кальденским и канцлером 
империи Конрадом Кверфуртским. Хронист Арнольд Любекский оценивает их 
численность в 60 тыс. 22 сентября флот доставил их в Акру. Часть крестоносцев 
остановилась на Кипре. Кипрский король Амори Лузиньян признал себя вассалом 
германского императора и вскоре под давлением немецких военных сил был избран 
титулярным королем Иерусалимским. Затем крестоносцы приступили к военным 
операциям в Сирии: они даже захватили Сайду и Бейрут. 
      Все это предприятие рухнуло внезапно со смертью Генриха VI, последовавшей 
в Мессине 28 сентября 1197 г. Императора сразил очередной приступ малярии, а 
его крестоносцы, пробыв в Сирии лишь до лета 1198 г. и заключив мир с 
аль-Адилем (преемником Салах ад-Дина), поспешили вернуться в Германию, дабы 
обеспечить свои интересы во вспыхнувшей там феодальной усобице. 
      Минует еще немного времени, и на Западе снова раздастся папский клич: "На 
Восток!" Результаты Третьего Крестового похода не отвечали самым скромным 
ожиданиям апостольского престола. 
      5. КРЕСТОНОСЦЫ В КОНСТАНТИНОПОЛЕ 
      5.1. История и историки Четвертого Крестового похода 
      Особое место в истории восточных войн европейского рыцарства занимает 
Четвертый Крестовый поход (1199-1204). Кое-кто из западных ученых считает его 
неким историческим недоразумением, своего рода парадоксом, и такое суждение 
имеет под собой определенные формальные основания: ведь поход этот, преследуя 
целью освобождение "святых мест" от мусульманского владычества, обернулся в 
конечном счете разгромом Византии и образованием на ее месте Латинской империи 
- государства крестоносцев, еще одного в ряду созданных ими на Востоке ранее. 
      Однако, по существу, ничего парадоксального в подобном исходе не было: 
напротив, именно Четвертый Крестовый поход исключительно рельефно 
продемонстрировал как раз те, далеко не всегда лежавшие на поверхности, 
устремления феодалов и католической церкви, которые с самого начала составляли 
главную и общую движущую пружину предприятий, осуществлявшихся под знаком 
креста. Религиозная оболочка - а церковь неизменно заключала в нее 
грабительские по своей основе войны рыцарей на Востоке - оказалась в этом 
предприятии полностью разорванной. Вместо того чтобы добиваться отвоевания 
Иерусалима у "неверных", крестоносцы, двинувшиеся было против мусульманского 
Египта, захватили христианское государство - Византийскую империю, разорили 
дотла ее столицу, да этим и удовольствовались, словно проблемы освобождения 
Святой земли и не было. 
      Каким же образом случилось, что, отправившись, по выражению хронистов, 
"за море" под знаменами спасителей христианской веры от поругании "басурман", 
феодалы, собравшиеся из разных стран Запада (главным образом из Франции, 
Германии и Италии), завоевали и разграбили столицу единоверной Византии? Явился 
ли такой поворот следствием случайного, непредвиденного стечения роковых 
обстоятельств, не зависевших от первоначальных намерений крестоносцев? Так 
старался представить дело первый французский историк похода, маршал Шампанский 
Жоффруа Виллардуэн, принадлежавший к числу предводителей крестоносцев; их 
деяния он описал в своем дневнике, который затем лег в основу его собственного 
исторического сочинения "Завоевание Константинополя". 
      А может быть, превращение антиегипетского Крестового похода в 
завоевательное предприятие против Византии произошло в результате 
преднамеренных действий его участников? И если это предположение верно, то кто 
же тогда непосредственно виновники "уклонения крестоносцев с пути" (в таких 
словах определял ситуацию папа Иннокентий III)? Не были ли повинны в том ловкие 
венецианские купцы, питавшие давнюю вражду к Византии? По крайней мере так 
рисуют положение вещей византийский синклитик (сенатор) и историк Никита Хониат,
 сам пострадавший от западных "варваров", сирийский хронист Эрнуль, безвестный 
римский биограф папы, написавший "Деяния Иннокентия III", и некоторые другие 
средневековые авторы. Или же, возможно, главная вина за "уклонение с пути" 
лежит на самих руководителях похода, таких, например, как итальянский маркграф 
Бонифаций Монферратский? На него возлагает ответственность за события 
французский бытописатель и участник похода, амьенский рыцарь Робер де Клари, 
который оставил весьма любопытные и во многом достоверные мемуары, назвав их 
так же, как и Виллардуэн озаглавил свои записки - "Завоевание Константинополя". 

      Наконец, нельзя ли допустить, что "странные" судьба и завершение 
крестоносной экспедиции были обусловлены вмешательством еще каких-либо 
политических сил, которые действовали и из-за кулис, и изнутри и которые 
незаметно для самих рыцарей, а равно и для возглавлявших войско знатных 
сеньоров толкнули крестоносцев на константинопольскую авантюру? Современники 
высказывали и такие суждения. Некоторые летописцы, включая русского очевидца 
взятия Константинополя крестоносцами (его рассказ, вошедший позднее в Первую 
Новгородскую летопись, представляет собой очень ценный исторический источник), 
большую роль в повороте Крестового похода отводят проискам германского короля 
Филиппа Швабского и его союзника, главного военачальника крестоносцев Бонифация 
Монферратского, полагая, что втайне один добивался константинопольского 
престола, а второй - завоевания земель Византийской империи на Балканском 
полуострове. 
      Вопрос о причинах, по которым Четвертый Крестовый поход неожиданно принял 
новое направление и закончился таким удивительным образом, является весьма 
запутанным не только из-за разноречивости сообщений источников. И современникам 
захвата Константинополя крестоносцами, описавшим разграбление византийской 
столицы (одна из латинских хроник так и называется: "Опустошение 
Константинополя"), и позднейшим историкам, упорно стремившимся разгадать 
загадку 1204 г., была чужда беспристрастность. Влияние конфессиональных 
установок и политической ориентации ученых прямо или косвенно отражалось и на 
итогах исследования ими проблемы Четвертого Крестового похода в XIX-XX вв., 
затрудняя ее правильное, адекватное, по терминологии специалистов, решение. 
      Захвату Византии рыцарями Креста посвящено множество Книг, статей, 
подробно комментированных документальных публикаций. В этих работах выдвинуты 
самые разнообразные версии относительно тех факторов, под воздействием которых 
Крестовый поход изменил свое направление. Крестоносная экспедиция начала XIII в.
 и ее отдельные эпизоды не раз служили, да и поныне остаются предметом горячей 
и заинтересованной полемики историков. Трудно даже вообразить, сколько усилий 
вложено исследователями за последние сто с лишним лет (история Четвертого 
Крестового похода стала углубленно изучаться примерно с 60-х годов XIX в.) в 
выяснение обстоятельств перемены курса крестоносцами, сколько пролито чернил и 
затрачено скрупулезного труда на то, чтобы разобраться в перипетиях этого 
похода. [Несколько лет тому назад в США было предпринято издание целой книги, 
содержащей подборку (свыше 20) обширных выдержек из трудов историков XIX-XX вв.,
 в которых высказывались подчас взаимоисключающие взгляды на причины 
пертурбаций, приведших крестоносцев под стены Константинополя в 1203-1204 гг. - 
М. З.]. 
      Ученые собрали и обработали колоссальный фактический материал источников 
на латинском, греческом, старофранцузском, армянском, русском и других языках, 
уточнили массу деталей, касающихся конкретных событий Крестового похода. 
Удалось заполнить много белых пятен в его истории. Тем не менее и до настоящего 
времени  еще не достигнуто полное согласие по всем спорным вопросам, дискуссия 
продолжается. Положение осложняется в особенности вследствие того, что всем без 
исключения работам буржуазных историков свойственна более или менее явственная 
тенденциозность в освещении событий  За сугубо научной, казалось бы, полемикой 
всегда просматриваются осознанные или неосознанные идеологические и 
политические позиции историков. 
      Обращает на себя внимание, например, такое обстоятельство: большинство 
западных исследователей истории Крестовых походов (это в равной степени 
относится как к ученым XIX в., так и к авторам, чьи труды издаются в наше 
время) стремятся доказать непричастность римского престола к захвату 
крестоносцами Константинополя; сплошь да рядом отрицается прямая 
заинтересованность папства в том, чтобы навязать Византии (после ее завоевания 
крестоносцами) католичество. 
      По мнению западногерманской исследовательницы Элен Тилльман, Иннокентий 
III якобы не ставил в связи с Крестовым походом каких-либо политических целей: 
папа добивался только "освобождения святых мест христианства". Политику папы ни 
в коем случае нельзя, говорит историк, истолковывать в том смысле, будто 
римский первосвященник втайне согласился на отклонение крестоносцев от 
первоначальной цели: просто Иннокентий III не хотел наносить ущерба делу 
Крестового похода, да он и не в состоянии был сопротивляться венецианцам, 
которые направляли крестоносцев против христианских городов. Стараясь 
представить дело таким образом, будто Иннокентий попросту оказался бессильным 
противостоять венецианскому дожу и в интересах освобождения Святой земли 
проявлял вынужденную уступчивость, Тилльман впадает в явное противоречие с ею 
же самой приводимыми фактами, характеризующими политику Иннокентия III в 
гораздо менее благоприятном для него свете. 
      Аналогичную линию в оценке роли Иннокентия III в событиях Четвертого 
Крестового похода проводит другой западногерманский ученый - Адольф Ваас. 
Правда, он признает уклончивость папской политики по отношению к крестоносцам, 
но считает, что она была обусловлена якобы стремлением Иннокентия III 
обеспечить в дальнейшем возможность осуществления Крестовых походов. Кроме того,
 с точки зрения Вааса, для судеб этого похода большое значение имел еще один 
фактор: в наиболее ответственные моменты события будто бы просто ускользали из 
рук Иннокентия III и каждый раз он старался затем повернуть их ход с помощью 
своей всепрощающей уступчивости. Пытаясь во что бы то ни стало смягчить 
обвинительный приговор, который заставляют вынести лицемерному поведению 
Иннокентия III многочисленные свидетельства современников, Ваас склоняется к 
выводу, что действия папы, простившего крестоносцам разгром христианских 
городов (Задара и Константинополя), были самым умным из всего, что можно было 
сделать при сложившихся обстоятельствах. 
      Профессор Оксфордского университета, занимающийся историей церкви, иезуит 
Джозеф Джилл, со своей стороны, старается оправдать религиозную политику 
Иннокентия III в захваченной крестоносцами Византии. Ученый прибегает для этого 
к весьма изощренной аргументации. На вопрос, следует ли рассматривать 
Иннокентия III как "агрессора или апостола" (так озаглавлена статья Дж. Джилла),
 этот иезуит отвечает таким образом: Иннокентий III был глубоко убежден в 
истинности католической доктрины об универсальности и главенстве римской церкви 
и поступал в соответствии со своими принципами. Каковы бы ни были его акции в 
отношении греко-православного духовенства, которое он хотел подчинить Риму, 
папа, мол, всегда руководствовался исключительно вероисповедными, 
доктринальными соображениями, а отнюдь не политическими мотивами. 
      
      Да и проводил он свои требования, пишет Дж. Джилл, по возможности мягкими 
средствами, не прибегая к репрессиям (что, кстати, совершенно не соответствует 
реальным фактам); ведь иначе, как заставив греческое духовенство принять 
римско-католическую догматику и обрядность, папа и не мог чего-либо добиться; 
он просто с полной убежденностью полагал, что завоевание Византии крестоносцами 
само по себе должно привести к церковной унии и т.д. Таким образом, Дж. Джилл 
предпринимает попытку реабилитировать ассимиляторский, антигреческий курс 
папства ссылками на то, что этот курс диктовался твердостью канонических 
воззрений папы Иннокентия III. 
      В свою очередь, итальянский историк А. Кариле, изучая сохранившиеся 
фрагменты напольной мозаики в равеннском храме Сан-Джованни Эванжелиста, 
запечатлевшие десять сцен из истории Четвертого Крестового похода, высказывает 
мнение, будто версия о том, что Иннокентий III поддержал перемену курса 
крестоносцев, двинувшихся на Константинополь (как раз одна из анализируемых 
мозаик иконографически подкрепляет такое представление), возникла в 
венецианских кругах. А. Кариле называет эту версию тенденциозной и даже 
бесстыдной: ее древнейшим источником оп считает известия венецианского хрониста 
Мартина да Канале, писавшего о походе уже много лет спустя - в 1267-1268 гг. 
Версия эта, с точки зрения Кариле, не может быть признана достоверной. Ученый 
упускает, однако, из виду другие, более ранние сведения, подтверждающие 
неблаговидный характер позиции Иннокентия III (впрочем, итальянский историк и 
сам мимоходом признает двусмысленность папской дипломатии по отношению к 
Византии). 
      Приведенные примеры - лишь незначительная часть многочисленных 
кривотолкований истории и последствий Четвертого Крестового похода, 
предлагаемых предвзято настроенными исследователями (преимущественно 
католического толка). 
      Немало западных историков Крестовых походов вообще обходили Четвертый 
поход молчанием либо лишь попутно касались его истории, словно он представляет 
событийное звено, выпадающее из единой "крестоносной цепи". Причины такого 
подхода вполне понятны: как писал английский ученый Э. Брэдфорд, "разрушение 
великой христианской цивилизации воинами христовыми тема не из поучительных" 
(разумеется, для апологетического осмысления Крестовых походов). Порой в 
историографии высказывались и крайне скептические взгляды по поводу возможности 
до конца понять историю Четвертого Крестового похода. Еще в начале XX в. 
французский историк Ашиль Люшер утверждал, что эта проблема никогда не будет 
разрешена. Последующее развитие науки не подтвердило столь пессимистического 
прогноза. Несмотря на сохраняющиеся неясности по поводу отдельных эпизодов 
похода и дискуссионность ряда вопросов, состояние наших знаний сегодня таково, 
что мы вполне можем реконструировать в главных чертах всю историю событий 
1199-1204 гг. 
      5.2. Универсалистская политика папства и подготовка похода на Восток 
      Инициатором Четвертого Крестового похода, его душой выступил римский папа 
Иннокентий III (1198-1216), в понтификат (правление) которого папство достигло 
большого могущества. В огромной степени этому способствовала личность самого 
папы, человека незаурядных дарований и энергии. Выходец из влиятельной 
феодальной фамилии ди Сеньи (его мирское имя - граф Лотарио ди Сеньи), 
Иннокентий III занял папский престол в возрасте 37 лет. Однако, хотя он был 
самым молодым в избравшей его кардинальской коллегии, выбор убеленных сединами 
старцев-кардиналов имел под собой серьезные основания. Иннокентий III являлся, 
несомненно, выдающимся политическим деятелем своего времени. Твердая воля, 
настойчивость в достижении поставленных целей, умение, хорошо распознав 
уязвимые места своих противников, использовать их слабости, подчинять их 
намерения своим замыслам, предвидеть и направлять события - уже этих талантов 
было достаточно, чтобы склонить голоса кардиналов в его пользу. 
      Обладая большим умом. он был и чрезвычайно энергичным человеком. 
Воинственный и гневливый, расчетливый, осторожный и трезвый в оценках политик, 
Иннокентий III был искуснейшим мастером казуистики и лицемерия. Никто из пап не 
умел столь ловко скрывать настоящие цели римской курии под личиной благочестия; 
никто не умел столь внушительно мотивировать каждый, даже самый неблаговидный 
дипломатический ход первосвященника высшими интересами католической церкви и 
всегда к месту подобранными богословскими либо юридическими доводами. Недаром в 
юные годы Иннокентий III прошел курс обучения в университетах Парижа и Болоньи 
- лучших из тогдашних высших школ, где он, по словам его биографа, "превзошел 
всех своих сверстников успехами в философии, богословии и праве", недаром 
учился каноническому праву у знаменитого болонского юриста Угуччо. Помимо 
прочих достоинств, необходимых ему как главе католической церкви, этот папа 
обладал еще одним: он превосходно владел искусством красноречия. Применяя, 
когда это было нужно, свои обширные познания в философской науке, пуская в ход 
библейские цитаты, изобретая неотразимые аргументы, он производил на 
современников сильное впечатление грозными буллами, многоречивыми и цветистыми 
посланиями, суровыми речами. 
      Часто историки ставят Иннокентия III в один ряд с Григорием VII. Это не 
совсем правомерно. Правда, различия в характере деятельности того и другого не 
были слишком велики, но тем не менее ставить между ними знак тождества все-таки 
неправильно. В отличие от убежденного цезарепаписта Григория VII, Иннокентий 
III не имел строго последовательных теократических взглядов. Не раз он 
высказывался в том смысле, что задачи наместника Божьего на земле замыкаются 
исключительно религиозной сферой. По крайней мере на словах Иннокентий III не 
выражал откровенной приверженности идее универсальной папской теократии, считая,
 что римский понтифик должен обладать всей полнотой власти в церковных делах и 
не вторгаться в прерогативы светских правителей, дабы не смешивать светской 
власти с духовной. 
      В своей практической политике и в своей дипломатии Иннокентий III, однако,
 ревностно проводил в жизнь доктрину Григория VII о превосходстве духовной 
власти над светской, о том, что папы вправе распоряжаться судьбами государств и 
коронами их государей. Деятельность этого политика в папской тиаре фактически 
была целиком направлена на то, чтобы реализовать планы, выдвинутые Григорием 
VII, - планы подчинения римскому первосвященнику всех христианских государств. 
      Стремления к образованию всемирной империи получили в конце XII начале 
XIII в. широкое распространение на Западе. Они выросли на почве территориальной 
экспансии молодых феодальных государств того времени. Такие универсалистские 
тенденции были свойственны прежде всего политике Гогенштауфенов, правителей 
Германской империи, давно добивавшихся утверждения своей гегемонии в Западной, 
Центральной и Южной Европе: именно во второй половине XII в. Германская империя 
стала именоваться "Священной" - ее государи якобы получают власть от Бога. 
      Великодержавные тенденции были далеко не чужды и государям 
англо-французского королевства - Плантагенетам, и норманнским государям 
Королевства Обеих Сицилий, и даже королям Франции, где политическая 
централизация только делала первые шаги. Филипп II Август считал себя таким же 
преемником Карла Великого, как и император Священной империи: "Одного человека 
довольно, чтобы управлять всем миром" - так, если верить анонимному хронисту, 
написавшему труд под названием "Деяния франкских королей", говаривал будто бы 
Филипп II Август. 
      Наиболее всеобъемлющий характер универсалистские тенденции получили в 
политике римской курии: ведь католическая церковь представляла собой поистине 
интернациональный центр феодальной системы. Ее экспансионистские замыслы 
отличались грандиозным размахом. В лице Иннокентия III они нашли необычайно 
энергичного вдохновителя и исполнителя. 
      Этот папа оставил после себя весьма значительное литературно-канцелярское 
наследие: одна только официальная его переписка (изданная недавно в ФРГ) 
составляет объемистый том. Однако, что бы ни писал и ни говорил сам Иннокентий 
III по поводу своей убежденности в исключительно духовной природе папской 
власти (а он неоднократно высказывался на этот счет), история судит о нем не 
столько по его словам, сколько по его делам. А они явно не соответствовали 
лицемерным богословско-политическим рассуждениям Иннокентия III. Впрочем, жажда 
всевластия иногда прорывалась у этого папы и открыто. В одной из своих ранних 
проповедей Иннокентий III, именуя себя помазанником Божьим, утверждал, что он 
стоит чуть ниже Бога - где-то между Богом и людьми; папа, конечно, еще не Бог, 
но он поставлен Богом выше всех людей. 
      Главной целью Иннокентия III являлось установление полной супрематии 
(верховенства) римской курии над всем феодальным миром Запада и Востока. Именно 
это стремление определяло практические усилия неутомимого римского понтифика. И 
недаром даже некоторые убежденные приверженцы католицизма вменяли и вменяют в 
вину Иннокентию III, что он подчинял религиозные соображения политическим 
интересам, действуя вразрез с принципами, которые сам же провозглашал. 
Современники выражали такого рода упреки в достаточно категоричной форме. "Ваши 
слова - слова Бога, но ваши дела - дела дьявола", - писал папе политический 
деятель начала XIII в. Католические историки наших дней высказывают свое мнение 
по этому поводу, прибегая к более гибким формулировкам: папа якобы не всегда 
руководствовался религиозными побуждениями, он не мог преодолеть в себе 
"противоречия наместника Христа и государственного человека". Остается фактом, 
что Иннокентий III прежде всего был государственным деятелем, ставившим во 
главу угла политические интересы папского Рима. 
      Важнейшей составной частью универсалистской программы римского владыки с 
самого начала являлся Крестовый поход. Он был первой и последней мыслью 
Иннокентия III. В течение всего своего понтификата папа прилагал большие усилия 
к тому, чтобы воскресить старый дух Крестовых походов. Едва будучи избран на 
папский престол кардиналами, собравшимися в монастыре св. Андрея, Иннокентий 
III бросил громогласный призыв к Западу подняться на новую священную войну 
против мусульман, с тем чтобы освободить Иерусалим. На словах и здесь речь шла 
о чисто религиозном предприятии: папа, "горя пламенным желанием освободить 
Святую землю из рук нечестивых", призывал свою паству к спасению "наследства 
Господа Бога", к возвращению католической церкви тех мест, которые сам Иисус 
Христос освятил своей земной жизнью. Все последующие обращения папы к католикам 
были пропитаны этим "Божественным елеем". События показали, однако, что на 
первом плане для Иннокентия III всегда стояли политические цели - расширение 
владений римской церкви на Востоке и усиление могущества ее первосвященника. 
      Папа не пожалел красноречия для организации Крестового похода. Во Францию,
 Германию, Англию, Италию, Венгрию и в другие страны в августе сентябре 1198 г. 
были направлены велеречивые послания, в которых он скликал всех "верных" 
выступить на защиту Святой земли. Для сборов предоставлялся срок в полгода 
(март 1199 г.): к лету те, кто задумал отплыть за море, и те, кто положил 
отправиться сухим путем, должны были сойтись в гаванях Южной Италии и Сицилий. 
      Тотчас были приняты конкретные меры по подготовке к Крестовому походу - 
религиозно-практические, финансовые и дипломатические. 
      Иннокентий III строго предписал всем прелатам требовать самого 
неукоснительного участия католиков в походе. Ради возбуждения религиозного пыла 
священнослужителям всех рангов вменялись в обязанность не останавливаться перед 
отлучением нерадивых к священному делу и даже перед наложением интердикта на их 
земли. Иннокентий III "властью, которую Бог даровал нам, хотя и недостойным, 
вязать и решить" (евангельское выражение, применяемое в документах папства для 
обозначения права священнослужителей прощать грехи или снимать отлучение), 
объявил о самом широком отпущении грехов всем участникам Крестового похода. 
Вечного спасения, объявил он, удостоятся "как те, которые приняли не личное 
участие, но на свой счет и сообразно своему имуществу поставили надлежащих 
воинов, так и те, которые, хотя и на чужой счет, лично отправились в поход". 
Крестоносцев освободили от всех налогов, "их личность и достояние, по принятии 
креста, находятся под покровительством блаженного Петра и нашим собственным". 
      Весьма серьезно беспокоила Иннокентия III финансовая сторона предприятия. 
Чтобы обеспечить поступление нужных денежных сумм, он ввел в конце 1199 г. 
особую крестоносную подать на духовенство в размере 1/40 годового дохода 
церквей и монастырей. Такой же платеж должны были произвести некоторые 
непривилегированные монашеские ордены. Чтобы избежать недовольства прижимистых 
каноников и монахов, папа предусмотрительно уведомил их: эта подать - 
экстраординарная и он не намерен практиковать ее в будущем в качестве 
постоянного налога на имущество церковных учреждений. 
      Опасения папы насчет "щедрости" церковнослужителей оказались не 
напрасными. Французские епископы, например, так и не внесли крестоносной подати,
 хотя иные из них пообещали даже предоставить апостольскому престолу больше 
того, что он требовал; несколько позднее, уже в 1201 г., Иннокентий III укорял 
французских церковников: они добровольно обязались внести 1/30 доходов, а до 
сих пор не уплатили и 1/40, причитавшейся согласно его, папы, повелению. 
Возроптали и церковнослужители в других странах. Папские сборщики кое-где 
навлекли на себя подозрение: не прилипнут ли собранные ими суммы к пальцам 
римских иерархов? Английский хронист-монах Матвей, неизвестно почему прозванный 
Парижским, называет папский налог неугодным Богу: таково было, видимо, 
общественное мнение церковных кругов. Сопротивлялись уплате крестоносных денег 
и некоторые монашеские ордены: жадные цистерцианцы особенно упорно отстаивали 
свою свободу от обложения, считая нововведение чуть ли не гонением на орден. 
      Стремясь подать скаредным клирикам живой пример благочестивой щедрости. 
Иннокентий III обязался отдать 1/10 доходов курии на нужды похода. 
      Бурную деятельность развернул Иннокентий III и на дипломатическом поприще.
 В то время во Франции шла война между Филиппом II Августом и Ричардом Львиное 
Сердце. Это мешало французским и английским рыцарям и сеньорам принять участие 
в затевавшемся папой предприятии. Для того, чтобы примирить враждующие стороны, 
Рим направил туда легата - кардинала-дьякона храма св. Марии Петра Капуанского. 
Ему удалось добиться заключения перемирия между Францией и Англией в январе 
1199 г. (через четыре месяца после этого Ричард I погиб при осаде замка одного 
из своих вассалов в Нормандии). Одновременно с Петром Капуанским другой папский 
посланец, кардинал Соффредо, был снаряжен в Венецию: только она могла бы 
обеспечить морскую переправу будущим крестоносцам. Генуя и Пиза находились 
тогда в состоянии торговой войны, и папа, правда безуспешно, старался помирить 
запальчивых соперников (в эти два города также отрядили двух кардиналов). 
      Не обошел стороной Иннокентий III и Германию. С 1198 г. здесь ожесточенно 
враждовали между собой две феодальные группировки - Штауфены и Вельфы. Каждая 
выдвинула своего претендента на королевский трон, в результате чего королями 
были избраны сразу двое: Филипп Швабский, сын Фридриха Барбароссы, и Оттон 
Брауншвейгский (Вельф), приходившийся по материнской линии племянником Ричарду 
Львиное Сердце. Папа тотчас вмешался в эту феодальную распрю: через своих 
посланцев и в письменных обращениях к обоим немецким королям и князьям он 
увещевал враждующие партии положить конец раздорам. Вмешательство Иннокентия 
III в германские дела диктовалось главным образом соображениями, связанными с 
продолжавшейся уже свыше сотни лет борьбой папства и империи. 
      Апостольский престол прежде всего стремился использовать бушевавшую в 
Германии феодальную распрю к политической выгоде Рима, в частности для 
расширения территории папского государства в Италии (за счет штауфенских 
владений) и для укрепления морально-политического престижа папства в германских 
землях. Вместе с тем имелись также в виду и нужды предстоявшего Крестового 
похода. Впрочем, с этой точки зрения миссия вездесущего Иннокентия III осталась 
бесплодной: феодальные группировки, стоявшие за каждым из королей, по-прежнему 
враждовали между собой, и своим вмешательством папа, поддерживавший то одну, то 
другую сторону, лишь подлил масла в огонь. Германии пришлось оплачивать папскую 
политику долгими годами внутренних воин, которые таким образом 
воспрепятствовали прямому участию в походе сколько-нибудь значительного числа 
немецких феодалов. 
      Подготовляя Крестовый поход, Иннокентий III обратился также к 
византийскому императору Алексею III. Константинополь тоже должен был, по 
мнению папы, двинуть войско для освобождения Иерусалима. Такое требование было 
предъявлено василевсу в папском послании, где Иннокентий III пенял императору 
на то, что он давно уже не помогает Святой земле. Эти укоры были лишь 
дипломатическим козырем. Иннокентий III лелеял планы распространения 
владычества римской церкви на Византию. Для него важно было не только и не 
столько участие Византии в Крестовом походе (хотя папа безусловно хотел 
использовать ее материальные и воинские ресурсы в целях установления супрематии 
апостольского престола на Востоке), сколько в первую очередь другое - 
подчинение греческой церкви римской. В своем послании папа прежде всего поднял 
перед василевсом вопрос о церковной унии. Воссоединение церквей - это была 
старая формула римских первосвященников, за которой скрывались их намерения 
ликвидировать самостоятельность греческой церкви, присвоить ее богатства и 
доходы, привести к послушанию константинопольского патриарха - главу 
православной церкви, а вслед за ним и самого императора. 
      Таким образом, Крестовый поход и церковная уния сразу же оказались тесно 
связанными друг с другом в политике Иннокентия III. Это случилось потому, что 
папа увидел в Крестовом походе удобное средство добиться одновременно двойного 
успеха: поставить в зависимость от Рима и Иерусалим, и Константинополь. Конечно,
 в тот момент Иннокентий III вряд ли рассчитывал на Крестовый поход как на 
что-либо большее, чем средство устрашения правящих кругов Византийской империи 
различными осложнениями, неизбежными для нее в связи с предприятием западных 
рыцарей. Попросту говоря, папа шантажировал василевса, чтобы заставить его 
пойти на уступки, касающиеся унии. В самом деле, в своем послании к Алексею III 
он не ограничился "отеческими" увещеваниями и ссылками на Евангелие. Папа 
довольно прозрачно намекнул, что в случае, если Константинополь отклонит 
требования апостольского престола, то против Византии, возможно, выступят 
некоторые силы Запада - глухая угроза преподносилась в дипломатической упаковке.
 
      Однако Константинополь начисто отклонил домогательства Иннокентия III: 
Алексей III в феврале 1199 г. выдвинул встречные обвинения папству в связи с 
его политикой по отношению к Византии. Все это только раздражало папу. По мере 
дальнейшего развития событий он постарается привести в исполнение свои угрозы в 
адрес Византии: в 1198-1199 гг. пути их претворения в жизнь были, правда, еще 
не ясны, но суть этих угроз выражалась папой вполне отчетливо. 
      Так уже в 1198 г. начал завязываться тот узел, который к весне 1204 г. 
стянулся тугой петлей вокруг Константинополя. 
      Антагонизм папства и Византии, основой которого служила универсалистская 
политика римских понтификов, явился первой (по времени возникновения), хотя и 
не самой главной причиной перемены направления Четвертого Крестового похода. 
Вскоре к ней присоединились и другие, более значительные. 
      5.3. Сборы в поход. Побуждения рыцарства 
      Если денежными средствами церковники едва поддерживали крестоносную затею 
своего главы, то в проповедях, развивавших мотивы папских посланий в пользу 
Крестового похода, недостатка не было. Католические прелаты начали повсюду 
произносить зажигательные речи, ратуя за священную войну и стараясь всячески 
привлечь к ней возможно большее число воинов: проповедники не скупились на 
обещания небесных и земных благ ее будущим участникам. 
      В роли нового Петра Пустынника на этот раз подвизался приходский 
священник Фульк из французского города Нейи, что на р. Марна. Пользуясь 
темнотой народа, он сумел завоевать себе репутацию Божьего человека, 
наделенного даром творить чудеса и исцелять больных и увечных. В течение 
нескольких лет, начиная с 1198 г. и вплоть до своей смерти в мае 1202 г., он 
обходил в Парижской округе одно селение за другим, проповедуя Крестовый поход и 
сопровождая свои проповеди (в них обличались ростовщики, распутницы и прочие 
грешники) инсценировками всевозможных чудес. Фульк "хорошо знал, пишет о нем 
современный хронист, не лишенный проницательности, - кого и в какое время он 
мог и должен был исцелять". 
      Проповеди Фулька и подобных ему фанатиков, выполнявших, как и сам он, 
прямое поручение Иннокентия III, поначалу имели некоторый успех среди крестьян. 
Как утверждает английский хронист Радульф Коггесхэйл, Фульк якобы увлек на 
стезю Господню чуть ли не 200 тыс. человек - число, конечно, чрезмерно 
преувеличенное, плод фантазии хрониста. В действительности успех французского 
священника был куда более скромен и, главное, он оказался мимолетным: на 
какой-то миг простой народ еще поддался пылким увещаниям папских вербовщиков, 
но потом приступ крестоносного благочестия быстро прошел. Времена Петра 
Пустынника остались позади... 
      Призыв папы нашел отклик, да и то не сразу, причем довольна ограниченный, 
преимущественно в феодальной среде, в первую очередь во Франции. Здесь папскому 
обращению вняла примерно сотня крупных сеньоров, а заодно с ними и их 
вассалы-рыцари. Государи теперь отказались последовать зову курии. Французский 
король Филипп II Август, проделавший десять лет назад неудачный опыт, держался 
того мнения, что на человеческую жизнь достаточно и одного Крестового похода. 
Оставив без внимания обращение прибывшего во Францию легата Петра Капуанского, 
Филипп II после гибели Ричарда Львиное Сердце возобновил войну против своих 
врагов Плантагенетов, обрушившись на французские владения преемника Ричарда 
нового английского короля Иоанна Безземельного (1199-1216). А рыцарственный 
Ричард Львиное Сердце - он был еще жив, когда Фульк из Нейи, приступил к 
проповеди, - откровенно насмехался над пылкими речами этого священника. Герой 
Третьего Крестового похода, по словам английского хрониста Джеральда 
Камбрезийского, в ответ на призывы Фулька сказал ему примерно так: "Ты 
советуешь мне отречься от моих трех дочерей - гордыни, жадности и распутства. 
Ну что ж, я отдаю их более достойным: мою гордыню - тамплиерам, мою жадность - 
цистерцианцам и мое распутство - попам". 
      Март 1199 г. - срок, назначенный Иннокентием III для завершения сборов в 
поход, - миновал, а крестоносного войска еще не было и в помине. 
      Непосредственные приготовления к походу развернулись лишь с конца 1199 г. 
В ноябре в шампанском замке Экри (на р. Эн, в Арденнах) происходил рыцарский 
турнир. Вот здесь-то многие из участников и присутствовавших приняли обет 
Крестового похода. В литературе распространена легенда, будто на турнире 
выступил Фульк из Нейи, якобы увлекший своим словом рыцарей; однако наш главный 
источник, подробно повествующий о ходе событий, Жоффруа Виллардуэн ничего не 
говорит о проповеди Фулька, а он не преминул бы упомянуть об этом, если бы кюре 
из Нейи действительно был на турнире. Во всяком случае, именно с ноябрьского 
турнира рыцарей и сеньоров охватила крестоносная лихорадка. Среди принявших 
крест находились видные феодальные магнаты - люди большей частью молодые (почти 
никто из них не был старше 30 лет). 
      Виллардуэн и Робер де Клари обстоятельно перечисляют громкие имена тех 
"весьма высоких баронов", кто отозвался в конце 1199 - начале 1200 г. на 
папский клич: тут были графы Тибо III Шампанский, племянник французского и 
английского королей, его двоюродный брат Луи Блуаский и Шартрский, Симон де 
Монфор (впоследствии - предводитель Крестового похода против альбигойцев) , 
Рено де Монмирай и др. В феврале 1200 г. крестоносный обет принесли Бодуэн IX, 
граф Фландрии и Эно, его брат Анри; идти в поход обязались также Гуго де 
Сен-Поль, Этьен Першский и пр. Как пишет Робер де Клари, "там было еще столько 
других... что мы не смогли бы поименовать вам всех рыцарей, смелых и 
доблестных", - подобно Виллардуэну, он довольствуется перечислением лишь 
наиболее знатных баронов и их вассалов. 
      Почти всех этих рыцарей влекли на Восток отнюдь не только религиозные 
побуждения, хотя и в существовании таковых не приходится сомневаться. Люди 
своего времени, они были убеждены в том, что, 
      Кто ради дел святых 
      Искал чужих краев, 
      За гробом ждет таких 
      Прощение грехов. 
      В приведенных стихах выразил позднее эту веру один из участников 
Четвертого Крестового похода - трубадур Гаусель Файдит (сам, кстати сказать, 
большой любитель вкусно поесть и азартный игрок в кости, не принадлежавший, 
видимо, к числу особенно глубоко верующих крестоносцев). Наряду с религиозными 
доводами определенную роль в решении ряда крупных баронов взять крест играли 
семейные традиции. Участие в Крестовом походе давно уже считалось признаком 
хорошего тона в знатных рыцарских фамилиях: каждый молодой рыцарь непременно 
должен был побывать в Святой земле крестоносцем. Такая традиция прочно 
сложилась в роде графов Блуаских (участником Первого похода был Стефан де Блуа),
 графов Шампанских (старший брат Тибо III граф Анри принадлежал к числу 
участников Третьего Крестового похода и умер правителем Иерусалима в 1197 г.); 
Готье Бриеннский был сыном, внуком и правнуком крестоносцев, Жоффруа Першский, 
Милон де Бребан, Тьерри Эльзасский - сыновьями и внуками участников Крестовых 
походов. Тем не менее наиболее существенные причины крестоносного порыва 
французских магнатов были политического свойства. Почти все эти высокие бароны 
во время недавней войны Франции с Англией держали сторону последней, т.е. 
воевали в лагере врагов Филиппа II Августа, выступали приверженцами Анжуйского 
дома. Теперь эти бароны опасались репрессий французского короля: прежде всего, 
разумеется, они испытывали страх за свои земли во Франции. Ведь после гибели 
Ричарда Львиное Сердце Филипп II перенес вражду к нему на Иоанна Безземельного..
. Чтобы лишить своего сюзерена возможности захватить их владения (как союзников 
английской короны), графы Блуаский, Фландрский, а также близкие им бароны и 
порешили стать крестоносцами: ведь имущество последних переходило под охрану 
церкви. "Бодуэн, граф Фландрии и Эно, печалясь о смерти короля Ричарда и 
опасаясь козней французского короля, взял крест со многими баронами, чтобы уйти 
из-под его власти и избежать войны с ним", - ясно говорится, например, в 
хронике Эно. 
      Феодальных магнатов, как и прежде, толкали к заморским авантюрам совсем 
не благочестивые, а вполне земные заботы и помыслы - либо престижного, либо 
непосредственно своекорыстного порядка. Они хлопотали о собственном 
благополучии, о сохранении своих владений, о том, чтобы оградить их от 
покушений капетингской короны и, конечно, приумножить путем захватов на Востоке.
 Захватнические побуждения руководили в основном и массой рыцарей - вассалами и 
субвассалами, которые постепенно присоединялись к знати. Рыцарь Робер де Клари, 
вступивший в отряд своего сеньора Пьера Амьенского и впоследствии ставший 
историком похода, откровенно заявит позднее, что крестоносцы пришли в Византию, 
"чтобы завладеть землей". 
      5.4. Переговоры в Венеции. Левантийская торговля и отношения республики 
св. Марка с Византией 
      К лету 1200 г. во Франции собралось внушительное по тем временам войско, 
готовое отправиться за море. Крестоносцы подразделялись примерно на полторы 
сотни баронских отрядов (в хрониках и документах приводятся имена около 150 
баронов-предводителей), по 80-100 рыцарей в каждом. О первых практических шагах 
их предводителей детально рассказывает в своих записках Жоффруа Виллардуэн, 
который на протяжении всего повествования усердно старается обелить участников 
и руководителей предприятия. 
      Собравшись сперва в Суассоне, затем в Компьене (к северу от Парижа), сам 
Виллардуэн присутствовал на этих совещаниях - баронская верхушка признала 
верховным военачальником феодальных ополчений 22-летнего графа Тибо III 
Шампанского. Затем в Компьене были отобраны шесть знатных рыцарей, которых 
направили послами в Венецию. Им предстояло договориться с венецианским 
правительством о переправе крестоносного воинства. В числе послов был и сам 
Виллардуэн. В составе посольства находился также славившийся своим красноречием 
рыцарь-поэт Конон Бетюнский, автор двух поэм о Третьем Крестовом походе. Послы 
прибыли в Венецию в начале февраля 1201 г. Сколько времени они вели там 
переговоры, точно неизвестно: то ли восемь дней, то ли около двух месяцев 
(сведения наших источников расходятся). 
      Во всяком случае, в начале апреля 1201 г. в результате нескольких встреч 
с престарелым венецианским дожем Энрико Дандоло (1192-1205) был подписан 
договор, по которому Венеция на определенных условиях согласилась предоставить 
крестоносцам корабли. 
      Подписание этого договора явилось весьма ответственным эпизодом в истории 
Крестового похода. Именно тогда в Венеции и была, собственно, изготовлена еще 
одна, притом главнейшая, пружина этого предприятия, которая позже, 
распрямившись, отбросила крестоносцев далеко в сторону от Святой земли. Чтобы 
понять роль "невесты Адриатики" (так называли иногда Венецию) в дальнейших 
событиях, необходимо представить себе ее место в торговых связях Запада с 
Востоком, в особенности взаимоотношения между Венецией и Византией. 
      С конца XI в. республика св. Марка (апостол этот считался покровителем 
Венецианского государства) играла первостепенную роль в левантийской торговле. 
Однако у нее имелись серьезные соперники как в Италии, так и за ее пределами. 
Это были, с одной стороны, Генуя и Пиза, с другой - Византия, номинальным 
вассалом которой Венеция числилась несколько веков. Правда, венецианская 
феодально-купеческая олигархия, опиравшаяся на экономическое и военно-морское 
могущество республики, давно уже пользовалась широкими привилегиями в 
Константинопольской империи. Все более слабевшему византийскому государству 
поневоле приходилось идти на уступки Венеции: ее морской флот был силой, 
которая не раз выручала Константинополь из беды. Однако, поскольку та же сила 
могла обернуться и против него, с этим нельзя было не считаться. 
      Десятки лет назад венецианцы завели в гаванях Византии свои фактории, 
конторы, беспошлинно перевозили товары и торговали ими; они добились полного 
освобождения от таможенного надзора и права постоянно проживать в 
Константинополе. Вассальная зависимость от Византии со временем превратилась 
для Венеции в пустую формальность. Тем не менее привилегированное положение 
республики в империи не было достаточно надежным. Хозяйничанье венецианских 
купцов, арматоров (судовладельцев), ростовщиков на территории Византии, главным 
образом в столице, часто наталкивалось на решительное противодействие 
василевсов, которые подчас принимали против "морских разбойников с Адриатики" 
(так называет венецианцев византийский писатель Евстафий Солунский) суровые 
меры, ущемлявшие интересы венецианской торговли. 
      При этом правящие круги Византии руководствовались различными 
соображениями. Немалое значение имело, в частности, то обстоятельство, что 
константинопольское купечество требовало отпора засилью венецианцев, так как 
они были прямыми и опасными конкурентами для зажиточных византийских торговых и 
ремесленных людей. Так, в марте 1171 г. по распоряжению василевса Мануила 
Комнина были внезапно арестованы венецианские купцы в все остальные граждане 
республики, пребывавшие в тот момент на территории империи, их имущество, 
включая товары, деньги, недвижимость, подверглось конфискации. После этого 
торговля Венеции с Византией, по существу, была прервана почти на полтора 
десятка лет. Только в начале 80-х годов XII в. венецианцы вернулись в греческие 
города, и деловые отношения были восстановлены. В 1185 г. Венеции удалось даже 
достигнуть с правительствам Андроника Комнина соглашения, по которому Византия 
обязалась возместить убытки, понесенные венецианцами. Последующий императоры в 
1189 и 1199 гг. подтверждали обязательства о покрытии убытков, но затягивали 
выплату долга. Правда, ко времени, когда начался Крестовый поход, сумма 
задолженности уже не превышала 60 кг золота, тем не менее Византия еще не 
расплатилась с Венецией. Могло ли это уже само по себе не вызывать там 
раздражения? 
      А ведь для него были и гораздо более серьезные основания. Противодействуя 
время от времени засилью венецианцев, василевсы не ограничивались прямыми 
гонениями или отменой тех или иных привилегий. Не раз предпринимались попытки 
непосредственно столкнуть Венецию с ее конкурентами - Пизой и Генуей, открыв им 
византийские рынки. 
      Проникновение пизанцев и генуэзцев в экономику Византии влекло за собой 
для греческого купечества, мелких торговцев и ремесленников не менее тяжкие 
последствия, чем хозяйничанье венецианских купцов и ростовщиков. На почве 
общего негодования греков в 1182 г. произошло событие, вошедшее в историю под 
названием "константинопольской бани". В мае 1182 г. царьградская знать и 
купечество задумали одним ударом избавиться от западных конкурентов и, отведя 
от себя самих назревшее к тому времени возмущение константинопольских низов, 
направить его против латинян. Для этого в столице была спровоцирована резня 
чужеземцев; поднявшийся тогда столичный плебс подверг жестокому разгрому лавки 
и дома генуэзцев и пизанцев [6]. 
      Как бы то ни было, но византийское покровительство конкурентам Венеции, 
пусть временное, тревожило и гневило правящие круги республики св. Марка. Они 
стремились целиком прибрать к своим рукам контроль над восточными берегами 
Средиземноморья, обеспечив тем самым Венеции монопольное положение в 
левантийской торговле, проходившей через порты Византии в Средиземном и Черном 
морях, для чего нужно было полностью вытеснить оттуда Пизу, Геную и других 
итальянских соперников. Столкновения и раздоры с Византией учащались, 
становились все более ожесточенными. При таких обстоятельствах обращение 
крестоносцев к Венеции явилось для ее бдительной и агрессивной дипломатии 
настоящим кладом, который к тому же сам плыл в руки венецианской плутократии. 
      В прежние времена венецианцы не проявляли особого желания участвовать в 
отвоевании палестинских святынь, хотя и не могли оставаться вовсе в стороне от 
Крестовых походов западного рыцарства. Однако чем дальше, тем больше им 
приходилось держаться настороже: соперничество с Пизой и Генуей углублялось не 
только в Византии - полем торговой войны служили и города Сирии и Палестины, в 
иных из которых (например, в Акре, Тире) венецианцы тоже пользовались немалыми 
привилегиями. К началу .XIII в. рыцарям наживы из республики на лагунах стало 
очевидно, что, если ее конкуренты будут и впредь столь же напористо проникать 
на восточные рынки, они смогут вообще подорвать экономические и политические 
позиции Венеции в восточных странах, в особенности же в Византии. Именно теперь,
 казалось, настал самый благоприятный момент для того, чтобы венецианское 
купечество активнее, нежели прежде, включилось в крестоносное движение. Только 
таким путем можно было покончить с собственным неустойчивым положением в 
Греческой империи и, нанеся ей, если возможно, сокрушительный удар при помощи 
крестоносцев, раз и навсегда оградить свои барыши и привилегии как от покушений 
василевсов, так и от конкуренции пизанцев и генуэзцев. 
      Идеи такого рода вынашивались венецианскими политиками постепенно и 
созревали по мере развертывания событий. Они приобрели более или менее 
законченный вид только к 1204 г. Однако не исключено, что зарождение этих 
планов относится уже к 1201 г., что уже тогда "весьма мудрый и доблестный" дож 
Энрико Дандоло (по данным итальянского хрониста Марино Санудо, в 1192 г., в год 
избрания, ему было 85 лет), многоопытный и неукротимый, замышлял сделать 
наковальню для крестоносного молота как раз из Константинополя. Разумеется, это 
только гипотеза. В равной мере историк вправе с большей или меньшей долей 
вероятности заподозрить венецианцев в намерении овладеть Египтом, подступами к 
Красному морю и его побережьем. Верно одно: мысль использовать захватнические 
нравы крестоносного воинства к выгоде Венеции зародилась у ее правителей, 
по-видимому, в 1201 г. 
      Таким образом, наиболее важная причина, обусловившая позднее поворот 
событий Четвертого Крестового похода, коренилась в экспансионистской 
направленности средиземноморской политики Венецианской республики, политики, 
подстегиваемой глубокими экономическими противоречиями с другими 
североитальянскими торговыми городами. Эти противоречия порождались и 
определялись главным образом столкновением торговых интересов в Восточном 
Средиземноморье. В том заговоре западноевропейских политических сил, что с 
самого начала стал сплетаться вокруг Крестового похода, первым заговорщиком, по 
выражению Э. Брэдфорда, был венецианский дож. 
      5.5. Договор о перевозке. Замыслы венецианской плутократии 
      Судя по последующим событиям, первоначальный план вождей крестоносцев 
заключался в том, чтобы двинуть крестоносное ополчение в Египет, а уже оттуда, 
сокрушив главную цитадель мусульманского мира, повести войну за Иерусалим. Во 
всяком случае, когда через год крестоносцы собрались в Венеции, их главари 
"единодушно сошлись на том, чтобы двинуться прямо к Александрии, смело осадить 
ее и скорее попытать не столько свое счастье в войне, сколько силу могущества 
Божьего". Так передает стратегические замыслы сеньоров цистерцианский монах 
Гунтер из эльзасской обители Пэрис, знавший об этих замыслах из уст участника 
похода, аббата того же монастыря - Мартина. 
      Венецию, однако, совсем не устраивала война с Египтом. У республики св. 
Марка были с ним хорошо налаженные коммерческие сношения. Сребролюбивые 
венецианские купцы, изрядно наживавшиеся на перевозке паломников в Сирию и 
Палестину, на доставке восточным франкам подкреплений и хлеба с Запада, в то же 
время с выгодой сбывали оружие египетскому султану. Они ежегодно зарабатывали 
миллионы, продавая Египту, кроме того, лес и железо, а там покупая рабов. 
Правда, султан взимал с ввозимых и вывозимых венецианцами товаров различные 
пошлины, но зато венецианские купцы могли торговать по всей стране и без 
каких-либо ограничений. Чтобы торговля росла и развивалась, гласила одна 
охранная грамота, выданная султаном, он обязывался не брать с них ничего 
лишнего. В Александрии венецианцы держали свой торговый двор, где они могли 
проживать, как сказано в той же грамоте, свободно и благочестно, находясь даже 
под защитой собственных воинов. 
      Денежные люди Венеции, таким образом, не прочь были срывать куш и с 
христиан и с мусульман: их интересовал только барыш. Да и с точки зрения 
папства и государств крестоносцев это была торговля с врагом. На франкском 
Востоке говорили, что для Венеции торговые прибыли несравненно важнее триумфа 
Креста (не случайно у одного из сирийских хронистов, Эрнуля, родилась 
получившая затем распространение такая версия насчет Крестового похода, 
согласно которой его отклонение от первоначальной цели произошло вследствие 
того, что султан египетский купил у Венеции обязательство направить 
крестоносцев в другую сторону!). 
      
      Иннокентий III вынужден был довольно резко осудить венецианцев за 
беспринципность: еще в 1198 г. он запретил им продавать оружие сарацинам. Не 
называя прямо, но явно подразумевая Венецию, папа в общей форме заявил: "Мы 
отлучаем и предаем анафеме тех лживых и нечестивых христиан, которые доставляют 
сарацинам против самого Христа и христианского народа оружие, железо и 
корабельное дерево, а также суда, или служат кормчими на разбойничьих кораблях 
сарацин, управляют их военными машинами, или дают им какой-нибудь совет или 
помощь в ущерб Святой земле". Иннокентий III распорядился, чтобы священники 
напоминали об этой анафеме во всех приморских городах по воскресным и 
праздничным дням, присовокупив, что церковь не раскроет объятия нечестивым 
христианам, "если они не откажутся в пользу Святой земли от беззаконного 
стяжательства". Папа, конечно, адресовал эти угрозы Венеции. Последняя, однако, 
игнорировала и запреты Иннокентия III, и соответствующие постановления 
церковных соборов, на заседаниях которых аббаты и епископы метали громы и 
молнии против тех католиков, которые наживы ради не брезгуют предоставлением 
оружия врагам христовой веры. 
      Итак, для Венеции не имело никакого смысла оказывать поддержку 
крестоносцам в предполагавшейся войне против Египта: арабы были надежным 
торговым партнером, а религиозные соображения в глазах венецианских купцов и 
арматоров стоили немного [7]. Вот почему, взявшись перевезти крестоносцев, 
республика ев. Марка позаботилась о том, чтобы оставить своим политикам свободу 
действий при определении направления похода. 
      По договору Венеция обязалась предоставить суда для переправы 4,5 тыс. 
рыцарей и стольких же коней, 9 тыс. оруженосцев, 20 тыс. пехотинцев, обеспечить 
их кормом в течение 9 месяцев. Сверх того "из любви к Богу" Венеция принимала 
обязательство сама (т.е. за собственный счет) снарядить еще 50 вооруженных 
галер. Крестоносцы же, со своей стороны, брались уплатить республике св. Марка 
за услуги 85 тыс. марок серебром ("с каждого коня четыре марки и с каждого 
человека две марки"). Уплату следовало произвести в рассрочку, четырьмя 
взносами, последний платеж - не позднее апреля 1202 г. Венеция выговорила для 
себя также половинную долю всего, что будет завоевано крестоносцами с помощью 
ее флота и военных сил - на суше или на море. "Половину получим мы, а другую - 
вы", - гласил соответствующий пункт договора. 
      С чисто коммерческой точки зрения условия эти были весьма выгодными для 
Венеции. Иначе и быть не могло: венецианские купцы никогда не действовали 
наобум, все было рассчитано и подсчитано заранее. Годичное содержание войска в 
33500 человек и 4500 коней - такие, вероятно, выкладки делали "морские 
разбойники с Адриатики" - вместе с затратами на строительство флота и 
амортизационными расходами обойдется приблизительно в 70 тыс. марок. Обычно 
купцы и арматоры выигрывали на каждой торговой сделке не менее 20%: это была 
установившаяся тогда у венецианцев коммерческая практика. Сумма в 85 тыс. марок 
соответствовала привычным для венецианских купцов нормам торговой прибыли. 
      Справятся ли воины христовы со своими обязательствами? Вполне возможно, 
что дож Энрико Дандоло, исходя только из величины назначенной им оплаты, 
заранее рассчитывал на их неизбежную финансовую несостоятельность, хотя, с 
другой стороны, едва ли этот старец, понаторевший в торговых операциях крупного 
размаха, склонен был строить ложные иллюзии. Выдающийся ум государственного 
деятеля великолепно сочетался у него с проницательностью искушенного в делах 
негоцианта. Западня, подстроенная крестоносцам "весьма мудрым и доблестным" 
правителем Венеции, заключалась прежде всего в другом, и договор о перевозке не 
был ординарной коммерческой сделкой, как думают некоторые ученые. Он воплощал в 
себе все коварство венецианской дипломатии, обслуживавшей экспансионистский 
политический курс республики в Средиземноморье. 
      Ни деньги сами по себе, ни половинная доля будущей добычи не составляли 
самого существенного в замыслах Дандоло. Согласно договору крестоносцам 
надлежало выплатить сумму в 85 тыс. марок - в этом отношении все как будто было 
ясно. Однако в тексте соглашения ничего не было сказано ни насчет прямой цели 
Крестового похода, ни, главное, насчет того, как поступать, если к назначенному 
сроку - к апрелю 1202 г. - в Венецию не прибудет столько воинов, сколько 
предполагалось. Изменятся ли обязательства крестоносцев в том случае, если 
явится менее 4,5 тыс. рыцарей, менее 9 тыс. оруженосцев и менее 20 тыс. 
серджентов (пеших воинов)? Об этом в договоре не говорилось ни слова. В нем 
предусмотрительно отсутствовало условие, которое как-то регулировало бы размер 
платы за перевоз в зависимости от фактического числа крестоносцев. Получалось 
так, что, сколько бы их ни сошлось в Венецию к намеченному сроку, все равно они 
должны будут уплатить 85 тыс. марок сполна. Вот здесь-то и спрятан был подвох, 
в этом-то пункте дож и обвел французских послов, подписавших договор, вокруг 
пальца, расставив сети для воинов христовых. 
      Заключая договор, циничный венецианский дипломат и купец предугадал то, о 
чем, верно, и не задумывались Виллардуэн и его спутники: дож учитывал, что едва 
ли в Венецию соберутся все крестоносцы - былое религиозное воодушевление сильно 
поугасло, и собрать под знамена креста почти 35 тыс. человек было нелегко. Ну а 
ежели соберется не 33,5 тыс. человек, а меньше, то явившиеся непременно 
окажутся перед лицом серьезных денежных затруднений при расплате с Венецией. И 
уж тогда от венецианского правительства, от него, дожа Дандоло, будет зависеть 
дальнейшая участь крестоносцев: им можно будет продиктовать волю Венеции и, как 
неисправные должники, они, очутившись полностью в руках венецианцев, вынуждены 
будут делать то, что потребует от них он, дож. От него будет зависеть, в каком 
направлении повернуть рыцарское войско, так чтобы это принесло максимальную 
выгоду Венеции. 
      Вряд ли французские послы подозревали об этих коварных замыслах 
седовласого и морщинистого старца, с которым они имели дело и который поклялся, 
возложив руки на Евангелие, что будет неукоснительно соблюдать соглашение. 
Послы недооценили те осложнения, с которыми крестоносцам придется столкнуться 
впоследствии, не приняли во внимание того, что рвение и пыл их 
соотечественников могут поостыть. Напротив, подписывая договор, послы 
радовались, что столь успешно выполнили возложенное на них поручение. 
      О тайных намерениях венецианцев догадывался лишь папа Иннокентий III: он, 
по словам К. Маркса (так формулировалась эта мысль в его "Хронологических 
выписках"), "видел план Дандоло насквозь": папа понимал, что дож хотел 
использовать крестоносцев "в интересах Венеции для завоеваний". Тем не менее 8 
мая 1201 г. римский папа утвердил договор крестоносцев с Венецией. "Он сделал 
это весьма охотно", - пишет Виллардуэн. Тут французский историк несколько 
ошибается, а может быть, умышленно преподносит позицию главы католической 
церкви в таком освещении. Конечно, папа не мог отклонить договор: ведь без 
венецианского флота крестоносцам невозможно было бы переправиться за море. 
Более того, вслед за утверждением договорных грамот (этот факт подкрепляется и 
свидетельством такого достоверного источника, как хроника "Константинопольское 
опустошение") Иннокентий III направил послание венецианскому духовенству, в 
котором выразил удовлетворение тем, что его "возлюбленные чада, дож Энрико и 
народ венецианский, решили оказать Святой земле столь могущественную подмогу". 
Двуличный и лицемерный, папа даже прикинулся, будто все идет сообразно его 
собственным намерениям, все совершается как бы во исполнение его воли: он 
обратился, например, к церковникам Англии и Франции, чтобы они тщательно 
проследили за своевременностью отправления рыцарей в поход, дабы был соблюден 
срок, "который определили наши возлюбленные сыны, графы Фландрии, Шампани и 
Блуа". 
      Тем не менее, утверждая договор, папа выдвинул одно весьма симптоматичное 
предварительное условие: отправляясь на венецианских кораблях воевать против 
"неверных", крестоносцы "да не поднимут оружия против христиан". Иннокентий III 
явно усмотрел в хитро составленных пунктах соглашения что-то неладное: он же 
прекрасно знал, что за деньги венецианцы перевезут кого угодно и куда угодно. 
Вполне вероятно, что при утверждении договора совесть у папы не была чистой и 
на душе у него "кошки скребли": виллардуэновское "весьма охотно" вряд ли 
соответствует истине. 
      
      Нападение на христиан, возможность которого Иннокентий III прекрасно 
понимал, компрометировало бы идею Крестового похода. И если папа все-таки 
благословил договор о перевозке, то не иначе, как обставив свое благословение 
приведенной выше и весьма существенной оговоркой: не нападать на христиан. 
Какое, впрочем, реальное значение могла иметь эта оговорка для папы, чьи "слова 
были словами Бога, а дела - делами дьявола"? Иннокентий III фактически 
санкционировал проведение завоевательного предприятия, объект которого должны 
были определить в первую очередь экономические и политические интересы Венеции. 
Таким наиболее вероятным объектом являлась Византия, а к ее подчинению 
стремился и сам Иннокентий III. Дипломатическая линия папства в Крестовом 
походе и завоевательные проекты венецианцев сближались между собой, хотя и не 
совпадали целиком. 
      Как бы то ни было, но почву для превращения Крестового похода против 
Египта в грабительский поход против Византии подготовила в какой-то мере уже 
весна 1201 г. 
      5.6. Германская империя и Франция против Византии. Бонифаций Моферратский 

      Примерно в то же время вступила в действие еще одна группа причин, 
которые затем отклонили крестоносцев от первоначальной цели и обусловили новое 
направление похода: политические противоречия между двумя империями Германской 
и Византийской. Основой этих противоречий, получивших развитие уже в XII в., 
послужили главным образом захватнические устремления в Средиземноморье тех 
феодальных элементов Германии (преимущественно ее южных земель), которые 
консолидировались вокруг династии Гогенштауфенов. 
      Продолжателем антивизантийской политики Генриха VI выступил его младший 
брат и преемник Филипп Швабский (1198-1208). Неустойчивость политической жизни 
Византии, отражавшая ее внутреннюю слабость в эпоху, когда в империи 
завершилось становление феодальных порядков, благоприятствовала осуществлению 
этой политики. В 1195 г., о чем упомянуто выше, в Константинополе совершился 
очередной дворцовый переворот: в результате него был лишен власти (а заодно и 
зрения) император Исаак II Ангел и на престоле утвердился его брат Алексей III 
(1195-1203). 
      Филипп Швабский еще стараниями Генриха VI был женат на дочери Исаака II 
Ирине. И вот теперь германский король, помышляя о том, как бы довести до 
успешного завершения дело, прерванное внезапной смертью Генриха VI, овладеть 
Константинополем, - установил связь со своим тестем, томившимся в заключении. 
Впрочем, как передает константинопольский вельможа Никита Хониат, хорошо 
знавший придворные дела, ослепленный экс-император не находился в чрезмерно 
строгой изоляции: "всякий желающий имел доступ к Исааку". Историк рассказывает 
о тайных свиданиях Исаака Ангела с латинянами, где обсуждался вопрос, "как бы 
отплатить за обиды и низвергнуть Алексея". Бывший император без особых 
трудностей посылал (в Германию) письма к дочери своей Ирине и, в свою очередь, 
получал оттуда ответы с наставлениями, как ему поступать. 
      Таким образом, штауфенский двор в последние годы XII в. становится 
центром политических интриг, формальной целью которых было восстановление на 
константинопольском престоле Исаака II Ангела. В действительности же младший 
отпрыск Фридриха Барбароссы и наследник Генриха VI явно стремился захватить 
власть в Византии. 
      Такие намерения сами по себе были связаны с риском: ведь обстоятельства 
все время вынуждали Филиппа Швабского отстаивать свои права на корону в борьбе 
с Вельфами в самой Германии; тем не менее король, достойный своих 
предшественников, ввязался в новую авантюру. Приготовления к Крестовому походу, 
начавшиеся на Западе, пришлись, с точки зрения Филиппа Швабского, кстати: он 
был не прочь использовать крестоносцев в собственных интересах. 
      Прежде всего надлежало заполучить для этого прямую опору среди рыцарей 
Креста. Обстоятельства пришли на помощь Филиппу Швабскому. 24 мая 1201 г., 
когда подготовка к Крестовому походу находилась в разгаре, неожиданно скончался 
молодой граф Тибо III Шампанский, общепризнанный вождь французских крестоносцев.
 Тотчас после его кончины в руководящих кругах крестоносного воинства 
заговорили о необходимости избрать на место покойного другого предводителя. 
      Штауфенская Германия, до тех пор стоявшая в стороне от дел Крестового 
похода, приняла в них с этого времени живейшее участие. Внимание Филиппа 
Швабского привлек владетельный и куртуазный, известный своим покровительством 
трубадурам северо-италъянский сеньор - маркиз Бонифаций Монферратский. Его 
семья находилась в родстве и в старинной дружбе со Штауфенами. Сам Бонифаций 
Монферратский (ему было около 50 лет) был одаренным военачальником и дипломатом.
 Германский король несомненно учитывал это обстоятельство: ведь он строил на 
крестоносном предприятии далеко идущие политические расчеты. 
      Однако главная причина, по которой выбор Филиппа Швабского пал именно на 
маркиза Монферратского, заключалась в том, что в силу давних традиций дома 
маркграфов Монферратских интересы Бонифация были близки устремлениям тех 
западных феодалов, которые еще в XII в. оказались вовлеченными в завоевательную 
политику крестоносцев на Востоке и осели в основанных ими государствах. Старший 
брат Бонифация, Гийом Длинный Меч, был женат на Сибилле, сестре иерусалимского 
короля Бодуэна IV, и по владениям своей супруги, служившим ее приданым, 
считался графом Яффы и Аскалона. Другой брат, Конрад Монферратский, участвовал 
в Третьем Крестовом походе: он еще в 1187 г. прославился в качестве стойкого 
защитника Тира от Салах ад-Дина, а позднее, в 1192 г., был недалек от получения 
короны Иерусалимского королевства. Братья Бонифация энергично и не без успеха 
пробивали себе дорогу к высоким постам и земельным владениям и в Византийской 
империи. Конрад Монферратский одно время занимал видное положение при дворе 
Исаака II Ангела, на сестре которого Феодоре был женат и которому помог в 1186 
г. подавить вспыхнувший против василевса мятеж. Кроме того, еще один из братьев 
Бонифация, Ренэ, женившись в 1180 г. на дочери византийского императора Мануила 
Комнина Марии, приобрел титул кесаря, а в приданое за женой, как поговаривали, 
получил второй после Константинополя торговый город империи - Солунь. Наконец, 
сам Бонифаций, хотя до этого и не участвовал в Крестовых походах, давно 
обнаруживал готовность следовать примеру сородичей. Маркиз питал агрессивные 
намерения в отношении той же Солуни (он считал себя законным наследником 
приданого своей невестки) и других земель на Балканах. 
      Таким образом, этот феодальный магнат (а за ним и иные ломбардские 
сеньоры, поменьше рангом и поскромнее в притязаниях) был непосредственно 
заинтересован в осуществлении антивизантийских замыслов, вынашивавшихся при 
гогенштауфенском дворе: захват Византии сулил и ему немалую добычу. Разве не 
стоило Филиппу Швабскому добиваться его избрания вождем крестоносного 
ополчения? Ведь он мог бы в этом случае оказать значительное содействие 
проведению в жизнь великодержавных штауфенских планов. 
      Но как поступить, чтобы Бонифаций Монферратский был поставлен во главе 
французских крестоносцев? Для достижения этой цели Филипп Швабский обратился к 
другому Филиппу - королю Франции, с которым состоял тогда в союзных отношениях. 
Этот союз сложился еще в 1198 г.: в то время Филипп II воевал против Ричарда 
Львиное Сердце во Франции, а племянник последнего Оттон Брауншвейгский, 
избранный частью немецких феодалов германским королем, оспаривал свои права на 
трон в ожесточенной борьбе с Филиппом Швабским. Оба Филиппа и объединились 
против общих врагов. В 1202 г. союз еще сохранял силу и, судя по сведениям, 
встречающимся у некоторых хронистов начала XIII в. (правда, несколько 
расплывчатым), Филипп II Август пошел навстречу своему тезке-немцу. 
      Когда на совете баронов-крестоносцев в Суассоне обсуждались кандидатуры 
на пост вождя рыцарского войска (пост этот предлагали сперва герцогу Одо III 
Бургундскому, затем графу Теобальду из Бара - оба отклонили предложения), 
французский король активно вмешался в выборы. Как сообщает автор "Деяний 
Иннокентия III", Филипп II посоветовал главарям ополчения избрать верховным 
предводителем крестоносцев Бонифация Монфер-ратского. О том же, хотя и иначе, 
пишет итальянский хронист Созомен из Пистойи, о том же говорит автор греческой 
"Морейской хроники". 
      Жоффруа Виллардуэн в своих записках рассказывает, что он сам, будучи 
участником суассонских совещаний, назвал там имя североитальянского князя. 
Маршал Шампанский в данном случае, очевидно, выражал лишь волю короля Франции. 
Его совет был принят, несмотря на то, что довольно неожиданно всплывшая 
кандидатура итальянца, маркграфа Монферратского, вряд ли пришлась по вкусу 
французским сеньорам. Правда, они были осведомлены о том, что его семья питает 
традиционный интерес к Востоку: соответствующую информацию могли доставить во 
Францию те самые послы, которые ездили в Венецию заключать договор о перевозке 
крестоносцев (четверо из шести возвращались домой через Геную, власти которой 
были связаны с домом маркграфов Монферратских). Однако бароны не забывали и 
другого: ведь большей частью сами они являлись недавними политическими 
противниками Филиппа II Августа, Бонифаций же был его родственником и креатурой.
 Кроме того, Бодуэн Фландрский и прочие князья, только что выступавшие против 
Филиппа II во Франции в качестве союзников Ричарда Львиное Сердце, в Германии 
поддерживали Вельфов, противившихся утверждению власти Гогенштауфенов и 
состоявших в союзе с Англией. Кандидатура Бонифация Монферратского, известного 
своей проштауфенской ориентацией, и в этом смысле тоже не могла устраивать 
приверженцев англо-вельфской партии. 
      Тем не менее совет Филиппа II, иначе говоря, давление, оказанное им на 
его вассалов в Суассоне, возымел свое действие. После долгих пререканий ("Много 
было сказано слов за и против" - лаконично сообщает Виллардуэн) военачальником 
крестоносного ополчения избрали Бонифация Монферратского. В сентябре 1201 г. он 
прибыл во Францию, чтобы возглавить крестоносцев. Главнокомандующим французских 
рыцарей сделался, таким образом, приверженец Штауфенов, владетельный князь, 
наверняка готовый разделить антивизантийские замыслы Филиппа Швабского и 
содействовать их реализации: ведь в этом случае он и сам мог надеяться на 
определенный выигрыш. 
      Итак, в 1201 г. в дело руководства Крестовым походом проникли новые 
политические интересы - Бонифаций должен был стать прежде всего исполнителем 
штауфенских планов подчинения Византии. Вместе с тем он был связан родственными 
и политическими интересами с капетингской Францией. Есть основания полагать, 
что и самому Филиппу II Августу были не чужды поползновения на византийский 
трон. Еще его отец Людовик VII вынашивал какие-то проекты на этот счет. Он 
стремился обеспечить Капетингам права на константинопольскую корону: сестра 
Филиппа II была выдана в 1180 г. замуж за Алексея II - сына василевса Мануила 
Комнина. Быть может, Филипп II втайне собирался возродить отцовские проекты? 
      Английский хронист Роджер из Ховдена передает любопытный эпизод, 
проливающий в какой-то мере свет на эту малоизвестную сторону французской 
политики конца XII - начала XIII в. Как-то, уже после гибели Ричарда Львиное 
Сердце, в Париж к Филиппу II явился упоминавшийся выше предводитель 
норманнско-сицилийских пиратов "адмирал" Маргаритон, граф Мальтийский (Никита 
Хониат называет его "морским богом"), авантюрист, в свое время пытавшийся даже 
навязаться в союзники к Салах ад-Дину против его соперников из мусульманской 
феодальной знати. Маргаритон предложил французскому королю сделать его 
"константинопольским императором". Филипп II, по сообщению хрониста, согласился 
воспользоваться услугами сицилийского корсара и уже обещал снабдить его людей 
припасами, оружием, конями - словом, всем необходимым для похода против 
Константинополя. Поход предполагалось начать из Бриндизи. Внезапная смерть 
Маргаритона якобы помешала осуществиться этим замыслам. 
      Если даже рассказ хрониста малодостоверен (скорее всего, это именно так: 
ведь Маргаритон умер еще в 1195 г.), все же он служит косвенным свидетельством 
того, как современники расценивали позицию Французского королевства 
относительно Византии. Эпизод, переданный Роджером из Ховдена, в известной мере 
подтверждает предположение, согласно которому Филипп II тоже намеревался 
протянуть свои руки к ослабевшей Византии. Его содействие избранию Бонифация 
Монферратского было, следовательно, политическим ходом, так или иначе 
рассчитанным и на получение непосредственных выгод для королевской власти во 
Франции. 
      Во всяком случае, к осени 1201 г. в цепи событий, ведших к "уклонению 
крестоносцев с пути", образовалось еще одно немаловажное звено: в подготовку 
тайно замышлявшегося похода против Византии включились капетингская Франция и 
штауфенская Германия. Пока, однако, все политические нити, протягивавшиеся в 
константинопольском направлении, оставались изолированными. 1201-1202 годы 
внесли нечто новое и в этом отношении. 
      5.7. Секретная дипломатия римской курии 
      Пробыв некоторое время во Франции, переговорив с Филиппом II и 
заручившись от него рекомендательно-доверительным письмом к Иннокентию III, 
посетив ежегодный капитул цистерцианского ордена в Сито, прослушав проповедь 
Фулька из Нейи, маркграф отбыл в Германию. В конце декабря 1201 г. он 
встретился в Хагенау с Филиппом Швабским, с которым тоже согласовал дальнейшие 
действия. В начале марта следующего, 1202 г. Бонифаций Монферратский прибыл в 
Рим. Здесь он представлял интересы обоих Филиппов. Противоречивые и уклончивые 
сведения современников позволяют все же думать, что во время переговоров с 
папой, касавшихся широкого круга дипломатических проблем, маркграф намекнул 
Иннокентию III на имеющийся проект использовать крестоносцев в антивизантийских 
целях. 
      Папа, не добившийся к тому времени никаких уступок от Алексея III по 
делам унии, судя по всему, вошел в негласную сделку с предводителем 
крестоносцев. Правда, папский биограф это отрицает, но он ведь и не мог 
поступить иначе - "Деяния Иннокентия III" представляют собой сплошной панегирик 
папе. Да и переговоры между Бонифацием Монферратским и Иннокентием хронист 
описывает крайне лаконично: он явно не желает компрометировать своего героя. 
Более поздние документы, в том числе переписка Иннокентия III с Бонифацием 
Монферратским, показывают, однако, что предложения маркграфа были встречены при 
папском дворе с должным пониманием. Использовать крестоносцев против 
Константинопольской империи ведь и сам папа задумывался об этом еще в начале 
Крестового похода. 
      
      Вслед за первой сделкой была заключена и вторая, на этот раз с сыном 
Исаака II Ангела византийским царевичем Алексеем, шурином Филиппа Швабского. 
Дождавшись удобного времени, Алексей бежал из Константинополя. Ему помог некий 
пизанский судовладелец, предоставивший царевичу убежище на своем корабле и 
таким образом давший возможность юноше, говоря словами Никиты Хониата, "скрыть 
свои следы водою". Бегство царевича, как рассказывает византийский историк, 
было вскоре обнаружено: "Василеве послал обыскивать корабль, но посланные не 
смогли найти Алексея; он остриг себе волосы в кружок, нарядился в латинскую 
одежду, смешался с толпой латинян и укрылся таким образом от разыскивавших его".
 
      Исследователи истории Четвертого Крестового похода вот уже почти целое 
столетие спорят о том, когда именно произошло бегство царевича Алексея: одни 
относят его к 1201 г., другие приводят не менее остроумные доводы в пользу 
более поздней даты - 1202 г. В последнее время верх явно одерживают сторонники 
первой версии: видимо, Алексей прибыл в итальянский порт Анкону в сентябре - 
октябре 1201 г. Оттуда он, по свидетельству Виллардуэна, направился к королю 
Германии Филиппу, который был женат на его сестре, а весной 1202 г., т.е. 
вскоре после визита Бонифация Монферратского, Алексей явился в Рим. 
      В соответствии с инструкциями своего немецкого покровителя царевич 
Алексей принял перед папой смиренную позу просителя: он умолял римского владыку 
оказать ему помощь против дяди, узурпатора Алексея III, т.е. помочь в 
восстановлении отчей власти в Константинополе. В вознаграждение за эту помощь - 
предоставить ее должны были, конечно, крестоносцы, в контакты с которыми 
царевич, возможно, вступил еще по дороге в Германию, по время пребывания в 
Ломбардии, - сын Исаака Ангела обещал папе подчинить греческую церковь римской 
и обеспечить участие Византии в Крестовом походе. 
      Иннокентий III получил теперь полную возможность прикрыть свои истинные 
намерения в отношении Византии благовиднейшим предлогом - защитой 
"справедливого дела", восстановлением в Константинополе власти законного 
правительства. И папа, конечно, не упустил столь подходящего случая: самые 
различные источники - известия хроник, данные официальной переписки, даже 
памятники монументального искусства - свидетельствуют, что в Риме была 
достигнута полная договоренность между Иннокентием III и Алексеем [8] насчет 
использования крестоносного воинства для восстановления на византийском 
престоле Исаака II Ангела. 
      Как и в случае с Бонифацием Монферратским, наличие такой договоренности 
отвергают, разумеется, документы, вышедшие из папской канцелярии; мысль о 
сговоре с царевичем отрицает прежде всего сам Иннокентий III в своем послании к 
византийскому императору Алексею III от 16 ноября 1202 г. Он рассказывает ему о 
результатах посещения Рима царевичем в нарочито туманных выражениях ("мы дали 
царевичу ответ сообразно с тем, что считали нужным"), явно стремясь вызвать у 
византийского василевса чувство обеспокоенности ("а вдруг?"). Напротив, 
Новгородская летопись (русский человек, описавший события Крестового похода, 
был очевидцем событий и имел возможность на месте беседовать с участниками 
этого предприятия), византийские авторы (Никита Хониат и Георгий Акрополит), 
ряд западных хронистов (Альбрик де Труафонтэн и венецианец Мартин да Канале, 
писавший, правда, много позднее, в 1267-1268 гг.), сколь ни разнятся между 
собою содержащиеся в их повествованиях факты, сходятся в том, что Иннокентий 
III взялся поддержать дело царевича Алексея. Немного позже, в апреле и июне - 
июле 1203 г., Филипп Швабский, со своей стороны подтвердил в письме папе 
обязательство царевича поставить православную церковь под начало католической, 
коль скоро, как заявлял претендент на императорскую корону, "Всемогущий Бог 
отдаст мне или моему шурину Греческую империю". 
      Так в начале 1202 г. дипломатические нити, до тех пор тянувшиеся из 
разных концов, хотя и близко, но независимо друг от друга, все более сплетаются 
в один пучок. Иннокентий III, по сути, одобрил замыслы венецианцев (на словах 
он им противился); взамен обещанной ему церковной унии папа, далее, .
благословил Бонифация Монферратского и царевича Алексея на то, чтобы двинуть 
крестоносное войско к Константинополю. Феодальные круги на Западе, ухватившиеся 
за возможность пограбить, а может быть, и прибрать к рукам Восточноримскую 
империю (под предлогом возвращения ее престола Исааку II Ангелу и его 
наследнику), неустанно плели сеть интриг вокруг затеянного Римом Крестового 
похода. Все это происходило в глубокой тайне. Лишь много веков спустя ученые, 
выбирая по крупицам данные, сохранившиеся в источниках, постепенно нащупывали и 
развязывали узелки "секретной дипломатии" начала XIII в. 
      
      5.8. В "плену" у венецианцев. Поход в Далмацию 
      С осени 1202 г. скрытые до тех пор намерения организаторов и вождей 
похода проступают наружу: предпринимаются явные попытки воплотить их замыслы. 
Решающую роль в дальнейших событиях сыграла Венеция. К лету 1202 г. здесь 
мало-помалу собрались отряды французских, немецких, итальянских крестоносцев. 
Они были размещены близ Венеции, на малолюдном острове Лидо (хронисты называют 
его "островом св. Николая": он, по словам Робера де Клари, находился на 
расстоянии одного лье от Венеции). Там пилигримы "разбили свои палатки и 
устроились наилучшим образом, как только могли". 
      У венецианцев были свои планы, за осуществление который они принялись 
деловито и расчетливо. Отцы города-республики постарались поставить рыцарей 
Креста в стесненное положение, дабы дать им почувствовать свою зависимость от 
"венецианского народа" и тем самым сделать их сговорчивее. Съестные припасы 
подвозились на Лидо нерегулярно, и крестоносцам пришлось испытать последствия 
этого: в лагере им жилось голодно, начались болезни, смерть косила тех, кто был 
победнее. Живых не хватало, чтобы хоронить мертвых, сообщает автор хроники 
"Константинопольское опустошение". Вероятно, он сгущал краски, чтобы очернить 
венецианцев, но положение крестоносной рати и впрямь оказалось незавидным. 
Крестоносцы сделались, по словам того же хрониста, узниками Венеции. Правда, 
сеньоры и рыцари, располагавшие средствами, не собирались впадать в отчаяние: 
до этого было еще далеко. В ожидании предстоявших им святых дел, которые все 
равно искупили бы прошлые грехи, они превратили лагерь на Лидо в притон игроков 
в кости и проституток. Однако часть крестоносцев, не желая мириться с участью 
пленников Венеции и во избежание худших неприятностей впереди, поспешила 
заблаговременно сбежать с острова и вернуться домой. 
      Между тем истек срок окончательной расплаты с республикой св. Марка, 
обозначенный в апрельском договоре 1201 г. И вот тут-то выяснилось, что рыцари 
не могут произвести ее наличными. Случилось то, что, надо думать, и предвидел 
за год до того Энри-ко Дандоло. В город на лагунах (византиец Евстафий 
Солунский называет Венецию "болотной лягушкой" и "земноводной змеей") прибыла 
лишь третья часть тех 33,5 тыс. крестоносцев, которые должны были сюда явиться 
и которых имели в виду французские послы, поторопившиеся подписать в 1201 г. 
договор с Венецией. Многие бароны и рыцари предпочли обойтись без ее услуг, 
показавшихся им чересчур уж дорогостоящими и в чем-то вообще сомнительными. 
Поэтому одни погрузились на фламандские корабли в Брюгге, другие (бургундцы и 
провансальцы) наняли суда в Марселе, третьи (рыцари из Блуа и Шампани) 
направились через Ломбардию, а из Пьяченцы повернули на юг Италии. Не доверяя 
Венеции и не желая подвергаться какому-либо риску, множество рыцарей и пеших 
людей, по словам Виллардуэна, минуя ее, поплыли напрямик в Сирию. Кое-кого, 
правда, вождям крестоносцев удалось отвратить от этого намерения и остановить 
на полпути (в частности, графа Луи Блуаского), но все же немало "добрых людей 
пошли другими дорогами", что, по словам хрониста, "и было причиною большого 
несчастья" для прибывших в Венецию. 
      Впрочем, как считают ученые, если бы даже все, кто взял крест, явились 
туда, едва ли их численность превысила бы половину той, какая предусматривалась 
договором 1201 г. Согласно сведениям Робера де Клари, в Венеции собралась всего 
1 тыс. конных рыцарей, хотя намечалось перевезти 4,5 тыс. всадников. 
Численность пехотинцев тот же хронист определяет в 50 тыс. (предполагалось же, 
якобы, что явятся 100 тыс. - это, конечно, домысел хрониста, находящегося 
обычно не в ладах с цифрами). В действительности вместо ожидавшихся 33 с лишним 
тысяч воинов в Венецию пришли всего 10-13 тыс. [9], т.е., в сущности, горстка 
людей [10]. Само собой, они были не в состоянии набрать нужной суммы денег. К 
лету 1202 г. венецианцам выплатили лишь 51 тыс. марок. Недостачу не покрыли 
даже экстраординарные доброхотные приношения, сделанные состоятельными 
главарями крестоносцев. "Вы могли бы увидеть тогда, - сокрушенно говорит 
Виллар-дуэн, - сколько было снесено во дворец дожа золотых и серебряных сосудов,
 чтобы произвести уплату. И когда они уплатили, все же тридцать четыре тысячи 
марок недостало до обусловленных денег". 
      Это была внушительная сумма. Недополучив ее, венецианцы совсем перестали 
подвозить продовольствие на Лидо. Крестоносцам даже пригрозили вовсе не дать 
судов, если они не рассчитаются сполна - согласно уговору. Как рассказывает 
Робер де Клари, непосредственно переживший все перипетии событий, однажды сам 
Энрико Дандоло прибыл в лагерь крестоносцев: коль скоро не заплатите долга, 
заявил он, "то знайте, что вы не двинетесь с этого острова до того мгновения, 
пока мы не получим свое; более того, вы не найдете никого, кто бы принес вам 
питье и еду". Рыцари, их оруженосцы и сердженты приуныли. Положение было тем 
более мучительным, что обдумывать его приходилось под жаркими лучами летнего 
солнца. 
      Пока сеньоры судили и рядили, в августе 1202 г. в Венецию прибыл главный 
предводитель крестоносцев, которого иногда называют Боэмундом Четвертого 
Крестового похода, - Бонифаций Монферратский. В одном отношении по крайней мере 
высокородный маркиз был под стать правителям купеческой республики: все, что 
сулило выгоду, он принимал с не меньшей готовностью, чем Дандоло. Сговориться 
между собой для них не составляло труда. Бонифаций, видимо, ввел дожа в курс 
своих планов похода на Византию. Такой оборот дела вполне устраивал Дандоло, но 
он требовал дополнительного времени и подготовки. А почему бы тем временем 
крестоносцам не помочь Венецианской республике удовлетворить ее ближайшие 
торгово-политические интересы? Дандоло удостоверился, что вытянуть из его 
"пленников" какие-нибудь деньги сверх 51 тыс. марок уже нельзя. Однако он 
прекрасно понимал и то, что если войско разойдется (а дезертирство с о-ва Лидо 
принимало угрожающие размеры), то это приведет к крупному скандалу для 
республики св. Марка - Иннокентий III неминуемо обвинит венецианцев в том, что 
они сорвали Крестовый поход. "Коли мы отпустим этих людей уйти восвояси, - 
обратился дож к соотечественникам, - то навсегда прослывем дрянными 
обманщиками" - так передает его слова Робер де Клари. 
      Взвесив все обстоятельства и в первую очередь приняв во внимание 
коммерческие выгоды Венеции, изобретательный муж совета предложил рыцарям 
достойный выход из затруднительного положения, в котором они очутились по 
милости своих главных вожаков и представлявших их в прошлом году послов: пусть 
воины Креста - таково было предложение Дандоло - мечом отработают лежащий на 
них долг. Чтобы погасить задолженность, точнее, чтобы отсрочить ее уплату, 
пусть они завоюют для Венеции г. Задар. "Предложим им, формулирует Виллардуэн 
идею дожа, - чтобы они нам помогли его завоевать, и мы предоставим им отсрочку 
для уплаты тридцати четырех тысяч марок, которые они нам должны, до тех пор, 
пока Бог дозволит нам заработать их вместе, нам и им". 
      Задар, расположенный на восточном побережье Адриатического моря, в 
Далмации, являлся крупным торговым центром (Дандоло, обращаясь к крестоносцам, 
изображал его всего-навсего пиратским гнездом). Он принадлежал в то время 
Венгрии, с которой Венеция десятки лет боролась за контроль над далматинским 
побережьем. Торговые операции Задара были настолько активными, что не только в 
Адриатике, но и за ее пределами город выступал грозным конкурентом Венеции. Ее 
плутократия со злобой взирала на усиление торгового могущества этого города. 
Неоднократно предпринимались попытки завоевать его и таким путем задушить 
ненавистного соперника. На первых порах, в XI в., Венеция, чтобы покорить Задар,
 воевала с хорватскими королями, а в XII в. противниками венецианцев стали 
венгры. Борьба велась с переменным успехом: венецианцы завоевывали Задар, но он 
снова и снова восставал против тягостной власти "невесты Адриатики". В 1186 г. 
Задар отдался под покровительство венгерского короля Белы III. Вскоре после 
того, как дожем Венеции был избран Энрико Дандоло (в 1192 г.), она еще раз 
пыталась захватить Задар, однако опять потерпела неудачу. Теперь, через десять 
лет, возникла новая возможность разделаться с конкурентом - и разве мог 
упустить ее многомудрый старец Дандоло? Разгромить Задар казалось патрицианской 
олигархии Венеции делом тем более заманчивым, что в соответствии с договором 
1201 г. республика св. Марка получила бы в свою пользу половину захваченной 
добычи. Какое значение имело при этом, что Задар являлся владением венгерского 
короля Имре (1196-1205), который по призыву Иннокентия III и сам взял крест? 
      Свои бесцеремонные предложения, предварительно одобренные в высших 
органах республики (Малом и Большом советах), Энрико Дандоло согласовал с 
Бонифацием Монферратским. Маркграф не был особенно совестливым христианином. Он 
нашел вполне приемлемым и совместимым с делом освобождения Святой земли 
(которая волновала его меньше всего) заключить и провести в жизнь еще одну 
сделку, временно превращавшую крестоносцев, по существу, в наемников Венеции. 
Бонифаций фактически уступал предводительство рыцарями дожу. После 
торжественного богослужения в соборе св. Марка престарелый Энрико Дандоло тоже 
принял крест и взялся самолично командовать флотом, который двинется в рейд 
против Задара. Дож был почти совсем слепой: то ли его ранили когда-то в голову, 
о чем рассказывает Виллардуэн, то ли, по известиям венецианской хроники Андреа 
Дандоло и Новгородской летописи, ослепили по приказу Мануила Комнина куском 
раскаленного стекла в бытность Дандоло послом в Константинополе. Несмотря на 
слепоту и на свой почтенный возраст, дож держался, однако, еще очень бодро. 
Богатырь телом и умом, он, как рассказывают современники, сохранял удивительную 
энергию и, добавим от себя, не менее удивительное бесстыдство. 
      "Наши пилигримы, - передает Виллардуэн, - были весьма обрадованы и сильно 
тронуты тем, что дож возложил на себя крест, по причине как его [дожа. - М. З.] 
мудрости, так и присущей ему доблести". На самом деле настроение крестоносцев 
не было столь оптимистичным, каким его описывает маршал Шампанский. Предложение 
венецианцев захватить Задар, сделанное рыцарям через Бонифация Монферратского, 
вызвало поначалу замешательство в ополчении креста. Иные, в частности из числа 
бедняков, у которых, по словам Гунтера Пэрисского, с собой было мало денег и 
которые, израсходовав их, не имели средств для продолжения пути, "оставив 
войско, повернули стопы свои назад и возвратились восвояси". 
      В научной литературе высказывалось мнение, будто бедняцкую оппозицию 
инспирировали церковники: бедняки-де были преисполнены религиозного энтузиазма 
и потому не захотели участвовать в завоевательном предприятии против 
единоверцев-христиан. Такая точка зрения верна только частично. Точнее было бы 
сказать, что, покидая Венецию, бедняки-крестоносцы выражали тем самым протест 
против лишений, которым венецианское правительство умышленно подвергало их на 
о-ве Лидо, и прежде всего против превращения Крестового похода в орудие 
венецианской политики. Почему, собственно, выгоды предприятия должны были 
достаться венецианским купцам? Далеко не все крестоносцы вообще испытывали 
желание, даже находясь в крайне стесненных обстоятельствах, служить интересам- 
Венеции. Домой отправились и некоторые видные сеньоры со своими вассалами, в 
том числе племянник и тезка Жоффруа Виллардуэна. 
      Хронисты, повествующие о раздорах и несогласиях, вспыхнувших в войске 
крестоносцев, когда дож внес свое циничное предложение насчет захвата Задара, 
рисуют картину таким образом, будто эти князья отклонили его предложение по 
сугубо религиозным соображениям. "Ибо они [князья. - М. З.], - утверждает 
Гунтер Пэрисский, - считали совершенно недостойным и недопустимым для христиан, 
чтобы воины Креста Христова обрушивались на христиан же убийством, грабежами и 
пожарами, что обычно бывает при завоевании городов". Богобоязненные 
предводители были якобы объяты ужасом оттого, что им придется совершить 
злодеяние. Смысл такого освещения причин возникшей среди высоких баронов 
оппозиции в том, чтобы хоть как-то обелить вожаков крестоносцев. 
      Вполне возможно, конечно, что отдельным сеньорам затея Дандоло 
представлялась неподходящей и с нравственно-религиозной точки зрения, поскольку 
г. Задар действительно был христианским по населению. Неясно было им и другое: 
как отреагирует церковь на действия крестоносцев против христиан? Главная же 
причина недовольства кое-кого из вождей заключалась прежде всего не в 
богобоязненности, а в нежелании сражаться за интересы Венеции: ведь сеньоры 
опоясались мечом не для того, чтобы таскать для нее каштаны из огня! 
      Вот почему часть знати и рядовых крестоносцев отбыла с Лидо в родные края.
 Что касается основной массы, то, вероятнее всего, она и не разбиралась толком 
в происходящем. Все переговоры Дандоло относительно похода на Задар велись, по 
признанию рыцаря Робера де Клари, лишь с людьми самого высокого положения. А 
это были вояки, в большинстве своем, как и Дандоло, безразличные к тому, кого и 
где грабить. Какое могли иметь значение религиозные сомнения для знатных 
баронов вроде Рено де Монмирай, графа Этьена Першского или видама Гийома де 
Феррьер из Шартра, которые еще раньше грабили в своих французских владениях 
аббатства и глумились над клириками? Перед отправлением в Крестовый поход им 
даже пришлось в присутствии многочисленной толпы принести в Шартрском соборе св.
 Петра покаяние за насилия над монахами и принять обязательство о возмещении 
ущерба. Тем более не способны были остановить этих отпетых головорезов 
какие-либо угрызения совести, когда в качестве альтернативы Крестовому походу 
стала вырисовываться война против города, принадлежавшего венгерскому королю; 
не прими они такую альтернативу, крестоносцам пришлось бы просто разойтись, да 
и только. Эта перспектива никак не устраивала "высоких баронов". Они предпочли 
принять предложение Энрико Дандоло. Так был предрешен поход на Задар. 
      5.9. Политический курс апостольского престола 
      Какую же позицию занял тогда святой престол? Попытался ли Иннокентий III 
разрушить замыслы венецианцев? 
      Едва только дож внес свое предложение, а мнения крестоносцев, посвященных 
в дело, разошлись, некоторые из тех, что повернули вскоре домой, направились в 
Рим - испросить у понтифика соответствующее дозволение. Они получили его лишь 
после долгих настояний. Одновременно в октябре 1202 г. к папе явился его легат 
- кардинал Петр Капуанский, ранее прикомандированный к войску крестоносцев. 
Дандоло и его советники, не желая, чтобы римская курия вмешивалась в 
крестоносное предприятие, попавшее в их руки, отклонили полномочия кардинала 
Петра. Коли он того хочет, может сопровождать рыцарей в походе обычным 
проповедником, но не папским эмиссаром! Оскорбленный легат воротился в Рим и 
тоже поведал Иннокентию III о войне против Задара, замышляемой дожем и вождями 
крестоносцев. Как подтверждает папский биограф, легат своевременно "и очень 
ясно открыл папе злое намерение венецианцев". 
      Таким образом планы главарей крестоносцев и правителей республики св. 
Марка стали известны апостольскому престолу. В Венецию тотчас полетело 
отправленное с аббатом де Лочедио грозное предупреждение: папа под угрозой 
отлучения вновь запретил крестоносцам нападать на христианские земли. Этот 
запрет был, однако, лишь очередной лицемерной уловкой Рима. Еще в то время, 
когда Петр Капуанский находился в лагере крестоносцев, вопрос же о походе на 
Задар проходил стадию обсуждения, ряд сеньоров обратились к легату за советом: 
как быть? Не разойтись ли крестоносцам, чтобы таким путем пресечь злое 
намерение Дандоло? В ответ на эти запросы легат, несомненно выражавший волю 
апостольского престола, заявил: "Простительнее и менее позорно искупить малое 
зло великим благим деянием, нежели оставить обет Крестового похода 
невыполненным и вернуться на родину, принеся с собой вместе с грехами еще и 
бесславие". 
      Следовательно, с точки зрения папы, Крестовый поход надлежало довести до 
конца любой ценой. Ни при каких обстоятельствах войско не должно расходиться, 
даже если его поведут против Задара, - такова была, в сущности, позиция папы, 
как ее раскрывает, в частности, и немецкий хронист из Гальберштадта. 
      Он рассказывает о том, что епископ Конрад фон Крозиг (со слов которого 
хронист, кстати сказать, писал свое сочинение), не отваживаясь примкнуть к 
сговору вождей крестоносцев с дожем Венеции, тоже поставил перед легатом 
вопрос: как поступать ему, епископу? "Тот (легат), - пишет хронист, - прямо 
ответил, что папа предпочитает лучше скрыть от них (крестоносцев) что-либо 
неподобающее, чем освободить их от обета этого похода, и дал ему окончательный 
совет, чтобы он (епископ Конрад) никоим образом не отъезжал от войска, 
постарался бы сделать, что сумеет, дабы вынести их (крестоносцев) гнусности, 
которые они могут совершить". И тогда епископ, продолжает летописец, "примкнул 
(к соглашению), так же как и четыре аббата цистерцианского ордена, которых папа 
специально назначил, чтобы они словом и примером возглавляли войско 
крестоносцев". 
      Иными словами, Иннокентий III устами своего легата фактически 
потворствовал тому, чтобы планы Венеции были осуществлены. Формально он 
подтвердил теперь свое запрещение поднимать меч на христиан и тем самым 
выполнил долг католического первосвященника. Иначе папа и не мог действовать: 
нападение на владения венгерского государя, числившегося крестоносцем, только 
набросило бы тень на Крестовый поход и подорвало бы существеннейший принцип 
универсалистской политики папства, не говоря уже о его престиже, который 
оказался бы сильно подмоченным. 
      Вместе с тем папа не желал и прекращения Крестового похода: ведь успех 
сулил Риму обладание не только Иерусалимом, но и, возможно, Константинополем. 
Запрещение нападать на христианские земли не должно было идти в ущерб делу 
освобождения Святой земли и подчинения Византии. Практически для папы оставался 
один выход: во имя продолжения Крестового похода ("великого благого деяния") 
допустить "малое зло", т.е. захват крестоносцами христианского Задара, на что 
их подбивала Венеция. В этом духе и проводил свою политику изворотливый римский 
понтифик, стараясь совместить несовместимое, прикрыть "божественным" 
"дьявольское", запрещая на словах, благословляя на деле. 
      Современные католические и другие западные историки признают, что 
Иннокентий III, по сути дела, капитулировал перед венецианцами. В оправдание 
папы они приводят различные аргументы: ссылаются на то, что он был не в силах 
заставить венецианцев отказаться от их намерений и выполнить волю апостольского 
престола; указывают, что Дандоло не поддавался моральному воздействию церкви; 
утверждают, что папский кардинал попался в ловушку, ловко расставленную 
венецианским дожем перед крестоносцами, оказавшимися между Сциллой и Харибдой: 
либо уплатить долг, либо идти войной против Задара; считают, что кардинал-легат 
поддался старческому заблуждению, оправдывая антизадарскую акцию, и т.д. 
      
      Все эти и подобные им доводы не в состоянии обелить главного организатора 
Четвертого Крестового похода. Своей тактикой Иннокентий явно попустительствовал 
венецианцам, руководствуясь при этом корыстными политическим интересами римской 
церкви. Ведь если бы папу всерьез заботило спасение христианского Задара, разве 
не благоразумнее было бы на время отсрочить Крестовый поход? В этом случае и 
престиж апостольского престола остался бы незапятнанным. Разве не 
целесообразнее было бы согласиться даже на временный роспуск крестоносного 
ополчения, чем отдать на поток и разграбление рыцарей венгерские владения? Да 
папа располагал и другими, куда более эффективными средствами помешать 
завоеванию Задара, чем словесные запреты, которым никто не придавал серьезного 
значения. Коль скоро Иннокентий III искренне стремился избавить христианские 
земли от того, что вскоре с ними произошло, ему не составило бы большого труда 
расквитаться с Венецией за долги своего обанкротившегося воинства: казна 
римской курии вполне выдержала бы такую жертву. 34 тыс. марок - это, конечно, 
было немало, но и не так уж много для папы, тем более что в его казну перепала, 
надо полагать, толика от крестоносных сборов, производившихся по всем 
католическим странам Известно, например, что собранные 
проповедником-"чудотворцем" Фульком из Нейи суммы были помещены в сокровищницу 
цистерцианского ордена. 
      Один из хронистов упоминает о том, что перед смертью Фулька французский 
король Филипп II через виконта дижонского Одо де Шамплит и кастеллана де Куси 
передал эти деньги на нужды Крестового похода. Словом, папская сума не обеднела 
бы, раскошелься он для спасения христианских земель. Иннокентий III, однако, и 
не подумал жертвовать богатствами святого престола во имя избавления своих 
возлюбленных чад от венецианского "плена". Так еще раз проявилась тайная связь 
папской политики в Четвертом Крестовом походе с замыслами венецианской 
плутократии 
      5.10. Завоевание Задара. Вторичная перемена направления похода 
      8 октября 1202 г. флот крестоносцев отплыл из Венеции: в нем было свыше 
70 галер и около 150 нефов и юисье (грузовых судов) с провиантом, конями, 
стенобитными орудиями, катапультами и баллистами для метания тяжелых стрел, 
камней, бревен, окованных железом, бочек с горючей жидкостью. Галеры 
представляли собой узкие и длинные корабли, обладавшие быстрым ходом и 
маневренностью в сражениях. По обоим бортам каждой галеры прикреплялись рядами 
весла; при попутном ветре поднимались и паруса. Кроме экипажа - матросов и 
гребцов, которых венецианцы обычно нанимали служить за плату с марта по ноябрь, 
- на галерах размещались вооруженные команды арбалетчиков и пращников, тоже 
наемников. Нефами назывались крупные, вместительные суда, с изогнутыми к килю 
бортами, с несколькими мачтами и с широкими парусами. На носу и корме нефа 
высились деревянные шато (башни). В отличие от галер нефы имели медленный ход и 
были неповоротливы. Юисье же являлись транспортными парусниками: в их глубокий 
трюм помещали коней. 
      11 ноября армада крестоносцев - примерно 200 кораблей - с боем вошла в 
запертую железной цепью Задарскую гавань, а 24 ноября рыцари, после 
пятидневного приступа, взяли Задар, по словам Виллардуэна укрепленный высокими 
стенами и высокими башнями, сломив упорное сопротивление венгерского гарнизона 
и жителей города, которые, отмечает Робер де Клари, "вооружились самым лучшим 
образом, как люди, решившие защищаться". Задар, включая и его церкви, был 
разгромлен. Захватчики учинили в городе свирепый погром, разрушили многие 
здания, разжились богатой добычей. Задар попал под власть Венеции - правда, не 
сразу: вначале вспыхнула распря между венецианцами и меньшим пародом пилигримов.
 Она продолжалась, рассказывает Робер де Клари, целую ночь и еще полдня и была 
"столь великой, что рыцари лишь с большим трудом могли разнять их". По мнению 
Виллардуэна, недоставало малого, чтобы все войско было погублено, ибо каждая из 
враждующих сторон понесла весьма большие потери. 
      Завоевание и разгром христианского города в Далмации - таков был первый 
"успех", достигнутый в Четвертом Крестовом походе. 
      Апостольский престол выразил приличествующее случаю негодование. 
Иннокентий III выказал "безмерную скорбь" в связи с тем, что крестоносцы 
пролили "братскую кровь" и нарушили его запрет нападать на христианские земли. 
Папа подготовил письмо, предназначавшееся ратникам христовым, в котором заявлял,
 что готов простить их прегрешения. Ведь, захватывая Задар, они поступили так 
не по своей воле, а лишь подчиняясь необходимости. Пусть только рыцари, 
увещевал папа, "не прибавляют греха к греху", пусть воздержатся от дальнейших 
разрушений в Задаре и возместят ущерб, нанесенный венгерскому королю. Коль 
скоро они ослушаются, им не избежать отлучения. Глава католической церкви явно 
уклонялся от применения сколько-нибудь серьезных кар по отношению к своему 
воинству: о возможности церковного отлучения он упоминал в конце письма в 
достаточно сдержанных формулировках. Вероятно, этим и ограничились бы 
практические результаты папского гнева, если бы опрометчивые воины Креста не 
напросились на более крутые меры, которые сам Иннокентий III первоначально не 
собирался пускать в ход. 
      Страх перед содеянным внушил крестоносцам уверенность в том, что за свои 
"подвиги" они все же получат по заслугам. Ведь воины Господни, как писал Гунтер 
Пэрисский, "подняли руку на достояние короля венгерского, которое он, приняв 
знамение креста, препоручил покровительству св. Петра и верховного понтифика". 
Опасаясь самого худшего, рыцари в декабре 1202 г. отрядили в Рим депутацию из 
четырех человек во главе с епископом Нивелоном Суассонским, которая и явилась к 
папе с повинной головой. Ему изложили обстоятельства дела, представили 
оправдания, а под конец сообщили, что уж отныне возлюбленные чада Иннокентия 
III ни в чем не ослушаются его воли и проследуют в Святую землю. Крестоносцы, 
конечно, не подозревали о подлинной роли в происшедших событиях самого римского 
первосвященника, фактически, как мы видели, способствовавшего захвату Задара. 
      Иннокентий III был поставлен в двусмысленное положение. Нужно было 
открыто определить позицию папского престола по отношению к случившемуся: раз 
уж сами крестоносцы признали себя достойными отлучения, не мог же папа сделать 
вид, что ничего не замечает! Написанное заблаговременно послание не было 
отправлено. Послов приняли в Риме со всей суровостью. Воины Креста подверглись 
отлучению от церкви. Впрочем, Иннокентий III тут же, сменив гнев на милость, 
поручил кардиналу Петру Капуанскому, своему легату, снять отлучение, взяв с 
крестоносцев клятвенное обещание, что впредь они будут строго повиноваться 
апостольскому престолу. Папа ограничился тем, что, как пишет Виллардуэн, 
выразил сожаление по поводу совершенного ими "большого злодеяния". 
      Руководствуясь престижными соображениями, Иннокентий III все-таки лишил 
своей милости венецианцев: отлучение над ними сохранялось в силе. Нельзя было 
оставить совсем без последствий эту историю, подрывавшую репутацию курии. Папа, 
однако, сразу нашел нужные оговорки во избежание недоразумений: да, венецианцы 
преданы им анафеме, но это не должно помешать крестоносцам пользоваться флотом 
республики св. Марка и вообще поддерживать общение с ними. Когда церковь 
наказывает главу семьи и хозяина дома (имелся в виду Дандоло), это не значит, 
что членам семьи возбраняется разделять с ним кров (венецианские корабли) и 
вступать с ним в контакты (иначе говоря, принимать услуги венецианцев). Ради 
достижения "высших целей" приходится, писал ханжа-папа крестоносцам, 
"переносить многое". Бог да простит их! Такова была казуистическая аргументация 
апостолика, направлявшего свое воинство к "высшим целям". Убедительность его 
доводов показалась сомнительной главному вождю крестоносцев: Бонифаций 
Монферратский счел за лучшее до поры до времени не разглашать содержания 
апостольского послания, излагавшего папскую волю, - как бы оно не задержало 
всей экспедиции! Крестоносцы так и не узнали об отлучении Венеции. А сняв 
отлучение с них самих, папа развязал воинам Божьим руки для последующих 
действий. 
      Разгромив Задар, ревнители христовой веры зазимовали в городе. В начале 
1203 г. сюда прибыли посланцы Филиппа Швабского и царевича Алексея. Им было 
поручено поддержать перед вождями крестоносцев просьбы молодого Ангела. Дож 
Энрико Дандоло, маркиз Бонифаций и несколько других предводителей высказались в 
пользу проекта германского короля. Поход на Константинополь отвечал интересам 
венецианских купцов, судовладельцев, всех денежных людей, понимавших, что, имея 
союзником византийского императора, они смогут усилить позиции Венеции на 
Леванте и, быть может, окончательно сведут счеты с самим Греческим царством, 
принудив его к полной капитуляции. Послам из Германии не стоило больших усилий 
уговорить и главных вождей ополчения согласиться на экспедицию к Босфору: она 
ведь предпринималась "ради восстановления справедливости", т.е. якобы для того, 
чтобы заменить на константинопольском престоле узурпатора Алексея III его 
законной родней из дома Ангелов. Предлог был достаточно благовидным, а просьбы 
царевича Алексея подкреплялись заманчивыми денежными и политическими посулами. 
Устоять перед всем этим предводителям оказалось не под силу: они решили помочь 
царевичу. 
      В феврале изготовили грамоты, и главари крестоносцев скрепили их своими 
подписями. Царевич Алексей обязался за помощь, которую окажут ему и его отцу 
крестоносцы, выплатить им 200 тыс. марок серебром. В случае успеха предприятия 
Алексей обещал подчинить греческую церковь римской, самому принять участие в 
Крестовом походе или послать войско в 10 тыс. сроком на один год и брался 
содержать в Заморской земле на свой счет пятьсот рыцарей, которые смогут ее 
оборонять. 
      Бонифаций Монферратский, активный участник предшествующих политических 
интриг, в которых крестоносцам отводилась роль непосредственных исполнителей 
проектов, задуманных предводителями, первым подписался под соглашением о походе 
на византийскую столицу. Щедрая плата, обещанная византийским наследником, 
привлекла на сторону нового плана и некоторых других - светских и духовных - 
главарей: их согласием Бонифаций заручился еще до того, как понадобилось 
скрепить грамоту. Свои подписи под договором о походе на христианский 
Константинополь поставили и епископы - Труаский, Суассонский, Гальберштадтский. 

      Что касается простых рыцарей и низшего духовенства, то у них предложения 
Филиппа Швабского и его греческого протеже, переданные через послов, встретили 
двойственный прием. Если одни готовы были безоговорочно последовать за 
предводителями, то других перспектива выступить слепым орудием венецианской 
олигархии все-таки сдерживала. 
      В лагере раздавалось немало протестующих голосов - рыцари говорили, что 
"никогда не согласятся; что это значило бы выступить против христиан и что они 
отправились в поход совсем не для этого, а хотели идти в Сирию". Как передает 
Виллардуэн, многие из меньшого народа предпочли даже уехать: они убегали на 
купеческих кораблях. Однажды лагерь покинули почти 500 человек - все они 
погибли в море; другая группа ушла сушей. Словом, численность крестоносцев 
сократилась. 
      И все же замыслы главарей продолжали осуществляться. Масса рыцарей в 
целом была равнодушна ко всему, кроме удовлетворения своих земных интересов, а 
к тому же в значительной своей части она вообще пребывала в неведении о сговоре,
 означавшем еще один шаг в сторону от цели предприятия. 
      Ее не посвящали в дипломатическую кухню развертывавшихся событий. 
      5.11. Новые планы и позиция папства 
      Так Крестовый поход вторично переменил свое направление. Антивизантийский 
маршрут, конечно, был избран не случайно и не в результате стечения мимолетных 
обстоятельств вроде бегства царевича Алексея, образования задолженности 
крестоносцев перед Венецией и т.д. Эти случайные и преходящие обстоятельства 
оказались в полном соответствии со всей атмосферой накалившихся взаимоотношений 
Запада и Византии. 
      Греческая империя уже более 100 лет привлекала к себе взоры крестоносцев. 
Они грабили ее и во времена Готфрида Бульонского, и во Втором и в Третьем 
Крестовых походах. Не раз Константинополь, как мы видели, оказывался под 
угрозой завоевания. Конфликты с Византией, которые сопутствовали первым трем 
Крестовым походам (да и в промежутках между ними отношения западных государств 
и Византии складывались в основном враждебно), имели глубокие причины: они 
заключались в столкновении интересов обеих сторон в Средиземноморье. Западных 
сеньоров и рыцарей раздражало и то, что Византия, мало помогая крестоносцам, 
извлекала для себя немалые выгоды из их предприятий. Она проводила собственную 
политику, рассчитанную на ослабление как католического Запада, так и 
мусульманского Востока. 
      Результатом всего этого явилось укоренившееся весьма прочно в Европе 
предвзятое мнение, будто в неудачах Крестовых походов целиком повинны 
вероломные греки. Они-де соединяются с "неверными" и сообща с ними строят козни 
ратникам Креста и государствам крестоносцев в Сирии и Палестине. 
      В определенной степени укреплению традиции недоверия содействовала 
католическая церковь. Рим в течение всего XII в. раздувал религиозное 
ожесточение против схизматиков-греков, стараясь таким образом подкрепить свои 
притязания на владычество над Византией. В высших церковных кругах на Западе 
была даже разработана особая теория, согласно которой война со 
схизматиками-православными столь же необходима и оправданна, как и с еретиками. 
Иннокентий III полностью разделял эту точку зрения: по словам английского 
хрониста Роджера Уэндоуэрского, христиане, которые отказывались повиноваться 
власти св. Петра и препятствовали освобождению Святой земли, были для папы хуже 
сарацин. К началу XIII в., когда с усилением средиземноморской экспансии 
западных государств вопрос об их отношениях с Византией встал чрезвычайно остро,
 когда сама Константинопольская империя попала в число завоевательных объектов 
европейских феодальных агрессоров, церковно-католическая пропаганда принесла 
свои плоды. Она морально и духовно подготовила, как бы заранее оправдав его, 
удар, который рыцарство, по сути с одобрения папства, вскоре нанесло 
Константинополю. 
      Разумеется, со стороны Иннокентия III и после того, как в задарском 
лагере были подписаны соглашения о походе на Константинополь, не было 
недостатка в предостережениях крестоносцам. Папа слал им многочисленные письма, 
командировал к ним своих нунциев, угрожал воинам креста анафемой, если они 
причинят вред Византийской империи. Папе и невозможно было поступать иначе: под 
сомнение снова ставился морально-политический престиж апостольского престола. 
Иннокентий III на все лады увещевал крестоносцев, чтобы они не захватывали и не 
грабили владения греков, не позволяли увлечь себя произволу случая и мнимой 
необходимости: не их дело судить о грехах Алексея III и его близких. 
      Это - на словах. А на деле папа остался верен себе: между строк своих 
грозных посланий о ненападении на христианские земли двуличный апостолик всегда 
оставлял лазейку предводителям крестоносцев, достаточную для того, чтобы они 
поняли, что смогут рассчитывать на его фактическую поддержку в случае нарушения 
жестких предписаний Рима. Мало того, папа, по существу, подстрекал их к 
нападению на Константинополь. Как же иначе можно понять его двусмысленное и в 
какой уже раз повторенное запрещение наносить вред христианам, сопровождавшееся 
такой оговоркой: "Разве только сами они [христиане. - М. З.] станут необдуманно 
чинить препятствия вашему походу или же представится какая-либо другая 
справедливая или необходимая причина, по которой вы сочтете нужным действовать 
по-другому"? 
      Историку в позиции Иннокентия III все предельно ясно. Сын Исаака II 
Ангела, договариваясь с вождями крестоносцев зимой 1203 г., брал на себя ряд 
обязательств, вполне соответствовавших видам папства. Быть может, Иннокентий 
III и не ожидал от царевича исполнения обещанного. Папа, вероятно, понимал, что 
юный претендент соглашался на все, поскольку не отдавал себе отчета в том, 
сумеет ли сдержать свои обязательства. Тем хуже для него! Апостольский престол, 
во всяком случае, не проиграет, когда воины креста окажутся близ столицы 
неуступчивого узурпатора: если не от легкомысленного племянника, то хотя бы от 
его дяди - а он, конечно, не пожелает лишиться трона - удастся добиться уступок 
Риму. 
      Вся эта затея так или иначе открывала новые перспективы для 
дипломатических игр с Константинополем в пользу папской курии. Лицемерные 
запреты Иннокентия III крестоносцам - не чинить обид грекам - на деле не стоили 
ни гроша. Это хорошо сознавали наиболее дальновидные из современников событий. 
Эльзасский монах Гунтер Пэрисский, писавший со слов своего аббата Мартина, 
добровольного (но не официального) участника посольства крестоносцев, 
направленного в Рим из Задара, признал со всей откровенностью: верховный 
понтифик с давних пор ненавидел Константинополь и очень хотел, чтобы он, "если 
возможно, был завоеван без кровопролития [! М. З.] католическим народом". Итак, 
завоевать Константинополь без кровопролития - типично папский жаргон - таковы 
были тайные замыслы Иннокентия III! Более прямолинейно формулировал свои мысли 
южнофранцузский поэт Гийо Провэнский, заявивший в сатире "Библия", что жадный 
Иннокентий III разрешил Крестовый поход против христиан-греков. И это мнение 
было куда ближе к истине, во всяком случае по существу. 
      В апреле 1203 г. крестоносцы отбыли из Задара на о-в Корфу. 25 апреля 
туда из Задара, где для него были оставлены две галеры, явился и сам царевич. 
Он собственноручно подписал договор, заключенный ранее от его имени послами, а 
потом, чтобы укрепить баронов в их решении, занялся подкупом. Наличности у 
беглого наследника не было, он одаривал главарей воинства в кредит: графу 
Фландрскому обещал, согласно известиям сирийского хрониста Эрнуля, 900 марок, 
граф Сен-Поль должен был получить 600 марок и т.д. Таких векселей царевич выдал 
на изрядную сумму. Его щедрость не могла не тронуть "сострадательных" баронов. 
      Некоторые из простых и кое-кто из именитых крестоносцев и здесь пытались 
воспротивиться новому обороту дел. После оформления договора с Алексеем в 
войске снова началось брожение. Рядовые рыцари не хотели мириться с тем, что 
всеми плодами похода воспользуются лишь отдельные крупные сеньоры да Венеция. 
То обстоятельство, что руководящие нити предприятия находились у Бонифация 
Монферратского и немногих предводителей из его окружения, не устраивало и часть 
остальных военачальников. Еще в Задаре войско покинул видный барон Симон де 
Монфор с группой своих вассалов [11]. На Корфу, где крестоносцы пробыли три 
недели, повторилась сходная ситуация: многие изъявляли намерение остаться на 
острове, поскольку дело кажется им "слишком долгим и чересчур опасным". В 
дальнейшем рыцари, которые примкнули к оппозиции (Виллардуэн перечисляет имена 
14 баронов, возглавивших ее), рассчитывали переправиться в Южную Италию и 
оттуда отправиться к берегам Сирии. 
      Нет оснований думать, будто противники соглашения, подписанного с 
немецкими послами, возражали против перемены направления Крестового похода, 
исходя из религиозных соображений. Оппозиция, справедливо отмечает болгарский 
ученый Борислав Примов, объясняется в первую очередь опасениями части рыцарей и 
сеньоров, что материальные блага, которые достанутся крестоносцам в случае 
успеха, будут захвачены главным образом кучкой предводителей и венецианцев, что 
затем и произошло в действительности. 
      За то, чтобы признать договор с византийским царевичем, решительно 
выступил аббат де Лочедио, доверенное лицо папы. Аббат заставил недовольных 
клятвенно подтвердить свое согласие с условиями договора: помощь царевичу 
лучшее средство оказать содействие Святой земле. Нашлись и другие радетели 
константинопольского проекта. Сторонников оппозиции уговаривали и Бонифаций 
Монферратский, и Бодуэн Фландрский, и Луи Блуаский... Виллардуэн живо описывает 
драматическую сцену, разыгравшуюся на Корфу, когда обе части воинства сошлись в 
некоей долине и бароны, стоявшие за поход на Константинополь, припали к стопам 
тех, кто противился этому: "И сильно всплакали и сказали, что не сойдут с места,
 пока остальные не дадут обещания не покидать их". 
      В итоге переговоров (судя по всему, протекавших довольно напряженно) было 
принято компромиссное предложение: крестоносцы оппозиции согласились остаться 
вместе с прочими до истечения срока договора с Венецией, т.е. до 29 сентября 
1203 г. После этого рыцари "взошли на корабли, а кони были введены в юисье", и 
24 мая 1203 г. крестоносный флот покинул Корфу. Обогнув Пелопоннес, от о-ва 
Андрос он взял направление на Константинополь. 
      5.12. Водворение крестоносцев в Константинополе. Конфликт с императорами. 
Восстание бедноты 
      Крестоносцы имели перед собой сравнительно слабого противника. Трудовое 
население Византии было разорено возраставшими податями, лихоимством сборщиков, 
бесконечными войнами. Государственные доходы неуклонно снижались. Засилье 
итальянских купцов вело к упадку собственно греческой торговли (это было 
заметнее всего в Константинополе), являвшейся важным источником пополнения 
финансовых средств империи. Высшие сановники без стеснения запускали руки в 
казну, опустошая и без того оскудевшую сокровищницу василевсов. Все это 
неизбежно влекло за собой ослабление их армии. Византийцы привыкли прибегать к 
услугам венецианского флота и своим к началу XIII в. почти не располагали. 
Никита Хониат рассказывает, что начальствовавший в то время флотом Михаил 
Стрифна, родственник Алексея III, "имел обыкновение превращать в золото не 
только рули и якоря, но даже паруса и весла и лишил греческий флот больших 
кораблей". Сухопутные силы Византии также были малочисленны. Когда до 
бездеятельного Алексея III дошли вести о том, что латиняне взяли Задар, он 
ограничился лишь распоряжением "поправить 20 сгнивших судов, проточенных 
червями". 
      Административная машина империи с конца XII в. находилась в полном 
расстройстве - и это в обстановке напряженной социальной борьбы внутри страны, 
в центре и на периферии, не прекращавшихся раздоров между различными фракциями 
чиновной и землевладельческой знати, новых и новых территориальных потерь в 
Европе и на Востоке. Овладение развалинами некогда могущественного государства 
не представляло особенно больших трудностей для крестоносцев. Правда, их было 
немного - каких-нибудь 10-12 тыс., но, по существу, и Константинополь мог 
надеяться разве что на свои укрепления. 
      23 июня венецианский флот, переправлявший ратников, показался на 
константинопольском рейде. Виллардуэн вспоминал впоследствии о неизгладимом 
впечатлении, произведенном на крестоносцев открывшейся перед ними панорамой 
города: "Так вот, знайте, что они долго разглядывали Константинополь, те, кто 
его никогда не видел, ибо они не могли вообразить себе, что где-либо на свете 
может существовать такой богатый город... Никто и представить себе не мог, если 
бы не видел собственными глазами, и длину и ширину города, который 
главенствовал между всеми городами". Плывя вдоль азиатского берега Босфора, 
флот остановился в нескольких километрах от византийской столицы, у Скутари. 
Алексей III через своего посланца ломбардца Николо Росси пытался 
дипломатическими средствами отвести надвинувшуюся вплотную угрозу; он обещал 
крестоносцам содействие в отвоевании Святой земли, если они оставят в покое 
Византию. Но ни посулы, ни угрозы не оказали ожидаемого действия. Бароны 
передали через императорского посланца свой ультиматум: узурпатор должен 
отречься от престола, в противном же случае пусть пеняет на себя. 
      5 июля 1203 г. галеры венецианцев прорвали цепь, преграждавшую вход в 
Золотой Рог - глубоко вдающийся в сушу залив, как бы разделяющий 
Константинополь надвое, и, уничтожив трухлявые византийские корабли, вошли в 
этот главный стратегический центр обороны города. Отряды крестоносцев 
высадились в предместье Галата и атаковали укрепления столицы, обороняемые 
наспех собранным войском. Уже на следующий день рыцарям удалось взять Галатскую 
башню. Воины Алексея III фактически не приняли боя и поспешили укрыться за 
городскими стенами. 
      Совет баронов, разделив всех крестоносцев на семь отрядов, решил 
атаковать Константинополь одновременно с суши и с моря. Военные действия 
продолжались не более десяти дней. Наряду с греческими наемниками из англичан и 
датчан в защите Константинополя приняли участие пизанские колонисты - соперники 
венецианцев. 
      Защитникам города не удалось отразить натиск рыцарей. Решающая схватка 
завязалась 17 июля. Ратники, находившиеся на кораблях, которые были подогнаны 
вплотную к стене (причем для верности корабли связали попарно), сумели 
захватить около двух десятков башен. Чтобы предотвратить контратаки 
византийских наемников, крестоносцы подожгли ближайшие строения: пожар 
уничтожил несколько кварталов. Вскоре Алексей III бросил против атакующих 
последние резервы - всадников и пехоту. Крестоносцы и их противники встали 
лицом друг к другу, изготовясь к бою, но затем неожиданно для рыцарей отряды 
василевса оставили свои позиции, даже не попытавшись вступить в сражение. 
Императору стало очевидно, что его наемники не устоят перед исполненными 
решимости завоевателями, и он увел их в город. Прихватив с собой 
государственные ценности, василевс скрылся из столицы. 
      Константинополь, город со 100-тысячным населением, фактически 
капитулировал перед бандой западных мародеров, совершавших свое разбойничье 
нападение под благовидным предлогом свержения узурпатора. 
      
      На следующий день, 18 июля 1203 г., слепой Исаак II Ангел был освобожден 
из заточения, провозглашен императором и препровожден во Влахернский дворец. В 
Константинополе полагали, что, посадив его на трон, удастся избежать ужасов 
нашествия "варваров". Действительно, что было теперь им делать в столице? Ведь 
они же якобы только и добивались возведения на престол законного правителя! 
      Положение осложнялось, однако, тем, что этому правителю надлежало 
заплатить рыцарям за оказанные ему услуги, а государственная казна была пуста. 
Поэтому сам Исаак II в денежных вопросах не сразу пошел навстречу своим 
защитникам. Через несколько дней после провозглашения Исаака II императором 
царевич Алексей в сопровождении князей-крестоносцев въехал в город. 1 августа 
он был поставлен соправителем слепого отца. Соимператор, приняв имя Алексея IV, 
уговорил отца подтвердить обязательства, принятые им в феврале под Задаром, но 
все же расплачиваться с "восстановителями справедливости" Ангелам было нечем. 
Крестоносны разбили свой лагерь в одном из константинопольских предместий. 
Половину обещанного вознаграждения - 100 тыс. марок - цари сумели собрать путем 
конфискаций, вымогательств, введения новых налогов и посредством осуществления 
других экстраординарных мер. Однако меры эти были палкой о двух концах: они 
вызывали все большее возмущение в столице, в особенности подогревавшееся 
православным духовенством. А рыцарям, равно как и венецианцам, не терпелось 
получить остальные деньги. Не видя проку от обоих Ангелов, латиняне стали сами 
изыскивать способы удовлетворения своих аппетитов. 
      Константинополь представлял собой пышный и богатый город. "Там было, 
писал Робер де Клари. - такое изобилие богатств, так много золотой и серебряной 
утвари, так много драгоценных камней, что казалось поистине чудом, как свезено 
сюда такое великолепное богатство. Со дня сотворения мира, - с наивным 
изумлением восклицает этот пикардийский рыцарь, - не видано и не собрано было 
подобных сокровищ, столь великолепных и драгоценных... И в сорока богатейших 
городах земли, я полагаю, не было столько богатств, сколько их было в 
Константинополе!" Христолюбивые воины, не склонные любоваться музейными 
редкостями Константинополя, с молчаливого одобрения бессильных византийских 
государей начали обирать его церкви. В конце августа банда рыцарей, грабившая в 
восточной части города, подожгла находившуюся там мечеть, огонь распространился,
 и новый пожар уничтожил чуть ли не половину Константинополя. "Никто, - пишет 
Виллардуэн, - не смог бы перечислить вам ни ущерб, причиненный пожаром, ни 
имущество, ни богатство, которое там погибло и было загублено, ни сказать о тех 
многих мужчинах, женщинах и детях, которые там сгорели". 
      Греки, уже раньше раздраженные политикой отца и сына Ангелов, продавшихся 
латинянам, заволновались, по выражению Никиты Хониата, "как безграничное и 
вольное море при сильном ветре, угрожая бунтом". В городе участились 
столкновения между местным населением и чужеземцами. Трон восстановленных 
рыцарями самодержцев зашатался. В конце концов Алексей IV, который большую 
часть времени проводил в удовольствиях, тогда как его отец, реально не 
пользовавшийся никакой властью, уединился с монахами и звездочетами, вынужден 
был открыто сообщить вождям крестоносцев, что отказывается выполнить условия 
Задарского соглашения. Более того, было прекращено снабжение крестоносцев 
продовольствием. Разгневанный дож Дандоло, по рассказу Робера де Клари, бросил 
в лицо Алексею IV гневные слова: крестоносцы однажды вытащили его из грязи, но 
теперь они снова втолкнут его в грязь. Таким образом, князья фактически 
объявили войну своим царственным союзникам, которые не оправдали возлагавшихся 
на них надежд. Перед воинами христовыми отныне был один путь: самим добиваться 
своих "прав" способами, какими смогут. Вожди крестоносцев торопились с 
развязкой. 
      В столице в это время произошли бурные события. В последних числах января 
1204 г. здесь разразилось народное восстание против Алексея IV "про зажжение 
градное и пограбление монастырское", как говорит о причинах восстания русский 
очевидец событий в своей "Повести о взятии Царьграда фрягами" (так называли на 
Руси венецианцев). Васил евсы, отсиживавшиеся за стенами Влахернского дворца, 
попробовали было в последний момент спасти свой престол с помощью крестоносцев. 
Они обратились к их предводителям с просьбой ввести отряды в город для 
наведения порядка. Однако обращение последовало слишком поздно. Восстание в 
столице разрасталось. 
      Знать, еще недавно поддерживавшая Ангелов, убоялась "введения фряг". В 
результате заговора Исаак II и Алексей IV были свергнуты. Инициатором выступил 
ближайший советник Алексея III и его зять - честолюбивый сановник Алексей Дука, 
по прозвищу Мурцуфл (Насупленный - у него всегда были нахмурены брови, 
объясняет Никита Хониат). Аристократия посадила Мурцуфла на престол в надежде, 
что этот энергичный царедворец, обув красные сапожки василевса, сумеет 
организовать вооруженное сопротивление латинянам. 
      Обстановка, в которой пришлось действовать Алексею V, была весьма сложной.
 Народ выдвинул на престол своего ставленника - простого воина Николу Канава. 
По воле народа его короновали в Софийском соборе - правда, без участия 
патриарха, т.е. "не по форме". Константинополь, рассказывает Никита Хониат, 
подробно описывающий январское восстание 1204 г., разделился на два лагеря: с 
одной стороны, знать, сгруппировавшаяся вокруг Алексея V Мурцуфла, с другой - 
народ, городские низы, тянувшиеся к Николе Канаву. И в это самое время 
крестоносцы не только стояли лагерем под стенами города, но и находились в 
столице, где предавались грабежам! 
      Новый император вначале попробовал войти в доверие к константинопольской 
бедноте. Он предложил Николе Канаву разделить с ним власть. Этот демагогический 
шаг не возымел действия на народ. Случилось, однако, другое: зажиточные 
горожане, которым, видимо, принадлежала руководящая роль в константинопольском 
восстании, пошли на измену. Тогда, воспользовавшись растерянностью, охватившей 
бедноту, Алексей V арестовал Николу Канава, носившего императорский титул всего 
три дня. С мятежной "чернью" было покончено. Еще раньше схватили Алексея IV. И 
Николу Канава и экс-соимператора по приказу Алексея V задушили в темнице. Исаак 
II, не вынеся свалившихся на него горестей, умер. 
      Разделавшись с соперниками и подавив бунт плебса - а именно он многое 
объясняет в последовавшем вскоре падении Византии, раздираемой 
социально-политическими противоречиями, - Мурцуфл принялся за реставрацию 
укреплений Константинополя. Василевс пытался также создать ополчение горожан. 
Латинянам в ультимативной форме было предложено через неделю очистить греческую 
землю. 
      Вся эта показная решительность лишь маскировала глубокое бессилие 
государственной власти. В верхах не прекращались раздоры. Денег не было. 
Наемники, давно не получавшие платы, не выказывали никакой охоты сражаться, 
хотя им и посулили скорую выдачу жалованья. А простой народ тем более не 
собирался оказывать поддержку преемнику Ангелов. Ремесленные мастера, 
подмастерья, мелкие торговцы, столичная беднота довольно натерпелись от 
самодержцев, довольно намучились от произвола и злоупотреблений 
лихоимцев-чиновников. Доведенные до отчаяния гнетом правящей 
феодально-бюрократической олигархии, жители Константинополя прониклись 
полнейшим безразличием к судьбам империи. Из попыток сколотить ополчение так 
ничего и не вышло. Крестоносцы, еще в 1203 г. имевшие возможность 
удостовериться в малой боеспособности константинопольского гарнизона, 
безусловно были осведомлены и о теперешнем положении в столице. Они повели 
последние приготовления к ее штурму, спеша "взять свое". 
      5.13. Проект дележа Византии. Захват Константинополя 
      Вид огромного и богатого города, раскинувшегося перед ними, разжег 
захватнические страсти рыцарей. За несколько недель до последнего приступа, в 
марте 1204 г., Энрико Дандоло, Бонифаций Монферратский и другие предводители 
крестоносцев подписали договор о разделе византийского наследства, которое они 
уже видели в своих руках. В этом документе были подробно разработаны условия 
дележа будущей добычи - движимого имущества, земель и власти в том новом 
государстве, которое западные сеньоры задумали основать на месте Византии. 
Венецианцы позаботились прежде всего о том, чтобы приумножить свои старые 
торговые привилегии и обеспечить себе львиную долю - три четверти всей добычи, 
остальные крестоносцы должны были по договору удовольствоваться одной четвертой.
 
      Мартовский договор предусматривал основы государственного устройства и 
все детали территориального дележа Византии. Было постановлено, что после 
завоевания Константинополя новое государство получит выборного императора. 
Право выборов предоставлялось комиссии из 12-ти человек - шести венецианцев и 
шести рыцарей. Денежные люди республики св. Марка не хотели принимать на себя 
обременительную честь занятия императорского трона. Их вполне устраивали 
руководящие посты в доходном церковном управлении, поэтому по настоянию дожа в 
договор внесли условие, что та сторона, из среды которой не будет избран 
император, займет пост римско-католического патриарха Константинополя. Все 
сеньоры, за исключением дожа, обязаны будут принести вассальную присягу новому 
императору. 
      Последнему предоставлялась четвертая часть территории империи, остальные 
три четверти делились пополам между венецианцами и крестоносными рыцарями (по 
три восьмых тем и другим). Таким образом, венецианцы оставили крестоносцам 
пустой императорский титул и бремя власти, которую невозможно было реализовать, 
для себя же удержали, как отметил К. Маркс в "Хронологических выписках", 
"действительные выгоды предприятия". 
      Заключение договора означало, что закончена дипломатическая подготовка к 
захвату Византии. Вскоре были завершены и военные приготовления: приведены в 
готовность осадные механизмы, укреплены лестницы, расставлены баллисты и 
катапульты. Главари крестоносцев не скрывали более намерений силою завладеть 
Константинополем. 
      План-схема Константинополя в 1204 г. - файл Ch_5.gif 
      Первую попытку штурмовать город рыцари предприняли 9 апреля 1204 г. На 
этот раз они решили нанести удар по Константинополю с моря. Удар был отбит 
византийцами. Со стен города на атакующих обрушился град стрел и камней. 
Виллардуэн в своих записках хвастливо заявляет, будто за все время осады рыцари 
потеряли лишь одного человека. На самом деле они несли более серьезные потери. 
Только 9 апреля, при попытке захватить одну из башен, было убито, как 
свидетельствует русский очевидец, около сотни воинов. Атака захлебнулась. 
      Через три дня крестоносцы ринулись на второй приступ, и он принес им 
победу. С помощью перекидных мостиков, переброшенных на стены, рыцарям удалось 
взобраться туда; одновременно другие воины произвели пролом в стене и потом уже 
изнутри города разбили трое ворот. Крестоносцы ворвались в город, заставив 
войска Мурцуфла отступить. Сам он под покровом ночи бежал из города. 
"Восстановители" справедливости" в третий раз подожгли Константинополь. 
      На следующий день, 13 апреля 1204 г., Константинополь пал жертвой 
западных захватчиков. Крестоносцы не встретили в нем никакого сопротивления. 
Робер де Клари рассказывает, что, ворвавшись в византийскую столицу и думая, 
что уж теперь-то борьба разгорится с большой силой, рыцари окопались лагерем 
вблизи стен: они не отваживались продвигаться к центру. Каково же было их 
удивление, когда назавтра они увидели, что горожане и не собираются подниматься 
на защиту своей столицы! Примерно в тех же самых чертах описывает положение, 
возникшее на следующий день после вступления крестоносцев в Константинополь, и 
Виллардуэн. Все в войске, говорит он, готовили оружие - и рыцари и оруженосцы; 
каждый думал о предстоящей битве, полагая, что развернется такое сражение, 
равного которому у них еще никогда не происходило. И что же? Воины Креста не 
встретили в городе никого, кто бы дал им отпор. Крестоносцам там и в самом деле 
не с кем было драться. Константинопольский плебс не желал отстаивать 
государство, воплощавшее для него социальную несправедливость. Когда знатный 
византиец Константин Ласкарь, которого духовенство спешно провозгласило 
императором, пытался все-таки призвать население к оружию, он натолкнулся на 
стену равнодушия. 
      Таким-то образом менее чем полутора десяткам тысяч крестоносцев в 
какие-нибудь три дня удалось захватить один из величайших городов тогдашнего 
мира. Даже сами завоеватели, знавшие, с каким слабым противником имеют дело, 
были поражены столь быстрым и сравнительно легким успехом. "И знайте, что не 
было такого храбреца, чье сердце не дрогнуло бы, и казалось чудом, что столь 
великое дело совершено таким числом людей, меньше которого трудно и вообразить",
 - напишет позднее Жоффруа Виллар-ДУЭН. 
      Соотношение сил осаждавших византийскую столицу и осажденных в ней он 
расценивает в пропорции 1:200, замечая, что еще никогда такая горсточка воинов 
не осаждала стольких людей в каком-либо городе. Робер де Клари также считает 
легкий захват Константинополя необыкновенным делом; дважды он называет его 
чудом. 
      Секрет "чуда", изумлявшего и многих позднейший историков, был прост. 
Обострение социально-политической борьбы в Византийской империи, достигшее в 
это время кульминационного пункта, - вот что служит решающим объяснением 
неожиданного на первый взгляд падения Константинополя и разгрома империи в 
целом. Конечно, имелись и иные, вполне конкретные причины, обеспечившие победу 
крестоносцам. Им помогали некоторые греческие аристократы и кое-кто из 
константинопольских купцов. Часть местных землевладельцев давно уже продавала 
продукты своих поместий латинским купцам, а отдельные византийские коммерсанты 
играли роль посредников в этих сделках. Для таких людей важнее всего было 
сохранить на будущее коммерческие связи с латинянами. Именно на поддержку тех 
византийцев, чьи экономические интересы были связаны и тесно переплетались с 
латинскими, и рассчитывали крестоносцы, в первую голову, разумеется, венецианцы,
 когда с такой уверенностью заранее делили между собой богатства 
Константинополя в марте 1204 г. И эти расчеты оправдались. 
      Захват византийской столицы получил санкцию католической церкви. Накануне 
штурма Константинополя епископы и священники, находившиеся при войске, 
беспрекословно отпускали грехи участникам предстоящего сражения, укрепляя их 
веру в то, что овладение византийской столицей - это правое и богоугодное дело. 
Жоффруа Виллардуэн подробно передает речи священнослужителей на совете вождей, 
созванном накануне приступа. "Епископы и все духовенство, - пишет французский 
мемуарист, обычно сдержанный там, где он освещает позицию папства, - все, кто 
подчинялся велениям апостолика, были согласны в том - и сказали это баронам и 
пилигримам, - что совершившие подобное убийство [Алексея IV, - М. З.] не имеют 
права владеть землей". Духовные пастыри крестоносного воинства настойчиво 
твердили: предстоящая война хороша и справедлива. Всем, кто намерен завоевать 
эту землю и подчинить ее Риму, было обещано полное отпущение грехов. "И знайте, 
добавляет Виллардуэн, обращаясь к читателям, - что эти увещания явились большой 
поддержкой как баронам, так и рыцарям". 
      "Константинопольское опустошение" - так называется одна из латинских 
хроник, описывающая разбойничьи действия западных рыцарей в византийской 
столице. И действительно, озлобленные долгим ожиданием добычи и. ободренные 
своими духовными пастырями, рыцари, захватив Константинополь, набросились на 
дворцы, храмы, купеческие склады. Они грабили дома, разоряли гробницы, 
разрушали бесценные памятники искусства, предавали огню все, что попадалось под 
руку. Захватчики поджигали дома, чтобы выгнать из них жителей и тем самым 
предотвратить уличные бои. Буйное неистовство воинов, насилия над женщинами, 
пьяные вакханалии победителей продолжались три дня. Было убито несколько тысяч 
константинопольцев. 
      Впоследствии многие хронисты старались всячески смягчить картину разгрома 
христианского города, выгородить крестоносцев. Робер де Клари, к примеру, 
стремился уверить читателя, что "когда город был так прекрасно взят и франки 
вошли в него, они держали себя там совершенно спокойно", никаких эксцессов 
якобы не происходило: ни беднякам, ни богачам франки не чинили худого. По 
уверениям Гунтера Пэрисского, рыцари вообще считали презренным и недопустимым 
для христиан делом нападать на христиан же и учинять среди них убийства, разбои 
и пожары. 
      Однако множество очевидцев свидетельствуют о противоположном. Виллардуэн 
ясно пишет, что крестоносцы захватили огромную добычу и поубивали массу людей: 
по его словам, "убитым и раненым не было ни числа, ни меры". Другой очевидец, 
детально поведавший о погроме 1204 г., Никита Хониат, как бы в оцепенении 
вспоминая дикие сцены, разыгравшиеся тогда в Константинополе, писал 
впоследствии: "Не знаю, с чего начать и чем кончить описание всего того, что 
совершили эти нечестивые люди". 
      Алчность рыцарей поистине не знала границ. Знатные бароны и венецианские 
купцы, рыцари и оруженосцы словно состязались друг с другом в расхищении 
богатств византийской столицы. Они не давали пощады никому, говорит Никита 
Хониат, и ничего не оставляли тем, у кого что-нибудь было. Потревожены были 
даже могилы византийских василевсов, в том числе саркофаг императора 
Константина I, откуда унесли различные драгоценности. Жадных рук крестоносцев 
не избежали ни церкви, ни предметы религиозного почитания. Воины христовы, по 
рассказам хронистов, разбивали раки, где покоились мощи святых, хватали оттуда 
золото, серебро, драгоценные камни, "а сами мощи ставили ни во что": их 
попросту забрасывали, как писал Никита Хониат, "в места всякой мерзости". Не 
было сделано исключения и для самого собора Софии. Рыцари растащили его 
бесценные сокровища. Оттуда были вывезены "священные сосуды, предметы 
необыкновенного искусства и чрезвычайной редкости, серебро и золото, которыми 
были обложены кафедры, притворы и врата". Войдя в азарт, пьяные взломщики 
заставили танцевать на главном престоле обнаженных уличных женщин и не 
постеснялись ввести в церкви мулов и коней, чтобы вывезти награбленное добро. 
Ревнители христианской веры, таким образом, "не пощадили не только частного 
имущества, но, обнажив мечи, ограбили святыни Господни". 
      От погромщиков, закованных в рыцарские латы, не отставали грабители в 
сутанах. Католические попы рыскали по городу в поисках прославленных 
константинопольских реликвий. Сохранились имена некоторых из этих наиболее 
усердствовавших слуг Господних, без зазрения совести и словно в лихорадке 
предававшихся благочестивому воровству. Так, аббат Мартин Линцский, 
присоединившийся к банде рыцарей, совместно с ними разграбил знаменитый 
константинопольский монастырь Пантократора. По словам Гунтера Пэрисского, 
повествующего о достославных деяниях этого аббата в своей "Константинопольской 
истории", аббат Мартин действовал с величайшей жадностью - он хватал "обеими 
руками". Безвестный хронист из Гальберштадта передает, что, когда епископ этого 
города Конрад вернулся в 1205 г. на свою родину, в Тюрингию, перед ним везли 
телегу, доверху нагруженную константинопольскими реликвиями. Позже католические 
прелаты сами подробнейшим образом описали, что именно из священных предметов 
они взяли в Константинополе. Эти описания в 70-х годах XIX в. собрал 
французский ученый-католик П. Риан: они составили два тома, без всякой иронии 
названные им "Священная константинопольская добыча". В Западной Европе, 
отмечали современники, не осталось, вероятно, ни одного монастыря или церкви, 
которые не обогатились бы украденными реликвиями. 
      Повальные грабежи, учиненные в охваченном огнем Константинополе, 
засвидетельствованы не только Никитой Хониатом, который сам пострадал от 
латинского разгрома (он еле-еле спасся вместе с семьей - благодаря дружеской 
помощи знакомого венецианца). Если даже согласиться с мнением тех историков, 
которые считают, что византийский писатель неизбежно сгущал краски, рассказывая 
о буйстве и непотребствах рыцарей, то ведь сохранилось множество известий 
негреческих авторов, рисующих в самом неприглядном свете дела, которые творили 
воины христовы в византийский столице. Русский очевидец константинопольского 
разгрома, автор "Повести о взятии Царьграда фрягами", в отличие от Никиты 
Хониата, горько и гневно обличавшего насилия латинян, был относительно 
беспристрастен в описаниях того, что видел собственными глазами или слышал от 
очевидцев и участников событий. Но и он также не мог обойти молчанием факты 
открытого надругательства "ратников Божьих" над религиозными святынями и их 
разграбления. "Церкви в граде и вне града пограбиша все, им же не можем числа, 
ни красоты их сказати", - писал он. 
      О грабежах своих соратников упоминал и Жоффруа Виллардуэн. Явно 
замалчивая или смягчая их бесчинства, даже вкладывая в уста баронов слова 
сожаления об участи города, "этих прекрасных церквей и богатых дворцов, 
пожираемых огнем и разваливающихся, и этих больших торговых улиц, охваченных 
жарким пламенем", Виллардуэн не в силах удержаться от восхищения богатой 
добычей, взятой в Константинополе. Она была так велика, что ее "не могли 
сосчитать". Добыча эта заключала в себе "золото, серебро, драгоценные камни, 
золотые и серебряные сосуды, шелковые одежды, меха и все, что есть прекрасного 
в этом мире". Маршал Шампанский не без гордости утверждал, что грабеж этот не 
знал ничего равного с сотворения мира. В сходных выражениях высказывался и 
простой рыцарь Робер де Клари, испытывавший восторг от того, что там были 
собраны "две трети земных богатств". 
      Сохранилось и такое авторитетное свидетельство безобразий, содеянных 
воинами христовыми, как письмо папы Иннокентия III. Он не без основания 
опасался, что насилия крестоносцев в Константинополе создадут препятствия для 
церковной унии, ибо греки будут "вправе относиться к ним с отвращением, как к 
собакам". Поэтому папа разразился очередным негодующим посланием. Он выразил 
свое возмущение разбоями воинов креста, которые, по его словам, предпочли 
земные блага небесным и поэтому устремились не на завоевание Иерусалима, а на 
завоевание Константинополя, где обобрали "малых и великих"; мало того, они 
"протянули руки к имуществу церквей и, что еще хуже, к святыне их, снося с 
алтарей серебряные доски, разбивая ризницы, присваивая себе иконы, кресты и 
реликвии". Добыча, которую предводители заставили рыцарей снести в отведенные 
для нее помещения, была поистине сказочна. Венецианцы, если верить Виллардуэну, 
предложили "ратникам Божьим" только за их долю в добыче 400 тыс. марок, но 
предложение это было сочтено невыгодным и отклонено. 
      Константинополь понес не только огромные материальные потери от 
разбойников с крестами на кафтанах. В разрушительных оргиях погибли также 
замечательные произведения античных художников и скульпторов, сотни лет 
хранившиеся в Константинополе. Варвары-крестоносцы ничего не смыслили в 
искусстве. Они умели ценить только металл. Мрамор, дерево, кость, из которых 
были некогда сооружены архитектурные и скульптурные памятники, подвергались 
полному уничтожению. Впрочем, и металл получил у них своеобразную оценку. 
      Для того, чтобы удобнее было определить стоимость добычи, крестоносцы 
превратили в слитки массу расхищенных ими художественных изделий из металла. 
Такая участь постигла, например, великолепную бронзовую статую богини Геры 
Самосской, возвышавшуюся на одной из площадей Константинополя. Крестоносцы 
искрошили в куски супругу громовержца Зевса. Был сброшен с постамента и разбит 
гигантский бронзовый Геркулес, творение гениального Лисиппа (придворного 
художника Александра Македонского), представившего знаменитого греческого героя 
усталым от подвигов, сидящим с накинутой на плечи шкурой убитого им немейского 
льва. Ни размеры, ни красота не спасли статую другого мифического героя греков 
- Беллерофонта, восседавшего верхом на крылатом коне Пегасе и устремлявшегося 
на обиталище богов - гору Олимп. Статуя эта была столь огромна, что, как 
повествует Робер де Клари, "на крупе коня свили себе гнезда десять цапель: 
каждый год птицы возвращались в свои гнезда и откладывали яйца". Западных 
вандалов не остановили ни статуя волчицы, вскармливающей Ромула и Рема, 
легендарных близнецов, основателей Римского государства, ни статуя красавца 
Париса, бросающего яблоко Венере, которое стало яблоком раздора, ни даже 
изваяние девы Марии, находившееся в центре города. 
      Крестоносцы обратили в прах бесчисленные памятники, благодаря которым 
столица Византии издавна представляла собой настоящий музей античного искусства,
 - мало что уцелело от их рук. Да и то было по большей части вывезено (главным 
образом венецианцами) в Европу для украшения церквей и замков. В частности, по 
распоряжению Дандоло в Венецию была отправлена чудесная скульптурная группа 
того же Лисиппа - бронзовая с позолотой четверка лошадей (квадрига), стоявшая 
на императорской трибуне ипподрома. Где только ни побывали эти злополучные 
Лисипповы кони! Кто из завоевателей разных времен мог остаться равнодушным к 
произведению греческого мастера! Еще в конце I в. н. э. их вывез из египетской 
Александрии в Рим император Октавиан Август, чтобы украсить свою Триумфальную 
арку. Затем коней переставляли то на арку Нерона, то на арку Траяна, пока 
наконец император Константин не перевез их на ипподром столицы Восточноримской 
империи: они были установлены на воротах ристалища и простояли тут восемь веков.
 Однако и на этом странствования искусного создания греческого мастера не 
кончились. В 1204 г. его квадрига была поставлена над главным порталом 
венецианского собора св. Марка. Это было почетное место, откуда дож и патриции 
обычно наблюдали празднества, устраивавшиеся в городе. Шесть столетий спустя 
сверкавшие позолотой, гордые и могучие бронзовые скакуны, символ былой мощи 
Венеции, соблазнили честолюбивого Наполеона. Завладев в 1797 г. Венецией, он 
переправил их в Париж. Там они украсили сначала вход в Тюильрийский дворец, 
потом Триумфальную арку на площади Карусель, и только 18 лет спустя, когда 
империя Наполеона пала, квадрига была вновь отослана в Венецию. Во время обеих 
мировых войн XX столетия коням Лисиппа пришлось дважды покидать свое 
пристанище: дважды их опускали в особое укрытие, чтобы уберечь от гибельных 
бомбежек. Они и доныне находятся на террасе Сан-Марко... 
      В 1204 г. западные варвары, действовавшие под прикрытием креста, 
уничтожали не только памятники искусства. В пепел были превращены богатейшие 
константинопольские книгохранилища. Безграмотные и невежественные рыцари, не 
задумываясь, швыряли в бивачные костры сотни рукописных свитков, которым не 
было цены, - произведения древних философов и писателей, религиозные тексты, 
иллюминованные евангелия... Что значили для "защитников веры" сокровищницы 
человеческого гения и произведения его труда? Они жгли их запросто, как и все 
прочее. "Следя за рассказом об этих злодеяниях, - говорит писатель того времени 
Романин, нарисовавший историю битвы за Константинополь, - содрогается разум и 
человечество краснеет от стыда". 
      Некоторым из европейских современников "константинопольское опустошение", 
произведенное под знаменем Креста, тоже казалось безбожным деянием: так 
расценивал, например, события 1204 г. генуэзский хронист Ожерио Пане в своих 
"Анналах". Конечно, когда он давал такую оценку разгрому византийской столицы, 
его пером водила вражда к конкурентам Генуи - венецианцам, но по существу он не 
расходился во мнении со всеми честными людьми тогдашнего мира. Напротив, 
хронист выражал их точку зрения. 
      Стоит отметить, что дикие бесчинства крестоносцев резко контрастировали 
со сравнительно сдержанным поведением мусульманских завоевателей в отношении 
христианских святынь на Востоке. Даже сарацины, по словам Никиты Хониата, 
бывали более милосердны. И в самом деле, погромы рыцарей Креста в византийской 
столице побили все рекорды вандализма. Католические завоеватели опустошили 
город, как никто. Массовое уничтожение веками накопленных культурных ценностей, 
совершенное в Константинополе рыцарями и церковниками, без сомнения, нанесло 
серьезный ущерб европейской цивилизации. Современный английский историк Дж. 
Годфрей пишет: в результате трагедии 1204 г. "Европе и христианству были 
нанесены раны, которые, как выяснилось со временем, оказались неизлечимыми". 
Действительно, византийская столица никогда уже не смогла оправиться от 
последствий нашествия латинских крестоносцев. 
      
      
      История Четвертого Крестового похода явилась историей откровенного 
попрания его вдохновителями, предводителями и участниками провозглашенных ими 
религиозных целей. Крестоносцы растоптали собственные религиозные знамена, 
собственные "освободительные" лозунги. Они продемонстрировали циничное 
пренебрежение к официальной программе Крестового похода и выказали себя отнюдь 
не благочестивыми ревнителями христианской веры, а алчными авантюристами и 
беспринципными захватчиками. События 1202-1204 гг. полностью рассеивают тот 
ореол святости и благочестия, которым католическая церковь в течение веков 
окружала эти захватнические предприятия. 
      
      6. УПАДОК КРЕСТОНОСНОГО ДВИЖЕНИЯ 
      6.1. Латинская империя. Годы перемирия на Востоке 
      Четвертый Крестовый поход был последним, принесшим по-своему значительные 
результаты для Запада, правда, ничего общего не имевшие с официально 
провозглашавшимися целями предприятий этого рода. Действительно, плодом 
рыцарской авантюры 1202-1204 гг. явилось создание государства под названием 
Латинская империя, его столицей сделался Константинополь. Вначале сами пределы 
нового государства крестоносцев, собственно, и ограничивались столицей, но 
затем завоевателям удалось утвердиться на многих землях Балканского полуострова 
и вблизи него. Были захвачены территории Фракии, Македонии, Фессалии, Аттики, 
Беотии, Пелопоннеса, островов Эгейского моря. Все эти области крестоносцы 
поделили между собой, присвоив себе пышные титулы графов и герцогов Афинских, 
Адрианопольских, Филиппопольских, князей Ахейских, королей Солуни и т.д. 
      Больше остальных получили в итоге завоеваний и различных сделок 
предприимчивые венецианцы. К ним перешли три из восьми кварталов 
Константинополя, Адрианополь, приморские города Пропонтиды, о-в Крит и многие 
другие острова. Повелители "четверти и полчетверти Византийской империи" - так 
стали титуловаться отныне венецианские дожи. 
      Владычество латинян в приобретенных землях продержалось немногим более 
полувека. Греческое население повело упорную борьбу против крестоносных 
насильников и грабителей. Важные очаги сопротивления сложились также в 
греческих государствах, образовавшихся на развалинах Византии (Эпирский 
деспотат, Никейская и Трапезундская империи). Когда весной 1205 г. во 
фракийских областях вспыхнуло всеобщее восстание против латинского ига, грекам 
помогло и молодое болгарское государство: 15 апреля 1205 г. в битве под 
Адрианополем легкая болгарская конница наголову разбила закованных в броню 
рыцарей. В плен к болгарам попал сам латинский император Бодуэн I. Вследствие 
внутренних междоусобиц Болгария не сумела полностью воспользоваться плодами 
победы, но уже тогда Латинской империи был нанесен чувствительный удар. Не 
прекращавшаяся и после этого борьба местного населения против владычества 
западных баронов, неудачи последних в войнах с Болгарией и греческими 
государствами, среди которых особое значение получила Никейская империя, в 
конечном счете подорвали позиции завоевателей. 
      В 1261 г. эфемерная Латинская империя прекратила свое недолгое 
существование: никейский император Михаил III Палеолог, при поддержке генуэзцев 
и опираясь на константинопольцев, овладел столицей. Вслед за тем крестоносцы 
были вытеснены из многих оккупированных ими областей. За ними удержались лишь 
некоторые районы Центральной и Южной Греции. Дальнейшие Крестовые походы по 
своим практическим последствиям оказались совершенно бесплодными. 
      На некоторое время после завоевания Константинополя призывы к 
освобождению Иерусалима вовсе смолкли. Обстановка, сложившаяся на Латинском 
Востоке после перехода Иерусалима к мусульманам, заставляла баронов и князей, 
еще сохранявших свои владения в Сирии и Палестине, воздерживаться от дальнейших 
попыток искать помощи на Западе. В августе - сентябре 1197 г., через четыре 
года после смерти Салах ад-Дина, фактический правитель Иерусалимского 
королевства граф Анри I Шампанский пролонгировал мир с преемником и сыном 
победителя при Хаттине - египетским султаном аль-Азизом (1193-1198). Положение 
вновь обострилось в связи с прибытием в Палестину первых отрядов немецких 
крестоносцев императора Генриха VI. Они уже собрались было атаковать Джабалу и 
Лаодикею, но эмир Халеба аль-Захир (сын Салах ад-Дина) предупредил их 
намерения: как сообщает арабский историк Кемаль ад-Дин, он отправил в эти 
города два подразделения (говоря современным языком, саперов и взрывников), 
которые эвакуировали, а затем разрушили и Джабалу и Лаодикею. В то же время 
эмир Дамаска, брат Салах ад-Дина - аль-Адиль Абу Бакр, впоследствии ставший 
египетским султаном (1200-1218), бросил войска на Яффу и принудил немецких 
крестоносцев отойти от Акры. Менее чем через месяц после внезапной смерти Анри 
I Шампанского (10 сентября 1197 г.) Яффа пала. Со своей стороны, франки сумели 
в 1198 г. запять Бейрут. Они осадили Торон, но прибытие подкреплений из Египта, 
присланных султаном аль-Азизом по просьбе дяди, положило конец этой осаде, тем 
более что немцев обескуражила весть о смерти Генриха VI, и весной 1198 г. они 
отбыли восвояси. 
      На Латинском Востоке воцарилась атмосфера неустойчивого замирения. Каждая 
из враждовавших сторон оказалась целиком поглощенной собственными политическими 
неурядицами, и это вынудило и мусульман и крестоносцев 1 июля 1198 г. подписать 
договор о мире сроком на пять лет и восемь месяцев, признававший статус-кво, 
который установился с отъездом немецких отрядов. Аль-Адиль Дамасский закрепил 
за собой Яффу, а к Иерусалимскому королевству отошел Бейрут. Время от времени 
военные действия возобновлялись. В 1204 г., когда Египет вследствие засухи 
поразил голод, король Иерусалимский Амори Лузиньян (1198-1205) даже предпринял 
попытку овладеть страной: в мае 1204 г. в Дамиетту двинулся флот из 20 судов, 
однако и египтяне и крестоносцы проявили одинаковое бессилие и предпочли впредь 
строить свои отношения на основе взаимных уступок и полюбовного соглашения. По 
новому договору, подписанному аль-Адилем в сентябре 1204 г., султан уступил 
крестоносцам Яффу, Рамлу, Лидду и половину Сайды. Обстановкой замирения 
воспользовались итальянские купеческие республики, в первую очередь Венеция, 
расширившие свои привилегии и в Иерусалимском королевстве и в Египте. Они 
снабжали христиан и сарацин лесом, железом и другими материалами: религиозные 
соображения для венецианских, пизанских и прочих дельцов не имели значения. 
      В ближайшие годы после упомянутых событий Иерусалимское королевство и 
Египет избегали военных конфликтов. 
      Иннокентию III, убежденному в том, что дело Креста может восторжествовать 
только посредством применения силы, в течение нескольких лет тоже было не до 
Иерусалима. Он целиком погрузился в запутанные европейские дела. Его внимание 
приковали и затянувшийся англо-французский конфликт, и борьба феодальных партий 
в Германии, и организация немецко-рыцарской агрессии против прибалтийских 
народов, и в особенности удушение альбигойской ереси в Южной Франции 
(1209-1212). Свои крестоносные призывы папа возобновил только в 1213 г., уже 
покончив с альбигойцами. 
      6.2. Новые выступления низов - детские Крестовые походы 
      Между тем идея священной войны во имя освобождения Иерусалима от рук 
"неверных", носившаяся в воздухе западноевропейских стран со времени провала 
Третьего Крестового похода, после захвата рыцарями Константинополя получила 
новый импульс, но совсем в иной социальной среде - в крестьянских низах. 
Завоевание Византии рыцарями служило в глазах деревенской бедноты, до которой 
дошли вести об этом событии, хотя и с запозданием, лишним подтверждением 
неудачи Крестовых походов против мусульман, поскольку эти походы направлялись 
сильными мира сего. Конечно, освободительные чаяния крепостного люда, некогда 
выливавшиеся преимущественно в жажду религиозно-искупительного подвига, на 
протяжении XII в. в значительной мере поугасли: ни во Втором, ни в Третьем 
Крестовых походах народные массы почти не участвовали. Тем не менее почва для 
спорадического возрождения таких настроений продолжала сохраняться. В годы, 
когда бедствия, которые несли массам сеньориальный гнет, неурожаи и голодовки 
(сведениями о них наполнены хроники начала XIII в.), становились особенно 
нестерпимыми, религиозные чувства в народе обострялись до крайности, и тогда 
массы делались чрезвычайно восприимчивыми к идеям Крестового похода, 
по-прежнему истолковывая их по-своему. 
      Именно такая ситуация сложилась накануне возобновления папством его 
крестоносной проповеди - в 1212 г., когда развернулись так называемые детские 
Крестовые походы. Они были запоздалым отголоском тех же 
искупительно-освободительных устремлений, которые за сто с лишним лет до этого 
породили Крестовый поход бедноты под руководством Петра Пустынника. В начале 
XIII в. крестьянство Центральной Европы, как и раньше, бедствовало от 
притеснений господ, а особенно страдало от усобиц и внутренних войн. По 
деревням и местечкам вновь заговорили о том, что бедняки, не отягощенные грехом 
стяжательства, не добивающиеся ни власти, ни богатства, чистые перед богом в 
своей вере, сумеют скорее получить от всевышнего ту милость освобождение 
Иерусалима, которую господь не пожелал даровать корыстолюбивым рыцарям, князьям 
и государям. 
      Эта идея укоренялась в низах не без влияния проповеднической деятельности 
дальновидных: церковных служителей различного ранга, подвизавшихся в конце XII 
- начале XIII в. главным образом во Франции, отчасти в Италии, Германии и 
других странах. Речь идет о таких церковных иерархах, как упоминавшийся выше 
архидьякон Петр Блуаский, богослов Алан Лилльский, уже знакомый читателю 
священник Фульк де Нейи и его учитель, довольно известный теолог Петр Кантор. К 
этой же категории проповедников можно отнести и вышедшего из купеческой семьи, 
но отказавшегося от богатства Франциска Ассизского и множество бродячих 
проповедников. 
      Видя нарастание народного недовольства (его показателем был рост числа 
еретиков, которых, по выражению хрониста, "стало как песку морского"), все эти 
прелаты, богословы и проповедники, озабоченные тем, чтобы погасить 
разгоравшийся пожар, принялись усердно распространять мысль о необходимости для 
церкви вернуться к своему первоначальному, "апостольскому" состоянию; все они 
на разные лады прославляли бедность вообще. В сочинениях многих более или менее 
проницательных церковных писателей перепевались примерно одни и те же мотивы, 
строившиеся на основе евангельских истин: "Господь избрал бедняков, богатых 
верою"; "легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу попасть в 
Царствие Небесное". Петр Кантор даже осуждал сооружение в Париже пышного Собора 
Богоматери (Нотр-Дам). 
      В писаниях и проповедях образованных теологов и простых странствующих 
проповедников, разносивших в вульгаризированной форме их славословия нищете и 
апостольской бедности, все чаще звучала также крестоносная тема, 
преподносившаяся в духе превознесения веры, чуждой всякой корысти. Петр 
Блуаский, написавший трактат "О необходимости ускорения иерусалимского похода", 
порицал в нем рыцарей, превративших Крестовый поход в мирскую авантюру; такая 
авантюра, утверждал он, обречена на провал. Освобождение Иерусалима удастся 
лишь беднякам, сильным своей преданностью Богу. Алан Лилльский в одной из своих 
проповедей, сокрушаясь о падении Иерусалима, объяснял его тем, что Бог 
отступился от католиков. "Он не находит себе прибежища ни у священников, ибо 
тут нашла себе прибежище симония [продажность. - М. З.], ни у рыцарей, ибо для 
них прибежищем служат разбои, ни среди горожан, ибо у них процветает 
ростовщичество, а среди купцов обман, ни у городской черни, где свило себе 
гнездо воровство". И опять тот же рефрен: Иерусалим спасут бедняки, те самые 
нищие духом, о которых говорится в Евангелии от Матфея. Бедность рисовалась 
источником всех добродетелей и залогом грядущей победы над "неверными". 
      Так, стремясь отвести в безопасное для церкви русло накапливавшееся в 
крестьянских массах возмущение существующими порядками, некоторые ее деятели 
своеобразно учитывали опыт Крестовых походов XII в. Урок, который они извлекали 
из него для простого люда, состоял в том, что воины Христа завоюют победу не 
при помощи денег, не силою оружия и вообще завоюют ее не в сражениях, но 
единственно полагаясь на Божье милосердие. Чтобы доказать этот тезис, Франциск 
Ассизский в 1212 г. собрался даже предпринять пропагандистско-паломническое 
турне на Восток, но вернулся, потерпев кораблекрушение у берегов Далмации. 
      Крепостные крестьяне прислушивались, разумеется, к поучениям такого рода, 
исходившим из уст бродячих проповедников, и в конце концов откликнулись на их 
проповеди: в 1212 г. сервы вновь, как и в 1096 г., правда, в гораздо меньшем 
числе - двинулись на "спасение Иерусалима". 
      Крестовые походы 1212 г. вошли в историю под названием "походов детей". 
Дети, по-видимому, действительно участвовали в этих предприятиях, однако 
известия о детских паломничествах, сохранившиеся в хрониках и других 
исторических сочинениях XIII в., более чем наполовину легендарны. 
      О детских походах упоминают (иногда кратко, одной-двумя строчками, иногда 
отводя их описанию полстранички) свыше 50-ти средневековых авторов; из них 
только немногим более 20-ти заслуживают доверия, поскольку они либо 
собственными глазами видели юных крестоносцев, либо, опираясь на рассказы 
очевидцев, вели свои записи в годы, близкие к событиям 1212 г. Да и сведения 
этих авторов тоже отрывочны. Самое детальное повествование о детских Крестовых 
походах содержится в хронике цистерцианского монаха Альбрика де Труафонтэн 
(аббатство близ Шалона на Марне), но это-то повествование, как выяснено учеными,
 является и наименее достоверным. 
      Сколько-нибудь связное освещение фактическая история детских Крестовых 
походов получила только в произведениях, написанных 40-50 лет спустя после 
описываемых в них событий, - в компилятивном сочинении французского 
монаха-доминиканца Винцента из Бовэ "Историческое зерцало", в "Большой хронике" 
английского монаха из Сент-Албанса Матвея Парижского и в некоторых других, где 
исторические факты, однако, почти целиком растворяются в авторской фантазии. 
      Если выделить все известия, поддающиеся проверке, и совместить их воедино,
 то картина детских Крестовых походов может быть представлена приблизительно 
следующим образом. 
      Движение детей-крестоносцев началось между 25 марта и 13 мая 1212 г. в 
прирейнской Германии, неподалеку от Кельна. Тысячи пастушков и других ребятишек,
 помогавших родителям в хозяйстве, внезапно бросили свои стада и бороны и, 
пренебрегши увещеваниями отцов, матерей и остальных родственников, толпами 
устремились на юг, вдоль Рейна, чтобы "освободить Иерусалим". Когда участников 
этого движения спрашивали, кто побудил их к столь смелому делу - ведь всего 20 
лет назад потерпели неудачу рыцарские армии, предводительствуемые королями и 
герцогами, - крестоносцы отвечали, что повинуются воле Бога. По словам 
хрониста-монаха Ренэ Льежского, современника событий, участники похода были 
убеждены, что сумеют осуществить то, чего не удалось сделать королям и князьям. 
Кельнская хроника говорит, что к юным крестоносцам примкнул преступный сброд: 
воры обкрадывали малолетних паломников, отбирая у них то, что им подавали в 
пути, в деревнях и городах (одного из таких грабителей-попутчиков повесили в 
Кельне). Некоторые хронисты рассказывают, что толпами крестоносцев 
предводительствовал десятилетний мальчик по имени Никлас. Он якобы уверял всех, 
что видел во сне ангела, возвестившего ему: вместе со своими споспешниками 
Никлас освободит Святую землю от язычников-сарацин. Сам Бог окажет детям 
поддержку - море расступится перед ними, как это было с библейским народом под 
предводительством Моисея, и они перейдут по нему сухими ногами. Трирский 
хронист, судя по всему, воочию видевший Никласа, упоминает такую деталь: он нес 
значок вроде креста, по виду сходный с буквой "Т", но "было невозможно 
определить, из какого он изготовлен металла". 
      25 июля крестоносцы прошли Шпейер, оттуда они направились в Эльзас. В 
дороге многие умерли от жары, голода и жажды. Кое-кто уже от Майнца повернул 
домой. Эта многотысячная толпа перевалила Альпы - вероятно, пройдя Большой 
Сен-Бернар или, может быть (существует предположение, что путь крестоносцев 
проходил по Швабии, Баварии и Австрии в Ломбардию), через Бреннер. 20 августа 
крестоносцы миновали Пьяченцу, а еще через пять дней достигли Генуи. Точную 
дату их прибытия туда - 25 августа 1212 г. называет очевидец - генуэзский 
хронист Ожерио Пане. Их было, говорит он, 7 тыс. - мужчин, женщин, детей. 
      Из Генуи толпа крестоносцев разбрелась кто куда. Одни, поняв, что 
совершили глупость, по выражению безвестного южноэльзасского хрониста из 
Марбаха, подались в Рим; другие пошли к Марселю; третьи отправились далее на юг 
- в Бриндизи. Местный епископ запретил им там посадку на корабли, заподозрив, 
что отец Никласа, руководивший его действиями, задумал продать крестоносцев в 
рабство "язычникам". Все же часть крестоносцев погрузилась на суда и в самом 
деле вскоре попала в руки пиратов, сбывших живой товар сарацинам. Лишь немногие 
участники похода, достигшие Италии, смогли вернуться домой. Возможно, что в 
Бриндизи погиб и Никлас, а его отец, по некоторым известиям, покончил с собой. 
По другой версии, впрочем, юный главарь крестоносцев выжил и спустя пять лет 
даже принял участие в рыцарском Крестовом походе в Египет. 
      Аналогичное движение развернулось в июне 1212 г. в Северной Франции. 
Здесь, в деревне Клуа в окрестностях Вандома, появился 12-летний пастушок Этьен,
 объявивший себя Божьим посланцем. Подобно Никласу, он рассказывал о явившемся 
ему небесном видении. Этьен якобы лицезрел во сне Бога в одеянии пилигрима; 
Господь попросил у него кусок хлеба и дал ему грамоту к французскому королю. 
Отовсюду к Этьену стекались толпы бедняков, и число их перевалило за 30 тыс. 
Религиозный экстаз, за которым, как и во времена Петра Пустынника, скрывались 
вновь ожившие надежды обездоленных крепостных, словно эпидемия, охватил массу 
людей. С пением церковных гимнов, держа в руках флаги, кресты, свечи, кадила, 
все эти толпы направились к Парижу и остановились у аббатства Сен-Дени. Король 
Филипп II, повествуют хронисты, посоветовавшись с парижскими старшинами, 
приказал крестоносцам немедля разойтись по домам. Согласно одной версии, они 
подчинились его повелению; согласно другой, "ничто не могло их удержать" и 
только голод заставил разойтись. 
      Ни один современный источник не упоминает о намерении этих толп идти на 
освобождение Святой земли. Единственная хроника, представляющая их цели в таком 
виде, - повествование Альбрика де Труафонтэн. Он довольно подробно рассказывает,
 как "безгрешные дети", намереваясь освободить Гроб Господень, прошли Тур и 
Лион, достигли Марселя и бросились к пристани. Море, однако, не расступилось 
перед ними. Зато нашлись два дельца - Гуго Ферреус и Гийом Поркус  которые 
изъявили бескорыстную готовность за одно только воздаяние Божье перевезти 
крестоносцев в Святую землю. Их посадили на семь кораблей. Два из них попали в 
бурю и вместе с пассажирами пошли ко дну вблизи о-ва св. Петра (Сардинии), 
остальные пристали к берегам Северной Африки, где предприимчивые купцы продали 
крестоносцев на невольничьих рынках. Преступные работорговцы не избежали кары: 
их поймали (они будто бы участвовали в заговоре сарацин против императора 
Фридриха II в Сицилии) и повесили. 
      Рассказ Альбрика де Труафонтэн от начала до конца - чистая фантазия. 
Достоверно в нем лишь упоминание о прибытии крестоносцев в Марсель, однако 
автор, видимо, перепутал реальных действующих лиц событий. В Марсель добралась 
часть немецких крестоносцев - их-то, возможно, и постигла та участь, о которой 
пишет хронист, имея в виду споспешников пастушка Этьена. 
      В научной литературе существует с десяток книг и статей о детских 
Крестовых походах. Ученые высказывали самые различные мнения об этих 
предприятиях, которые сегодня кажутся невероятными. Много усилий исследователи 
затратили на то, чтобы отделить подлинные исторические факты от легенд и 
вымыслов, не меньше сил вложено и в объяснение походов 1212 г. Историки 
католического направления и близкие к ним ученые склоняются к тому, что в 
детских Крестовых походах якобы отразилось присущее западному средневековью 
почитание невинности, жертвующей собой ради блага христианства (такова точка 
зрения французского католика П. Альфандери). Рационалисты вроде немецкого 
психиатра прошлого века И.Ф. Геккера считали это движение чем-то патологически 
болезненным: сама средневековая религиозность и одержимость представлялась 
Геккеру патологическим извращением. Современный западногерманский историк Г.Э. 
Майер усматривает корень детских Крестовых походов в средневековом 
представлении, по которому дети как бы отмечены печатью богоизбранности, 
поскольку они невинны и вместе с тем не владеют никаким имуществом, т.е. ближе 
всего стоят к Христу. В то же время Майер выводит все движение из 
распространенных в начале XIII в. идей апостолической бедности, которые он 
связывает с этим представлением. 
      Только два современных западных историка в какой-то мере приблизились к 
верному пониманию событий 1212 г.  - итальянский медиевист Дж. Микколи и 
датчанин П. Рэдс. Дж. Микколи первым подметил, что источники вовсе не 
изображают участников Крестового похода непременно и исключительно детьми. П. 
Рэдс развил это наблюдение. Углубленно проанализировав все источники, 
содержащие какие-либо сведения по этому вопросу, путем тонкого филологического 
анализа их терминологии он пришел к твердому заключению, что детские Крестовые 
походы вовсе не были таковыми. Они представляли собою движения сельской бедноты 
(по его выражению, "сельского пролетариата"). В них участвовали взрослые - 
мужчины, женщины, девушки, старики, а также и дети. Однако и этот историк, 
пытаясь объяснить трагические события 1212 г., не смог выйти за пределы их 
идеалистического понимания. Для него Крестовый поход бедняков 1212 г. - лишь 
побочный продукт церковно-реформаторских тенденций того времени, вариант якобы 
чисто этического движения апостолической бедности, утверждавшего евангелические 
идеалы и охватившего все классы общества. Это, по Рэдсу, просто попытка вернуть 
Крестовые походы к их изначальным, будто бы чисто религиозным истокам. 
      На самом деле походы 1212 г., история которых столь затуманена 
позднейшими легендами, представляли собой социальное движение в религиозном 
облачении - и на это обстоятельство впервые обратил внимание историк-марксист Э.
 Вернер (ГДР). Действительно, Крестовые походы начала XIII в., именуемые 
"детскими", по сути, означали вспышку того же самого религиозного энтузиазма, 
который увлек на Восток десятки тысяч крепостных земледельцев в конце XI в. Это 
было тоже антифеодальное в своем существе движение, продиктованное 
освободительными мотивами. Не случайно папские буллы умалчивали о событиях 1212 
г., а хронисты из процветающих монастырей отзывались об участниках походов 
крайне неприязненно и даже враждебно. "Пустое и бесполезное дело", - писал 
Марбахский анналист. Он, как и некоторые другие тогдашние историки, рисует 
поход затеей безумцев, родившейся не по Божьему внушению, а из сатанинских 
помыслов. Церковные авторы инстинктивно чувствовали в движении бедняков нечто 
социально опасное, и в этом они не ошибались. П. Рэдс, проявивший максимум для 
буржуазного исследователя объективности, вынужден был признать, что крестоносцы 
1212 г. - это "мятежный потенциал деревни", "резерв еретичества". 
      Так называемые детские Крестовые походы - одно из последних проявлений 
массового крестоносного исступления как превратной формы антифеодального 
протеста крепостного крестьянства, а гибель многих тысяч бедняков (в том числе 
малолетних), воодушевившихся фантастической мечтой об освобождении Иерусалима 
силою своей веры во имя избавления от земных невзгод, - еще одна трагическая 
страница в истории Крестовых походов. 
      6.3. Институционализация Крестовых походов 
      В 1213 г. Иннокентий III возобновил призыв к Крестовому походу на Восток. 
Во все католические страны были направлены папские уполномоченные легион 
фанатических проповедников священной войны. Тут были и самые высокопоставленные 
церковные иерархи (такие, как папский легат, посланный во Францию, Робер де 
Курсон, Жак де Витри, епископ Акры, обошедший североитальянские города, Оливер 
Схоластик, выступавший в западногерманских областях), и обыкновенные монахи. 
Папа распорядился повсюду вербовать воинство христово. 
      Проповедническо-вербовочная кампания, развернутая апостольским престолом, 
продолжалась около двух лет. Затем в ноябре 1215 г. в Риме был созван Четвертый 
Латеранский собор, который принял серию постановлений принципиального характера,
 касавшихся организации Крестовых походов вообще. Если в XII в. фактически 
единственным мероприятием, официально начинавшим тот или иной поход на Восток, 
служила папская булла, то в начале XIII в., когда крестоносный энтузиазм на 
Западе заметно иссяк, в церковных верхах было решено поставить организацию этих 
предприятий на более прочную основу, превратив Крестовые походы в нечто вроде 
постоянного института. 
      Отныне сеньорам и городам сообразно с их имущественным положением 
предписывалось выставлять в поход определенный по численности воинский 
контингент и обеспечивать его средствами на три года. Епископам надлежало 
контролировать поведение тех, кто принес крестоносный обет, а к ослушникам 
применять суровые церковные взыскания. 
      В решениях Латеранского собора 1215 г. важное место уделялось финансовой 
стороне Крестовых походов: речь шла о том, чтобы создать необходимую для их 
проведения стабильную финансовую базу, поскольку становилось все более 
очевидным, что самообеспечения воинов - до сих пор, как правило, они снаряжали 
и содержали себя на собственные средства недостаточно. Чем дальше, тем больше 
давали себя знать изъяны в финансовой подготовке войны за Гроб Господень. По 
инициативе Иннокентия III собор установил обязательный экстраординарный налог 
на нужды походов - крестовую деньгу. Церковнослужители, исключая тех, кто лично 
собирался участвовать в походе, должны были в течение трех лет уплачивать 1/20 
часть своего годового дохода. Папы и кардиналы вносили двойную долю - 1/10 
часть доходов. 
      Решения собора, далее, регламентировали проповедь Крестовых походов. Ее 
должны были регулярно вести епископы и остальное духовенство. В каждую страну 
назначался также главный проповедник, под начало которого ставились меньшие 
проповедники из среды наиболее красноречивых клириков и монахов. Им 
первоначально поручались и сборы крестовой деньги, а равно и ее распределение 
между крестоносцами (несколько позднее, с середины XIII в., взимание средств 
возложили на генеральных сборщиков, в роли которых обычно подвизались папские 
легаты в данной стране). 
      В постановлениях Латеранского собора предусматривался, кроме того, ряд 
вспомогательных мероприятий, имевших целью создать наиболее благоприятные 
условия для осуществления Крестовых походов. Со дня провозглашения святого 
паломничества объявлялся четырехлетний "Божий мир", на время которого 
запрещались не только любые внутренние войны, но даже рыцарские турниры. На 
этот же срок воспрещалась всякая торговля с мусульманами, дабы суда "верных" 
использовались только для транспортировки крестоносцев и всего, что им было 
нужно, - оружия, коней, продовольствия. 
      По почину того же Иннокентия III с этого времени начали составлять 
пособия для проповедников Крестовых походов - сборники крестоносных посланий и 
булл римских пап, текстов епископских проповедей и тому подобных документов, из 
которых клирики и монахи могли бы черпать доводы, нужные для успешной проповеди.
 Постепенно вырабатывался некий стереотип и папских крестоносных булл. 
Проповедь Крестовых походов обрела черты известной формализации. Образцом для 
папских призывов служила, как правило, упоминавшаяся ранее булла папы Евгения 
III (1146 г.). Обычно такого рода агитационные документы подразделялись на три 
части. Первая часть называлась "повествование" или "рассказ": там описывались 
горестное положение святых мест, "злодеяния неверных" и пр. Вторая часть носила 
название "увещание" или "призыв" - она содержала собственно клич, побуждавший к 
Крестовому походу. Необходимость его обосновывалась с помощью традиционного, 
сделавшегося шаблонным набора понятий и терминов, посредством которых 
формулировались задачи католиков: им, "борцам Христовым", предстоит "вырвать" 
Святую землю из-под власти язычников, "освободить" ее от непереносимого 
мусульманского "ига", защитить братьев-христиан, выступить мужественно и со 
всей силой обрушиться на супостатов и т.д. Эта часть крестоносных булл до 
предела насыщалась библейскими образами и реминисценциями, долженствовавшими 
придать папским призывам необходимые вес и убедительность. В заключительной 
части крестоносного послания перечислялись материальные и духовные блага и 
привилегии, даровавшиеся римским первосвященником участникам войны: центральным 
пунктом тут было отпущение грехов - и им самим, и тем, кто поддержит 
крестоносцев средствами. Примерно по такому же стандарту строились и проповеди 
церковных иерархов. 
      В буллах и проповедях получило детальную разработку учение церкви о 
"заслугах" перед Богом всех тех, кто опоясывался мечом или же тем паче погибал 
ради торжества дела Креста. Участие в Крестовом походе - таков смысл этого 
учения - верный способ снискать милость Всевышнего, которая надежно поможет 
достичь небесного блаженства. Крестоносец, принявший обет, как бы вступает в 
"счастливую сделку" (это выражение употреблял еще Бернар Клервоский) с Богом: 
беря на себя обязательство совершить "доброе деяние" земного характера - 
воевать не на живот, а на смерть с "врагами Господа", он приобретает в награду 
"небесное спасение". Буллы и проповеди сплетали вокруг "героев Христа" венец 
мученичества: смерть рыцаря в бою с "неверными" облекалась мистическим ореолом 
и освящалась как страдание, прокладывающее дорогу в рай. 
      С течением времени в церковных округах (диоцезах) были учреждены 
своеобразные, как их метко назвал А. Ваас (ФРГ), "бюро крестоносной 
пропаганды": оттуда в централизованном порядке производилась рассылка 
проповеднической литературы на места. Сохранилась книга крестоносных посланий 
начала XIII в., составленная в Роммерсдорфе (Германия), а от 1266 г. - трактат 
бывшего генерала доминиканского ордена Умберто де Романо "О проповеди святого 
креста против сарацин", сводивший воедино все ходячие аргументы в пользу 
Крестовых походов. 
      Итак, Иннокентии III предпринял новую попытку гальванизировать 
крестоносное движение, подведя под него твердую финансовую, организационную и 
агитационную базу. 
      Особенно важное значение при этом придавалось финансовой стороне дела: 
крестовая деньга превратилась вскоре в один из наиболее обильных источников 
пополнения папской казны. 
      6.4. Походы в Египет и международная политика 
      Кипучая деятельность апостолика, направленная на то, чтобы поддержать и 
распространить вглубь и вширь дух Крестовых походов, заложить прочный фундамент 
организации священных войн и обеспечить руководящую роль в них папства, не 
принесла тех результатов, на которые рассчитывал Иннокентий III. 
      Предпринимая первые шаги к организации нового Крестового похода, 
Иннокентий III издал специальную буллу. В ней он напомнил о плачевной участи 
тысяч христиан, томящихся в темницах сарацин. Папа поведал в этом документе о 
грозной мусульманской крепости, умышленно сооруженной ими на горе Фавор - в том 
самом месте, где (по евангельским сказаниям) произошло так называемое 
преображение Иисуса Христа. Крепость эта господствует над Акрой и позволяет 
сарацинам думать, что оттуда они "сумеют беспрепятственно вторгаться в земли, 
сохранившиеся от Иерусалимского королевства". Из послания, в котором папа 
призывал к Крестовому походу, явствовало также, что он не намеревался 
ограничиться чисто пропагандистскими акциями, но собирался собственной персоной 
присутствовать при погрузке крестоносцев на корабли. Формирование и отправку 
сухопутных войск предполагалось поручить легату апостольского престола. На 
нужды похода Иннокентий III пожертвовал 30 тыс. марок, а через некоторое время 
дополнительно ассигновал еще 3 тыс. Датой начала похода был определен 1217 год. 

      В булле ни словом не упоминалось о том, кого папа рекомендует или 
выдвигает на пост командующего крестоносным воинством. Вероятно, наиболее 
подходящим кандидатом на этот ответственный пост был бы молодой и энергичный 
германский государь, он же король Сицилии Фридрих II Гогенштауфен. 15 июля 1215 
г., находясь в Аахене, где произошло его торжественное коронование "римским 
королем", Фридрих II объявил, что принимает крест. Однако с его стороны эта 
декларация была сугубо дипломатическим жестом. Ему был глубоко чужд 
крестоносный фанатизм, и, что гораздо важнее, германский король, поглощенный 
внутриполитическими заботами в своих новых европейских владениях, по существу, 
с самого начала занял выжидательную позицию в отношении Крестового похода, 
провозглашенного папой. Хотя Фридрих II состоял под опекой Иннокентия III, 
который согласился признать его германским королем на условиях определенных 
политических уступок апостольскому престолу, папа не мог, естественно, намечать 
этого государя в предводители затеянного Римом предприятия. 
      Из коронованных особ кроме Фридриха II крестоносный обет приняли еще два 
короля: Андраш II (Венгрия) и Иоанн Безземельный (Англия), вассал Иннокентия 
III. Оба последних - и сюзерен-папа, и его вассал-король скончались один вслед 
за другим: первый - 16 июля, второй - 16 октября 1216 г. 
      Руководство организацией Крестового похода перешло к преемнику Иннокентия 
III папе Гонорию III (1216-1227). Продолжатель его политики, он стремился 
воплотить в жизнь предначертания своего предшественника, придерживаясь 
программы Четвертого Латеранского собора. Первым шагом нового папы явилось 
назначение легата апостольского престола в войско крестоносцев, которое 
готовилось к отправке за море. Этот пост занял кардинал Пелагий из Альбано, 
испанец по происхождению. 
      Смерть Иннокентия III несколько задержала Крестовый поход. В 1217 г. на 
Восток, выступили только Андраш Венгерский, примкнувшие к нему сеньоры, главным 
образом из южногерманских земель, и герцог Леопольд Австрийский - в общем, 
довольно значительное, хотя и пестрое по составу, войско. Через посредство 
приора венгерских госпитальеров удалось договориться с Венецией о 
предоставлении десятка больших кораблей по сходной цене - 550 марок серебром за 
каждый корабль. Чтобы получить нужную сумму - уплата ее была определена в три 
срока, - венгерский король прибег к уже привычным для предводителей 
крестоносцев методам - порче монеты, распродаже некоторых королевских поместий, 
ограблению церквей и аббатств страны. Судя по данным хронистов, видимо 
преувеличенным, под его знамена встали до 10 тыс. конных рыцарей и множество 
пеших воинов. Во всяком случае, кораблей, доставленных 25 июля 1217 г. в Сплит, 
не хватило, и потому часть крестоносцев вернулась домой, решив выступить весной 
следующего года. Сам Андраш II прибыл в Сплит 23 августа, но ему пришлось там 
ждать некоторое время, пока наконец крестоносцы отплыли в Сирию, к Акре. 
      Начался пятый по счету Крестовый поход (1217-1221). В сентябре 1217 г. в 
Акре собрались отряды Андраша II Венгерского, Леопольда Австрийского, герцога 
Отто Меранского, туда же сошлись отряды короля Кипрского Ги Лузиньяна, 
рыцарские контингенты сирийско-палестинских сеньоров иерусалимского короля Жана 
Бриеннского, князя Боэмунда IV Антиохийского, госпитальеров, которыми 
командовал великий магистр Гарэн де Монтегю, тамплиеров, предводительствуемых 
великим магистром Гийомом Шартрским, и рыцарей Тевтонского ордена под 
командованием Германа фон Зальца. Современники считали, будто численность 
участников Пятого Крестового похода, разместившихся под Акрой и в городе, 
составила 20 тыс. рыцарей и 200 тыс. пешего войска, что также является сильным 
преувеличением. 
      Местные сеньоры встретили крестоносцев, прибывших с Запада в Сирию, 
довольно прохладно, если не с открытой враждебностью. Страна переживала голод: 
в предыдущий год выдалась засуха. Многие крестоносцы, по сильно завышенным 
сведениям хронистов - чуть ли не 100 тыс. человек, даже умерли от голода. 
Главное же, сирийским франкам Крестовый поход совсем был не нужен. Они уже 
почти 20 лет жили в мире с Египтом, торговали с ним, а война могла только 
нарушить сложившееся положение и повредить экономическим интересам обеих сторон.
 
      Целый год венгерские и немецкие крестоносцы без толку провели в Акре. Они 
пытались совершать набеги на Дамаск, Набулус и Бейсан: по словам арабского 
историка Ибн аль-Асира, франки знали, что войска султана аль-Адиля были тогда 
разбросаны в различных концах его обширного государства. Пробовали крестоносцы 
одолеть и крепость Фавор с ее 77-ю башнями и двухтысячным гарнизоном. Все эти 
попытки, однако, не имели успеха - в значительной степени вследствие 
разногласий среди военных вождей крестоносцев. Боэмунд IV Антиохийский был, 
например, решительно против того, чтобы штурмовать крепость на горе Фавор, 
тогда как Жан Бриеннский, со своей стороны, настаивал на этом. 
      Штурм предпринимался трижды, и каждый раз крестоносцев отбрасывали. В 
конце концов они отступили и вернулись к Акре. Андраш II Венгерский вообще 
предпочитал отсиживаться в городе и уже в конце 1217 г. стал готовиться к 
возвращению в Европу: он убедился в безнадежности всего предприятия и к тому же 
заболел. Невзирая на угрозы патриарха Иерусалимского подвергнуть его отлучению, 
Андраш II Венгерский вместе со своим отрядом в январе 1218 г. отбыл на родину. 
Оставшимся пришлось отложить дальнейшие военные операции против мусульман и 
дожидаться прибытия новых контингентов крестоносцев из Европы, занимаясь пока 
что укреплением замков, еще остававшихся у франкских баронов и рыцарей. Часть 
воинов божьих - рыцари из Фризии (голландцы) во главе с графом Вильгельмом и 
немецкие ратники - еще задерживалась в пути: эти крестоносцы остановились в 
Лисабоне и ввязались в войну с маврами. В Акру они прибыли лишь 26 апреля 1218 
г. 
      У крестоносцев Пятого похода не было сколько-нибудь авторитетного и 
общепризнанного военачальника. Король Иерусалимский Жан де Бриенн не отличался 
ни военными, ни политическими талантами, он не обладал реальной властью над 
другими видными баронами, и, более того, против него существовала сильная 
оппозиция. После долгих препирательств предводители рыцарских отрядов решили 
направить войска в Египет - главную цитадель мусульманского мира, овладение 
которой намечалось еще во время Четвертого Крестового похода. Непосредственной 
целью для атаки крестоносцы избрали крупный город-крепость, торговую соперницу 
Александрии - Дамиетту, расположенную на одном из рукавов дельты Нила. Дамиетта 
служила ключом к Египту. Она была обведена тройным поясом стен и защищена 
мощной башней, высившейся на островке посреди Нила. От этой башни, соединенной 
мостом с городом, через реку тянулись толстые железные цепи, преграждавшие 
доступ к городу со стороны реки. 
      Осада Дамиетты, к которой первые отряды крестоносцев приплыли 27 мая 1218 
г., продолжалась почти полтора года. Вначале рыцари сумели было, превратив свои 
суда в подобие плавучих осадных механизмов и использовав длинные штурмовые 
лестницы, захватить крепостную башню, но затем силы неприятеля, к которым 
присоединился натиск стихии - разлив Нила, а также эпидемия, разразившаяся 
среди осаждавших, - приостановили их успехи. Несколько месяцев ни та, ни другая 
сторона не имела перевеса. Многие рыцари, отчаявшись в победе, весной - летом 
1219 г. бросили войско и вернулись в Европу (в их числе Леопольд Австрийский). 
Другие, однако, продолжали упорно вести осаду Дамиетты. 
      Отрезанный со всех сторон город переживал голод, угрожавший гибелью 
самому гарнизону. Египетский султан аль-Адиль находился тогда в Дамаске; 
получив известия о захвате дамиеттской башни крестоносцами, он умер. Бразды 
правления взял его старший сын аль-Камиль. Чтобы спасти Дамиетту, новый султан, 
которому к тому же угрожал заговор придворных, предложил крестоносцам снять 
осаду с Дамиетты, согласившись взамен передать им Иерусалимское королевство в 
границах 1187 г. (без крепостей Крак и Крак де Монреаль) и установить мир на 30 
лет. 
      Жан Бриеннский и большинство франкских баронов склонялись к тому, чтобы 
принять эти весьма выгодные условия, но тут в события вмешался папский легат 
Пелагий, прибывший к Дамиетте еще в сентябре 1218 г. Ему удалось в какой-то 
степени привести к согласию враждовавшие до того группировки главарей 
крестоносцев, и тогда именно он выступил в столь несвойственной духовному лицу 
роли главнокомандующего войском. Никакого мира с "неверными" - такова была его 
"стратегия". Легата поддержали все три великих магистра военно-монашеских 
орденов и некоторые другие предводители. Уступка Иерусалима казалась им 
недостаточной. По мнению Пелагия, необходимо было во что бы то ни стало 
завоевать Дамиетту, а затем и остальной Египет. Мирные предложения султана были 
отвергнуты. Даже предложение отыскать и вернуть куски Животворящего Креста, 
захваченного Салах ад-Дином, главнокомандующий счел неприемлемым. 
      В ночь с 4 на 5 ноября 1219 г. крестоносцы приступом взяли Дамиетту и 
разграбили ее, набрав добычи, по оценке Жака де Витри, на 400 тыс. безантов. 
Население города фактически вымерло за время осады: из 80 тыс. жителей в живых, 
считал Оливер Схоластик, уцелело всего 3 тыс. Папа Гонорий III 24 февраля 1220 
г. поздравил ратников христовых с победой, но, как вскоре выяснилось, радость 
была преждевременной. 
      Между победителями вспыхнули раздоры. Жан Бриеннский, титулярный король 
Иерусалимский, потребовал, чтобы Дамиетту присоединили к его владениям. 
Высокомерный честолюбец кардинал Пелагий воспротивился этим притязаниям. Он 
считал, что завоеванное должна удержать за собой римская курия. Не было 
единодушия и относительно планов дальнейшего ведения войны. Легат упорно стоял 
на том, чтобы тотчас перенести военные действия в глубь Нильской долины. Эти 
явно несостоятельные предложения не встретили сочувствия у основной массы 
рыцарства. Наиболее здравомыслящие военачальники отдавали себе отчет, что для 
такого предприятия у крестоносцев просто недостанет сил. 
      Пелагий поспешно стал искать союзников для завоевания Египта. Он даже 
завязал переговоры... с Чингисханом, орды которого вторглись тогда в Персию, 
угрожая, как писал Ибн аль-Асир, всему мусульманскому миру. Опасность, 
исходившая от крестоносцев, казалась теперь арабам куда более серьезной, чем 
надвинувшаяся со стороны монгольских полчищ. Когда к аль-Ашрафу, правителю 
Великой Армении, одновременно обратились за помощью и халиф ан-Насир - против 
монголов, и собственный брат, султан египетский аль-Камиль - против 
крестоносцев, то аль-Ашраф решил, что армию нужно выслать именно против 
крестоносцев. 
      Весной 1221 г. в Египет стали прибывать новые отряды вооруженных 
пилигримов, преимущественно из Южной Германии - герцог Людвиг Баварский и 
другие князья со своими рыцарями. К этому времени аль-Камиль сумел создать 
сильно укрепленные позиции несколько южнее Дамиетты, близ г. Мансуры. Тем не 
менее он вновь повторил прежние предложения крестоносцам о мире. В войске 
раздавались голоса, склонявшие предводителей принять условия противника: ведь 
он отдавал Гроб Господень! Однако и на этот раз папский легат выказал 
непримиримость. Султану был дан отрицательный ответ. Когда французский король 
Филипп II Август, отличавшийся обычно трезвостью в оценках той или иной 
политической ситуации, узнал, что крестоносцы имели возможность получить 
"королевство за город" и сами лишили себя такой возможности, он не мог 
удержаться от того, чтобы не назвать их "глупцами и простофилями". 
      Действительно, неуступчивость Пелагия сыграла роковую роль в дальнейших 
событиях. Видимо, именно это обстоятельство побуждает современного 
католического исследователя Дж. Поуэлла (Сиракузский университет, США) 
выискивать аргументы, которые оправдали бы деяния папского легата во время 
Пятого Крестового похода. Все рассуждения американского историка (для их 
обоснования он привлек свежие источники неопубликованную официальную переписку 
папы Гонория III, хранящуюся в венецианских архивах) сводятся к тому, что 
Пелагий вовсе не являлся, с точки зрения папы, военачальником крестоносцев: он 
действовал лишь как их духовный пастырь, стараясь примирить враждующие партии и 
пр. Верховным же главнокомандующим Гонорий III с самого начала, мол, намечал 
Фридриха II Гогенштауфена, и только бесконечные оттяжки, к которым тот прибегал,
 чтобы уклониться от выполнения крестоносного обета, создали такую ситуацию, 
когда крестоносцы оказались без достойного предводителя, а потому и потерпели 
поражение. 
      Смысл исследования, предпринятого Поуэллом, таким образом, в запоздалом 
оправдании жесткой политики апостольского престола в Крестовом походе. Слабость 
приводимой ученым аргументации очевидна: хотя Фридрих II действительно - и не 
без основания - избегал участия в крестоносной авантюре, не сулившей ему ни 
территориальных приобретений, ни надлежащего решения тех вопросов, которые в 
первую очередь интересовали этого государя (будущее сицилийской короны и др.), 
но на практике-то все же не кто иной, как Пелагий определял линию главарей 
крестоносцев в Египте. 
      Кстати сказать, другие американские авторы, например Дж.П. Доновен, 
усердно восхваляют папского легата именно за его активное участие в событиях. 
Б'ольшую объективность в этом смысле проявляют западногерманский исследователь 
Г.Э. Майер и профессор Оксфордского университета Т. Ван Клеве, возлагающие 
ответственность за исход египетской войны на кардинала Пелагия. 
      Этот взгляд вполне соответствует точке зрения современников. Вскоре после 
завершения Пятого Крестового похода французский поэт Юон де Сан-Кантен в своей 
"Жалобе Иерусалима на римскую курию" писал: "Рим, Иерусалим стонет от владеющей 
тобой алчности, стонут также Акра и Дамиетта - это из-за тебя положение таково, 
что в этой стране не служат больше Господу и его святым; Дамиетта по-прежнему 
остается у наших врагов, а христиане погублены, и, я знаю, по той причине, что 
они предали короля Жана, в ком живут благородство и доблесть". Другой 
современник событий, поэт Гийом Клирик, решительно порицал притязания легата на 
военное командование: "Да, когда духовенство берет на себя миссию командовать 
рыцарями, это противозаконно, ибо обязанность священников - читать Писание и 
псалмы, предоставив поле битвы рыцарям". 
      В середине июля 1221 г. крестоносцы перешли в наступление на Мансуру. 
Король Жан Бриеннский попробовал еще раз убедить Пелагия в рискованности его 
действий: нужно пересмотреть принятое решение о наступлении. Но было уже поздно.
 Масса жаждавших добычи крестоносцев неудержимо рвалась вперед. Перед ее 
взорами маячил "Вавилон" - Каир. Как замечает мусульманский историк того 
времени, написавший "Историю патриархов Александрийских", "если бы король Жан 
не согласился продолжать наступление, франки убили бы его". В свою очередь, 
католический хронист Оливер Схоластик считает, что "советы здравого смысла были 
чужды нашим предводителям". 
      Наступление продолжались. Как раз в это время начался бурный разлив Нила. 
Лагерь крестоносцев затопило. Мусульмане, заранее подготовившиеся к встрече 
водной стихии, отрезали им путь к отступлению. Воинство папского легата быстро 
пало духом и пустилось в беспорядочное бегство, однако египетские войска со 
всех сторон теснили врага, осыпая его днем и ночью градом стрел. Против рыцарей 
соединились под Мансурой силы султана аль-Камиля и его прибывших из Сирии 
братьев - аль-Ашрафа, правителя Великой Армении, и аль-Муаззама Дамасского. 
Одной конницы у мусульман было 40 тыс. 
      Крестоносцы запросили мира. Вопреки сопротивлению своих братьев - они не 
хотели пойти на мир, не подвергнув сперва противника полному разгрому, 
аль-Камиль, понимавший, что надвигается новая серьезная угроза монгольское 
нашествие, охотно согласился с переданными ему мирными предложениями. Мир 
сроком на восемь лет был подписан 30 августа 1221 г.: завоеватели должны 
убраться из Дамиетты. Со вздохом облегчения они исполнили это требование в 
начале сентября 1221 г. 
      Дамиетта была утрачена. Крестоносное войско очистило Египет. Пятый 
Крестовый поход потерпел полнейшую неудачу, а с нею рассеялись и всякие надежды 
на возвращение Святой земли. Как писал арабский историк Ибн аль-Асир, Бог не 
только сохранил мусульманам Дамиетту, но и оставил в их владении сирийские 
города. Поход обошелся Западу недешево, и крах этого предприятия нанес еще один 
удар престижу папства. 
      Менее чем через десяток лет после этого был организован Шестой Крестовый 
поход (1228-1229). Его возглавил германский император Фридрих II Гогенштауфен, 
который, женившись летом 1225 г. на дочери короля Иерусалимского Жана де Бриенн,
 выступил с притязаниями на трон давно уже не существовавшего в Палестине 
королевства. Фридрих II задумал реализовать свои намерения, не вынимая меча из 
ножен. Он воспользовался междоусобной войной Египта с Дамаском и вступил в 
переговоры с султаном аль-Камилем (1218-1238). Это вызвало гнев Рима: как раз 
тогда, в середине 20-х годов XIII в., с новой силой разгорелась борьба папства 
с Империей  за главенство в феодальном мире. Гонорий III, и до того с 
неудовольствием, но все же сквозь пальцы смотревший на многократные, 
повторявшиеся чуть ли не из года в год оттяжки с выполнением Фридрихом II 
крестоносного обета, на этот раз расценил поведение Гогенштауфена со всей 
суровостью. Престарелый папа, продолжая переговоры с Фридрихом II о Крестовом 
походе (они велись в Сан-Джермано через посредство кардинала Гуголино 
Остийского, ставшего впоследствии папой Григорием IX), обвинил императора в 
пренебрежении "Божьим делом". Гонорий III даже пригрозил императору отлучением 
и наложением штрафа в 100 тыс. унций золота, если поход, наконец, не будет 
предпринят; начало его было отнесено к августу 1227 г. 
      По повелению Фридриха II в гаванях Сицилии и Италии приступили к 
постройке кораблей. Возобновленная Римом проповедь священной войны повсюду 
встречала довольно равнодушное отношение. Фридрих II, если бы даже и хотел, не 
смог собрать к назначенному времени достаточно людей для "заморской экспедиции".
 Между тем за пять месяцев до истечения назначенного срока Гонорий III умер. 
      К лету 1227 г. несколько десятков тысяч человек, набранных главным 
образом в Германии, а отчасти во Франции, Англии и Италии, сошлись в лагере 
возле Бриндизи, и некоторые уже отплыли в Сицилию. Но тут в крестоносном 
воинстве, испытывавшем нехватку продовольствия и страдавшем от сильной жары, 
начались повальные болезни. Заболел и сам Фридрих II. Поход опять был отложен. 
      Новый папа, 80-летний Григорий IX (1227-1241), двоюродный брат Иннокентия 
III и убежденный приверженец идеалов папской теократии, отлучил Фридриха II от 
церкви как злокозненного врага веры христовой. В пику папе отлученный император 
лотом 1228 г. со значительным отрядом отплыл из Бриндизи в Сирию. Тогда 
Григорий IX вообще запретил Крестовый поход. Он заявил, что Фридрих II - не 
крестоносец, а пират, "служитель Магомета", что он отправляется на Восток не 
для войны с исламом, а для "похищения королевства в Святой земле". Это была, 
мягко говоря, неумная позиция. Она только уменьшала шансы крестоносной 
экспедиции на успех и компрометировала саму идею Крестового похода, и без того 
утратившую на Западе былую привлекательность. Крестовый поход сделался в руках 
папства лишь козырем в его политической игре - в борьбе против Империи. Фридрих 
II, вообще преследовавший сугубо политические цели, со своей стороны, видел в 
походе только средство к созданию "всемирной" державы Штауфенов (он потому и 
метил в иерусалимские короли). К религиозным вопросам император всегда проявлял 
безразличие. 
      Прибыв в Акру (по пути туда он захватил о-в Кипр), Фридрих II снова 
завязал переговоры с султаном. Последний находился тогда в затруднительном 
положении, поскольку воевал с эмирами Дамаска (вначале с братом, потом с 
племянником). Фактически крестоносцы во время пребывания в Сирии не вели почти 
никаких военных действий, ограничиваясь отдельными вылазками. Центр тяжести 
борьбы с "неверными" был перенесен в плоскость дипломатии. В феврале 1229 г. 
после длительных дебатов Фридриху II удалось заключить в Яффе мир с аль-Камилем 
сроком на 10 лет. По мирному договору Иерусалим (за исключением квартала, где 
находились две главные мечети), Вифлеем и Назарет, все селения, расположенные 
по дорогам, ведущим к Иерусалиму, часть округи Сайды и Торон были уступлены 
императору, который, по его собственным словам (они известны из письма Фридриха 
II к английскому королю), вправе был также укреплять и перестраивать некоторые 
замки и крепости. С Египтом, кроме того, были подписаны выгодные торговые 
соглашения. В свою очередь, Фридрих II обязался помогать аль-Камилю против 
любых врагов, будь то мусульмане или христиане, и гарантировал султану, что 
сирийские крепости, оставшиеся у крестоносцев, - Крак де Шевалье (крепость 
госпитальеров), Шатель Блан и Тортоза (ею владели тамплиеры) - не будут 
получать откуда-либо помощи. 
      Спустя месяц, 18 марта 1229 г., Фридрих II вступил в Иерусалим и в храме 
Гроба Господня сам возложил на себя королевскую корону (духовенство отказалось 
короновать государя, отлученного от церкви). 
      Вконец разъяренный политикой соперника на Востоке (какой прок римской 
курии от того, что Гроб Господень вырван из рук "неверных"?), папа обвинил 
Фридриха II в измене христианству. По указанию патриарха Иерусалимского на 
город был наложен интердикт. Во всех церквах запретили богослужение - ведь в 
Святом Граде пребывает отлученный император! 
      В то же время Григорий IX двинул свои рыцарские отряды в южноитальянские 
владения Фридриха II. Тот спешно покинул берега Палестины и бросился в Италию, 
где ввязался в вооруженную борьбу с римским первосвященником. Войска Григория 
IX были разбиты, и в 1230 г. по условиям Сан-Джерманского мира папа снял 
отлучение с недавнего "служителя Магомета", а в следующем году утвердил 
договоры Фридриха II с мусульманами, предписав всем прелатам и - особо - 
тамплиерам и госпитальерам соблюдать мир с аль-Камилем. 
      Практический результат Шестого Крестового похода - мирное отвоевание 
Иерусалима - оказался недолговечным. После отъезда Фридриха II в Европу в его 
новых, восточных владениях вспыхнули распри между сеньорами. Многие из них были 
недовольны утверждением Гогенштауфена и не желали повиноваться поставленным им 
властям. Вскоре император вновь ввязался в затяжной конфликт с римской курией; 
последовало еще одно папское отлучение. Григорий IX возобновил проповедь 
священной войны. И на этот раз Крестовый поход должен был послужить орудием 
борьбы папства против Фридриха II, а вместе с тем средством пополнить папскую 
казну. Римский первосвященник требовал от католиков щедрых денежных 
пожертвований. Папские проповедники, сильнее всего озабоченные финансовой 
стороной своей миссии, охотно отпускали грехи жертвователям золота и серебра, 
откупавшимся таким путем от личного участия в очередном крестоносном 
предприятии. 
      Фридрих II противодействовал папе в организации Крестового похода. Когда 
в 1239 г., по истечении десятилетнего мира с Египтом, незначительные отряды 
крестоносцев все же собрались в Лионе под началом короля Тибо Наваррского, 
герцога Гуго IV Бургундского и других сеньоров, Григорий IX объявил, что 
Иерусалим не является более целью похода - они должны прийти на помощь 
Латинской империи. Политические соображения, по существу, совсем вытеснили 
религиозные мотивы в действиях римской курии, связанных с проведением Крестовых 
походов. 
      Вопреки намерениям папы, б'ольшая часть крестоносцев осенью 1239 г. без 
особого воодушевления отплыла в Сирию. Этот Крестовый поход - в числе его 
предводителей был также английский эрл Ричард Плантагенет Корнуэллский - обычно 
не включается историками в серию главных крестоносных предприятий (например, в 
многотомной "Истории Крестовых походов", издаваемой в США, ему уделено всего 20 
с небольшим страничек), ибо он не имел фактически никаких последствий. 
Побуждаемые исключительно жаждой приобретений и понеся ряд неудач, предводители 
крестоносцев по настоянию тамплиеров вступили в союз с Дамаском против Египта, 
но вместе с войсками своего союзника, обещавшего им ряд территориальных уступок 
в Палестине, были разгромлены египтянами при Аскалоне (ноябрь 1239 г.). После 
этого распри среди крестоносцев, особенно между госпитальерами и тамплиерами, 
разгорелись с удвоенным ожесточением. Ничего не добившись, король Наваррский и 
прочие главари похода вернулись на родину Всеми этими обстоятельствами 
правительство Египта воспользовалось как нельзя лучше. В сентябре 1244 г. 
султан ас-Салих Эйюб Наджм ад-Дин (1240-1249) с 10-тысячной хорезмийской 
конницей подступил к Иерусалиму и захватил его, учинив поголовную резню 
христианского населения. На этот раз город прочно перешел к мусульманам. 
      Папство снова всполошилось. По предложению Иннокентия IV (1243-1254) 
Лионский собор 1245 г. вынес постановление о новом Крестовом походе. Папу, 
однако, как и его ближайших предшественников, больше всего занимали мирские 
дела курии - забота о распространении владычества апостольского престола. 
Иннокентий IV продолжал схватку с Фридрихом II. На Лионском соборе папа предал 
анафеме императора и провозгласил Крестовый поход против него и всего "змеиного 
отродья" Гогенштауфенов. Обет воевать за Гроб Господень папские уполномоченные 
заменяли обязательством идти в поход против нечестивого императора. Откровенная 
спекуляция лозунгом Крестового похода, проводившегося в непосредственных 
гегемонистских целях папства в Европе, сопровождалась, как и прежде, 
бесконечными денежными поборами, причем значительная часть собранных сумм 
попадала в карман самих проповедников. Иннокентий IV тоже использовал 
пожертвования для активизации борьбы против Фридриха II. Если принять во 
внимание, что и независимо от всего этого крестоносное движение шло на убыль, 
то станет ясно, почему проповедь Крестового похода не имела большого успеха. 
      Крестьянство давно отошло от движения. Прежние стимулы к бегству в 
дальние страны у крепостных исчезли. Правда, феодальный гнет не стал легче. 
Однако все же с улучшением сельскохозяйственной техники, распространением 
трехполья, более широким применением удобрений губительное воздействие 
стихийных бедствий несколько уменьшилось. В Европе выросли города, и в крайней 
нужде можно было укрыться за их стенами. Укрепившаяся королевская власть сумела 
в той или иной мере обуздать феодальную вольницу, от которой некогда так 
страдал деревенский люд. Крепостные не видели теперь острой необходимости 
искать спасения "за морем". Все чаще крестьянство становилось на другой путь - 
борьбы за свободу и землю у себя дома. 
      Со своей стороны, и рыцарство постепенно перестало видеть смысл в 
изнурительных походах на Восток. С укреплением королевской власти у благородных 
потомков "голяков" и "неимущих" нашлись перспективные дела дома - почетная и 
выгодная служба в королевских войсках, при дворах государей. Что толку было 
проливать кровь в рискованных заморских предприятиях, тем более ради 
политических целей папства? 
      Английские бароны, присутствовавшие на Лионском соборе, наотрез 
отказались дать согласие на участие в новом походе: римская курия получает 
слишком много средств из Англии под видом "крестовой деньги" - ежегодно папская 
казна собирает 60 тыс. марок, т.е. больше, чем весь доход английской короны. 
Бароны, по существу, заявили прямой протест против новых Крестовых походов, 
организуемых папством. Английской король Генрих III ответил папским посланцам 
вполне недвусмысленно: проповедники Крестовых походов слишком часто обманывали 
подданных английской короны и теперь они уже не позволят себя провести! 
      Даже среди английских церковников раздавались голоса сомнения в 
целесообразности новых войн на Востоке. Теолог Радульф Нигер считал безумием 
вмешиваться в палестинские дела, когда на самом Западе христианство находится 
под угрозой вследствие распространения ересей. Вот, по его мнению, где главная 
опасность, куда более важная по сравнению с тем, что происходит на Востоке. "В 
то время, когда здесь, на Западе, вера попирается, когда потерян небесный 
Иерусалим [обычная для средневековых церковных авторов аллегория, синоним 
Божьего града. - М. З.], когда почти в каждой области явно или тайно гнездится 
ересь, - с какой стати расколотый (этой ересью) Запад должен помогать 
(христианскому) Востоку?" Какие плоды, продолжает английский теолог, принесли 
бы усилия по восстановлению земного Иерусалима, коль скоро погибла наша матерь 
- Сион (автор снова употребляет библейский образ для обозначения христианской 
веры)? 
      Какой смысл, пишет Радульф Нигер, освобождать от сарацин Палестину, когда 
пагубное неверие укореняется на родине? "Пусть неверные будут даже побеждены 
(нами), - ведь дома-то истинная вера подвергается надругательствам!" 
      Крестовый поход даже в глазах богослова оказывается сущей бессмыслицей. 
      Подобное отношение к крестоносным лозунгам папства проявлялось не в одной 
лишь Англии. Вербовка крестоносцев, а в особенности бесконечные денежные поборы 
якобы для надобностей Крестового похода, повсеместно вызывали ропот и 
возмущение. Когда-то, в былые времена, трубадуры воспевали священные войны, 
когда-то они порицали тех, кто обнаруживал колебания (отправляться на Иерусалим 
или оставаться дома?). Еще сравнительно недавно немецкий миннезингер, погибший 
в Третьем Крестовом походе, Фридрих фон Хаузен с презрением писал о рыцарях, 
эгоистично отказывающихся жертвовать собою в Крестовых походах: 
      "Кто хочет жизнь сберечь свою, 
      Святого не берет креста". 
      Он, Фридрих фон Хаузен, не таков: 
      "Готов я умереть в бою, 
      В бою за Господа Христа. 
      Всем тем, чья совесть нечиста, 
      Кто прячется в своем краю, 
      Закрыты райские врата, 
      А нас встречает Бог в раю". 
      Эти строки написаны всего за полвека до Лионского собора. Теперь, 
напротив, поэты рыцарства осуждали и высмеивали участвующих в крестоносных 
экспедициях, затеваемых далеким престолом. Чрезвычайно красноречиво выразил 
негативное отношение к Крестовым походам, нараставшее в XIII в. в рыцарской 
среде, французский трубадур Раймон Жордан: в одном из своих стихотворений он 
писал, что предпочитает одну ночь с возлюбленной всем прелестям рая, которые 
сулит участие в Крестовом походе! 
      Большую роль в ослаблении крестоносного воодушевления и среди рыцарства 
сыграли неудачи Крестовых походов. Многие из тех, кто раньше искренне был 
убежден, что походы на Восток ведутся по "зову Божьему", стали испытывать 
разочарование и сомнения. 
      "Саладин осточертел, 
      Людям мил родной предел!" 
      восклицал трубадур Пейроль, говоря о нежелании рыцарей отправляться на 
Восток. Другой трубадур, Гильем Фигейра, прямо винит папство в поражении 
крестоносцев в Египте во время Пятого похода: 
      "Рим! Ты виноват 
      В потере Дамиетты, 
      Нам бедой грозят 
      Всегда твои советы". 
      С острой критикой Крестовых походов выступает и участник палестинского 
предприятия Фридриха II немецкий поэт Фрайданк. Он не видит никакого оправдания 
гибели тысяч крестоносцев, павших за Аккон. Никому нет, в сущности, до них 
никакого дела: "В ином месте смерть осла и то оплакивают больше!" 
      Баварский миннезингер Найдхарт фон Ройенталь также выказывает глубокое 
разочарование пережитым на Востоке и выражает бурную радость по поводу того, 
что он наконец возвратился в привычную обстановку, домой. 
      Чувства горечи и досады резко усиливаются к концу XIII в., когда крах 
Крестовых походов превратился в неизбывную реальность, с которой нельзя было не 
считаться и над которой невозможно было не задумываться. 
      "Пора мне с песнями кончать!" - в таких стихах (они относятся уже к 1292 
г.) выразил свое разочарование гибельным исходом крестоносных предприятий 
Гираут Рикьер: 
      "Нам час пришел - за ратью рать 
      Святую землю покидать!" 
      Особенно сильное воздействие на умонастроения рыцарства оказал тот факт, 
что, как это становилось все более очевидным, Крестовые походы явно утрачивали 
свое былое, "идеальное" содержание, в существование которого многие по традиции 
еще верили. Эти предприятия вырождались на глазах: папство использовало их 
просто в качестве своего политического оружия, для собственных политических 
целей - ради утверждения супрематии апостольского престола, а то и в борьбе с 
личными врагами, что вызывало негодование и нарекания среди рыцарей. 
Крестоносными подчас провозглашались объекты, не имевшие никакого касательства 
к прямым целям движения, например Сицилия, которую папа Климент IV стремился 
отобрать у Гогенштауфенов. Война с потомками Фридриха II чуть ли не 
приравнивалась этим папой к иерусалимскому Крестовому походу. В 80-х годах XIII 
в. папа Мартин IV объявит Крестовый поход против короля Педро III Арагонского, 
а несколько позже Бонифаций VIII - против римского аристократического семейства 
Колонна, превратив в Крестовый поход заурядную файду. 
      В результате возник и углублялся своего рода диссонанс или, по выражению 
М. Перселл, напряженность между распространенными в рыцарской среде 
представлениями о Крестовом походе как богоспасительной и душеспасительной 
священной войне, с одной стороны, и практической реализацией этой идеи - с 
другой. Если в прежние времена концепция и действительность Крестовых походов 
находились, по крайней мере формально, в гармонии друг с другом, то в XIII в. 
она исчезла. Папство, пишет М. Перселл, проституировало выдвинутую когда-то им 
же идею и, поставив ее целиком на службу универсалистской политике, 
дискредитировало собственный лозунг. Гнев трубадуров, выразителей общественного 
мнения рыцарских кругов, чаще и чаще обрушивался на папский Рим, по вине 
которого крестоносцы то дерутся с православными христианами, то поднимают меч 
на соотечественников (Альбигойские войны). 
      "Рим! В поход повлек 
      Ты цвет французов лучший. 
      Шли не на Восток 
      На братьев темной тучей. 
      Во грехе полег 
      Пришельцев строй могучий". 
      Так клеймил альбигойский Крестовый поход, затеянный Иннокентием III, 
Гильем Фигейра. Он считал Крестовые походы не более чем проявлением коварства 
римских первосвященников. 
      Сомнения в правомерности Крестовых походов получили в рыцарских кругах 
довольно широкое распространение. Идеи, на проповеди которых папство свыше 
столетия строило свои крестоносные призывы и творило свои крестоносные деяния, 
подвергались отныне беспощадной критике. Кое-кто из рыцарей высказывал даже 
мысль, что вообще едва ли справедливо убивать инаковерующих только за то, что 
они пребывают в язычестве; такого рода сомнения прямо выразил в одном из своих 
стихотворений немецкий миннезингер Вольфрам фон Эшенбах. 
      Ввиду прилива "критической волны" папству пришлось встать на защиту 
богословских посылок своей крестоносной практики: в середине XIII в. кардинал 
Умберто де Романо по поручению апостольского престола написал объемистое 
сочинение в трех частях специально для того, чтобы опровергнуть все аргументы, 
выдвигавшиеся против идеи Крестовых походов. Вместе с тем и Умберто де Романо, 
и другие наиболее здравомыслящие богословы XIII в. вроде Гийома Триполийского, 
считая, что крестоносное движение утратило внутреннюю целостность, полагали 
необходимым и предлагали реформировать дело организации Крестовых походов, дабы 
их лозунги не применялись в "посторонних" целях. 
      При таких обстоятельствах Риму становилось все труднее организовывать 
новые Крестовые походы. Когда Иннокентий IV все-таки добился своего - в 1248 г. 
он сумел поднять рыцарей на священную войну, организовать Седьмой Крестовый 
поход, - в этом походе приняли участие сравнительно немного сеньоров и их 
вассалов, в основном из Франции и частично из Англии. Да и то французы 
выступили в значительной мере под нажимом своего короля Людовика IX (1226-1270),
 который и встал во главе крестоносцев. 
      Спустя полвека католическая церковь причислила Людовика IX к лику святых. 
С прозвищем Святого он и вошел в историю: в клерикальных и проколониалистских 
кругах на Западе доныне поддерживается культ Людовика IX. До сих пор ему 
приписываются особое благочестие и приверженность к чисто религиозным идеям, 
его чтут как государя, якобы продолжавшего подлинные традиции Крестовых походов 
в их первоначальном виде. В 1970 г. в Париже и в Риме (одновременно) было 
широко отмечено 700-летие со дня трагической кончины короля-крестоносца (он 
погиб во время Восьмого Крестового похода, о котором см. дальше): состоялись 
научные конференции, были устроены памятные концерты, организованы выставки 
исторических реликвий. Французский католический институт в Руайамоне созвал 
коллоквиум, посвященный юбилею. 
      4 июня 1970 г. ученое общество, занимающееся проблемами истории Азии, 
провело в Коллеж де Франс торжественное заседание по случаю этой даты; темой 
значилось "Святой Людовик и Восток". Французское министерство по делам культуры 
объявило 1970 год "годом Святого Людовика" и целиком поддержало инициативу 
Азиатского общества. Словом, были предприняты разнообразные усилия, чтобы 
воскресить в памяти французов нынешних поколений образ "чистого", "искреннего" 
государя-идеалиста, достойного уважения потомства, образ крестоносца раннего 
типа, руководствовавшегося якобы исключительно религиозными побуждениями - 
идеей освобождения Иерусалима и обращения "неверных" в христианство. "Тщеславие 
и стремление к выгоде были в равной мере чужды его натуре", - пишет профессор 
Принстонского университета Дж.Р. Страйер. Соответствует ли такое представление 
исторической действительности? 
      Седьмой Крестовый поход повторял направление Пятого: его непосредственной 
целью являлся Египет. На Западе со времен успехов Салах ад-Дина поняли, что 
именно в Египте - ключи от Иерусалима. Людовик IX отнюдь не был мечтателем, 
парившим мыслью в эмпиреях. Его Крестовый поход, в чем согласны все 
исследователи, был несравненно лучше организован, чем предшествующие 
предприятия аналогичного рода. Король заблаговременно позаботился о флоте (60 
судов были зафрахтованы в Генуе, 20 - в Марселе). Он сумел изыскать достаточные 
денежные ресурсы: по постановлению Лионского собора крупные суммы были уплачены 
- и вносились они на протяжении нескольких лет - французским духовенством (ему 
пришлось выложить почти 1 млн. ливров). Мусульманские авторы, рассказывающие о 
Седьмом Крестовом походе, выражают изумление огромным количеством золотой 
монеты, которую "аль-франсис" (т.е. "король франков") захватил с собой в поход. 
Подумал Людовик IX и о том, чтобы воинство христово не испытывало нужды в 
продовольствии: на Кипре были созданы запасы хлеба, вина и прочих продуктов. 
Общая численность крестоносцев достигала примерно 15-25 тыс., из них рыцарей 
было около 3 тыс. 
      Направление похода Людовик IX и его окружение определили во время долгого 
пребывания на Кипре, куда генуэзцы и марсельцы первоначально доставили 
участников крестоносной экспедиции (они высадились там 17 сентября 1248 г. и 
оставались до 30 мая 1249 г.). 
      Усердно вознося молитвы всевышнему и предаваясь покаянному самобичеванию 
(для этого у короля имелся особый хлыст!), Людовик IX вовсе не упускал из виду 
мирских интересов. Это был весьма реалистичный политический деятель, умело 
реорганизовавший администрацию в крепнувшем французском королевстве, неутомимый 
и полный энергии. Оп побудил баронов и рыцарей облечься в одежду пилигримов и 
лично возглавил крестоносцев для того, чтобы посредством новых завоеваний на 
Востоке обеспечить Франции более твердые позиции на Средиземном море, с которым 
были связаны города Лангедока, недавно, в 1229 г., присоединенного к 
королевскому домену. Расчеты Людовика IX, однако, в данном случае оказались 
ошибочными: обстановка на Западе в середине XIII в. не благоприятствовала новым 
крестоносным акциям. Италию и Германию раздирала распря Империи с папством, так 
что ни Иннокентий IV, ни Фридрих II не помышляли о какой-либо серьезной 
поддержке Крестового похода на Восток. 
      Мало того, по сообщению мусульманского автора Киртаи аль-Иззи, император 
Фридрих II, знавший о намерениях Людовика Святого и даже сочувствовавший им, 
предупредил о готовящемся походе на Египет султана ас-Салиха Эйюба. 
Католическая церковь, разумеется, обвинила императора в предательстве 
христианского дела. Обвинения эти, однако, не имели под собой почвы: ведь 
Фридриху II, собственно, и не к чему было открывать египтянам глаза на "тайну" 
подготовки Крестового похода - сотни купцов и моряков из Александрии, ежегодно 
бывавших в Генуе, и без того прекрасно видели, что там полным ходом идут 
приготовления. 
      Уведомление, направленное императором египетскому султану (если сведения 
источника на этот счет достоверны), представляло собой дипломатический шаг. 
Фридрих II писал ас-Салиху: "Остерегайся! Знай, что французы - а их 60 тысяч! - 
собираются взять Иерусалим, сперва же овладеть Египтом". Сообщая об этом, 
император, скорее всего, заботился (на всякий случай) об обеспечении 
собственных прав на Востоке, стремился оградить себя от чьих бы то ни было 
покушений, которые могли воспоследовать в результате Крестового похода. 
Вероятнее всего также, что Фридрих II хотел косвенным образом побудить Людовика 
IX к осмотрительности: надо не идти напролом, не прибегать к грубой силе, а 
тонко использовать обстоятельства для достижения поставленных целей 
дипломатическими средствами. Император пытался, иначе говоря, подтолкнуть 
французского короля к тому, чтобы тот шел по стезе, на которой некогда сам 
Фридрих II строил свои отношения с отцом ас-Салиха, аль-Камилем, и добился 
немалого. Как бы то ни было, этот эпизод выразительно характеризует 
международную обстановку на Западе накануне Крестового похода. 
      Особой тяги к участию в нем не наблюдалось и в других странах. Об 
отрицательной позиции английского короля Генриха III уже упоминалось ранее. 
Вражда баронов с королем, в свою очередь, препятствовала солидарным усилиям 
феодальной Англии. Испания оставалась в стороне от восточных дел: перед ней, 
как и раньше, стояли собственные проблемы. Норвежский король Хокон V 
отделывался пустыми обещаниями. 
      Фактически Людовик IX с его Крестовым походом явился лишь орудием в руках 
апостольского престола, продолжавшего вынашивать, обновлять и пытаться 
реализовать свои универсалистско-теократические прожекты. Оценивая восточную 
политику Людовика IX, известный французский византинист П. Лемерль, вообще 
высоко ставящий его государственную деятельность, пишет: "Я не уверен, что и в 
этом отношении Людовик IX выказал качества самого выдающегося государя 
феодального Запада". 
      Для таких сомнений и в самом деле есть серьезные основания. 
Реалистическое чутье изменило Людовику IX в его крестоносных начинаниях. Король 
и его советники находились в неведении относительно того, что происходило на 
Востоке, да и вообще почти решительно ничего о нем не знали. В жизнеописании 
Людовика IX, составленном позднее близким к нему Жаном де Жуанвиль, название 
"Византия", например, ни разу не встречается! 
      Что касается монголов, которые как раз в это время расширяли свои 
завоевания в Передней Азии, то о них в Париже, как и во всей Западной Европе, 
пробавлялись довольно скудными сведениями. Азия виделась западноевропейцам 
расплывчато, их представления о ней имели полуфантастический характер. Даже 
францисканский монах-путешественник Джованни Дель Плане Карпини, побывавший в 
глубине материка по поручению Иннокентия IV (он отправился туда незадолго до 
Лионского собора и вернулся в Лион в ноябре 1247 г.), в своих путевых записках 
распространялся о царстве людей с песьими головами, сообщал о неких подземных 
королевствах в Азии, - словом, наполнял свои зарисовки досужими вымыслами. 
Возможно, что и Людовик IX был знаком с россказнями Дель Плано Карпини. 
      Так или иначе, французский король, сей "чистый" крестоносец, не только 
попробовал столкнуть между собою мусульман (египетских мамлюков с сирийскими 
Эйюбидами), но и пытался завязать против них союзы... с монголами. Он, вероятно,
 рассчитывал, что таким путем удастся консолидировать обломки крестоносных 
владений. 
      В середине XIII в., когда в ходе монгольского завоевания решались судьбы 
Востока, правители ряда христианских государств Восточного Средиземноморья, 
включая уцелевшие государства крестоносцев, действительно сделали ставку на 
монголов: с ними заключили соглашение Малоармянское (Киликийское) царство и 
Антиохийское княжество. Их примеру решил последовать и Людовик IX. Вняв совету 
кипрского короля Анри Лузиньяна (1218-1253), знавшего об этих союзах, Людовик 
IX тоже решил вступить в контакт с завоевателями-степняками. Он шел, впрочем, 
проторенной дорогой: ее западным первопроходцем был не кто иной, как папа 
Иннокентий IV, который еще раньше домогался союза с монголами. С этой целью и 
был послан к великому хану Золотой Орды Джованни Дель Плано Карпини. В 1247 г. 
ради заключения союза с монголами папа командировал в Азию и другую миссию во 
главе с доминиканцем Ансельмом Асцелином, на этот раз - к монгольскому воеводе 
Байду. Официальным предлогом обеих миссии служило "просвещение язычников 
христианской верой". По сути же речь шла о том, чтобы сблизиться с монгольскими 
властителями для спасения остатков франкского господства на Востоке - Латинской 
империи, которой угрожали греки и тюрки. Папа вместе с тем питал надежды на то, 
что в лице "поганых" обретет союзника против германского императора Фридриха II,
 а также сумеет утвердить владычество курии над русскими землями, недавно 
подпавшими под монгольское иго. 
      Людовик IX, пустившись в Крестовый поход и завязывая сношения с монголами,
 вероятно, действовал по согласованию с папой. 20 декабря 1248 г. в Никозии 
(Кипр) он принял монгольских послов. Король в присутствии членов своего совета 
долго расспрашивал невиданных пришельцев, не думая, должно быть, о том, что их 
миссия имела сугубо разведывательный характер, хотя они и расшаркивались перед 
государем Франции. Один из ближайших к королю церковных сановников - Одо де 
Шатору - порекомендовал ему, в свою очередь, ответить на письмо хана Елдегая. 
Совет был принят к исполнению: в конце января 1249 г. французское посольство в 
составе трех доминиканских монахов (во главе с Андре Лонжюмо), двух клириков и 
двух рыцарей выехало в ставку великого хана. Кроме королевского послания с 
предложениями обратиться в христианство послы везли монголам дары: в их числе 
находилась "часовня" большой шатер, на котором были искусно вышиты сцены жизни 
евангельского Иисуса Христа. 
      Как и папа, Людовик IX, ведя переговоры об обращении монголов в 
христианство, стремился направить их силы против сарацин и против Никейской 
империи. 
      Само собой разумеется, упования Людовика IX обернулись чистейшей иллюзией.
 Когда Лонжюмо и его спутники, пересекши всю Центральную Азию, чуть ли не через 
год (так рассказывает об этом Жан де Жуанвиль) добрались до места назначения, 
стало очевидным, что дипломатия их мудрого короля строится на песке: монголы не 
только не собирались подвергаться обращению в христианство, но со своей стороны 
потребовали от Людовика IX... покорности. Об этих требованиях король узнал, 
однако, уже намного позднее: он свиделся с Андре Лонжюмо лишь в 1251 г. А к 
тому времени Крестовый поход уже состоялся и успел закончиться полным провалом. 

      События развертывались таким образом. 
      В начале июня 1249 г. крестоносцы высадились в устье Нила и, посеяв 
панику среди жителей Дамиетты, с ходу и фактически без сколько-нибудь 
серьезного боя заняли город, где взяли богатую добычу. Однако завоеватели не 
воспользовались благоприятной ситуацией и на пять с половиной месяцев застряли 
в Дамиетте. Египетские правители считали, что крестоносцам придется долго 
осаждать город, так что его быстрое падение еще больше усилило панические 
настроения при дворе умиравшего султана ас-Салиха. После длительных споров, 
вызванных тем, что часть крестоносных военачальников предлагала двинуться на 
Александрию, рыцари осадили крепость Мансуру и в начале февраля 1250 г. 
овладели ею. Им помогла измена. Египетский командующий Фахр ад-Дин был убит. 
      Мусульманам все же вскоре удалось запереть захватчиков в городе: перед 
ним встало значительное войско во главе с султаном Муаззамом Туран-шахом 
(1249-1250), последним из династии Эйюбидов. Многие рыцари, не успевшие 
проникнуть в крепость, были уничтожены; несколько сот воинов пало в сражении, 
среди них брат короля, граф Робер д'Артуа. 
      Крестоносцы, как это стало тотчас ясным, захватив Мансуру, одержали 
пиррову победу. Она их крайне ослабила. Некоторое время спустя египтяне 
потопили крестоносный флот, стоявший у Мансуры, и отрезали рыцарей от Дамиетты, 
служившей им базой снабжения. Под угрозой голодной смерти крестоносцы поспешно 
эвакуировали Мансуру: они бежали из нее по суше и по воде, преследуемые и 
истребляемые неприятелем. Их армия как боевая сила перестала существовать. 
Тысячи рыцарей и оруженосцев попали в плен. В числе пленников оказался и сам 
Людовик IX с обоими братьями. Пленное войско стало вскоре жертвой болезней - 
малярии, дизентерии и цинги. Король, свидетельствуют источники, настолько 
обессилел, что у него стали выпадать зубы и, о чем сообщает его биограф Гийом 
де Нанжи, даже для отправления естественных надобностей государя приходилось 
нести на носилках. В мае 1250 г. Людовика IX отпустили из плена за огромный 
выкуп (800 тыс. безантов, или 200 тыс. ливров) и при условии, что крестоносцы 
уйдут из Дамиетты. Кое-как остатки крестоносного воинства добрались до Акры. 
      Вопреки мнению баронов, советовавших вернуться домой (сами они большей 
частью так и поступили), Людовик IX решил продолжать Крестовый поход и на 
четыре года остался в Палестине. Во Францию были направлены послания с призывом 
весной 1251 г. двинуться на подмогу королю против "неверных". Однако графы, 
герцоги, бароны и рыцари игнорировали эти призывы. Урока, полученного в Египте, 
с них было достаточно. 
      Клич короля отозвался во французском народе, но отклик этот был совсем не 
тем, на который рассчитывал Людовик IX. Проповедь Крестового похода дала повод 
к мощному антифеодальному восстанию крестьян и городского плебса. На простой 
люд оказывали особенно большое воздействие фанатичные речи некоего пожилого 
проповедника, которого хронисты именуют "Учителем из Венгрии". Призывая к войне 
против "неверных", он развивал ту мысль, что Бог выказал немилость к тщеславным 
рыцарям, - значит, спасти Иерусалим надлежит беднякам. Как мы знаем, сходные 
лозунги однажды уже получили распространение среди сельской бедноты - это было 
в 1212 г. 
      Масса по-своему восприняла проповеди "Учителя из Венгрии" и других 
народных проповедников. Ведь они подчеркивали неблаговоление Всевышнего к знати,
 обличали жадность церковников. Гнев крестьян и городской бедноты обратился 
поэтому не против дальних "врагов христианской веры", а против собственных 
сеньоров и их защитников в сутанах. Из северофранцузских областей, где когда-то 
проповедовал Петр Амьенский, к Парижу, а оттуда к Орлеану двинулись десятки 
тысяч бедняков-крестоносцев. Они шли не на спасение Гроба Господня, и их 
выступление не было пассивным бегством "за море". Многие районы страны охватило 
пламя народного возмущения. Повстанцы протестовали против гнета баронов и 
епископов. "Мятежные" крестоносцы называли себя "пастушками". Они перемещались 
на юг большими толпами, убивая по пути зажиточных людей, священников, монахов. 
В восстании участвовало до сотни тысяч человек. Оно было отдаленным 
предвестником Жакерии. Пропаганда Крестовых походов, показало это восстание, 
становится не только бесполезной для феодалов, но даже социально опасной, ибо 
влечет за собой возможность бунтов "черни". 
      Тщетно прождав в Палестине подкреплений, Людовик IX в апреле 1254 г. 
покинул Акру и возвратился во Францию. 
      Начиная-с 50-х годов XIII в. сирийско-палестинские колонии крестоносцев, 
раздираемые напряженной внутренней социально-политической борьбой, проявляли 
все б'ольшую беспомощность перед лицом своих противников на Востоке - 
сельджуков, арабов и монголов. Последние, нанеся в конце 50-х годов тяжелое 
поражение Багдадскому халифату, овладели - правда, ненадолго - внутренними 
областями Сирии. Главная же опасность для крестоносцев вырисовывалась со 
стороны Египта, где в 1250 г., после убийства Муаззама Туран-шаха, к власти 
пришла новая династия - Мамлюков. Мамлюками назывались воины, из которых со 
времени правления ас-Салиха Наджм ад-Дина состояла б'ольшая часть египетской 
армии. По своей этнической принадлежности это были половцы. Кочуя в 
причерноморских степях, они в большом числе попали в плен к монголам, которые 
продали их в рабство итальянским негоциантам, а уж те перепродали в Египет 
(по-арабски "мамлюки" - "невольники"). Мамлюкские командиры постепенно 
поднялись до положения господствующей прослойки феодальной аристократии. Ее-то 
представители и совершили в 1250 г. дворцовый переворот, поставив у власти 
своего султана Муизз Айбека (1250-1257), с которого, собственно, и началось 
правление мамлюкской династии. 
      Мамлюки сумели отвести от страны монгольскую опасность. Авангард 
монгольских полчищ был остановлен в сентябре 1260 г. в битве при Айн Джалуте. 
Ее героем явился выдвинувшийся при дворе начальник султанской гвардии, бывший 
раб, Захир Рукн ад-Дин Бейбарс Бундукдари. В 1260 г. он стал султаном. В его 
правление - Бейбарс (1260-1277) с гордостью считал себя вторым Салах ад-Дином - 
Египет значительно окреп. Могущественный султан, идя по стопам своего 
знаменитого предшественника, объединил Египет и Сирию. Он перестроил укрепления,
 пополнил склады оружия, создал большой флот, наладил регулярную почтовую связь.
 Вслед за тем Бейбарс обратил свою энергию против франков. Решено было 
покончить с остатками их владений в Сирии и Палестине. В 1265 г. он захватил 
Кесарию и Арсуф, в 1268 г. - Яффу, а еще два месяца спустя - в мае - Антиохию, 
богатейший из городов крестоносцев. Владычество франков в Восточном 
Средиземноморье явно близилось к концу. 
      6.5. "Отнять у сарацин Тунис" 
      Летом 1270 г. состоялся еще один - последний - Крестовый поход. Его 
предприняли французские бароны и рыцари. Их было совсем немного: мало кто 
помышлял теперь о возобновлении войн на Востоке, явно потерпевших провал и 
полностью себя дискредитировавших. 
      Зачинщиком и предводителем священной войны и на этот раз выступил 
французский король Людовик IX Святой, старинный союзник папства, однажды 
обжегшийся уже на крестоносной авантюре. Упорный в достижении своих 
политических целей и фанатически благочестивый, окруживший себя 
советниками-доминиканцами, король объявил баронам о своем намерении, которое он 
давно вынашивал, 25 марта 1267 г. в парижском храме Сен-Шапель. Сеньоры увидели 
там выставленные реликвии Страстей Господних и услышали из уст самого короля, 
что он принимает крест. Придворный биограф Людовика IX Жан де Жуанвиль, 
переживший с королем все перипетии его египетского похода, рассказывает, сколь 
неожиданным и для него самого, и для других близких королю лиц явилось известие 
о новом Крестовом походе, как поразило оно баронов. 
      Не одному ему Крестовый поход казался ошибкой. Так считали почти все в 
королевском окружении. Новый Крестовый поход на Восток, затевавшийся государем, 
представлялся баронам бессмыслицей и анахронизмом еще больше, чем тот, который 
завершился катастрофой около 20 лет назад. Французский хронист передает даже, 
будто королевский совет чуть ли не единодушно воспротивился Крестовому походу. 
Во всяком случае никакого воодушевления рыцарство не испытывало. 
Пятидесятитрехлетний король, к тому же одолеваемый недугами, от которых он не 
оправился со времени египетской войны 40-х годов, вынужден был покупать 
энтузиазм сеньоров за деньги: из средств, полученных на нужды Крестового похода 
главным образом от сборов с церкви, он пожаловал десятки тысяч ливров 
крупнейшим французским и английским феодалам. Вместе с королем крестоносный 
обет принесли трое его сыновей, зять - король Тибо Наваррский, племянник - граф 
Тибо V Шампанский, графы Робер д'Артуа  Гюи Фландрский и некоторые другие 
вассалы короны. Жан де Жуанвиль уклонился от участия в Крестовом походе, 
сославшись на то, что его владения сильно пострадали, когда он уже находился в 
Святой земле в прошлый раз, и поэтому ему лучше остаться, чтобы "помогать своим 
людям и защищать их". 
      Хотя формальная церемония принятия креста совершилась таким образом в 
марте 1267 г., но понадобилось еще три года, чтобы от слов перейти к делу. 
Политическая обстановка не благоприятствовала осуществлению крестоносных 
замыслов. Религиозный пыл французской знати сильно поубавился, главное же 
младший брат Людовика IX, на содействие которого он рассчитывал, государь 
Неаполитанского королевства (или, иначе, Королевства Обеих Сицилий) Шарль 
Анжуйский не смог прийти на поддержку сюзерену, да и не жаждал ее оказать: 
Южная Италия снова стала ареной военных действий враждующих политических сил 
Европы. 
      Еще в 1265 г. папа Климент IV санкционировал переход Неаполитанского 
королевства к графу Анжу и Прованса: Шарль обещал стать вассалом Римской церкви.
 26 февраля 1266 г. в сражении близ г. Беневента рыцари Шарля Анжуйского, 
вторгшиеся в Южную Италию, и их итальянские союзники разгромили войско короля 
Манфреда Гогенштауфена, наследника Фридриха II. Сам Манфред сложил в этой битве 
голову. Отныне Шарль I, казалось, прочно утвердился в Неаполитанском 
королевстве. 
      Смуглолицый французский правитель, водворившийся в стране, по 
темпераменту скорее испанец, чем француз, был исполнен весьма далеко шедших 
намерений в своей внешней политике. Он не собирался довольствоваться ни Южной 
Италией, ни тем, что в Риме его возвели в ранг сенатора, что он стал вождем 
гвельфской Лиги и приобрел титул имперского викария Тосканы. Шарль I 
претендовал на гораздо большее. Спустя полвека хорошо осведомленный 
венецианский историк Марино Санудо с полным основанием напишет, что король 
Неаполитанский стремился к созданию мировой монархии, точнее же говоря, к 
объединению под своей властью стран Средиземноморья. В этом смысле Шарль I 
продолжал политику и сицилийских норманнов, и Гогенштауфенов. Жадный и мелочный,
 здравомыслящий и в то же время увлекающийся всякого рода политическими 
химерами, лишь бы они удовлетворяли его безмерное честолюбие, он более всего 
носился с идеей реставрации французского владычества в Византии, откуда в 1261 
г. был изгнан последний латинский император Бодуэн II. 
      С этой целью Шарль I развил бурную активность на дипломатическом поприще. 
В мае 1267 г. в Витербо - резиденции Климента IV - король Обеих Сицилий 
заключил договоры с Бодуэном II и с князем Гийомом Виллардуэном, правителем 
Морейского принципата. Бывший латинский император обязался за ежегодную подмогу 
в 2 тыс. рыцарей, присылаемых в течение шести лет и необходимых ему для 
отвоевания Константинополя, передать Шарлю треть территории, которая будет 
возвращена их оружием, а также уступал королю Неаполитанскому сюзеренитет над 
подвассальным Морейским княжеством, островами Архипелага, землями в Эпире и на 
Корфу. В случае же, если наследник Бодуэна II умрет бездетным, вся Латинская 
империя отойдет Анжуйскому дому. "В интересах христианства и Святой земли" и 
князь Морейский согласился передать Шарлю I свои владения на юге Пелопоннеса. 
Оба договора были скреплены печатями в присутствии папы Климента IV, кардиналов,
 высших сановников и, как это тогда практиковалось, дополнены брачными узами 
сородичей договаривающихся сторон: чтобы надежнее обосновать свои права на 
Константинополь, Шарль I выдал свою дочь Беатрису замуж за сына Бодуэна II - 
Филиппа. 
      Быть может, в прожекты неаполитанского короля входило и получение короны 
Иерусалимского королевства. По крайней мере десятью годами позже, приобретя 
титул короля Иерусалимского, он будет ставить его впереди титула короля Обеих 
Сицилий и именовать себя "Шарль, милостью Божьей король Иерусалимский и 
Сицилийский". Престижные соображения всегда имели для этого честолюбца 
первостепенное значение. Старый немецкий историк В. Норден даже назвал его 
"предшественником Наполеона в XIII столетии". 
      Незадолго до начала переговоров сюда же, в Витербо, прибыли послы 
Людовика IX - маршал Анри Кузанский и архидьякон Гийом Парижский. Французский 
монарх хотел знать, какую помощь его крестоносцы получат из Королевства Обеих 
Сицилий. 
      Протоколы встреч Шарля I с послами его венценосного брата (1-3 мая 1267 г.
) показывают, что король Неаполитанский отнюдь не изъявил прямого согласия 
участвовать в Крестовом походе. Ему пришлось, правда, взять на себя доставку 
кораблей, вооруженных сил и припасов, но и эти обязательства он не смог 
выполнить в короткий срок. Что же касается денег - Людовик IX требовал от него 
ни мало ни много почти 50 тыс. ливров, - то Шарль I и пальцем не пошевелил, 
чтобы предоставить такую сумму. 
      Пока король Неаполитанский тешил себя мечтами о Константинополе, в Италии 
над его головой вновь сгустились тучи. В октябре 1267 г., перейдя Альпы, здесь 
появилось войско 16-летнего отпрыска Гогенштауфенов Конрадина, внука Фридриха 
II. Теперь Шарлю I было уже совсем не до Крестового похода. 
      23 августа 1268 г. в бою при Тальякоццо он сумел разбить войско 
противника, но сторонники Гогенштауфенов, гибеллины, затаились - и в Италии, и 
за ее пределами. Отныне Шарль I целиком направил свои усилия на то, чтобы 
покончить с политическими врагами, приверженцами штауфенской партии. В разгар 
борьбы скончался папа Климент IV. Через месяц, заполучив в руки юношу Конрадина,
 Шарль I приказал отрубить ему голову; казнь совершилась 29 октября 1269 г. 
      Все эти события надолго отсрочили начало Крестового похода. В феврале 
1268 г. Людовик IX, убедившись, что помощи от брата ждать не приходится, 
назначил датой выступления в поход май 1270 г., завязал переговоры с Венецией, 
Марселем и Генуей о перевозке крестоносцев морем и побудил принять крест 
некоторых английских баронов во главе с королевскими сыновьями - Эдуардом и 
Эдмундом. 
      Со своей стороны, Шарль I, покончив с мятежными гибеллинами в Италии, 
возобновил дипломатическую активность в константинопольском направлении. Он 
послал уполномоченных к венецианскому дожу, "повелителю четверти и полчетверти 
Романии", Лоренцо Тьеполо, с тем чтобы заключить союз против "схизматика" 
Михаила Палеолога. Дабы упрочить свои позиции на Адриатике, Шарль I вступил в 
союзные отношения с королями Стефаном Венгерским (владевшим далматинским 
побережьем) и Урошем Сербским, а также с царем Константином Болгарским. Только 
в конце 1269 г. снова наметились контакты с Людовиком IX. 
      14 марта 1270 г. Людовик принял из рук папского легата посох и крест и 
вместе со своими рыцарями двинулся из Парижа на юг страны - в Прованс. В гавани 
Эгморт войско крестоносцев - их было едва ли более 10 тыс. погрузилось на 
корабли. Сборным пунктом был определен порт Кальяри в Сардинии. Король прибыл 
туда 8 июля; 11 июля причалили остальные суда. 
      12-13 июля Людовик IX созвал баронов на совет: надо было решить, куда 
плыть дальше. Монах королевского аббатства Сен-Дени Примат сообщает в своей 
хронике, что на совете высказывались разные мнения, но в конце концов 
постановили - для вящей пользы церкви - двинуть флот в Тунис. Папский легат 
одобрил это решение, объявив, что тем, кто отправится "против короля Туниса", 
будет предоставлено такое же полное отпущение грехов, как если бы крестоносцы 
плыли в Святую землю. 
      Почему же избрали целью именно Тунис? Об этом подробно повествует 
участник событий, королевский исповедник, доминиканец Жоффруа де Болье, 
сопровождавший Людовика IX в походе. В основном он приводит чисто религиозные 
побуждения, якобы руководившие французским королем. Еще до начала Крестового 
похода Людовик-де не раз обменивался посольствами с "королем Туниса" 
аль-Мостансиром, который, как внушали Людовику IX доминиканские монахи, 
"достойные доверия", якобы готов охотно перейти в христианскую веру, если 
только это можно будет сделать, не опасаясь соотечественников-сарацин. Судя по 
рассказу Жоффруа де Болье, Людовик Святой и предполагал, внезапно напав на 
Тунис, сковать силы мусульман и предоставить эмиру и его приближенным 
возможность беспрепятственно, ничем не рискуя, осуществить переход в 
христианство. 
      Версию хрониста, всячески подчеркивавшего религиозные соображения, будто 
бы лежавшие в основе стратегического выбора Людовика IX, сотни лет спустя 
подхватили некоторые французские исследователи консервативного толка. Иные из 
них отстаивают ее и до сих пор, выискивая все новые аргументы в ее пользу. Так, 
современный французский историк Ж. Лоньон, старательно следуя повествованию 
Жоффруа де Болье, изображает Людовика IX королем-миссионером, пуще всего 
жаждавшим обратить аль-Мостансира в христианскую религию и тем самым обеспечить 
ее восстановление и торжество в стране, где некогда жил и проповедовал один из 
отцов церкви - Августин Блаженный. 
      На самом же деле в хронике Жоффруа де Болье содержатся и куда более 
реалистичные описания тех побуждений, которые заставили Людовика Святого 
двинуть флот к Тунису: доминиканцы, имевшие там свои миссии, убедили короля, 
что Тунисом легко овладеть; Людовику IX указывали также на огромные богатства 
города, которые можно использовать для отвоевания Святой земли. сам египетский 
султан черпает в Тунисе большие средства: в Каир доставляются оттуда конница и 
оружие. 
      Вероятно, в первую очередь именно эти доводы и побудили короля направить 
корабли из Кальяри к тунисским берегам. Надо думать, что главари похода 
извлекли урок из прежних неудач крестоносцев: прямое нападение на Египет - 
безнадежная затея, так не попытаться ли действовать обходным путем, начав 
борьбу за Палестину с покорения Туниса, где можно будет создать плацдарм для 
достижения главной цели? 
      Как видно из сохранившихся документов, Людовик IX известил о своем 
замысле Шарля I. Он сделал это еще до совета в Кальяри: уже 13 июля Шарль I, 
находившийся в Палермо, распорядился закупить в Апулии 2 тыс. головок сыра и 
перевезти их в сицилийский порт Трапани "для нашего счастливого плавания из 
Сицилии в Тунис". В более ранних распоряжениях, датированных маем - июнем 1270 
г. и отданных в Неаполе, Шарль I требовал закупить в Калабрии 2 тыс. свиней, 
600 коров и баранов, в Апулии - хлеб, чтобы обеспечить всем этим в изобилии 
Людовика IX. Тунис в качестве цели похода в указанных документах еще не 
фигурировал: там говорилось просто о "заморской" экспедиции. А уже 21 июля 
Шарль I предоставил купцам своего королевства право беспошлинного вывоза 
съестных припасов для "короля Франции, который плывет в Тунис, намереваясь 
отнять у сарацин эту землю". 
      Сам король Неаполитанский, впрочем, не торопился присоединиться к войску 
брата. На уме у Шарля I были прежде всего греческие проекты, из которых, однако,
 ничего не вышло. Двух десятков кораблей - только их и удалось собрать - 
оказалось недостаточно для войны со "схизматиками"; венецианский дож Лоренцо 
Тьеполо отверг союз с анжуйским авантюристом против византийского императора 
Михаила Палеолога. Венеция сумела и без войны добиться восстановления своих 
былых привилегий в Греческой империи. Денег у Шарля I не было - его 
матримониальные ухищрения потребовали больших расходов - и король 
Неаполитанский погряз в долгах. 
      Даже когда 15 июля 1270 г. флот Людовика IX взял курс на Тунис и 18 июля, 
не встретив сколько-нибудь серьезных трудностей и почти не понеся потерь, 
крестоносцы там высадились, Шарль I не спешил примкнуть к ним. Только 24 июля 
он поплыл в Тунис с отрядом арбалетчиков, но в мыслях у него тем не менее и 
тогда оставались Морен и Константинополь. Шарль I не хотел войны с Тунисом и до 
последней крайности оттягивал участие в походе, хотя Людовик IX ожидал его 
подмоги с нетерпением. Мало того, из более позднего письма капеллана Людовика 
IX Пьера де Конде известно, что "король Сицилии требовал от наших баронов в 
начале войны, чтобы не вздумали ввязываться в войну с королем Туниса". Почему? 
      Шарль I вообще предпочитал поддерживать добрососедские отношения с 
мусульманскими странами Северной Африки. Левантийская торговля приносила его 
казне немалые барыши. Граф Прованса, он был господином южноитальянских и 
сицилийских городов. Тунис регулярно ввозил зерно из Сицилии. Война грозила 
нарушить эти давно установившиеся коммерческие связи. 
      Кроме того, у Шарля I были и совсем особые виды на Тунис: он уже много 
времени вел терпеливые переговоры с аль-Мостансиром, добиваясь от него уплаты 
дани, которую Тунис некогда вносил Фридриху II. Стороны то и дело обменивались 
посольствами. Переговоры мало-помалу продвигались вперед. Это и заставляло 
короля Неаполитанского тянуть с ответом на многократные предложения Людовика IX 
включиться в Крестовый поход. 
      Вскоре, однако, отношения Шарля I с тунисским эмиром осложнились. Увязший 
в долгах, король Обеих Сицилий потребовал от эмира сверх обычной дани еще и 
уплаты недоимок по ней, накопившихся с середины XIII в. Когда крестоносцы 
Людовика IX высадились в Тунисе, переговоры с аль-Мостансиром зашли в тупик, и 
лишь тогда Шарль I, поняв, что ему нечего терять, примкнул к крестоносцам. 
      Французские крестоносцы, высадившись, захватили древнюю Карфагенскую 
крепость. На помощь аль-Мостансиру пришел египетский султан Бейбарс. Палящая 
африканская жара изнуряла рыцарей. В конце июля в их войске неожиданно 
разразилась эпидемия - то ли чумы, то ли холеры. 3 августа слег Людовик IX. 
Почти одновременно с ним захворали два находившихся с ним сына (Филипп, 
впоследствии его преемник, прозванный Смелым, и Жан Неверский), дочь Изабелла и 
ее муж - король Наваррский, брат последнего Альфонс де Пуатье с супругой Жанной 
- словом, все королевское семейство. Они так и не вернулись во Францию, за 
исключением выздоровевшего старшего сына короля Филиппа. 
      25 августа 1270 г. Людовик IX скончался: его организм, ослабленный 
прежними недугами, не выдержал нового испытания. В тот же день к берегам Туниса 
приплыл флот Шарля I. Король Неаполитанский застал уже охладевавшее тело брата. 
Войско было полностью деморализовано внезапной гибелью предводителя. Крестовый 
поход едва не расстроился. 
      После того как в Тунис прибыли отряды Шарля I, они вместе с крестоносцами,
 которых возглавил преемник Людовика IX Филипп, дали несколько успешных 
сражений силам эмира - этим дело и ограничилось. Шарль I считал бессмысленным 
продолжение войны в Тунисе. 1 ноября 1270 г. был подписан мирный договор с 
аль-Мостансиром: эмир должен был возобновить - и притом в двойном размере - 
уплату дани королю Обеих Сицилий, изгнать из Туниса укрывавшихся там гибеллинов,
 возместить обоим христианским государям военные издержки, причем треть всей 
суммы - 70 тыс. унций золота предназначалась Шарлю I. Самым существенным 
условием договора было то, что он обеспечивал неприкосновенность в Тунисе 
купцов - подданных Сицилийского королевства: они "будут находиться под охраной 
Господа, и сами, и их имущество, как при въезде в страну, так и в то время, 
пока они ведут свои дела". Аналогичные обязательства принимала и другая сторона.
 Этим договором, следовательно, создавались определенные правовые гарантии для 
нормального развития сицилийско-тунисской торговли. Через 17 дней после его 
подписания крестоносцы погрузились на корабли и покинули Тунис. 
      Папы римские и после неудачи похода 1270 г. продолжали взывать к Западу 
об освобождении Иерусалима. На Лионском соборе 1274 г. Григорий Х потребовал 
организовать новый Крестовый поход. Однако его призывы повисли в воздухе: 
желающих воевать за Гроб Господень уже не нашлось. Отрицательное отношение к 
Крестовым походам укоренилось настолько, что благочестивый итальянский хронист 
Салимбене даже смерть папы объяснял его неугодной Богу восточной политикой: 
"Господь не захотел нового завоевания Святого Гроба, поэтому он и призвал к 
себе папу". 
      Отдельные походы неорганизованных рыцарских ватаг продолжались до конца 
XIII в., но никаких мало-мальски серьезных последствий не имели. Крестоносное 
движение прекратилось. Последние франкские владения на Востоке одно за другим 
были разгромлены и уничтожены мамлюкским Египтом. 26 апреля 1289 г. войска 
султана Келауна взяли Триполи. 18 мая 1291 г. пала Акра, превращенная затем 
египтянами в развалины. Второе Иерусалимское королевство перестало существовать.
 
      Автор "Плача на падение Акры" доминиканский монах Рикольдо де Монте Кроче 
в конце XIII в. объяснял крах Крестовых походов тем, что Запад отказал Святой 
земле в эффективной поддержке, ибо идея мученичества за Иерусалим, по мысли 
этого инока, перестала приносить моральное удовлетворение. В действительности 
крестоносные войны прекратились, потому что они явственно продемонстрировали 
свою бесплодность, социальные же стимулы, некогда, в XI в., вызвавшие их к 
жизни, потеряли за 200 лет свою силу. 
      И хотя в последующие столетия неоднократно предпринимались искусственные 
попытки возродить войны за Святую землю, все они оказывались напрасными: эпоха 
Крестовых походов закончилась. 
      7. ИТОГИ КРЕСТОВЫХ ПОХОДОВ 
      7.1. Рубеж всемирной истории? 
      Имели ли Крестовые походы какие-нибудь долговременные последствия? 
Оказали ли они в какой-либо степени благотворное влияние на жизнь народов 
Запада и Востока, принесли ли с собой что-нибудь ценное и полезное? Можно ли 
вообще рассматривать их в качестве какого-то важного рубежа всемирной истории? 
Словом, какое место они в ней занимают? 
      Трудно дать категорически определенный и исчерпывающий в своей 
однозначности ответ на такие вопросы. Ясно по крайней мере одно: Крестовые 
походы, продолжавшиеся почти 200 лет, не прошли вовсе бесследно. Очевидно, 
однако, и другое: непосредственных целей, которые ставили перед собой их 
вдохновители, организаторы и участники, достигнуть не удалось, а добытые 
результаты явились весьма недолговечными. 
      Действительно, феодальные государства, основанные западными феодалами в 
Восточном Средиземноморье, просуществовали большей частью сравнительно короткое 
время. Раздираемые внутренними социальными и религиозно-этническими 
противоречиями, они не сумели выдержать натиск мусульманского, а затем 
греческого мира и вскоре сошли со сцены. По образному выражению чешских 
историков Веры и Мирослава Грохов, "песок забвения занес следы закованных в 
латы рыцарей задолго до того, как на Западе поблекли воспоминания об их 
жестоких и геройских деяниях". 
      Папство, развязавшее священные войны, получило от них лишь 
непродолжительный выигрыш - причем не столько в смысле повышения собственного 
авторитета или тем более исполнения вынашивавшихся "наместниками св. Петра" 
универсалистско-теократических проектов, сколько главным образов в иной 
области: апостольский престол сумел укрепить свою финансовую базу - она 
расширилась за счет крестоносных поборов и налогов. В конечном итоге тем не 
менее неудача Крестовых походов и связанный с нею провал планов церковной унии 
основательно подорвали к концу XIII в. престиж папства и содействовали его 
последующему упадку. 
      По-разному отразились захватнические рыцарские предприятия, совершавшиеся 
под религиозным знаменем, на судьбах отдельных западноевропейских государств. 
Отток в восточные страны множества "голяков" и "безземельных", а также наиболее 
ревниво оберегавших свою независимость крупных сеньоров до некоторой степени 
благоприятствовал политической консолидации Франции под властью ее государей. 
Этому способствовал и рост национального самосознания, отчасти тоже 
обусловленный Крестовыми походами: ведь именно французы составляли основные 
контингенты их участников. Напротив, будучи органической составной частью 
экспансионистского курса империи Гогенштауфе-нов, стремившихся к установлению 
мирового владычества, те же Крестовые походы еще более усугубили негативные 
последствия этого курса для Германии, форсировав возобладание в ней 
децентрализующих тенденций, ускорив распад Германии на самостоятельные 
территориальные княжества. Зато государства Пиренейского полуострова добились - 
не без поддержки крестоносцев - определенных успехов в отвоевании земель у 
арабов: Крестовые походы временами тесно переплетались с реконкистой и подчас 
их участники превращались в ее ударную силу, как это случилось, например, в 
1147 г. (Второй Крестовый поход). 
      От Крестовых походов несомненно выиграли Венеция и Генуя. Правда, к концу 
XIII в. они потеряли свои опорные пункты на сирийско-палестинском побережье, но 
еще длительное время в их руках оставалась огромная колониальная держава, 
которую денежные люди североитальянских республик сумели создать, помогая 
крестоносному рыцарству в его завоеваниях. Впрочем, по традиции в оценке 
значения этого фактора перспектива нередко смещается: многие историки считают, 
что именно с итальянским коммерческим преобладанием в Средиземноморье связан 
наблюдавшийся в XII-XIII вв. расцвет левантийской торговли; привилегированное 
положение итальянских, южнофранцузских и каталонских купеческих колоний в Сирии 
якобы обеспечивало им хотя и преходящие, но значительные торговые преимущества 
и возможности наживы. 
      С этим мнением трудно согласиться. Торговля действительно занимала важное 
место в экономической жизни государств, созданных крестоносцами. Мусульмане 
иронически высказывались по поводу сребролюбия западного купца: если бы даже он 
лишился одного глаза, то и тогда продолжал бы приезжать на Восток, чтобы вести 
свои дела. Однако интенсивная торговая деятельность генуэзских, венецианских, 
марсельских, каталонских и других денежных людей на Леванте обязана была своим 
значительным размахом главным образом внутреннему экономическому развитию 
Европы в XII-XIII вв. и в гораздо меньшей степени - привилегированному статусу 
их торговых колоний во франкских государствах. Так, по подсчетам французского 
востоковеда К. Казна, количество торговых сделок, заключенных в 1100-1170 гг. 
между венецианскими и восточными купцами в Александрии, превышало число сделок 
в Акре, а в Константинополе оно было приблизительно таким же. Это значит, что 
Александрия и Константинополь, т.е. города, не находившиеся под властью 
крестоносцев, в XII в. по своей значимости - в качестве центров левантийской 
торговли - превосходили портовые города франкских государств. Примечательно, 
что с течением времени западноевропейские негоцианты стали все чаще подписывать 
взаимовыгодные коммерческие соглашения с Египтом и другими мусульманскими 
государствами, увидев в этом более надежную (по сравнению с колониальными 
привилегиями) основу для своего делового преуспеяния. Не случайно и со стороны 
купечества в XIII в. тоже постепенно падал интерес к крестоносным предприятиям, 
ибо они только препятствовали систематическому извлечению барышей из 
левантийской торговли. 
      Имели ли Крестовые походы прямые социальные последствия? Главным 
участником этих войн выступало рыцарство. Его крестоносные контингенты были в 
целом весьма обширны. Число же наиболее знатных феодальных семейств, которые 
поддерживали устойчивые связи со Святой землей, напротив, представляется 
сравнительно небольшим, да и вообще численность "благородных" крестоносцев, 
прочно осевших на Востоке, видимо, не соответствовала ожиданиям их 
вдохновителей. С конца XII и в особенности с начала XIII в. многих сеньоров 
гораздо более манили к себе византийские земли; приток аристократических 
выходцев с Запада в сирийско-палестинские государства крестоносцев пошел на 
убыль. Кроме того, немалая часть рыцарей со временем нашла выход своей 
воинственности, вступая в военно-монашеские ордены, деятельность которых была 
связана не только с защитой Латинского Востока. Во всяком случае, для 
феодального класса Западной Европы Крестовые походы означали гигантское 
кровопускание: ведь даже самые скромные успехи на Востоке стоили больших жертв. 
В результате - и это главное - Крестовые походы повлекли за собой перемещения, 
порой весьма заметные, в распределении земельной собственности в странах Запада.
 В частности, уход рыцарей "за море" способствовал расширению церковного 
землевладения. 
      Одним из последствий участия феодалов в крестоносном движении было 
повышение уровня их классового самосознания: участвуя в качестве решающей силы 
в боях с общим врагом, они ясно осознавали принадлежность к единому 
общественному слою, обладающему общностью интересов. Недаром в хрониках, 
главным образом первых Крестовых походов, в которые были вовлечены и массы 
деревенского люда, рыцари отчетливо противопоставляются крестьянам, плебсу, 
"негодному к войне и трусливому". Хронист Первого Крестового похода Фульхерий 
Шартрский всячески оттеняет благородство поведения феодалов во время битвы за 
Антиохию: в то время как после взятия города "народ принялся без удержу грабить 
все, что находил на улицах или в домах", рыцари якобы оставались верными 
рыцарской чести. 
      Словом, Крестовые походы провели еще более глубокую борозду, отделявшую 
сеньоров от крестьянской бедноты: рыцарям поневоле приходилось держаться 
сплоченно - и не только перед лицом врагов-иноверцев, но и перед лицом 
"мятежной и неисправимой черни" (Альберт Аахенский). В Антиохии в конце 1098 г. 
даже жестоко соперничавшие друг с другом князья Раймунд Тулузский и Боэмунд 
Тарентский вынуждены были примириться друг с другом, столкнувшись с угрозой 
крестьянского мятежа в войске. Итак, борьба за единые цели и вместе с тем 
сопровождавшие ее конфликты с "деревенщиной, грубой правом, лишенной дисциплины 
и разнузданной", способствовали упрочению понимания рыцарством своей социальной 
привилегированности, своих особых интересов, требующих от него сплоченности. 
      Знакомство с Востоком, далее, содействовало переменам в образе жизни 
сеньоров на Западе. Рыцарь-крестоносец, вернувшись домой, охвачен был новыми 
стремлениями, у него появились новые ценностные ориентации. Он был не прочь 
сменить грубое домотканое платье на мягкие и красивые восточные одежды; 
украсить стены своего замка коврами; заменить зеркала из отполированной бронзы 
или стали стеклянными. Почему было не пополнить простой деревенский стол 
изысканными блюдами восточной кухни, приправленными пряностями? Самому пить и 
при случае дать своим гостям после охоты отведать ароматного восточного вина? 
Почему было не блеснуть на турнире или во время придворной церемонии мечом с 
изящно отделанной инкрустацией рукоятью и ножнами из золота и слоновой кости? А 
что плохого в том, чтобы доставить соседу, с которым приятно провел день за 
пиршественным столом, корзину с редкостными фруктами, только что привезенными 
из-за моря? 
      Короче говоря, потребности феодалов выросли, а их структура изменилась, и 
в то же время все больше входило в обиход верное средство обеспечить 
удовлетворение новых потребностей - деньги. 
      В связи с этим наметились определенные сдвиги и в положении зависимых 
крестьян. Когда-то сотни тысяч из них не смогли устоять перед заманчивым 
миражем Иерусалимской земли, "текущей медом и млеком", когда-то они приняли 
живейшее участие в Крестовых походах. В лучшем случае эти землепашцы, 
возвратясь домой, впали в еще большую нищету. Сеньориальный гнет в результате 
Крестовых походов не только не ослабел, но даже усилился. Ведь участие в 
заморских войнах и в паломничествах требовало от феодалов крупных расходов и, 
естественно, эти расходы возлагались на сервов. Если сеньор, отправляясь по 
"стезе Господней", и сохранял что-то своим мужикам на прокормление, то вслед за 
его управителем, требовавшим натуральных и денежных оброков, на деревню 
налетала свора папских коллекторов - сборщиков крестовой деньги. Основная же 
масса крестьян-крестоносцев просто погибла ни за что ни про что на Востоке (в 
боях или от болезней). Лишь очень немногим удалось в той или иной мере 
реализовать свои чаяния на лучшую жизнь в заморской земле. 
      Тем не менее, хотя феодальная эксплуатация на Западе в XII-XIII вв. 
отнюдь не уменьшилась, но формы ее кое-где стали изменяться. Уже сам по себе 
уход землепашцев на Восток (во времена первых Крестовых походов) вызывал подчас 
в феодальных поместьях нехватку рабочих рук: сеньорам поневоле приходилось 
как-то смягчать участь крестьян. Рост нужды феодалов в деньгах приводил к тому, 
что крепостное право мало-помалу отмирало, оброки натурой постепенно заменялись 
денежными взносами (коммутация), а некоторые крестьяне за выкуп даже получали 
личную свободу. Конечно, эти явления, хорошо знакомые каждому, кто изучал 
историю средневековья, происходили прежде всего - и притом независимо от 
Крестовых походов - по мере развития ремесла, торговли, городов, денежных 
отношений в Европе. 
      Примерно то же самое относится и к переменам в положении городов на 
Западе. Сеньоры, стараясь перед отправлением в поход запастись средствами, 
порой шли на отказ от своих прав по отношению к городам: за наличную монету 
иные города, расположенные во владениях графов и герцогов, покупали себе 
всякого рода вольности. Однако, подчеркнем еще раз, вопреки мнению историков, 
выводящих подъем городской жизни и освобождение городов из-под власти феодалов 
именно из Крестовых походов, - и этот процесс происходил в первую очередь 
помимо крестоносного движения и начался задолго до него. Иными словами, 
Крестовые походы, коль скоро мы вдумаемся в их социальные последствия, лишь 
косвенно способствовали прогрессивным процессам в развитии феодального Запада, 
но ни в коей мере не являлись их решающим фактором. Основа изменений, 
совершавшихся в жизни феодального общества, коренилась во внутренней эволюции 
европейской экономики и социальных порядков. Следовательно, ничего 
принципиально нового, а тем более существенно нового в общий ход социального 
роста феодальной Европы Крестовые походы не внесли. 
      Остается рассмотреть их культурно-исторические итоги, В западной 
литературе доныне бытует некогда широко распространенное мнение, что в этом 
отношении Крестовые походы были особенно плодотворны, что, введя 
западноевропейцев в новый для них мир культурных ценностей, они якобы привели к 
высокому взлету культуры и даже обозначили в ней новый этап. Это мнение - 
предвзятое и поверхностное, оно не опирается на сколько-нибудь достоверные и 
достаточные факты. 
      Безусловно, арабский Восток и его культура (в самом широком смысле этого 
понятия) оказали огромное влияние на самые различные стороны материальной и 
духовной жизни западноевропейского феодального общества. Запад многое 
заимствовал у восточных народов в области техники. С Востока в Европу пришла 
ветряная мельница: на Западе такие мельницы начали сооружать с XII в., после 
того как крестоносцы познакомились с ними в Сирии. Оттуда же было перенято 
усовершенствованное водяное колесо: известное на Востоке с римских времен, оно 
было улучшено арабскими механиками и в XII-XIII вв. широко применялось в Сирии, 
где мастерским изготовлением этого двигателя славились, в частности, 
антиохийские ремесленники. Имеются основания говорить и о некоторых других 
заимствованиях технических достижений Востока. Так, с конца XII в. на Западе 
стали разводить и использовать (первоначально в военных целях) почтовых голубей,
 давно применявшихся в странах Леванта: еще в IX в. голуби обслуживали 
"почтовую линию" между Мосулом, Багдадом и другими городами. 
      Далее, европейцы переняли на Востоке кое-какие ранее им неведомые полевые,
 бахчевые и садовые культуры (гречиха, рис, абрикосы, арбузы, лимоны), 
отдельные виды цветов (дамасская роза). Долгое время единственным сладким 
пищевым продуктом на Западе был мед, и только с XII в. входит в употребление 
тростниковый сахар. Впервые с сахарным тростником франкские воины познакомились 
тогда, когда голодали в Антиохии в 1098 г. Фульхерий Шартрский рассказывает, 
как во время похода 25-тысячного отряда Боэмунда Тарентского и Бодуэна 
Булонского, направившихся в ноябре 1099 г. из Антиохии и Эдессы в Иерусалим, 
когда сарацины отказались снабжать крестоносцев продовольствием, им пришлось 
поддерживать свои силы сахарным тростником: "Голодные, мы жевали целый день 
нашими зубами медовые тростинки, похожие на камыш, произраставшие на 
возделанных полях, которыми мы проходили; простой народ называет эти растения 
тростниковым медом". Само слово "сахар" - арабского происхождения. В том же, 
XII в. развернулось изготовление по восточному образцу тканей таких сортов, как 
дамаст и муслин (по названиям городов - Дамаск и Мосул), равно как и атласа 
(по-арабски это слово значит всего-навсего "красивый"). 
      Влияние Востока довольно широко сказывалось также в сфере бытовых 
установлении. Со времени Крестовых походов европейцы стали носить - на 
восточный лад - бороду и тюрбан, устраивать горячие бани, сравнительно часто 
менять верхнее платье и белье (в раннее средневековье в Европе умывались только 
холодной водой, да и то лишь изредка, платье же носили до тех пор, пока оно не 
приходило в ветхость, т.е. занашивали его до дыр). 
      Все это верно, и все это, в общем, давно известно, но, спрашивается, при 
чем здесь Крестовые походы? Можно ли считать их, как это делали иные историки, 
"учебными странствиями юной Европы на Восток"? Можно ли представить себе, что 
рыцари креста, которым, по выражению В.Г. Белинского, были свойственны 
"невежество, своекорыстие, разврат, неверие, смешанное с диким фанатизмом, 
кровожадностью", что эти самые рыцари, воевавшие по зову римских пап, послужили 
передатчиками достижений восточных народов на почву Запада, что стяжательская 
деятельность грубых воинов христовых на Востоке привела чуть ли не к созданию 
новой культуры на Западе? 
      Несомненно, отдельные стороны материальной и духовной культуры, быта 
Западной Европы испытали на себе и непосредственное воздействие Крестовых 
походов. Так, своими гербами, изображавшимися на щитах, различными 
геральдическими эмблемами рыцари были, скорее всего, обязаны тем самым арабам и 
сельджукам, с которыми они скрещивали оружие во время Крестовых походов 
(впрочем, возможно, что такой, например, геральдический символ, как двуглавый 
орел, хорошо известный арабам и сельджукам, перекочевал на Запад через 
Византию). Точно так же западные завоеватели перенесли в Европу черты 
восточного архитектурного стиля. Первоначальной моделью и образцом храмов с 
купольным сводом - храмы этого типа начали воздвигаться на Западе в XII-XIII вв.
 - явилась иерусалимская мечеть халифа Омара: купольный свод был скопирован с 
нее в церковных постройках тамплиеров; многие другие храмы, особенно во Франции,
 тоже строились в XII в. по образцу иерусалимской церкви Святого Гроба. 
      Крестоносцы, далее, привезли в Европу некоторые музыкальные инструменты. 
Со времени Крестовых походов установилось обыкновение исполнять в ходе сражения 
военные музыкальные произведения в том месте, где находился командующий: звуки 
музыки служили ориентиром для участников боя. С Востока были заимствованы и 
некоторые формы обхождения в быту. 
      Однако фактов такого рода набирается не слишком много, а главное, 
значение их с точки зрения прогресса европейского общества не столь уж и велико 
- оно ограничивается узкими, притом собственно средневековыми рамками. К тому 
же необходимо учитывать, что культурные достижения самих завоевателей на почве 
контактов с Востоком были весьма скудными. Они стали носить бороду и тюрбан, а 
иные представители европейских феодальных домов подчас близко общались с 
мусульманской знатью. Они даже вступали в брачные отношения с сирийками, 
армянками или крещеными сарацинками и, по выражению Фульхерия Шартрского, "жили 
по обычаю своей жены". Словом, франкские сеньоры внешне приспосабливались к 
новой для них обстановке и, как писал тот же хронист, "забыли свою родину" 
("кто был римлянином или французом, здесь сделался галилеянином или палестинцем,
 кто происходил из Реймса или Шартра, здесь стал тирцем или антиохийцем"). 
Несмотря на это, они все же оставались пришлым элементом на Востоке. Западные 
сеньоры находились там в чуждой им среде. 
      В государствах крестоносцев почти не происходило взаимодействие или 
взаимовлияние восточной и западной духовной культуры: социально-политический 
климат (войны, возмущения местного населения, обстановка военного лагеря) был 
для этого крайне неподходящим. Из библиотек, уцелевших на латинском Востоке, до 
нас дошло всего 27 рукописей. Фанатичные католические церковнослужители, 
казалось бы, наиболее образованная часть крестоносцев, не интересовались 
духовными богатствами арабского мира, совсем наоборот: библиотека в Триполи, 
например, после завоевания города крестоносцами была сожжена дотла - еще бы, в 
ней обнаружили несколько рукописей Корана! 
      Да, обмен материальными и духовными ценностями между Западом и Востоком 
осуществлялся, но, во-первых, он начался задолго до Крестовых походов, а 
во-вторых, первостепенную роль в перенесении хозяйственных и 
культурно-технических достижений Востока на Запад играли арабские Испания, 
Сицилия и особенно греческая Византия. Именно через них Восток, по выражению 
французского историка Ж. Эберсольта, "преподал Западу длительный курс обучения 
за много времени до Крестовых походов". И в период Крестовых походов Испания, 
Сицилия и Византия точно так же в большой степени сохраняли свое значение 
посредников в общении между Западом и Востоком. Даже во время наивысшего 
расцвета государств крестоносцев Западная Европа гораздо больше воспринимала 
восточные влияния (и античные традиции) от умиравшей Византийской империи, чем 
через страны Леванта. 
      И в самом деле, с XII в., например, на Западе получает все более широкое 
распространение шелкоткачество. Ну и что же? Крестовые походы здесь совершенно 
ни при чем: искусство изготовления дорогих шелковых тканей было передано в 
Европу арабами и греками, связующим же звеном послужила Сицилия. Согласно 
сообщению немецкого хрониста Оттона Фрейзингенского, когда король Рожер II 
Сицилийский овладел в конце 40-х годов XII в. Коринфом, Фивами и другими 
греческими городами, с XI в. являвшимися центрами шелкоткацкого дела, он 
переселил в Палермо мастеров-шелкоткачей и начал всемерно поощрять устройство 
шелкоткацких заведений. Или другой факт, установленный тоже вполне надежно: с 
XII в. в западных странах стали употреблять бумагу, но передатчиками этого 
новшества в Европу выступили отнюдь не государства Латинского Востока. 
Изготовлению бумаги арабы научились у китайцев еще в VIII в., а в Х в. она уже 
широко применялась в Египте, Сирии и Палестине. Европейской же родиной этого 
писчего материала были арабские Сицилия и Испания: из Сицилии бумагоделательное 
производство было перенесено в Италию (не ранее 1270 г.), а из Испании - во 
Францию, откуда уже в XIV в. перебралось в Германию. 
      В торговле довольно много понятий и терминов - тоже арабского 
происхождения [магазин, тара, авария (например, корабля, севшего на мель), 
цехины и пр.], но немало и терминов, равно как и правовых установлении, 
заимствовано в этой сфере деятельности вовсе не из областей Восточного 
Средиземноморья, а из Испании и Сицилии. Так, еще в Х в. оттуда перекочевало в 
христианскую Европу долговое обязательство - вексель, который позднее 
превратится в неотъемлемый элемент торгово-денежных операций в Западной Европе. 

      Сходная картина наблюдалась в бытовой сфере. Мы упоминали выше о мытье 
горячей водой и устройстве бань, усвоенных крестоносными завоевателями в Сирии, 
Палестине и Византии. Однако уроки мытья в бане в равной степени были получены 
Западной Европой и в арабской Испании. 
      В конце же концов дело не в том, в какое время и откуда шли восточные 
влияния. Гораздо существеннее другое: каналы многообразного воздействия, 
которое Запад испытывал со стороны более развитого мусульманского и 
византийского Востока, определяли в первую очередь международные хозяйственные 
связи, укрепившиеся в XII-XIII вв. помимо Крестовых походов, интенсивный 
товарообмен с Левантом, в котором все более активно участвовали города, 
поднимавшиеся в Западной Европе на основе отделения ремесла от земледелия. 
Именно торговля, а не кровопролитные войны во имя защиты "правой веры", обмен 
товарами, а не взаимное истребление ради религиозных целей - вот что вело к 
плодотворному для Запада соприкосновению с Востоком. Если какие-либо блага 
материальной и духовной культуры Востока (а через него и античности) и 
сделались достоянием Западной Европы вследствие Крестовых походов, то эти 
приобретения были добыты жестоким насилием. 
      Само собой, Крестовые походы нашли отзвук в средневековой европейской 
литературе - крестоносная тематика обогатила латинскую хронографию 
(летописание), поэзию трубадуров и миннезингеров, рыцарский эпос. Возникли 
сказания о Первом Крестовом походе - "Песнь об Антиохии", "Песнь пленников" (в 
которой с массой вымышленных подробностей изображается участь крестоносцев, 
плененных Кербогой). Пополнилась новыми текстами и юридическая литература: 
западноевропейское феодальное право в процессе приспособления к 
сирийско-палестинской специфике претерпело на Востоке определенную эволюцию, 
что отразилось в "Иерусалимских ассизах" и в ассизах других государств 
крестоносцев. Наиболее известный памятник этого рода "Антиохийские ассизы", 
трактат, созданный по заказу одного из князей Антиохии, в 1252-1253 гг. 
переведенный на армянский язык и затем включенный коннетаблем Малой Армении 
Смбатом  в его "Судебник" в качестве противовеса византийскому праву. 
      Крестовые походы раздвинули горизонты географических и этнографических 
представлений западноевропейцев. Связи корабельщиков и купцов, феодальных 
сеньоров и рыцарей с Востоком и Византией принесли Западу более точные и 
многообразные знания о соседях, о народах Передней Азии и Северной Африки. Так, 
епископ Акры Жак де Витри в своей "Восточной истории" и письмах оставил 
подробные, отмеченные живым интересом к природе описания растительного и 
животного мира стран Восточного Средиземноморья. Весь материал, относящийся к 
истории Иерусалимского королевства, он преподносит скорее под углом зрения 
географа и этнографа, чем историка: его мало занимают собственно деяния 
крестоносцев, зато он систематически вводит в повествование статистические 
данные, характеризующие природные условия и хозяйственную жизнь Иерусалимского 
королевства. Написанный в 1273 г. трактат доминиканца Гийома из Триполи "О 
положении сарацин, лжепророке Магомете, об их обрядах и вере" также содержит 
немало сведений этнографического характера. 
      Несомненно и то, что в результате Крестовых походов сильно усложнилась и 
стала более разветвленной система международных отношений Запада и Востока в 
целом. 
      И все же, подводя итоги, приходится решительно отвергнуть издавна 
получившие хождение у идеологов господствующих классов на Западе и не 
исчезнувшие доныне взгляды о некоей якобы определяющей цивилизующей роли 
Крестовых походов, о том, что этот феномен имел всемирно-историческое значение, 
что крестоносцы были "пионерами величия Запада", что королевства крестоносцев 
на Востоке, как утверждает американский историк А. Дагген, представляли собой 
государства, в которых процветали свобода и справедливость, что крестоносцы 
выполнили миссию культурного обмена Запада с Востоком. 
      В действительности для Запада выгоды от Крестовых походов, по меткому 
определению известного "русского византиниста Ф. И. Успенского, были неизмеримо 
ниже потерь и убытков, и "влияние Крестовых походов на прогресс средневекового 
общества подвергается [в нашем сознании. - М. З.] значительному колебанию, если 
принять во внимание естественный процесс эволюции, который и без Крестовых 
походов мог привести средневековые народы к успехам на пути политического 
развития", а также, добавим от себя, социально-экономического и культурного 
прогресса. 
      Крестоносное движение стоило народам Европы громадных сил: во время этих 
изнурительных войн погибли сотни тысяч людей; были израсходованы миллионные 
суммы, изрядная толика которых осела в мошне римских первосвященников. В 
народных массах на Западе Крестовые походы оставили по себе скорбную память: в 
старинных французских народных песнях, сложенных во времена Крестовых походов, 
звучит печаль о бессмысленно павших, слышится протест против повторения в 
будущем таких войн. 
      В Крестовых походах погибли не только многие из тех паломников, которые 
сами стали жертвой религиозного фанатизма или собственной корысти, не только те,
 кто, как писал немецкий хронист Эккехард из Ауры, "отказывались от 
собственного имущества и с жадностью устремлялись к чужому". Мечом крестоносных 
рыцарей, участников первых четырех походов, были истреблены и десятки тысяч 
людей в Юго-Восточной Европе. Иными словами, с точки зрения общеевропейского 
прогресса эти религиозные войны означали растрату впустую и прямое уничтожение 
значительных ценностей и людских ресурсов. 
      Сказанное тем более верно, если иметь в виду прогресс человечества в 
целом. 
      Ведь было бы крайне односторонним довольствоваться характеристикой 
негативных или позитивных последствий Крестовых походов, замыкаясь в рамки 
только западноевропейского региона. Объективная оценка таких последствий 
предполагает и непременный анализ вопроса с иной позиции - с точки зрения 
последующего развития мусульманского и византийского Востока. В этом отношении 
оценка значения Крестовых походов может быть вполне однозначной: Крестовые 
походы явились для стран Восточного Средиземноморья подлинной катастрофой. 
Крестоносцы в течение десятилетий несли им разорение, опустошали и грабили 
города и села Малой Азии, Сирии, Палестины, Египта, заслужив к себе величайшие 
ненависть и презрение народов Переднего Востока. Арабский писатель Усама ибн 
Мункыз называет франков не иначе как "дьяволами", "проклятыми", призывая кару 
Аллаха на их головы. И не напрасно. 
      Экономически и культурно процветавшие центры Ближнего Востока были 
приведены завоевателями в упадок. Что же касается глубинных областей 
мусульманского мира, то они и не были затронуты Крестовыми походами. 
Крестоносные вторжения и завоевания захватили лишь его окраины, да и здесь 
государства крестоносцев, относительно широко простершие свои границы на 
протяжении не более сотни лет, довольно редко выступали сколько-нибудь весомым 
и активным политическим фактором. Перемены, происходившие в этих областях, будь 
то утверждение сельджукского господства, крушение фатымидского халифата, 
возвышение мамлюков или тем более монгольское нашествие, совершались независимо 
от Крестовых походов и в лучшем случае использовались государствами 
крестоносцев в своих интересах. 
      И едва ли не важнейшим - притом именно во всемирно-историческом масштабе 
- из пагубных плодов крестовых войн был разгром Византии в 1204 г., 
установление там владычества западных феодалов и южноевропейского купечества. 
Подвергшаяся разграблению и опустошению империя, даже будучи восстановлена (в 
сильно уменьшенных размерах) как самостоятельное государство через несколько 
десятков лет, уже никогда не смогла в дальнейшем возвратить себе былые 
экономические и политические позиции. И без того внутренне ослабленная, прежняя 
Византия, оказавшись к тому же расчлененной, стала спустя недолгое время 
добычей османов, вслед за чем угроза с их стороны вплотную приблизилась к 
Западной Европе. Разрушив Византию, которая на протяжении столетий служила 
юго-восточным бастионом Запада против натиска всевозможных варварских орд, 
крестоносцы тем самым открыли дорогу османскому вторжению. 
      Таким образом во всемирно-историческом плане Крестовые походы в целом 
сыграли отрицательную, а никак не положительную роль. 
      7.2. Политико-религиозные мифы и историческая реальность 
      Крестовые походы образуют важную веху в истории взаимоотношений 
католического Запада с мусульманским Востоком, отмеченных тогда преимущественно 
конфронтацией. В процессе и на почве этой конфронтации в недрах католицизма 
сформировалась особая система взглядов, идеологически и в нравственном плане 
санкционировавших захватнические войны феодальной Европы против тюркских и 
арабских народов Восточного Средиземноморья и Северной Африки. В своей 
совокупности взгляды эти составили, условно говоря, крестоносную идеологию. Она 
представляла собой идеологию вражды и ненависти к мусульманам, не только 
оправдывавшую любые жестокости по отношению к ним, но и превращавшую самих 
крестоносцев в героев и мучеников, которые, истребляя "неверных", совершают 
богоугодные деяния ("деяния Бога через франков"), погибая же во имя триумфа 
"правой веры, жертвуя ради нее жизнью, обеспечивают себе вечное спасение на 
небесах. 
      Уже в XII и особенно в XIII в., по мере усложнения 
общественно-политической жизни, идеология Крестовых походов пережила ряд 
серьезных превращений. Возникнув и сложившись в ходе войн рыцарства на 
мусульманском Востоке, она постепенно приобрела в некотором смысле 
самодовлеющее значение, как бы отпочковалась от породившей и вскормившей ее 
конкретно-исторической действительности и, покинув пределы системы 
взаимоотношений Запада с Востоком, стала относительно самостоятельной областью 
политико-религиозной надстройки западноевропейского феодализма. Все основные 
компоненты этой идеологии и вытекавшие из нее практические лозунги получили 
поэтому универсальное применение и в политике римско-католической церкви, и в 
сфере социально-политической активности различных классов феодального общества. 

      Под знаменами Крестового похода папство в XIII в. вело борьбу против 
собственных политических противников. Стягами защиты католицизма освящалось 
насильственное подавление любой оппозиции существующим порядкам, выступавшей в 
те времена, как правило, в виде религиозных ересей. Отсюда антиеретические 
Крестовые походы XIII в. Таковы были организованный Иннокентием III поход 
против южнофранцузских альбигойцев (1209-1212) и осуществленный по призыву 
Григория IX поход северонемецких феодалов в земли фрисландских крестьян - 
штедингов, восставших против грозившей им крепостной неволи и отказавшихся 
платить церкви десятину. Всякая рыцарская агрессия, благословлявшаяся 
апостольским престолом, облекалась в форму Крестового похода. Так, параллельно 
военно-колонизационным предприятиям западноевропейского рыцарства на 
мусульманском Востоке и в греческих землях осуществлялся немецко-рыцарский 
"дранг нах Остен" против народов Восточной и Южной Прибалтики, а также 
Северо-Западной Руси. Наряду с орденами иоаннитов и храмовников, чьим мечом 
укреплялось владычество рыцарей и купцов в Сирии и Палестине, "свет истинной 
веры" распространяли Тевтонский орден и возникший в 1202 г. немецкий орден 
Меченосцев: во имя торжества креста они проливали кровь славян, ливов, эстов и 
пруссов. 
      "Универсалистский" характер обретшей самоценность крестоносной идеологии 
сохранился и в последующие столетия - как в средние века, так и в новое и даже 
новейшее время. В средние века лозунги Крестового похода широко использовались 
господствующим классом в первую очередь для расправы с освободительными 
движениями народных масс. В 1305 г. папа Климент V провозгласил Крестовый поход 
против крестьян Северной Италии, выступивших под водительством фра Дольчино 
против сеньоров. В 1420-1431 гг. папой Мартином V и императором Сигизмундом 
были проведены под тем же флагом пять карательных экспедиций немецкого 
рыцарства против чешских революционных повстанцев-гуситов, крестьян и 
мастеровых, поднявшихся на бой за избавление от социального и национального 
гнета, за независимость своей страны. 
      Вместе с тем вплоть до XVI в. в Европе не умирала традиция народных 
Крестовых походов. Крестоносная идеология, истолковывавшаяся в духе требований 
низов, не раз давала себя знать в крестьянских мятежах. Крестовый поход типа 
детских и движения "пастушков" повторился в 1309 г., когда под впечатлением 
крестоносных призывов Климента V во Франции, Германии и Англии собрались и 
двинулись на освобождение Святой земли толпы хлебопашцев и 
бедняков-ремесленников; они дошли лишь до Авиньона. В 1514 г. участники Великой 
крестьянской войны в Венгрии - восстания Дьёрде Дожа облеклись в одеяния 
крестоносцев: "куруцы", вставшие было под знамена креста, чтобы по призыву 
примаса венгерской церкви кардинала Тамаша Бакоци выступить походом против 
османов, обратили затем свое оружие против феодальных магнатов собственной 
страны. 
      Все же более или менее систематически и однозначно, притом в духе, 
наиболее близком к практике Крестовых походов XI-XIII вв., крестоносная 
идеология применялась в области внешней политики государств Западной Европы - в 
так называемых посткрестовых походах. В XIV в. они были направлены против 
мамлюков, в XV-XVI вв. - против османов. Идея Крестовых походов столь прочно 
вошла в религиозно-политическое сознание феодального Запада, что падение Акры в 
1291 г. не воспринималось как их конец. На протяжении нескольких столетий 
восточная политика европейских монархий окрашивалась в цвета крестоносной 
идеологии и истолковывалась как продолжение старых, привычных Крестовых походов,
 хотя в каждом отдельном случае эта идеология приспосабливалась к менявшимся 
реальным обстоятельствам. 
      В конце XIII - начале XIV в. она получила отражение в политической 
публицистике, предметом которой был вопрос о том, каким путем Запад мог бы 
вновь овладеть утраченной Святой землей. Авторы публицистических трактатов 
формулировали и выдвигали проекты нового подчинения Востока. Наиболее видными 
из поборников этой идеи являлись: Пьер Дюбуа, французский юрист, советник 
Филиппа IV Красивого, развивавший свои планы в трактате "Об отвоевании Святой 
земли" (1307 г.); испанский поэт и философ Раймон Лулл, в "Книге о конце" 
набросавший план Крестового похода, позднее же, в трактате "Спор христианина 
Раймона с сарацином Амаром", выступивший сторонником мирного обращения 
мусульман в христианство (в возрасте 83 лет он даже предпринял с миссионерской 
целью путешествие в Тунис); венецианец Марино Санудо Торселло, сочинивший на 
крестоносную тему трактат "Книга тайн верных креста" (1309 г.). 
      Всем этим проектам суждено было остаться на бумаге. Воевать с 
государством мамлюков, обладавшим сильным и хорошо дисциплинированным войском, 
западным феодальным сеньорам было не по силам. Они ограничивались пиратскими 
набегами на берега Египта и Сирии, но такие набеги вызывали только раздражение 
у купечества североитальянских городов, терпевших ущерб. Крестовый поход против 
мамлюков был предпринят лишь в 1365 г. Им предводительствовал король Кипра Петр 
I Лузиньян (1359-1369). На Кипре обосновались многие франкские рыцари, 
потерявшие свои лены в Сирии и Палестине. С ними соединились рыцарские отряды, 
главным образом французские, которых Петр I набрал во время вербовочного турне 
по Европе, начатого за три года до того. В октябре 1365 г. от Родоса на 
Александрию отплыла флотилия из 165 кораблей. 10 октября Александрия была взята 
штурмом и разгромлена. Крестоносцы не пощадили даже церквей христиан-коптов. 
Кровопролитие, учиненное в этом городе, напоминало "кровавую баню", устроенную 
в 1099 г. в Иерусалиме. Захватив богатую добычу, рыцари сели на корабли и 
отбыли восвояси. Таким образом, поход 1365 г. вылился в пиратский налет 
большого масштаба. Он нанес урон торговым интересам Венеции. Мамлюкские 
правители обрушились репрессиями на местных христиан, заподозрив их в тайном 
содействии крестоносцам. В 1426 г. египтяне захватили Кипр. 
      В XIV-XVI вв. организуются Крестовые походы против османов, вторгшихся на 
Балканский полуостров и угрожавших Юго-Восточной Европе. В 1396 г. османы 
нанесли при Никополе поражение соединенной рыцарской армии из разных стран; ее 
ядро составляли венгерские войска короля Сигизмунда. В 1444 г. Крестовый поход 
против османов возглавил польский король Владислав III: в битве при Варне 
крестоносцы подверглись разгрому. 29 мая 1453 г. султан Мехмед II захватил 
Константинополь. Спустя 10 лет рухнули крестоносные планы папы Пия II. В 1517 г.
 османы завладели сирийско-египетским государством мамлюков, а в 1529 г. войска 
Сулеймана I подступили к Вене. При таких обстоятельствах на поверхность 
политической жизни неоднократно всплывали новые и новые проекты организации 
общеевропейского Крестового похода во главе с "всехристианнейшим" французским 
королем. 
      Проект гигантской коалиции католических государств в целях проведения 
Крестового похода против османов выдвинул в 1617 г. известный дипломат, близкий 
к кардиналу Ришелье, капуцинский патер Жозеф, однако его план, как и многие 
другие планы такого рода, повис в воздухе, натолкнувшись на соперничество 
Франции и "Священной Римской империи германской нации", стремившихся к 
гегемонии в Европе. Начиная с царствования Франциска I, короли Франции были 
связаны с Османской державой торговыми и даже союзническими договорами, а 
потому не питали интереса к Крестовым походам против восточного врага своих 
соперников - Габсбургов. Когда в 1671-1672 гг. немецкий философ Г.В. Лейбниц 
предложил "королю-солнце" Людовику XIV серию детально разработанных и 
мотивированных проектов завоевания Египта, этой, как он его назвал, "Голландии 
Востока", министр Помпонн ответил их автору, что Крестовые походы со времен 
Людовика IX не представляют более интереса. 
      Инициаторами антиосманских Крестовых походов выступали многие римские 
папы, поддерживавшие различные коалиции европейских государств денежными 
средствами и военными силами. Победа над османами при Лепанто в 1571 г. была не 
только венецианско-испанской победой, но и успехом папства. 
      Идея Крестового похода воодушевляла также первые колониальные экспедиции 
государств Пиренейского полуострова - конкисту. Лозунги Крестового похода 
обращались уже не только против ислама, но и против всего нехристианского мира. 
Даже открытие Колумбом Нового Света расценивалось в терминах Крестового похода, 
считалось "актом веры". Аналогичные идеи вынашивались и в Англии. Знаменитый 
философ Ф. Бекон написал в 1621 г. "Диалог о священной войне", в котором 
указывал на необходимость узаконить колониальные и противотурецкие войны, 
ссылаясь при этом как на религиозные доводы, так и на аргументы, почерпнутые в 
учении о естественном праве. 
      Эпоха Просвещения развенчала Крестовые походы. Просветители видели в них 
чудовищное порождение "нелепого" и "темного" средневековья, "кровавое безумие", 
"эпидемическое бешенство", "странный памятник человеческой глупости". Ж.-Ж. 
Руссо, Ф. Вольтер, Э. Гиббон, У. Робертсон клеймили деяния крестоносцев, 
осуждали их изуверство, считая эти войны результатом религиозного помрачения 
рассудка, едко высмеивали их историю. Точно так же И.Г. Гердер называл 
Крестовые походы сумасбродными и оспаривал приписывавшиеся им тогда 
католическими авторами позитивные плоды: крестоносное неистовство, считал он, 
"стоило Европе несказанно много денег и человеческих жизней". 
      Тем не менее даже столь уничтожающий приговор Крестовым походам не 
покончил с крестоносной идеологией, хотя и основательно подорвал ее религиозное 
"сияние". В измененных формах она и впоследствии служила реакционным силам - 
душителям народов, захватчикам, колонизаторам эпохи домонополистического 
капитализма и империализма. 
      Так, с середины XIX в. прославление Крестовых походов было поставлено на 
службу колониальной политике европейских держав в Азии и Африке - и не только 
католических Франции и Бельгии, но и протестантской Германии. Во Франции с этой 
целью в 1875 г. учреждается Общество по изучению Латинского Востока. Со второй 
половины 70-х и в 80-х годах правящие круги Германии, отказавшись от 
бисмарковского "культуркампфа", все больше сближаются с католической церковью. 
В 80-е годы основывается Берлин-Багдадская железнодорожная концессия, в Турцию 
отправляется военная миссия фон дёр Гольца. Кайзер Вильгельм II учредил в 1889 
г. евангелический Иерусалимский институт. Лицемерно сокрушаясь по поводу того, 
что "чувство истинной веры, побуждающее христианина стремиться в ту сторону, 
где жил и страдал Спаситель, почти совершенно исчезло в так называемых высших 
классах", кайзер в 1898 г. совершил паломничество в Палестину и Сирию. 29 
октября 1899 г. он въехал в Иерусалим и оповестил мир о том, что его, 
императора, привели туда не только религиозные соображения: "С пустыми речами 
здесь, на Востоке, нечего делать". В Дамаске кайзер почтил память Салах ад-Дина,
 у гробницы которого провозгласил себя "другом и защитником 300-миллионного 
мусульманского населения". Весь этот паломнический маскарад прикрывал далеко 
шедшие колониалистские планы германского монополистического капитала. 
      Крестоносная пропаганда была пущена в ход и в годы первой мировой 
империалистической войны. Каждая из обеих враждующих группировок прибегала к 
религиозному камуфляжу. Апологетам "священной войны" ни в малейшей степени не 
мешало то, что христианские государства, воевавшие между собой, были, подобно 
средневековым крестоносцам, связаны с силами ислама. В начале войны бременский 
священник Якобкэттер превозносил победы немецкого оружия, заявляя, что "на нас 
почиет Дух Божий". Антанта платила германским, австрийским и османским "борцам 
за веру" той же монетой: пропаганда союзников твердила, что с их стороны война 
ведется за "высшие ценности христианской морали", в защиту демократий. Когда 9 
декабря 1917 г. войска Англии заняли Иерусалим, ее печать выразила особую 
радость: "Вновь христиане владеют святым градом. Для миллионов богобоязненных 
верующих эта победа означает великое свершение, более важное, чем рождение и 
уничтожение наций". 
      Победа Великой Октябрьской социалистической революции, открывшая эру 
всемирного торжества социализма, нанесла удар по крестоносным доктринам как 
идеологическому обоснованию межимпериалистических конфликтов. 
      
      Под влиянием Октября в мире поднялась могучая волна революционного 
движения. Отныне на передний план в империалистической пропаганде выступил 
"крестовый поход против большевизма", иначе говоря, прикрываемая перекроенной 
на новый лад крестоносной фразеологией борьба правящих кругов 
империалистических держав против первого в истории социалистического 
государства, против международного рабочего, коммунистического и 
национально-освободительного движения. 
      Победа свободолюбивых народов во второй мировой войне, победа, в которой 
решающую роль сыграл Советский Союз, изменила соотношение сил в мире в пользу 
социализма. Образовалась и стала крепнуть мировая социалистическая система, 
ставшая главным фактором мирового революционного процесса. Вступило в полосу 
небывалого размаха освободительное движение ранее угнетенных империализмом 
народов Азии, Африки и Латинской Америки. 
      В цитаделях империализма развернулись мощные битвы рабочего класса, 
сплотившего вокруг себя все демократические силы, против всевластия монополий. 
В этой обстановке реакция вновь обратилась к крестоносной идеологии. Лозунги 
"крестового похода" стали отягощаться добавочной "нагрузкой" - призывами 
противодействовать угрозе "коммунистической агрессии" и защищать "единство 
Запада": последнее возводилось к эпохе Крестовых походов, представлявшихся и 
поныне представляемых чуть ли не прообразом западноевропейской интеграции. 
      В наши дни политический климат на земном шаре существенно изменился. 
Миролюбивые силы борются против разжигания ненависти между народами, против 
изжившей себя политики Крестового похода. 
      
      Однако она [идея Крестового похода] еще имеет своих сторонников в 
реакционных империалистических кругах. Подлинная история Крестовых походов 
показывает несостоятельность идеализации этих войн, беспочвенность любых 
попыток использовать заржавленные мечи и доспехи средневековых крестоносцев 
ради поддержания политических предрассудков, в ущерб делу укрепления мира и 
углубления международной разрядки. 
      ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА 
      1. Излагая ниже историю Крестовых Походов, в которых принимали участие 
как нормандцы из Южной Италии и Сицилии, так и норманны из скандинавских стран, 
мы, чтобы избежать необходимости многократных терминологических уточнений, 
будем обозначать тех и других традиционным понятием "норманны". 
      2. По выражению немецкого историка К. Эрдмана, Альфонс VI "не был 
передовым борцом за христианскую религию": призывая на подмогу французских 
рыцарей (после разгрома при Залакке), "он даже угрожал и случае их отказа 
перейти в ислам". 
      3. Стоит отметить, что уже в XVIII в. кардинал Просперо Ламбертини, 
ставший затем папой Бенедиктом XIV (1740-1758), официально отверг подлинность 
антиохийского святого копья. 
      4. Здесь и в других аналогичных случаях мы пользуемся терминами 
"Константинопольская империя" и "Греческая империя", широко применяемыми 
латинскими хронистами для обозначения Византии. 
      5. Профессор Сидней Пэйнтер из американского университета Джона Гопкинса 
писал: "Немногие военные предводители в истории столь труднодоступны для 
понимания, как Ричард Львиное Сердце. В качестве воина он был близок к 
безрассудству, отличался невероятной отвагой и был исполнен смелости, а как 
командир он был умным, осторожным и расчетливым. Он совершенно беззаботно мог 
рискнуть собственной жизнью, но ничто не могло убедить его подставить свои 
войска больше того, чем это было абсолютно необходимо", и далее в том же духе. 
См.: S. Painter. The Third Crusade. A History of the Crusades. Vol. 2. The 
Later Crusades. 1189-1311. Madison Milwaukee - London. 1969, с. 73. 
      6. Некоторые историки считают, будто дож Энрико Дандоло направил 
крестоносцев на Константинополь в 1202 г. в отместку за "константинопольскую 
баню" 1182 г. Это мнение неверно: венецианцы не были сколько-нибудь 
пострадавшей стороной во время погрома, обрушившегося на латинян в майские дни: 
в то время венецианцев. как установил советский ученый Н.П. Соколов, просто не 
было в Константинополе. 
      7. Впрочем, в литературе высказывалась и иная, идущая вразрез с 
общепринятой точка зрения: по мнению Н.П. Соколова, венецианцам было гораздо 
выгоднее направить крестоносцев в Египет, чем куда-либо еще, поскольку торговая 
деятельность республики св. Марка в этой стране была связана с различными 
ограничениями. Мало того, ученый, апеллируя к последующему историческому опыту, 
т.е. поступая вразрез с требованиями элементарного историзма (события XIV-XV вв.
 показали, пишет он, что обладание Константинополем ничего не прибавляет к 
венецианским привилегиям, обладание же Египтом, напротив, сулит максимальные 
выгоды), высказывает мысль, что именно война с султаном должна была 
представляться венецианцам предпочтительнее всего прочего. Если же они все-таки 
не использовали эту возможность и повернули крестоносцев к Константинополю, то 
лишь потому, что внутреннее положение египетского султана с 1201 г. укрепилось 
и шансы на успех похода в Египет резко снизились; ввиду этого венецианское 
правительство, желая избежать опасной египетской авантюры, пересмотрело свои 
позиции и в 1202 г. дало походу антивизантийское направление. 
      Гипотетическая конструкция историка покоится на более чем зыбких 
основаниях: опыт, на который ссылается Н.П. Соколов, венецианцам еще предстояло 
пережить через столетия - предугадать его за 200 лет никто не был в состоянии. 
Что касается рискованности похода в Египет, то ведь и война против Византии 
тоже была авантюрой, но венецианцев такого рода соображения никогда не 
останавливали. По словам самого автора этой гипотезы, "дерзать, когда это было 
нужно, Венеция умела". Короче говоря, в его аргументации нет ни единого довода, 
который позволил бы принять предложенную Н.П. Соколовым оценку событий, 
связанную с планами Венеции насчет использования Крестового похода. 
      8. Сцепа встречи царевича с папой была запечатлена безвестным равеннским 
мозаистом среди тех исторических эпизодов Четвертого Крестового похода, 
изображениями которых был выложен в 1213 г. пол церкви Сан Джованни Эванжелиста 
- факт сам по себе достопримечательный. 
      9. Уточненные оценки численности крестоносцев, собравшихся в Венеции, 
основываются исследователями на расплывчатых сведениях хронистов и расходятся 
между собой: по подсчетам итальянского историка А. Кариле, их было 10589, по 
выкладкам американских специалистов Д.Э. Квеллера, Т.К. Комптона и Д.А. 
Кемпбелла, корректирующих арифметические ошибки итальянского ученого, - 11166 
или 13 тыс. 
      10. Французский историк Ж. Лоньон полагает, что в Венеции собрались от 
1500 до 1800 рыцарей - чуть более трети, но менее половины их обусловленной 
договором численности. 
      11. Совершенно несостоятельны попытки ряда западных историков представить 
его поведение как обусловленное религиозными убеждениями и приверженностью 
католической морали. Известно, что богобоязненность не помешала Симону де 
Монфор несколько лет спустя резать и жечь соотечественников в Южной Франции! 
      
      КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ 
      Список включает лишь некоторые материалы, использованные при подготовке 
книги. Более или менее исчерпывающим образом публикации по теме отражены в 
библиографических пособиях и обзорах, например: 
      Atiya A.S. The Crusade: Historiography and Bibliography. Bloomington, 
1962. 
      Воеhm L. Die Kreuzziige in bibliographischer und historiographischer 
Sicht. - "Historischo Jahrbuch". 81, 1962. 
      Сardini F. Gli studi sulle crociate dal 1945 al oggi. - "Rivista storica 
italiana". 1968, fasc. I. 
      Мауеr Н.Е. Bibliographic zur Geschichte der Kreuzzuge. 2-te Aufl. 
Stuttgart, 1965. 
      Мауег Н.Е. Literatur-bericht liber die Geschichte der Kreuzzuge. 
Veroffentlichungen 1958-1967. - "Historische Zeitschrift", Sonderheft 3. 
Muncben, 1969. 
      Произведения основоположников марксизма-ленинизма: 
      Маркс К. Хронологические выписки. - Архив Маркса и Энгельса. Т. 5. М, 
1936. 
      Энгельс Ф. Письмо К. Шмидту от 12 марта 1895 г. - К. Маркс и Ф. Энгельс. 
Сочинения. Т. 31. 
      Ленин В. И. О государстве. - Полное собрание сочинений. Т. 39. 
      Источники, и литература: 
      Вайнштейн О.Л. Западноевропейская средневековая историография. М.-Л., 
1964. 
      Заборов М.А. Введение в историографию крестовых походов (Латинская 
хронография XI-XIII вв.). М. 1966. 
      Заборов М. А. Историография крестовых походов (литература XV-XIX вв.). М. 
1971. 
      Заборов М.А. История крестовых походов в документах и материалах. М. 1977.
 
      История Византии. Т. 1-3. М. 1967. 
      Люблинская А.Д. Источниковедение истории средних веков. Л. 1955. 
      Микаэлян Г.Г. История Киликийского армянского государства. Ереван. 1952. 
      Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. 
      Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов. "Библиотека 
всемирной литературы". Серия 1. Т. 23. М. 1974. 
      Семенова Л.А. Салах ад-Дин и мамлюки в Египте. М. 1966. 
      Семенова Л. А. Из истории фатимидского Египта. Очерки и материалы. М. 
1974. 
      Соколов Н.П. Образование Венецианской колониальной империи. Саратов. 1963.
 
      Удальцова 3.В. Советское византиноведение за 50 лет. М. 1969. 
      Юзбашян К.Н. Классовая борьба в Византии в 1180-1204 гг. и Четвертый 
крестовый поход. Ереван, 1957. 
      Примов Б. Жофроа дьо Вилардуен, четвъртият кръстоносен поход и България. 
София. 1949. 
      Alphandery P. La chretiente et I'idee de croisade. Ed. Dunront A. Vol. 
1-2. P. 1954-1959. 
      Atiya A.S. Crusade. Commerce and Culture. Bloomington, 1962. 
      Ben-Ami A. Social Change in a Hostil Environnement. The Crusader's 
Kingdom of Jerusalem Princeton. 1969. 
      Вezzоla G.A. Die Mongolen in adendlandischer Sicht (1220-1270). В. 1974. 
      Bongars J. Gesta Dei per Francos. Hannoviae. 1611. 
      Вrundage J.A. The Crusades. A Documentary Survey. Milwaukee. 1962. 
      Bulst-Thiele М.L. Sacrae domus mi:itiae templi hierosolymitani magi-stri. 
Untersuchungen zur Geschichte des Tempelordens 1118/1119-1314 Gottinsen. 1974. 
      Сahen С. La Syrie du Nord a 1'epoque des croisades et la principaute 
fran-que d'Antioche. P. 1940. 
      Carile A. Per una storia dell'Impero latino di Costantinopoli (1204-1261).
 Bologna. 1972. 
      Chroust A. Quellen zur Geschichte des Kreuzzuges Kaiser Friedrich I 
Zurich-Berlin (West). 1964. (Reprint 1928). 
      Crusades and other historical Essays presented to Dana C. Munro by his 
former Students. Ed. by Paetow L.J. Preeport (New York). 1968. (Reprint 1928). 
      DonovanJ.P. Pelagius and the Fifth Crusade. Philadelphia - London. 1950. 
      Dubу G. Hommes et structures du Moyen ape. Recuell d'articles. P. 1973. 
      Duggan A. The Story of the Crusades. 1097-1297. N. Y. 1964. 
      Ebersolt J. Orient et 1'Occident. Recherches sur les influences 
byzantines en Prance avant et pendant les Croisades. P. 1952. 
      Elisseeff N. Nur ad-Din, un grand prince musulman de Syrie au temps des 
croisades. Vol. 1-3. Damas. 1967. 
      ErbstosserM. Die Kreuzzuge. Leipzig. 1976. 
      Erdmann C. Die Entstehung des Kreuzzugsgedankens. Stuttgart. 1955. 
      Fedden R. Crusader Castles. A Brief Study in the Military Architecture of 
the Crusades. L. 1950. 
      Finke 1 G. Journey to Jorsala. Sydney. 1969. 
      Frolow A. Recherches sur la deviation de la quatrieme croisade vers 
Constantinople. P. 1955. 
      Gabrieli F. Storici arabi delle crociate. Torino. 1957. 
      Geschichte der Araber. Hrsg. von Lathman. 2 Bde. В. 1971. 
      Gottschalk H.L. Al-Malik al-Kamil von Egypten und seine Zeit Wiesbaden. 
1958. 
      GramadaJ. Cruciadele. Bucuresti. 1961. 
      Crousset R. Histoire des croisades et du royaume franc de Jerusalem Vol. 
1-3. P. 1934-1936. 
      Hagender О., Haidacher A. (ed.). Die Register Innocenz III Bd 1-Texte. 
Graz - Koln. 1964. 
      Hagenmeyer H. Die Kreuzzugsbriefe aus den Jahren 1088-1100. Innsbruck. 
1901. 
      Heer F. Kreuzzuge - gestern, heute, morgen? - Luzern - Frankfurt a. M. 
1969. 
      He11enkemper H. Burgen der Kreuzritterzeit in der Grafschaft Edessa und 
im Konigreich Kleinarmenien. Studien zur historischen Siedlungs-geographie 
Siidost-Kleinasiens. Bonn. 1976. 
      Hill G.A. History of Cyprus. Vol. 1-4. Cambridge. 1940-1952. 
      Hill J.H., Hill L.L. Raimond IV de Saint Gilles.1041 (ou 1042) -1105 
Toulouse. 1959. 
      Hind1eу G. Saladin. N. Y. 1976. 
      A History of the Crusades. Ed. by Setton K. M. Vol. 1-4. Philadelphia - 
Madison. 1955-1977. 
      Hоpf Ch. Chroniques greco-romqnes. В. 1873. 
      Hrochova V., Hroch M. Krzzaci v Levante. Praha. 1975. 
      I1ing G. Kreuzzugswahn in Vergangenheit und Gegenwart. В. 1964. 
      Irmscher I. Die weltgeschichtliche Beduulung des Byzantinisuhen Reiches. 
В. 1969. 
      Islam und Abendland. Geschichte und Gegenwart. Bern - Frankfurt a. M. 
1976. 
      Jefferey G. Cyprus under an English King in the Twelfth Century. The 
Adventure of Richard I and the Crowning of his Queen in the Island. L. 1973. 
      The Jews and the Crusaders. The Hebrew Chronicles of the First and Second 
Crusades. Transl. and ed, by Eidelberg Sh. Madison, 1977. 
      Die Kreuzzuge in Augenzeugenberichten. Hrsg. und eingeleit. von Pernoud R.
 Miinchen. 1975. 
      Knосh P. Studien zu Albert von Aachen. Der erste Kreuzzug in der 
deutschen Chronistik. Stuttgart, 1966. 
      Kraemer I. Der Sturz des Konigreiches Jerusalem 583/1187 in der 
Darstellung des Imad ad-Din al-Katib al-Isfahani. Wiesbaden. 1952. 
      The Latin Conqueste of Constantinople. Ed. by Queller D.E. N. Y., 1971. 
      Lettres de Jaque de Vitry (1160/1170-1240), eveque de SainlrJean-d'Acre. 
Ed. Huygens R.B.C. Leiden, 1960. 
      Longnon J. L'empire latin de Constantinople et la principaute de Moree. P.
 1949. 
      Luders A. Die Kreuzzuge im Urteil syrischer und armenischer Quellen. В. 
1964. 
      McMahon R. The Story of Hospitallers of St. John of God. Westminster. 
1959. 
      Mауer H.E. Bistiimer, Kloster und Stifte im Konigreich Jerusalem. 
(Schriften der Monumenta Germaniae Historica. Bd. 26). Stuttgart. 1977. 
      Mауer H.E. Geschichte der Kreuzzuge. Stuttgart. 1965. 
      Mayer H.E. Das Itinerarium peregrinorum. Eine zeitgenossische englische 
Chronik zum dritten Krouzzug in urspruglicher Gestalt. Stuttgart. 1962. 
      Mundо Lo S. de Cruzadas en Byzancio. La cuarta cruzada a la luz de las 
fuentes latinas у orientales. Buenos Aires. 1957. 
      Nicholson R.L. Joscelyn III and the Fall of the Crusader States, 
1134-1199. Leiden. 1973. 
      North A. Heiliger Krieg und Heiliger Kainpf in Islam und Christentum. 
Beitrage zur Vorgeschichte und Geschichte der Krouzziige. Bonn, 1966. 
      Ohnsorge W. Abendland und Byzanz. Sammelte Aufsatze zur Geschichte der 
byzantinisch-abendlandischen Beziehungen und das Kaisertums. Darmstadt. 1958. 
      Oldenburg Z. Les croisades. P. 1965. 
      Ostrogorski G. Geschichto des byzantinischen Staates. 31 Aufl. Munchen. 
1963. 
      Pernoud B. Les tompliors. P. 1974. 
      Prawer J. Histoire du royaume latin de Jerusalem. Vol. 1-2. P. 1969-1970. 

      Prawer J. Die Welt der Krcuzfahrer. Wiesbaden. 1975. 
      Purcell M. Papal Crusading Policy 1244-1291. L. 1975. 
      Recueil des Historions dos Croisades. Vol. 1-17. P. 1841-1906. 
      Relations between East and West in the Middle Ages. Ed. by Barker D. 
Edinburgh. 1973. 
      Riant P. Exuviae sacrao Constantinopolitanao. Vol. 1-2. Gcnevae. 1877. 
      Richard J. Le royaume latin de Jerusalem. P. 1953. 
      Riley-Smith J. The Feudal Nobility and the Kingdom of Jerusalem, 
1174-1277. Hamden. 1973. 
      Riley-Smith J. The Knight of St. John in Jerusalem and Cyprus c. 
1050-1310. N. Y. 1967. 
      Riley-Smith J. What were the crusades? L. 1977. 
      Rohricht R. Quinti belli sacri scriptores minores. P. 1879. 
      Roscher H. Papst Innocenz III und die Kreuzziige. Gottingen. 1969. 
      Rousset P. Histoire des croisades. P. 1957. 
      Runciman St. A History of the Crusades. Vol. 1-3. Cambridge. 1951-1954. 
      Setton К. M. The Papacy and the Levant (1204-1571). Vol. 1. The 
Thirteenth and Fourteenth Centuries. Philadelphia. 1976. 
      Simon H. Die Entwicklung der arabischen Welt im Mittelalter und ihre 
kulturelle Bedeutung. В. 1968. 
      Skladankowa M., Skladankow B. Wyprawy krzyzowe. Warszawa. 1968. 
      Smail R.C. The Crusaders in Syria and the Holy Land. N. Y. - Wash. 1973. 
      Smail R.C. The Crusading Warfare (1097-1193). A Contribution to Medieval 
Military History. Cambridge. 1956. 
      Sуvan E. L'lslam et la croisade. Ideologic et propagande dans les 
reactions musulmanes aux croisades. P. 1968. 
      Tillmann H. Papst Innocenz III. Bonn. 1954. 
      Tafel G.L.F., Thomas O.M. Urkunden zur alteren Handcls-und 
Staats-geschichte der Republik Venpdig mit besonderer Beziehung auf Byzanz und 
die Levante. 1. Th. (814-1205). Amsterdam. 1964 (Reprint 1856). 
      Trоор Р. Criticism of the Crusade. A Study of Public Opinion and crusades 
Propaganda. Amsterdam. 1940. 
      Venozia dalla prima crociate alia conquista di Costantinopoli del 1204 
Firenze. 1965. 
      Villeу M. La croisade. Essai sur la formation d'une theorie juridique. P. 
1942. 
      Waas A. Geschichte der Kreuzzuge. 2. Bde. Freiburg. 1956. 
      Waeger G. Gottfried von Bouillon in dcr Historiographie. Zurich. 1969. 
      Wentzlaff-Eggebert F.W. Kreuzzugsdichtung des Mittelaltcrs. Studien zu 
ihrer geschichtlichen und dichterischen Wirklichkeit. Berlin. (West). 1960. 
      Willemart P. Les croisades. Mythe et realite de la guerre sainte. P. 1972.
 
      Williams J. Les croisades, apogee do la chevalerie. P. 1963. 
      Wоllschlager H. Die bewaffnete Wallfahrton gen Jerusalem. Geschichte der 
Kreuzziige. Zurich. 1974. 
      Zollner W. Geschichte der Kreuzzuge. В. 1977.