результате упомянутых выше политических отношений, и, во-вторых, 
они редко развиваются до полного слияния двух субсистем в одну. 

Социальный характер оседлого субобщества, главным образом, оп-
ределялся отношениями, которые были присущи ему до его подчинения 
или завоевания кочевниками. Если после завоевания зависимость осед-
лых субобществ проявлялась лишь в политической сфере, они обычно не 
претерпевали серьезных изменений, особенно когда зависимость была 
всего лишь вассальной. Даже если завоевание сопровождалось разруше-
нием оседлого государства и инкорпорацией его населения в новое ко-
чевое государство, основные изменения происходили в политической 
сфере. 

Некоторые изменения происходили в социальной структуре осед-
лого населения. Но они в большей степени затрагивали правящие слои и 
классы, чем зависимые группы населения. Определенные модификации 
в социальной и экономической системе оседлого субобщества также 
иногда имели место, но, как правило, они не были столь значительными, 
чтобы привести к каким-либо качественным трансформациям. 

В действительности, в кочевом субобществе кочевого государства 
могли происходить более фундаментальные изменения. Во-первых, такое 
субобщество впервые становилось классовым обществом, не всегда пол-
ностью, но всегда весьма своеобразным образом. Наиболее оригинальная 
сторона формирования классов в кочевых субобществах кочевых госу-
дарств, на мой взгляд, состоит в том, что их различные слои и группы 
становятся классами неодновременно и не по отношению друг к другу 

Обычно первой становилась классом кочевая аристократия, но не 
по отношению к простым кочевникам, а по отношению к подчиненному 
и завоеванному оседлому населению/ В то же вре- 



Выводы 453 

мя в течение более или менее продолжительного периода ока оставалась 
всего лишь руководящим сословием рядовых кочевников. Часто процесс 
социальной дифференциации в кочевом субобществе останавливался на 
этом этапе. В других случаях кочевая аристократия становилась классом 
по отношению к простым кочевникам. Однако даже там, где это проис-
ходило, классовый характер обоих субобществ: кочевого и оседлого, был 
различным. 

Со времен Владимирцова (1934) постоянно обсуждалась проблема 
так называемого «кочевого феодализма». В течение многих десятилетий 
она особенно серьезно дискутировалась в советской антропологии и ис-
тории (более подробно см. Хазанов, 1975; Марков, 1976; Першиц, 1976; 
см. также Khazanov, 1984: 123-124). Однако, как правило, остается неяс-
ным, что обсуждается — ситуационные государства кочевников, сравни-
тельно редкие и неустойчивые политические образования, или кочевые 
субобщества в кочевых государствах в широком понимании. 

Однако, на мой взгляд, ни первые, ни вторые не могут быть опреде-
лены как феодальные. Как правильно отметил Леттимор (Latumore, 1979: 
488): «Международные термины, как, например, «феодальный», подчер-
кивают схожие черты, но часто скрывают различия». Можно, конечно, 
утверждать, что все зависит от понимания феодализма, от того, является 
ли он, прежде всего, социально-экономическим или политическим фено-
меном. Однако любые черты феодализма, которые считаются основными 
обеими научными школами, в действительности не характерны для ко-
чевников. 

Выдающийся советский медиевист А. Я Гурев