Хазанов А. М. 

Кочевники и внешний мир. Изд. 3-е, доп. — Алматы: Дайк-Пресс, 2002. — 
604 с. 

ISBN 9965-441-18-9 

Книга заслуженного профессора антропологии Университета Висконсин в Медисоне, 
члена Британ-
ской Академии, лауреата премии Гуггенхайма посвящена феномену номадизма, 
который, по мнению 
автора, заключается не только в его уникальности, специализированности, но и в 
его широкой распро-
страненности практически во всех частях света, за исключением Австралии и лишь 
отчасти Америки, в 
его роли связующего звена между различными обществами и культурами, в его не 
только хозяйствен-
ной, но и социальной и исторической специфичности. 

Показывается неразрывная и необходимая связь кочевников с внешним миром, т. е. 
с оседлыми об-
ществами с иными системами хозяйства. Проводится сравнительный анализ 
евразийского типа нома-
дизма и номадизма других регионов. 

Особое место в исследовании занимают материалы по кочевникам евразийских степей,
 полупустынь 
и пустынь, так как с ними автор знаком лучше всего — ему доводилось бывать в 
этнографических и 
археологических экспедициях в Центральной Азии, Калмыкии и на Северном Кавказе. 



© Хазанов А. М., 

Благодарности и уведомления 

Замысел этой книги отчасти принадлежит не только автору, но и профес-
сору Геллнеру из Лондонской Школы Экономики. Несколько лет назад, опуб-
ликовав монографию, посвященную кочевникам евразийских степей, в первую 
очередь скифам, я обдумывал возможности написания следующей: об истори-
ческой антропологии кочевников все тех же евразийских степей. Профессор 
Геллнер со свойственными ему тактом, умением убеждать и чувством нового в 
науке обратил мое внимание, что было бы интереснее сравнить евразийский 
степной тип номадизма с номадизмом других регионов. Естественно, что про-
вести такое сравнение по всем параметрам один человек не в состоянии. Поэтому 
я решил остановиться на том моменте, который кажется мне одним из важней-
ших для понимания самой сущности номадизма, — взаимоотношениях номадов 
с оседлым населением, которое в этой книге условно именуется «внешним ми-
ром». 

Профессор Геллнер был настолько любезен, что взял на себя инициативу 
переговоров с издательством Кембриджского Университета и на протяжении 
всей работы над этой книгой, не считаясь с собственным временем, оказывал 
мне неоценимую помощь самыми разнообразными способами: от личной ре-
дактуры первоначального синопсиса этой книги, написанного на весьма несо-
вершенном английском языке, до моральной поддержки и научных консульта-
ций. Он же прочитал рукописный вариант этой книги, сделав ряд ценных заме-
чаний и предложений, способствовавших ее улучшению. Я думаю, без него эта 
книга вообще никогда не была бы написана, хотя, разумеется, всю ответствен-
ность за ее содержание несу я один. Поэтому моя первая благодарность принад-
лежит профессору Геллнеру, ученому поразительной разносторонности и очень 
хорошему другу. 

6 Благодарности и уведомления



Когда ученый работает в одной стране, а издательство находится в 
другой, когда эти страны разделены языком, правилами, традициями и 
многими другими барьерами, почти всегда возникают трудности техниче-
ского порядка. Издательство Кембриджского Университета в лице г-жи 
Патриции Уилльямс (Mrs.Patricia Williams), a также г-на Стивена Барра 
(Mrs. Stephen Barr) относилось к ним с полным пониманием и во всем шло 
мне навстречу. Во многом благодаря доброжелательности и заботливости, 
проявленным ими, моя работа над книгой была если не легкой, то прият-
ной. Поэтому мне хотелось бы выразить им самую искреннюю и сердеч-
ную признательность. 

Транслитерация восточных собственных имен и названий всегда 
представляет значительные сложности, потому что востоковеды исполь-
зуют различные системы для транскрибирования нелатинских алфавитов и 
письменности и часто не совсем последовательно. Проблема еще более 
усложняется тем, что многие исторические личности и народы появляются 
под разными именами в различных источниках и современных работах, в 
которых они упоминаются. Поскольку эта книга написана не востокове-
дом, а также в основном не для востоковедов, я попытался оставить 
транслитерацию имен как можно более простой и не использовать диак-
ритических знаков, лигатур и т. п. 

Отдельные разделы этой книги в рукописи читали и сделали весьма 
полезные для меня замечания, способствовавшие ее улучшению, мои кол-
леги по совместной работе в Институте этнографии Академии наук СССР: 
д-р Крупник, проф. Першиц, д-р Членов, д-р Жуковская. Ряд вопросов, 
связанных с общими проблемами происхождения государства и классов, 
затронутых в этой книге, мне удалось подробно обсудить с проф. Классе-
ном (Prof. Ciaessen) из Лейденского Университета. Всем им — моя глубо-
чайшая и искренняя признательность. 

Я хотел бы также поблагодарить моих коллег из разных стран, лю-
безно приславших мне книги, статьи и оттиски, необходимые для работы 
над этой книгой, — прежде всего, опять-таки издательство Кембридж-
ского Университета в лице г-жи Уильяме 



Благодарности и уведомления 7

 

 (Mrs. Williams), а также проф. Барта (Prof. Barth), проф. Бейтса (Prof. Bates),
 
проф. Бессака (Prof. Bessac), д-ра Бонта (Dr. Bonte), проф. Классена (Prof. 
Ciaessen), г-жу Давид (Ме11е David), проф. Дюмезиля (Prof. Dumezil), проф. 
Фердинанда (Prof. Ferdinand), проф. Фукуи (Prof. Fukui), проф. Геллнера 
(Prof. Gellner), проф. Гиршмана (Prof. Ghirshman), проф. Глатцера (Prof. 
Glatzer), проф. Гронхауга (Prof. Gronhaug), проф. Гунду (Prof. Gunda), проф. 
Хьерта (Prof. Hjort), проф. Иеттмара (Prof. Jettmar), д-р Комороци (Dr. Ko-
moroczy), проф. фон Куссмаля (Prof. von. Kussmaul), проф. Малхотру (Prof. 
Malhotra), д-р Мазетти (Dr. Masetti), проф. Пастнера (Prof. Pastner), проф. 
Солцмана (Prof. Salzman), д-р Шаркози (Dr. Sarkozi), проф. Шанклин (Prof. 
Shanklin), г-жу Шильц (Ме11е Schiltz), проф. Спунера (Prof. Spooner), проф. 
Суит (Prof. Sweet), г-жу Сугита (Ме11е Sugita), д-ра Шинкевича (Dr. Szynkie-
wicz), проф. Ван Стоуна (Prof. Van Stone). 

Особая признательность и благодарность моей жене Ирине и сыну 
Якову, которые стремились сделать все, что было в их силах, чтобы облег-
чить мне работу над этой книгой, и которые временами вынуждены были 
мириться с тем, что наука отнимает у них мужа и отца. Им с любовью я и 
посвящаю эту книгу. 



Предисловие ко второму изданию 

 

Habent sua fata libelli*. Рукопись первого издания этой 
книги была закончена в Москве, в конце 1979 года и сразу же от-
правлена в Кембридж. У меня было вполне достаточно причин для 
спешки. В условиях ухудшающегося политического и идеологиче-
ского климата в СССР там практически не было шансов опублико-
вать эту книгу — ее сочли бы слишком ревизионистской 
(Khazanov, 1992a). Более того, я не мог исключать возможности 
того, что советские власти попытаются не допустить ее издания на 
Западе. Через две недели после того, как я получил известие, что 
моя рукопись благополучно достигла Англии, Советский Союз 
вторгся в Афганистан. Еще двумя неделями позже я подал заявле-
ние на эмиграцию из страны. 

На самом деле, я решил эмигрировать уже несколькими го-
дами ранее, но работа над этой книгой задержала подачу официаль-
ного заявления. Однако январь 1980 года был не лучшим временем 
для такого рода начинаний. Советские власти никогда не относи-
лись благосклонно к тем, кто предпочитал капиталистический ад 
коммунистическому раю. В первой половине 80-х годов, когда 
международная разрядка полностью потерпела крах, они еще 
меньше, чем в 70-е годы, были благосклонны к таким людям. Как я 
и ожидал, мое заявление об эмиграции было отклонено. Что я не 
ожидал, так это занятного объяснения отказа. Оказалось, что мой 
выезд из страны «был не в интересах...». Несмотря на все мои по-
пытки выяснить, о чьих интересах пеклись власти — моих, Со-
ветского государства или, может быть, мировой капиталистической 
системы, — я никогда не смог добиться ответа на этот вопрос. 1 ак 
я стал еще одним из «отказников», со всеми вытекающими отсюда 
последствиями. 

 

* Книги имеют свои судьбы (лит.). 



Предисловие ко второму изданию 9 

 

После моего заявления об эмиграции советские власти сделали все возмож-
ное, чтобы помимо многого другого отрезать все мои связи с Западом. До извест-
ной степени это им не удалось, но они не были в этом виновны. К тому времени в 
железном занавесе уже появились дыры. 

Тем не менее издание этой книги заняло почти пять лет. В течение всего 
этого времени сотрудники издательства Кембриджского Университета (Cambridge 
University Press) проявляли чрезвычайное терпение, понимание и сочувствие; они 
стремились помогать мне всеми имевшимися в их распоряжении способами. Я 
хочу использовать эту возможность, чтобы выразить мою огромную признатель-
ность этим людям. Много других людей, как моих коллег, так и тех, кто не имел 
никакого отношения к антропологии, также оказали мне большую помощь. Так, 
Майкл Лавин (Michael Lavigne), американец, который в то время жил в Москве, 
очень помог мне, используя подпольные каналы связи, в моей переписке с Запа-
дом. Он делал это несмотря на то, что подвергал серьезному риску собственную 
безопасность. Нил Наймер (Neal Naimer), молодой англичанин, специально прие-
хал в Москву, чтобы привезти гранки, которые не доходили до меня по почте. 
Должен ли я заверять, что все эти люди навсегда останутся в моем сердце? 

В те годы происходили также некоторые весьма занимательные события. 
Так, КГБ решил произвести обыск в моей квартире именно в то время, когда я был 
поглощен работой над книжным указателем, и карточки были разбросаны по все-
му кабинету. Я попросил офицеров не нарушать порядок в котором они распола-
гались. В тот момент я не осознал иронии того, что я почти повторил знаменитую 
мольбу Архимеда. К моему большому удивлению, люди из КГБ повели себя луч-
ше, чем римский центурион из легенды. Не только я был пощажен, но и мои кар-
точки не пострадали от большого беспорядка, хотя офицеры провели несколько 
часов, тщательно проверяя, не содержат ли они какой-нибудь антисоветской про-
паганды. Явно разочарованные, они удовлетворились тем, что конфисковали не-
которые материалы из моего архива и все книги на иврите. 



10 Предисловие ко второму изданию 



Это предисловие не совсем подходящее место для воспоминаний, 
поэтому я буду краток. Книга была опубликована в 1984 году и советские 
власти, которые, мягко говоря, не особенно способствовали ее изданию, 
поспешили наложить руку на мои авторские гонорары. Это неудивитель-
но. Советские коммунисты ненавидели западные демократии, но обожали 
их твердые валюты. В тот же год я получил последнее официальное пре-
дупреждение КГБ о том, чтобы я прекратил мою так называемую «анти-
государственную деятельность», правда, это предупреждение едва ли 
было сделано в прямой связи с публикацией моей книги. Однако, спустя 
семь месяцев, совсем неожиданно для меня, я получил разрешение поки-
нуть СССР. Мне было приказано выехать в течение нескольких дней, ос-
тавив в стране архив и все мое имущество. У меня есть много оснований 
полагать, что мои коллеги на Западе сыграли решающую роль в том, что 
я не был арестован. По-видимому, они сумели убедить советские власти, 
что самым лучшим способом избавиться от меня было разрешить мне 
выехать из страны. В этой связи я хотел бы особенно упомянуть моих 
добрых старых друзей Генри Классена (Henri Ciaessen) и Эрнеста Гелл-
нера (Ernest Gellner). Я хотел бы упомянуть и многих других людей, но 
боюсь упустить кого-либо из них. Некоторые из них слишком скромны и 
не любят рассказывать о той поддержке, которую они мне оказывали. 
Поэтому я, к сожалению, не могу выразить свою признательность этим 
людям так, как они того заслуживают. 

Как бы то ни было, 7 июля 1985 года я с женой и сыном прибыли в 
Иерусалим, где я сразу же принял предложение стать профессором Ев-
рейского Университета (Hebrew University). К тому времени моя книга 
начала уже свою собственную жизнь. Она была благосклонно оценена в 
разных странах (Bates, 1984; Fiather, 1984; Leach, 1984; Al-Azmeh, 1985; 
Ecsedy, 1985; Flaes, 1985; Golzio, 1985; Hart, 1985; Humphrey, 1985; 
Ingold, 1985; Ingold, 1985a; Kent, 1985; Tapper, 1985; Wilkinson, 1985; 
Oliver, 1986; Shimkin, 986; Tapper, 1986). Несмотря на некоторые крити-
ческие замечания, рецензенты в основном были согласны с большинст-
вом моих основных выводов и заключений. Единственным исключением 
была 



Предисловие ко второму изданию 11 

рецензия Спунера (Spooner, 1986). Суть его критики заключалась в следую-
щем. Первое, моя книга недостаточно связана с той литературой, с которой 
он как специалист в области изучения скотоводства и кочевничества знаком. 
Виноват, но я не могу помочь ему в этом отношении, за исключением того, 
что рекомендую читать больше и избегать предубеждений. Вторым пунктом 
критики было то, что моя книга по своей природе больше востоковедческая, 
чем антропологическая и историческая. Опять же, здесь не о чем спорить. 
Это просто означает, что мой досточтимый коллега и я по-разному представ-
ляем себе антропологию и особенно историческую антропологию. Третье 
критическое замечание Спунера состоит в том, что он неудовлетворен моей 
книгой в целом и что все в ней могло быть сделано по-другому и лучше. В 
этом отношении я полностью с ним согласен. В свою защиту я могу лишь 
повторить старую поговорку: feci quod potui, faciant meliora potentes*. В тече-
ние многих лет я искренне надеялся, что Спунер сделает это лучше; я все еще 
жду его собственную книгу по кочевому скотоводству. 

В любом случае, в течение последних пятнадцати лет или около того 
разнообразные исследования скотоводства стали значительно более интен-
сивными, и каждый год появляются новые ценные публикации. Каждый раз, 
готовя свои лекции или проводя семинары по темам, связанным со скотово-
дами и кочевниками, я с удовольствием обновляю свои программы и списки 
рекомендуемой литературы. В то же время многие мои коллеги и студенты в 
разных странах жаловались, что моя книга давно исчезла из продажи и по-
этому было бы желательно ее второе издание. Они также отмечали, что 
предпочли бы книгу, изданную в бумажной обложке, что сделало бы ее более 
доступной. Это стало особенно очевидным для меня после того, как я из-за 
своих исследовательских интересов принял предложение Университета Вис-
консин в Меди-соне и в 1990 году занял должность профессора в Департа-
менте Антропологии. Поэтому, когда несколько лет спустя Издательство 
Университета Висконсин (University of Wisconsin Press) предложи- 

 

______________________________________ 

* Я сделал все, что мог, кто может, пусть сделает лучше (лат.). 



12 Предисловие ко второму изданию 

ло мне опубликовать второе издание в бумажной обложке, я временно 
оставил в стороне другие проекты и решил написать это новое введе-
ние. Первоначально я намеревался представить в нем полный обзор 
основных течений, проблем и спорных моментов, существующих в 
современных исследованиях по скотоводству, но после того как 
многие страницы были уже написаны, мне пришлось весьма неохотно 
отказаться от этой идеи. Я понял, что следование моему первоначаль-
ному намерению сделает такое введение слишком длинным. В этом 
случае было бы лучше написать специальную обзорную статью или 
даже другую книгу. Таким образом, я вынужден был ограничиться 
неполным обзором наиболее важных новых публикаций. Из-за огра-
ниченного объема введения я вынужден, как правило, упоминать 
только книги и сборники статей, оставляя в стороне почти все статьи, 
какими бы важными и интересными они не были. Скотоводство ста-
новится настолько широким предметом исследования, что практически 
невозможно даже сослаться на всю новую литературу в этом введении. 
Тем не менее я включил в него краткую дискуссию по ряду проблем, 
которые по разным причинам либо не были затронуты в первом изда-
нии, либо, по моему мнению, заслуживают дальнейшего уточнения и 
изучения. Основной тезис этой книги заключается в следующем: спе-
циализация означает большую зависимость. Чем более специализиро-
ваны подвижные скотоводы, тем более зависимыми становятся они от 
нескотоводческого, преимущественно оседлого мира. В этой книге я 
сосредоточил свое внимание, в основном, на их экономической и со-
циально-политической зависимости, оставив в стороне ее культурный 
и идеологический аспекты. 

Однако важно иметь в виду, что скотоводы, включая кочевников, 
в культурном и идеологическом плане зависели от оседлых обществ 
так же, как они зависели от них в экономическом отношении. Эконо-
мическая зависимость кочевников от оседлых обществ и различные 
способы их политической адаптации к ним имели соответствующие 
идеологические последствия. Кочевая экономика должна была допол-
няться продуктами сельского хозяйства и ремесла, а культура кочевни-
ков нуждалась в культуре оседлого населения 



Предисловие ко второму изданию 13 

 

как в источнике, составной части и модели для сравнения, подражания или 
отвержения (Khazanov, 1994). 

В этой книге читатель найдет некоторые классификации и типологии, 
принятые одними учеными и критикуемые другими. Ничего другого я и не 
ожидал, и хочу еще раз подчеркнуть, что дефиниции, категории, типологии и 
классификации сами по себе не являются конечной целью исследования или 
чисто семантическим упражнением. Они всего лишь аналитический инстру-
мент исследования, в известной мере отражающий избранные в нем методо-
логические подходы. Их ценность зависит не столько от их точности, что 
почти всегда спорно, сколько от того, насколько адекватно они служат спе-
цифическим целям исследования. 

Понимание скотоводства, предлагаемое в этой книге, основано на 
представлении о континууме специфических и гибких экономических стра-
тегий с множеством разнообразных вариаций, особенно, если выделение по-
следних связано с различными критериями. Я никоим образом не хочу пред-
ставить мою классификацию жестской или единственно возможной. Однако 
я все же полагаю, что такие широкие типологические формы, как: пастуше-
ское земледелие (transhumance), полуоседлое скотоводство (аг-
ро-скотоводство), полукочевое скотоводство и кочевое скотоводство как 
наиболее крайняя форма адекватно служат целям моего исследования. Эта 
типология вполне применима, поскольку она основана на двух противопо-
ложностях: между скотоводством и земледелием и между подвижностью и 
оседлостью. Представить кочевое скотоводство или скотоводство в целом, 
всеохватывающей, но недостаточно точно определенной категорией, может 
быть удобно для некоторых археологов, вследствие природы их источников, 
но это едва ли будет способствовать лучшему пониманию их доисториче-
ских форм. Моя классификация, прежде всего, экономически ориентирован-
ная. Во-первых, она основана па предположении, что скотоводческая сторона 
подвижного скотоводства характеризует его как специфический тип эконо-
мической активности. Во-вторых, она обращает внимание на размер и зна-
чение сельскохозяйственного компонента для определения системы хозяй-
ства данного общества в целом. 

Однако оказалось, что корреляция между скотоводством и подвижно-
стью не столь очевидна, как я предполагал. Моя клас- 

 





14 Предисловие ко второму изданию 



сификация была оспорена Инголдом (Ingold, 1986: 165), воспри-
нимающим кочевое скотоводство прежде всего в терминах подвижности 
и утилизации природных ресурсов и настаивающего на том, что эти ха-
рактерные черты скотоводов объединяют их с охотниками и собирателя-
ми. (Как признает сам Инголд (Ingold, 1986: 13), его взгляды по этому 
вопросу противоречивы. Отдавая должное его интеллектуальной честно-
сти, я все же полагаю, что ученый сам должен решить свои проблемы.) 
На этом основании Инголд (Ingold, 1980: 83, 91) отрицает даже отличия 
между экономиками, добывающими пищу и производящими ее, равно как 
и само понятие неолитической революции. 

Я могу только повторить, что оседлость и подвижность сами по 
себе не определяют и не указывают на общее направление экономической 
деятельности. Любой основной вид экономической активности имеет 
свои более подвижные и более оседлые формы. Кроме того, в рамках од-
ной и той же системы хозяйства различные сектора, группы, семьи и ин-
дивиды могут придерживаться различных степеней мобильности и осед-
лости. 

Общая подвижность 

____________________________________________________________________ 

Миграции Экономическая подвижность 

(в сущности, это Бродячий образ жизни* 

 билет в один конец) (охотники и собиратели) 

Подсечно-огневое земледелие, мотыжное 
земледелие, скотоводческая мобильность. 

Подвижность странствующих эт-
но-профессиональных групп. 

Промышленная мобильность 

 

 

*Возможно, что термин «бродячий образ жизни» по отношению к охотни-
кам-собирателям не самый лучший, и я не обязательно настаиваю именно на нем. э 
все 
же следует признать, что существует огромная разница между их подвижностью и 
подвижностью скотоводов. 



Предисловие ко второму изданию 15 

Любой ученый, для которого земледельческая (неолитическая) ре-
волюция остается значимой концепцией, а автор, несмотря на его прежние 
диссидентские наклонности, в этом отношении разделяет мнение боль-
шинства ученых, едва ли будет отрицать принципиальную разницу между 
экономикой добывания пищи (включая охоту) и экономикой производства 
пищи (включая скотоводство); также как он не будет отрицать различие 
между дикими и доместицированными животными, которое Инголд скло-
нен недооценивать. 

Хотя главная особенность всех разновидностей подвижного ското-
водства, на мой взгляд, состоит в их особой экономической специализа-
ции, было бы неразумно отрицать, что эта особая специализация влечет за 
собой особый образ жизни, взгляды на мир, культурные ценности, пред-
почтения и идеалы. Скотоводство является не только способом жизне-
деятельности, но также и образом жизни. В данной книге я уделяю много 
внимания этим и многим другим аспектам подвижного скотоводства не 
потому, что считаю их несущественными или неважными, а лишь потому, 
что у любой книги есть свои границы. Когда ученый пытается охватить 
все вопросы сразу, он неизбежно рискует впасть в поверхностность, не 
сказав ничего существенного. 

Несмотря на изобилие новой литературы по различным аспектам 
скотоводства и отдельным скотоводческим группам и народам, очень ма-
ло книг посвящено сравнительным и междисциплинарным исследованиям 
в этой области. Кроме того, большинство из них описывают современных 
скотоводов, игнорируя тем самым их исторических собратьев. Мне оста-
ется только надеяться, что в будущем больше ученых прислушаются к 
моему давнему призыву соединить историю и антропологию. 

Книга Барфилда (Barfield, 1993) представляет собой добротное общее 
введение, или, как сам автор называет ее, учебник по данному предмету. 
Сборник статей, опубликованный Гэлати и Джонсоном (Galaty and John-
son, 1990), исследует различные скотоводческие системы пяти континен-
тов и является наиболее широким и использующим новые данные обзором 
современного скотоводства. Однако предложенная издателями клас-
сификация 

 





16 Предисловие ко второму изданию 

 

подвижного скотоводства в терминах исключительно физической гео-
графии представляется достаточно спорной. Гэлати и Джонсон подраз-
деляют подвижное скотоводство на скотоводство равнин (полуаридное 
скотоводство), пустынное и тундровое скотоводство (аридное скотовод-
ство) и горное (вертикальное) скотоводство. В этой классификации такие 
разные типы скотоводства, как практикующиеся, например, в Мали и 
Индии, Сахаре и Ботсване, или в Андах и Марокко, предстают более 
сходными, чем это обстоит в действительности. На самом деле кыргыз-
ские горные скотоводы на Памире имеют много более общего с их сосе-
дями, казахскими скотоводами, являющимися типичными степными 
(равнинными) кочевниками, чем со скотоводами Тибета, не говоря уже о 
Кавказе и Андах. Следует также упомянуть два сборника статей о коче-
вом скотоводстве, изданных в Германии (Krushe, 1981; Scholz, 1991). 

Обращаясь к последним публикациям о кочевниках евразийских сте-
пей, полупустынь и пустынь, я, прежде всего, хотел бы отметить книгу 
Голдена (Golden, 1992). Она является выдающимся достижением в 
данной области и автор, безусловно, слишком скромен, называя ее всего 
лишь «введением». В то же время, Кембриджская история древней 
Внутренней Азии (Cambridge History of Early Inner Asia) (Sinor, 1990) с 
концептуальной точки зрения не является очень успешным изданием. 
Например, я не могу согласиться с весьма странным географическим и 
культурным определением Внутренней Азии, предложенным Синором. 
Однако главы, посвященные отдельным кочевым народам за немногим 
исключением, написаны на высоком уровне. Барфилд (Barfield, 1989) раз-
вил далее новаторские исследования Леттимора (Lattimore) по истории 
Внутренней Азии и способствовал лучшему пониманию проблемы 
формирования государственности у кочевников данного региона. Важ-
ный вклад в этой области сделали работы Беквита (Beckwith, 1987), 
Джагчида и Ван Джэй Симонса (Jagchid and Van Jay Symons, 1989) и 
Волдрона (Waldron, 1990). 

Претенциозная монография Гумилева (1989) о кочевниках евра-
зийских степей, опубликованная в России, примечательна только своей 
необузданной фантазией и плохо скрываемым антисеми- 



Предисловие ко второму изданию 17 

тизмом. Это особенно прискорбно, потому что автор является сыном 
двух великих русских поэтов, Николая Гумилева и Анны Ахматовой. 
Более любопытная общая книга о кочевом скотоводстве в евразийских 
степях (Крадин, 1992) была также недавно опубликована в России. 
Автор все еще мыслит в рамках советской марксистской школы и 
продолжает использовать ее терминологию, хотя и честно указывает 
на ее многочисленные недостатки. Тщетно пытаясь разрешить это 
противоречие, он утверждает, что кочевое скотоводство является осо-
бой социо-экономической формацией. Эрнесту Геллнеру, возможно, 
понравилась бы эта книга как еще одно доказательство того, что мар-
ксизм все еще жив в постсоветском не-Союзе (см. Gellner, 1988a); что 
касается меня, то, следуя американской поговорке, я не хочу хлестать 
мертвую лошадь. 

Заслуживают также внимания многочисленные публикации, по-
священные истории отдельных кочевых народов и политических об-
разований, их связям с оседлыми соседями и их подданными или пра-
вителями (Jagchid and Hayer, 1979; Golden, 1980; Да-лай 1983; Во-
робьев, 1983, Егоров, 1985; Morgan, 1986; Allsen, 1987; Halperin, 1987; 
Jagchid, 1988; Rossabi, 1988; Ахинжанов, 1989; Endicott-West, 1989; 
Manz, 1989; Кадырбаев, 1990; Ratchnevsky, 1991; Khodarkovsky, 1992; 
Кляшторный и Султанов, 1992; Трепавлов, 1993). Этнографические и 
антропологические исследования менее многочисленны. Среди наи-
более важных из них: Кузеев, 1978; Vainshtein, 1980; Szynkievicz, 1989; 
Масанов, 1984; Жуковская, 1988; Вайнштейн, 1991. За редкими ис-
ключениями (Humphrey, 1983; Абылхожин, Козыбаев, Татимов, 1989; 
Bawden, 1989; Жуковская, 1990; Black et al, 1991; Forsyth, 1992), до сих 
пор нет объективных работ по проблемам трансформации скотоводов 
в странах, где господствовали коммунистические режимы. Апологети-
ческие работы, публиковавшиеся в прошлом советскими и монголь-
скими учеными или некоторыми западными «попутчиками» вроде 
Леттимора, не заслуживают доверия. У меня есть основания надеять-
ся, что в будущем новое поколение ученых в постсоветских странах 
исследует эти важные вопросы намного лучше. 

Скотоводы и кочевники Среднего Востока (Турция, Иран, Афга-
нистан) продолжают привлекать внимание многих ученых, 



18 Предисловие ко второму изданию 

причем особый интерес привлекают скотоводы Ирана (см. Oberling, 
1974; Ehmann, 1975; Styber, 1978; Tapper, 1979a и Tapper, 1979b о 
шахсеванах; Digard, 1981; Garthwaite, 1983 о бахтиарах; 
Black-Michaud, 1986 о лурах; Bradburd, 1990 о комачи; Beck, 1986 и 
Beck, 1991 о кашгаях; van Bruinessen, 1992 о курдах). Ряд монографий 
о скотоводах Афганистана описывают ситуацию, существовавшую до 
советского вторжения в эту страну (Shahrani, 1979; Barfield, 1981; 
Tapper, 1991). 

Среди наиболее значимых современных исследований в области 
истории и исторической антропологии, которые, в той или иной сте-
пени, относятся к кочевникам Среднего Востока, следует отметить 
следующие работы: книгу Бриана (Briant, 1982) о скотоводах и ко-
чевниках в империях Ахеменидов и Александра Великого и на грани-
цах с ними; сборник статей о возникновении и истории государства 
Сефевидов (Savory, 1980); очерк истории бахтиаров (Garthwaite, 
1983); сборник исследований, содержащий статьи по кочевникам в 
Каджарском Иране (Bosworth and Hillenbrand, 1983); монографии о 
кочевниках в Османской империи в период развитого средневековья 
(Lindner, 1983); и об образовании и трансформации кызылбашской 
системы (Reid, 1983); исследование об истории развития кашгайского 
политического образования (Beck, 1986); и диссертацию об ин-
до-афганских государствах (Gommans, 1993). 

Большинство последних исследований о скотоводах и кочевниках 
Ближнего Востока посвящено их изменяющемуся положению в новое 
время и в современную эпоху (см., например, Behnke, 1980; Lancaster, 

1981; Shcolz, 1981; Fabiletti, 1984; Anderso, 1986; Janzen, 1986; Lan.. 
1987; Hobbs 1989; Peters, 1990 о бедуинах и скотоводах в арабских 
странах; Marx and Shmueli, 1984; Steward, 1986; Ginat, 987; Grossman, 
1992 о бедуинах Израиля; Casanelli, 1982; Samatar, 1982 о Сомали; 
Casajus, 1987; Spittler, 1989 о туарегах). Из других ценных исследо-
ваний можно выделить книги о племенной династии Нашиди в Цен-
тральной Аравии (Al Rasheed, 1991;см. также см. Васильев, 1982), и о 
связи между политическими формами и бедуинской устной лите-
ратурой (Meeker, 1979). 



Предисловие ко второму изданию 19 

Определенное количество новых публикаций посвящено древ-
ним скотоводам и кочевникам Аравии и Стран Благодатного Полу-
месяца (Matthews, 1978; Vardiman, 1979; Dostal, 1979; Adams, 1981; 
Eph'al, 1982; Shahid, 1984, 1984a; Anbar, 1985; Parker, 1986; Richard, 
1987; Graf, 1989; Finkelstein and Perevolotsky, 1990; La Bianka, 1992), 
бедуинам в период раннего ислама (Crone,1980, 1987; Donner, 1981; 
Пиотровский, 1985). Положение кочевников в мусульманских обще-
ствах Ближнего Востока рассмотрено в многочисленных публика-
циях Геллнера (см., например, Gellner, 1981). Их роль в историче-
ских процессах в регионе описана в работах общего характера по 
формированию государств в Северной Африке (Berque, 1974; Laroui, 
1977; Abun-Nasr, 1987), а также в более специальных публикациях 
(см., например, Berque, 1972; Brett, 1979; Levtzion, 1979; Noris, 1986; 
Hamani, 1989). 

На теоретическом уровне исследования по кочевникам Ближ-
него и Среднего Востока сопровождаются продолжающимися дис-
куссиями о природе сегментарных линиджных систем и племенных 
образований. Дискуссии включают такие вопросы, как степень и 
формы иерархичности внутри сегментарных систем и сущность 
племени: является ли оно культурной и идеологической или же по-
литической категорией, и может ли оно быть приравнено к вождест-
ву? Однако представляется, что дискуссия смещается скорее к про-
блеме характера взаимоотношений между племенами и государст-
вами, включая роль племен в образовании государства, и наоборот 
(среди многочисленных публикаций по всем этим проблемам см. 
Eickelman, 1981; Kuper, 1982; Ahmad and Hart, 1984; Crone, 1989; 
Khouri and Kostiner, 1990). Я должен отметить, что в этой книге я 
преимущественно занят проблемами трайбализма скотово-
дов-кочевников. Поэтому в ней не уделяется специального внимания 
тому, что трайбализм на Ближнем и Среднем Востоке был также ха-
рактерен для некоторых оседлых земледельцев, хотя, безусловно, 
большинство племен практиковали скотоводство (Tapper, 1990: 54; 
ср. Dresh, 1989). 

Я охотно готов признать, что чувствую себя незваным гостем в 
области изучения африканского скотоводства, основанного на веду-
щей роли крупного рогатого скота. До сих пор мне не- 



20 Предисловие ко второму изданию 



приходилось проводить там какие-либо полевые исследования, или просто 
побывать в этой части света, и мое знание литературы об этом регионе до-
вольно ограниченно. В частности, я недостаточно подготовлен, чтобы 
осуждать одну из наиболее ярких характеристик социальной организации 
африканских скотоводов — систему возрастных классов. Тем не менее я 
продолжаю настаивать на том, что африканские скотоводы, как и любые 
другие, не могли существовать только лишь за счет продуктов скотоводст-
ва. Большинство из них, в той или иной степени, были вовлечены в сель-
ское хозяйство. Высокоспециализированное скотоводство в Восточной 
Африке, очевидно, возникло поздно. Большинство африканских скотово-
дов, в стадах которых особое место занимает крупный рогатый скот, име-
ют более эгалитарную социальную организацию, чем скотоводы в евра-
зийских степях или на Среднем Востоке. Отсутствие у них постоянного и 
институционального лидерства, очевидно, может быть обусловлено соче-
танием ряда факторов. Я могу отметить среди них экологические ограни-
чения, очень незначительное распространение верховых животных, яв-
ляющихся основой военного превосходства кочевников в других регионах; 
и, наконец, последнее, но не по степени важности, — это отсутствие силь-
ной и централизованной государственности в соседних оседлых регионах. 

Современные работы по африканским скотоводам охватывают раз-
личные географические и культурные ареалы: зону Сахары и Сахеля 
(Beckwith, 1983; Dumas-Champion, 1983; Baroin, 1985; Adamu and 
Kirk-Greene, 1986; Bonfiglioli, 1988), Судан (Deng, 1978; Kelly, 1985; Ro-
bertshaw, 1987; Beck, 1988; Hutchinson, 1988; Johnson, 1989), Эфиопию 
(Carr, 1977; Almagor, 1978), Восточную Африку (Fukui andTurton, 1977; 
Dahl, 1979; Langley, 1979; Schlee, 1979; Schneider, 1979; Tablino, 1980; Dy-
son-Hudson and McCabe, 1985; Rigby, 1985;Robinson, 1985; Laube, 1986; 
Spencer, 1988; Калиновская, 1989; Schlee, 1989). Среди новейших публи-
каций следует упомянуть сборник, изданный Гэлати и Бонтом (Galaty and 
Bonte, 1991), а также весьма оригинальную, но, на мой взгляд, малоубеди-
тельную монографию Микера (Meeker, 1989). 



Предисловие ко второму изданию 21

В дополнение к более или менее традиционным этнографическим и 
антропологическим исследованиям африканских скотоводов, налицо 
небывалый рост публикаций о современных проблемах их развития. 
Очень выборочный и неполный список включает следующие работы: 
Konczacki, 1978; Raikes, 1981; Sanford, 1983; Evangelou, 1984; Simpson 
and Evangelou, 1984; Glantz, 1987; Bovin and Manger, 1990; Stone, 1991; 
Little, 1992, Baxter, n. d. (см. также многочисленные публикации раз-
личных институтов и агентств по развитию). 

Новые исследования по кочевникам Тибета (Clarke, 1987; Goldstein 
and Beall, 1989, 1991) по вполне понятным причинам немногочисленны. 
В течение последних двух десятилетий страна остается малодоступной 
для западных антропологов. Зато растет количество литературы по ско-
товодству в зоне северного оленеводства Фенноскандии и на Российском 
Севере. Новые исследования уделяют внимание как историческим, так и 
современным аспектам оленеводства (см., например, Ingold, 1976; Гуре-
вич, 1977; Nickul, 1977; Ingold, 1980; Beach, 1986; Aikio, 1989; Крупник, 
1989; Beach, 1990; Помишин, 1990; Beach and Aikio, 1992). 

По причинам, разъясняемым в этой книге, в ней не отводится много 
места проблеме скотоводов Южной Азии. Все же некоторые новые пуб-
ликации заслуживают упоминания. Книга Винка (Wink, 1990) содержит 
важную информацию о миграциях кочевников в Индию в средние века 
(см. также Азимжанова, 1977; Chaudhuri, 1990: 138— 44, 263—96). Со-
временное положение скотоводов Индии рассматривается в сборнике, 
опубликованном Мисрой и Малхотрой (Misra and Malhotra, 1982; см. 
также Sontheimer, 1976; Gadgil and Malhotra, 1979; Rao and Casimir, 1982; 
George, 1985; Salzman, 1986; George, 1990; Gooch, 1992). Больше инфор-
мации можно найти в малоизвестных, по международным стандартам, 
индийских журналах и правительственных отчетах с ограниченной цир-
куляцией. 

Практически не упоминается в этой книге высокогорное или аль-
пийское скотоводство (трансхьюманс) в Европе (включая Средиземно-
морье), а также на Кавказе, в Альпах, поскольку оно является и, вполне 
очевидно, всегда было не чем иным, как специ- 



22 Предисловие ко второму изданию 



ализированной отраслью сельскохозяйственной экономики (об археологи-
ческих и исторических свидетельствах трансхьюманс и его эволюции в Ев-
ропе см. Whittaker, 1988). Бродель был совершенно прав, отмечая, что «вы-
сокогорное или альпийское отгонно-пастбищное скотоводство (transhumance) 
даже в его самой неорганизованной форме, относится только к специализи-
рованной группе — пастухам. Оно основано на разделении труда и на 
оседлом земледелии, приносящем регулярные урожаи, со стационарными 
жилищами и деревнями» (Braudel, 1972: 87). В этом плане, горное ското-
водство в Европе весьма отличается от полукочевого и кочевого скотовод-
ства, практиковавшегося на Тибете или Памире. Его отличает то, что когда 
индивиды, общины или группы населения в Европе специализировались на 
скотоводческой деятельности, они никогда не составляли отдельного общест-
ва, а оставались частью оседлого общества, сохраняя тесные социальные 
связи с оседлым земледельческим населением. Они обычно разделяли его 
культуру и его основные ценности и нормы, хотя иногда в слегка измененной 
форме. Как Барфилд (Barneld, 1993: 5) остроумно заметил: «Хейди не явля-
ется историей о швейцарской девушке -кочевнице, хотя каждое лето она 
пасла коров и коз». В этом отношении скотоводы, выпасающие лам в Латин-
ской Америке, не представляют исключения (из последней литературы о 
них см. Orlove, 1977; Flores-Ochoa, 1979; Orlove, 1981; Browman, 1987; Bro-
therston, 1989; Flannery et al, 1989; Browman, 1990). 

В Новом Свете индейцы-арауканцы в пампасах, по-видимому, пред-
ставляли собой скотоводческое общество, пока они не были разбиты в 
ходе кампаний генерала Хулио Рока в 1879—1980 годах. Скотоводство в 
Новом Свете продолжают практиковать навахо (Navaho, Navajos), обра-
тившиеся к этому роду экономической деятельности после восстания ин-
дейцев пуэбло в 1680 году (Underbill 1956: 41-3; Vogt, 1961: 296; Ellis, 1974: 
309—24, 481; см. также Kluckhohn and Leighton, 1962; Downs, 1964a; Ter-
rel, 1970; Iverson, 1981). 

Я по-прежнему отказываюсь считать скотоводами индейцев Великих 
Равнин. Поскольку некоторые ученые критиковали мое мнение, я считаю 
себя обязанным обосновать его подробнее. 



Предисловие ко второму изданию 23 

Многие исследователи согласятся с тем, что важнейшими ха-
рактерными чертами культур индейцев Великих Равнин, имеющими 
отношение к данной дискуссии, являются следующие: 

1. Как и скотоводческие культуры, они развились и функци- 
онировали в засушливой зоне, плохо приспособленной для мотыж-
ного земледелия (Webb, 1931), и в обоих случаях наличие транс-
портных животных облегчало освоение широких территорий. 

2. В отличие от скотоводческих культур Старого Света, куль-
туры индейцев Великих Равнин не имели местных предшественни-
ков. Они не формировались спонтанно и не возникали в результате 
обычной диффузии. Напротив, они выросли из раннего колониа-
лизма. Культуры индейцев Равнин были созданы теми группами 
коренного населения, которые под давлением евро-американцев 
вынуждены были забросить или изменить свою прежнюю экономи-
ческую деятельность, включая мотыжное земледелие и приспосо-
биться к новой географической и физической обстановке (Ewers, 
1955: 152; Wedel, 1961: 284—92). Это приспособление было облег-
чено заимствованием лошадей и огнестрельного оружия. 
3. За исключением собаки, лошадь была единственным одо-
машненным животным у индейцев Равнин; они не разводили овец и 
коз. Однако и лошадей у них было немного, не больше, чем по две 
на одного человека (Barsh, 1990: 104) Более того, племена Равнин не 
ели конину, разве что в редких случаях. Основой их экономики, 
ориентированной на удовлетворение непосредственных жизненных 
потребностей, была охота на бизонов, но весьма отличавшаяся от пе-
шей охоты на крупную дичь и не имевшая аналогов в большинстве 
других охотничьих культур (Murdock, 1968: 13—15). Одним из не-
многих неполных исключений служит охота, практиковавшаяся неко-
торыми группами таежной и тундровой зон Евразии, которые дер-
жали одомашненных оленей преимущественно для транспортных це-
лей или как приманку. В то же время, их хозяйство на протяжении 
многих столетий продолжало основываться преимущественно на добы-
вании пищи. 
4. Хотя лошади не предназначались непосредственно как 
продукт питания для индейцев Равнин, их наличие способствовало 




24 Предисловие ко второму изданию 

 

интенсификации охоты. Кроме того, наличие лошади привнесло некото-
рые элементы скотоводства в их хозяйство, поскольку этих животных 
надо было пасти, обеспечивать кормами и т. п. 

5. Хотя лошадь в культурах индейцев Великих Равнин приобрела 
культурную и социальную ценность, имеющую аналоги в скотоводческих 
культурах, новая социальная стратификация и сопутствующие ей инсти-
туты, такие как милитаризм, не обязательно были связаны именно с заим-
ствованием этого животного (ср. Ewers, 1955). Надо принять во внимание 
также общие исторические условия, возникавшие в этом регионе, вклю-
чая различные стороны воздействия евро-американцев. 

То, как называть индейцев Равнин: конными охотниками или коче-
выми скотоводами, во многом зависит от общей концепции скотоводства. 
Если согласиться с Оливером (Oliver, 1962а: 35), что скотоводство явля-
ется социокультурной системой, образом жизни, то надо будет обратить 
особое внимание на его сходство с верховой охотой индейцев Великих 
Равнин. Точно так же, если следовать Инголду (Ingold, 1986: 167), 
склонному подчеркивать подвижность как основной элемент кочевого 
скотоводства, различие между скотоводством и верховой охотой станет 
практически незаметным. Однако для меня скотоводство представляет 
собой особый тип (или скорее типы) экономики, связанной с про-
изводством пищи, и в этом отношении вполне отличающимся от верхо-
вой охоты. Индейцы Равнин не были типичными охотниками; тем не ме-
нее, они оставались охотниками. Поэтому главное направление эконо-
мики, основанной на присвоении пищи отличалось от скотоводческой 
экономики, основанной на производстве пищи. Соответственно, имеются 
четкие отличия как в характере периодических передвижений верховых 
охотников и скотоводов -кочевников, так и в факторах, определяющих их 
годичный экономический цикл (Oliver, 1962). В основном естественное 
передвижение стад бизонов непредсказуемо (Barsch, 1990: 14, 15), хотя 
иногда индейцы умели направлять их в нужном для успешной охоты на-
правлении. Кроме того, причины, лежавшие в основе сходства отдельных 
культурных элементов в обществах верховых охотников и скотово-
дов-кочевников, также были иногда различными. 



Предисловие ко второму изданию 25 

Например, если индейцы Равнин специально поджигали траву, чтобы облег-
чить охоту на бизонов, то кочевники евразийских степей практиковали этот 
способ не столько в целях охоты, сколько для того, чтобы расширить пастбища 
для домашнего скота. В силу всех этих причин предположение о том, что ин-
дейцев Великих Равнин надо причислять к скотоводам, переоценивает ското-
водческую сторону их экономики. 

Инголд (Ingold, 1986: 167) подозревает, что нежелание ученых признать 
номадизм охотников и собирателей является антропологическим отражением 
довольно распространенного презрения скотоводов к их соседям — охотни-
кам-собирателям. Он даже обвиняет таких ученых в моральной предубежден-
ности. Однако в научной работе всегда лучше полагаться на факты, нежели на 
чувства, которые очень часто обманчивы, и я боюсь, что Инголд в данном слу-
чае борется с ветряными мельницами. Ни я, ни, насколько я знаю, другие со-
временные антропологи не имеют каких-либо предубеждений против охотни-
ков-собирателей; более того, Инголд не приводит никаких доказательств, ут-
верждая, что скотоводы презирают охотников, или, по крайней мере, что они 
презирают их сильнее, чем оседлые земледельцы. Робертшоу (Robertshaw, 
1989: 211) правильно отмечает, что презрительное отношение скотоводов к 
охоте могло иногда намеренно демонстрироваться ученым-этнографам их ин-
форматорами. В любом случае ситуация в Восточной Африке не является уни-
версальной. Но даже там презрение к охоте гораздо больше связано с соци-
альными факторами, чем с отличиями в формах занятости. В евразийских сте-
пях, так же как на Ближнем и Среднем Востоке, скотоводы всегда высоко це-
нили охоту. 

Последние исследования, особенно по Леванту и соседним с ним терри-
ториям, ареалам, а также некоторым другим регионам, продвинули наше зна-
ние о начальных этапах доместикации животных и земледелия, первобытных 
формах экстенсивного скотоводства и распространения скотоводства по ойку-
мене (см., например, Шнирельман, 1980; Clutton-Brock, 1981, 1981а; Gau-
thier-Pikers and Dagg, 1981; Rowton, 1981; Clutton-Brock and Grigson, 1983, 



26 Предисловие ко второму изданию 



1984; Gilbert, 1983; Grigson and Clutton-Brock, 1984; Mason, 1984; Rindos, 
1984; Clutton-Brock, 1987; Rosen, 1988; Russel, 1988; Browman, 1989; Clut-
ton-Brock, 1989a; Helmer, 1989; Шнирельман, 1989; Zagarell, 1989; Gauthier, 
1990; Hemmer, 1990; Помишин, 1990; Zarins, 1990; Cribb, 1991; Bar-Yosef and 
Khazanov, 1992). Очевидно, в биологическом и культурном отношении про-
цесс одомашнивания животных включал следующие стадии: выбор видов, под-
ходящих для доместикации, поимку индивидуальных животных, их дальней-
шую изоляцию, приручение, поведенческий контроль, контролируемое раз-
множение (морфологические изменения), диффузию (перемещение животных 
в новые природные районы и их адаптацию к новому окружению (включая 
гибридизацию). 

Недавние исследования по доисторическому Леванту подтверждают мой 
вывод о том, что животноводство там развилось не из охоты и что процесс 
одомашнивания был инициирован и проводился не охотниками, а в основном 
ранними земледельцами (Helmer, 1989). Растет количество свидетельств о 
том, что доместикация растений предшествовала одомашниванию животных. 
Первобытные охотники-собиратели, так же как их исторические собратья, 
способны были приручить многих животных. Из этнографических данных 
известно, что им нравилось держать различных млекопитающих, птиц и даже 
рептилий как ручных животных. Прирученные животные обычно держались 
д^ развлечения, а иногда и для практического использования. Однако во мно-
гих важных отношениях приручение очень отличается от доместикации. По-
следнее предполагает регулярное размножение домашних животных и, в ко-
нечном счете, изменяет их генотип благодаря естественной и, особенно, ис-
кусственной селекции. 

Одомашнивание требовало, по крайней мере, три предпосылки:(1) хоро-
шее знание поведения животных, предназначавшихся для одомашнивания; (2) 
относительно оседлый образ жизни; (3) наличие избытка сельскохозяйственных 
или растительных продуктов, который мог быть использован в качестве корма. 
Охотники, особенно специализированные определ.нно отвечали первому ус-
ловию, но, как правило, не второму и третьему. Тем не менее я не могу полно-
стью 



Предисловие ко второму изданию 27 

исключить возможность того, что в некоторых случаях доместикация жи-
вотных происходила в общинах, практиковавших интенсивное собира-
тельство диких растений и последующее хранение их запасов наряду со 
специализированной охотой, с использованием различных ловушек, заго-
нов и т. п. Например, некоторые ученые настаивают на том, что одомаш-
нивание животных, принадлежащих к семейству камелидов (Camelidae) в 
Южной Америке предшествовало возникновению земледелия (Browman, 
1989; McGreevy, 1989). 

С другой стороны, этнографические и исторические данные свиде-
тельствуют в пользу более правдоподобной ' гипотезы, что охотники могли 
переходить к скотоводству, заимствуя уже одомашненных животных. Ме-
нее ясно, было ли достаточно заимствовать только «идею одомашнивания», 
хотя некоторые ученые считают это вполне вероятным. Так, многие пола-
гают, что скотоводство было самой ранней формой производящей эконо-
мики в Сахаре и что одомашнивание крупного рогатого скота было там 
локальным явлением, достижением эпипалеолитических групп, которые не 
практиковали земледелие (см. например, Muzzolini, 1983; Banks, 1984; 
Holl, 1989; Clutton-Brock, 1989). Все же едва ли стоит переоценивать воз-
можность заимствования охотниками одомашненных животных и, особенно, 
идеи доместикации. При всех обстоятельствах, это не могло быть главным 
путем распространения скотоводства. В этом отношении примечательны 
этнографические материалы. Они свидетельствуют о том, что охотники 
наиболее охотно заимствовали таких животных как собаки, лошади, се-
верные олени и даже верблюды, которых они использовали в качестве 
манков на охоте, либо транспортного средства, т. е. лишь для того, чтобы 
повысить эффективность их традиционного присваивающего хозяйства 
(Шнирельман, 1980: 216—217). 

Еще менее вероятной представляется возможность того, что кочевое 
скотоводство в чистом виде существовало уже в доисторические времена. 
Несмотря на все более совершенные методы археологического исследо-
вания, в большинстве случаев мы все еще не можем с уверенностью отли-
чать сезонные стоянки, оставленные кочевниками или полукочевниками, 
от тех, которые при- 



28 Предисловие ко второму изданию 

надлежали группам, практиковавшим отгонно-пастбишное скотоводство, 
в котором только часть населения более или менее специализировалась 
на скотоводческой деятельности. Более того, всегда есть риск, что архео-
логические данные об отдельном сегменте общества могут быть ошибоч-
но распространены на таксономические подразделения более высокого 
уровня, особенно если этому сегменту присущи некоторые культурные 
особенности. 

Этнографические материалы могут служить в качестве параллелей и 
сравнительных данных в наших моделях первобытного прошлого, но вряд 
ли они могут служить в качестве прямых аналогий для археологических 
реконструкций. Исследователи доисторического периода часто предпо-
читают использовать современные данные, например, этнографические 
аналоги вместо исторических данных. Учитывая разнообразие форм ско-
товодства, существовавших даже в пределах одних и тех же экологиче-
ских зон, использование этнографических аналогов требует особой осто-
рожности применительно к Ближнему и Среднему Востоку, и, как я по-
дозреваю, также к Африке, южнее Сахары. Например, Шерратт (Sherratt, 
1981, 1983) представил серьезные аргументы в поддержку своей гипотезы 
о том, что вторичная продукция от овец, коз и крупного рогатого скота, 
включая молоко, шерсть, тягу и грузовой транспорт, начала интенсивно 
использоваться только в V и IV тысячелетиях до н. э. Вполне возможно, 
что только после этого скотоводство начало приобретать сходство, при 
этом далеко неполное, с формами, известными в истории или исполь-
зуемыми в наших этнографических аналогах. 

Все эти различия можно игнорировать, если согласиться с мнением 
археолога Крибба (Cribb, 1991: 16) о том, что «поиск полностью кочевого 
общества следует прекратить, а вместо этого принять иной подход, ко-
торый признает, что существуют лишь тенденции к номадизму, прояв-
ляющиеся в различной степени в целом ряде обществ и групп населения». 
Однако не следует забывать, что игнорирование проблемы не означает ее 
решения. 

Я по-прежнему полагаю, что для возникновения кочевого скотовод-
ства с широким использованием для верховой езды лошадей и верблюдов 
должны были иметься особые предпосылки 



Предисловие ко второму изданию 29 

и причины, а также длительный период времени для вызревания и разви-
тия. Чисто кочевое скотоводство в евразийских степях появилось поздно и 
еще позднее — на Ближнем Востоке (см. Zarins, 1989). Примечательно, 
что ни шумерский, ни аккадский языки не имели эквивалента понятию 
«номад», поскольку в то время скотоводство было гораздо менее специа-
лизированным и существовало много племен или групп как с кочевым, 
так и оседлым сегментами (Rowton, 1981: 28). Нельзя исключить, что ло-
шадь и, возможно, даже верблюд стали использоваться для верховой езды 
раньше, чем это предполагалось еще недавно (Anthony and Brown, 1991). 
Однако широкое распространение эта практика получила гораздо позже. 
До сих пор нет бесспорных свидетельств того, что регулярная верховая 
езда предшествовала колесному транспорту. 

Новые данные о возникновении и распространении скотоводства в 
Африке обобщены Смитом (Smith, 1992; см. также Webster, 1979; Spear, 
1981; Ehret and Posnansky, 1982; Clark and Brandt, 1984; Robertshaw, 1989; 
Maggs and Whitelaw, 1991; Sadr, 1991). Тем не менее многие важные во-
просы все еще остаются спорными. Один из них заключается в том, был 
ли одомашненный крупный рогатый скот, как и мелкий, заимствован в 
Северной Африке и Сахаре с Ближнего Востока или же он был одомаш-
нен на месте, после того как концепция одомашнивания распространи-
лась в регионе. Другой важный вопрос — имел ли место в Сахаре, и еще 
больше, в некоторых других регионах Африки прямой переход от охоты 
к скотоводству. Третий, также еще не решенный вопрос — как широко 
одомашненные животные и скотоводческая практика были распростра-
нены в Африке еще до появления там земледелия. Argumentum ex 
silcntio*, определенно, не является лучшим доказательством. Так, Ро-
бертшоу и Колле (Robertshaw and Collet, 1983) выдвинули гипотезу, что 
население эпохи неолита в Восточной Африке на самом деле практико-
вало смешанный тип экономики, а отсутствие семян от культивирован-
ных растений в их поселениях могло быть вызвано рядом факторов. 
Миграция 

 

* Довод, почерпнутый из умолчания (лат.). 



30 Предисловие ко второму изданию 



земледельцев эпохи раннего железа (200—300 гг. и. э.) предоставила ското-
водам первую возможность получать зерно, не выращивая его самим, и таким 
образом, около 500 года н. э. их экономика стала более специализированной 
(ср., однако, Marshall, 1990). Однако возникновение подлинного скотоводства 
в Южной Африке, по всей видимости, относится к еще более позднему вре-
мени (Denbow, 1986). 

Одной из насущных проблем, которой в силу ряда причин не было уделе-
но подобающего ей внимания в первом издании этой книги, является про-
блема неустойчивого положения кочевых скотоводов и мобильных ското-
водов в целом, в современном мире. За последние десятилетия на эту тему 
опубликовано много ценных исследований и материалов (см. например, 
Salzman, 1980; Galaty, Aranson, Salzman, Chouinard, 1981; Raikes, 1981; Salz-
man, 1982; Sanford, 1983; Simpson and Evangelou, 1984; Bovin and Manger, 
1990; Galaty and Johnson, 1990; Galaty and Bonte, 1991; см. также многочис-
ленные публикации Института проблем развития, Университета Сассэкс 
(University of Sussex), Скандинавского Института африканских исследова-
ний и многих других). Это значительно облегчает мою попытку дать 
краткий и весьма импрессионистский обзор проблемы. В самом общем виде 
можно сказать, что современное, более чем плачевное положение экстенсив-
ных скотоводов связано с их изменяющимися отношениями с внешним ми-
ром. В этом отношении, их прошлое было уникальным, их настоящее — не-
надежно, их будущее — сомнительно. Имеется достаточно большое количе-
ство людей, утверждающих, нередкое одобрением, что у них вообще нет бу-
дущего. В прошлом, подвижные скотоводы во многих регионах имели опре-
деленные военные и социальные преимущества во взаимоотношениях с их 
оседлыми соседями. Эти преимущества часто позволяли им преодолевать 
недостатки их специализированной, но ориентированной на удовлетворение 
насущных жизненных потребностей экономики, используя внеэкономические 
методы, переводя эти взаимоотношения из сугубо экономической плоскости в 
политическую. Иначе говоря, их 



Предисловие ко второму изданию 31 

военное превосходство и неразвитость общественного разделения труда 
оборачивались рычагом их политического могущества. Это было осо-
бенно характерно для кочевников евразийских степей, а также Ближнего 
и Среднего Востока, у которых каждый взрослый мужчина был воином и 
большинство были воинами-всадниками. 

Упадок скотоводческих обществ начался на заре Нового времени, 
когда оседлые жители усовершенствовали и военное дело! Парусники и 
затем, пароходы были более эффективным средством передвижения, чем 
караваны; а регулярные армии оседлых государств увеличили использо-
вание огнестрельного оружия и его точность на дальнем расстоянии и 
стали более сильными, чем иррегулярная конница кочевников (см. Head-
rick, 1981). Континентальные империи: Россия, Китай и Османская Тур-
ция одними из первых вторглись на территории мобильных скотоводов. 
Другие последовали за ними. Эти изменения проявились в некоторых 
частях света раньше, чем в других, но, в конечном счете, процесс во всем 
мире пошел по одному и тому же пути. Сначала скотоводы потеряли свое 
былое военное преимущество, затем свою политическую независимость, 
после чего они были вынуждены приспособиться «к силам, находившим-
ся вне их контроля, включая экономику модернизированного или модер-
низирующегося оседлого мира. Увеличивающаяся зависимость от коло-
ниальных держав, национальных правительств и внешнего мира в целом, 
оставшихся чуждой силой для большинства скотоводов, имела для них не-
сколько отрицательных последствий. Она сократила размер территории, 
занятой ими, подорвала их экономику, основанную на удовлетворении не-
посредственных потребностей, и нарушила стабильность их обществ. 

Во многих странах вторжение земледельцев в скотоводческие ареа-
лы происходило за счет экспансии аграрного населения и намеренной 
антискотоводческой политики колониальных держав и национальных 
правительств. Например, в Центральной Азии, задолго до большинства 
революций Российское правительство изымало летние пастбища казахов 
и иногда даже их зимние стоянки (Demko, 1969), заселяя их сначала ка-
заками, а затем русскими крестьянами-переселенцами. Около полу-
тора миллионов 



32 Предисловие ко второму изданию 

новых колонистов из европейской части России мигрировали в Казахстан, и в конце 
XIX 
и начале XX столетий (Дахшлейгер, 1965: 51) казахские скотово-
ды-кочевники постепенно были вытеснены в аридные зоны Центрального 
и Южного Казахстана. Позднее так называемая «кампания освоения це-
лины» 50-х годов, целью которой было превращение огромных про-
странств Северного Казахстана в центр по производству пшеницы, по-
влекла за собой переселение в страну еще от 1,5 до 2 миллионов новых 
мигрантов из европейской части СССР. Во время этой кампании ското-
водческие хозяйства были закрыты, а большинство занятых в них казахов 
не были допущены к зерновому производству. 

Сходные процессы происходили и за пределами Центральной Азии. 
В южной Монголии китайская крестьянская колонизация оттеснила ко-
чевников на маргинальные земли и даже превратила их в этническое 
меньшинство в их некогда родной стране (Lattimore, 1940). 

В Южной Африке, Свазиленде, Лесото, Ботсване и Зимбабве коло-
ниальное правление не только ограничило количество земель, использо-
вавшихся коренными скотоводами, но даже наложило ограничения на 
их передвижения (Silitshena, 1990; Smith, 1992: 218 ff.). В Кении маасаи и 
другие скотоводы потеряли значительную часть своих пастбищ во время и 
после колониального периода. Потери произошли, прежде всего, за счет 
миграции белых поселенцев, а затем, постепенной экспансии коренных 
земледельцев на земли маасаев, а также в результате создания природных 
заповедников (Hjort af Ornas, 1990: 97; ср. Bernus, 1990: 167 ff.; Bovin, 
1990 о зоне Сахеля; или Loiske, 1990: 82—83 о Танзании; обобщающие 
данные о ситуации в Африке см. в Galaty and Bonte, 1991a). 

Подобная политика проводилась также многими правительствами в 
странах Ближнего и Среднего Востока. Например, в Иране закон о зе-
мельной реформе 1962—63 годов сделал неосвоенные земли, включая 
пастбища, собственностью государства (Beck, 1986: 157, 251; 
Black-Michaud, 1986: 209—10; Bradburd, 1990: 21). В Сирии, в 1958 году, 
правительство объявило все неосвоенные степные и пустынные земли 
общественной собственностью и стре- 



Предисловие ко второму изданию 33 

милось внедрить земледелие в области, занятые скотоводами 
(Bahhady, 1981: 260—1; Lewis, 1987: 186; Shoup, 1990: 198). 

В другой части света, в Скандинавской Арктике и Сибири, мно-
гие пастбища, использовавшиеся оленеводами, были потеряны из-за 
внедрения северного земледелия и особенно развития гидроэнергетики 
и добывающих отраслей промышленности (Paine, 1982; Савоскул и 
Карлов, 1988: 166—8; Morris, 1990: 198—202; Beach, 1990: 261—2; 
Beach, Anderson and Aikio, 1992: 60; Forsyth, 1992: 402—3). Положение 
оленеводов в России намного трагичнее, чем это иногда представля-
ется, несмотря на заявления, что индустриализация Российского Севе-
ра не представляла опасности для их скотоводческой практики и что 
государственные оленеводческие хозяйства заслуживают всяческих 
похвал (Beach, 1990: 293). На самом деле, ситуация была прямо про-
тивоположной, и в настоящий момент не только оленеводство, но даже 
практикующие его этнические группы находятся в большой опасности. 
Коренные народы Российского Севера стали дискриминируемыми и 
бессильными группами населения, утратившими контроль над собст-
венными судьбами. Продолжительность жизни коренного населения 
Сибири к настоящему времени не превышает 43 года. Это на 18—20 
лет меньше, чем в среднем по России, и на 29 лет меньше, чем про-
должительность жизни у эскимосов Канады и Аляски. В Советском 
Союзе индустриальное развитие Севера и политика Советского прави-
тельства в отношении коренного населения этого региона привели к 
очень негативным последствиям для экологии региона и разрушению 
традиционных способов существования. Охота и рыболовство нахо-
дятся в упадке, а популяция северных оленей (1 800 800 голов) явля-
ется рекордно низкой для двадцатого века (Пика и Прохоров, 1988: 
78,80). 

Вследствие индустриального развития северные пастбища 
уменьшились на 20 миллионов гектаров. Это оставило 100 000 север-
ных оленей без пастбищ. В Магаданской области число оленей умень-
шилось с 1 000 000 в начале 70-х годов до 600 000 в конце 80-х годов. 
В Ханты-Мансийском автономном округе количество оленей сокра-
тилось с 71 000 в 1930 году до 52 000 к 1982 году, и количество их 
продолжает снижаться (Соколова, 1990: 158). 



34 Предисловие ко второму изданию 



Значительная часть пастбищ на полуострове Таймыр была буквально со-
жжена ядовитыми газами и кислотными дождями — побочными продук-
тами промышленности Норильска. К тому же, газопровод Моссо-
яха—Норильск перерезал миграционные пути диких оленей, вынудив их 
конкурировать за одни и те же пастбища с домашними оленями. Металли-
ческие и капроновые ограждения, установленные в тундре в 80-е годы, 
привели к перевыпасу и дальнейшей деградации пастбищ (Тарасов, 1993: 
6). Еще до начала добычи газа на полуострове Ямал пастбища уже были 
изувечены колесами и гусеницами тяжелой техники. Каждое пробное бу-
рение нефтяных скважин оставляет от 4 до 9 гектаров отравленной земли. 
Ожидается, что к 2000 году пастбищные угодья на Ямале сократятся, как 
минимум, вдвое (Leibzon, 1992: 4). 

Советский режим стремился проводить на Севере политику насильст-
венной седентаризации (перехода на оседлость), а в организационном от-
ношении использовать для коренных систем жизнеобеспечения, основан-
ных на удовлетворении непосредственных потребностей, совхоз-
но-колхозную модель, как она сложилась в земледелии и скотоводстве. 
Правительство приказало коренным жителям осесть в крупные поселения, 
где они составляли презираемое и дискриминируемое меньшинство среди 
русского населения. Значительная часть коренного населения оказалась 
безработной, в лучшем случае, стала неквалифицированной, занятой тя-
желым физическим трудом рабочей силой. К концу 50-х годов более чем 
70 процентов коренного населения на Российском Севере еще занимались 
оленеводством, охотой и рыболовством; к концу 80-х годов в эти отрасли 
были вовлечены только 43 процента коренных жителей. Менее чем 10 
процентов коренного населения продолжали кочевой образ жизни; боль-
шинство из них были пастухами, вынужденными многие месяцы в го-
ду проводить со стадами, вдали от своих семей (Пика и Прохоров, 1988: 
77). К тому же, навязанная государством практика посылать детей ко-
ренных жителей в отдаленные школы-интернаты, против воли их родите-
лей, привела к их аккультурации и отчуждению от родного языка, этниче-
ских культур и традиционных занятий. 



Предисловие, ко второму изданию 35 

 

Катастрофическое уменьшение поголовья оленей, люмпенизация и 
массовая безработица среди коренного населения Российского Севера 
разрушили их традиционные образ жизни, систему ценностей и питания и 
обернулись тяжелыми последствиями для их здоровья, бедностью, рас-
пространением алкоголизма и высоким уровнем самоубийств. Другим ре-
зультатом стала неспособностью многих из них создать семью: они обре-
чены на одиночество. Несколько лет назад Российское правительство 
впервые признало, что северные скотоводы находятся в катастрофической 
ситуации. Однако представляется, что до сих пор желание изменить 
что-либо к лучшему остается чисто декларативным. Несмотря на много-
численные конференции и другие подобные мероприятия отчасти пропа-
гандистского характера, не заметно серьезного желания обратить внима-
ние на реальные проблемы. Некоторые эксперты утверждают, что денег, 
потраченных на всю эту шумиху, было бы достаточно, чтобы обеспечить 
аборигенов Севера пристойным жильем и утварью. Между тем ситуация 
продолжает ухудшаться. Летом 1993 года у скотоводов Таймыра в течение 
полутора месяцев не было даже хлеба, чтобы накормить своих детей (Та-
расов, 1993: 6). 

Экстенсивное и подвижное скотоводство не может выжить в наши дни 
в своем традиционном виде. Поэтому определенная модернизация его не-
избежна. Термин «модернизация» сейчас немоден и заменен расплывча-
тыми эвфемизмами типа «развитие» или «изменение» только потому, что в 
50-е и 60-е годы некоторые приверженцы модернизации придерживались 
теории «конвергенции» и полагали, или надеялись, что все современные 
общественно-экономические системы будут иметь сходные ин-
ституциональные черты. По их мнению, это должно было неизбежно при-
вести к установлению либеральной демократии. Теперь многие теоретики 
полагают, что стремление представить западную модель со-
цио-политического развития в качестве универсальной было ошибочным. 
Однако я все еще считаю, что термин здесь ни при чем, если не вкладывать 
в него конкретного идеологического смысла. В то же время многочислен-
ные неудачи и ошибки в процессе модернизации привели нас к пониманию 
того, 



36 Предисловие ко второму изданию 

что он включает в себя глубокую трансформацию существующих 
социальных, экономических и культурных институтов, которые могут 
облегчить или затормозить этот процесс. Недавние провалы в попыт-
ках модернизации во многих странах «третьего мира» доказали, что 
этот процесс сопряжен со многими трудностями, особенно, если осо-
бые пути и модели модернизации навязываются извне. Очевидно, что 
разрушение и вытеснение традиционных форм социальной и эконо-
мической организации не обязательно гарантируют развитие нового 
устойчивого строя. Напротив, часто это ведет к дезорганизации и хао-
су (Eisenstadt, 1973, 1983). 

Модернизация все еще остается чуждой концепцией для большин-
ства кочевников и подвижных скотоводов на Ближнем и Среднем 
Востоке, в Центральной и Внутренней Азии, Африке и некоторых 
других регионах, несмотря на то, что прямые и намеренные 
попытки модернизации в форме государственного планирования и 
различных программ развития очень часть направлены именно на 
скотоводов. Ясно, что когда модернизация понимается преимущест-
венно как постоянные технологические инновации и экономический 
рост — эта концепция остается неприменимой к подвижным ското-
водам до тех пор, пока они не станут специализированной, 
но интегрированной частью современного общества, имеющей свою 
долю в широком распределении его благ. Эта проблема в настоящий 
момент не является чисто научной; как все проблемы, связанные с 
развитием, она стала важной политической, экономической, 
экологической и гуманитарной проблемой. Не только антропологи, 
но и социологи, экономисты, эксперты в области развития, политики, 
международные организации и государственные учреждения, а также 
многие другие, вовлечены в ее решение, но зачастую с разрушающими 
последствиями для самих скотоводов (Khazanov, 1990; 1990а). 

Экономический аспект проблемы состоит в следующем. Эко-
логические, экономические и социальные основания традиционного 
мобильного скотоводства делают его неспособным к долговременному 
стабильному экономическому росту, основанному на уве-личении 
продуктивности. В прошлом скотоводческая экономика никогда не 
была ориентирована на получение постоянной прибы- 



Предисловие ко второму изданию 37 

 

ли или на целенаправленное удовлетворение требований рынка. Напро-
тив, она была ориентирована на удовлетворение насущных жизненных по-
требностей, хотя при этом едва ли когда-либо была самодостаточной. Однако в 
настоящее время скотоводы все больше, вовлекаются в региональные или ме-
ждународные системы, основанные на монетарной экономике и увеличении 
производства, приносящего прибыль. 

Экономики, ориентированные на непосредственное жизнеобеспечение, 
даже специализированные, легко перенапрягаются, когда они становятся за-
висимыми от рыночных трансакций и вынуждены производить в соответствии 
с законами современной рыночной экономики, направленной на получение 
прибыли. Они попадают в стрессовое состояние потому, что их традиционные 
производственные технологии не соответствуют требованиям рыночной эко-
номики. Стресс становится еще сильнее, если технологии простого воспроиз-
водства, подвергаясь некоторой модернизации, одновременно продолжают 
функционировать в рамках традиционных форм социальной организации и 
землевладения. Традиционным экономикам трудно не только конкурировать, 
но даже адаптироваться к современной экономике. Поэтому продолжать вести 
традиционное подвижное скотоводческое хозяйство в современном экономи-
ческом климате становится все более трудным делом. Скотоводы должны либо 
модернизировать свою экономику, либо сделать ее еще более специализиро-
ванной, но в соответствии с требованиями коммерческого производства, или, 
напротив, сделать ее более диверсифицированной, дополнив иными формами 
современной экономической деятельности. В противном случае они сталкива-
ются с риском дальнейшей маргинализации и инкапсуляции (как бедуины 
Египта; см. Hobbs, 1989) или становятся приманкой для романтиков и тури-
стов, для которых якобы вечные и неменяющиеся скотоводы представляют 
собой «других», коллекцию живого музея (см., например, Lavie, 1990 о бедуи-
нах мзейна Южного Синая во время израильской оккупации). В этих условиях 
социальные последствия могут быть деструктивными. 

Между тем подвижное скотоводство в его традиционных, тем более чисто 
кочевых формах, как оно существовало в течение 



38 Предисловие, ко второму изданию 

 

нескольких тысячелетии, и остатки которого некоторые из нас могут 
наблюдать в наших полевых исследованиях, если еще окончательно не 
мертво, то умирает. Оно умирает, потому что оно оказалось несовместимым 
с современным индустриальным обществом. Так же как традиционные об-
щества все больше и больше трансформируются в модернизированные или 
модернизирующиеся общества, или все сильнее вовлекаются в их орбиту, 
традиционные скотоводческие общества все больше трансформируются в 
общества различного типа. Я не вижу каких-либо устойчивых тенденций, 
способных сильно затормозить этот процесс и тем более повернуть его 
вспять, хотя по экономическим и социальным причинам радикальный пере-
ход от одного образа жизни к другому всегда очень болезнен и, нередко, не 
очень успешен. 

Как же следует подойти к проблеме традиционных мобильных скотово-
дов в нашем «Смелом Новом Мире», и какая модель модернизации явля-
ется наиболее приемлемой для них? На мой взгляд, сама формулировка 
проблемы в таких терминах является ошибочной. Прежде чем внедрять лю-
бую политику развития, необходимы, по крайней мере, диалог и переговоры 
с населением, которому различные организации стремятся помочь. Следует 
спросить, не что делать со скотоводами, а что сами скотоводы хотят и 
должны делать, чтобы приспособиться к неизбежным последствиям про-
цесса модернизации. Только в такой последовательности можно понять, как 
помочь скотоводам в этом очень болезненном процессе. Однако правитель-
ства и международные агентства часто действуют по-другому; они предпо-
читают говорить и решать сами, а не делегируют решения непосредствен-
ным участникам процесса развития. Правда, иногда организовать местное 
участие далеко не просто. И все же, логика тех, кто принимает решения за 
скотоводов, даже если они не связаны с особыми политическими интереса-
ми, остается неизменной и основана на двух утверждениях. Первое — в 
нашем индустриальном обществе (следует ли уже называть его, как это не-
которые делают, постиндустриальным?) подвижные скотоводы просто уже 
не могут больше сохранять свой традиционный образ жизни и свою тради-
ционную, направленную на обеспечение непосредственных жиз- 



Предисловие ко второму изданию 39 

 

ненных потребностей экономику, и должны приспосабливаться к импе-
ративам современного мира. Второе — сами скотоводы неспособны разрабо-
тать эффективные стратегии приспособления; поэтому они нуждаются в па-
тернализме и руководстве. Первое утверждение представляется мне пра-
вильным, второе — ошибочным. 

До сих пор были предложены и прошли испытание на практике два ос-
новных решения проблемы традиционных скотоводов. Во многих случаях 
результаты оказались разочаровывающими. Первое из них, большинство 
сторонников которого бьии экспертами из стран Запада, имело своей целью 
трансформацию традиционных скотоводов в коммерческих производителей 
скота или даже владельцев ранчо капиталистического типа. Однако, за не-
многими и неполными исключениями, различные схемы и проекты ско-
товодческих ранчо оказались неподходящими во многих пустынных и полу-
пустынных зонах и в силу очевидного несоответствия природным условиям. 
Выпадение осадков здесь часто непредсказуемо, большинство пастбищ явля-
ются сезонными, их продуктивность низка и сильно меняется от года к году. 
Оптимальное использование их кормовых ресурсов скотоводами требует 
свободы их передвижения со стадами на обширной территории. 

Неудивительно, что политика поощрения приватизации пастбищных зе-
мель или закрепление их за определенными группами, как, например, по-
пытки внедрить систему ранчо, предпринятые в некоторых африканских 
странах, в лучшем случае, имела очень незначительный успех (Raikes, 1981; 
Sandford, 1983; Simpson and Evangelou, 1984). Так, в Кении, приватизация 
больших территорий, ранее принадлежащих маасаи, с целью создания на них 
«прогрессивных» ранчо, производящих говядину, в соответствии с провоз-
глашенным принципом капиталистического развития национальной эконо-
мики, была приостановлена. Выяснилось, что не имеется достаточных зе-
мельных ресурсов для ее осуществления. Эта практика на самом деле снижа-
ла возможность использования всех земель маасаи в целом для нужд ското-
водства. На смену пришла политика создания и предоставления земли груп-
повым ранчо, т. е. объединениям, состоящим из нескольких семей и опери-
рующим как коммерческие предприятия. Однако эта политика противоре- 



40 Предисловие ко второму изданию 

чит традиционному сезонному использованию пастбищ. Одновременно 
она поставила многих скотоводов в ущемленное положение и усилила 
социальную напряженность. Многие маасаи становились свидетелями 
того, как общие пастбища присваивались их более успешными сопле-
менниками или даже людьми со стороны. Процесс превращения «паст-
бищ» в «землю» не только подрывает традиционный образ жизни маасаи; 
он также становится настоящей угрозой коллективному существованию 
(Galaty, 1980: 161; Evangelou, 1984; Halderman, 1987; Bennett, 1988: 49; 
Graham, 1988; Bekure and Pasha, 1990; Hjort af Ornas, 1990: 98; Galaty, 
1992; 26 Little, 1992). 

Другая проблема состоит в том, что администраторы и специалисты, 
ответственные за планирование, пытаясь превратить традиционных ско-
товодов в коммерческих производителей, не учитывали, что производст-
во обусловлено не только экономическими, но также социальными и 
культурными факторами. Поэтому они игнорировали особенности соци-
альной организации и землевладения традиционных скотоводов, и в ча-
стности, их мнение о том, что земля не имеет рыночной стоимости и не 
представляет собой частную собственность. 

В конечном счете многие проекты по скотоводству в 60-е и 70-е 
годы испытывали влияние западной экономической теории и предпола-
гали, что соответствующие экономике-технологические внедрения авто-
матически принесут желаемые экономические результаты. Однако мно-
гие скотоводческие группы, особенно в Африке, неохотно производят 
для рынка, поскольку скот для них — не только средство существования, 
но также форма богатства, социальный капитал, источник престижа и 
уважения, связанный с особыми культурными ценностями. Кроме того, 
эти проекты подразумевали, что цены на скот обеспечат стимул для раз-
вития скотоводства на коммерческой основе. Но национальные прави-
тельства, устанавливавшие цены для производителей и потребителей на 
животных и продукцию животноводства, часто предпочитали держать их 
на искусственно заниженном уровне, чтобы угодить растущему город-
скому населению (Raikes, 1981: 189; Bennett 1988- 



Предисловие ко второму изданию 41

 

Система неогороженных ранчо, развившаяся в западной части Север-
ной Америки в последней четверти XIX и первой половине XX столетий, а 
также в ряде других стран, как, например, Аргентине или Австралии, изна-
чально во многом отличалась от традиционной скотоводческой экономики. 
Прежде всего, она отличалась совсем иным характером земельной собст-
венности и тем, что она функционировала в рамках капиталистической, 
ориентированной на получение прибыли экономики (Atherton, 1961; Frantz 
and Choate, 1955; Gilles, 1987). С самого начала скот производился для про-
дажи. В отличие от Среднего Востока, Центральной Азии и Африки, в Аме-
рике не было периода, когда скотоводческое производство было бы ориен-
тировано на удовлетворение непосредственных жизненных потребностей. 
«...Североамериканские скотоводы, несмотря на их романтические тради-
ции, изначально были бизнесменами» (Bennett, 1985: 90). Все это позволило 
системе неогороженных ранчо быстро превратиться в интенсивную систему 
производства с орошаемыми пастбищами, передовым техническим обеспе-
чением, выращиванием кормовых культур, племенным скотом, загражде-
ниями и т. д. 

Эти принципиальные различия делают невозможным превращение 
традиционных скотоводов во владельцев капиталистических ранчо без рез-
кого изменения их социальной организации, разрушения их общинных форм 
землевладения, лишения большого числа скотоводов свободного доступа к 
пастбищам и роста их экономической и социальной дифференциации. Во 
многих таких случаях социальная цена может быть очень высокой. Нега-
тивные последствия приватизации земли наиболее очевидны, когда участие 
в этом процессе и дивиденды от него несбалансированны и непропорцио-
нальны, и когда число людей, теряющих право на владение землей и выну-
жденных переселяться в другие места, значительно возрастает. Механизмы, 
которые должны смягчить ущерб от потери земли, во многих случаях от-
сутствуют или слишком слабы. Так как другие секторы экономики во мно-
гих развивающихся странах обычно не в состоянии обеспечить этих людей 
работой и возможностями приспособиться к изменившейся ситуации, они 
зачастую обречены на то, чтобы пополнить ряды безра- 



42 Предисловие ко второму изданию 



ботных или люмпенов (см., например, Bovin, 1990: 37—8, 43 о Сахеле; 
Salin, 1990: 74 о Судане; Worby, 1981: 161 о Ботсване). Кроме того, у 
традиционных скотоводов, как правило, отсутствуют опыт и необходи-
мый капитал для создания хозяйств типа ранчо, ориентированных на 
производство для рынка. Так, в Турции не скотоводы, а оседлые биз-
несмены и предприниматели с опытом менеджмента создали коммерче-
ские скотоводческие предприятия. Они арендуют пастбища, организуют 
перевозки и доставку скота, мяса и молочных продуктов на рынок. 
Скотоводов юрюков они, в лучшем случае, нанимают пастухами, но 
даже это происходит далеко не всегда, так как предприниматели часто 
предпочитают брать на работу деревенских жителей (Bates, 1980: 125 
сл.; ср. Bovin, 1990: 48—50 о ситуации в Сахеле; или Little, 1985: 145 сл., 
о ситуации в Кении). Переход земельной собственности, иногда в слегка 
замаскированной форме, в руки лиц, которые не являются непосредст-
венными производителями-скотоводами и даже проживают в других 
местах, также становится все более распространенным явлением в не-
которых частях бывшего Советского Союза и Монголии (о последней 
см. Mearns, 1993). 

Второй принципиальной альтернативой традиционному под-
вижному скотоводству является переход на оседлость (седента-
ри-зация), иногда сопровождающийся коллективизацией. Многие пра-
вительства и их эксперты, особенно из стран коммунистического и 
«третьего» мира, до сих пор поощряют этот подход. В самом лучшем 
случае, они рассматривают скотоводство как устаревший и не-
прибыльный вид экономики; в худшем варианте, они считают его пре-
пятствием на пути прогресса. (Некоторые российские ученые до сих пор 
видят в кочевом скотоводстве эволюционный тупик; см., например, 
Шнирельман, 1986: 244; Крадин, 1992: 191.) Нередко это мнение осно-
вано на политических расчетах — желании навязать скотоводам власть 
центрального правительства или усилить ею контроль над ними. В то 
время как колониальные власти зачастую удовлетворялись поддержа-
нием порядка и сбором налогов, национальные правительства были 
заинтересованы в установлении прямого контроля над скотоводами. В 
1973 году, когда зона Сахеля была поражена жестокой засухой и многие 
скотоводы потеряли свои 



Предисловие ко второму изданию 43

 

скот и не могли продолжать свои традиционные перекочевки, Эбрахим 
Конате, секретарь Постоянной межгосударственной комиссии по контролю 
над засухой, с цинической откровенностью выразил свое удовлетворение 
сложившейся ситуацией: «Мы должны дисциплинировать этих людей и 
контролировать их пастбища и передвижения. Их свобода слишком дорого 
обходится нам. Их бедствие предоставило нам удобный случай» (Marnham, 
1979: 9). 

Примером одностороннего патерналистского подхода, пусть даже во 
имя благих намерений, является резолюция 15-го Международного Афри-
канского Семинара, состоявшегося в Университете Ахмаду Белло в 1979 
году: «Конференция отмечает, что кочевой аспект жизни скотоводов более 
не является рациональным перед лицом возрастающего давления на землю, 
и не в интересах самих скотоводов продолжать вести кочевой или полуко-
чевой образ жизни» (Adamu and Kirk-Green, 1986: XVii). 

Большинство суданских авторов, осуждая ошибки прави-
тельственного планирования, в то же время продолжают восхвалять идеа-
лы седентаризации. Хогали (Khogali, 1981; ср. El-Arifi, 1975: 157; Salin, 
1990: 64 сл.), например, утверждает, что подвижность является отрица-
тельным явлением, поскольку время, затраченное на передвижения, — это 
потерянный человеческий капитал. Тот факт, что скотоводы заняты делом 
во время перекочевок, остался им незамеченным. 

Однако результаты политики седентаризации, как правило, оказыва-
лись разрушительными как для скотоводов, так и для стран, вынуждавших 
их к оседлости, особенно если, как это часто бывало, такая политика про-
водилась силовыми методами. В Иране, например, во время правления Реза 
Шаха, правительство рассматривало кочевое скотоводство как препятствие 
на пути модернизации, и еще более, как политически нежелательное явле-
ние. Оно учредило программу «усмирения» и заставило мобильных ското-
водов оседать на землю, что вскоре привело к их обнищанию. Около 75 
процентов их скота погибло, и Иран лишился многих продуктов, таких как 
мясо, молоко, шерсть, а также тягловых животных (Irons, 1975; Tapper, 
1979b: 22; Beck, 1986: 129; Black-Michaud, 1986: 83). 



44 Предисловие ко второму изданию 



Советский пример еще более поучителен, особенно потому, что 
до недавних пор советская пропагандистская машина представляла его 
странам «третьего мира» как модель успешного развития, заслужи-
вающую подражания. Первый широкомасштабный эксперимент по-
добного рода проводился в Советском Союзе в конце 20-х и начале 
30-х годов. Всего за несколько лет кочевников и скотоводов Цен-
тральной Азии и других регионов силой заставили перейти на осед-
лость и вступить в создаваемые коллективные хозяйства, что означало 
потерю ими скота, находившегося до этого в их частной собственно-
сти. Деномадизация и коллективизация кочевников встретила широкое 
противодействие. Те, кто сопротивлялся, были либо убиты, либо де-
портированы; определенная часть людей бежала за пределы страны; 
многие умерли от голода. Но политические цели советской власти бы-
ли достигнуты; скотоводы были «приручены», хотя и очень высокой 
ценой. Их традиционный образ жизни был разрушен, а советской эко-
номике был нанесен серьезный ущерб. 

Казахи, в прошлом наиболее многочисленный кочевой народ в 
Советском Союзе, ярко иллюстрируют эти трагические события. В 
начале 30-х годов, во время трагических событий насильственной и 
кровавой коллективизации, около 555 000 кочевых и полукочевых хо-
зяйств были насильственно переведены на оседлость, зачастую в без-
водные регионы, где было невозможно не только ведение сельского 
хозяйства, но и скотоводства. Некоторые ско- 

Численность населения и количество хозяйств в Казахстане 

1928—1975 гг. 

 

Казахское население 

 1930 г. 1939 г. 1959 г. 

4 120 000 2 307 000 2 755 000 

Количество хозяйств 

1928 г. 1933 г. 1975 г. 

30 305 900 4 800 600 29 700 000 

 

Источник: Khazanov, 1990. 



Предисловие ко второму изданию 45

 

товоды переселялись в города, стремясь стать рабочими в промыш-
ленности, но там нельзя было найти даже неквалифицированную работу 
(Нурмухамедов, Савосько и Сулейменов, 1966: 195—6; Oleott, 1987: 
179—87; Абылхожин, Козыбаев и Татимов, 1989). 

Насильственная седентаризация стоила казахам около двух мил-
лионов жизней и привела к огромным потерям скота. Потребовалось 
несколько десятилетий, чтобы количество скота в Казахстане достигло 
приблизительно такого же уровня, как в период до коллективизации. Что 
же касается советской экономики, то корни постоянного дефицита мяс-
ной продукции в стране уходят к событиям начала 30-х годов. 

Те из бывших кочевников в Советском Союзе, кто оставались занятыми 
в скотоводческом секторе национальной экономики, должны были ра-
ботать в колхозах и совхозах. Отчужденные от владения скотом, они в 
лучшем случае становились низкооплачиваемыми работниками, не за-
интересованными в результатах своего труда. Неудивительно, что про-
изводительность их труда резко снизилась, а животноводство в СССР 
находилось в состоянии стагнации. 

В начале 70-х, будучи в Калмыкии, я посетил один из лучших 
совхозов в этой республике. Скот переправлялся с одного пастбища на 
другое на грузовиках, и воду животным доставляли в цистернах. Пред-
седатель этого совхоза, не калмык, а украинец, тем не менее, оказался 
компетентным руководителем. Правительство присвоило ему высшую 
советскую награду, звание Героя Социалистического Труда. Он расска-
зал мне о многих нововведениях, внедренных в его хозяйстве. 

Он особенно подчеркивал высокую производительность труда, достиг-
нутую в его совхозе, указывая на то, что для выпаса стада овец в 800 го-
лов достаточно лишь 8 пастухов. Я заметил на это, что до коллективи-
зации один калмык-кочевник на лошади, с помогавшим ему сы-
ном-подростком и парой собак, вполне успешно выпасали такое же коли-
чество животных. Вначале председатель не поверил мне, но улыбающие-
ся калмыки-пастухи, присутствовавшие при нашем разговоре, подтвер-
дили мои слова. Более того, было очевидно, что им было приятно это 
слышать. В конце концов, 



46 Предисловие ко второму изданию 

 

председатель произнес свой самый убедительный аргумент: «Хорошо. Я 
верю вам. Но такое сравнение неправильно. Вы должны принять во 
внимание, что в прошлом скот принадлежал скотоводам, а сейчас он 
принадлежит государству». Едва ли эти слова нуждаются в коммента-
риях. 

Тем не менее примечательно, что многие эксперты в новом независимом 
Казахстане выступают против приватизации земли, хотя приветствуют 
частную собственность на скот. Они считают, что приватизация скорее 
сдержит, чем облегчит восстановление скотоводческого сектора на-
циональной экономики. К тому же многие казахи боятся, что привати-
зация приведет к присвоению их земель представителями других этни-
ческих групп, более приспособленных к частной собственности на зем-
лю. Президент Казахстана Назарбаев, объясняя свое неприятие полного 
владения землей, указывает на то, что внедрение такой формы владения 
чуждо населению и ментальности бывших кочевников (Хазанов, в печа-
ти). Даже тогда, когда она не сопровождалась седентаризацией, коллек-
тивизация по-советски всегда оказывалась разрушительной для номадов. 
Другая коммунистическая страна, Монголия, потерпела неудачу, пыта-
ясь подражать советской политике коллективизации, проводимой в на-
чале 30-х годов. В ответ монгольские кочевники подняли восстание, 
которое было подавлено после интервенции Советской Армии. Кроме 
того, правительство Монголии осознало, что оно скоро может стать 
правительством без народа, масса которого бежала за границу. Второй 
этап коллективизации в Монголии, в 1950 году, завершился без челове-
ческих жертв; однако с тех пор скотоводческая отрасль экономики 
Монголии находилась в упадке (Bawden, 1989: 290 ff.) Неудивительно, 
что монгольское правительство в срочном порядке покончило с прежней 
системой, как только коммунизм пал в Монголии. 

Деколлективизация и земельная реформа в Монголии еще не завершены, 
а в бывшем Советском Союзе в лучшем случае находятся на начальном 
этапе. Много трудностей еще впереди, особенно в формировании (или 
реформировании) тех институтов, которые заменят государственные, 
такие как, например, животноводческие совхозы и колхозы. Одна из 
проблем состоит в желании 



Предисловие ко второму изданию 47 

 

государственной бюрократии сохранить контроль над распределением земель 
и продажей продуктов животноводства, а также над поставками ско-
товодам необходимой им продукции. Примечательно, однако, что 
роспуск колхозов и совхозов сопровождается кое-где желанием ин-
дивидуальных хозяйств восстановить формы кооперации, основанные 
на родственных связях. 

В период культурной революции китайское правительство также 
проводило кампанию коллективизации кочевников Внутренней Азии, 
нанесшую огромный ущерб скотоводству. Казахские скотоводы были 
обречены на голод и дети тех, кто бежал в Китай из Советского Сою-
за в 30-е годы, пытались вернуться назад, чтобы избежать новой ка-
тастрофы. 

Однако в 1980-е годы коммуны были распущены, скот и пастбища 
были распределены между индивидуальными семьями через кон-
трактную систему «ответственности домашних хозяйств» и стало 
поощряться производство в соответствии с требованиями рынка. В то 
же время скотоводство стало более тесно интегрироваться с сельским 
хозяйством. С этого времени скотоводство во Внутренней Азии если 
не процветает, то, по крайней мере, способно удовлетворить местные 
потребности и даже производит некоторые излишки (Barfield, 1993: 
172—6). 

К счастью, насильственные и открыто кровавые формы насильствен-
ной седентаризации и коллективизации не стали общей практикой. 
Однако даже сейчас седентаризация иногда осуществляется с помо-
щью различных форм внешнего давления на скотоводов, и ей пред-
шествует их обнищание. В таких условиях оседание едва ли может 
считаться добровольным выбором. 

Очевидно, седентаризация как результат обнищания подвижных ско-
товодов не является новым феноменом; она очень часто неразрывно 
связана с кочевым образом жизни. Однако в прошлом массовая и ус-
пешная седентаризация обычно происходила тогда, когда кочевники 
мигрировали в области, благоприятные для занятий земледелием, и 
зачастую завладевали пахотными землями в оазисах или зонах нео-
рошаемого земледелия (Khazanov, 1992). В настоящее время седен-
таризация сталкивается с дополнительными трудностями, как, на-
пример, нехваткой земли, пригодной 



48 Предисловие ко второму изданию 



для земледелия, демографическим давлением и т. п. Очень трудно перей-
ти к земледелию, когда пахотные земли уже заняты другими, высокоце-
нящими их группами. В результате бывшие скотоводы часто вынуждены 
оседать в маргинальных районах, где занятия земледелием сопряжены с 
большим риском, а результаты непредсказуемы. Тем не менее скотоводам 
иногда приходится начинать на землях, которые сами земледельцы счи-
тают малопригодными. Часто эти земли очень скоро деградируют из-за 
чрезмерной культивации. Более того, эффективное занятие земледелием 
хотя бы на некоторых из таких земель зависит от дорогих ирригационных 
проектов и других широкомасштабных финансовых вложений. За редким 
исключением, пока ни национальные правительства, ни международные 
агентства по развитию не спешат или не в состоянии осуществлять такие 
вложения. 

Возможности скотоводов в других секторах экономики огра-
ничены их низким образовательным уровнем, отсутствием необхо-
димых навыков и высоким уровнем безработицы во многих развиваю-
щихся странах. Справедливости ради надо отметить, что тенденция к се-
дентаризации может принимать различные формы и вызываться разными 
причинами. В богатых нефтедобывающих арабских странах, где бедуины 
в силу сложившихся социальных и культурных традиций пользуются вы-
соким престижем, правительства обеспечивают их лояльность, инвести-
руя часть своих огромных финансовых ресурсов в улучшение экономиче-
ских и бытовых условий местных скотоводов. Они делают это с помощью 
таких диверсифицированных и иногда противоречивых мер, как улучше-
ния в инфраструктуре, школьном образовании, охране здоровья, а также 
через распределение земель, создание рабочих мест, в частности, в особых 
сферах, как, например, в армии; оказание материальной поддержки, 
включая денежные выплаты: и т. д. Как бы ни были иногда успешны по-
добные меры в предотвращении дальнейшей деградации экономического 
положения бедуинов, они не всегда направлены на модернизацию ско-
товодческого хозяйства; более того, эти меры часто снижают степень 
вовлеченности бедуинов в производственный сектор экономики в целом. 



Предисловие ко второму изданию 49 

 

Например, в Султанате Оман резкое увеличение государ-
ственных доходов от продажи сырой нефти после 1973 года и же-
лание правительства стабилизировать политическую ситуацию в 
мятежной провинции Дхофар повлекло за собой развитие про-
грамм, включавших в себя целый ряд материальных субсидий, как 
в виде прямой помощи товарами и деньгами, так и путем искусст-
венного создания тысяч рабочих мест в правительстве и армии. 
Скотоводы стали очень зависимы от государственной поддержки и 
от легких заработков благодаря инициированным государством 
мерам их поддержки (Janzer, 1986; Mohammed, 1991; Scholz, 1991; 
ср. Katakura, 1977; Cole, 1981; Lancaster, 1981; Fabietti, 1982a: 186— 
97; Fabietti, 1986: 22—9; Lancaster, 1986: 45—7; Kostiner, 1990: 244 
о ситуации в Саудовской Аравии). 

В Ливии в 70-х годах сельские местности Киренаики обез-
людели после того, как кочевники стали работать в нефтяной про-
мышленности, осели в деревнях, проживая в «народных домах», 
предоставленных администрацией, а также заняли должности в го-
сударственном аппарате или предпочли жить на социальные посо-
бия. Подвижное скотоводство начало развиваться в направлении 
рыночно ориентированной системы типа ранчо. В принципе, это 
могло бы привести к благоприятным результатам. Однако новая 
тенденция была больше основана на непотизме и системе патрона-
жа, чем на здоровом рыночном развитии. Те, кто смогли занять 
высокие посты, — инвестировали в стада, зачастую выпасаемые 
египетскими пастухами, в то время как остальные бедуины стали 
зависеть от искусственно создаваемых рабочих мест в админист-
рации или даже от социальных пособий (Behnke, 1980). 

Во всех таких случаях можно лишь задаться вопросом: в какой 
степени существующая тенденция является постоянной? Что про-
изойдет с бывшими скотоводами в этих странах, если правитель-
ственные субсидии прекратятся или сократятся из-за колебания 
Цен на нефть на мировом рынке или по другим причинам? Как 
много животноводческих предприятий обанкротятся без государ-
ственной поддержки и сильно субсидируемого животноводческого 
производства? 

В этом плане то что произошло в Иордании, отнюдь не в 
богатой стране, вполне поучительно. Оседание иорданских бедуи-
нов 



50 Предисловие ко второму изданию 

 

было стимулировано предоставлением различных государст-
венных услуг и возможностями карьеры в армии и администра-
ции. В результате несколько возникших ранчо, находящихся в 
собственности элиты, не способны удовлетворять потребностям 
страны, и почти все потребляемое в Иордании мясо приходится 
импортировать (Abu Jaber and Gharaibeh, 1981; Hiatt, 1984). 

Все это подводит к вопросу о том, не преждевременно ли 
списывать со счетов подвижное скотоводство как жизнеспособ-
ную форму экономики во многих засушливых зонах? 

Следует помнить, что подвижное скотоводство изна-
чально развивалось как альтернатива земледелию именно в тех 
регионах, где последнее было невозможным или экономически 
менее выгодным. Например, во многих областях Центральной 
Азии пастушеское скотоводство, когда стада выпасаются круг-
лый год на естественных пастбищах, все еще экономически бо-
лее выгодно, чем хлопководство, навязанное населению совет-
скими властями и нанесшее огромный ущерб как условиям его 
жизни, так и окружающей среде (Khazanov, 1990b; Wolfson, 
1990). 

Смелые попытки резко изменить засушливые природ-
ные зоны зачастую терпели неудачу или имели разрушающие 
последствия. Например, дореволюционные русские поселенцы в 
Казахстане практиковали экстенсивное неорошаемое земледе-
лие, основанное на монокультуре пшеницы, что вело к истоще-
нию почвы и сокращению урожаев зерна. Однако это ничему не 
научило. Не был принят во внимание и довоенный американ-
ский опыт, когда значительная часть засушливых районов на 
Среднем Западе сильно страдала от пыльных бурь, вызванных 
эрозией почв. Климатические условия Северного Казахстана 
сходны с теми, которые существуют на американских равнинах 
с их благоприятными и неблагоприятными циклами для зерно-
вого производства. Поэтому в Казахстане неправильная агро-
технология, примененная к «целинным землям», привела к сор-
някам и ветрам, эрозии почвы и воды, что меньше чем за пятна-
дцать лет вызвало распространение песков на площади в три 
миллиона гектаров и подвергло другие двенадцать миллионов 
гектаров земли ветровой эрозии (Утешев и Семенов, 1967: 5; 
McCauley, 1970: 100—11; Комаров, 1978: 53). Сходная судьба 



Предисловие ко второму изданию 51 

 

постигла степи на юго-востоке европейской части России (Котляков, Зонн 
и Чернышев, 1988: 62—3). 

В Сирии земледелие, внедренное в степные районы в 1960-е годы, 
вскоре пришло в упадок. Применение сельскохозяйственной техники от-
нюдь не привело к получению стабильных и предсказуемых урожаев на 
маргинальных землях. Напротив, распашка степи имела катастрофические 
последствия для природной среды, включая потерю плодородности почв и 
резкое увеличение ветровой и водной эрозии. К счастью, эта практика 
была запрещена законом 1973 года (Bahhadi, 1981: 26 ff.; Lewis, 1987: 186 
ff). 

Выживание подвижного скотоводства и сама его желательность 
напрямую связаны с современными дискуссиями о природной среде и 
этике охраны природы. Существует определенная ирония в том, что тех, 
кто уже многие тысячи лет занимаются скотоводством, вдруг по всему 
свету и в унисон стали обвинять в экономической неэффективности и 
многих других грехах. В Африке и других регионах распространено 
мнение, что именно они ответственны за засухи и опустынивание. Снова 
и снова повторяются необоснованные и ложные суждения о том, что под-
вижное скотоводство обязательно ведет к деградации природной среды. 
На самом деле возникновение и распространение различных форм под-
вижного скотоводства привело только к одному существенному экологи-
ческому изменению: дикие травоядные животные были постепенно заме-
нены одомашненным скотом, так как они соперничали с последним за па-
стбища. Однако скотоводы оказали куда более умеренное влияние на 
экосистемы, чем современные владельцы ранчо и фермеры. Семьдесят 
пять миллионов бизонов были уничтожены на Великих Равнинах за пе-
риод не более чем в 157 лет, с 1730 по 1887 год, в основном после завое-
вания таких районов, как Индийские территории и Сосновая Гряда (Barsh, 
1990). В степях Евразии сходный процесс не был завершен даже за три 
тысячелетия. Он стал особенно интенсивным только в течение последних 
нескольких сотен лет, в связи с экспансией земледельцев в степную зону. 
Тем не менее стада газелей (Gazella subgutiurosa) и сайгаков (Saiga 
tatanca) сохранились до сегодняшнего дня в нескольких 



52 Предисловие ко второму изданию 

отдаленных регионах евразийских степей, где сельское хозяйство и про-
мышленность еще не стали доминирующими*. 

В целом, скотоводство не ведет к деградации растительного покрова, 
а умеренный выпас скота может даже быть выгодным для его нормаль-
ного развития в засушливых областях, так как скот втаптывает в почву 
семена диких растений, уничтожает растения, чуждые местной флоре, и 
удобряет почву. Экстенсивное скотоводство наносит ущерб естественным 
экосистемам только в случаях перевыпаса, но растительность сохраняет 
способность к регенерации, если перевыпас носит только временный ха-
рактер, как это и происходило в традиционных формах подвижного ско-
товодства. До тех пор, пока последнее зависело от динамического равно-
весия между естественными ресурсами, количеством скота и числом ско-
товодов, перевыпас рано или поздно приводил к уменьшению количества 
людей и скота, или в результате голода и стихийных бедствий, или в ре-
зультате миграций, военных действий и других факторов, которые, в 
свою очередь, снижали давление на естественные ресурсы. Аргумент 
Хардин (Hardin, 1968: 1243—8; Hardin and Baden, 1977) о «трагедии об-
щины» уже оспорен некоторыми учеными (см. например, Mc.Cay and 
Acheson, 1987). Как правило, коллективная собственность на ресурсы не 
означает открытого доступа к ним (Berkes и др., 1989: 93). В современный 
период перевыпас во многих частях света связан не столько с циклами 
истощения и регенерации пастбищ, сколько с политическими факторами, 
такими как необдуманная политика развития, отчуждение земель, при-
надлежащих скотоводам, или ограничение их передвижений, что увели-
чивает нагрузку на пастбища. В других случаях сверхэксплуатация про-
дуктивных экосистем, ведущая к опустыниванию и деградации расти-
тельности, почв и водных ресурсов, вызваны навязываемой сверху ком-
мерциализацией и попытками адаптировать и применить современные 
технологии к скотоводству, которое все еще функционирует в рамках 
традиционной социальной организации (Reining, 1978). Потеря ското-
водами контроля над стадами, которые они выпасают, т. е. 

 

 

* Примечание к казахстанскому изданию. Главную угрозу их дальнейшему 
существова-
нию в постсоветский период также представляют не скотоводы, а браконьерство, в 
которое в 
основном вовлечено оседлое население. 



Предисловие ко второму изданию 53 

отчуждение собственности на скот от непосредственных производителей, 
также может способствовать возникновению серьезного апологического 
дисбаланса в таких местах, как зона Сахеля в Западной Африке (Maliki, 
1986: 4—5), или в засушливой зоне бывшего Советского Союза. Степи 
Калмыкии и предгорий Северного Кавказа быстро деградируют, поскольку 
их сезонные пастбища стали использоваться круглый год (Котляков, донн и 
Чернышев, 1988: 62—3, 69). В Казахстане и Туркменистане обширные про-
странства некогда плодородных пастбищ превратились в песчаную пустыню 
из-за того, что перестала соблюдаться практика их сезонного и ротационно-
го использования, что привело к перевыпасу, а также из-за усиливавшейся 
тенденции к выпасу скота лишь одного вида. Темпы дезертификации в этих 
странах сравнимы с дезертификацией в Сахаре или Сахеле. В прошлом, 
пустыни Каракум и Кызылкум занимали меньше 24 процентов от общей 
площади Центральной Азии и Казахстана. Сейчас дезертификацией затро-
нуто уже 30— 40 процентов территории региона (Wolfson, 1990: 41—2). 

Попытки интенсификации традиционного скотоводства и внедрения в 
него научных методов производства натолкнулись на трудности, даже в тех 
случаях, когда планирующие органы не стремились превратить скотоводов 
в капиталистических фермеров. Принимая решения, менеджеры, с одной 
стороны, временами склонны игнорировать преимущества местной экспер-
тизы, несмотря на тот факт, что традиционные технологии имеют опреде-
ленные полезные приспособительные элементы. С другой стороны, попыт-
ки увеличить продуктивность пастбищ и улучшить породы скота, одновре-
менно сохраняя традиционный скотоводческий образ жизни и традицион-
ную систему землевладения, зачастую веду нежелательным и неожиданным 
последствиям, особенно, когда игнорируется проблема устойчивого равно-
весия. 

Так, некоторые африканские правительства, следуя советам зарубеж-
ных доноров и экспертов, попытались внедрить различные проекты, свя-
занные с улучшением водоснабжения, включая бурение колодцев, для то-
го, чтобы улучшить качество пастбищ и увеличить производство говядины в 
ущерб ориентированному на молочное производство традиционному ско-
товодству. Новые колодцы, как правило 



54 Предисловие ко второму изданию 

 

открыты для всех, в то время как в прошлом доступ к водным ресурсам за-
частую находился под контролем определенных скотоводческих групп. В 
результате пастбища вокруг новых колодцев вскоре были истощены из-за 
перевыпаса (Horowitz, 1981: 61—88; Goldschmidt, 1981: 104 ff; Bernus, 
1990: 166—7). Недавняя история Сахеля дает печальные примеры того, 
как поспешные попытки модернизации приводят к ухудшению состояния 
пастбищ (Gorse and Steeds, 1987). 

Засухи и смещающиеся границы пустыни до известной степени пред-
ставляют собой естественные явления, хотя мы до сих пор не знаем, до 
какой именно степени. Однако очевидно, что прогрессирующий упадок 
маргинальных засушливых пастбищных земель связан также сложным 
сочетанием современных социополитических, экономических, технологи-
ческих и демографических изменении. Бурение колодцев, создание ранчо и 
навязанные сверху проекты сельскохозяйственного развития зачастую иг-
норируют тот факт, что когда скотоводы остаются на одном месте слиш-
ком долго или не владеют достаточным количеством пастбищ — при-
родные ресурсы деградируют. Независимо от того, идет ли дождь, светит 
ли солнце, эти негативные изменения не исчезнут сами по себе. 

Экологически обоснованное использование земель во многих засушли-
вых и полузасушливых зонах все еще не достигнуто, и скотоводство в 
его подвижных формах до сих пор остается самым подходящим видом 
хозяйства для многих регионов мира. Более того, модернизация часто 
оказывается очень болезненным процессом; для самих скотоводов. Я хочу 
еще раз подчеркнуть, что скотоводство — это не только способ жизне-
деятельности; это также образ жизни дорогой для тех, кто практикует его. 
Мне представляется, что проблема не в том, как заменить скотоводство 
другими видами экономической деятельности, а скорее в том, как сделать 
его более эффективным и как сделать необратимую трансформацию тра-
диционного типа хозяйства и социальной организации скотоводов менее 
болезненной для них. Не существует универсального рецепта, в равной пе-
ре применимого для всех стран и всех скотоводческих групп. Но следует 
подчеркнуть, что скотоводы вполне способны положительно снимать те 
новации, которые они считают выгодными для себя. Распространение 
грузовиков среди бедуинов Иордании, Сирии, 



Предисловие ко второму изданию 55 

 

Ирака и Саудовской Аравии (Chatty, 1986) является только одним из показа-
телей этого. 

Одно, пожалуй, достаточно ясно. Чрезмерный патернализм, даже с бла-
гими намерениями, едва ли поможет. Если цель заключается в экономическом 
развитии, то она никогда не будет достигнута без поощрения и стимулирова-
ния вовлеченных в него групп, обществ и стран. Те, кто планирует, — при-
ходят и уходят, даже если они делают больше, чем просто разрабатывают 
различные проекты, сидя в своих кабинетах; субсидии и поддержка выделяют-
ся, а затем нередко прекращаются; правительственная политика и приоритеты 
меняются. Только сами скотоводы всегда остаются одни перед лицом суровой 
природной среды. Это они должны платить за непродуманные проекты и за все 
решения, сделанные за них другими, решения, зачастую основанные на чисто 
политических расчетах и игнорирующие их интересы. Только тогда, когда 
мнение самих скотоводов будет приниматься во внимание, и их собственное 
участие в процессе принятия решений будет обеспечено, можно ожидать их ус-
пешной модернизации. 

Я должен предупредить читателя о некоторой непоследовательности в 
географической терминологии, использованной в этой книге. В первом издании я 
следовал давней научной российской традиции и называл «Средней Азией» 
регион, который в западной традиции называется «Центральной Азией». Од-
нако новые независимые государства в бывшей советской Средней Азии, видимо 
по 11олнтическим причинам, изъявили желание называть свой регион «Цен-
тральной Азией», и в наши дни этот термин используется даже в Москве. 1 ак 
как я не могу и не хочу противостоять этой тенденции, я ей подчиняюсь. Хотя я 
не изменил терминологии в тексте книги, в этом новом предисловии «Цен-
тральная Азия» Используется вместо «Средней Азии»*. Я прошу извинения за 
это неудобство, но современные политические процессы в регионе находятся 
вне моего контроля. 

Я благодарен издательству Кембриджского Университета за то, что оно 
передало мне авторское право на эту книгу, а так же 

 

*Примечание к казахстанскому изданию. В новом издании книги Средняя Азия 
повсюду 
именуется Центральной, а Центральная - Внутренней. 



56 Предисловие ко второму изданию 

издательству Университета Небраска за разрешение воспроизвести в этом 
новом предисловии некоторые материалы моей статьи «Pastoral Nomads in 
the Past, Present and Future: A Comparative View», впервые опубликованной в 
сборнике «The Struggle for the Land» Paul. Olsen (ed.), Linkoln and London, 
University of Nebraska Press, 1990: 81—99. Во время моей жизни на Западе у 
меня было много возможностей обсуждать с моими коллегами многие ан-
тропологические и исторические вопросы, связанные со скотоводами. Я по-
лучил большую пользу от моих контактов и бесед с Робертом Адамсом, То-
масом Олсеном, Виктором Азарья, Офером Бар-Иосефом, Томасом Бар-
фильдом, Клиффордом Босвортом, Майклом Чемберленом, Патрицией 
Крон, Джоном Девисом, Шмуэлем Айзенштадтом, Уго Фабиетти, Эрнестом 
Геллнером, Йосефом Гинатом, Питером Голденом, Стивеном Ходкинсоном, 
Тимом Инголдом, Джоном Каррасом, Марком Кеннойером, Томасом Леви, 
Хербертом Льюисом, Руди Линднером, Беатрис Монц, Эмануелем Марксом, 
Робином Мирнсом, Томасом Нунаном, Стивеном Розен, Юлаем Шамильог-
лу, Хаимом Тадмором, Артуром Уолдроном, Андре Винком и многими дру-
гими. Никто из них, безусловно, не несет какой-либо ответственности за мои 
возможные ошибки и упущения. Я также благодарен моим друзьям, инфор-
маторам и коллегам в различных частях бывшего Советского Союза, про-
должающим снабжать меня публикациями, недоступными на Западе, а так-
же информировать меня о современном положении скотоводов в их странах. 
Мой аспирант Джефф Кауфманн оказал мне большую помощь в подготовке 
к печати этого нового предисловия. 

Моя особая благодарность студентам, посещавшим мои лекции и семи-
нары по скотоводству в Еврейском Университете в Иерусалиме и Универ-
ситете Висконсин в Медисоне. Их любознательность, интерес и, зачастую, 
свежий взгляд и критика устоявшихся мнений, которые старшие антропо-
логи, включая меня самого, иногда склонны принимать за очевидные, всегда 
были для меня стимулом для дальнейших исследований. 

 

Медисон, август 1994



Предисловие к третьему, ка-
захстанскому изданию 

 

История этой книги изложена в предисловии ко второму изданию, 
и я думал, что на этом она будет закончена. Если я когда-либо и наде-
ялся, что книга будет издана на русском языке, то к тому времени от 
этих надежд не осталось и следа. Правда, в последние десять лет, или 
около того, меня несколько раз спрашивали в России, не хотел бы я 
издать ее в этой стране. Я всегда отвечал, что буду рад и готов безвоз-
мездно передать права на переиздание, но сам проявлять инициативу и 
обивать пороги издательств и академических институтов не намерен. 
На этом дело и заканчивалось. Предложение издать книгу в Казахстане 
было для меня неожиданным и приятным сюрпризом. Тем не менее, по 
размышлении, я прихожу к выводу, что на самом деле сюрприз этот 
весьма относительный. 

В Советском Союзе Казахстан был одним из основных центров 
кочевниковедческих исследований, а в постсоветское время, по срав-
нению с другими странами СНГ, он не только сохранил, но и укрепил 
свои лидирующие позиции в этой области науки. Поразительно, как 
много интересных и важных работ по истории, антропологии (этно-
графии) и археологии кочевников издано и переиздано в независимом 
Казахстане за последние годы — и это несмотря на очевидные финан-
совые и иные трудности. Обращает на себя внимание и заслуживает 
всяческого уважения и тот факт, что публикуются работы не только 
казахстанских ученых, но и ученых других стран. Это свидетельствует 
о желании избежать изоляции науки, неизбежно ведущей к ее провин-
циализации. Об этом же свидетельствует и значительная открытость 
страны для иностранных ученых. 

Для меня Казахстан — не чужая страна. Вот уже почти сорок лет я 
связан с ней и постоянными исследовательскими интересами, и 



58 Предисловие к третьему, казахстанскому изданию 

глубокой симпатией к ее народам с их нелегкой, подчас трагической судь-
бой. Со многими казахстанскими учеными меня связывают не только общие 
научные интересы, но и дружеские узы, выдержавшие испытание временем 
и превратностями человеческих судеб. По всем этим причинам я, без долгих 
колебаний, согласился стать одним из руководителей Висконсин-
ско-Центральноазиатского проекта, финансируемого Агентством по между-
народному развитию США (USAID) через Глобальную программу под-
держки сотрудничества в исследовании скотоводства (CRISP). Одна из 
главных целей нашего проекта — изучение современного состояния ското-
водства и животноводства в Центральной Азии и, по вполне понятным при-
чинам, в первую очередь— в Казахстане. Для этого мне пришлось отложить 
в сторону ряд других проектов — кто знает, на время или навсегда? — и 
уделять много времени весьма нелюбимой мною организационной работе. 
Зато частые поездки в Казахстан и совместная работа над проектом еще 
больше сблизили меня со страной, ее людьми, и, конечно же, с моими ка-
захстанскими коллегами и друзьями. Уже за первые годы работы мы собра-
ли и предварительно обработали уникальные материалы (предварительные 
публикации их см. Наумкин, Шапиро, Хазанов, 1997; Наумкин, Томас, Ха-
занов, Шапиро, 1999), и мне очень хотелось бы надеяться, что у меня оста-
нется достаточно времени, сил и возможностей довести наше исследование 
до конца. 

 Мне уже приходилось писать, и не раз, что подвижное и экстенсив-
ное скотоводство, при условии его модернизации, во многих аридных стра-
нах имеет целый ряд экономических и экологических преимуществ по 
сравнению с его интенсивными формами. Тем более уверения в этом в от-
ношении Казахстана. Такое скотоводство для него - это не только история, 
но и насущная, хотя и болезненная современная проблема. Климат и при-
рода буквально обрекают страну на то, чтобы эта отрасль и в будущем ос-
тавалась важной для национальной экономики. Это в теории. На практике 
же скотоводство Казахстана, как и вся экономика в целом, испытывает 
серь.зные трудности можно даже сказать кризис, связанный с переходом 
от суперцентрализованной системы так называемого государственного со-
циализма к рыночной 



Предисловие к третьему, казахстанскому изданию 59 

То же самое можно сказать и о большинстве других цент-
ральноазиатских стран бывшего Советского Союза. В сущности, переход от 
колхозно-совхозного феодализма к частнособственническим отношениям 
капиталистического типа — это прыжок в неизведанное. Прыжок очень бо-
лезненный, но неизбежный. Какие формы скотоводческих хозяйств окажут-
ся эффективными в новых условиях, и будут ли они одинаковыми во всех 
центральноазиатских странах и в различных экологических зонах, пока не 
ясно, тем более что во многом это будет зависеть от политического развития 
в регионе. Однозначного и приемлемого для всех решения проблемы нет, и 
едва ли оно может быть. С уверенностью можно утверждать лишь одно: 
возврат к традиционному кочевому скотоводству не только нежелателен по 
причинам социального и иного порядка, но и просто едва ли реален в начале 
XXI века, когда мир вступает в эпоху экономической (а в известной мере 
даже культурной) глобализации. 

Сейчас я с еще большей уверенностью, чем в первом и втором изда-
ниях этой книги, решаюсь утверждать, что традиционное кочевое скотовод-
ство уже не существует нигде на земном шаре. Приведу лишь один пример 
из собственной полевой практики. Маасаи всегда считались, и сейчас 
еще считаются, наиболее традиционными и специализированными 
представителями восточноафриканского типа подвижного скотоводства. 
Но когда я посетил их в Танзании, в 1998 году, я поразился, насколько их 
реальная жизнь отличается от впечатления, которое может сложиться у не-
искушенных туристов или закоренелых романтиков. Да, маасаи 
по-прежнему носят свои традиционные одежды, их мужчины определен-
ных возрастных классов не расстаются с копьями, и форма их временных 
лагерей не претерпела существенных изменений. Но для поездки на 
рынок они часто пользуются велосипедами, а копья свои готовы продать 
любым визитерам, будучи при этом прекрасно осведомленными о ценах на 
них в сувенирных магазинах. Отнюдь не чураясь денег, которые им 
предлагают туристы, в благодарность за молчаливое разрешение фотогра-
фировать их самих и их скот, маасаи проявляют при этом поразительную 
осведомленность об обменном курсе различных валют. 



60 Предисловие к третьему, казахстанскому изданию 

В Казахстане закат традиционного кочевого скотоводства начался гораз-
до раньше, чем в Восточной Африке, уже в колониальный период, когда 
лучшие пастбища конфисковывались для нужд русской колонизации. В 
советское время с казахами-скотоводами обращались как с морскими 
свинками, подопытным материалом для непрошеной и несбыточной 
утопии. Кажется, я был первым, кто стал выступать с докладами и писать 
о подлинных последствиях насильственной седентаризации и коллекти-
визации в Казахстане в конце 1920-х — начале 1930-х годов, которые, 
возможно, даже превосходили более известные ужасы коллективизации 
на Украине. Впрочем, особой моей заслуги в этом нет. В 1986 году гово-
рить правду о коллективизации в Казахстане на Западе было много легче 
и безопаснее, чем в Советском Союзе. К тому же я располагал тогда лишь 
очень ограниченными и неполными данными. Собственно, я затрагивал 
эту тему в контексте более широкой проблемы модернизации кочевого 
скотоводства, не предполагая, что всего несколько лет спустя мои казах-
ские коллеги смогут писать о казахстанской трагедии и ее последствиях 
гораздо лучше и подробнее. 

Тем не менее коллективизация нанесла последний удар по традици-
онному скотоводству в Казахстане и других странах Центральной Азии. 
К концу советского периода скотоводство в регионе было в известной 
мере модернизировано, во всяком случае в технологическом отношении. 
Правда, оно было модернизировано по-советски, т. е. наихудшим и наи-
менее эффективным образом, ценой больших людских, социальных и 
экологических потерь, за счет государственных субсидий и полного пре-
небрежения природным фактором. Например, в Казахстане количество 
скота превысило оптимальное, и это привело к перевыпасу и деградации 
пастбищ. Даже если бы Советский Союз не окончил свое бесславное су-
ществование, бесконечно долго такое положение дел продолжаться не 
могло. 

Чудес на свете не бывает. Те, кого заверяли, что они рождены, чтоб 
сказку сделать былью, оказались у разбитого корыта. Теперь нора при-
знавать, что не только политика, но и экономика развития — это искус-
ство возможного. Оптимальным вариантом 



Предисловие к третьему, казахстанскому изданию 61 

представляется переход от неправильных и неэффективных форм модер-
низации к более рациональным. Однако в настоящий момент в централь-
ноазиатском скотоводстве налицо тенденция к сокращению использова-
ния современной технологии, транспорта, искусственных кормов, дости-
жений биологической науки и ветеринарии. Более того, в некоторых 
центральноазиатских странах заметно стремление к сохранению прежней 
совхозно-колхозной системы, пусть под иными наименованиями и в не-
сколько модифицированном виде. 

Во всех центральноазиатских странах скотоводство и живот-
новодство сейчас находятся в упадке. Поголовье скота существенно со-
кратилось и во многих странах продолжает сокращаться. Опасение вы-
зывает окрестьянивание или даже пауперизация бывших совхозников и 
колхозников. Вместо того, чтобы стать производителями, ориентиро-
ванными на рынок, владельцами небольших, но экономически рента-
бельных хозяйств фермерского типа, эти люди в лучшем случае могут 
оказаться в роли крестьян, ведущих некапиталистическое натуральнее 
хозяйство, а в худшем — утратить даже такую возможность. Не исклю-
чено, что многие из них перестанут быть владельцами скота и станут ра-
ботниками в возникающих сейчас больших частных хозяйствах. Собст-
венно, это уже происходит, хотя я не располагаю пока достаточными 
данными, чтобы установить, насколько распространенным стало это яв-
ление. 

В принципе, большие фермы, использующие современную техноло-
гию и наемный труд, характерны для многих развитых стран. Они име-
ются во всех секторах сельскохозяйственного производства, включая 
животноводство. Однако в силу целого ряда политических, социальных и 
экономических факторов я отнюдь не уверен, что подобное развитие яв-
ляется оптимальным для Центральной Азии. В регионе, в котором более 
половины населения все еще занято в сельском хозяйстве, относительная 
стоимость труда по отношению к капиталу едва ли совместима с круп-
номасштабными капиталоемкими операциями. Более того, подобное 
развитие подразумевает, что многие люди будут вынуждены переселять-
ся в города, что, собственно, уже и происходит. Однако в Центральной 
Азии в настоящее время не существует 



62 Предисловие к третьему, казахстанскому изданию 



достаточного количества рабочих мест в городских секторах эконо-
мики. Нет также уверенности в том, что владельцы крупных частных 
хозяйств, в основном происходящие из прежней колхозно-совхозной 
управленческой элиты, обладают менеджерскими навыками и знания-
ми, необходимыми для успешного ведения крупномасштабных опера-
ций на свободном рынке. Ведь они радикально отличаются от тех, ко-
торые требовались в условиях централизованной командной экономи-
ки. 

Тем не менее страны Центральной Азии вполне способны пре-
одолеть нынешний кризис в скотоводстве. Некоторые позитивные мо-
менты в современном развитии указывают на потенциальную возмож-
ность серьезной реконструкции животноводства и скотоводства в ре-
гионе. Несмотря на все препятствия и инерцию, новые формы органи-
зации начинают возникать внутри, среди и вне бывших совхозов и 
колхозов. Некоторые из них могут нести в себе семена лучшего буду-
щего для центральноазиатского скотоводства. Участники нашего про-
екта смогли идентифицировать в Казахстане и Кыргызстане ряд инди-
видуальных и кооперативных хозяйств фермерского типа, которые ус-
пешно адаптируются к новым условиям. Эти новые, добровольные, 
децентрализированные и горизонтальные формы организации и коо-
перации вполне могли бы стать заменой старым формам, связанным с 
пирамидальной командной системой. Для этого, однако, необходимы 
глубокие экономические реформы. Они не должны ограничиваться 
лишь социальной организацией производства, а включать в себя его 
технологическое обеспечение и обслуживание, менеджмент, кредито-
вание, маркетинг, словом, все стороны экономического цикла, а также 
соответствующее законодательство, в числе прочего регулирующее 
права собственности на землю, пастбища и колодцы, которые, учиты-
вая экологическое разнообразие центральноазиатского региона, едва ли 
должны быть всюду одинаковыми. 

При наличии доброй воли и устранении бюрократических пре-
град многое можно сделать без больших финансовых инвестиций в 
центральноазиатское скотоводство, тем более, что особенно рассчи-
тывать па них не приходится. Например, участники нашего проекта 
работают сейчас над увеличением плодовитости овец казахской 



Предисловие к третьему, казахстанскому изданию 63 

тонкорунной породы, а также над совершенствованием ухода, вязан ного с 
выживанием ягнят. Мы считаем чрезвычайно важным увеличение произ-
водства баранины в Казахстане, особенно в условиях низких мировых цен 
на шерсть. В этом отношении наша конечная цель заключается в увеличе-
нии доходов сельских жителей и сохранении пастбищ путем создания та-
ких условий, чтобы на каждый килограмм произведенного мяса требова-
лось бы меньше кормов. 

Все это, однако, лишь оценки, проекты, предложения и экспе-
рименты, основанные на практических исследованиях. Реализация их в го-
раздо большей степени зависит от политиков и избранного ими экономи-
ческого и социального курса, чем от ученых. В августе 1999 года я в по-
следний раз в этом столетии оказался в степи Южного Казахстана с ее не-
повторимым и незабываемым запахом ямшана. Что случится с теми, кто на 
протяжении тысячелетий пас здесь скот, в XXI веке? Останутся ли они и 
их потомки скотоводами? На этот вопрос все еще нет определенного отве-
та. Остается лишь надеяться, что и в будущем подвижное скотоводство 
найдет свою нишу в том новом мире, в котором будут жить наши дети и 
внуки и контуры которого лишь начинают вырисовываться сегодня. 

В заключение — о гораздо более приятном. Прежде всего я хочу вы-
разить благодарность правлению Фонда Сорос-Казахстан за содействие в 
издании этой книги на русском языке. Я особенно признателен профессору 
Нурбулату Масанову, которому принадлежала главная инициатива ее 
публикации в Казахстане. Нурбулат также любезно согласился представ-
лять в Алматы все мои интересы, связанные с ее публикацией, что он и 
сделал наиболее эффективным и удобным для меня образом. Я очень бла-
годарен куратору Фонда Сороса доктору Шинар Имангалиевой, также 
всячески содействовавшей изданию этой книги. 

Я не могу не упомянуть с самыми теплыми чувствами господина Бу-
лата Казгулова, директора издательства «Дайк-Пpecc», стремившегося из-
дать книгу за считанные месяцы. (Я был бы рад, если бы большинство за-
падных издателей следовали бы в этом отношении его примеру.) Тем не 
менее он согласился терпеливо ждать до тех пор, пока я нашел время вне-
сти в казахстанское издание все необходимые по моему мнению дополне-
ния и измене- 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



64 Предисловие к третьему, казахстанскому изданию 

нения. При этом ему приходилось иногда иметь дело с самыми неожидан-
ными трудностями и проблемами. Как я уже писал в предисловии ко вто-
рому изданию, с самого начала публикация этой книги имела определен-
ную кафкианскую сторону. При всем моем преклонении перед печальным 
гением этого великого писателя, я к этому никогда не стремился и уж никак 
не думал, что тень Кафки снова возникнет в связи с моей книгой в январе 
1999 года. Тем не менее иначе, чем кафкианской, возникшую тогда 
ситуацию охарактеризовать было трудно. За исключением дополнений ко 
второму изданию, книга, первоначально была написана по-русски, но все 
попытки выцарапать оригинал рукописи из ВААП или других организаций, 
где, вероятно, она все еще хранится, успехом не увенчались. (Самому мне 
забрать рукопись с собой на Запад в 1985 году, разумеется, не позво-
лили.) Переводить книгу, первоначально написанную по-русски, с анг-
лийского — это ли не верх абсурда! Тем не менее, казалось, иного выхода 
не было, и мой казахстанский издатель был готов даже на это. Только в 
самый последний момент я вспомнил, что, покидая СССР, я оставил пер-
воначальный и неполный вариант рукописи моему другу и коллеге про-
фессору Марине Глебовне Мошковой. Без особой надежды я позвонил в 
Москву, и к моему приятному удивлению Марина заверила меня, что все 
еще хранит ее и что я могу забрать рукопись в любой момент. Зачем она 
делала это, давно имея в своем распоряжении окончательный вариант в ви-
де изданной книги, судить не берусь, но мою благодарность ей за это 
нетрудно себе представить. Таким образом, за исключением предисловия 
ко второму изданию и некоторых дополнений в тексте, можно сказать, что 
книга впервые публикуется на языке оригинала. В этой связи я особенно 
благодарен доктору Алме Султангалиевой, любезно согласившейся све-
рить русский вариант рукописи с окончательным текстом второго англий-
ского издания книги и перевести на русский язык те ее части, включая 
очень важное для меня предисловие ко второму изданию, которые были 
написаны по-английски. Сделала она это в очень короткий срок и в высшей 
степени профессионально. 

Наконец, я не могу не упомянуть, что многим обязан всем участникам 
Висконсинско-Центральноазиатского проекта, особенно 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



Предисловие к третьему, казахстанскому изданию 
65 

тем, кто работает в Казахстане и Кыргызстане. Я не только узнал от 
них много нового о современном состоянии скотоводства в регионе; 
наша совместная работа побуждает меня еще раз вернуться к проблеме 
экстенсивного и подвижного скотоводства в современном мире. Из 
ученых Казахстана и России мне особенно хотелось бы выразить бла-
годарность М. Абусеитовой, Ж. Абылхожину, И. Алимаеву, Ж. Жам-
бакину, А. Калышеву, С. Кляшторному, Н. Масанову, К. Медеубекову, 
О. Наумовой, С. Сагнаевой и многим другим. Мои висконсинские кол-
леги Кеннет Шапиро и Дэвид Томас не жалели времени, пополняя мои 
знания об экономике и биологии современного скотоводства и живот-
новодства в западных странах. Мой аспирант и ассистент Дэвид Вебер 
много помог мне в подготовке рукописи к печати. Всем этим и многим 
другим людям я рад принести свою искреннюю признательность. 

 

Медисон — Иерусалим, 

 январь — март 2000 

 

 





Моей жене Ирине 

и моему сыну Якову, 

с любовью 

Введение. Феномен номадизма: 

мифы и проблемы 

Поэты разных времен и эпох сложили много стихов, — прекрас-
ных или нет, — это зависит от вкуса и качества самих стихов, воспе-
вающих красоту степной, или соответственно пустынной, или тундровой 
природы, и прелести кочевой жизни. Собственно говоря, ничего осо-
бенно удивительного в этом нет. Для многих традиционных обществ 
нет ничего привычнее, и уже поэтому прекраснее, обитаемого ими 
пространства. Гораздо любопытнее, что среди подобных поэтов, наря-
ду с самими кочевниками, много и некочевников. 

Отношение оседлых жителей к кочевникам всегда было двойст-
венным. Миф о кочевнике едва ли не старше мифа о «благородном ди-
каре». Уже в середине V в. до н. э. у отца истории — Геродота встре-
чаются идеализирующие моменты в описании кочевников-скифов. 
Эфор их развил, а в IV в. до н. э. их с готовностью подхватили стоики и 
киники, противопоставлявшие естественную и неиспорченную вар-
варскую жизнь порокам цивилизации. Даже в средние века миф о ко-
чевнике не был полностью забыт. Может быть, именно он питал от-
части легенду о восточном царстве пресвитера Иоанна, призванного 
освободить восточных христиан из-под ига неверных. 

В новое время оба мифа — о дикаре и кочевнике — пережили 
второе рождение, причем миф о кочевнике оказался, пожалуй, более 
живучим. Философы влияли на путешественников, путешественники 
— на ученых. У поэтов, писателей, просто читающей публики имелось 
много источников и много возможностей для дезинформации. И, кро-
ме того, имелись соответствующие желания и потребности. Кочевой 
образ жизни был столь разительно непохож на оседлую жизнь горо-
жан, что соблазн антитезы оказался очень велик. 



Феномен номадизма: мифы и проблемы 67 

Негативное отношение к действительности находило различные вы-
ходы, в том числе и в «царстве грез». Сложилось стереотипное представ-
ление о кочевниках, в котором их действительные или мнимые свободы и 
политическая независимость занимали едва ли не доминирующее место. А 
кроме того, несмотря на бедность и другие изъяны жизни кочевников, она 
в глазах не только их самих, но и многих представителей некочевых об-
ществ обладала одним существенным преимуществом, тем, которое А. 
Ражу в начале нашего века обозначил как «качество жизни». 

Мифы живучи, когда потребность в них сохраняется. Стереотипы 
также меняются с трудом. Может статься, что голливудский идеал ковбоя 
является прямым или косвенным потомком мифа о кочевнике. По крайней 
мере, подоплека их может быть одной и той же. 

Но у каждого мифа есть своя цель. Миф на то и миф, чтобы не знать 
полутонов. Помимо светлой, миф о кочевнике имеет также и теневую 
сторону. В ней кочевник предстает почти как исчадие ада. В Китае все-
го-навсего презрительно относились к варварам-кочевникам, не способ-
ным к цивилизованному образу жизни. Но на западе Иордан (Гетика, 121), 
считавший, что гунны — потомки злых духов и ведьм, в своем отношении 
к кочевникам имел и предшественников и последователей. Представление 
о необузданной жестокости и дикости кочевников со времен еврейских 
пророков сочеталось у многих с мыслью о том, что у них имеется особое 
предназначение карающего орудия господня. 

Эта мысль не была чужда и раннехристианским авторам. Чуть позд-
нее Аттила считался не более и не менее, чем «бичом божим». А в сред-
ние века подобные представления расцвели особенно пышным цветом. 
Кочевники нередко оказывались в одной компании с чумой, холерой, 
стихийными бедствиями. 

Перестав представлять опасность, кочевники сохранили обаяние эк-
зотики. Поэтому темная сторона мифа оказалась менее живучей, чем 
светлая. Впрочем, и она еще полностью не умерла. В колониальный и да-
же в постколониальный периоды в руках политиков она не раз превраща-
лась в средство манипуляции общественным мнением. Царство грез и 
подчас фальсифицирован- 



68 Введение 

ное, во всяком случае одностороннее изображение земной реальности 
оказывались соседями. 

Пора отрешаться от мифов. Если подходить к номадизму как к 
конечному результату специализированного скотоводческого направ-
ления экономики и поставить вопрос о том, представляет ли он в эво-
люции и истории человечества нечто большее, чем одну из линий хо-
зяйственной адаптации, то надо сразу же избавиться от давления са-
мооценок его носителей и субъективных эмоциональных оценок со 
стороны иных обществ, представителей иных тенденций, традиций и 
альтернатив, иных направлений эволюции. 

Позволительно ли говорить о феномене номадизма иначе, чем о 
феномене оседлых охотников на морского зверя в Северном Ледови-
том океане, или оседлых рыболовов в дельтах некоторых рек севе-
ро-западного побережья Северной Америки, или даже различных ва-
риантов мотыжных земледельцев тропических стран? Имеем ли мы 
здесь дело лишь с уровнем хозяйственного развития (присваивающее 
хозяйство против производящего), или со специфичностью самой 
формы хозяйства (в конечном счете, все формы специфичны), или 
всего лишь с большей известностью, не имеющей строгого отношения 
к научным дефинициям? 

В конечном счете феномен подразумевает не только редкое, не-
обычное, уникальное явление, но и, напротив, явление, распрост-
раненное очень широко, а главное, глобальное по своим последствиям. 
Феноменальны были тасманийцы, и сейчас еще феноменальны буш-
мены. Но феномен номадизма, на мой взгляд, заключается в противо-
положном: (а) не только в его специализированное, но и в широкой 
(особенно в прошлом) распространенности практически во всех частях 
света, за исключением Австралии и лишь отчасти Америки; (б) в его 
роли связующего звена между различными обществами и культурами; 
(в) и наконец, не только в его хозяйственной» но также в социальной и 
исторической специфичности. 

Возникает парадокс, который, предвосхищая содержание и вы-
воды книги, вкратце можно сформулировать следующим образом. 
Общества, базирующиеся на одном из наиболее специализированных 
видов производящей экономики со сравнительно консервативной, 
лгало меняющейся во времени технологией, оказывали 



Феномен номадизма: мифы и проблемы 69 

существенное, хотя и не однонаправленное воздействие на социальное и 
политическое функционирование и эволюцию некочевых обществ с бо-
лее диверсифицированной экономикой и развитой технологией. У самих 
номадов скотоводческая специализация и связанные с нею большая или 
меньшая хозяйственная односторонность и неавтаркичность нередко ве-
ли к направленным вовне собственного общества социальной мобильно-
сти и повышенной политической активности. 

И главное, номады никогда не могли существовать сами по себе, без 
внешнего мира, представленного некочевыми обществами с иными сис-
темами хозяйства. Напротив, кочевое общество могло функционировать 
лишь до тех пор, пока этот внешний мир не только существовал, но и 
допускал возможность такой его реакции — социальной, политической, 
культурной, словом, всесторонней, при которой номады оставались но-
мадами. 

Таким образом, главный феномен номадизма, на мой взгляд, и за-
ключается в его неразрывной и необходимой (коль скоро он остается но-
мадизмом) связи с внешним миром, т. е. с иными в хозяйственном, куль-
турном и социальном отношениях обществами. Обоснованию этого те-
зиса и посвящена данная книга. 

В гуманитарных и социальных науках не раз можно было убедиться 
в том, что сведение сложного к простому, многих факторов к одному, 
значительно упрощало мыслительный процесс ученого и результат его 
исследования, но редко приносило позитивные плоды. То, что хорошо, 
или во всяком случае считается бонтоном в естественных науках, едва ли 
применимо к наукам о человеке. Проблема номадизма служит в этом от-
ношении наглядным примером. 

Не будучи автаркичным, номадизм не является закрытой системой 
ни по одному из своих основных параметров. Поэтому попытки опреде-
лить функционирование и эволюцию кочевых обществ, исходя только 
лишь из них самих, с позиций экологического или (социаль-
но-)экономического детерминизма не могут привести к полному успеху. 
Правда, в качестве теоретических позиций они обычно не декларируются, 
— слово детерминизм сейчас явно не в моде, — но на практике они не 
так уж редки. 



70 Bвeдение 

 

Конкретные исследования многих ученых свидетельствуют о 
том, что, хотя экология и экономика действительно являются одним из 
важнейших (но не единственных) факторов, определяющих специфи-
ку кочевых обществ, они тем не менее оставляют значительный про-
стор для различных вариаций, притом не только хозяйствен-
но-экономических, но и социально-политических. И главное, эти ва-
риации связаны не только с внутренними, но и с внешними фактора-
ми. 

Столь же неоправданными кажутся попытки безоговорочного 
распространения на номадов различных глобальных и универсальных 
схем всемирно-исторического развития человечества, выработанных к 
настоящему времени. Я не касаюсь сейчас вопроса о том, насколько 
верна или продуктивна та или иная схема. Дело в другом. Все они 
созданы на материалах по эволюции оседлых обществ, причем иногда 
лишь определенного региона, а затем механически переносятся на ко-
чевников. Но связь кочевников с внешним миром — одно дело, их 
полное отождествление — другое. Недооценка специфики кочевых 
обществ так же опасна, как и переоценка. 

Проблема «номады и внешний мир» потому-то столь сложна и 
многообразна, что ни с какой стороны не поддается упрощению. То, 
что верно по отношению к определенному кочевому обществу, еще 
нуждается в проверке применительно к другому. И кроме того, нельзя 
забывать про историю. То, что верно по отношению к современным 
номадам, может оказаться неверным применительно к кочевникам 
древности и средневековья. 

Но ни один ученый, даже основываясь на кабинетной работе, а не 
на собственных полевых исследованиях, не в состоянии дать сколь-
ко-нибудь полного и квалифицированного описания многих и тем бо-
лее всех кочевых обществ, особенно, если он будет стремиться при 
этом не только к синхронии, но и к диахронии. Времена компедиумов 
типа «Weltgeschechte», составлявшихся усилиями одного учено-
го-компилятора, ушли в прошлое. 

Выход один — максимально стремиться к типологиям, моде-
лированию и генерализации, т. е. к неизбежному и сознательному 
упрощению и схематизации реальной действительности. На таком 
пути необходимо быть готовым к скептическому отношению коллег, 



Феномен номадизма: мифы и проблемы 71 

к неизбежному наличию в исследовании ряда лакун, спорных положений, 
возможных неточностей и даже ошибок, на которые коллеги в подобных 
случаях охотно и любезно указывают автору. Словом, надо быть готовым 
не к дифирамбам, а к критике, порой суровой и обоснованной. И если ав-
тор все же решается предпринять попытку установить, существуют ли ка-
кие-либо определенные закономерности во взаимоотношениях номадов с 
внешним миром, вместо того, чтобы продолжать заниматься исследова-
нием конкретных кочевых обществ или кочевников конкретного региона, 
то лишь потому, что, по его мнению, время для подобной попытки уже со-
зрело. Увидеть весь лес целиком за отдельными деревьями сейчас столь же 
необходимо, сколь рассматривать отдельные деревья этого леса. Геогра-
фическая терминология, употребляемая в этой книге, не для всех может 
оказаться привычной. По причинам, которые разъясняются далее в тексте, 
автор разделяет Ближний Восток (Ирак, Аравийский полуостров, страны 
Благодатного Полумесяца и Северной Африки вплоть до Судана, а также 
Сомалийского полуострова) и Средний (Турция, Иран, Афганистан). Рас-
ширительное употребление термина Средний Восток закрепилось по до-
вольно случайным обстоятельствам, связанным со Второй мировой вой-
ной. Как отметил Фишер (Fisher, 1966: 1—2): «Вплоть до 1939 г. превали-
ровало некое расплывчатое и неопределенное разделение южной Азии на 
Ближний, Средний и Дальний Восток... Война 1939 г. одним ударом выве-
ла вопрос территориального определения западной Азии из академических 
кущ, в которых он в основном имел хождение. Военная провинция, протя-
нувшаяся от Ирана до Триполитанни и названная «Средним Востоком», 
стала свершившимся фактом». Едва ли этот факт должен быть обязываю-
щим для антрополога. 

В соответствии со старыми традициями русской и континентальной 
европейской науки в книге разделяются Центральная (Средняя) и Внут-
ренняя (Центральная) Азия, которые в англосаксонской научной традиции 
обычно объединяются общим термином «Central Asia». Эти области тесно 
связаны друг с другом исторически, но тому, кто бывал в них или знаком с 
географической литературой, не надо объяснять имеющиеся между ними 
сущест- 



72 Введение 

венные физико-географические различия. Итак, Центральная (Средняя) 
Азия для автора — это область, ограниченная на севере Аральским 
морем и казахстанскими степями, на юге — системами Копет-Дага и 
Гиндукуша, на западе — Каспийским морем и на востоке — Памиром. 
Внутренняя (Центральная) Азия — область, включающая в себя Каш-
гарию, Джунгарию, Монголию и Тибет, ограниченная на юге Гима-
лаями и на северо-востоке — хребтами Иньшан и Большой Хинган. 

Материалы по кочевникам евразийских степей, полупустынь и 
пустынь занимают в книге непропорционально большое место по 
сравнению с материалами по кочевникам других регионов. Это не 
продиктовано никакой специальной целью. Просто именно им было 
посвящено большинство опубликованных автором работ по номадам и 
номадизму. Естественно поэтому, что с ними автор и знаком лучше 
всего, как по литературе, так и по полевой работе: этнографической в 
Центральной Азии, Калмыкии и Дагестане, археологической — в юж-
норусских степях, в Центральной Азии и на Северном Кавказе. 

Специальный раздел этой книги посвящен происхождению коче-
вого скотоводства не только потому, что автор не вполне удовлетворен 
существующими гипотезами и теориями. Просто в книге о взаимоот-
ношениях кочевников с оседлым миром, казалось интересным и целе-
сообразным начать историю этих взаимоотношений ab ovo. Можно 
только согласиться с Боасом (Boas, 1940: 305): «Чтобы понять явление, 
мы должны не только знать, что оно собой представляет, но также, как 
оно возникло». 

Особое внимание, которое уделяется в книге кочевникам древно-
сти и средневековья, там, где это возможно, отчасти продиктовано той 
же причиной, отчасти — соображениями иного рода. Кочевники на-
ших дней прямо или косвенно уже вовлечены в современные эконо-
мические и политические системы оседлого мира, причем, как прави-
ло, иными способами и на иной основе, чем прежде. Характер их взаи-
моотношений с внешним миром претерпел качественные изменения. 
Изменения в кочевых обществах происходят сейчас столь быстро, что 
антропологи не всегда успеваю их вовремя зафиксировать. Поэтому 
там, где речь идет о современ- 



Феномен номадизма: мифы и проблемы 73 

ном столетии, употребление настоящего времени в книге иногда чисто ус-
ловное. 

Правда, новое время не всюду наступало одновременно. Но начало 
процессу, коренным образом изменившему положение кочевников в на-
шем мире, было положено уже созданием сильных и централизованных 
государств позднего средневековья, таких, как Османская, Российская и 
Цинская империи. Колониальный период способствовал его интенсифи-
кации и распространению вширь, а в постколониальное время соответст-
вующие тенденции только усилились и укрепились. Вопрос о том, сможет 
ли номадизм выжить в современном мире, вызывает большие сомнения. 
Приспособиться к этому миру ему позволяют не слишком часто. Каин 
снова убивает Авеля. Медленно, но верно и без особых помех, на этот раз 
прикрываясь самыми благородными намерениями. Правда и в наши дни, в 
порядке исключения, в некоторых регионах иногда отмечается кратковре-
менное возрождение номадизма. Но оно имеет локальный характер и едва 
ли будет долговременным. При всех обстоятельствах, во многих случаях 
рискованно экстраполировать в прошлое современные полевые материалы 
и следующие из них выводы, без учета изменений в характере взаимоот-
ношений номадов с внешним миром и их последствий, произошедших за 
последние два-три столетия. 

Но данные по кочевникам древности и средневековья имеют один 
существенный изъян. В целом они сравнительно скудны и к тому же соб-
раны не профессиональными антропологами, а лицами, в лучшем случае 
хорошо знавшими кочевников и их быт, но зато не читавшими ни Летти-
мора, ни Барта, ни Дайсон-Хадсона. И все же любая попытка проследить 
особенности номадизма не только в его нынешнем, довольно плачевном 
состоянии, но и в его историческом контексте, не может обойтись без этих 
данных. 

Положение несколько облегчается потому, что там, где речь идет об 
экологических и даже хозяйственных основах номадизма, хуже всего ос-
вещенных в исторических источниках, но зато сравнительно мало ме-
няющихся во времени, экстраполяция современных данных или данных 
недавнего прошлого не только неизбежна, но и в известных пределах до-
пустима, хотя и со многими оговорками. 



74 Введение 

Но там, где речь идет о социополитической организации кочевников и 
особенно о конкретных формах их взаимоотношений с оседлым насе-
лением, без обращения к источникам не обойтись. К счастью, в отно-
шении кочевников с древних времен оседлый мир занимался не одним 
только мифотворчеством. 

Открывает не тот, кто наблюдает, а тот, кто делает свое наблюде-
ние достоянием человечества, во всяком случае его заинтересованной 
части. В этом отношении приоритет явно принадлежал не номадам. Их 
знания о внешнем мире, по преимуществу, всегда носили утилитарный 
характер. Напротив, внешний оседлый мир со времен своего знаком-
ства с кочевниками в целом всегда расширял свои знания, из утили-
тарных и эмоциональных становившихся все более научными. 

Полное исследование этой темы — предмет особой книги, которая 
будет очень полезна и интересна, но которую предстоит написать ко-
му-нибудь другому. Я лишь кратко отмечу основные этапы этого по-
знания, далеко не завершенного, — если что-либо завершенное вообще 
существует в нашем мире. 

Еще до того, как появились настоящие номады, древним государ-
ствам Западной Азии приходилось иметь дело с подвижными скотово-
дами и полукочевниками. Описания их образа жизни концентрируют 
внимание на его непривычности для оседлых жителей, но начисто ли-
шены какой-либо специальной этнографической информации. 

Первые века I тыс. до н. э., когда на смену скотоводам и полуко-
чевникам II тыс. до н. э. в некоторых областях Западной Азии впервые 
появились настоящие кочевники, иногда выходцы из другого региона, 
были там временем шока и страха, вызванных неприятным знакомством 
с грозной и доселе невиданной силой. Библейские пророки, пожалуй, вы-
разили его лучше других (см., например, Иеремия, V, 15— 17). Библия 
и ассиро-вавилонские источники содержат некоторые данные о полити-
ческой истории кочевников этого времени, но почти никаких прямых 
этнографических сведений. 

Первый этап научного изучения кочевников охватывает антич-
ность, но отчасти, как бы по наследству, и часть средневековья. Ко-
чевники в это время стали постоянным, хотя обычно 



Феномен номадизма: мифы и проблемы 75 

беспокойным и чаще всего малоприятным для оседлого населения факто-
ром мирового порядка. Администраторы и полководцы оседлых стран, ко-
торым приходилось иметь с ними дело, редко утруждали себя научными 
исследованиями, а ученые, как правило, жившие вдалеке от номадов, за 
отдельными исключениями, чаще всего довольствовались стандартными 
описаниями их быта и нравов, столь отличными от быта и нравов земле-
дельцев и горожан. Отсутствие земледелия, передвижение со скотом в за-
висимости от наличия травы и воды, отсутствие постоянных маршрутов 
перекочевок — такие описания, почти дословно повторяющиеся у грече-
ских, римских, китайских, даже некоторых средневековых авторов, иногда 
кажутся просто переписанными друг у друга (ср. Геродот, IV, 46 про ски-
фов, или Диодор, XIX, 94, 2 про набатеев, или Сыма Цян. Ши Цзи, гл. 110 
про сюнну, или Аммиан Марцеллин, XIV, 4, 3, 5 про сарацинов и XXXI, 2, 
10 про гуннов). 

И все же древняя историческая традиция выработала представление 
об особом кочевом мире, в котором каждый народ похож на другой, но за-
то не схож ни с какими прочими, находящимися вне пределов этого мира. 
Представление это, питавшееся определенным жизненным опытом, а не 
только умозрительными заключениями, оказалось очень живучим. Ученые 
Халифата полностью разделяли представления своих античных предшест-
венников. Правда, под пером Марвази (XII в.), писавшего про кочевников 
восточноевропейских степей и прямо ссылавшегося при этом на авторитет 
Гиппократа (как теперь выяснилось, псевдо-Гиппократа), древние скифы 
превратились в современных ему тюрок. Но суть от этого не менялась, 
коль скоро и этот ученый утверждал, что «в Европе все тюркские народы 
походят друг на друга, но не походят на другие народы». 

Для греков в древности слово «скиф» означало не только принад-
лежность к определенному этносу, но и к северным кочевникам вообще, и 
то же самое означало слово «тюрк» для ученых Халифата. Подобные воз-
зрения подкреплялись представлениями о наличии особого кочевого типа 
хозяйства и его зависимости от природно-географических условий. Истоки 
экологического направления в изучении номадов уходят в древность. 



76 Введение 

К этому же этапу восходят и первые изолированные попытки 
включить номадов в общую схему развития человечества, как в мифо-
логическом виде утраченного золотого века или его антипода, так и в 
более научной теории трех стадий развития, разработанной Варроном. 
И, наконец, прагматически настроенные государственные деятели в 
весьма практических целях стали знакомиться с теми социальными и 
политическими особенностями номадов, в которых, по мнению наибо-
лее прозорливых и дальновидных из них, одновременно заключались 
их сила и слабость. Отсюда, может быть, ведет СВОЙ истоки социаль-
но-политическое направление в изучении кочевников. Второй этап, на-
чавшись в средние века, захватывает часть нового времени. Отчасти он 
продолжал традиции предшествующего времени, обогатив и расширив 
их, отчасти внес много нового в изучение номадов, подготовив почву 
для следующего этапа. Конечно, у многих из тех, кто пережил сам или 
был свидетелем кочевых вторжений, эмоции и впечатления едва ли 
сильно отличались от чувств библейских пророков, описывавших наше-
ствие киммерийцев и скифов в Западную Азию. 

Но Рашид ад-Дин и Ибн Халдун руководствовались не эмоциями. 
Для них, государственных деятелей, кочевники были непреложным 
элементом политической жизни. Тем более чести делает им то обстоя-
тельство, что вдобавок они были еще и учеными. В их трудах связь 
номадизма с определенной экологической средой впервые по-
лучила серьезное обоснование, а изучение социальной организации 
кочевников значительно продвинулось вперед. Рашид ад-Дин был 
одним из первых, кто серьезно обратил внимание на значение род-
ственных и генеалогических связей для кочевников. И, наконец, 
в трудах обоих ученых и их менее известных предшественников и по-
следователей кочевники впервые стали не побочным продуктом или 
антиподом цивилизации, абортивной линией истории, а ее интеграль-
ной, составной и даже необходимой адаптирующей частью. Без но-
мадов была невозможна вся циклическая концепция цивилизации, соз-
данная Ибн Халдуном. 

Третий этап в изучении номадов связан со становлением совре-
менной науки. В Западной Европе, по мере того как ужасы 



Феномен номадизма: мифы и проблемы 77 

кочевых вторжении становились для нее историческим прошлым, иссле-
дование номадизма совершалось не столь эмпирическими путями, как на 
Востоке. В ней возобновились или, точнее сказать, начались заново по-
пытки определить место номадов и скотоводов в целом в историческом 
процессе. 

Теория трех стадии, столь популярная в XVIII и XIX. вв., в умах не-
которых ученых оставляла место и для тех вопросов, которые волновали 
уже Ибн Халдуна. Многие из них пытались не только определить, но и 
оценить роль номадов в общем развитии человечества, в возникновении 
государства и цивилизации. В то время как Монтескье и некоторые другие 
подчеркивали эгалитарный характер кочевых обществ, Фергюссон и Адам 
Смит отмечали, что развитие скотоводства вело к социальной дифферен-
циации. Кант усматривал истоки государственности в конфликте между 
кочевниками и земледельцами. Напротив, Гегель относил номадов ко вто-
рой доисторической стадии развития, для которой было уже характерно 
наличие социальных противоречий, но государство еще не возникло. 

Таким образом, к началу XIX в. сформировалась определенная тен-
денция, или, может быть, лучше сказать инерция кабинетной научной 
мысли, стремившаяся рассматривать кочевников и скотоводов вообще 
(четкого разделения между ними не производилось) не столько как особый 
этнографический феномен, сколько как фактор общего развития человече-
ства. На кочевников не только глядели глазами оседлых жителей, точнее, 
цивилизованных горожан. Они интересовали ученых в основном лишь по-
стольку, поскольку укладывались в различные исторические концепции и 
схемы, основанные на земледельческом и городском пути развития обще-
ства, который приводил к возникновению цивилизаций. 

Правда, в XVIII и особенно в XIX вв. стала бурно развиваться еще 
одна сторона кочевниковедения, долгое время слабо связанная с уже от-
меченной. Пока философы о номадах, сидя в своих кабинетах, полевые у 
однако, не были профессиональными антропологами – в Африке, на 
Ближнем и Среднем Востоке, в евразийских степях и Центральной Азии, 
нередко руководствуясь чисто практическими нуждами, 



78 Введение 

делали первые конкретные описания конкретных кочевых народов. 
Часто такие описания нельзя назвать особенно квалифицированными и 
тем более специализированными. Но это была сумма первичного ма-
териала, нуждавшегося и готового к обработке. 

Четвертый этап в исследовании номадов можно датировать пер-
вой половиной XX в. Для него удивительным образом характерны, с 
одной стороны, общая антропологизация в исследовании номадизма, а 
с другой — определенный разрыв, образовавшийся между развитием 
антропологической теории и ее применением к кочевым обществам, 
несмотря на то, что полевые исследования теперь впервые стали про-
водиться и профессионалами. Это обстоятельство уже отмечено Дай-
сон-Хадсоном (Dyson-Hudson, 1972), который предложил и его соот-
ветствующее объяснение. 

Правда, в общих построениях типа теории культурных кругов 
материалам по кочевникам и скотоводам отводилось большое место, но 
лишь в качестве примеров, которые должны были подтвердить уже 
сформулированные теоретические положения. Такие ученые конца про-
шлого — начала нынешнего века, как Ратцель, Гумпловиц, Оппенхай-
мер, Торнвальд, тоже проявляли теоретический интерес к кочевникам, 
но лишь как к активному фактору в развиваемой ими «завоевательной 
теории» происхождения государства. Тем самым они продолжали ста-
рое направление исследовательской мысли. 

В то же время новые теории и научные подходы: ареальные ис-
следования, концепции социокультурной и природно-географической 
адаптации, функционально-структурное, кросс-культурное, бихевио-
ристское, неоэволюционистское и экологическое направления в их 
различных проявлениях и разновидностях сравнительно мало исполь-
зовали данные по кочевникам и в свою очередь оказали не слишком 
сильное влияние на исследования кочевых обществ*. 

Разрыв между историческими и антропологическими иссле-
дованиями в области номадизма не только не сократился, но пожалуй, 
даже увеличился. За исключением работ Тойнби для 

 

*Примечание к казахстанскому изданию. То же можно заметить в отношении столь 
популярного сейчас постмодернистского направления и антропологии. 



Феномен номадизма: мифы и проблемы 79 

 

кочевников не нашлось должного и тем более специального места во 
многих концепциях эволюции и истории человечества, которые были 
предложены различными научными исследователями. В то же время 
антропологи, делавшие акцент на синхронных исследованиях, мало 
прибегали к использованию исторических материалов. Блестящая 
книга Леттимора (Lattimore, 1940) во всех отношениях стояла особ-
няком. 

В советской науке исследование номадизма производилось в 
рамках марксистского направления научной мысли в том виде, в ко-
тором оно сформировалось в 30—40-х гг. Для этого периода было ха-
рактерно преобладание умозрительных общетеоретических выкладок 
над конкретными исследованиями, кабинетной работы над полевой, 
стремление доказать, что развитие кочевых обществ, в соответствии с 
принятыми историческим материализмом представлениями о после-
довательно сменяющих друг друга пяти универсальных социаль-
но-экономических формациях, ничем существенным не отличалось от 
развития оседлых. Неудивительно, что именно в этот период у кочев-
ников были «открыты» рабовладельческая и феодальная формации. 
Однако в соответствии с иной, чем на Западе, научной традицией и 
под несомненным влиянием марксизма у советских ученых тех лет 
разрыва между историческими, археологическими и антропологиче-
скими исследованиями не было. 

Новый, пятый этап в изучении номадизма начинается прибли-
зительно одновременно на Западе и в СССР где-то в середине 50-х гг. 
и продолжается до наших дней. Впрочем, возможно, что вторая по-
ловина 70-х гг. знаменует собой наступление нового этапа. Так ли это, 
может показать лишь будущее. 

Для рассматриваемого этапа характерно значительное расши-
рение полевых исследований по номадам и увеличение числа ученых, 
занимающихся различными проблемами, связанными с номадами и 
номадизмом. Различные направления современной антропологи-
ческой мысли в полной мере стали применяться и проверяться на ма-
териалах по кочевникам. В СССР политические изменения в послес-
талинский период до некоторой степени отразились и на науке. В 
советской антропологии значительно больше внимания 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



 

 

80 Введение 

стало обращаться на отличия кочевых обществ от оседлых, на осо-
бенности их социально-политической организации, специфических 
путях функционирования и развития. Дискуссии по этим проблемам, 
начавшиеся в 50-х гг., в различной форме продолжаются и в наши 
дни. В последние годы известное распространение стали получать 
экологические исследования. 

Отмечая особенности пятого этапа, я намеренно избегаю упо-
минания имен отдельных исследователей в связи с определенными 
научными подходами и парадигмами. Применительно к здравст-
вующим, активно и плодотворно работающим коллегам, особенно 
трудно избежать субъективных оценок. Поэтому характеристику их 
теоретических воззрений лучше всего предоставить им самим или 
будущим историографам. 

Также умышленно я не хочу обсуждать сейчас сравнительные 
достоинства и недостатки конкретных работ, посвященных номадам, 
которые были опубликованы за последнее время. Я делаю это не из 
дипломатических соображений и не из боязни обидеть кого-либо из 
коллег. К оценке некоторых работ, в том числе критической, мне не-
однократно придется еще обращаться далее в этой книге. Но крити-
ковать легче, чем создавать. Поэтому во Введении мне хотелось бы 
подчеркнуть, что, по моему глубокому убеждению, все прочитанные 
мною научные работы по номадизму, как старые, так и новые, по 
своему ценны и полезны, а все научные подходы в исследовании 
этого феномена имеют свои преимущества. Для того, чтобы понять 
это, отнюдь не обязательно во всем и полностью соглашаться с ними. 
Достаточно простой непредубежденности. 

Однако вместе с тем я еще раз хотел бы подчеркнуть и иное об-
стоятельство. Именно сейчас, когда накоплен значительный матери-
ал, когда значительно продвинулись теоретические исследования, 
номадизм вновь нуждается в комплексном изучении не только в ста-
тике, но и в динамике его функционирования и во всей совокупности 
его внутренних и внешних систем, структур, функции и связей. Но-
мадизм надо рассматривать не только «изолированный вариант ло-
кальной, специфической или мультилинейной эволюции, но и как 
существенный и неотъемлемый фактор человеческой истории 



Феномен номадизма: мифы и проблемы 81 

Наконец, необходимо покончить с почти абсолютным преобладанием 
синхронных исследований и вернуть диахронии подобающее ей место в 
антропологии номадизма. Применительно к кочевникам я могу лишь по-
вторить проницательный вывод, сделанный Эвансом Притчардом в 50-х гг. 
XX в.: «Рано или поздно антропологии придется выбирать: стать историей 
или стать ничем». 

Конечно, работа с историческими источниками (как, впрочем, и с 
любыми другими) сопряжена с определенными трудностями. Конечно, эти 
источники не полны, а порой и не точны. Но все же из них можно извлечь 
много полезной и незаменимой антропологической информации. Палео-
нтолог не станет воротить носа от обломка кости, а археолог — от черепка 
разбитого сосуда. Они довольствуются тем, что могут получить. Антропо-
лог, чтобы стать историческим антропологом, должен примириться с тем 
историческим материалом, который он имеет, и научиться исследовать его 
наилучшим образом. Антропологическая критика письменных источников, 
по сравнению с исторической, находится пока в стадии становления. Тем 
не менее у нее, на мой взгляд, есть неплохие возможности и перспективы. 

Столь же неоправданно снобистское отношение к сведениям ранних 
путешественников и наблюдателей. Жаль, конечно, что Волней или Бурк-
хардт не читали ни Солцмана, ни Бонта, хотя в этом есть и свои преиму-
щества. Но означает ли это, что их сведения лишены для антрополога вся-
кой ценности? Учитывая изменения в кочевых обществах, произошедшие 
со времени опубликования их отчетов, у антропологов есть лишь два вы-
хода: или ограничить себя изучением современной ситуации, или обра-
титься к материалам своих предшественников во всеоружии современных 
научных знаний и методов, и вместо того, чтобы указывать на их очевид-
ные недостатки, постараться извлечь из них максимум полезной инфор-
мации. 

Союз или хотя бы диалог между антропологией и историей вполне 
осуществим и сулит неплохие плоды. Прецеденты уже имеются даже в 
исследованиях античной цивилизации. Чтобы не ходить далеко за приме-
рами достаточно напомнить имена таких английских ученых прошлого 
поколения, как Эндрю Лэнг (Andrew Lang), Джейн Харрисон (Jane 
Harrison), Гилберт Mэррей 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



82 Введение 

(Gilbert Murray), X. M. Чэдвик (Н- M. Chadwik) и нашего современника М. Дж. 
Финли (M. J. Finley). И если история пока выиграла от такого союза больше, 
чем антропология, то лишь потому, что историки раньше стали обращаться к 
антропологическим материалам и антропологическим методам исследования, 
чем антропологи — к историческим. Финли (Finley, 1975: 108) прав, когда за-
мечает, что «начиная с Малиновского, антропологи слишком болезненно от-
реагировали на исторические спекуляции и однолинейный эволюционизм своих 
предшественников, отрицая не только их плохие методы, но также и сам пред-
мет их исследования; процедура, хотя и понятная, но неоправданная». Я могу 
лишь добавить к этому, что нередкое отождествление марксизма и эволюцио-
низма с историзмом едва ли оправданно. Исторический подход вполне со-
вместим с различными антропологическими школами и парадигмами. 

Феномен номадизма вновь нуждается в холическом подходе, с учетом 
предшествующих исследований и современных научных концепций. Идеаль-
ным случаем было бы вновь увидеть весь лес в целом, не упуская при этом из 
виду каждое конкретное дерево. Одному ученому такая задача не под силу. 
Автор рад уже тому, что в своем стремлении он сейчас не одинок. Попытки в 
этом направлении уже стали предприниматься и, надо надеяться, будут пред-
приниматься в будущем. Ведь в конечном счете de nihilo nihil*. 

 

 *Из ничего ничего не бывает (лат.) 

 

 

 

 





Глава I 

Номадизм как особый вид производящей 

экономики 

Что такое номадизм? 

О терминах не спорят, о терминах уславливаются. К сожалению, на прак-
тике это правило соблюдается не слишком часто, и номады не составляют в 
данном случае приятного исключения. Различные ученые вкладывают в тер-
мин «номады» различный смысл, причем с давних пор в его употреблении за-
метны две основные тенденции. Для одних номады — все, кто ведет подвиж-
ный образ жизни, вне зависимости от его хозяйственной специфики, для дру-
гих — экстенсивные и подвижные скотоводы, совсем не занимающиеся земле-
делием или практикующие его в ограниченном размере, в качестве второсте-
пенного и вспомогательного занятия. 

Первое, слишком расширительное понимание номадизма, кажется, по-
степенно выходит из употребления, хотя и встречается до сих пор (например, 
де Планоль (de Planhol, 1966: 277) называет номадами австралийских абориге-
нов; Ли и Ди Во (Lee and De Vore, 1968: 11—12) — всех охотников и собира-
телей, а Аверкиева (1970: 3 ел.) — конных охотников на бизонов; см. также 
Мэрдок и Уилсон (Murdock and Wilson, 1972: 256—257); Симонсен (Simonsen, 
1972: 190). 

На мой взгляд, бродячие охотники и собиратели, с одной стороны, и 
подвижные скотоводы, с другой, имеют между собой слишком мало общего, 
чтобы объединять их под общим наименованием. Основы их хозяйства, в пер-
вом случае присваивающего, во втором — производящего, принципиально 
различны; поэтому сама их подвижность вызывается различными причинами и 
носит различный характер. Кробер (Kroeber, 1947), очевидно, осознавал это, 
когда противопоставлял «скотоводческий номадизм» и «при- 



84 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

митивный номадизм». В равной мере термин «номады» неприменим и к дру-
гим подвижным группам, будь то этно-профессиональные группы вроде цы-
ган, или так называемые «морские кочевники» Юго-Восточной Азии, или не 
полностью оседлые земледельцы, или некоторые группы рабочих в совре-
менных индустриальных государствах (т. н. индустриальная мобильность). 

Поэтому за охотниками и собирателями, не ведущими оседлый образ 
жизни, лучше всего закрепить термин «бродячие» (соответственно: полубро-
дячие, полуоседлые и т. д.), за подвижными экстенсивными скотоводами — 
«кочевые». Подобный взгляд в последнее время находит поддержку у многих 
специалистов (см. например, Forde, 1963: 33—34, 406; von Wissmann and 
Kussmaul, 1959: 874; Krader, 1966: 408—409; Spooner, 1973: 3; Хазанов, 1975: 
5—6; Андрианов, 1978: 120). Таким образом, мы возвращаемся к первона-
чальному значению термина, к тому смыслу, который вкладывали в слово 
«номады» древние греки. «...И возвращается ветер на круги своя» (Экклеси-
аст, 1.6) 

Однако если понимать под номадами любых подвижных скотоводов, это 
также приведет к слишком широкому и неопределенному употреблению тер-
мина, потому что скотоводство представлено весьма разнообразными фор-
мами. Очевидно, определение кочевого скотоводства как особого вида про-
изводящей экономики должно исходить из совокупности тех его хозяйствен-
ных особенностей, которые отличают его от остальных родов, видов и даже 
разновидностей хозяйственной деятельности. 

На мой взгляд, к числу важнейших особенностей кочевого скотоводства, 
определяющих его хозяйственную сущность, относятся: 1) скотоводство как 
преобладающий вид хозяйственной деятельности; 2) его экстенсивный харак-
тер, связанный с круглогодичным внестойловым содержанием скота на под-
ножном корму; 3) связанная с потребностями скотоводческого хозяйства пе-
риодическая1 подвижность в пределах определенных пастбищных территорий 

Следует делать различие между регулярными перекочевками (например, 
на сезонные пастбища у кочевников евразийских степей) и иррегулярными (на-
пример, у кочевников внутренней Сахары). Но в любом типе номадизма подвиж-
ность рано или поздно становится неизбежной. 



Что такое номадизм? 85 

или между ними (в отличие от миграций); 4) участие в перекочевках всего или 
большей части населения (в отличие, например, от пастушеского или отгон-
но-пастбищного скотоводства); 5) натуральный, т. е. направленный в первую 
очередь на удовлетворение непосредственных нужд характер экономики (в от-
личие от современного капиталистического ранчо или молочного фермерства). 
Последний признак уже не применим, или применим лишь частично, к некото-
рым группам современных кочевых скотоводов, втянутых в мировую рыночную 
систему, но в прошлом он был для них достаточно характерным. И в прошлом 
кочевое скотоводство не являлось полностью самообеспечивающей экономи-
кой. Но производство в нем не было предназначено специально для получения 
прибыли, хотя иногда в значительной мере было ориентировано на обмен. 
Именно эти хозяйственные особенности номадизма представляются основными. 
С одной стороны, они определяют его специфику как особого вида производя-
щей экономики, отделяя и ограничивая его от других родов и видов хозяйст-
венной деятельности. С другой стороны, они позволяют объединить в одну 
группу и систематизировать принципиально близкие типы и подтипы хозяйст-
венной деятельности (в данном случае кочевого скотоводства), в сравнении с 
другими отличающиеся лишь второстепенными чертами. Наконец, именно с 
ними в большей или меньшей степени сопряжены все основные экономические, 
социальные, политические, культурные параметры номадизма и даже его взаи-
моотношения с внешним миром. 

Таким образом, с хозяйственной стороны кочевое скотоводство можно оп-
ределить как особый вид производящей экономики, при котором преобладаю-
щим занятием является экстенсивное подвижное скотоводство, а большая часть 
населения вовлечена в периодические перекочевки. Пожалуй, можно еще доба-
вить, что кочевое скотоводство, как, впрочем, и все основные виды хозяйства, 
соответствует определенному технологическому уровню. Оно занимает место 
между двумя революциями, включая их последствия, — неолитической и инду-
стриальной. 

С точки зрения предложенного определения, кочевое скотоводство являет-
ся единым видом производящей экономики, 



86 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

противостоящим другим видам как присваивающей (например, различным ви-
дам охоты, рыболовства и собирательства), так и производящей экономики 
(например, различным видам подсечно-огневого и мотыжного земледелия, 
плужного земледелия и т. д.)- Однако необходимо учитывать, что кочевое ско-
товодство в хозяйственном отношении не отделено от других видов произво-
дящей экономики непроницаемой стеной, а, напротив, связано с ними рядом 
переходных форм, в основе которых лежит постепенно уменьшающийся удель-
ный вес скотоводства. Между ними не всегда проводят надлежащей грани (см., 
например, Кrоеbеr, 1947: 323—324; Марков, 1976: 209; Marx, 1977: 344—345), 
что подчас может вести к искаженной картине номадизма. Ведь термин «ско-
товодческий» или «скотоводство», хотя и широко распространенные, сами по 
себе являются слишком неопределенными и неконкретными. 

 

Основные формы скотоводства 

Сколько-нибудь общепринятая классификация различных форм скотовод-
ства в настоящее время отсутствует. Более того, некоторые антропологи иногда 
даже выражают сомнение в ее необходимости и целесообразности (см., напри-
мер, Dyson-Hudson, N., 1972: 8; Dyson-Hudson, R., 1972: 31, 47), очевидно, раз-
деляя в этом отношении принцип Лича (Leach,1961: 3), объявившего создателей 
типологий и классификаций всего-навсего «коллекционерами антро-
пологических бабочек» (ср., однако, Barth, 1966: 22). При этом обычно указы-
вается на наличие индивидуальных и групповых хозяйственных вариаций в об-
ществе. 

Подобные сомнения, хотя они нередко покоятся на полевых исследовани-
ях, не представляются достаточно убедительными. Классификации основных 
форм скотоводства рассматривают хозяйство общества в целом, естественно, 
уделяя наибольшее внимание его главным и определяющим направлениям. На-
пример, во многих обществах, основанных на полукочевой скотоводческой или 
смешанной экономике, и даже в некоторых аграрных обществах, имеются семьи 
и группы, которые совершенно не занимаются земледелием, полностью посвя-
тив себя скотоводству. Однако напрасно мы стали бы на этом основании назы-
вать подобные общества кочевыми 



Основные формы скотоводства 87 

скотоводческими. В данных случаях мы сталкиваемся с профессиональной 
специализацией и разделением труда внутри одного и того же общества, в 
то время как подлинно кочевое скотоводческое общество влечет за собой 
разделение труда между различными обществами. 

Правда, с начала XX в. классификацией скотоводческого хозяйства 
довольно много занимались географы, особенно французские (см., напри-
мер, Bernard and Lacroix, 1906, поп vidi, Despois, 1949: ff. 217—325; Sorre, 
1950: 642—653; Veyret, 1951; Capot-Rey, 1953: 251—252), очевидно, пото-
му, что в их науке нет предубеждения против классификаций. «Классифи-
кации являются основой в нашем учении о географии» (Clarke, 1959: 95). 
Однако многие из предложенных географами классификаций имеют ре-
гиональный характер. К тому же они, естественно, отражают принципы и 
потребности их собственной науки и поэтому не всегда и не во всем при-
емлемы для антрополога. 

Разумеется, классификация ради классификации — нонсенс. Разуме-
ется, ни одна антропологическая классификация не может вместить в себя 
все многообразие конкретных случаев и любую локально-временную спе-
цифику и уже поэтому не должна быть слишком жесткой и обязывающей. 
Однако в тех случаях, когда классификация не является самоцелью, а спо-
собствует более глубокому пониманию сущности рассматриваемого явле-
ния и его генезиса, она оказывается полезной. Без классификаций и типо-
логий невозможны многие генерализации, а без генерализаций — антро-
пологические теории, в том числе общие теории номадизма. 

Различные ученые избирали разные категории для классификаций 
скотоводческого хозяйства как на региональном, так и на глобальном 
уровнях: географическое распространение, состав стада, длина перекоче-
вок, направленность перекочевок, периодичность, перекочевок, характер 
жилищ, степень оседлости, характер оседлости, удельный вес земледелия в 
системе хозяйства и т. д. (помимо уже упомянутых работ см., например, 
Arbos, 1923: 559—561; Patai, 1951: 401—414; Bacon, 1954: 55; Barth, 1962: 
342—343; Nomadic Pastoralism as a Method of Land Use, 1962: 358; Jacobs, 
1965: 145— 149; Whyte, 1966; Poucha, 1968: 121—122; Rathjens, 1969: 
20—28; 

 

 





88 Глава I.. Номадизм как особый вид производящей экономики 

Juhnson, 1969; Rudenko, 1969: 15—26; Murdock and Wilson, 1972: 
256—257; Baxter, 1975: 207; Хазанов, 1975: 5—8; Khazanov. 1978b: Сима-
ков. 1978; Андрианов, 1978: 123). В этом отношении для одного лишь ис-
ториографического обзора едва ли хватило бы целой главы. 

Большинство подобных классификаций в принципе нельзя считать 
верными или неверными. Вопрос в другом — насколько адекватно они 
служат конкретным целям конкретного исследования. Желая отвести воз-
можный упрек, что «составители типологий никогда не объясняют, почему 
они выбрали именно ту, а не иную систему» (Leach, 1961: 3), оговорю зара-
нее, что именно в соответствии с темой данной книги в основу предлагаемой 
классификации положен постепенно уменьшающийся удельный вес ското-
водства в общем балансе производящего хозяйства традиционных обществ 
. Я придаю большее значение соотношению скотоводства и земледелия в сис-
теме хозяйства, чем, например, степени подвижности, еще и потому, что из-
вестны и подвижные формы земледелия, притом не только подсеч-
но-огневые, но и основанные на применении пахотных орудий и паровых се-
вооборотов, включая трехполье, например, у восточных славян вплоть до 
XIX в. (Шенников, 1971). В практически бесконечном ряду конкретных 
форм скотоводческого хозяйства в качестве основных выделяются: 

Кочевое скотоводство, которое в своих чистых проявлениях характери-
зуется отсутствием земледелия даже в качестве вспомогательного занятия. 
Вопреки все еще встречающемуся мнению, чистые номады отмечены лишь в 
некоторых регионах распространения (Северная Евразия, Высокогорная 
Внутренняя Азия, евразийские степи, Аравия, Сахара), но и в них кочевое 
скотоводство сосуществует, как правило, с другими формами скотоводст-
ва. Значительно более распространено полукочевое скотоводство. 

Полукочевое скотоводство характеризуется тем, что, хотя экстенсивное 
скотоводство с периодической сменой пастбищ на 

 

2 Любопытно отметить, что некоторые ученые, выражающие сомнения в применимости 
подобного 
критерия, па практике довольно широко его используют, хотя и не всегда 
последовательно (см., например, John-
son, 1969: 17, 94, 97, 106, 148, 164, 170, 174, 175). 



Основные формы скотоводства 89 

протяжении всего или большей части года является и в нем преобла-
дающим занятием, в качестве второстепенного и вспомогательного оно 
дополняется земледелием. Впрочем, в Северной Евразии полукочевое 
скотоводство сочетается с иными родами хозяйственной деятельности 
(см. с. 118—119). 

Даже ограниченное занятие земледелием оказывает существенное 
воздействие на многие стороны жизни полукочевников, в частности на 
видовой состав стада, маршруты перекочевок, их сезонность и т. д. (см., 
например, Хазанов, 1975: 11 сл. про полукочевников евразийских сте-
пей; Doughty, 1988, т. 1: 234; Першиц, 1961: 37—39 про полукочевников 
Аравии; Evans-Pritchard, 1949: 35; Clarke, 1959; Johnson, 1969: 105, 109, 
112—113, 115, 119, 130, 142, 148, 164, 168, 174, 175 про полукочевников 
Северной Африки и Сахары; Cunnison, 1966: 22 про хумр баггара; Barth, 
1964b: 15—22; Swidler, 1973: 33—37; Spooner, 1975: 176 про полукочев-
ников Белуджистана; Ferdinand, 1969: 143; Ferdinand, 1969а: 108 сл. про 
полукочевников Афганистана; Kussmaul, 1962: 223 про полукочевников 
Тибета). 

Полукочевое скотоводство, как, впрочем, и любое другое, в раз-
личных регионах ойкумены представлено большим количеством разно-
образных вариантов. Пожалуй, важнейшими из них являются следую-
щие два: 1) когда одни и те же группы данного общества (или субобще-
ства) занимаются и скотоводством и земледелием; 2) когда в рамках 
данного общества (субобщества) подчас с единой социополитической 
системой имеются группы, уделяющие преимущественное или даже ис-
ключительное внимание скотоводству, наряду с группами, преимущест-
венно занимающимися земледелием. 

Оба этих варианта распространены почти повсюду, где обитают 
полукочевники (см., например, Оразов, 1975: 215, 216 — про туркмен 
Ахала; Capot-Rey, 1953: 220 про полукочевников Сахары; 
Evans-Pritchard, 1949: 35 про полукочевников Киренаики; Fazel, 1973: 
131 про бойр ахмад в юго-западном Иране; Ferdinand, 1969: 147 про по-
лукочевников Афганистана; Barth, 1956: 1082 про кухистанцев). 



90 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

В Ливийской (западной) пустыне Египта племя джавабис в целом уча-
ствует как в скотоводстве, так и в земледелии, а также в перевозке грузов. Но 
в той же пустыне имеются и другие племена разделенные на две секции, одна 
из которых ведет сравнительно оседлый, а другая — полностью кочевой об-
раз жизни. Тем не менее обе секции представляют собой определенное со-
циальное единство и имеют общего шейха (Awad, 1962: 334). Фукуи (Fukyi 
1970: 108—109, 121), изучавший ираку в Северной Танзании, выделяет в 
качестве особой формы «агро-скотоводческую экономику», в которой 
в отличие от смешанной фермерской экономики оба элемента хозяйственной 
деятельности отделены один от другого. На самом деле, очевидно, мы имеем 
дело с конкретным проявлением второго варианта полукочевого ско-
товодства. Аналогичная картина в Восточной Африке наблюдается, например, 
у покот, с той лишь разницей, что у них представлены оба варианта полуко-
чевого скотоводства (Schneider, 1957: 279; Schneider, 1964: 70; Porter, 1965: 
409—420; Conant, 1966: 505—507). 

Одной из разновидностей первого варианта полукочевого скотоводства 
являются случаи, когда мужчины кочуют со скотом, а женщины остаются на 
месте и занимаются земледелием. В той же Восточной Африке это отмечено, 
например, у джи и каримоджонг, что нашло отражение в пословице джи — 
«зерно — это скот для женщин» (Gulliver, 1955: 61; Dyson-Hudson, R. and N.. 
1969: 79). Также и у некоторых групп сомали мужчины занимаются ското-
водством, женщины — земледелием (Lewis, 1955: 88). В какой-то мере это 
свойственно фулани (Stenning, 1959: 7), теда (Johnson, 1969: 151—152) и не-
которым другим группам скотоводов Сахары (Capot-Rey, 1953: 220) и т. д. 

С хозяйственной стороны полностью кочевое и полукочевое скотоводство 
особенно тесно связаны друг с другом, нередко вза-имообратимы, образуя 
многочисленные переходные состояния в зависимости от локальной специ-
фики, конкретно-исторической ситуации и, разумеется, экологических усло-
вий. 

Например, между кочевым скотоводством и полукочевым, практикую-
щим земледелие в качестве второстепенного, но регулярного занятия, сущест-
вуют переходные формы, при которых занятие 



Основные формы скотоводства 91 

земледелием имеет нерегулярный, не-ежегодный характер. Они от-
мечены, например, у беджа в Ливии, Южном Алжире, Южном Ма-
рокко, Мавритании, Сахаре (Paul, 1954: 13- Capot-Rey 1953, 220; Capot-Rey, 
1962: 302; Nicolassen, 1963: 184). 

В одних случаях полукочевое скотоводство может быть сравнительно 
стабильной хозяйственной системой и длительное время функционировать в 
более или менее неизменном виде, в других — этапом на пути перехода от 
кочевого скотоводства к смешанному хозяйству, в третьих, напротив, эта-
пом на пути от смешанного хозяйства к кочевому скотоводству. 

В евразийских степях многие из тех, кого традиционно считали и счи-
тают кочевниками, например, скифы, сюнну, хазары, золотоор-дынские та-
тары, и особенно крымские татары, туркмены и многие другие имели в 
своем составе полукочевые группы, иногда весьма стабильные (Rudenko, 
1969: 17; Хазанов, 1975: 11-12). У фулани (Stenning, 1965: 366) и белуджей 
(Swidler, 1973: 37) изменение полукочевого хозяйства могло происходить в 
обоих направлениях, но в Тибете полукочевое скотоводство развивалось 
только в чисто кочевое (Ekwall, 1968: 22-23). 

Однако и у полукочевников земледелие является всего лишь вспомога-
тельным видом хозяйства, по определению Кредера (Krader, 1959: 505), 
«дополняющей формой хозяйства, ориентированного на удовлетворение 
насущных потребностей», как правило, не обеспечивающим полностью со-
ответствующих потребностей. Поэтому в хозяйственном отношении полу-
кочевники тоже зависят от внешнего мира. 

В некоторых регионах, в частности в евразийских степях, на Ближнем и 
Среднем Востоке, иногда целесообразно дополнительно выделить полу-
оседлое скотоводство. Если не касаться отдельных нюансов — бессмыс-
ленного занятия при попытках создать генерализированную классифика-
цию, то можно отметить, что полуоседлое скотоводство приблизительно 
соответствует тому, что Форд (Forde, 1963, с. 404) называл «оседлым зем-
леделием с вспомогательным скотоводством», и еще больше тому, что ино-
гда называют «смешанным земледелием» (Barth, 1976: 75). 






92 Глава I.. Номадизм как особый вид производящей экономики 

Полуоседлое скотоводство отличается от полукочевого 
главным образом тем, что при нем земледелие в общем балансе хозяй-
ства становится преобладающим. Полуоседлое скотоводство также 
подразумевает наличие сезонных откочевок и/или отдельных преиму-
щественно скотоводческих групп и семей в данном обществе. Но в од-
нотипной экологической обстановке эти откочевки обычно являются 
более короткими и менее продолжительными по сравнению с переко-
чевками полукочевников. Кроме того, нередко полуоседлые скотоводы 
практикуют в ограниченном размере заготовку кормов. Так, у кара-
калпаков летом большая часть жителей аула откочевывала на пастбища 
и жила на них в юртах, хотя нередко сами эти пастбища находились на 
расстоянии всего нескольких сот метров от аула (Народы Средней Азии 
и Казахстана, 1962: 440—441). У полуоседлых киргизов в конце 
XIX — начале XX в продолжительность кочевания не превы-
шала 3—3,5 месяцев, и к тому же не все члены семьи в период 
кочевания находились неотлучно со скотом; часть их круглосу-
точно жила оседло и занималась земледелием (Симаков, 1978: 24; ср. 
Ferdinand, 1969: 129) про полуоседлых скотоводов Афганистана). 

Пастушеское или отгонно-пастбищное скотоводство характе-
ризуется тем, что большая часть населения живет оседло и обычно за-
нимается земледелием, а скот весь год или значительно чаще — ка-
кую-то его часть содержится на вольном выпасе и выпасается специа-
лизирующимися на этом людьми — пастухами. Обычно часть года 
скот содержится в загонах или стойлах, что подразумевает заготовку 
кормов. В немецкой литературе эта форма скотоводства иногда назы-
вается «Teilnomadismus» (см., например Poucha, 1968: 121; Kussmaul, 
1969: 32). 

Специфика отгонно-пастбищного скотоводства заключается не 
только в том, что оно порывает с необходимостью для целых челове-
ческих групп следовать за скотом. В конце концов и у некоторых ко-
чевников и полукочевников скот и большинство людей движутся по 
разным маршрутам (см., например, Gulliver, 1955: 125—126 про турка-
на или Asad, 1970: 19 про кабабиш). Главное, что эта форма скотовод-
ства дает возможность большинству практикующего ее населения по-
стоянно жить оседло. 



Основные формы скотоводства 93 

Пастушеское скотоводство обычно присуще обществам с большим 
или меньшим преобладанием земледелия. Но и скотоводство в них 
также является важной отраслью хозяйства, настолько важной, что 
экономика в целом иногда приближается к смешанной. Пастушеское 
скотоводство было с древних времен широко распространено в евра-
зийских степях, Аравии, Северной Африке и на Среднем Востоке. В 
недалеком прошлом у многих групп узбеков весной и летом овец 
угоняли на пастбища, а осенью и зимой держали в загонах поблизо-
сти от кишлаков. Пастушеские навыки передавались из поколения в 
поколение в определенных семьях (Народы Средней Азии и Казах-
стана, 1962: 221—222). Хассан ибнТабит, панегирист Мухаммеда, 
выходец из оседлого мединского племени, был одним из первых, кто 
нарушил твердую традицию древнеарабской поэзии и вместо описа-
ния бедуинской жизни рассказал о своем собственном племени, ско-
товодство которого имело явные черты пастушеского. «Наше племя 
владеет каменистой местностью, окруженной горами, в которой 
знатные люди построили свои жилища и которую сделали годной для 
жизни. 

 

Здесь растут пальмовые деревья, между которыми прорыты 

каналы в песчаной и каменистой земле и имеется защитный вал... 

Если ты придешь в эту каменистую местность, ты найдешь 

здесь стойло с верховыми животными и стада свободно пасущихся 

домашних животных» (цит. по Фильштинский, 1977: 147). 

 

Ибн Бишр, недждийский летописец XIX в., оставил описание пас-
тушеского скотоводства в оазисах Аравии в эпоху первого ваххабит-
ского государства: 

«Жители Судайра оставляют весной своих верблюдов, породистых 
и [простых] лошадей [на пастбищах]. Они нанимают человека, который 
их поит, посещает их хозяев, возвращается к животным, а они на своих 
местах. Он поправляет их путы и оковы, затем уходит от них» (цит. по 
Васильев, 1967: 200—201). 

В Иране в деревнях нередко имеются специальные пастушеские 
группы, члены которых в течение трех-четырех месяцев в году пасут 
скот в пустынных и степных районах (Barth, 1962: 342; см. также de 
Planhol, 1966a: 303—304) про луров и иранских азербайджанцев; Spoo-
ner, 1976 про сангсари). 



94 Глава I.. Номадизм как особый вид производящей экономики 

 

Удельный вес скотоводства обычно является наиболее значительным 
специализированном горном варианте который в советской антропологи-
ческой литературе часто называют яйлажным (от тюркского слова яйлаг – 
летнее пастбище в горах). 

Яйлажное скотоводство позволяет населению, практикующему зем-
леделие в определенных экологических зонах, использовать другие в каче-
стве сезонных пастбищ в период их наивысшей продуктивности (Barth, 
1962: 342). Часть времени в году скот выпасают на горных пастбищах, а 
часть — перегоняя его в более низкую зону. 

В западной литературе яйлажному скотоводству более или менее 
соответствует понятие транехъюмэнс — высокогорное альпийское 
скотоводство (transhumance, la transhumance, transhumanz)— см., 
например, определение его, предложенное Кредером (Krader, 1966: 
409). Но, как справедливо отмечено Джонсоном (Johnson, 1969: 
18—19), многие ученые нередко смешивают транехъюмэнс с верти-
кальными вариантами кочевого и полукочевого скотоводства, игнорируя, 
с одной стороны, историю этого термина, происходящего из испанского 
языка и первоначально введенного для обозначения специфических форм 
скотоводства в Пиринеях, Альпах и других горных районах Европы (Sor-
re, 1950: 647), а с другой, более существенной стороны, упуская из виду, 
что вертикальное передвижение скота само по себе определяет не форму 
скотоводческого хозяйства, а лишь его отдельные особенности (Bacon, 
1954: 54). 

Иногда встречается еще более широкое и еще менее оправданное 
употребление этого термина для обозначения любых сезонных перекочевок 
при различных формах скотоводства, особенно для таких, которые не яв-
ляются чисто кочевыми, или для описания 



Основные формы скотоводства 95 

 

хотя большинство - к пастушескому (см., например, данные по срав-
нительно хорошо изученному скотоводству в горных областях Европы и 
Кавказа: Arbos, 1923: 562-564; Haufler, 1955; Veihzurht und Hirtenleben in 
Ostmitteleuropa, 1961; Krandzalov. 1963; Maltey, 1968: 231-261; Гамкре-
лидзе, 1968: 237-247; Viehwirtshaft und Hirtenkultur, 1969 Мандыбура, 
1972: 7-9; Исмаилов, 1973: 59; Мамбетов, 1974: 134 сл.; Клепикова, 
1974: 5-36; Робакидзе, 1978: 15-18; Шамиладзе, 1979) 

Однако в евразийских степях, на Среднем Востоке и в Северной Африке 
яйлажное скотоводство нередко сосуществует с полукочевым и кочевым 
(см., например, Janata, 1962/1963: 95—96-Schurmann, 1962: 68—70, 
277—278 про северных тайманни в Афганистане; Coon, 1978: 215 про 
курдов; Gelber, 1969- 31—32 207—208 про берберов Высокого Атласа). 

Оседлое скотоводство в первобытных и традиционных обществах, 
как правило, не является основным видом хозяйства. Оно лишь допол-
няет земледелие, и, как другие формы скотоводства, представлено раз-
личными вариантами. 

Один из них — придомно-стойловое скотоводство в зависимости 
от природно-климатических условий, времени, специализации хозяйства, 
его технологического уровня и ряда других факторов характеризуется 
тем, что часть года скот пасется на прилегающих к селению пастбищах 
(обычно с ежедневным возвращением животных к месту поселения), а 
часть — содержится в стойлах или загонах с соответствующей под-
кормкой. 

Если стремиться к дальнейшему подразделению данного варианта 
на ряд разновидностей, то в основу выделения их можно положить 
удельный вес специально заготовляемых кормов в содержании скота. 
Тогда на одном полюсе будут преимущественно экстенсивные разно-
видности, а на другом — полуинтенсивные или даже преимущественно 
интенсивные. 

Еще одним вариантом оседлого скотоводства является придомное 
оседлое скотоводство с вольным выпасом — одна из наиболее прими-
тивных форм скотоводства, при которой заготовка кормов и загон-
но-стойловое содержание скота вообще отсутствуют или сведены до 
минимума. 



96 Глава I.. Номадизм как особый вид производящей экономики 

 

Хотя придомное оседлое скотоводство с вольным выпасом и яви-
лось генетически едва ли не древнейшей формой, оно могло сохраняться 
в земледельческих обществах и много позднее, наряду с более развиты-
ми. В России, например, оно продолжало существовать даже в XIV—XVI 
вв. (Шапиро, 1977: 72). Для него характерны небольшое количество раз-
водимого скота и минимальный уход за ним. 

В заключение отмечу, что предлагаемая классификация не является 
плодом только лишь кабинетных усилий, а в известной мере основана на 
многовековых традиционных представлениях и критериях самих ското-
водов. В одном из бухарских документов конца XVI в. проводится раз-
личие между жителями деревень, кишлаков и степи, т. е. между оседлыми 
земледельцами, полукочевниками и кочевниками (Бартольд, 1963д: 467). 
Арабы различали чистых кочевников-верблюдоводов, овцеводов, иногда 
фактически являвшихся полукочевниками, полуоседлых скотоводов и 
земледельцев (ср. Musil, 1928: 44—45; Dickson, 1951: 108—111; Coon, 
1976: 198—199). 

Рассмотренные формы скотоводства являются также различными 
способами хозяйственной адаптации, которая в конечном счете опреде-
лялась действием самых различных факторов. В то же время нельзя упус-
кать из виду, что в конкретно функционирующих обществах эти формы 
не являются абсолютно статичными. Напротив, они лишь указывают на 
параметры подвижной и способной к трансформации хозяйственной 
системы, могут сменять друг друга на одной и той же территории, притом 
не всегда в одинаковой и однообразной последовательности. Однако в той 
мере, в которой контроверза между номадизацией и седентаризацией оп-
ределяла сущность многих форм скотоводческого хозяйства и его изме-
нений, удельный вес сопутствующего им земледелия остается одним из 
важнейших критериев. 

Кочевое скотоводство и тем более другие формы экстенсивного 
скотоводства по многим своим характеристикам и признакам демонстри-
руют значительное разнообразие. В данной работе нет ни возможности, 
ни необходимости разбирать их все. Меня интересует лишь вопрос об их 
пригодности в качестве критериев для 



Видовой состав стада 97 

типологии кочевого скотоводства, основанной на его географическом 
распространении. 

Видовой состав стада 

Видовой состав стада, его структура, т. е. половозрастной состав, 
а также характер использования разводимых животных в первую оче-
редь определяются их биологическими особенностями и естествен-
но-географическими условиями. Но свое воздействие оказывают так-
же экономические, социальные, политические и культурные факторы, 
в лучшем случае лишь косвенно связанные с экологией (Jones and 
Whittlesey, 1932: 379; Forde, 1963: 400). 

В Монголии в 50-х гг. XX в. в однотипной экологической обста-
новке зажиточные хозяйства больше внимания уделяли разведению 
крупного рогатого скота, а бедные — мелкого; зажиточные больше 
занимались овцеводством, а бедные — козоводством (Жагварал, 
1974: 98). Многие монголы стремились иметь в своем хозяйстве боль-
ше лошадей, чем это вызывалось чисто хозяйственной целесообразно-
стью. Один из информаторов дал в 1948 г. этому следующее объясне-
ние: «Поскольку я имею лошадей, я даю другим пользоваться ими для 
поездки, угощаться кумысом и благодаря этому люди ко мне располо-
жены и оказывают мне всяческую помощь, в частности в перекочев-
ках, в присмотре за скотом, в стрижке шерсти и доставке ее в коопе-
ратив, в выполнении уртонннои службы (т. е. почтово-транспортной 
повинности. — А. X.). Это заслуга лошадей» (Жагварал, 1974: 99). 

Бедуины Аравии держали лошадей из престижных и военных 
соображений, хотя природно-географические условия явно не подхо-
дили для этих животных, и гордились их родословными почти так же, 
как своими собственными. 

По мнению Стауффера (Stauffer, 1965: 292), пропорция овец и 
коз у номадов Ирана зависит от их близости к рынкам. Чем к ним 
ближе, тем больше в стадах овец, чем дальше — тем больше коз, ко-
торые имеют меньший спрос на рынках, но зато более неприхотливы и 
дают на 50—100 % молока больше. 

Все копытные (ingulata), в том числе дикие предки разводимых 
кочевниками животных, в эволюционном отношении представ- 

 





98 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

 

ляют собой молодую и прогрессивную группу, оказавшуюся способ-
ной к быстрому расселению по ойкумене после окончания ледниково-
го периода или исчезновения лесов в связи с климатическими измене-
ниями. Отличительной особенностью их, закрепленной и даже уси-
ленной у их домашних потомков, является высокая степень приспо-
собления к условиям обитания, способность в первом же поколении 
резко изменить поведение, если изменяется окружающая среда (Бас-
кин, 1976: 187). 

Тем не менее законы биологии и экологии в полной мере дей-
ствуют и среди копытных животных. Поэтому разведение северных 
оленей эффективно только в условиях тундры, верблюдов — пустыни, 
а яков — высокогорья. Поэтому арабские племена Южного Кордофана 
и Дарфура перестали быть верблюдоводами, так как условия саванны 
не благоприятствовали разведению этого вида скота (Awacl, 1962: 
330). 

Приведу еще один пример, касающийся верблюдов. Их мно-
гократно декларируемая неприхотливость в выборе пищи на самом 
деле относится лишь к богатым солью пустынным растениям. Вырос-
шие в пустыне верблюды, попав на обильные пастбища, худеют и в 
конце концов гибнут (Баскин, 1976: 71). Точно так же по экологиче-
ским причинам — недостаток кормов — провалилась попытка введе-
ния зебу у туарегов Ахаггара (Nicolaisen, 1961: 49). 

Конечно, такие животные, как овцы, козы, отчасти даже ло-
шади и коровы, обладают большей лабильностью, чем сравнительно 
специализированные виды. Поэтому география их распространения 
значительно шире. Но одно дело приспособительные способности этих 
животных, а другое — хозяйственная целесообразность и эффектив-
ность их разведения в конкретных экологических зонах. Козы и овцы в 
целом способны пастись в одних и тех же экологических зонах. И 
действительно, в евразийских степях, на Среднем Востоке, в Северной 
и Восточной Африке их часто пасут вместе, причем козел в таком 
случае играет роль вожака. Однако козы менее прихотливы в корме, 
лучше приспособлены к резким колебаниям температуры, более вы-
носливы; зато они не любят влажности (Dahl and Hjort, 1976: 
250—251) и продукты их, за исключением специализированных пород, 
худшего качества. Туареги 



Видовой состав стада 99 

в полной мере учитывают биологические различия, существующие между 
этими животными, в одних случаях, как например, в Южном Аире, ориенти-
руясь на преобладание овец среди мелкого рогатого1963: 45-46) 

 В отношении видового состава стада кочевое скотоводство сразу же 
можно подразделить на моноспециализированное и мультиспециализиро-
ванное. В то время как кочевники Крайнего Севера разводят одних лишь 
оленей, большинство остальных кочевников Старого Света (о проблеме 
номадизма в Новом Свете см. с. 152—153) одновременно разводят раз-
личных животных хотя разумеется в различных пропорциях. Не надо толь-
ко упускать из виду, как это делает Кредер (Krader, 1959: 500), что сама 
моноспециализация может происходить на различных уровнях. У олене-
водов она характерна для кочевого общества в целом, а на Ближнем Вос-
токе — подчас присуща отдельным кочевым группам, интегрированным в 
более крупную систему или суперсистему. 

С экологической стороны моноспециализированные типы и вари-
анты кочевого скотоводства почти всегда являются вынужденными. 
Мультиспециализированные типы являются сравнительно более стабиль-
ными и устойчивыми, позволяют полнее утилизовать пастбища. Гибель или 
сокращение поголовья одного вида скота в какой-то мере может компен-
сироваться наличием других уже потому, что сопротивляемость различным 
стихийным бедствиям и репродукционные способности у животных раз-
личных видов различны. Напротив, для моноспепиализированного кочевого 
скотоводства особенно характерно чередование периодов относительного 
благополучия и бедствий, связанных с естественными факторами. Биоло-
гические особенности разводимых животных учитываются номадами не 
только с точки зрения эффективности видового состава стада, но и специ-
фики его разделения и выпаса в конкретных географических условиях. В 
условиях повышенной аридности у бедуинов Аравии, туарегов Сахары и 
сомали Африканского Рога верблюдоводство, с одной стороны, и козовод-
ство и овцеводство с другой, оказываются малосовместимыми друг с дру-
гом и обычно дифференцируются в разные направления хозяйственной 
деятель- 



100 Глава I.. Номадизм как особый вид производящей экономики 

ности. Однако у кочевников евразийских степей лошадей, овец и крупный 
рогатый скот нередко выпасают совместно (см. с. 128). Структура стада у 
кочевников в первую очередь, естественно, определяется биологическими 
особенностями выпасаемых животных. Но в отличие от популяций диких 
копытных кочевники могут вносить и нередко вносят в нее существенные 
коррективы. Стада домашних животных обычно намного моложе, чем стада 
их диких родственников. Отсутствие старых животных в условиях паст-
бищного содержания ведет к отсутствию потенциальных вожаков и, следо-
вательно, к необходимости непосредственного вмешательства человека в 
управление стадом (Баскин, 1976: 271). 

Количество продуктивных и непродуктивных животных в стаде мо-
жет регулироваться в зависимости от потребностей данной группы номадов 
в различных продуктах скотоводства и характере последних, а также их 
нескотоводческой, например транспортной (см. Cunnison, 1966: 38 про хумр 
баггара) активности и даже культурных факторов (Spooner, 1973: 12; 
Digard, 1973: 45—48; Dahl and Hjort, 1976: 32). 

Наконец, различные кочевники по-разному используют как продукты 
скотоводства, так и самих животных. У бедуинов Аравии продукты верб-
людоводства играют важную роль в питании, но для кочевников евразий-
ских степей и Среднего Востока верблюды — в первую очередь транс-
портные, особенно вьючные животные, а туркана рассматривают верблю-
дов как разновидность коров и совершенно не используют их для транс-
портных целей (Gulliver, 1955: 39, 260—261). Для большинства туарегов 
Ахаггара продукты верблюдоводства играют сравнительно небольшую роль 
в питании. Но в прошлом верблюды были незаменимыми верховыми жи-
вотными для набегов, а также для караванной торговли, благодаря которой 
туареги получали большую часть необходимой им растительной пиши (Ni-
colaisen, 1963: 104; Lovejoy and Baier, 1976: 155). Четкая и однозначная 
зависимость между различными формами экстенсивного скотоводства 
и видовым составом стада также отсутствует. Можно лишь отметить, что в 
пределах одного региона конкретные формы скотоводства нередко связаны 
(или обусловлены) с преимущественным преобладанием животных тех 



Численность стада 101 

или иных видов. Так, по общему правилу в пустынных и степных областях 
Евразии верблюд и лошадь более всего характерны для тех форм ското-
водства, которые наименее связаны с земледелием, а крупный рогатый 
скот — для наиболее связанных с ним форм. Но в иных условиях, в Восточ-
ной Африке, именно крупный рогатый скот занимает ведущую роль в стаде 
кочевников. 

Численность стада 

Эта проблема и целый круг сопряженных с ней вопросов в последнее 
время привлекает большое внимание антропологов. Однако практическую 
эффективность и применимость таких ее основных понятий, как макси-
мальный и минимальный размер стада, не следует преувеличивать. По мне-
нию Спунера (Spooner, 1973: 9) и некоторых других антропологов, 
«...способность пастуха контролировать животных в любой топографиче-
ской ситуации является фактором, определяющим максимальный размер 
стада. Потребности семьи или других групп, которые существуют за счет 
стада, определяют его минимальный размер». 

Прежде всего надо заметить, что оба понятия, несмотря на то, что 
внешне они представляют собой взаимосвязанную оппозицию, по существу 
относятся к разным сферам кочевнической экономики и поэтому отнюдь не 
являются неразделимыми. «Максимальный размер стада» относится к тех-
нике эффективного управления стадом, «минимальный размер стада» — к 
необходимому прожиточному минимуму. 

Практическое количество совместно выпасаемых животных обычно 
зависит от сложного переплетения экологических факторов, связанных с 
географической средой, погодными условиями в каждый данный год и даже 
каждый сезон данного года, эпизоотической обстановкой, видовым со-
ставом стада, его биологическими особенностями и половозрастной 
структурой и т. д., а также социально-экономических факторов, таких как 
численность скота, находящегося в распоряжении отдельного хозяйства, 
количество наличных рабочих рук, условия выпаса и использования жи-
вотных и т. д. и даже культурных традиций и профессиональных навыков. 
Поскольку большинство данных факторов являются переменными, 



102 Глава I.. Номадизм как особый вид производящей экономики 

причем не только в рамках всего кочевого общества, но даже в рамках 
отдельной семьи или хозяйства, то и максимальный размер стада не 
может служить сколько-нибудь стабильным критерием. И еще меньше 
пригоден он для сравнения различных кочевых обществ. 

Столь же малопригодным кажется и понятие минимального раз-
мера стада. Любому специалисту известно, насколько неопределен-
ным, расплывчатым и неустойчивым, зависящим от уровня развития 
конкретного общества, экономической конъюнктуры, политических 
соображений и даже способов подсчета (как не вспомнить Дизраэли, 
относившего статистику к одному из видов лжи) является определение 
прожиточного минимума в современном обществе. Конечно, общества 
кочевников не основаны на денежной экономике. Но неавтаркичность 
кочевнической экономики приводит к тому, что минимальный размер 
стада отчасти зависит от дополнительных источников существования, 
размеры которых не только варьируют в различных кочевнических 
обществах и даже в различных семьях внутри, этих обществ, но могут 
меняться от года к году в зависимости от конкретной исторической и 
экономической ситуации. 

Показательно в этом отношении наблюдение Иквэлла (Ekvall, 
1968: 19), что для тибетского кочевника трудно вычислить в точности 
количество ресурсов, необходимых ему для жизни. Неудивительно 
поэтому, что конкретные цифры, которыми различные ученые опре-
деляют минимальный размер стада у кочевников, весьма сильно отли-
чаются не только применительно к кочевникам различных регионов, 
но и внутри них. Очевидно, помимо субъективных причин, связанных 
с несовершенством подсчетов, неполнотой или неверностью собран-
ной информации (статистика может быть видом сознательной лжи и в 
традиционных обществах), это связано и с отмеченными выше объек-
тивными обстоятельствами. Приведу несколько примеров. 

Евразийские степи. По Палласу (1776: 226), калмыцкая семья из 
пяти человек в середине XVIII в. нуждалась в 8 кобылах, 1 жеребце, 
10 коровах и 1 быке. Житецкий (1892: 212) считал, что у калмыков 
минимум стада — 50—100 голов разного скота на 



Численность стада 103 

семью. Георги (1776: 125) отмечал, что казахская семья среднего достатка 
обладала 30—50 лошадьми, 100 овцами, 15—25 головами крупного рогатого 
скота, 20—50 козами и несколькими верблюдами. Словцов (1881: 23—25) пи-
сал про казахов Акмолинской области, что семья из пяти-шести человек для 
своего существования нуждается в 5 лошадях, 10 баранах и 6 коровах. По 
другим данным семья, из пяти человек для ведения самостоятельного хозяй-
ства должна была иметь 15 лошадей, 2 верблюдов, 6 голов крупного рога-
того скота и 50 овец (Народы Средней Азии, 1963: 330). По мнению Толыбе-
кова (1959:131), однако, казахская семья из четырех-шести человек нуждалась 
в 15—20 верблюдах с молодняком, 4— 5 лошадях, 100—150 головах овец и 
коз. Ниже этого минимума не могло осуществляться даже простое воспро-
изводство. 

Майский (1959: 140—141) считал, что монгольская семья из пяти че-
ловек в начале XX в. должна была иметь 14 лошадей, 3 верблюдов, 13 голов 
крупного рогатого скота и 90 овец и коз. 

По подсчетам Руденко (1969: 18), для обеспечения минимальных 
нужд семьи в пять человек нужно иметь столько скота, чтобы поголовье его 
в общей сложности соответствовало 25 лошадям, исходя из расчета: 1 взрос-
лая лошадь = 6/5 головам взрослого крупного скота — 6 овец и коз. Кроме 
того, необходимы дополнительные транспортные животные для перевозки 
жилища и имущества и верховые животные по числу взрослых членов се-
мьи. 

Средний Восток. Согласно Пастнеру (Pastner, 1971: 177), семья ко-
чевников Мекрана может вести сравнительно обеспеченную по местным 
стандартам жизнь, имея 1 верблюда или осла и 30 овец или коз, причем 
часть скотоводческой продукции обменивается на земледельческую. По за-
мечанию Свидлер (Swidler, 1973: 40, п. 13), брахуи получают большую 
часть денежного дохода от продажи скота; нуклеарные семьи, имеющие 
меньше 30 взрослых овец или коз, являются у них довольно обычным яв-
лением. По Барту (Barth, 1964: 16—17; 1964а: 73), в Южном Иране нукле-
арная семья для своего существования должна иметь не менее 60 взрослых 
овец и коз. Дижар (Digard, 1973: 37) отмечает, что у бахтиаров прожиточ-
ный минимум составляет 50 голов мелкого рогатого скота. В Гараджистане 
минимум скота на человека -10 овец и 1 верблюд (Glatzer, 1977: 38). 



104 Глава I.. Номадизм как особый вид производящей экономики 

Африка. По Зильберману (Silberman, 1959: 569), у сомали жен-
щина с тремя детьми может прожить, имея 50 овец или коз и дойную 
верблюдицу; сто голов обеспечивают зажиточность. Еще два животных 
нужны в качестве транспортных. Сходные цифры приводит Льюис 
(Lewis, 1961: 58). 

По Асаду (Asad, 1970: 52), у кабабиш для независимого сущест-
вования нуклеарной семьи нужно 20—25 верблюдов или 40—50 овец. 

У каримоджонг умеренно зажиточный человек имеет 100— 150 
голов крупного рогатого скота, 100 овец и коз и несколько Ьслов (Dy-
son-Hudson R. and N., 1970: 107). Гулливер (Gulliver, "955: 39) пишет, 
что у туркана семья среднего достатка владеет 25—30 головами круп-
ного рогатого скота и 100—150 — мелкого. 

Если сравнить эти цифры с расчетами Даль и Хьерта (Dahl and 
Hjort, 1976: 266), согласно которым «референтивная семья» кочевников 
должна иметь 50—64 головы крупного рогатого скота, «ли 28 верблю-
дов, или свыше 100 голов мелкого рогатого скота (при этом не учитыва-
ется потребление растительной пищи), или другими расчетами, по кото-
рым минимальный уровень насущных потребностей в случае, когда не 
выращивается зерно, должен равняться 2—4 стандартным единицам 
скота (CEC) на человека, исходя из расчета, что CEC равна 10 овцам 
или козам, 2 коровам, 1 верблюду (La Houerou, 1977: 25, 38, п. 2), то мы 
убедимся если не в ненадежности сведений конкретных наблюдателей, 
то, по крайней мере, в их нерепрезентативности за пределами данной) 
группы номадов в момент наблюдения. Слишком много переменных 
факторов: от колебания цен на скот и растительные продукты до разме-
ров нескотоводческих источников дохода у кочевников делают понятие 
минимальной единицы скота малоподходящим для многих генерализа-
ций. 

Некоторые ученые, указывая на недостаточность и неопреде-
ленность рассмотренных понятий, выделяют еще одно: «оптимальный 
размер стада», колеблющийся «между максимумом и минимумом» 
(см., например, Leeds, 1965: 90). Конечно, при определении оптималь-
ного размера стада кочевники с их многовековым практическим опы-
том учитывали биологические и этиологические особенности выпасае-
мых ими стадных животных. 



Численность стада 105 

 

Например, важное значение имеет преднамеренное постоянное содер-
жание животных в больших стадах, поскольку это позволяет использовать 
механизмы поведения, действующие только в плотных массах животных и 
лежащие в основе жесткого управления ими (Баскин, 1976: 271). Знамени-
тое чувство стадности у овец — вспомним Пана и его баранов — очевид-
но, является их адаптацией к созданным человеком искусственным усло-
виям. 

Однако точными данными относительно оптимального размера стада 
мы также не располагаем. К тому же в различных регионах он, 
по-видимому, различен. По расчетам Даль и Хьерта (Dahl and Hjort, 1976: 
270), оптимальный размер стада верблюдов — 150 голов. Один пастух без 
собаки может пасти до 400 голов мелкого рогатого скота, с помощью со-
баки — до 500 голов. 

Но у бедуинов рвала верблюдов выпасали стадами не более чем в 
70—80 голов (Musil, 1928: 336). В Юго-Западной Азии один пастух спосо-
бен выпасать стадо в 300—400 голов даже в наиболее трудных условиях 
(Barth, 1962: 345; Трубецкой, 1966: 104). У брахуи оптимальным считается 
стадо в 500 голов. Если оно насчитывает менее 250 голов, условия выпаса 
считаются плохими (Swidler, 1973: 28; см. также Barth, 1964: 22). Тем не 
менее у бахтиаров стадо мелкого рогатого скота обычно не превышает 200 
голов (Digard, 1973: 45). 

У калмыков в XIX в. два пастуха выпасали отару овец в 1000—1500 
голов или табун на 300 лошадей (Житецкий, 1892: 95—96). У туркмен в 
недавнем прошлом стадо из 400—800 голов мелкого рогатого скота обслу-
живалось одним пастухом с подпаском (Оразов, 1970: 202). Стадо овец до 
800 голов считалось нормальным, свыше 1000 — неудобным, тяжелым для 
выпаса (Бабаджанов, 1975: 229, прим. 16). Во Внутренней Монголии один 
человек мог управиться с отарой из 150—200 овец и даже из 500, если он 
имел коня; два всадника — с отарой из 2000 голов. Один человек мог вы-
пасать табун из 150 лошадей. «Но вы редко увидите стадо более чем 1000 
овец, так как овца имеет привычку съедать всю траву, ничего не оставляя, и 
те кто следуют за овцами, едва ли смогут найти себе траву для пропитания» 
(Goto, 1970: 95—96). 



106 Глава I.. Номадизм как особый вид производящей экономики 

У кочевых оленеводов Камчатки и Чукотки максимальный размер 
стада 1000—1500 голов. Но он связан не с неспособностью пастухов 
справиться с выпасом более крупных стад, а с тем, что в них ухудшают-
ся условия пастьбы. Стадо уже не помещается в узких тундровых доли-
нах, не может использовать небольшие участки с более мелким и рых-
лым снегом на гребнях сопок и сдувах (Баскин 1976: 81). 

Экономические, социальные и даже иногда те же экологические 
обстоятельства, потребности и нужды нередко побуждали кочевников и 
в определении оптимального размера стада руководствоваться не иде-
альными, а конкретными соображениями. Хороший пример приводит 
Каннисон (Cunnison, 1966: 63, 67, п. 7). Хотя хумр баггара имеют пред-
ставление об оптимальном размере стада, на практике размер их стад 
нередко зависит просто от наличия рабочих рук. 

К тому же оптимальный размер стада сам по себе во многом зави-
сит от техники выпаса и некоторых других внебиологических факторов. 
Для примера приведу данные по современному ранчо. В США один 
всадник управляется с 1000 голов крупного рогатого скота. В Австралии 
до 50-х гг. XIX в. на одного человека приходилось от 300 до 1500 голов 
овец, позднее — до 2500 голов. В Аргентине на 1000 голов крупного 
рогатого скота в среднем приходится 2,5—3 человека, на 1000 голов 
овец и коз — 1,5 человека (Strickon, 1965: 245). В то же время, по моим 
полевым данным, в 1972 г. в передовом калмыцком совхозе «Западный»; 
где овцы круглый год находились на подножном корму, а воду на без-
водные пастбища возили в цистернах, стадо в 850 голов пасли 4 пастуха. 

Я отнюдь не оспариваю необходимость изучения стада кочевни-
ков в его экономических, половозрастных, численных или любых иных 
показателях. Однако наши нынешние знания еще очень малы, и их 
трудно активно использовать для сравнительного исследования коче-
вых обществ, особенно в их взаимоотношениях с внешним миром. 



Характер использования экологических зон 107 

Характер использования экологических зон 

 

Несколько схематизируя многообразие конкретных случаев, в данном 
аспекте можно выделить три основных варианта. 

1) Номады занимают исключительное или доминирующее положение 
в данной экологической зоне и по мере возможностей стремятся иногда к 
частичному хозяйственному использованию смежных зон, в первую очередь 
их маргинальных областей. Характерным примером в этом отношении служат 
евразийские степи, полупустыни и пустыни с их сравнительно четким гео-
графическим и экологическим разграничением зоны скотоводства от оазисов 
и зоны ирригационного земледелия. Правда, де Планоль (de Planhol, 1970: 
445) полагает, что в высокогорной Внутренней Азии земледелие было воз-
можно всюду, где было возможно кочевое скотоводство. На самом деле это 
далеко не так. Колебания в пользу того или иного вида хозяйственной дея-
тельности происходили лишь в отдельных маргинальных областях (см. с. 
110—111). 

Другим примером доминирующего положения в экологической зоне яв-
ляются оленеводы Крайнего Севера, быстро занявшие обширные области 
тундры и вплоть до XX в. продолжавшие расширять территорию своего 
кочевания (см. с. 158, 167—168). 

Не многим отличаются в этом отношении и кочевники высокогорной 
Внутренней Азии. Разница заключается лишь в том, что их географическое 
разграничение с земледельцами носит не широтный, а высотный характер. 
На Ближнем Востоке те области на территории Аравии и особенно Сахары, 
где земледелие практикуется лишь в оазисах, представляющих собой не-
большое вкрапление в сплошную территорию, занятую номадами, также 
можно относить к данному варианту. 

2) Кочевники используют несколько экологических зон, разделенных 
зонами, занятыми представителями других видов хозяйственной деятельно-
сти — как правило, земледельцами. Кочевники сами их непосредственно не 
утилизуют, но вынуждены пересекать во время своих перекочевок, что мо-
жет создавать известные 
трудности для обоих сторон. На самом деле иногда ситуация бывает более 
сложной потому, что утилизуемые кочевниками экологические зоны могут 
использоваться или попеременно различными 



108 Глава I.. Номадизм как особый вид производящей экономики 

скотоводческими группами, или даже группами со мешанной 
экономикой. 

Рассматриваемый вариант наиболее распространен на Среднем 
Востоке, в меньшей степени также на Ближнем (Barth, 1959—60-Barth, 
1962: 342; Ferdinand, 1962: 124, 129—130; Johnson 1969-Swidler, 1973: 
25; Marx, 1977: 351, 358). Изредка встречался он и" в евразийских сте-
пях. Песчаная пустыня около Красноводска летом использовалась 
туркменами, зимой — казахами (Ищенко и до. 1928:81). 

3) Кочевники, полностью или частично — последнее значи-
тельно чаше, — делят одну экологическую зону с земледельцами. При 
этом встречаются различные вариации. Иногда часть территорий на-
ходится в исключительном использовании кочевников, часть — зем-
ледельцев, а часть — используется ими совместно, обычно на основе 
попеременного сезонного принципа. Иногда кочевники монопольно 
используют свою собственную экологическую зону и вдобавок час-
тично утилизуют зону земледельцев. Иногда, напротив, можно гово-
рить всего лишь об особой нише, занимаемой кочевниками (или ско-
товодами) в экологической зоне земледельцев. 

Во всех подобных вариантах сосуществование чаще всего вы-
ражается в том, что кочевники пасут скот на полях, с которых уже 
собран урожай. Иногда они платят земледельцам за пользование 
жнивьем, иногда — сами получают плату за навоз, который удобряет 
поля. В некоторых регионах такие отношения между скотоводами и 
земледельцами древнее, чем само кочевое скотоводство. Они зафик-
сированы, например, во II тыс. до н. э. в Месопотамии, в царстве Ма-
ри. 

В целом данный вариант наиболее присущ номадам Среднего 
Востока (см. например, Bates and Lees, 1977: 833 про турецких юрю-
ков; Coon, 1976: 216 про курдов; Народы Передней Азии, 1957: 231 
про галешей Гиляна; Трубецкой, 1966: 11 про бахтиаров; Schurmann, 
1962: 262 про кочевников Афганистана; Barth, 19646; Swidler 1973: 24 
про кочевников Белуджистана). Однако он достаточно распространен 
также на Ближнем Востоке (см., например, Першиц, 1961: 31 про бе-
дуинов Аравии; Feraea, 1970: 12 про верблюдоводов Южного Ирака; 
Johnson, 1969: 105 про саид атба 



Характер использования экологических зон 109 

в Алжире) и в сахельско-суданской зоне (Stenning, 1959: 6; Gallais, 
1972; Frantz, 1978: 102; Thomson, 1977: 60; Dahl and Hjort, 1979: 7). По 
предположению Джулай (July, 1975: 160), хауса сами приглашали 
скотоводов фулани на свои территории, чтобы использовать навоз для 
удобрения полей, и тем самым способствовали их миграциям. В евра-
зийских степях рассматриваемый вариант встречался реже, в основном 
у полукочевников и пастушеских скотоводов (см., например, Сазонова, 
1978: 68). 

Различные случаи, когда номады так или иначе делят одну эко-
логическую зону с земледельцами лучше всего и наиболее подробно 
описаны Бартом (Barth, 1956; 1959—1960; 1964; 1964b). Однако, не-
смотря на отдельные оговорки, его работы страдают в этом отношении 
известным биологизмом. Кочевники и земледельцы по существу упо-
добляются различным видам животных, по-разному утилизующим 
природные ресурсы и поэтому не конкурирующим друг с другом, а 
иногда даже вступающим в симбиотические отношения. Политические 
отношения и собственнические права, в конечном счете определяющие 
характер совместного использования одной зоны, при этом учитыва-
ются явно недостаточно. 

Но, во-первых, и кочевое скотоводство, и любые другие сис-
темы хозяйства не являются абсолютно статичными, они способны к 
экспансии, в том числе за счет друг друга (см. данные самого Барта по 
Северо-Западному Белуджистану — Barth, 1964b: 18— 19). Во-вторых, 
симбиоз подразумевает не просто сосуществование, взаимодействие и 
даже взаимозависимость, но и взаимную выгоду. Однако отношения 
кочевников и земледельцев в рассматриваемых случаях нередко мало 
подходят под подобное определение. Значительно чаще они являются 
modus vivendi, определяющимся не только чисто хозяйственной 
взаимозаинтересованностыо, но и соотношением сил как непосредст-
венно вовлеченных в него групп, так и в более широком внеш-
нем мире, в конечном счете определяющим баланс этих сил. 
Фактор взаимовыгодности редко бывал в таких взаимоотношениях 
доминирующим и тем более сбалансированным (см., например, взаи-
моотношения хауса и фулани в сахельской зоне Нигера — Diarra, 1975). 



110 Глава I.. Номадизм как особый вид производящей экономики 

 

Например, очень трудно вслед за Бартом (Barth, 1956: 1083) на-
звать симбиотическими отношения между патанами и гуджарами в Сва-
те, если первые, по описанию этого ученого, были землевладельцами, а 
вторые — их клиентами, или крепостными, или слугами. Возьмем не 
столь крайние случаи. От выпаса скота на полях, с которых уже собрали 
урожай, до потравы тех же полей — всего один шаг. Но этот шаг, вы-
годный для кочевников, мог оказаться губительным для земледельцев. 
Тем не менее средневековые источники полны свидетельств, как стра-
дало земледельческое население Ближнего и Среднего Востока от 
практики кочевников загонять скот на засеянные поля (см., например, 
Рейснер, 1954: 43). Впрочем, в Иране она была распространена еще со-
всем недавно (Иванов М. С., 1961: 40). Во второй половине XIX в. в 
Хузистане на маршрутах ежегодных перекочевок луров и бахтиаров не 
оставалось неразрушенных деревень и невытоптанных полей (Lambton, 
1953: 157). 

Напротив, юрюки по мере развития земледелия в приморской поло-
се Турции вынуждены были платить все более и более высокую арендную 
плату за право пасти свой скот в течение нескольких месяцев на полях 
земледельцев (Kolars, 1963: 48—50); см. также de Planhol, 1959: 529). 
Курды юго-восточной Анатолии при перекочевках с весенних на летние 
пастбища вынуждены были перегонять скот по неудобным маршрутам, 
чтобы избежать столкновения с землевладельцами (Johnson, 1969: 37). В 
Сахеле с введением таких сельскохозяйственных культур, которые 
можно было выгодно продать, как, например, хлопок, дающий поздний 
урожай, кочевники уже не могли пасти свои стада на жнивье в засуш-
ливый сезон (Norton, 1976: 260—261). 

«Симбиоз» во всех таких случаях оборачивался простым соотно-
шением сил, при котором более сильный руководствовался исключи-
тельно своими собственными интересами и потребностями, не считаясь с 
интересами более слабого. Любопытный пример того, как трудно ско-
товодам и земледельцам мирпп делить одну экологическую зону, 
приводит Геллнер (Gellner, 1969: 33, 170). Берберам Высокого Атласа 
приходится прибегать для этого к помощи святых посредников, засе-
ливших маргинальные территории. 



Характер использования экологических зон 111 

На территории Восточной Бухары еще в XIX — начале XX в. су-
ществовали оседлые и полукочевые (а в более отдаленном прошлом и 
кочевые) группы, нередко делившие одну экологическую зону и кон-
фликтовавшие при этом за использование ее отдельных ниш и анкла-
вов. Это было не межгрупповое разделение труда, основанное на вза-
имной выгоде, а, скорее, вынужденное сосуществование, сопровож-
давшееся борьбой и стремлением вытеснить конкурентов (Кармышева, 
1976: 145, 164, 190, 263). 

Р. Коэн (R. Cohen, 1978a: 155) совершенно прав, когда пишет: 
«Предположение структурного функционализма о том, что существует 
баланс между кочевниками и крестьянами, оказывается неверным, ко-
гда его проверяют в исторической перспективе». 

Мою мысль можно было бы выразить языком чистой экологии. В 
ней выделяются следующие категории взаимодействий между двумя 
видами: а) симбиоз ( + , +) — каждый из видов ускоряет рост другого 
вида; б) комменсализм (+ , 0) — один из видов извлекает выгоду, не 
принося другому ни вреда, ни пользы; в) хищничество ( + , . ) — один 
вид подавляет рост другого, тем самым ускоряя свой собственный 
рост; г) конкуренция (—, —) — каждый из видов оказывает подав-
ляющее действие на рост другого. (В описании этих категорий я в ос-
новном следовал за Смитом (Smith, 1974) с некоторыми дополнениями 
и уточнениями.) 

На таком языке взаимодействие между кочевниками и земле-
дельцами, сосуществующими в одной экологической зоне, которое 
Барт объединяет общим термином «симбиоз», следовало бы обозна-
чать в диапазоне от + + до — —, причем подлинно симбиотические 
отношения, если и встречаются, то представляют редкое исключение. 

Однако я не сторонник того, чтобы приравнивать человеческие 
общества к биологическим видам и рассматривать их лишь как эле-
менты природных экосистем. Человеческие общества и экологическая 
среда образуют суперсистемы, основанные на двусторонних связях. И 
главное, различные варианты взаимодействия между кочевниками и 
некочевниками значительно многочисленнее и разнообразнее, чем 
взаимодействие между двумя биологическими видами. Единственное, 
что я хочу еще раз подчеркнуть, это, что 



112 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

экономическая взаимозависимость и даже взаимозаинтересованность 
далеко не всегда могут определяться как симбиоз. Отсутствующие в 
животном мире политические отношения придают взаимодействию 
кочевников и некочевников, в том числе тем из них, кто делит одну 
экологическую зону, специфическую окраску. 

В целом второй и третий варианты использования кочевниками 
экологических зон несколько ближе друг к другу, чем первый. На 
практике они нередко не столько исключают, сколько дополняют друг 
друга. Например, бассери. которых в целом можно отнести ко второму 
варианту, все же не пренебрегают возможностью выпасать осенью и 
зимой скот на полях земледельцев (Barth, 1959— 1960: 7). 

Характер перекочевок 

В данном случае я имею в виду именно перекочевки, диктуемые 
соображениями целесообразного выпаса скота, а не просто свойствен-
ную кочевникам подвижность, которая может вызываться различными 
хозяйственными и нехозяйственными причинами. На это уже неодно-
кратно обращали внимание различные исследователи (см., например, 
Salzman, 1971: 132—193). Однако все же именно потребности рацио-
нального выпаса скота больше всего определяют характер и саму по-
требность в перекочевках у номадов. Узбеки-локайцы говорят: «Пища 
скота на земле, если скот будет получать ее с рук, то его невозможно 
насытить». 

Как и все другие критерии номадизма, характер перекочевок за-
висит от совокупности многих факторов, в число которых входят и 
рассмотренные выше критерии. Поэтому он является достаточно гиб-
ким и переменным. Но, конечно, при всех обстоятельствах природ-
но-географическая специфика является одним из его важнейших де-
терминантов. 

Характер перекочевок различных групп номадов даже в одних и 
тех же регионах варьирует весьма сильно. Они имеют различную ре-
гулярность и стабильность3, различную цикличность (перекочевки 

 

3 Под регулярностью перекочевок имеется в виду их временной под стабильностью 
— пространственный аспекты. 



Характер перекочевок 113 

межсезонные и внутрисезонные), различную длину, различную направ-
ленность как в вертикальном4, так и в горизонтальном отношении (среди 
последних выделяются линеарные, в свою очередь подразделяющиеся на 
меридиональные и широтные, и нелинеарные, подразделяющиеся на эл-
липтические5, радиально-круговые6 и пр.)7, различные хозяйственные 
приоритеты (корм и/или вода, и/или температурные условия, или зара-
женность местности и пр.). 

В то время как межсезонная смена пастбищ больше всего определя-
ется природно-климатическими условиями, дающими возможность ис-
пользовать определенные пастбища лишь в конкретное время года, внут-
рисезонные перекочевки в первую очередь обычно зависят от численности 
конкретного стада и его потребностей в корме и воде, а также иногда от 
ряда других причин. Межсезонная смена пастбищ уже сама по себе под-
разумевает определенную регулярность и цикличность перекочевок. К 
тому же межсезонные перекочевки, как правило, значительно длиннее, 
чем внутрисезонные. Четкое различие между межсезонными и внутрисе-
зонными перекочевками больше всего характерно для номадов северной и 
умеренной зон. В жаркой пустынной зоне оно выглядит более смазанным. 

Стабильность тех перекочевок, которые непосредственно связаны с 
выпасом животных, в первую очередь определяется , наличием кормов и 
воды в одних и тех же местностях и в одно 

 

4 Вертикальные перекочевки связаны со сменой пастбищ в высотном направлении. 

5 Эллиптическими можно назвать такие перекочевки, ежегодные маршруты которых, 
на-
несенные на карту, образуют эллипс или приближающуюся к нему геометрическую 
фигуру. 

6 Радиально-круговыми можно назвать перекочевки, которые ведутся вокруг некоего 
более или 
менее постоянного центра, обычно связанного с водным источником, к которому 
периодически воз-
вращаются стада. 

7 Интересную и в целом вполне приемлемую классификацию маршрутов перекочевок 
предложил Джонсон (Johnson, 1969). Однако, на мой взгляд, он преувеличил 
значение этого кри-
терия для типологии номадизма в целом. Кроме того, едва ли следует так резко 
противопоставлять 
вертикальный номадизм горизонтальному, тем более, что, как отмечает сам Джонсон,
 нередко одни 
и те же кочевники часть года совершают горизонтальные перекочевки, а часть — 
вертикальные. 



 



114 Глава I. Номадизм как особый вид производящей, экономики 

и то же время года. Неудивительно поэтому, что у многих групп ко-
чевников Аравии, Сахары и Восточной Африки она меньше, чем у 
номадов других регионов. 

Надо подчеркнуть, что применительно к любым кочевникам 
нельзя говорить ни про абсолютную стабильность, ни про абсолютную 
нестабильность перекочевок. Даже наиболее твердо фиксированные 
маршруты не означают их обязательного ежегодного повторения, и 
даже самые нестабильные маршруты время от времени совпадают 
друг с другом. Естественно также, что применительно к одним и тем 
же кочевникам впечатление о стабильности маршрутов увеличивается, 
если мы рассматриваем их крупные подразделения, и уменьшается — 
если мелкие. И все же большая или меньшая стабильность маршрутов 
перекочевок может быть одним из критериев сравнения номадизма 
различных регионов. 

На длину перекочевок прежде всего влияют сезонные наличия 
кормов и воды, а также численность стада, его видовой состав и многое 
другое. В результате она колеблется от нескольких десятков километров 
у коровопасов Восточной Африки до тысячи и более километров у ко-
чевников Аравии, Среднего Востока, евразийских степей и некоторых 
групп оленеводов. Но в этом отношении внутрирегиональные различия 
нередко столь же значительны, как и межрегиональные. 

Столь же разнообразна направленность перекочевок и опреде-
ляющие ее причины. Можно лишь отметить, что вертикальные пере-
кочевки повсюду в первую очередь связаны с природ-
но-географическими условиями, но являются господствующими лишь 
в Высокогорной Внутренней Азии, а в других регионах — лишь в 
горных областях. 

При анализе хозяйственных приоритетов перекочевок возмож-
ности каких-либо генерализаций столь же ограничены, как и любых 
других их особенностей. Если мы возьмем два важнейших приоритета 
— корм и воду8, то можно лишь отметить, что проблема 

 

8 Их хотя и трудно, ни нее же можно разделить и теоретическом анализе, потому 
что если 
без воды не бывает растительности, то наличие воды не всегда вызывает ее 
появление. К тому же не 
каждая растительность годится и корм скоту, и животные различных видов питаются 
различными 
растениями Кроме того, потребности в воде многих растений, поедаемых скотом, и 
самого скота 
различны. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



 

Характер утилизации продуктов скотоводческого хозяйства... 115 

кормов имеет важнейшее значение для номадов северной и умеренной 
зон, а воды — для жарких. 

Необходимо учитывать, что в конкретных кочевых обществах важное 
значение могут играть и другие приоритеты. Такова, например, проблема 
соли в Сахаре и Сахеле (Capot-Rey, 1953: 37; Smith, 1978: 86). В перекочев-
ках фулани важное место занимает учет распространения разных видов мухи 
це-це в различные сезоны (Stenning, 1965: 371—372); в перекочевках тибет-
цев — зараженность отдельных местностей насекомыми или эпидемии (Ek-
vall, 1968: 19). Однако уже на региональном уровне такие приоритеты в це-
лом могут рассматриваться как второстепенные. 

Характер утилизации продуктов скотоводческого 
хозяйства и системы питания 

В данном случае следует учитывать характер утилизации продуктов 
скотоводческого хозяйства в их пищевом аспекте и более широко — пищевые 
различия между номадами различных регионов. Как и все остальные, этот 
критерий также зависит от многих факторов. Среди них — экологическая 
ситуация, видовой состав стада, особенности взаимоотношений с внешним 
миром, культурные, религиозные и этнические традиции и многое другое. 

К сожалению, я не нашел в литературе определенного ответа на во-
прос, возможна ли в принципе здоровая и сбалансированная диета, основан-
ная только на животных продуктах, без каких-либо растительных добавок. 
Судя по многочисленным косвенным данным, скорее надо предположить об-
ратное, по крайней мере в качестве наиболее распространенной тенденции 
(ср. Spooner, 1973: 6). 

Все, или почти все, кочевники употребляют в пищу растительные продук-
ты, хотя и в различном количестве и добытые различными путями. В этом отно-
шении между ними имеются довольно значительные различия. Не меньшие 
различия существуют и в использовании трех основных продуктов скотоводче-
ского хозяйства — молока и молочных продуктов, мяса и крови. Утверждение 
Даль и Хьерта (Dahl and Hjort, 1976: 23), что «главная цель для скотоводов — 
производить молоко для насущных потребностей», едва ли верно примени-
тельно к номадам северной и отчасти даже умеренной зон. 

 





116 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

В настоящее время мы не располагаем достаточно подробными и 
точными количественными данными о пищевых системах подавляющего 
большинства кочевников (если специалисты вообще уже не опоздали с их 
сбором) и тем более калорийной оценкой различных элементов этих систем. 
Все это очень затрудняет их сравнительное изучение. И все же сами разли-
чия слишком заметны, чтобы не бросаться в глаза. 

Основные типы кочевого скотоводства 

Рассмотренные критерии кочевого скотоводства позволяют выделить 
его основные географические типы. При этом я прекрасно осознаю, что даю 
в руки противникам классификаций еще одно отличное орудие для критики. 
По существу, внутри огромного массива пустынь, полупустынь и степей, 
протянувшегося от Северного Китая до Западной Африки и от Южной Си-
бири до Южной Африки, нет четких и бесспорных границ. Большинство 
крупных регионов распространения кочевого скотоводства не являются 
полностью гомогенными, с какими бы критериями мы к ним не подходили. 
Кочевники в них отнюдь не однородны. Некоторые из них во многих отно-
шениях ближе к кочевникам других регионов, чем к своим непосредствен-
ным соседям, что связано со спецификой локальной адаптации, с историче-
скими факторами и рядом других причин. 

Между крупными регионами существуют промежуточные и марги-
нальные области, в которых кочевое скотоводство трудно отнести к како-
му-либо определенному типу. Наконец, каждый из основных типов нома-
дизма может в свою очередь подразделяться на подтипы, виды, разновид-
ности и т. п. почти бесчисленное количество раз. Чтобы облегчить задачу 
моим возможным критикам, я сам в дельнейшем приведу примеры того, как 
конкретная действительность не всегда укладывается в генерализации. 

И все же наличие различных типов номадизма, носители которых в 
целом ближе друг к другу, чем к носителям других типов, является объек-
тивным фактом. Поэтому выделение одного лишь «скотоводческого пояса», 
как это сделал в свое время Кробер (Kroeber, 1947: 323) для Азии, явно не-
достаточно. К этому выводу 



Основные типы кочевого скотоводства 117 

уже пришли различные ученые, хотя выделенные ими типы номадизма ред-
ко полностью совпадают друг с другом (ср.. например, Narol, 1950; Patai, 
1951; Patai, 1978; Bacon, 1954; Barque, 1959: 481—482; Rathjens, 1969; Joh 
nson, 1969: 13—15; Spooner, 1973: 6—8; Coon, 1976: 191; Хазанов, 1975: 
6—7). Как и всегда, критерий классификации зависит от целей исследова-
ния. 

В данной главе типы кочевого скотоводства помимо географического 
выделяются на основе эколого-хозяйственных критериев: видовом составе 
стада, положении в экологической зоне, характере кочевания, пищевых сис-
темах. Однако в следующей главе я постараюсь показать, что формирование 
выделенных типов частично связано также и с историческими факторами. 

Северный евразийский тип. Под Северной Евразией в данной работе 
подразумевается зона полярных пустынь и расположенная к югу от нее зона 
тундр, протянувшаяся от берегов Варангерфиорда до 60° северной широты 
на побережье Охотского моря. На юге она совпадает с изотермой июня 
+10°С (Берг, 1955: 11—16; Мильков, 1977: 26—53). Иногда в Северную Ев-
разию включают также зону лесотундры. 

Уже в силу того, что кочевое оленеводство является единственным пол-
ностью моноспециализированным видом номадизма, оно является также и 
наиболее гомогенным. Правда, выделяются три подтипа северного евразий-
ского типа номадизма: лопарский (саами), коми-ненецкий и чукот-
ско-корякский, но все они имеют не столько хозяйственные, сколько этно-
культурные различия. Хотя этот тип является наиболее изолированным в 
географическом отношении, его изоляция, во всяком случае хозяйственная, 
все же не абсолютна. В Туве с прилегающими областями и в Северной 
Маньчжурии некочевые оленеводы еще совсем недавно соприкасались со 
степняками, разводившими овец и лошадей (Петри, 1929; Тугаринов, 1926: 
76 сл.; Вайнштейн, 1961: 57—58; Вайнштейн, 1972: 9, 88—99). Правда, оле-
неводство в их хозяйстве играло второстепенную роль, уступая по своему 
значению охоте. 

Само по себе разведение оленей не обязательно связано с кочевым 
скотоводством. В ограниченных размерах оленей разводили и содержали 
обитатели тайги и тундры — лесные ненцы, 



118 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

селькупы, нганасаны, часть обских угров, кеты, лесные энцы, некоторые 
группы якутов, эвенки (тунгусы), эвены (ламуты), ороки, верхне-амгульские 
негидальцы, тофалары (карагасы), некоторые группы тувинцев, основу 
экономики которых составляло присваивающее хозяйство (Прокофьев, 
1928: 99—100; Попов, 1948: 55 -68; Nelleman, 1961: 91—92; Народы Сибири, 
1956; Васильев,1962: 67 сл.; Алексеенко, 1967: 65—70; Василевич, 1969: 
72— 79; Общественный строй.., 1970: 40; Вайнштейн, 1972: 9; Хомич, 1976: 
131—132; Гурвич, 1977: 51). 

Однако число домашних оленей у них было очень невелико. У таежных 
хантов на хозяйство приходилось по 25—30 голов, у селькупов — 1—20 и 
лишь у северных (тазовских) — 200—300 голов, у эвенков - до 25 голов, у 
кетов - до 10 голов (стада в 100 голов являлись исключением), у таежных 
групп якутов — 8— 30 голов, у сроков — до 20 голов. 

Лишь у некоторых групп в тундре разведение оленей стало основным 
занятием, и стада насчитывали сотни и тысячи голов. Поэтому кочевое оле-
неводство с полным основанием можно называть тундровьм. Характерные для 
Севера экосистемы с небольшим числом специализированных видов, зани-
мавших относительно большие ниши (Paine, 1971: 162), невозможность за-
нятия земледелием приводили к тому, что большинство специализирован-
ных оленеводов тундры были чистыми кочевниками. Особая неустойчи-
вость моноспециализированного кочевого оленеводства приводит к тому, 
что хозяйственной стратегией в его рамках становится максимизация поголо-
вья скота, а в более широком контексте — стремление к дополнительным ис-
точникам существования. Однако эта максимизация не имеет ничего общего с 
той, которую Барт предполагает для номадов Среднего Востока. Е. цели не 
накопление капитала в виде скота, а в первую очередь поддержание традици-
онной экономики в специфической экологической обстановке. 

Присущие любым номадам, в том числе и чистым, второстепенные 
виды хозяйственной активности были на Севере связаны с присваивающей 
деятельностью (охотой и особенно рыболовством). И в северном евразий-
ском типе известно полукочевничество, но в весьма специфической форме, 
заключающейся в 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



 

Основные типы кочевого скотоводства 119 

более или менее органическом сочетании оленеводства с присваи-
вающим хозяйством. Например, известны группы европейских ненцев и чукчей, 
ведших смешанное хозяйство и сочетавших выпас оленей (в среднем по 
100—150 голов на хозяйство) с охотой на морского зверя и рыболовством 
(Маслов, 1935: 111—115; Ковязин, 1936: 3; Народы Сибири, 1956: 902). Инте-
ресно, что в целом занятия охотой и рыболовством также ограничивали 
подвижность, и перекочевки упомянутых групп были короче и меньше, чем 
чистых оленеводов. Но все же оленеводство не знало того разнообразия пе-
реходящих одна в другую форм скотоводческого хозяйства, которые присущи 
номадизму других типов. 

Экологическая специфика тундры такова, что оленеводство занимает в 
ней доминирующее положение. Рост поголовья домашних оленей ведет к со-
кращению диких и к соответствующим трудностям для охотничьих групп 
(Гурвич, 1977: 52). С развитием оленеводства дикий олень вытеснился из 
различных областей тундры, и в настоящее время в значительном числе со-
хранился только на Таймыре и в низовьях Индигирки и Колымы, где охота 
на него была основным занятием коренного населения (Друри, 1949: 25; 
Крупник, 1976а: 65; Симченко, 1976: 4), но и там его поголовье быстро со-
кращается. Поэтому в данном случае нельзя говорить про совместную ути-
лизацию одной зоны. Экономика кочевников подрывала экологическую ос-
нову экономики охотников. 

По существу кочевое оленеводство в тундре могло бы занимать не 
только доминирующее, но и монопольное положение. На самом деле это не 
так (Семериков, 1933: 9—11). Если не считать выходцев из осед-
ло-земледельческих обществ юга, кочевники делили тундру с охотни-
чье-рыболовческими группами, лишь в ограниченных размерах практико-
вавшими разведение оленей, — нганасанами, тундровыми энцами, неко-
торыми северо-якутскими группами, юкагирами, которые занимали тундру 
от Енисея до Колымы. Число оленей у них было выше, чем у охотников 
тайги, но значительно ниже, чем у кочевников-оленеводов. Так, у нганасан 
в бедных хозяйствах было не более 50 голов оленей (Попов 1948: 55 у 
тундровых юкагиров в бедных - до 10—20 голов, -богатых - 
100-150 голов (Гурвич, 1975: 58), у северных якутов - 



120 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

 

в бедных до 20, в богатых — от нескольких сот до тысячи голов (Гурвич, 
1977: 50). 

Однако в экологическом отношении сосуществование этих групп с 
кочевниками-оленеводами было основано не на принципе ниши, а на прин-
ципе анклава. Ниша не обязательно связана с пространственной разделен-
ностью в данной экологической зоне; анклав ее подразумевает. Анклав, в 
данном контексте, означает компактную определенную территорию в эко-
логической зоне, хозяйственная утилизация которой обладает сущест-
венной спецификой по сравнению с другими аналогичными территориями. 
При этом группы, утилизирующие такой анклав, занимают в нем монополь-
ное положение. 

Перекочевки номадов Северной Евразии в соответствии с четкими се-
зонными изменениями имели стабильный, линеарный, меридиональный ха-
рактер. Наличие кормов является важнейшим критерием отбора как 
зимних, так и летних пастбищ. Дополнительным критерием выбора 
летних пастбищ служили возможность заниматься другими, вспомогатель-
ными видами хозяйственной деятельности и количество гнуса. Номады 
Северной Евразии проводили 4-5 месяцев на зимних пастбищах, 2 – на летних 
и 5 – 6 – в пути между ними. На самих пастбищах перекоч.вки совершались 
1-3 раза в месяц, но в пути между ними перекоч.вки совершались ежедневно, 
за исключением времени от.ла (Керцели, 1911: 5 сл.; Карев, 1968: 32-33; 
Крупник, 1976: 66 сл.). Длина перекочевок определялась шириной тундровой 
зоны , т.е. расстоянием между морским побережьем и северной границей 
тайги. Поэтому она колебалась от 50 – 100 км у оленеводов Чукотки до 100 – 
200 км у саами Финмарка, 150 – 200 км у ненцев Каннинско-Тиманской тун-
дры, 320 – 400 км у некоторых других групп саами, 400 – 500 км у эльвуней-
ских и анюйских чукчей и до 1200 км у некоторых групп ненцев Большезе-
мельской тундры (Гондатти, 1897:171; Семериков, 1933: 6 – 8; Терлецкий, 
1934: 43; Vorren and Manker, 1962: 20; Paine, 1972 : 76; Крупник, 1976: 66). 

Главной особенностью питания кочевников-оленеводов была е. мясная 
направленность. Употребляли так же кровь. Продукты оленеводства допол-
нялись рыбой и птицей. Доение 


 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



Основные типы кочевого скотоводства 121 

оленей в тундре практиковали лишь отдельные группы (Nellemann, 1961: 92). 
Например, ненцы доения не знали (Хомич, 1976: 75), но, судя по некоторым 
полевым материалам, иногда сосали молоко олениц. По мнению Спунера 
(Spooner, 1973: 5), северные оленеводы были единственными номада-
ми, не употреблявшими земледельческих продуктов, а Симченко (1976: 
83 - 84, 284) настаивает на том, что группы, питающиеся мясом оленей, все 
равно домашних или диких, потребностей в растительной пище не испыты-
вают. По-видимому, оба утверждения не совсем точны. 

Саами, европейские ненцы, а несколько позднее и чукчи получали 
земледельческие продукты путем обмена. Нельзя упускать из вида, что ста-
новление крупнотабунного оленеводства произошло тогда, когда обменные 
операции с южными обществами приобрели уже регулярный характер. Уже 
в начале XVIII в. европейские ненцы не могли обойтись без русской муки 
(Колычева, 1956: 86). Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов собиратель-
ство, которое подчас получало у оленеводов широкое распространение. 
«Идея Линнея о том, что растительная пища играла чисто подчиненную 
роль в диете лаппов, возможно не совсем совпадает с фактами, под-
черкнутыми из других источников ... хорошо известное горное растение, 
Angelica archangelica использовалась лаппами в течение столетий как рас-
тительная пища и ... возможно составляла важный элемент в питании суб-
арктических народов (Fjellstrom, 1964: 100; см. также Георги, 1776: 8—9; 
Беретти, 1929: 23; Меновщиков, 1974: 93—94 — об употреблении расти-
тельной пищи чукчами и коряками). Единственное, что можно утверждать с 
уверенностью, это что из всех номадов пища растительного происхождения 
играла наименьшую роль у северных оленеводов. 

Евразийский степной тип. В географическом отношении он занимает 
(точнее занимал) великий пояс степей, полупустынь и пустынь умеренного 
пояса, протянувшихся от Дуная (венгерская пушта) до Северного Китая. В 
соответствии с ведущей хозяйственной ролью степного ландшафта в этом 
регионе я для краткости называю его евразийским степным. На юге, там, где 
пустыни умеренного пояса переходят в пустыни субтропического пояса (так 
называемые ирано-туранские или южнотуранские .



122 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

скотоводством, и маргинальные области, где возможны оба вида хозяйст-
венной деятельности. В последних все зависит от конкретных исторических 
обстоятельств и непосредственно экологией не детерминируется (Хазанов, 
1973; Хазанов, 1975; Khazanov, 1978б) В лесостепной зоне возможно непо-
ливное земледелие, но уже в степной ему угрожают засухи каждые 
3,5—6,5 из 10 лет (Федорович, 1973: 210—211). Неудивительно, что естест-
венные кормовые угодья Монголии составляют 89,5% ее территории; из них 
на сенокосы приходится всего 1,5% (Калинина, 1974: 143). Из-за глубины 
снежного покрова в лесостепь кочевники могли заходить только летом, зато 
в полупустынях и пустынях возможно только ирригационное земледелие. 
Исключение составляют ограниченные территории, преимущественно на 
берегах рек и внутренних водоемов, а также в предгорьях и межгорных кот-
ловинах. Хотя евразийские степи на протяжении тысячелетий были одним 
из ведущих регионов номадизма на земле, один факт нередко упускается из 
виду. В некоторые исторические периоды политические факторы определя-
ли преобладание чистого номадизма, но в другие — полукочевничество по-
лучало здесь довольно широкое распространение9. В казахстанских степях и 
в Северном Причерноморье в золотоордынскую эпоху земледелие, тяжелый 
урон которому был нанесен монгольским нашествием, все же полностью 
неисчезло (см. данные ал-Омари и аль-Айни - Тизенгаузен, 1884: 230, 233 
513; де Рубрука — Путешествия в восточные страны Плано Карпини и 
Вильяма Рубрука, 1957: 98; Иосафата Барбаро - Барбаро и Контарини, 1971: 
150; Меховского - Меховский, 1936. 

 

 

 9 Однако высказанное мною ранее мнение о том, что и в евразий-
ских степях полукочевники числено преобладали над кочевниками на протяжении 
большей части истории (Хазанов, 1975:11) кажутся мне сейчас нуждающимся в 
дополнительной проверке. 



Основные типы кочевого скотоводства 123 

59; см. также Zajaczkowski, 1968: 229-233). Ранее, в IX в Тамии ибн Бахр 
упоминает «селения и возделанные земли» в стране кимаков (Minorsky, 
1948: 284; Кумеков, 1972: 94—95). Имеются сведения о земледельческом 
укладе у огузов (Каррыев, Мошкова Насонов, Якубовский, 1954: 41—42; 
Агаджанов, 1969: 260). Даже сюнну, судя по письменным источникам, 
в какой-то мере «занимались обработкой полей» (Таскин, 1968: 24, 121). 
Про сарматские племена Предкавказья Страбон (Strabo, XI, 2, 1) свидетель-
ствовал: «Одни из них кочуют, другие живут в шатрах и занимаются земле-
делием». Земледельческий уклад имелся также у скифов (Khasanov, 1978: 
429—430), усуней (Акишев, 1969: 29); Акишев,1970: 69) и древних кочев-
ников Алтая (Грязнов 1947: 14—15). 

В последний раз седентаризационный процесс активизировался с конца 
XVIII в., по мере включения большинства номадов в состав Российской им-
перии. Уже к началу XX в., например, в Казахстане чистые кочевники сохра-
нялись только на Мангышлаке, Сырдарье и в пустынной части Центрального 
Казахстана. 

Кун (Coon, 1976: 224) в отличие от Бекон (Bacon, 1954: 46) совершенно 
верно подметил, что в номадизме евразийского степного типа линия, отде-
ляющая кочевников от земледельцев, менее четкая, чем в ближневосточ-
ном. Но если граница между чистым номадизмом и полукочевничеством, 
а также между ними и другими формами экстенсивного скотоводства была в 
евразийских степях значительно менее четкой и легче проходимой, чем, на-
пример, в Аравии, то зато она была и более обратимой. Соответственно, 
различные переходные формы были многочисленнее и подвижнее, хотя и 
менее определенными. 

Видовой состав стада и даже процентное соотношение различных ви-
дов скота в евразийских степях на одних и тех же территориях в целом были 
стабильны на протяжении всего времени существования в них номадизма. 
Это прослежено на примере древних сарматов и калмыков нового времени 
(Хазанов, 1974), населения Северной Каракалпакии в XI-XIV вв. и в самом 
недавнем прошлом (Цалкин, 1966: 154), кочевников Тувы 1 тыс. 



 



124 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

н. а. и XIX — начала XX в. (Вайнштейн , 1972: 22), средневековых монголов 
и их современных потомков (Цалкин, 1968: 22—23). 

Попытка Эберхарда (Eberhard, 1952: 107 — 139; ср. Johnson, 1969: 13) 
разделить евразийский степной тип номадизма на монгольский с преобла-
данием лошадей и тюркский со смешанным составом стада несостоятельна. 
Монголы разводят животных различных видов, а некоторые тюркоязычные 
кочевники имели лошадей не меньше, чем монголы. Но, конечно, и евра-
зийский степной тип номадизма можно разделить на несколько подтипов: 
внутреннеазиатский (монгольский), казахстанско-центральноазиатский, вос-
точноевропейский, южноцентральноазиатский (туркменский), хотя различия 
между ними преимущественно этнокультурные, а не хозяйственные. Не-
сколько особняком стоит лишь южноцентральноазиатский подтип, во мно-
гих отношениях сближающийся с номадизмом средневосточного, а через 
него даже передневосточного типа. Специфика видового состава стада в 
номадизме евразийского степного типа определялась ведущей ролью двух 
животных: овцы и лошади. Значение овцы едва ли нуждается в ка-
ких-либо комментариях. Ассортимент растений, поедаемых овцой, очень 
широк и включает многие виды, непригодные для лошадей и крупного ро-
гатого скота. Важно также что овцы способны доставать корм из-под снега 
толщиной в 15-17 см (Насимович, 1955. 75) В отличие от других регионов, 
овцы в евразийских степях издревле были почитаемыми животными. По уз-
бекскому поверью, они попали на землю прямо из рая (Народы Средней 
Азии, 1962. 221). 

Лошадь для степи имела то же значение, что верблюд для пустыни. По 
словам казахского хана Касима, «мы - жители степи; у нас нет ни редких, ни 
дорогих вещей, ни товаров, главное наше богатство состоит в лошадях; мясо 
и кожа их нам лучшею пищею и одеждою, а приятнейший напиток для нас – 
молоко их и то, что из него приготовляется… Людям степей без коня и 
жизнь не в жизнь» ( Мирза Мухаммад Хайдар Дуглат, 1895: 276). Лошадь 
была важнейшим транспортным (особенно верховым) животным, а так же 
источником мясной и молочной пищи. Согласно казахской пословице, уми-
рает не тот кого ругают, а тот, кто потеряет свою лошадь



Основные типы кочевого скотоводства 125 

Козы в целом уступали по своему значению овцам, хотя BI отдельных, 
особенно пустынных, областях они приобретали большее значение. В евра-
зийских степях, как и в других регионах, коза до некоторой степени явля-
лась ухудшенным эквивалентом овцы. В Монголии козы имеют значитель-
ное распространение в сухих и скалистых Гобийском пустынно-степном и 
Алтайском горно-степном районах (Шульженко, 1954: 38). Когда в результа-
те китайской колонизации Внутренней Монголии кочевники вынуждены 
были использовать худшие пастбища, козы в их стадах стали занимать более 
важное место, чем овцы (Lattimore, 1967: 74, п. 23). Еще в начале XIX в. 
один из русских путешественников заметил про монголов, что «козы — удел 
недостаточных» (Тимковский, 1824: 79; ср. Шаниязов, 1975: 189 про полу-
кочевых узбеков). 

Крупный рогатый скот, хотя и уступал по своему значению мелкому, 
но все же занимал в составе стада более важное место, чем на Ближнем и 
Среднем Востоке. Его удельный вес в составе стада подчинялся двум пра-
вилам: в степных областях его было больше, чем в пустынных, и тем боль-
ше, чем большую роль играло земледелие в общем балансе экономики. 

Корова для подвижных евразийских номадов, не запасавших кормов 
впрок, была животным, хотя и ценным, но слишком прихотливым, плохо 
приспособленным к перегонам на дальние расстояния. Рычков (1877: 22) 
писал, что коровы «в степях тебениевать не могут, для того киргизы (каза-
хи. — А. X.) мало их держат и у самого богатого более двадцати не бывает». 
Хотя корова съедает за сутки не более 48 кг травы, но если условия будут не 
идеальны — трава низкоросла, или слишком высока, или редка, или паст-
бища имеют сложный рельеф, — эта величина будет меньше. Корова оста-
нется голодной, но все же не сможет увеличить время кормежки и число 
скусываний (Фиельструп, 1927: 83; Баскин, 1976: 114). 

Поэтому крупный рогатый скот у казахов появился лишь во второй 
половине XVIII — начале XIX в., когда русские власти начали стеснять 
свободу их перекочевок и активизировали седентаризационные процессы. Он 
был частично получен от каракалпаков, 



 



126 Глава I. Номадизм как особый вид производяшей экономики

 

частично просто отобран у калмыков во время их несчастливого бегства от 
русских властей из Поволжья в Джунгарию (Георги 1776: 126, 127; Лев-
шин,1832, III: 189). У казахов-адаевцев даже в 1927 г. только около 4% при-
ходилось на долю крупного рогатого скота, но и он принадлежал главным 
образом тем 3% адаевцев, которые не кочевали (Брискин, 1929: 39). 

По данным на 1927 г. в Киргизии крупный рогатый скот составлял от 
34,3% до 46,5% от общего поголовья скота в русских хозяйствах и от 40,0% 
до 47,3% — в узбекских. И те и другие были оседлыми земледельцами. У 
киргизов, ведших еще кочевой и полукочевой образ жизни, крупный рога-
тый скот составлял от 6,85 /о до 10,3 /о, а у тех из них, у кого земледелие 
уже получало широкое распространение — от 14,8% до 24,1% (Лус, Колес-
ник 1930: 46). 

Зато у полуоседлых каракалпаков в XIX в. крупный рогатый скот 
преобладал над мелким (Народы Средней Азии, 1962: 439). Рост числен-
ности крупного рогатого скота по мере оседания отмечался и у других 
кочевников (см., например, Кармышева, 1954: 116 про узбеков-локайцев или 
Эрдниев, 1964: 25 про калмыков). Правда, древние кочевники активно ис-
пользовали волов в качестве транспортных животных, но в средние века, 
особенно в послемонгольскии период, они постепенно выходили из упот-
ребления в связи с увеличением общей подвижности номадов. В I тыс. до н. 
э. влекомые волами кибитки были характерны для скифов (Pseu-
do-Hippocrates, De oere, 25), и, по-видимому, многих других номадов, коче-
вавших в евразийских степях. В XIX в. ими пользовались лишь каракалпаки 
{Народы Средней Азии, 1962: 441), калмыки (Житецкий, 1893: 37), но-
гайцы (Иванов П. П., 1958: 43; Шенников, 1973: 53), да еще чумаки — 
украинские крестьяне, специализировавшиеся на перевозке соли из Крыма. 

Во II—I тыс. до н. э. находки костей верблюдов в евразийских степях 
очень редки. Сыма Цян, описывая скотоводство у сюнну, относит верблю-
дов к числу редких животных (пит. по Таскин, 1968: 34). По-видимому, зна-
чение этого животного для кочевников евразийских степей увеличилось в 
монгольский и послемонгольскии периоды. Существует мнение, что сами 
монголы впервые стали 



Основные типы кочевого скотоводства 127 

разводить верблюдов в сколько-нибудь значительных количествах после 
того, как в начале ХШ в. захватили стада их у тангутов (Владимирцов, 1934: 
36; Кычанов, 1977: 47, 50). 

Сам климат, достаточно холодный и сырой, ограничивал распростра-
нение верблюдов, неспособных к тебеневке в евразийских степях. Казахи 
покрывали верблюдов зимой попонами, чтобы уберечь от холодов (Георги, 
1776:127; Фиельструп, 1929: 90). Существенное значение верблюды имели 
только в южных пустынных областях, преимущественно у туркмен, неко-
торых групп казахов и монголов. На юге Монголии с ее маловодными пус-
тынными пастбищами верблюд почти полностью заменяет крупный рогатый 
скот и даже успешно конкурирует с лошадью (Шульженко, 1954: 38). Казахи 
и киргизы в основном разводили бактрианов или гибридов, туркмены дро-
медаров (Ищенко и др., 1928: 135; Аргынбаев.1973: 156). 

Хотя верблюдов доили — автор сам имел возможность оценить вку-
совые качества туркменского чала и казахского шубата, а для адаевцев в ве-
сенне-осенний период верблюжье молоко было одним из основных продук-
тов питания (Ищенко и др., 1928:146), основное использование верблюдов в 
евразийских степях, в отличие от Ближнего Востока, транспортное. В каче-
стве верхового животного его использовали сравнительно редко. 

Осел не играл сколько-нибудь существенной роли у кочевников и по-
лукочевников евразийских степей. Согласно туркменской пословице, богатство 
бедняка осел да козел с чесоткой (Бабаджанов, 1975: 222). Еще одна осо-
бенность евразийского степного типа номадизма заключалась в том, что в 
составе стада мелкий рогатый скот обязательно сочетался с верховыми и 
транспортными животными, имевшими, однако, полуфункциональное на-
значение. Поэтому Бекон (Bacon, 1954: 46) достаточно четко охарактеризо-
вала его как «multi-animal» (т. е. основанный на разведении животных раз-
личных видов). Тенденция к специализации на разведении животных одного 
вида не получила в данном регионе большого распространения, хотя про 
полное ее отсутствие говорить тоже нельзя. Так, в Южном Таджикистане 
локайцы специализировались на разведении лошадей, а карлуки — овец. 
Существовала даже специальная пословица: карлук создан богом для овец 
(Кармышева, 1954: 64 сл.). 



 



128 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики

Смешанный видовой состав стада, разумеется, не означает обязатель-
ный совместный выпас животных различных видов, хотя их поочередный 
выпас на одних и тех же пастбищах не' был редкостью, особенно зимой. 
Он означает лишь обязательное сочетание их в составе одного хозяйства. В 
отличие от Аравии и Сахары в евразийских степях не было ни чистых 
верблюдоводов или коневодов, ни чистых овцеводов. В значительной мере 
это объясняется умеренной климатической зоной, в которой находился ев-
разийский степной номадизм, а также проблемой кормов в зимний период, 
которые скот вынужден был добывать из-под снега. На помощь приходила 
уникальная способность лошади к тебеневке. Чтобы отрыть траву, скрытую 
снегом на глубине 10 см, ей достаточно трех ударов копытом. Но лошадь 
может тебеневать даже при толщине снежного покрова в 30—40, а иногда 
даже до 50 см (Насимович, 1955: 74; Баскин, 1976: 55) 

В собственно степи, будь то монгольской, или той, нахо-
дившейся к западу от нее, которую средневековые арабские и персидские 
авторы называли Дашт-и-Кипчак, или даже восточноевропейской, 
которую средневековые русские летописцы именовали Диким полем, ко-
чевники занимали почти монопольное положение. Земледелие, ютившееся 
по берегам рек и водоемов, занимало столь незначительную площадь без-
брежных степных пространств, что трудно говорить про совместную посе-
зонную утилизацию одной экологической зоны. Просто земледельцы чаще 
всего занимали одни анклавы, кочевники — другие. От Авесты до Шахнамэ 
«Иран» (т. е. оседлый мир) противопоставлялся «Турану» (т. е. миру коче-
вому) не только в хозяйственном, но и в территориальном отношениях. Со 
временем менялся вкладываемый в эти слова этнический смысл, но 
само противопоставление оставалось неизменным. 

Несколько иное положение было в маргинальных областях: венгер-
ской равнине, Мавераннахре — области между Амударьей и Сырдарьей, 
Хорезме, Семиречье, оазисах Восточного Туркестана, Ордосе. Земледельче-
ская культура в некоторых из них уходит в глубокую древность. Кочевни-
ки и полукочевники, с одной стороны, и земледельцы, с другой, нередко 
жили в них рядом друг с другом 



Основные типы кочевого скотоводства 129 

или даже чересполосно. Там иногда действительно имела место и совмест-
ная утилизация одних и тех же зон и ниш, почти всегда сопровождавшаяся 
столкновениями и борьбой. 

Поскольку евразийский степной тип номадизма по большей части на-
ходился в умеренной зоне, это обстоятельство было одним из решающих в 
определении маршрутов и характера перекочевок. За исключением горных 
районов с их неизбежным круглогодичным или сезонным вертикаль-
ным кочеванием, особенно распространенным у киргизов, некоторых 
групп монголов, тувинцев и узбеков, наиболее обычным типом перекочевок 
был регулярный, линеарный, меридиональный, с довольно стабильными мар-
шрутами, четкой сезонной сменой пастбищ, водным приоритетом летом и 
кормовым — в остальные сезоны. «Кормовые потребности стада, необхо-
димость обеспечить его водой и возможно лучше спасать от зимних холодов 
и являются основными моментами хозяйственной жизни кочевника. От этих 
моментов и зависит продолжительность стоянок, направление кочевок, 
число перекочевок и длина пути кочевания» (Ищенко и др., 1928:105). Это 
наблюдение про казахов можно распространить почти на всех осталь-
ных кочевников евразийских степей. Лишь кое-где в пустынных районах, 
например, у туркмен встречалось радиально-круговое кочевание, а зависи-
мость от наличия воды выступала на первый план (Оразов, 1975: 217). Регу-
лярный характер кочевания определялся присущими умеренной зоне четки-
ми сезонными изменениями. «Для кочующего хозяйства, проходящего мно-
гие сотни километров с севера на юг, чрезвычайно важно, чтобы на всем 
пути были кормовые растения в периоде их достаточной кормовой ценно-
сти. Приход кочевника с отощавшим после зимы скотом на север в июле 
был бы равносилен джуту (падеж скота), так как в это время злаки начинают 
засыхать, и питательность их падает почти вдвое сравнительно с маем и 
июнем» (Ищенко и др., 1928: 44). 

Теми же обстоятельствами определяется и меридиональный характер 
перекочевок, установившийся с древности и мало менявшийся в средние ве-
ка, во всяком случае в сравнительно мирные времена. Из-за меридионального 
характера кочевания у монголов даже территории старых админист-
ративных единиц 



130 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

хошунов, имели, как правило, овальную форму, вытянутую с севера на юг 
(Грайворонский, 1979: 47). Богатые кормом летние пастбища влекли нома-
дов на север, потому что степи обычно не имеют летнего замещения расти-
тельности (Алехин, 1950: 257), а сравнительно теплые зимы, неглубокие 
снега — на зимние, южные, хотя на последних нередко не хватало корма. 
Кормовые запасы пустынных пастбищ уменьшаются в 2—2,5 раза (Средняя 
Азия, 1969: 174). Летние пастбища, где происходил нагул скота, имели 
особенно большое значение для большинства кочевников. В Центральной 
Азии в степной зоне на овцу достаточно 1 га пастбищ, в пустыне — 3—6 га, 
местами даже 10 га (Средняя Азия, 1969: 174). В XIX в., когда большинство 
летних пастбищ было отобрано у казахов царским правительством, у них 
начался кризис кочевого хозяйства. 

Постоянство маршрутов перекочевок нередко можно проследить 
на одной и той же территории с древности и до нового времени. Страбон 
(Strabo, VII, 3, 17) писал про древних номадов евразийских степей, что «они 
следуют за своими стадами, выбирая всегда местности с хорошими пастби-
щами; зимою в болотах около Меотиды, а летом - на равнинах». То же самое 
Плано Карпини (Путешествия.., 1957: 70) утверждал про кочевников Зо-
лотой Орды: «Все они зимою спускаются к морю, а летом по берегу этих [ 
самых рек поднимаются на горы». Наблюдатели конца XIX -начала XX в 
также отмечали, что калмыки уходят на зимовки из открытой степи к по-
росшим камышом лиманам и озерам в долине Маныча и прилегающих ме-
стностях (Дуброва 1898: 187; Очиров 1925: 15) Таким образом, в тече-
ние более чем двух тысяч лет маршруты перекочевок в степях Восточной 
Европы фактически остались неизменными. 


 Различные наблюдатели неоднократно подчеркивали стабиль-
ность, фиксированность маршрутов. «Постигнув укорененную временем и 
обычаями систему перекочевки — писал Небольсин (1852: 26) про Калмы-
ков, — изменяемую только вследствие особенных географических условий и 
сокращения числа удобных для кочевания мест, почти всега наверное можно 
знать, где именно род или известная часть его в данное время занимает степь 
своими кибитками». Про казахов отмечали, что «пойти по пути, по которому 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



 

Основные типы кочевого скотоводства 131 

ходит другой аул, считается преступлением» (Лялина, 1894: 30; см. также 
Левшин, 1832. Ill: 13). 

Соответственно, длина перекочевок варьировала очень сильно. У монго-
лов Внутренней Монголии она не всегда достигала 150 км (Lattimore, 1967: 
73, п. 21), в Гобийской зоне Внешней Монголии равнялась 600 км (Грайво-
ронский, 1979: 49), а у казахов Младшего и Среднего жузов — 1000—1500 
км (Народы Средней Азии 1963: 354). У киргизов протяженность вертикаль-
ных перекочевок составляла от нескольких десятков до 150—200 км (Народы 
Средней Азии, 1963: 187), а у туркмен — протяженность радиаль-
но-круговых— 20—30 и 150—200 км (Оразов, 1975: 216—217). 

Система питания у кочевников евразийского степного типа связана с их 
расположенностью в умеренной климатической зоне. Они употребляли 
меньше мяса, чем северные оленеводы или скотоводы высокогорной Внут-
ренней Азии, но больше, чем номады Ближнего и Среднего Востока и тем бо-
лее — Восточной Африки. Возможно, что на Ближнем и Среднем Востоке 
употребляли зато больше растительной пищи, но точными данными для такого 
утверждения я не располагаю. По расчетам Майского (1921: 156), у монголов 
в начале XX в. в калорийном отношении молочные продукты составляли 
55,31%» растительные — 24,38 %, мясные — всего 20,31%. 

В середине 50-х гг. нашего столетия кочевники Монголии в среднем на 
душу потребляли 400 г мяса или 143 кг в год (от 128 кг в бедных хозяйствах 
до 255 кг в богатых), 0,78 литра молока в день или 260 литров в год (от 107 
литров в бедных хозяйствах до 546 литров в богатых), а также другие мо-
лочные продукты, на изготовление которых уходило 0,68 литра молока в 
день или 248 литров в год. Кроме того они потребляли в год 18 кг муки, т. е. 
49 г в день10 (Жагварал, 1974: 115—116). 

В целом система питания евразийских степных кочевников покоилась 
на сочетании двух основных элементов — мяса и молока 

 

 

10 Данные о потреблении муки имеются на 1948—1949 гг., когда в Монголии испы-
тывалась значительная нехватка земледельческих продуктов и их приходилось 
заменять 
продуктами собирательства. Обычное потребление муки гораздо больше. 



132 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

с обязательным добавлением растительных продуктов. Утверждение Бекона 
(Bacon, 1954: 46), что они неограниченно долгое время могут существовать 
только на молочных продуктах и мясе, явно ошибочно. В XVII—XIX вв. 
наиболее сильное наказание непокорных туркмен со стороны хивинских 
ханов заключалось в запрещении пользоваться базарами, где те могли по-
купать необходимое им зерно (Народы Средней Азии, 1962: 97). Соотноше-
ние между мясом и молочными продуктами менялось в зависимости от се-
зона. Летом в пищевом рационе преобладали молочные продукты, зимой — 
мясные (Жуковская, 1979). 

Основу мясной пищи составляло мясо овец (и коз там, где их разводи-
ли), но конина также употреблялась в пищу, что резко отличает рассматри-
ваемых номадов от всех остальных. По сравнению с мясом других живот-
ных, которых разводили в евразийских степях, конина обладает более вы-
сокой калорийностью, высоким процентом содержания минеральных ве-
ществ, аминокислот, витаминов группы А и В и т. д. (Гунга, 1976: 31). Зато 
употребление в пищу верблюжатины не имело сколько-нибудь существен-
ного значения. Абу Дулуф, автор X в., писал про киргизов, что они едят 
любое мясо, кроме верблюжьего. 

Доили всех разводимых животных, в том числе овец. Сведения об 
употреблении кочевниками евразийских степей крови в пищу имеются с 
древних времен. Можно предположить, что в древности и средние века (см., 
например, Меховский 1936: 59) употребление ее имело большее значение, 
чем в новое время, когда действовали запреты ислама. Монголы употребля-
ют в пищу кровь до сих пор (Жуковская, 1979). И все же в системе питания 
кочевников евразийского типа кровь никогда не имела существенного зна-
чения. 

Ближневосточный тип. Ближневосточный тип номадизма является 
менее однородным, чем номадизм уже рассмотренных типов. Он отчетливо 
разделяется на четыре основных географических подтипа — аравийский, 
североафриканский, сахарский и северовосточноафриканский, а при жела-
нии и на значительно большее их число. Сами эти подтипы также весьма 
диверсифицированы. И к тому же распространение различных форм экс-
тенсивного 



Основные типы кочевого скотоводства 133 

скотоводства и даже различных вариантов собственно кочевого ското-
водства далеко не всегда соответствует намеченным географическим 
границам. И все же, помимо немаловажных исторических соображений, 
ряд общих хозяйственных черт, разделяемых номадами этого региона, 
позволяет говорить о возможности выделения особого ближневосточного 
типа номадизма. 

На Ближнем Востоке представлены все выделенные формы экс-
тенсивного скотоводства, но имеются локальные особенности в их рас-
пространении. Упрощая реальное положение дел, можно сказать, что 
Аравия и Сахара — домен чистых кочевников, Северная Африка, Пале-
стина, отчасти Сирия и Ирак — полукочевников и пастушеских ското-
водов. Согласно известному выражению, Ирак — могила бедуинов. Но 
можно сказать и по-другому. Ирак делал полукочевников из чистых но-
мадов (описание их см. Oppenheim, 1939: 22 ff.; ср. Fernea, 1970: 11). 

В то же время границы между различными формами скотоводства 
на Ближнем Востоке, особенно между чистыми кочевниками и осталь-
ными скотоводами, выглядят более четкими, чем в евразийских степях. 
Противопоставление чистых бедуинов всем остальным скотоводам и 
земледельцам было в конечном счете вызвано экологической специфи-
кой, но закрепилось в экономике, социально-политической практике и 
системе ценностей. Только в Северной Африке, где возможно перелож-
ное плужное земледелие (Nicolaisen, 1963: 183), границы между раз-
личными формами скотоводства выглядят менее четкими, более прохо-
димыми и обратимыми, чем в Аравии и Сахаре. 

Но и сами кочевники в Аравии делятся на чистых верблюдоводов, та-
ких, как например, рвала, шаммар и мутейр, и овцеводов и козоводов, 
имеющих также немного верблюдов в основном для транспортных нужд, 
т.е. чистых бедуинов и полубедуинов (Dickson, 1951: 109). Впрочем, и 
такое разделение не следует переоценивать. Например, мутейр, в основ-
ном верблюдоводческое племя, все же обладает небольшими стадами 
коз и овец. 

У некоторых южноаравийских племен верблюдов меньше, чем у 
северных, коз больше, а осел служит основным верховым и транспорт-
ным животным (Bird, 1834:196; Coon, 1959: 872). Овцево- 



134 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

ды обитали преимущественно в Неджде, Касыме и Джебель-Шаммаре, а 
также в Сирии, Палестине и Северной Африке. Многие, если не большин-
ство из них, по существу были полукочевниками (Burckhardt, 1830: 
330—331; Wallin, 1850: 35; Doughty, 1888: I: 15, 45, 234, 440; сводку данных 
см. Першиц, 1961: 36—39). 

Видовой состав стада в номадизме ближневосточного типа определя-
ется тремя важнейшими животными: верблюдом, овцой и козой. Волней 
(Volney, 1959 [впервые опубликовано в 1787]: 203) давно отметил: «Telle est 
l'importance du chameau pour le desert, qui si on l'en retirait, on en sous 
trairait 
toute la population, dont il est Tunique pivot» [Такое значение верблюда для 
пустыни объясняется тем, что своим молоком он кормит все население, для 
которого это является единственной основой]. Верблюд почти повсеместно 
является важнейшим верховым и транспортным животным; большое значе-
ние имеет также его молочное использование. Козы, как и всюду, по боль-
шей части, выступают как заменители овец в наименее благоприятных или 
горных условиях, хотя определенную роль здесь, очевидно, играют этно-
культурные традиции. 

Крупный рогатый скот, если отвлечься от нескольких специфических 
локальных и к тому же не чисто кочевых групп11, сколько-нибудь существен-
нее значение имеет только в северовосточно-африканском подтипе. Лошадь 
повсюду на Ближнем Востоке, несмотря на ее высокое престижное и отчасти 
военное значение, распространена меньше, чем верблюд в номадизме евра-
зийского степного типа. По данным Буркхардта (Burckhardt, 1831: 57), у 
аназа в начале XIX в. одна лошадь приходилась на 6—7 семей. «Лошади не 
имеют экономического значения. Они служат в основном как средство полу-
чения добычи и достижения влияния» (Musil, 1928: 371). Лошадь использу-
ется в основном как верховое животное, ее не выпасают в стадах, а мясо и 
молоко ее не используют в пишу. 

Зато осел в качестве транспортного животного имеет большее значе-
ние, чем в евразийских степях, но, по-видимому, меньшее, чем на Среднем 
Востоке. Осел может нести до 100 кг груза, всего 

 

 

11В Дхофарс, на берегу Индийского океана, имеется группа, разводящая горбатый 
крупный рогатый скот, а в Южном Ираке — группа, разводящая водных буйволов 
(Coon, 
1943: 209217; Coon, 1959: 872). 



Основные типы кочевого скотоводства 135 

 

лишь в два-три раза уступая в этом отношении верблюду. Однако все же это 
— животное полукочевников — шавийа у арабов, вассальных племен у туа-
регов, и других экстенсивных скотоводов, а также земледельцев, Настоящий 
кочевник-бедуин или благородный туарег на осла не сядет, начисто забыв, 
что ослы были основными транспортными животными, если не у их непо-
средственных предков, то у их предтеч — скотоводов бронзового века. 

Если первой важной особенностью номадизма ближневосточного типа 
я считаю особую роль верблюда в видовом составе стада, то вторая — раз-
дельный выпас животных различных видов. Верблюдов невозможно выпа-
сать с мелким рогатым скотом. В евразийских степях снег зимой заменяет 
овцам и козам воду, но в жарких пустынях даже зимой, в отличие от верб-
людов, их надо поить каждые 3—4 дня. 

В одних случаях — в Аравии и Сахаре все это приводит к межгруппо-
вой и межплеменной специализации, в других — в Северной Африке, под-
час к внутриплеменной, в третьих — на Африканском Роге — к внутри-
групповой и даже внутрисемейной. Правда, это утверждение является 
обобщенным, отвлекающимся от многообразия конкретных случаев. Но по-
всюду в номадизме ближневосточного типа верблюдов выпасают отдельно. 
Законы экологии в этом отношении непреложнее многих из человеческих. 

Уже это обстоятельство само по себе определяло многие особенности 
перекочевок, характерных для номадов Ближнего Востока. Верблюдоводы 
кочевали больше и дольше, чем овцеводы, были менее прикованы к источ-
никам воды. В Северной Африке на зимнюю откочевку в пустыню нередко 
отправляли только верблюдов, овцы оставались в Телле (Dhina, 1956: 
421—424). Юлиан Тувим сострил однажды, что верблюд может неделю ра-
ботать и не пить, а человек — неделю пить и не работать. Под «питьем» 
польский поэт имел в виду алкогольные напитки. Но если их заменить на 
обыкновенную воду, афоризм, во всяком случае в той его части, которая от-
носится к верблюду, оказывается вполне верным. 

В Аравии, Сахаре, отчасти на Африканском Роге кочевники регулярно 
прикочевывают к земледельческим оазисам, с которыми они связаны мно-
гочисленными историческими, этническими, со- 



136 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

циальными и культурными узами. В Аравии, особенно на границах с Сири-
ей и в Касыме, кочевники по древней традиции пасли скот на скошенных 
полях (Першиц, 1961: 31, Смилянская, 1979: 27). Но подобная совместная 
утилизация одной экологической зоны имеет меньшее значение, чем на 
Среднем Востоке, как из-за сравнительно небольших размеров земледель-
ческих оазисов, так и из-за преобладающей в них культуры финиковой 
пальмы, отходы которой дают меньше корма скоту, чем стерня зерновых. 
Только в Северной Африке и странах Плодородного Полумесяца подобная 
утилизация одной экологической зоны с земледельцами приобретала боль-
шее значение. 

Еще одна особенность перекочевок проистекает из расположенности 
Ближнего Востока в жарком и засушливом поясе. Нерегулярность выпаде-
ния осадков во многих областях и неопределенная локализация пастбищ 
приводят к тому, что маршруты перекочевок также являются менее ста-
бильными, а кое-где и менее регулярными, чем, например, в евразийских 
степях и на Среднем Востоке. Капо-Рей (Capot-Rey, 1953: 251) замечает про 
кочевников Сахары: «Первое правило игры и, по правде говоря, единствен-
ное правило — это то, что кочевник следует за дождем». Сезонность пере-
кочевок, хотя и существует, но проявляется иногда менее отчетливо, чем в 
упомянутых регионах, а наличие или отсутствие воды приобретает решаю-
щее значение (Marx, 1978: 46— 49). В наибольшей степени все эти особенно-
сти перекочевок присущи номадам Аравии и Сахары, отчасти также Рога. В 
Северной Африке стабильность маршрутов перекочевок значительно выше. 
Но во всех областях в этом отношении существуют локальные различия. 

Среди кочевников Сахары одни группы проводят сухой период вне ее 
— в Телле на севере или в Сахеле на юге, другие — проводят лето в Сахеле, 
а на зиму возвращаются в Сахару, третьи — кочевники эргов, в зависимости 
от наличия воды и кормов кочуют в самой Сахаре, причем их перекочевки 
не имеют ярко выраженного сезонного характера (Capot-Rey, 1953: 
254—261, ср. Johnson, 1969: 116). Но уже в полупустынных районах к северу 
от Сахары, благодаря наличию влажного сезона, стабильность перекочевок 
увеличивается (Capot-Rey, 1953: 18). 



Основные типы кочевого скотоводства 137 

Локализация зимних и летних пастбищ у верблюдоводов Аравии зави-
сит от дождей и является неопределенной (Musil, 1927: 45; Coon, 1959: 873; 
Johnson,1969: 45). В то же время рвала и мутейр имеют весьма выраженную 
сезонность перекочевок по нелинеарным (эллиптическим) маршрутам. 

За исключением опять-таки североафриканского подтипа, у номадов 
Ближнего Востока нет того абсолютного преобладания линеарных маршру-
тов, которые характерны для номадов Северной Евразии и евразийских сте-
пей. Нелинеарные маршруты встречаются у них достаточно часто. Некоторые 
аравийские племена совмещают меридиональное и круговое кочевание с 
вертикальным (Першиц, 1961: 31). 

В соответствии с разнообразными условиями региона длина перекоче-
вок варьирует очень сильно. У рвала она достигала 1500 км (Awad, 1962: 
333), у туарегов — от 300 до 1000 км (Capot-Rey, 1953:262), а у туарегов 
Ахаггара не превышает 50 км (Nicol aisen, 1963: 149). 

Основу питания номадов Ближнего Востока составляют молоко и расти-
тельные продукты, зато мясо имеет меньшее значение, чем в номадизме ев-
разийского типа (см., например, Nicolaisen, 1963: 38 про туарегов; Musil, 
1928: 96 про рвала). Все основные виды разводимых животных — верблю-
ды, овцы и козы, используются как в молочном, так и в мясном отношениях. 
Но если в пищевом отношении верблюды — это в первую очередь молочные 
животные, то овцы и особенно козы — не только молочные, но и мясные. 

Пример туарегов показывает насколько зависят кочевники Ближнего 
Востока от растительной пищи. Действительно, иногда они вынуждены пи-
таться исключительно молоком в течение недель и даже месяцев, но при 
этом жалуются на утомляемость и боли в животе (Nicolaisen, 1963: 209; ср. 
Monod, 1975: 102). По данным Лота (Lhote, 1955: 213), туареги Ахаггара 
употребляют на душу в год 187 кг проса, 15 кг фиников и еще большее коли-
чество пшеницы. Арабы Сахары употребляют на душу в год 180 кг пшеницы 
и 75 кг фиников. Туареги Аира потребляют на душу 0,5 кг растительной 
пищи в день или около 180 кг в год (Nicolaisen, 1963:,213). 



138 Глава I. Номадизм как особый вид производящей, экономики 

Даже в настоящее время, несмотря на многовековое господство ислама, 
у кочевников Аравии и Сахары отмечено употребление крови в пишу, при-
том не только у тебу Сахары (Nicolaisen. 1963: 312), но и у бедуинов Аравии 
(Doughty, 1888, I: 561; Fulbert, 1938: 39). Поэтому можно думать, что в про-
шлом оно имело большое значение. Однако по крайней мере сейчас кровь 
является лишь дополнительным элементом пищевого рациона (см., напри-
мер, Nicolaieon, 1963: 235) про туарегов). 

Северовосточноафриканский подтип ближневосточного типа номадиз-
ма в основном представлен сомали и родственными им народами. В отно-
шении видового состава стада его специфика не слишком велика. Сомали 
разводят все тех же овец, коз и верблюдов, правда не используя последних в 
качестве верховых животных (Zohrer, 1964—65: 150). Транспортными жи-
вотными служат ослы, лошадей очень мало, а крупного рогатого скота (зебу 
— Bos indicus) больше всего на юге, где скотоводство сочетается с земледе-
лием (Lewis, 1955: 329—330). Выпадение дождей, особенно в Северном 
Сомали, не равномерно в течение различных лет и сезонов. Соответственно, 
нет и стабильных маршрутов перекочевок, хотя они имеют регулярный го-
дичный цикл с двумя сухими и двумя влажными сезонами (Lewis, 1955: 331; 
Lewis, 1961: 41). 

Пища сомали состоит в первую очередь из молока и молочных продук-
тов, но и мясо, особенно в сухой сезон, когда молока не хватает, имеет су-
щественное значение. Забой скота на мясо является регулярной практикой. 
Некоторые группы кочевников сомали употребляют в пищу кровь верблю-
дов и крупного рогатого скота. Растительная пища также является постоян-
ным элементом их диеты (Swift, 1977: 285). 

Некоторые особенности северовосточноафриканского подтипа нома-
дизма ближневосточного типа (отсутствие практики использования верб-
люда в качестве верхового животного, роль крупного рогатого скота, упот-
ребление крови в пишу) в известной мере сближают его с номадизмом вос-
точноафриканского типа. Особенно это относится к таким группам как габ-
ра, кочующим в Кении и Эфиопии к северу от самбуру и туркана (Топу, 
1976: 269—271). Но в целом он гораздо ближе к ближневосточному, и в хо-
зяйствен- 



Основные типы кочевого скотоводства 139 

ном отношении и исторически. «Отношения между Сомали и Аравией вос-
ходят к античности» (Lewis, 1955: 45). К тому же следует учитывать, что 
крупный рогатый скот получил в Сомали наибольшее распространение там, 
где чисто кочевые формы скотоводства уступают полукочевым или пасту-
шеским. 

В заключение об одном довольно обширном регионе, который я не ре-
шаюсь отнести ни к одному из основных типов номадизма — о сахель-
ско-суданской зоне. Если стремиться к более дробной типологии, то, воз-
можно, ее необходимо отнести к особому типу или даже типам номадизма 
(ср. Patai, 1978: 16—-20). Однако когда цель — выделить лишь основные 
типы номадизма, в глаза бросается ее промежуточность, слишком уж большая 
неоднородность по всем основным параметрам. Не случайно Херсковиц 
(Herskovits, 1962: 72—73), выделивший Восточный Судан в особую куль-
турную область в Африке, тем не менее сталкивался с трудностями в ее оп-
ределении. Хоровиц (Horowitz, 1967) выразил обоснованные сомнения в 
том, что эту область вообще можно считать единым культурным ареалом. 
Во всяком случае скотоводческое хозяйство, в том числе кочевое, не демон-
стрирует в нем значительной гомогенности. 

В отношении состава стада, например, верблюдоводы кабабиш напоми-
нают кочевников Северной Африки (Asad, 1970), коровопасы баггара или 
фулани — Восточной Африки (Stenning, 1959; Cunnison, 1966). У беджа 
крупного рогатого скота больше, чем верблюдов (Paul, 1954: 16). Но уже в 
отношении характера перекочевок и утилизации продуктов скотоводства 
между этими группами и номадами как Ближнего Востока, так и Восточной 
Африки имеются существенные различия. Например, в отличие от восточно-
африканс-ких номадов хумр багарра кочуют в соответствии с регулярными 
сезонными циклами (Cunnison, 1966: 13). 

Такая же сложная и противоречивая картина наблюдается в Сахеле и 
Западном Судане. В Сахеле к разводимым верблюдам, козам и овнам при-
бавляются зебу, а в саванне — крупный рогатый скот и овцы становятся 
главными животными и большее значение приобретают лошади (Nicolaisen, 
1963: 28). К югу от 12 параллели верблюд встречается редко (Awad, 1962: 
330). Скотоводство 



140 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

туарегов Нигера ближе к скотоводству фулани, чем к скотоводству туарегов 
Ахаггара (Capot-Rey, 1962: 303). Даже в отношении порядка смены времен 
года Сахель резко отличается от Северной Африки, хотя нестабильность 
перекочевок его номадов весьма значительна (Bremaud and Pagot, 1962: 318). 

Как и на Ближнем Востоке и в Восточной Африке, вода является важ-
нейшим хозяйственным приоритетом в перекочевках кочевников сахель-
ско-суданской зоны. На это помимо общих причин, связанных с климатиче-
скими условиями, имеются и специфические, связанные с видовым составом 
стада и характерные только для сахельско-суданской зоны и Восточной 
Африки. В Сахеле крупный рогатый скот нельзя пасти дальше, чем на рас-
стоянии 15—20 км от водопоя. Иначе он затратит слишком много энергии, 
добираясь до воды (Bremaud and Pagot, 1962: 320). Хумр баггара в Судане 
кочуют таким образом, чтобы водные источники всегда находились в дося-
гаемости для крупного рогатого скота (Cunnison, 1966: 13). 

Но в системах питания между скотоводами сахельско-суданской зоны и 
Восточной Африки имеются существенные отличия. Так, фулани не упот-
ребляют крови, но открыто демонстрируют свою любовь к растительной пище 
(Monod, 1975: 143—144). 

В результате я склоняюсь к тому, чтобы рассматривать в этой книге 
сахельско-суданскую зону как маргинальную между ближневосточным и 
восточноафриканским типами номадизма. 

Средневосточный тип. Номадизм средневосточного типа в некоторых 
отношениях является промежуточным между номадизмом ближневосточного 
и евразийского степного типов. Это неудивительно, учитывая его географиче-
скую локализацию и историю формирования (см. главу II). 

Сходство номадизма средневосточного и евразийского степного типов 
в некоторых районах их распространения было замечено еще в средние века. 
В начале XVI в. Бабур писал об афганцах кабульской области: «Подобно 
тому как в Хорасане и Самарканде кочуют тюрки и аймаки, так и в этой об-
ласти кочуют хазарейцы и афганцы» (Захир-ад-Дин Бабур, 1958: 165). Севе-
розападный Афганистан можно рассматривать как 



Основные типы кочевого скотоводства 141 

маргинальную область между номадизмом обоих типов (Ferdinand, 1969: 
129). Другой такой областью является территория к северу от Эльбурза в 
северовосточном Иране. Иранские туркмены вели хозяйство, мало чем от-
личавшееся от хозяйства туркмен на территории Русского Туркестана (Coon, 
1976: 220, 221). Их кочевья были разделены лишь после проведения границы 
между Россией и Ираном в 1881 г. (Логашева, 1979: 35—36). Туркменский 
(южно-центральноазиатский) подтип сам является внутренне неоднородным, 
хотя в целом его можно считать промежуточным, причем несколько более 
близким к средневосточному. Однако, описав его в разделе, посвященном 
евразийским степным номадам, я больше возвращаться к нему не буду. 

В то же время уже Рашид ад-Дин отмечал сходство ближневосточного 
и средневосточного номадизма. «Прежде всего надлежит знать, что в каж-
дом поясе земли существует отдельное [друг от друга] население, [одно] 
оседлое, [другое] кочевое. Особенно в той области [или стране], где есть лу-
га, много трав, [в местностях], удаленных от предместий городов и от домов 
[селений], много бывает кочевников, — так, как [это] мы наблюдаем в пре-
делах Ирана и во владении арабов, где есть безводные пустыни с травою; 
такая земля подходяща для верблюдов, потому что они поедают много тра-
вы, а воды потребляют мало» (Рашид ад-Дин, 1952: 73). Со средних веков 
были известны группы кочевников, зимовавших в Сирийской пустыне, а на 
лето откочевываших на высокие плато Малой Азии. Позднее так кочевали 
курды, в XVI в. заменившие тюркских кочевников в Восточной Анатолии (de 
Planhol, 1959: 527—528). 

Наконец, номадизм небольших групп киргизов в северовосточном Аф-
ганистане имеет черты, например наличие яка в стаде, сближающие его с 
высокогорным внутреннеазиатским типом (Shahrani, 1979). 

Однако в отличие от Сахары и Центральной Аравии и тем более Гоби 
или Каракумов, пустыни Среднего Востока — Дешт-е Кевир и Дешт-е Луг 
— лишены воды и всякой растительности. Поэтому на Среднем Востоке нет 
ни настоящих бедуинов, ни таких чистых номадов, каковыми еще недавно 
были монголы или 



142 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

казахи. Истахри писал, что в Аравии и Северной Африке все степи за ис-
ключением отдельных небольших пространств представляют хорошие па-
стбища и потому поделены между различными кочевыми племенами, тогда 
как хоросанская степь почти вовсе не населена; глаз видит только дорогу и 
почтовые станции по сторонам ее (цит. по Бартольд, 1971: 141). 

Пожалуй, средневосточный тип номадизма является наименее однород-
ным. Чисто предварительно, не столько как итог, сколько как повод для 
дальнейших исследований, я выделяю в нем Следующие подтипы: западный 
(горный), представленный в основном полукочевниками курдами, лурами и 
бахтиарами; северо-западный, представленный шахсевенами и некоторыми 
другими тюркскими группами Иранского Азербайджана; северный, пред-
ставленный туркменами и другими тюркоязычными народами Ирана и Аф-
ганистана, который, как уже отмечалось, можно рассматривать как проме-
жуточный; южный, основанный на перекочевках меридионального типа, 
достигающих 500 км, с преобладанием летних пастбищ в горах, а зимних на 
низменностях, спускающихся к морю; юго-восточный, в основном полуко-
чевой, представленный в первую очередь белуджами и брагуи, сочетающих 
разведение мелкого рогатого скота и верблюдов с выращиванием финиковой 
пальмы; восточный (горный), представленный в основном кочевниками Аф-
ганистана. Следует отметить, однако, что территориальные границы и хо-
зяйственные различия между различными подтипами выглядят весьма рас-
плывчатыми, а сами они также неоднородны. 

Экстенсивное скотоводство на Среднем Востоке представлено различ-
ными формами: от чисто кочевой до отгонно-пастбищной, причем, как и в 
евразийских степях, они являются взаимообратимыми и взаимосвязанными 
(Трубецкой, 1966: 101; Coon, 1976: 215). Однако оседлые формы скотовод-
ства с заготовкой кормов не получили здесь большого распространения 
(Barth, 1962: 343). Зато в соответствии с географическими условиями регио-
на особое значение в 

 

12 В прошлом здесь было много кочевников (Петрушевский, 1949: 66). Но к 
настояще-
му времени большинство их осело (Tapper, 1979a: 101 -103) 



Основные типы кочевого скотоводства 143 

нем приобрели горные варианты упомянутых форм. В настоящее время по-
лукочевое скотоводство на Среднем Востоке решительно преобладает над 
чисто кочевым. Однако частично это результат изменений, происшедших в 
новое время. В средние века чисто кочевые формы скотоводства были рас-
пространены больше. 

Видовой состав стада в номадизме средневосточного типа основан на 
решительном преобладании мелкого рогатого скота (Barth, 1962: 344; Ferdi-
nand, 1969: 133), преобладании не только количественном, но и качествен-
ном. При этом козы в составе стада играют большую роль, чем у номадов 
степной Евразии, а их пагубное воздействие на ландшафт, возможно, пре-
увеличено (Kolars, 1966). У некоторых средневосточных номадов, например, 
белуджей в Южном Иране, козы играют большую роль, чем овцы (Spooner, 
1972: 123; Spooner,1975: 178—179). У шах навази пропорция этих животных 
составляет 2:1 в пользу коз (Salzman, 1971: 187), а в Мекране они встреча-
ются примерно в равной пропорции (Pastner, 1971: 174). 

Верблюды и лошади имеют ограниченное, главным образом транс-
портное значение (лошадь — в первую очередь верховое). При этом сколь-
ко-нибудь существенное значение верблюды имеют только для белуджей 
(Coon, 1976: 192) и патанов (Spooner, 1975: 174; Ferdinand, 1969: 133). В Бе-
луджистане верблюд используется полукочевниками для сельскохозяйст-
венных работ (Swidler, 1973:32). 

Любопытно, что хотя на Среднем Востоке встречаются верблюды обо-
их пород, а также их гибриды (Снесарев, 1921: 87; Ferdinand, 1962: 135; 
Fischer, 1966: 300), в отличие от средних веков, дромедары значительно 
преобладают над бактрианами (Bulliet, 1975: 161). Что касается лошади, то 
лишь про кашкайцев и курдов в литературе отмечается их специализация на 
ее разведении (Народы Передней Азии, 1957: 248 ; Patai, 1978: 32). До начала 
XX в. коневодство было развито у бахтиаров (Трубецкой, 1966: 104). В ка-
честве транспортного животного большое значение имеет осел (Hole, 1978: 
149). Значение крупного рогатого скота в целом невелико. В Хузистане его 
разводят бахтиары и некоторые арабские племена (Трубецкой, 1966: 12, 
103). 



144 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

 

По природно-географическим причинам на Среднем Востоке почти нигде 
нет сколько-нибудь большой экологической зоны, сравнимой с Аравией, 
Сахарой или евразийскими степями и находящейся в исключительном рас-
поряжении номадов. Территории, занятые номадами, отчасти являются ис-
кусственно созданными экологическими зонами, в основном в средние века, 
по мере того, как кочевники вытесняли из них земледельцев, приспосабли-
вая для выпаса скота (см. с. 198—199). Поэтому нигде не живут они так 
вперемешку, как на Среднем Востоке, вовлеченные в совместное использо-
вание одних экологических зон и ниш. Это использование приобретает раз-
личный вид, но его можно свести к двум основным, выделенным Бартом 
вариантам, о которых уже писалось выше. 

Другой особенностью экстенсивного скотоводства, в том числе кочево-
го, на Среднем Востоке, также отмеченной Бартом, является специфическая 
взаимосвязь и взаимозависимость самих номадов, заключающаяся в попе-
ременном использовании ими одних и тех же экологических зон и ниш. Не-
удивительно поэтому, что у многих номадов Среднего Востока маршруты 
перекочевок являются наиболее стабильными и регулярными (Spooner, 
1972: 124), поскольку они зависят не только от природно-географических 
условий, но и от сложной системы попеременной утилизации различных 
экологических ниш не только с земледельцами, но и с другими скотоводами. 

В номадизме средневосточного типа в целом преобладают меридио-
нальные, линеарные или частично линеарные маршруты и, в соответствии с 
гористым рельефом, вертикальные (а также частично вертикальные) с хо-
рошо выраженной сезонностью. Исключение составляют только некоторые 
группы белуджей. Длина перекочевок, как и в большинстве других типов 
номадизма, сильно варьирует. У некоторых кочевников Южного и Восточ-
ного Афганистана до недавнего времени она достигала 1000—1500 км 
(Рейснер, 1954: 41—42; Ferdinand, 1969: 133, 141). 

Система питания кочевников Среднего Востока сходна с системой пи-
тания ближневосточных номадов. Три элемента — молоко, растительные 
продукты и мясо, создают ее основу. Продукты коневодства у кочевников 
Среднего Востока имеют меньшее 



Основные типы кочевого скотоводства 145 

значение, чем у кочевников евразийских степей, а продукты верблюдо-
водства, чем у кочевников Ближнего Востока. Кровь в пишу практиче-
ски не употребляется. Из литературы создается впечатление, что по 
крайней мере некоторые кочевники Среднего Востока употребляют 
меньше мяса и больше растительной пищи, чем кочевники евразийских 
степей, причем последняя является нередко ведущей частью диеты (см., 
например, Barth, 1962: 345 про кочевников Юго-Западной Азии в целом; 
Barth, 1964a: 72 про бассери; Schumann, 1962: 261; Ferdinand, 1969: 136 
про кочевников Афганистана; Salzman, 1971: 188; Spooner, 1975: 181; 
Swidler, 1973: 30 про белуджей). 

Восточноафриканский тип. Восточноафриканский тип номадизма, 
хотя и не является таким гомогенным и моноспециализированным, как 
северный евразийский, но все же во многих отношениях представляется 
более однородным, чем ближневосточный или средневосточный. Но все 
же и в нем имеются переходные формы. Рендилле разводят верблюдов, 
по составу стада приближаясь к сомали (Spencer, 1965: 291; Spencer, 
1973: 1 ff.). 

В свое время Форд (Forde, 1963: 304) писал о почти полном отсут-
ствии чистого номадизма в этом регионе, и во многом он был прав. 
Правда, самбуру (Spencer, 1965: 22) и туркана (Gulliver, 1955: 2) явля-
ются чистыми кочевниками, и так же, по-видимому, обстоит дело с 
большинством маасаи. Но многие восточноафриканс-кие подвижные 
скотоводы практикуют также и земледелие, хотя в различных масшта-
бах — например, джи, нанди, додос, покот (сук), мандари, кипсиг, ка-
римоджонг, ираку, барабаиг и другие (Huntingford, 1953: 3, 4, 7, 77; Gul-
liver, 1955: 51, 61; Deshler, 1965: 158; Fukui, 1970: 101—104; Dy-
son-Hudson R. and N.. 1969: 78, 79; Dyson-Hudson R. and N.. 1970: 
114—117; Klima, 1970: 13; Baker, 1975: 189). 

Видовой состав стада у восточноафриканских скотоводов весьма 
однообразен. Крупный рогатый скот занимает бесспорно ведущее поло-
жение, но, вопреки распространенному стереотипу, отнюдь не моно-
польное. Мелкий рогатый скот также всегда присутствует в составе ста-
да (Spencer, 1965: 3; Bohannan, 1966: 129; Dahl and Hjort, 1976: 220; Kli-
ma, 1970: 104). 



146 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

Причины, по которым в составе стада скотоводов Восточной Африки 
преобладает крупный рогатый скот, не вполне ясны. Очевидно, помимо 
культурно-исторических оснований для этого есть и важные экологические. 
Однако они еще плохо исследованы, и некоторые интересные соображения, 
бегло высказанные Даль и Хьертом (Dahl and Hjort, 1976: 234), можно рас-
сматривать только как предварительные. 

Другой особенностью номадизма восточноафриканского типа является 
отсутствие таких транспортно-верховых животных, как лошадь и верблюд. 
В Западной Африке лошадь достигла Гвинейского побережья, но в Восточ-
ной — она практически не известна. К югу от Эфиопии всадничество не 
встречается. Почти так же обстоит дело и с верблюдами. Правда, они име-
ются у рендилле и появились сравнительно недавно у туркана, но обраща-
ются с ними, как с крупным рогатым скотом (Gulliver, 1955: 39, 260—261), а 
на нем в Восточной Африке не ездят (Forde, 1963: 401), в то время как в Су-
дане баггара используют быков в качестве транспортных животных (Cunni-
son, 1966: 31). В качестве транспортных животных иногда используют ос-
лов, но в очень ограниченном размере. Так, барабаиг и каримоджонг ис-
пользуют ослов для перевозки грузов, но верхом на них не ездят (Klima, 
1970: 100; Dyson-Hudson R. and N.. 1970: 100). 

С некоторыми оговорками можно сказать, что восточноафриканские 
скотоводы занимают доминирующее положение в своей экологической зоне. 
Хотя они, как уже отмечалось, и практикуют земледелие, но в основном в 
отдельных анклавах. По Бакстеру (Baxter, 1975: 212): «Во всяком случае, с 
начала колониального правления, кенийские скотоводы мигрируют в преде-
лах своей демаркированной племенной территории, а во время сезонных 
миграций не пересекают территории оседлых народов». По-видимому, так 
же обстояло дело и. в доколониальный период (см., например, Alpers and 
Ehret, 1975: 492 про маасаи и сонджо). Про совместную или попеременную 
утилизацию одних и тех же экологических зон или ниш, такую как на Сред-
нем Востоке или в Северной Африке, говорить не приходится. 



Основные типы кочевого скотоводства 147 

 

Характер перекочевок определяется прежде всего и больше всего при-
родно-климатическими особенностями Восточной Африки, особенно нере-
гулярным выпадением осадков. Отсюда — нерегулярность и нестабиль-
ность, дисперсность маршрутов перекочевок и их нелинеарный характер 
(см., например, Gulliver, 1955: 38; ср. Gulliver, 1975; Spencer, 1965: 7; 
Dyson-Hudson R. and N.. 1969: 89 про джи, туркана, самбуру и каримод-
жонг). Рассматривая характер перекочевок восточноафриканских номадов, 
необходимо учитывать и особенности видового состава их стада. Крупный 
рогатый скот — не верблюды, и может находиться без воды лишь ограни-
ченное время. У самбуру в самых крайних случаях его надо поить каждый 
третий день (Spencer, 1965: 6). Крупный рогатый скот обычно пасут раз-
дельно с мелким, но овцы и козы нередко выпасаются совместно (Dahl and 
Hjort, 1976: 250). Длина маршрутов перекочевок весьма невелика. 

Система питания восточноафриканских скотоводов базируется на мо-
локе как ее важнейшем продукте. Из скотоводческих продуктов на втором 
месте по значению стоит мясо (по крайней мере в калорийном отношении), 
на третьем — кровь. Однако мясо играет меньшую роль в пищевом рационе 
восточноафриканских скотоводов, чем в рационе кочевников многих других 
регионов. Кровь содержит отсутствующее в молоке железо. Но, главное, она 
является источником пищи в сухой сезон, когда молока не хватает. Однако в 
калорийном отношении потребляемое количество крови явно уступает мо-
локу и мясу (Deshler, 1965: 162; Dahl and Hjort, 1976: 173—175). 

По-видимому, скотоводы восточноафриканского типа употребляют 
меньше растительной пищи, чем номады Ближнего и Среднего Востока, но 
почти у всех у них она является непременной составной частью системы 
питания (Schneider, 1964: 68). Из литературы, особенно старой, но отчасти и 
современной (см., например, Baxter, 1975: 214), иногда может создаться впе-
чатление, что продукты скотоводческого происхождения являются единст-
венными элементами пищевого рациона. Однако имеются указания на то, 
что скотоводы Восточной Африки употребляют значительно большее коли-
чество растительной пиши, чем они готовы иногда 



148 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

 

допустить. Примечательным представляется замечание Боханнана (Bohan-
nan, 1966: 132): «Недавние исследования специалистов по экономике пита-
ния, диетологов и географов показали, что некоторые виды крахмалосодер-
жащей пищи вошли в рацион почти всех африканских пастухов». 

И действительно, применительно к додос Дешлер (Desnier, 1965: 
165—166) прямо утверждает, что зерновые составляют важнейшую часть 
их диеты. Регулярное употребление растительной пищи отмечено у кари-
моджонг (Dyson-Hudson R. and N.. 1969: 79) и барабаиг (Klima, 1970: 13). 

Менее ясен вопрос о маасаи. Форд (Forde, 1963: 297) писал, что зерно-
вые и корнеплоды у них едят все, кроме воинов. В то же время Джекобе 
(Jacobs, 1975: 407—409) утверждает, что у них существуют строгие запреты 
против любой пищи нескотоводческого происхождения. Однако и он отме-
чает, что маасаи составляют в этом отношении исключение среди восточно-
африканских скотоводов. Существует мнение, что запрет употреблять 
что-либо кроме продуктов скотоводства появился только у некоторых групп 
южных маасаи лишь в XVII—XVIII вв. (Alpers and Ehret, 1975: 491— 492). 

Обращает на себя внимание еще один факт. В употреблении расти-
тельной пищи у скотоводов восточноафриканского типа существуют значи-
тельные различия между различными половозрастными группами, причем 
женщины употребляют ее больше, чем мужчины (Dyson-Hudson R. and N.. 
1970: 100). 

Высокогорный внутреннеазиатский тип. Высокогорный внутреннеа-
зиатский тип представлен в первую очередь кочевниками Тибета (Kussmaul, 
1962; Ekvall, 1968). Особый подтип представлен киргизами Памира. При-
родная среда Памира и Тибета имеет много общего (Агаханянц, 1965: 16 
сл.). 

Как почти все типы номадизма, ни в географическом ни в хозяйствен-
но-культурном отношении этот тип также не является полностью изолиро-
ванными или гомогенным. На северо-востоке, где тибетское плато граничит 
с равнинами северо-западного Китая и степями Монголии, кочевники раз-
водят верблюдов, лошадей, овец и коз, приближаясь в этом отношении к 
номадизму евразийского 



Основные типы кочевого скотоводства 149 

степного типа. Амдо (Tsing hai) является пограничной областью и в эт-
ническом отношении — помимо тибетцев в ней живут монголы, салары, 
казахи и другие кочевники евразийских степей (Hermanns, 1949: 
29—34). Но в других областях специфика номадизма рассматриваемого 
типа прослеживается весьма отчетливо. 

Опять-таки, как почти повсюду, в Тибете помимо чистых номадов 
выделяются полукочевники (Downs, 1964: 1115—1119; Downs and Ek-
wall, 1965: 180—182), представленные в обоих своих главных вариантах, 
а также группы, практикующие пастушеское скотоводство в его горном 
яйлажном варианте. 

Специфика высокогорного внутреннеазиатского типа номадизма 
проявляется в своеобразном составе стада, в котором важнейшее место 
занимают як и особая высокогорная порода овцы, в большинстве рай-
онов в пропорции 1:4—8 (Ekvall, 1968: 11—12). Як является также 
.важнейшим транспортным животным и ходит под вьюком до тридцати 
лет (Потанин, 1950: 308), хотя под вьюк западные тибетцы используют 
даже овец (Hermanns, 1949: 84). Кроме Тибета домашний як встречается 
также в Монголии, Маньчжурии, Забайкалье, Саяно-Алтае, Тянь-Шане. 
Но только на Памире значение его сравнимо с Тибетом. У киргизов Вос-
точного Памира в 1890-х гг. было 7—8 тыс. яков на 40—50 тыс. мелкого 
рогатого скота (Шибаева, 1973: 104). 

Крупный рогатый скот и лошади имеют в Тибете значительно 
меньшее значение. Лошадей сравнительно мало, тибетцы не едят их 
мяса, не пьют молока и не используют под вьюк. Но лошади являются 
престижными животными и важны для набегов и войн. Крупный рога-
тый скот, плохо приспособленный к высокогорью, считается животным 
бедных земледельцев. Однако гибриды, особенно яка с коровой, играют 
важную роль в экономике, так как могут жить и на высокогорье и на 
сравнительно небольшой высоте (Downs and Ekvall, 1965: 176—179). 

Между кочевниками и полукочевниками Тибета имеются сущест-
венные отличия. Последние разводят меньше яков и овец, но больше 
крупного рогатого скота, на разведении которого они иногда специа-
лизируются. 



150 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

Кочевники центральноазиатского высокогорья занимают монопольное по-
ложение в своей экологической зоне, которая в вертикальном отношении 
весьма четко отделена от зоны, где практикуется земледелие. Этим объясня-
ется практическое отсутствие конкуренции в их утилизации: «высота являет-
ся основным фактором, отделяющим пастбищные земли от сельскохозяйст-
венных» (Ekvall, 1968: 5). Там, где кочуют скотоводы, земледелие невоз-
можно. Чем меньше высота и лучше условия для земледелия, тем хуже чув-
ствует себя як, который ниже 10000 футов теряет способность к размноже-
нию. Киргизы Памира также разводят яков только в самых высокогорных 
районах. Там, где они хотя бы на зиму спускаются в долины, разведение его 
невозможно (Лус, 1930:155). Однако сами границы между кочевниками и 
земледельцами в Тибете не являются неизменными. В северо-восточном 
Тибете верхняя граница земледелия — около 3000 м (Потанин 1950: 257), но 
в южном — муссоны, проникающие через Гималаи из Индии, позволяют 
выращивать ячмень на высоте по крайней мере 4200—4600 м, пшеницу — 
3900 м (Ковалевская, 1938: 486— 487). Поэтому скотоводство в Тибете в 
основном сконцентрировано в его северо-западных, северных и севе-
ро-восточных областях (Кычанов, Савицкий, 1975: 122). 

Перекочевки номадов Тибета имеют регулярный характер с ярко вы-
раженными сезонностью и вертикальной направленностью, при которой 
наличие корма в зависимости от времени года имеет важнейший хозяйст-
венный приоритет. Но в сравнении с евразийским степным типом номадизма 
маршруты перекочевок менее стабильны. Это объясняется рядом обстоя-
тельств. В Тибете из-за горного ландшафта пастбища не составляют сплош-
ной территории. Резко континентальный горный климат подвержен частым и 
нерегулярным микроколебаниям, в зависимости от которых меняется при-
годность пастбищ. Яки не тебенюют. Поэтому кочевники вынуждены искать 
пастбища на крутых склонах, где ветер сдувает снег, или же в скалистых 
бесснежных местах (Баскин, 1976: 115). 

Специфика высокогорного внутреннеазиатского типа номадизма от-
четливо проявляется также в присущей ему системе 



Основные типы кочевого скотоводства 151 

питания. Именно в Тибете наблюдается наиболее комплексное использова-
ние всех трех традиционных продуктов скотоводческого хозяйства: молока, 
мяса и крови. Климатические условия высокогорья повышают потребности в 
богатой протеином пище. Поэтому из всех типов номадизма, за исключени-
ем северного евразийского, в высокогорном внутреннеазиатском наблюда-
ется наибольшее употребление мяса, а также наибольшее употребление 
крови, за возможным исключением восточноафриканского типа — точными 
сравнительными данными я не располагаю. Мясо овец и яков составляет 
основу мясной пищи, молоко яков — молочной. 

По мнению Иквэлла (Ekvall,1968: 59), «продукты питания состояли из 
трех источников (молоко, мясо и кровь) и сами по себе, без добавления 
фруктов, зерна или овощей, являлись достаточно питательной диетой». Тем 
не менее растительная пища являлась у тибетских кочевников постоянным 
элементом в системе питания. На Восточном Памире главным мясным жи-
вотным была овца (Шибаева, 1973: 108). В отличие от тибетцев киргизы не 
пили свежего молока. 

В заключение еще о двух регионах, скотоводство которых обладает 
целым рядом особенностей, но не будет разбираться подробно, потому что 
его нельзя отнести к кочевому. 

Возможность выделения особого южноазиатского (индийского) типа 
номадизма вызывает большие сомнения. Чистых кочевников в настоящее 
время в Индии, по-видимому, нет, так же как и сколько-нибудь значитель-
ных групп полукочевников. Полукочевниками нередко называют некоторые 
скотоводческие группы в Раджастхане и Гуджарате (Bose, 1975). Но у них 
перегоны скота на отдаленные от поселения пастбища совершаются не каж-
дый год, и в них участвует всего от 3,5% до 37,4 /о хозяев; к тому же не все 
члены этих хозяйств передвигаются со скотом (Bose, 1975: 5—8). Такое 
скотоводство в лучшем случае можно считать пастушеским. Однако по ви-
довому составу стада и некоторым другим особенностям его вполне можно 
рассматривать как подтип скотоводства средневосточного типа. 

Более южные индийские скотоводы, обитающие в лесистых и гористых 
районах Центральной Индии, преимущественно корово- 



152 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

пасы. Они частично разделяют одну экологическую зону с земледельцами и 
не образуют сколько-нибудь автономной хозяйственной системы. Их хо-
зяйство по существу является лишь придатком земледельческого (см., на-
пример, Sontheimer, 1975). 

Софер (Sopher, 1975: 195) пишет по поводу «скотоводческих каст» в 
Индии: «Для понимания их сущности всегда необходимо иметь в виду два 
принципиальных момента: 1) многие члены, обычно даже большинство так 
называемых скотоводческих каст, в основном являются земледельцами или 
заняты некоторыми другими видами нескотоводческой специализации для 
своего пропитания; 2) члены каст или других общностей, для которых ско-
товодство не является традиционной функцией, тем не менее в некоторых 
районах могут иногда специализироваться на скотоводческой деятельно-
сти». 

Судя по данным Махапатры (Mahapatra, 1975: 210—211), такие ското-
водческие касты, как ахир, коала, гонда, ядава (yadava), гавли, (gowli), гхоси, 

колари, курула, дхангар, мирдха, курмар, курумба, майньяни и другие, как 
правило, практикующие земледелие в качестве вспомогательного занятия, и 
даже такие племена, как тода, следует отнести к числу оседлых или полу-
оседлых скотоводов. Гадди, бхаравад, рабари (rehbari), часть гавли (gowli) и 
дхангар, голла, гауда и другие являются пастушескими скотоводами (в при-
гималайских районах в его яйлажной разновидности), имеющими постоянные 
жилища в деревнях. 

Почти такие же сомнения вызывает возможность выделения номадизма 
андского типа. В настоящее время в Андах известны группы ламоводов, у 
которых полностью отсутствует земледелие (Webster, 1973: 116, 117). Одна-
ко большинство групп, разводящих ламу и альпаку в Андах, сочетает ско-
товодство с земледелием. Их скотоводство относится к горной разновидно-
сти пастушеского скотоводства (Webster, 1973; Browman, 1974; ср. Murra, 
1965: 188). 

Целый ряд обстоятельств особенно тесно связывал скотоводство с зем-
леделием в Андах и в доколониальный период. Среди них — отсутствие 
практики использования молока и молочных продуктов, медленные темпы 
естественного прироста лам и альпак, отсутствие у большинства семей стад 
в 150—200 голов — 



Проблемы баланса и неавтаркичность кочевого хозяйства 153 

необходимого минимума для ведения чисто скотоводческого хозяйства 
(Мurrа, 1965: 188; Browman, 1974: 190). 

 

Проблемы баланса и неавтаркичность кочевого хозяйства 

Рассмотренные особенности кочевого скотоводства позволяют вновь 
обратиться к вопросу о его специфике. Условно все виды скотоводства 
можно рассматривать как различные способы хозяйственной адаптации, па-
раметры которой, если временно оставить в стороне социополитические 
факторы, в конечном счете определялись уровнем технологического разви-
тия и экологией. При этом кочевое скотоводство является формой крайне 
специализированной в хозяйственном и отчасти культурном отношениях. В 
этом отношении его можно рассматривать как ответ на условия, диктуемые 
природно-географическим фактором, и притом ответ успешный, потому что 
из всех видов традиционного производящего хозяйства именно кочевое 
скотоводство смогло освоить и эксплуатировать потенциальные ресурсы 
обширных экологических зон. Возникновение кочевого скотоводства было 
важным этапом в распространении производящего хозяйства в аридной, по-
луаридной и тундровой зонах ойкумены. Временно оставляя в стороне со-
циально-политические факторы, можно сказать, что кочевое (а иногда и по-
лукочевое) скотоводство развилось и функционировало в первую очередь 
там, где оно имело хозяйственные преимущества над всеми остальными ро-
дами и видами хозяйственной деятельности, причем это преимущество на 
большей части рассматриваемых зон продолжалось вплоть до XX в., а 
кое-где сохраняется и в наши дни. 

Еще в древности Страбон (Strabo, VII, 4, 6) отмечал, что даже в Крыму 
— одной из самых плодородных областей евразийских степей, урожай дос-
тигал всего сам-тридцать, в то время как в Месопотамии — сам-триста. Да-
же в наши дни во многих областях земледелие дает меньший экономиче-
ский эффект, чем экстенсивное скотоводство (Шульженко, 1954: 217 сл.). В 
Центральной Азии пастбищное скотоводство при круглогодичном выпасе 
является наименее трудоемким и наиболее выгодным видом хозяйства, в 2,5 
раза более доходным, чем хлопководство (Федорович, 1973: 



154 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

 

218). Однако ограниченные возможности инновации в кочевом скотоводстве 
как системе хозяйства также бросаются в глава. Если многие виды земледе-
лия в техническом отношении демонстрируют способность к прогрессив-
ным диахронным технологическим изменениям, какими бы причинами по-
следние не вызывались, то в кочевом скотоводстве, коль скоро его форми-
рование завершено, преобладает простое воспроизводство однотипных, 
крайне специализированных форм. Это не означает, что номадизм в целом 
или его отдельные варианты и субварианты являются тупиковыми. Просто в 
более широком смысле номадизм нельзя полностью отождествить с коче-
вым скотоводством, хотя последнее и является его хозяйственной основой. 
Экологические основы кочевого скотоводства таковы, что оставляют мало 
простора для развития комплексного хозяйства в зоне его распространения и 
лишь в некоторых случаях позволяют определенные варианты в рамках 
чисто скотоводческого направления экономики (например, варианты в со-
ставе стада). С одной стороны, именно специализация позволила номадизму 
занять доминирующее положение в ряде экологических зон и приспособить 
их к долговременному хозяйственному использованию. Но с другой сторо-
ны, эта специализация ограничивает возможности экономического роста за 
счет увеличения продуктивности скотоводческого хозяйства в кочевых об-
ществах, даже при условии их социальной стратификации и политической 
централизации. 

За редкими и неполными исключениями специализация в архаической 
и традиционной экономике резко отличается от специализации в рыночной 
экономике индустриального общества в частности тем, что совершается в 
рамках экономики, удовлетворяющей самые насущные потребности. Однако 
само по себе специализированное скотоводческое хозяйство, в отличие от 
хозяйства многих сопоставимых видов земледелия, не может обеспечить 
даже всех непосредственных нужд номадов. Номадизм практически неот-
делим не только от дополнительных видов хозяйственной активности, но и 
от такой социально-политической активности, одной из целей которой явля-
ется преодоление хозяйственной односторонности. Разумеется, в различных 
вариантах номадизма и даже в 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



 

 

Проблемы баланса и неавтаркичность кочевого хозяйства 155 

различных кочевых обществах она проявлялась по-разному и с различной 
интенсивностью. Но в качестве общего правила знаменитый афоризм 
Леттимора (Lattimore, 1967: 522) «настоящий кочевник — бедный кочев-
ник» едва ли верен. Как раз обедневшие номады чаше других вынуждены 
были искать дополнительные источники существования и нередко осе-
дали. 

Однако «бедность» и «богатство» в конечном счете понятия отно-
сительные, до известной меры субъективные, меняющиеся от эпохи к 
эпохе, от общества к обществу, зависящие от различных исторических и 
социально-экономических факторов, культурных ценностей и традиций и 
т. д. Поэтому куда более важными и объективными представляются иные 
хозяйственные проблемы, которые специализация ставит перед кочевым 
скотоводческим хозяйством. 

Важнейшая из них — отмеченная Бартом и рядом других ученых про-
блема баланса между наличием естественных ресурсов (корм, вода), пого-
ловьем скота и численностью населения (Barth, 1964: 123ff; Sweet, 1965: 
137; Paine, 1971: 161; Swidler, 1973: 23—24). 

Барт (Barth, 1959—1960: 8) утверждает, что «до тех пор, пока тех-
нология хранения кормов не станет достаточно эффективной, абсолютная 
численность населения ограничивается плодородностью пастбищ в наи-
менее продуктивную часть года». То, что, рассматривая зависимость ме-
жду численностью населения и естественными ресурсами, мы должны 
учитывать именно наименьшую продуктивность пастбищ, представляет-
ся достаточно спорным. Домашние животные, особенно верблюды, спо-
собны аккумулировать впрок энергию, полученную в период полноценно-
го кормления, а кочевники (во всяком случае некоторые) умеют регули-
ровать численность стада в зависимости от сезона и заготовлять при этом 
впрок продукты скотоводческого хозяйства. Сам Барт (Barth, 1959— 
I960: 9) применительно к номадам Южной Персии приводит примеры 
того, как система их перекочевок направлена на то, чтобы использовать 
максимальную продуктивность пастбищ. Однако в том, что между чис-
ленностью кочевников и имеющимися в их распоряжении кормовыми 
ресурсами существует определенно выраженная зависимость, опосредст-
вованная поголовьем скота, едва 

 

 





156 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

ли приходится сомневаться. Сами номады эмпирически прекрасно ее 
понимали. Согласно монгольской пословице, «без травы нет скота, без 
скота нет пиши». 

Правда, как отметили Бейтс и Ли (Bates and Lees, 1977: 828), пробле-
ма баланса приобретает иной вид по мере вовлечения номадов в рыноч-
ную экономику. Действительно, у кочевников Мекрана, продающих 25 % 
ежегодного прироста скота и взамен покупающих сельскохозяйственные 
продукты и ремесленные изделия (Pastner, 1971: 177), или у северных со-
мали (Swift, 1977) она не может не выглядеть совсем по-иному, чем у 
каримоджонг или туркана. Однако столь сильная зависимость от рынка 
присуща лишь номадам нового и новейшего времени, и то далеко не 
всем. Экстенсивный характер экономики не допускает постоянного реше-
ния проблемы баланса за счет интенсификации производства и тем самым 
обрекает кочевое скотоводство на стагнацию. По подсчетам ряда ученых, 
количество скота, приходившегося на душу населения у сюнну, живших 
в древности на территории Монголии, почти полностью совпадало с тем, 
которое было у монголов Автономной Монголии в 1918 г.: 19 и 17,8 го-
лов соответственно (Egami, 1956; Таскин, 1968а: 41 сл.). Любопытно, что 
хотя по сравнению с 1918 г. население Монголии в 60-х гг. удвоилось, 
количество населения в самой степи осталось практически неизменным. 
Прирост населения приняли города (Марковска, 1973: 290). 

Для большинства африканских кочевников характерен относительно 
низкий рост населения, более низкий, чем у земледельцев (Dahl and Hjort, 
1979: 7—8). При этом некоторые из них практиковали сознательное 
уменьшение рождаемости, особенно в период засухи (Swift, 1977: 282). 
Племя рендилле ограничивает рождаемость различными средствами, 
включая инфантицид. Кроме того, из-за постоянного нарушения баланса 
наблюдается стабильный отток части рендилле к другому племени, сам-
буру (Douglas 1966: 263, 270). 

Увеличение продуктивности пастбищ требует целого ряда сложных 
и комплексных мероприятий и в условиях кочевого скотоводства до не-
давнего времени было практически невозможно. Впрочем, и в наше время 
некоторые мероприятия, ставящие своей 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



 

 

Проблемы баланса и неавтаркичность кочевого хозяйства 157 

целью внедрить в скотоводческое хозяйство современные технические сред-
ства, нередко не достигают цели и приводят подчас к неожиданным и неже-
лательным последствиям. Так, во многих странах бурение колодцев, не учи-
тывающее состояние пастбищ, приводит к истощению последних из-за пе-
ревыпаса (Glantz, 1976: 13; Norton, 1976: 260; Le Houerou, 1976: 270; Le 
Houerou, 1977: 28). 

Кочевников иногда упрекают в том, что они не заготовляют кормов 
для скота на зиму. Но восстановление скошенных травостоев в евразийских 
степях происходит только через несколько лет. За это время площадь сено-
косов нередко зарастает кустарником и теряет свою пастбищную ценность 
(Калинина, 1974: 15). Имеется еще одна причина, препятствующая заготов-
ке сена в массовом масштабе, — отсутствие необходимого количества ра-
бочих рук. «Табун в 100 лошадей может пасти круглый год один человек, но 
для прокормления такого количества животных зимой сеном потребовалось 
бы 15 000 пудов сена (1 пуд — 16 кг) (Дмитриев, 1903: 100). 

В кочевом хозяйстве возможен лишь временный баланс, достигаю-
щийся только путем непрерывного колебания всех трех перечисленных пе-
ременных, нарушения и нового восстановления их оптимальной зависимости 
друг от друга. В подобном эквилибриуме даже микроколебания играют 
важную роль. Так, на территории бывшего СССР урожайность дикорасту-
щих растений в разные годы колебалась в полупустынях в пределах 1:5,4, а 
для разнотравья даже 1:40; в пустынях — в пределах 1:5, а для однолетнего 
разнотравья — даже 1:60. Все это сказывается на скотоводстве и в наши 
дни. Поголовье овец и коз, достигшее в Туркмении в 1959—1960 гг. 5,1 млн. 
голов, в 1962 г. снизилось до 4,2 млн. (Федорович, 1973: 216). 

Положение осложняется еще и тем, что колебания отмеченных пере-
менных далеко не всегда происходят синхронно. Каждая из них в свою оче-
редь определяется многими факторами как постоянного, так и временного 
характера, как регулярными, так и нерегулярными. Барт (Barth, 1962: 350) 
пишет про номадов Юго-Западной Азии: «Мы знаем, что миграции населе-
ния, периодический голод и эпидемии, так же как колебания в фертильности, 
в течение столетий 

 

 

 





158 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

 

поддерживали колебания в численности населения приблизительна на од-
ном уровне». Это верно. Но верно также и то, что колебания в численности 
населения не всегда совпадали с соответствующими колебаниями поголовья 
скота (см., например, Khazanov, 1979 пря Монголию XII в.). 

В конце XIX — начале XX в. для кочевников Северной Евразии был 
характерен специфический тип демографической структуры и воспроиз-
водства населения с максимально высокой рождаемостью, очень высокой 
детской смертностью и низким, но устойчивым приростом населения. У 
ненцев это привело к тому, что к началу XX в., а возможно и раньше, рав-
новесие между ресурсами эксплуатируемой территории и численностью на-
селения было нарушено. В результате пастбища были истощены, а ненцы 
вынуждены были прибегать к массовым закупкам продовольствия: По под-
счетам Крупника (1976: 80 сл.), в 20-х гг. нашего столетия, покупные про-
дукты в пищевом балансе составляли у них 45— 65% в энергетическом ис-
числении. Конечно, высокие рождаемость и смертность характерны и для 
многих традиционных аграрных обществ. Однако они не так быстро и не 
всегда приводили к отмеченным у ненцев последствиям. 

Климатические пульсации различной продолжительности наличие ко-
торых теперь общепризнано в климатологии, также непосредственно воз-
действовали на утилизируемые скотом естественные ресурсы и вносили 
свою лепту в нарушение рассматриваемого баланса. Более того, как сейчас 
выясняется, по крайней мере некоторые популяции домашних животных 
также подвержены определенным биологическим пульсациям, возможно, 
как-то связанным с климатическими. Например, динамика поголовья оленей 
у кочевников Северной Евразии имеет отчетливо прослеживающийся вол-
нообразный характер с повторяющимися через каждые 10—151 лет резкими 
падениями численности оленей (до 50 /о) в годы массовых эпизоотии на 
Европейском Севере или гололедиц на Чукотке (Крупник, 1979: ИЗ сл.). 

По представлениям казахов существуют тяжелые года», входящие в 
12-летний животный цикл летоисчисления. К таким годам относятся год 
мыши, зайца и курицы. Но самым опасным 



Проблемы баланса и неавтаркичность кочевого хозяйства 159 

 

раз в 36 лет считается год зайца, сопровождающийся жестоким джутом 
(Народы Средней Азии, 1963: 359). 

Наконец, простейший и поэтому наиболее известный случай — массо-
вая гибель скота в результате стихийных бедствий или эпизоотии, также 
влекущая за собой нарушение баланса. У сюнну зимой 71 г. до н. э. из-за 
обильного снегопада и успешных вражеских набегов случился голод. 
«Умерло из каждого десятка три человека, а из каждого десятка скота пало 
пять голов» (Таскин, 1973: 28). Голод повторился в 68 г. н. э. «В том же году 
в землях сюнну был голод, от него из каждого десятка населения умерло 
шесть-семь человек, а из каждого десятка скота пало шесть-семь голов» 
(Таскин, 1973: 29). 

В Казахстане в XIX в. крупные джуты, когда гибло от половины до 
трех четвертей всего поголовья скота, повторялись каждые 6—11 лет, ме-
стные джуты случались почти ежегодно (Толыбеков, 1959: 54—56; ср. 
Ищенко и др., 1928: 69, приводящих более умеренные цифры). В Монголии 
начала XX в. до 50 /о скота гибло от эпизоотии (Вяткина, 1960: 151). У но-
мадов Южной Персии за один сезон могла погибнуть половина скота (Barth, 
1964а: 71). У чукчей от 1/2 до 1/3 всего поголовья оленей могло погибнуть 
за одно лето (Bogoras, 1904: 80; Paine, 1971: 162). 

Гулливер (Gulliver, 1955: 103, 122), отмечающий стабильность насе-
ления джи, объясняет, за счет чего достигается эта стабильность: «Серьез-
ные нехватки продовольствия происходят примерно раз в десять лет, реже 
случается жестокий голод: но любое из этих бедствий приводит к увеличе-
нию смертности, а также к ослаблению общего физического состояния и 
сопротивляемости к болезням. Иногда тяжелые годы совпадали с эпизо-
отиями скота» (ср. Peters 1960: 39 про стабильность кочевого населения 
Киренаики). 

Наконец, нельзя не вспомнить недавнюю засуху в Сахеле и ее катаст-
рофические последствия — гибель 100000 человек и не менее 25% поголо-
вья скота, особенно если не забывать, что на протяжении нынешнего сто-
летия это уже третья засуха подобного рода (Grove, 1978; Glantz, 1977: 
2—3; The Politics of Natural Disaster, 1976). 



160 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

 

Даже в Тибете, где, по мнению Иквелла (Ekvall, 1968: 19), имеется из-
быток пастбищ, в отношении численности скота и роста его поголовья су-
ществуют те же закономерности, что и в других регионах кочевого ското-
водства. 

У многих номадов существуют специальные пословицы, отражающие 
неустойчивость их хозяйства. Их сравнение показывает, что повсюду но-
мады сталкиваются с одними и теми же проблемами. Сравним сомалий-
скую: «изобилие и скудость всегда рядом; богатство и бедность посещают 
один и тот же дом» (Lewis, 1961: 37); казахскую: «скот принадлежит бурану 
и сильному врагу» (Толыбеков, 1959: 218); монгольскую: «богатому доста-
точно одного джута, а богатырю — одной стрелы» (Жагварал, 1974: 113). 

Если под гомеостазисом понимать стремление системы к постоянству 
всех ее функциональных условий и связей, то кочевое хозяйство может 
быть охарактеризовано как гомеостатическое лишь условно, имея в виду 
только тенденции определенных циклов его внутреннего развития. Гомео-
стазис кочевого хозяйства не статичен, а динамичен, и поддерживается он 
также специфическим образом. Можно отметить, что баланс включает в 
себя также соответствие наличных рабочих рук количеству скота (Paine, 
1972: 78), но эта проблема обычно решается с помощью соответствующих 
социальных механизмов (см. главу III). 

Представление о том, что кочевникам присуще стремление к экологи-
ческому равновесию, к искусственному сохранению хозяйст-
венно-демографической стабильности в условиях постоянной среды и ма-
лоизменяющихся во времени доступных ресурсов, мало соответствует дей-
ствительности, потому что, как видно хотя бы из приведенных примеров, 
на практике такая ситуация попросту невозможна. Напротив, для кочевни-
ков чаще всего характерна повышенная напряженность всех хозяйствен-
но-демографических процессов, в благоприятные периоды высокая рож-
даемость13 и стремление к 

 

 

13Приведенные выше данные об африканских номадах свидетельствуют, что вы-
сокая рождаемость характерна не для всех номадов. Однако не исключено, что эти 
данные 
относятся как раз к неблагоприятным циклам. Во всяком случае цифровых данных 
слиш-
ком мало для решительных заключений и сравнений. Более того, высокие 
коэффициенты 
рождаемости нельзя смешивать с уровнем роста народонаселения. 



Проблемы баланса и неавтаркичность кочевого хозяйства 161 

 

расширенному производству. Только при таких обстоятельствах их хозяй-
ство и сами они могут противостоять стихийным бедствиям. В результате 
чередования благоприятных и неблагоприятных периодов происходит своего 
рода выравнивание, а регуляция гомеостазиса самой системы приобретает вид 
циклических колебаний14. 

Именно со спецификой поддержания гомеостазиса связано отношение 
кочевников к пастбищам. Мнение о том, что они не заботятся об их сохран-
ности (Spooner, 1973: 16, 24), в качестве универсальной закономерности ед-
ва ли соответствует действительности. Известны примеры как раз обратно-
го. Так, северные оленеводы стремились уменьшить нагрузку на исполь-
зуемые ими пастбищные ресурсы (Крупник, 1976: 93). Бедуины до послед-
ней возможности воздерживаются от использования летних пастбищ (Marx, 
1978: 49; ср. Digard, 1973: 47—48 про бахтиаров). У сомали традиционные 
вожди на севере страны обладали властью объявлять определенные паст-
бища закрытыми с целью их восстановления (Swift, 1977: 284). Там, где за-
метной заботы о пастбищах действительно не наблюдается и где это не свя-
зано с социально-политическими причинами, как, например, у каримоджонг 
(Dyson-Hudson R. and N., 1969: 79) или в Северной Кении в 60-х гг. нашего 
века (Dahl and Hjort, 1979: 8) или у казахов Букеевской орды в XIX в. (Шах-
матов, 1964: 64—65), объяснение может заключаться в том, что кочевое хо-
зяйство находится в благоприятном цикле своего развития. В Сахеле в годы 
с благоприятным количеством осадков число животных и людей возрастает 
настолько, что начинает превышать существующие возможности марги-
нальных пастбищ в менее благоприятные годы (Katz and Glantz, 1977: 
96-97). Неблагоприятный период, который неизбежно должен его сменить, 
автоматически уменьшает нагрузку на пастбища и может привести к их 
частичному или полному восстановлению. В Монголии на участке, где 
выпас скота не производился всего каких-нибудь 

 

 

14 Подобная модель в некоторых отношениях близка к той, которая предложена 
Крупником 
(1976) для традиционного хозяйства народностей тундровой зоны (в том числе 
оленеводства), отли-
чающегося максимальной изменчивостью экологических условий. 



162 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

 

пять лет, урожайность травостоя достигает 10 центнеров с гектара, в то 
время как на выпасаемом — всего 3,2 центнера (Жебрак, 1933: 6). Суит 
(1977: 285) отмечает про сомали: «Периодические засухи и эпизоотии ре-
гулярно снижали поголовье скота и в целом обеспечивали его долговре-
менное и динамическое равновесие со способностью растительности реге-
нерировать». 

Игнорирование специфики кочевого хозяйства и особенностей его са-
морегуляции подчас приводит к превратным представлениям об отношении 
номадов к расширенному воспроизводству. Некоторые ученые считают 
максимизацию поголовья скота важнейшим направлением в экономиче-
ской стратегии кочевников, чуть ли не самоцелью. Например, Пейн (Paine, 
1971: 168—169) пишет, что расширение поголовья скота «является основ-
ной ценностью скотоводства» и «часто практикуется без учета того, есть 
или нет возможности для соответствующего расширения пастбищ» (ср. с. 
157—158 про северных оленеводов, о которых пишет Пейн). 

Однако что бы ни думали об этом сами кочевники15 и изучавшие их 
антропологи, на практике долговременная максимизация поголовья скота 
невозможна, если только она не связана с определенными факторами, дей-
ствующими вне кочевого общества. Разумеется, речь идет об объективных 
хозяйственно-демографических процессах, присущих данному кочевому 
обществу в целом, а не о стремлениях, действиях и даже результатах дей-
ствий отдельных индивидов, семей и групп внутри этого общества. 

Как отмечает Императо (Imperato, 1976: 286) про африканских ското-
водов: «Поскольку пользование водой и пастбищами имеет коллективный 
характер, не в интересах отдельного индивида ограничивать размер своего 
стада, пытаясь предотвратить перевыпас и разрушение окружающей среды. 
Даже если бы он был уверен в последствиях перевыпаса, он бы не ограни-
чил размер своего стада. Сделать это, значит поставить под угрозу его 
личное выживание 

 

 

15Вопрос о том, понимают ли сами кочевники невозможность долговременной и неог-
раниченной максимизации поголовья скота, нуждается в дальнейшем исследовании. 
Мате-
риалы, которыми я располагаю, скорее свидетельствуют о том, что они этого не 
осознают или 
осознают не полностью, хотя отмечены и исключения из этого правила 



Проблемы баланса и неавтаркичность кочевого хозяйства 163 

 

ради коллектива, который может и не последовать его примеру» (см. также 
Livingstone, 1977: 210). Не случайно, во всех кочевых обществах в большей 
или меньшей степени существует имущественное неравенство во владении 
скотом. Что касается кратковременной максимизации, то, опять-таки вне 
зависимости от стремлений и достижений отдельных индивидуумов и их хо-
зяйств, по существу, ее результатом является не расширенное производство, 
а, напротив, поддержание гомеостазиса, правда весьма специфическими 
средствами. Расширенное производство в кочевом обществе в целом в 
сколько-нибудь значительных размерах невозможно, что по существу обре-
кает его скотоводческое хозяйство на стагнацию. Если иметь в виду долго-
временную перспективу, Даль и Хьерт (Dahl and Hjort, 1976: 271) правильно 
замечают: «Возможности создания большого стада только лишь через био-
логическое воспроизводство более ограничены, чем это представляется» (ср. 
Nicolaisen, 1963: 117 про туарегов). Поэтому, когда Пейн (Paine, 1971: 170) 
пишет про скотоводов, что они «походят на зарождающихся капиталистов», 
он отдает дань традиционным представлениям формальной школы, а не ре-
альной действительности. Существующее иногда внешнее поверхностное 
сходство не может заслонить качественного различия между целями и ре-
зультатами производства в кочевом скотоводческом хозяйстве, с одной сто-
роны, и в капиталистическом, с другой. 

Но даже внешнее сходство между этими двумя совершенно различ-
ными типами экономики прослеживается далеко не всегда. У племени ба-
рабаиг введение по инициативе колониальных властей ветеринарной служ-
бы привело к увеличению поголовья скота и в результате — к перевыпасу и 
истощению пастбищ. Надежды на то, что излишек скота будет поступать на 
рынок, не оправдались. Барабаиг использовали его традиционным спосо-
бом: для приобретения новых жен и укрепления социальных позиций. 

Обычное объяснение этого — присущий восточноафриканс-ким ско-
товодам «cattle-complex» («коровий комплекс») (Klima, 1970: 109—110): 
стремление к неограниченному росту поголовья скота, не вызывающемуся 
хозяйственными потребностями и не соответствующему экономической 
основе общества. В этом отноше- 



164 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

 

нии показательно приведенное Алленом (Allan, 1965: 331) высказывание 
сэра Филиппа Митчела: «Есть только две альтернативы для африканских 
народов — либо они съедают излишки своего скота, либо излишки скота 
съедят их». С теми или иными вариациями это мнение высказывается до сих 
пор (см., например, Whyte, 1966: 345). 

Но действительно ли cattle-complex приводит к неограниченному росту 
поголовья скота и не вызывается хозяйственной необходимостью? Если мы не 
будем рассматривать экономику восточно-африканских номадов по образу 
современной капиталистической, то увидим, что хотя «коровий комплекс» 
нельзя объяснить соображениями одной только экономической целесообраз-
ности (необходимо учитывать также социальные факторы и систему ценно-
стей, принятую в восточноафриканских обществах), его все же нельзя считать 
экономически иррациональным16. Периодические засухи, эпизоотии и другие 
стихийные бедствия — непременный спутник кочевого хозяйства, влекут за 
собой массовый падеж скота. Уже поэтому неограниченный рост его поголовья 
невозможен (см., например, Gulliver, 1955: 164 про туркана или Spencer, 1965: 
25 про самбуру). 

Надо учитывать и другие формы: медленное воспроизводство поголо-
вья крупного рогатого скота (Spooner, 1973: 11—12) и стремление продлить 
лактационный период для получения молока, зависящий от прироста мо-
лодняка (Stenning, 1965: 373). Кроме того, именно в периоды засух, когда 
молока не хватает, наиболее часто устраиваются жертвоприношения, т. е. 
открывается источник мясной пищи (Schneider, 1957: 278 — 300). Сакрали-
зация использования скота, таким образом, связана с необходимыми обще-
ству институтами реципрокации. 

Наконец, невыгодные для восточноафриканских скотоводов цены на 
скот (про каримоджонг см. Dyson-Hudson R. and N., 

 

 

16В качестве сравнения любопытно отметить исследование Шанклин (Cramer, 1976), 
по-
казавшей, что казалось бы иррациональные представления, связанные с крупным 
рогатым 
скотом у скотоводов ирландцев, на самом деле имеют адаптивную функцию (по 
крайней мере и 
такую). Они способствуют сохранению естественных ресурсов при традиционной 
системе хо-
зяйства. 



Проблемы баланса и неавтаркичность кочевого хозяйства 165 

 

 

1969: 82) затрудняют их приобщение к рыночной экономике. При таких ус-
ловиях стремление к максимальному росту поголовья скота в благоприят-
ные годы может быть экономически оправданным, так как является стра-
ховкой на случай неизбежных бедствий (Deshler, 1965: 167; Dyson-Hudson R. 
and N., 1969; Spencer, 1965: 4; Spencer, 1973: 180; Baker, 1975: 191). 

Подобная точка зрения получила сейчас очень серьезное и детальное 
обоснование в специальном исследовании Даль и Хьерта (Dahl and Hjort, 
1976: 129). В частности они показали, что последствия стихийных бедствий 
могут неблагоприятно сказываться на половозрастной структуре стада 
крупного рогатого скота даже двадцать лет спустя. Но стихийные бедствия и 
соответственно резкие колебания в численности поголовья стада характерны 
не только для восточноафриканских, но и всех остальных кочевников. Хо-
зяйственные проблемы, стоящие перед всеми кочевниками, по существу, 
одни и те же. Там, где при решении их в основном приходится полагаться 
на ресурсы собственной экономики, выбор соответствующих способов так-
же весьма ограничен. 

Таким образом, не только долговременное расширенное производство 
несовместимо с кочевым скотоводством, но и го-меостатический баланс в 
его экономике достигается с большим трудом. Не случайно у многих нома-
дов наблюдается стремление расширить производственную базу за счет 
прямой утилизации продуктов природы, и охота, собирательство и даже 
рыболовство распространены у них как дополнительные виды хозяйствен-
ной деятельности (см., например, про оленеводов Севера: Fjellstrom, 1964; 
Крупник, 1976; про монголов: Формозов,1928: 142—143; Потанин, 1950: 
130; про киргизов: Айтбаев, 1959: 77—112; Шибаев, 1973: 102; про казахов: 
Вяткин, 1947: 70—71; про калмыков: Житецкий,1892: 37; про туркмен: Бре-
гель, 1961: 49; про бехмаи: Fazel, 1973: 137; про луров: Hole, 1978: 140; про 
белуджей: Salzman, 1971: 187; Spooner, 1975: 178; про кочевников Афганиста-
на: Ferdinand, 1969: 147; про рвала и других кочевников Аравии: Musii, 1928: 
15, 95; Першиц, 1961: 31; про туарегов: Capot-Rey, 1962: 303; Nicolaisen, 
1963: 170, 179—180; Smith, 1978: 77—83; про теда: Cline, 1950: 29; Chap-
pelle, 1958: 193; про сомали: Lewis, 1955: 73; 



166 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

 

 

про каримоджонг: Dyson-Hudson R. and N.. 1969: 78, 79; про додос: Deshler, 
1965: 166-167; про барабаиг: Klima, 1970: 14). Поэтому предложенное Со-
лцманом (Salzman,1971) деление кочевого скотоводства на чистое и муль-
тиресурсное довольно условно. В известной мере любое кочевое скотовод-
ство является мультиресурсным (ср. Forde, 1963: 405). 

Однако присваивающие виды хозяйства в качестве дополнительной 
хозяйственной активности, конечно, не могут решить существа проблемы — 
нестабильности и односторонности кочевого скотоводства. Например, у 
туарегов одно хозяйство может собрать несколько сот килограммов диких 
семян в год, но этого не хватает, тем более что в засушливые годы, когда 
потребность в растительной пище особенно велика, урожай диких растений 
значительно меньше (Nicolaisen, 1963: 179). 

Возможный временный выход из положения заключается в расшире-
нии производственной базы за счет освоения новых пастбищ или обращения 
в пастбища земледельческих территорий. До известного предела номады 
способны расширить свою экологическую зону. Однако для этого необходим 
ряд благоприятных факторов, и притом отнюдь не только природ-
но-географического порядка. История древности и средних веков дает дос-
таточно много примеров подобных событий. 

В первые века н. э. сарматские племена язигов и роксоланов, а позднее 
гунны, заняли плодородную равнину Паннонии (Harmatta 1970: 26 и ел). 
При Саманидах некоторые группы огузов, покинувшие свою родину, с со-
гласия правительства заняли в Мавераннахре под пастбища часть земель, 
неудобных для земледелия (Бартольд, 1963: 317). 

Монгольские завоевания привели к существенному сокращению пло-
щади обрабатываемых земель во многих завоеванных странах и соответст-
венно к увеличению пастбищных угодий. После покорения Северного Ки-
тая большое число монголов с их семьями и скотом было расселено в Се-
верном Китае и Маньчжурии (Владимирцов, 1934: 125). По словам Рашид 
ад-Дина (1952а: 279), «некоторым другим из тех войск он (Чингиз-хан) дал 
без меры места зимних и летних кочевок на границах Китая, Джурд-
жэ 



Проблемы баланса и неавтаркичность кочевого хозяйства 167 

 

 

(чжурчжэней. — Л. X.) и в прилегающих к ним пограничных землях Мон-
голии. Это чрезвычайно многочисленное войско; они завладели всеми сте-
пями, городами, зимними местами и летними местами Китая, Джурджэ и 
Монголии». 

В предмонгольское время Семиречье было благоустроенной земле-
дельческой областью с довольно развитой городской жизнью. От монголь-
ского нашествия оно пострадало довольно мало, так как подчинилось доб-
ровольно. Тем не менее несколько десятилетий спустя города Семиречья 
оказались большей частью разрушенными, а земледелие захирело. Все объ-
ясняется очень просто: прекрасные пастбища привлекли монгольских ко-
чевников со всеми вытекающими отсюда последствиями (Бартольд, 1963в: 
153). 

В Ираке монголы разрушили ирригационную сеть, связывавшую 
Тигр с Ефратом, обратив в пустыню древние культурные земли (Coon, 
1976: 148). (Впрочем, существует мнение, что губительные последствия 
монгольского вторжения для ирригационной сети Ирака преувеличены — 
см. Fernea, 1970: 25— 37.) Плодородные земли Джезиры на севере Благо-
датного Полумесяца были заброшены земледельцами со времен монголь-
ского нашествия и вплоть до 10-х гг. XX в. оказались в руках кочевников 
(Смилянская, 1979: 25). Монгольское нашествие, а также походы Тимура и 
последовавшие за ними внутренние усобицы разрушили систему искусст-
венного орошения на территории современного Афганистана. Земли старых 
земледельческих оазисов Кандагара, Кабула и Пешавара превратились в 
пустоши, пригодные лишь для выпаса скота (Рейснер, 1954: 31). 

В Северной Африке, начиная с эпохи вандалов, кочевники посте-
пенно вытесняли земледельцев. Но особенно разрушительным было втор-
жение в XI в. кочевников бану хиляль и бану сулейм, отбросивших земле-
дельческую жизнь к побережью и в горы (см., например, Julien, 1956а: 145; 
Levtzion, 1977: 360; ср. Bovill, 1958: 4, 5—8; см. также с. 204, 353 данной 
книги). 

Чукчи за последние три столетия значительно расширили свою паст-
бищную территорию за счет соседей (Bogoras, 1904: 15, 732; Leeds, 1965, 
87—90). Ненцы с конца XVII в. стали осваивать Ямальский полуостров и 
вытеснять энцев из бассейна среднего и 



168 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

 

 

нижнего течения реки Таз и левого берега Енисея. А коми, проникшие в 
XIX в. в Зауралье, захватили пастбища к западу от Оби (Васильев, 1976: 
326, 334). Фулани со своим скотом на протяжении многих веков расселя-
лись по сахельско-суданскои зоне (Stenning, 1957). 

Однако описанный способ расширения пастбищной территории также не 
мог быть постоянным и стабильным, хотя бы потому, что слишком зависел 
от соотношения сил. Известны примеры и того, как земледельцы, когда они 
становились сильнее кочевников, изгоняли их с захваченных земель, и па-
стбища вновь обращались в обработанные поля. В настоящее время этот 
процесс стал почти повсеместно доминирующим (см., например, Dahl and 
Hjort, 1979: 5 сл.; Gallais, 1977: 306 ff.; Le Houerou, 1976: 269 про Африку). 
К 
тому же далеко не все земли, которые кочевники могли захватить насильст-
венным путем, годились под пастбища. Кочевники-оленеводы не способны 
освоить тайгу, коровопасы Африки — тропические леса, евразийские степ-
няки — лесную и отчасти даже лесостепную зону. Территория распростра-
нения кочевого скотоводства все же больше всего определяется ландшафт-
ной зональностью. Как отметили Салинс и Сервис (Sahlins and Service, 
1960), менее специализированные культуры имеют больший потенциал для 
изменений, чем высокоспециализированные. 

Но главное, расширение экологической зоны, занятой номадами, также не 
дает долговременного решения проблемы баланса, потому что рано или 
поздно и в расширенном виде она оказывается заполненной. Подвижный 
гомеостазис, с трудом достигавшийся кочевым скотоводческим хозяйством, 
вообще не мог регулироваться полностью только за счет внутренних ресур-
сов или их простого расширения. Вопреки все еще встречающемуся мнению 
(см., например, Bacon, 1954: 57; Nicolaisen, 1963: 481) кочевое скотовод-
ческое хозяйство, до сих пор условно рассматривавшееся мною как авто-
номная хозяйственная система, в силу своей специализированности не яв-
ляется автаркичным. Когда Леттимор (Lattimore, 1967: 69, 329) писал, что 
степная экономика является гораздо более самообеспечивающейся, чем эко-
номика оседлых обществ, он отдавал дань устаревшим представлениям, не 
более. Впрочем позд- 



Проблемы баланса и неавтаркичность кочевого хозяйства 169 

 

 

нее он, кажется, пересмотрел свои взгляды (ср. Lattimore, 1979-481—483). 

Любопытно заметить, что захват скота, как в соседних кочевых общест-
вах, так и у земледельцев, является важным побудительным мотивом набе-
гов и войн кочевников, наряду с захватом земледельческих продуктов и ре-
месленных изделий. Монголы стремились к захвату скота не меньше, чем 
всего остального. Уже после похода 1205 г. против тангутов они угнали ог-
ромные стада скота (Рашид ад-Дин, 1952: 144; Рашид ад-Дин, 1952а: 150). 

Особенностью оленеводческого хозяйства ненцев и чукчей в начале 
XX в. являлась низкая доля собственной оленеводческой продукции в пи-
щевом балансе и зависимость кочевников от купленных или обмененных 
продуктов. Наличное поголовье оленей не могло полностью удовлетворить 
всех потребностей кочевого хозяйства. Так, суммарная продукция нуветских 
чукчей могла с трудом удовлетворять лишь собственные потребности этих 
номадов, но не обеспечила им никаких излишков оленеводческой продукции 
для обменных операций. Поэтому для оленных чукчей обмен оленины на 
мясо и особенно жир морского зверя являлся столь же необходимой заменой 
собственной продукции на более калорийные продукты некочевнических 
обществ, как покупка продовольственных товаров для европейских ненцев. В 
отношении питания именно оленеводы находились в большей зависимости 
от обмена с приморскими охотниками на морского зверя, потому что вынуж-
дены были отдавать необходимую им самим продукцию оленеводства за 
жир морского зверя — излишек зверобойного промысла (Крупник, 1976: 
87—88). 

Сомали в сухой сезон нередко вынуждены продавать скот, чтобы ос-
таться в живых (Lewis, 1961: 43). Барабаиг ежегодно, когда не хватает моло-
ка в засушливые месяцы, обменивают скот на маис и просо у соседей земле-
дельцев (Klima, 1970: 13, 25). Туареги в годы засух питаются почти исклю-
чительно земледельческими продуктами (Nicolaisen, 1963: 200). 

Кочевое хозяйство ограничивает также возможности разделения труда 
— в частности выделение ремесла в самостоятельную отрасль производства. 
Я не ставлю сейчас своей целью 



170 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

 

 

анализировать экономические взаимоотношения кочевников, земледельцев 
и тем более горожан во всей их полноте. Об этом еще много будет гово-
риться дальше. Сейчас я стремлюсь лишь подчеркнуть одну из сторон этих 
взаимоотношений, на которую со всей ясностью обратил внимание еще Ибн 
Халдун (Ibn Khaldun, 1967: 122): «...цивилизация пустыни является менее 
развитой, чем городская, поскольку не все признаки цивилизации встреча-
ются у жителей пустыни. ...Если (бедуинам) нужны города для удовлетво-
рения их жизненных потребностей, то городское население нуждается в бе-
дуинах для удовлетворения своих потребностей в комфорте и роскоши. Та-
ким образом, пока они живут в пустыне и не приобрели царской власти и 
контроля над городами, бедуинам нужны жители последних». 

Дело в том, что специалисты неоднократно отмечали неавтаркичность 
номадов в изучаемых ими регионах, иногда ошибочно полагая, что в других 
регионах дела обстоят иначе. Так, Барт (Barth, 1962: 345), отмечая зависи-
мость номадов Юго-Западной Азии от земледельческой и ремесленной 
продукции оседлых обществ, пишет, что оленеводы Севера и кочевники 
Центральной Азии почти полностью независимы в экономическом отноше-
нии от внешнего мира. Первое утверждение совершенно верно, второе, увы, 
нет. 

Действительно, примеры неавтаркичности номадов Среднего Востока 
многочисленны и хорошо известны (см., например, Schurmann, 1962: 261; 
Ferdinand, 1969: 136 ff.; Swidler, 1973: 23; Spooner, 1975: 173). Однако точно 
так же обстояло дело и с другими номадами, во всяком случае с их подав-
ляющим большинством. Могли быть количественные различия, но не ка-
чественные. О номадах Северной Евразии я уже писал. Кочевники евразий-
ских степей, вопреки мнению некоторых ученых, также отнюдь не были 
самообеспечивающимися. 

Уже Махмуд Кашгарский приводил поговорку: «Нет тюрка (т. е. ко-
чевника. — А. X.) без таджика (т. е. оседлого), нет шапки без головы (цит. 
по Бартольд, 1963а: 460). Для Руси особенно опасными были осенние на-
беги половцев, стремившихся захватить нужные им плоды урожая (Карга-
лов, 1967: 35). Набеги кочевых узбеков и казахов на земледельческие 
области Мавераннахра 



Проблемы баланса и неавтаркичностъ кочевого хозяйства 171 

 

 

совершались почти исключительно в зимние месяцы, когда они испытывали 
наибольшие трудности из-за недостатка кормов для скота. По свидетельству 
Рузбехана, казахи устраивали набеги на подчиненные Шейбани-хану города 
«вследствие острой нужды в платье и хлопчатобумажной одежде» (Ахме-
дов, 1965: 82, 110). 

Столь же сильно зависели от земледельцев и ремесленников кочевники 
Ближнего Востока. Ограничусь тем, что сошлюсь на мнение нескольких ав-
торитетных специалистов (Hitti, 1956: 19; Capot-Rey, 1953: 212; Capot-Rey, 
1962: 302; Nicolaisen, 1963: 209—210, 213—214, 216, 481—483; Rosenfeld, 
1965: 75; de Planhol, 1966: 278). Hepe дко декларируемая автаркичность 
восточноафриканских и сахельских скотоводов и их независимость от зем-
ледельцев также нуждается в пересмотре (см., например, Gulliver, 1955: 
6—7; Stenning, 1965: 365, 372; Deshler, 1965: 166; Winans, 1965: 173—175; 
July, 1975: 157). 

Таким образом, нестабильность и неавтаркичность экономики можно 
считать почти непременными атрибутами кочевого скотоводческого хозяй-
ства. Для преодоления их у номадов имелись две альтернативы. 

1. Седентаризация, которая, если она затрагивает все кочевое общест-
во, обычно бывает связана с его коренной структурной ломкой. Однако в 
занятой номадами природной зоне она почти никогда полностью не осуще-
ствима (во всяком случае была не осуществима в прошлом). Поэтому на 
практике седентаризация обычно реализовывалась в лучшем случае как од-
на из потенциальных тенденций развития. 

Поскольку номадизм развился как альтернатива земледелию именно в 
тех регионах, где последнее было экономически невыгодно или вообще не-
возможно, то седентаризация номадов требовала или миграции в другие 
регионы (или хотя бы их передвижения в другие экологические ниши или 
анклавы — об этом см. с. 324), или же являлась вынужденной мерой. Толь-
ко там, где земледелие являлось альтернативной возможностью, и особенно 
там, где оно имело экономические преимущества перед кочевым скотовод-
ством, происходило прочное оседание кочевников на землю. 



172 Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики 

 

Рассматриваемое под таким углом полукочевничество не всегда являет-
ся шагом на пути к более полной оседлости или оптимальным вариантом 
хозяйства в данной экологической среде. Нередко оно является не столько 
пространственной, сколько временной альтернативой полному кочевниче-
ству, когда последнее не в состоянии обеспечить себе приток необходимых 
продуктов извне в нужном количестве и/или на выгодных для себя условиях 
и потому вынуждено изыскивать внутренние ресурсы. 

Подобная вынужденная седентаризация, связанная с нестабильностью 
кочевнической экономики, естественно, в первую очередь затрагивала наи-
более бедных номадов. По-видимому, седентаризация как одно из возмож-
ных последствий обнищания кочевников — явление, характерное для всех 
форм номадизма, и нередко она осуждалась и презиралась общественным 
мнением. 

О полукочевничестве среди северных оленеводов Евразии я уже писал 
(см. с. 118—119). Обедневшие кочевники саами уже в XVIII в. оседали в 
долинах, где они занимались рыболовством и охотой (Vorren, 1973: 146). 
Однако, будучи чаще всего связанным с обеднением отдельных хозяйств, 
полукочевничество на Севере являлось не стабильной системой, а времен-
ным состоянием. 

В евразийских степях подобная седентаризация известна со скифского 
времени (Хазанов, 1975: 148—149). Скифы считали бедняков, не имевших 
возможности продолжать кочевание, «бесчестными», людьми «самого низ-
кого происхождения». У огузов обедневшие и оседавшие на землю лица 
переставали быть полноправными членами общества. Обычное право огу-
зов доброжелательно относилось лишь к кочевому образу жизни. Леген-
дарному Огуз-хану приписывалось изречение: «Передвигайтесь, не будьте 
оседлыми, кочуйте по весенним, летним и зимним пастбищам и землям у 
моря, не зная недостатка. Пусть у вас не убавится молоко, йогурт, кымран» 
(цит. по Агаджанов, 1969: 96—97, 109). 

Барт (Barth,1962: 350; 1964а: 77—78) про номадов Юго-Западной 
Азии также отмечает, что обнищание является наиболее распространенным 
путем к седентаризации. То же самое происходит сейчас в Африке (Dahl and 
Hjort, 1979: 28 ff., Gallais 1977: 310). 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



 

Проблемы баланса и неавтаркичность кочевого хозяйства 173 

 

Такая вынужденная оседлость далеко не всегда была прочной и дли-
тельной. Недавние кочевники рассматривали свое состояние как вынуж-
денное и временное и при первой возможности обычно вновь переходили 
к кочеванию. Один из русских наблюдателей XIX в. писал про казахов: 
«Только лишь безвыходная нищета может побудить кочевника заняться 
хлебопашеством. Но лишь только он обзавелся скотом, тотчас бросает свою 
неуклюжую лопату, которой он пахал землю вместо сохи — он делается 
кочевником» (Завадский-Краснопольский, 1874: 17). 

Подобная седентаризация, справедливо отмечают исследователи 
(Barth, 1979: 76;.Dahl and Hjort, 1979: 28—30), облегчала давление населе-
ния и косвенно скота на естественные ресурсы. Однако полностью она, ес-
тественно, редко решала экономические проблемы кочевого общества. 
Поэтому кочевники нередко стремились развить у себя земледельческий и 
ремесленные уклады за счет выходцев из других обществ. Но поскольку в 
данном случае речь идет уже не только об экономических, но и политиче-
ских проблемах, этот случай будет рассматриваться дальше. 

2. Вторая альтернатива заключалась в приобретении различными 
способами необходимых продуктов в соседних оседлых обществах. По-
следние выступали как дополнительный фактор обеспечения стабильности 
самого скотоводческого хозяйства. Таким образом, адаптация кочевого 
скотоводства к природно-географическому окружению является неполной. 
Оборотной стороной ее является необходимость и неизбежность активной 
адаптации номадизма к внешнему миру. 

В данной главе я стремился аргументировать необходимость такой 
адаптации для номадов экономическими причинами. Однако она вызыва-
ется также и причинами социального и политического порядка. 

 

 

 





Глава II 

Происхождение кочевого скотоводства 

Спунер (Spooner.1973: 5) писал недавно, что «...практически еще ни-
чего не известно об истоках номадизма». Я смотрю на вещи не столь пес-
симистично. Конечно, полную и детальную картину происхождения коче-
вого скотоводства воссоздать сейчас невозможно. Для этого в ней еще 
слишком много лакун и неясностей. Однако общие контуры проступают 
уже достаточно отчетливо. 

Но прежде всего — о современном состоянии вопроса. Поскольку 
историография не является главной целью ни книги в целом, ни данной 
главы, нет ни возможности, ни необходимости рассматривать все много-
численные теории происхождения кочевого скотоводства, одни из кото-
рых взаимно исключают, другие — дополняют друг друга. Остановлюсь 
лишь на некоторых из них, получивших наибольшее распространение. 

Очень долгое время большое влияние на разработку проблемы про-
исхождения кочевого скотоводства оказывала так называемая «теория 
трех стадий», согласно которой скотоводство возникло из охоты, причем 
ранее земледелия. Зародившаяся еще в древности (Dicaearchus, Varro), она 
особенно большое распространение получила в XVIII—XIX вв. Монтескье 
(Montesquieu), Гердер (Herder), Кондорсэ (Condorcet), Мортилье 
(Mortiller), Лаббок (Lubbock), Морган (Morgan), Энгельс (Engels) — все 
они были ее приверженцами. Правда, Вико считал, что земледелие появи-
лось раньше скотоводства, но его мнение не получило признания. Правда, 
Тэйлор (Tylor), Липперт (Lippert), Шурц (Schurtz), Шмидт (Schmidt), Коп-
перс (Koppers), Менгин (Menghin), Лоуи (Lowie) допускали, что скотовод-
ство и земледелие могли возникнуть независимо друг от друга, но и они 
выводили скотоводство непосредственно из охоты. Даже Хан (Hahn, 
1896; ср. Kramer, 1967), доказавший, что 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 175 

доместикация животных произошла только у мотыжных земле-
дельцев, смог убедить далеко не всех и не сразу. 

Не могу не отметить в этой связи то, что Библия отдает хронологи-
ческий приоритет не скотоводству, тем более кочевому, а земледелию (ср. 
Бытие. 4. 2 и особенно Бытие. 4. 20). Не Каин, и даже не его младший брат 
Авель — «пастырь овец», а лишь Иавал: «он был отец живущих в шатрах 
со стадами». 

Некоторые из приверженцев теории трех стадий занимались не 
только проблемой происхождения скотоводства вообще, но и непосредст-
венно — кочевого скотоводства. По их мнению, возникновение последне-
го прямо связано с охотой на травоядных млекопитающих. Бродячие 
охотники, следовавшие за стадами этих животных, в конце концов смогли 
одомашнить их и превратиться в кочевых скотоводов. В доказательство 
чаще всего приводилось и приводится оленеводство. Оно рассматривалось 
как древнейшая форма скотоводства, восходящая чуть ли не к палеолиту, 
даже многими из тех, кто принимал теорию трех стадий лишь со значи-
тельными оговорками или не принимал ее вовсе (см., например, Бого-
раз-Тан, 1929: 83—85; Schmidt and Koppers, 1924: 502—528; Schmidt, 1951: 
1—41; Flor, 1930: 86—146, 152—237; Thumwald, 1932: 77; Pohlhausen, 
1954; Pohlhausen, 1972: 176—195; Hermanns, 1949: 216; Curwen and Halt, 
1953: 37—46, 93—94, 278). 

Справедливости ради надо отметить, что некоторые исследователи 
не считали охотничий путь возникновения кочевого скотоводства, и осо-
бенно менее специализированных форм скотоводства, единственным. Они 
допускали, что земледельцы также могли начать разведение животных 
(см., например, Lattimore, 1967: 327). Однако и подобная компромиссная 
точка зрения вызывает много возражений. 

Далее я постараюсь показать, что прочно укоренившееся в умах 
многих ученых мнение об оленеводстве, как древнейшей форме ското-
водства, противоречит фактам. Пока же отмечу, что хотя случаи приру-
чения отдельных животных охотниками неоднократно описывались в эт-
нографической литературе, возможности их доместикации и разведения 
ими вызывают очень много сомнений. Этому препятствовали и подвиж-
ный образ жизни охотников, и отсутствие у них необходимых кормовых 
ресурсов, и многое другое. 



176 Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 

 

Тем более не в состоянии были охотники доместицировать все стадо. 
Охотники на диких оленей отнюдь не сопровождали стадо, потому что не-
способны были выдержать необходимую скорость передвижения, и к то-
му же, во время преследования нельзя заниматься любой другой хо-
зяйственной деятельностью. Зная пути миграций оленей, они охотились на 
них в определенное время года и в определенных местах (Burch, 1972: 
344—359). Кроме того, переменный состав самого стада делал 
невозможной его доместикацию. Самое большое, на что были способны 
охотники, это заимствовать уже доместицированных животных, о 
чем свидетельствует пример некоторых северных оленеводов. Очевидно, 
это было одним из второстепенных путей распространения кочевого ско-
товодства по ойкумене, но достаточно редким. Обращает на себя внимание 
тот факт, что индейцы прерий стали конными охотниками на бизонов, 
но отнюдь не скотоводами-кочевниками. Некоторые ученые большое зна-
чение придают климатическим изменениям, связанным с аридизацией 
(Toynbee, 1935: 8; Zeuner, 1956: 28). То, что климаты прошлого не остава-
лись неизменными, сейчас бесспорно. Но когда именно, как и где они ме-
нялись — область гипотез и дискуссий. Специалисты признают, что об-
щепринятая теория климатических изменений практически отсутствует 
(Sutcliffe, 1963: 277; Butzer and Twidale, 1966: 135; Будыко, 1974: 5), хотя 
предложенные до сих пор теории, стремящиеся объяснить колебания 
климата различной продолжительности, вероятно не столько исключают, 
сколько дополняют друг друга. Гете заметил, что между противополож-
ными точками зрения лежит не истина, а проблема. Но иногда каждая из 
них содержит часть истины. 

Сейчас признается влияние на климат множества различных факто-
ров: возмущений земной орбиты (теория Миланковича), колебания прили-
вообразующей силы (теория Петерссона), колебания солнечной активно-
сти, изменения направления магнитной оси, дрифт континентов и т. д. 
(Brooks, 1949; Bell, 1953: 123—136; Shapley, 1953; Fairbridge, 1961; Lamb, 
1966: 3 ff.; Шнитников, 1969; Возовик, 1970). Действуя как порознь, так и 
накладываясь друг на друга, они создают сложную картину долговремен-
ных и кратковременных климатических флюктуации. 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 177 

 

К сожалению, хронология, а иногда и само наличие кратковременных 
флюктуации устанавливаются палеоклиматологами с особым трудом, хотя 
для рассматриваемой проблемы именно они представляют наибольший 
интерес. Например, стабильность зональных границ, особенно между ле-
сом и степью, не всегда указывает на стабильность климата, так как лес 
обладает значительной устойчивостью и в засушливых условиях, но зато 
сравнительно медленно распространяется в новые области даже при бла-
гоприятных гумидных условиях (Мильков, 1967: 137; Lamb, 1974: 
196—197). Однако однолетние растения, как дикие, так и культурные — 
не лес. Для них — даже небольшие изменения температуры, и тем более 
небольшие изменения увлажненности, могут иметь очень важные послед-
ствия. 

Насколько мне известно, большинство палеоклиматологов отвергает 
сейчас как идеи Хантингтона (Huntington) и его последователей (Hunting-
ton, 1907; Huntington, 1945; Грумм-Гржимайло, 1933; Петров, 1966а: 
205—211; ср. Chappell, 1971) о пульсационной аридизации климата, так и 
предположения о его практической неизменности в голоцене (Raikes, 
1967: 92). Как писал Брукс (Brooks,1949: 286), «если прогрессивная теория 
[аридизации климата] представляет возможность для решительного отри-
цания, то теория флюктуации — нет». На протяжении последних деся-
ти-двенадцати тысяч лет колебания климата как в сторону аридности, так 
и гумидности, как локальные, так и планетарные, как более или менее 
продолжительные, так и весьма кратковременные, происходили неодно-
кратно. Я далек от мысли отрицать, что некоторые из них могли сущест-
веннейшим образом сказываться на судьбе обществ с производящей эко-
номикой, в том числе и скотоводческих. Совсем напротив. 

Однако засушливые эпохи случались неоднократно, а возникновение 
различных типов кочевого скотоводства в каждом из регионов его рас-
пространения было хотя и не одновременным и даже не единовременным, 
но одноразовым событием. Поэтому, признавая, в отличие от Леттимора 
(Lattimore, 1967: 158), важную роль климатических изменений в возник-
новении если не всех, то многих типов кочевого скотоводства, я все 
же считаю, что 



178 Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 

 

одного этого недостаточно. Необходимы были также хозяйственные1 и 
культурные предпосылки. 

Довольно популярной, в частности в советской литературе, является 
точка зрения, согласно которой переход к кочевому скотоводству связан с 
ростом поголовья стад и трудностью их прокорма. Поэтому пастбища 
приходилось периодически менять, а скот пасти все дальше и дальше от 
поселений. В конечном счете группы, заинтересованные в первую очередь 
в скотоводстве, перестали практиковать земледелие даже в качестве вто-
ростепенного занятия и превратились в номадов (Sauer, 1952: 97; Напиаг, 
1955: 556; Грязнов, 1955: 19-29; Грязнов, 1957: 21—28; Боголюбский, 
1959: 174, 175; Гумилев, 1966: 67—68; Артамонов, 1977: б; критику этого 
мнения см. Марков, 1976: 22—23). 

Подобное, чисто эволюционистское в традициях XIX в. построение, 
придающее решающее значение медленным и плавным количественным 
изменениям, легко уязвимо для критики. Во-первых, как показывают 
многочисленные этнографические данные, скотоводы, даже самые при-
митивные, умели регулировать численность стада, не лишая его репро-
дуктивной способности, и в случае необходимости прибегали к этому на 
практике. Во-вторых, число животных в природе также регулируется, 
хотя и не вполне еще понятным образом. Ясно, однако, что регулирую-
щие факторы действуют сильнее при высокой, чем при низкой плотности 
животных, когда нарушается допустимый баланс с кормовыми ресурсами 
(Lack, 1954). Можно полагать, что механизмы регуляции оказывали оп-
ределенное воздействие и на древнейшие домашние виды животных, еще 
мало отличавшихся от своих диких предков. В-третьих, как я уже отмечал 
в предыдущей главе, в условиях экстенсивного скотоводства, притом не 
только кочевого, длительный и непрерывный рост поголовья скота невоз-
можен. Первоначальный рост поголовья скота, связанный с полным ос-
воением новой экологической зоны, был скорее следствием, чем причиной 
перехода к кочевому скотоводству. Однако оборотной стороной этого 
преиму- 

 

1 Правда, Зенер (Zeuner, 1956: 28) предполагает, что лошадь и верблюд были одо-
машнены племенами, еще ранее перешедшими к номадизму из-за усыхания климата. 
Однако современные данные опровергают это предположение. 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 179 

 

щества был целый ряд недостатков, вызванных односторонней хозяйст-
венной специализацией. Поэтому сомнительно, чтобы стремление к росту 
поголовья скота было главным побудительным мотивом номадизации. 

Еще одно мнение о возникновении кочевого скотоводства, 
по-видимому, прямо или косвенно восходит к Леттимору (Lattimore, 1967: 
277—278). По существу его взгляды касались частного случая — возник-
новения номадизма во Внутренней Азии, которое этот автор объяснял 
давлением земледельческих обществ, оттеснявших своих более слабых 
соседей в степи и пустыни. Далее я постараюсь показать, что даже приме-
нительно ко Внутренней Азии точка зрения Леттимора является далеко не 
бесспорной. Но у некоторых исследователей (см., например, Spooner, 
1973:5, 6, 40; Lees and Bates, 1974: 187—193; Service, 1975: 249—250; Gil-
bert, 1975: 70; ср. Хлопин, 1970: 55; Шилов, 1964: 102) она приобрела бо-
лее генерализированный вид, превратилась в своего рода «теорию вытес-
нения». Возникновение кочевого скотоводства объясняется вытеснением 
отдельных групп в аридные зоны, то ли в результате давления более 
сильных соседей, то ли в результате перенаселения, то ли в результате того 
и другого одновременно. 

На мой взгляд, эта довольно умозрительная гипотеза не подтвержда-
ется фактами, по крайней мере в качестве универсальной закономерности. 
Большинство степных и пустынных областей, в которые якобы вытесня-
лись отдельные группы населения, были уже предварительно заселены, 
причем нередко группами, практиковавшими производящую экономику. 
Очевидно, возникновение кочевого скотоводства было явлением столь 
сложным и многогранным, что каким-либо одним изолированным факто-
ром объяснить его невозможно. К тому же в этом процессе следует отли-
чать локальные особенности от универсальных тенденций и закономерно-
стей. 

Не менее сложным и многофакторным явлением было распростра-
нение номадизма по ойкумене, включавшее его адаптацию и реадаптацию 
в различных экологических зонах, определенную социальную трансфор-
мацию, взаимодействие и взаимовлияние 



 



180 Глава II. Происхождение коневого скотоводства

 

различных форм скотоводства, а также других родов и видов хозяйствен-
ной деятельности. Истоки кочевого скотоводства кажутся сейчас более или 
менее ясными. Они уходят в неолитическую революцию — в становление 
производящего хозяйства, которое, как теперь выясняется, в Старом Свете, 
в основном, происходило сразу в комплексной земледельче-
ско-скотоводческой форме. Не исключено, что доместикацию животных 
начали уже группы, практиковавшие развитое собирательство, а не перво-
начальные земледельцы. Главное, однако, что животных могли домести-
цировать только группы, ведшие сравнительно оседлый образ жизни и 
располагавшие определенными излишками растительной пищи. Распро-
странение производящего хозяйства из центров его первоначального воз-
никновения, очевидно, совершалось различными путями, важнейшими из 
которых были миграции и заимствования. Однако при всех обстоятельст-
вах, оно влекло за собой адаптацию к иному природному окружению, 
иногда доместикацию новых видов животных, определенную хозяйствен-
ную специализацию, приводившую к тому, что в ряде областей преимуще-
ственно аридной зоны скотоводство получало преимущество над различ-
ными видами земледелия. 

Подобный процесс нельзя понимать как автоматический. Он насчи-
тывал несколько промежуточных стадий. К тому же более подвижные 
формы скотоводства, возникавшие из более оседлых, не всегда полностью 
вытесняли последние. Нередко они сосуществовали, являясь фактором 
дальнейшей диверсификации и специализации скотоводческого хозяйства. 
Так, первоначальное придомное скотоводство с вольным выпасом в от-
дельных областях привело к появлению более развитых вариантов осед-
лого скотоводства, а в других — к пастушескому скотоводству. В свою 
очередь, пастушеское скотоводство, при наличии соответствующих усло-
вий и стимулов, могло явиться исходной формой для возникновения сна-
чала полукочевого, а затем кочевого скотоводства. Конечно, о подобной 
последовательности можно говорить лишь там, где упомянутые формы в 
основном развивались спонтанно. К тому же сама номадизация нигде и 
никогда не была абсолютно детерминирована — у нее были свои предпо-
сылки, свои стимулы, свои побуждения и тормозящие факторы. 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 181 

 

Более конкретно происхождение и распространение кочевого ското-
водства в его основных и второстепенных центрах представляется в на-
стоящее время следующим образом. 

Евразийские степи, полупустыни и пустыни. Становление произ-
водящего хозяйства и его изменения в сторону кочевого скотоводства в 
этом регионе происходили неодновременно и заняли несколько тысячеле-
тий. Этот процесс был значительно более сложным, чем представляется 
Гуденафу (Goodenough, 1970), связывающему его с продвижением в степь 
с запада «курганной культуры». Однако сама эта культура, на реальности 
которой настаивает Гимбутас (Gimbutas, 1970: 155—197), является всего 
лишь искусственной и умозрительной конструкцией, объединяющей много 
различных и разновременных археологических культур. Столь же несо-
стоятельно мнение (Bacon, 1954: 49—51; см. также Vainshtein, 1978: 130— 
131), что первыми кочевниками в евразийских степях стали охотники, за-
имствовавшие скот у своих соседей земледельцев. 

В степи Восточной Европы производящее хозяйство проникло с Бал-
кан уже в VI—V тыс. до н. э. (Пассек, Черныш, 1970; Формозов, 1977: 
63—79). В Центральной Азии земледельческие культуры Южной Турк-
мении VI тыс. до н. э., непосредственно связанные с раннеземледельче-
скими культурами Передней Азии (Массой, 1971: 44 сл.), долгое время 
были полуостровом в море культур со старым присваивающим хозяйст-
вом. Следы скотоводства прослеживаются только в верхних слоях кель-
тиминарской культуры, датируемых III тыс. до н. э. (Виноградов, 1968; 
Формозов, 1977: 119). Северная степная зона Центральной Азии не знала 
производящего хозяйства до второй половины III тыс. до н. э. 

Далее на восток появление производящего хозяйства в Южной Си-
бири впервые прослеживается только в афанасьевской культуре второй 
половины III тыс. до н. э. (История Сибири, 1968: 159—162). Неолитиче-
ские обитатели Монголии и Забайкалья, вопреки мнению Эгами (Egami, 
1970: 324), были не кочевниками, а охотниками и собирателями (Волков, 
1967: 90; Окладников, 1970: 179). Только во второй половине III—II тыс. 
до н. э., в эпоху бронзы, на всем пространстве евразийских степей оконча-
тельно устанавливается господство производящего хозяйства, представ-
ленного различными вариантами. 



182 Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 

 

 Уже в V - IV тыс. до н. э. на юге Восточной Европы были известны 
домашние крупный и мелкий рогатый скот, и даже лошади (Цалкин, 1970: 
265). На рубеже IV—III тыс. до н. э. в некоторых районах европейских 
степей, особенно Волго-Уральском междуречье, наметилось преобладание 
скотоводства над земледелием (Збенович, 1974: 112—114; Мерперт, 1974: 
102—112). Распространение скотоводства в неолите и бронзовом веке ха-
рактерно также для различных областей Центральной и Западной Европы 
(см., например, Fleming, 1972; Bradley, 1972). Однако, вопреки мнению не-
которых исследователей (Мерперт, 1974: 112; Шилов, 1964:101, 102; Ши-
лов, 1975: 14; Массой, 1976: 44), нет оснований полагать, что скотоводы III 
и даже II тыс. до н. э. были подлинными кочевниками. 

Судя по остеологическим материалам, в неолите, энеолите и бронзо-
вом веке в евразийских степях не было изменений видового состава стада и 
процентного соотношения различных видов в направлении, которое позд-
нее стало характерно для кочевников этого региона (Цалкин, 1970: 253). 
Обычные для многих археологических культур этого времени, долговре-
менные поселения также свидетельствуют против наличия кочевого ско-
товодства. 

Наконец, трудно себе представить евразийских кочевников без ло-
шади как верхового животного. Поэтому, хотя вопрос о ранних этапах 
использования лошади и их последовательности довольно запутан, на нем 
следует остановиться особо. В Южной России доместицированная ло-
шадь появилась очень рано — не позже IV тыс. до н. э. Можно было бы 
думать, что важного значения в экономике она в это время еще не имела, 
однако имеются два труднообъяснимых исключения. На двух поселениях 
IV тыс. до н. э. (или III тыс. — в зависимости от принятых систем хроно-
логии) — Дереивка, находящемся в лесостепной зоне, и Репин Хутор — в 
степи на Нижнем Дону, кости лошади составляют большинство среди ос-
теологических остатков домашних животных — до 80%. В этой связи 
Цалкин (1970: 248) писал о «первых в истории животноводства племенах 
коневодов». 

Однако, как практически пасли стада этих лошадей? Для IV тыс. до 
н. э. у нас нет никаких неоспоримых позитивных данных о верховой езде. 
И в то же время трудно представить 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 183 

 

себе стада лошадей, к тому же лишь недавно одомашненных, управляемых 
пешими пастухами. Я вижу только одно возможное объяснение этой за-
гадки. Для этого необходимо вновь вернуться г старой проблеме «Fahren 
und Reiten» [ехать и ездить верхом] Согласно наиболее распространенной 
до сих пор точке зрения, лошадь сначала была освоена в качестве упряж-
ного животного, и лишь затем — верхового. Однако отдельные исследова-
тели настаивают на обратном порядке (см., например, Curwen and Hatt, 
1953: 47; Трубачев, 1960: 15; Ковалевская, 1977: 21). Поскольку нет дан-
ных о том, что колесно-упряжный транспорт появился в восточноевропей-
ских степях раньше III тыс. до н. э., то не исключено, что они частично 
правы. 

Но только частично, потому что верховая езда, если она действи-
тельно существовала в IV—III тыс. до н. э., да и позднее, должна была де-
лать только первые шаги. Конская сбруя или вообще отсутствовала или 
была самой примитивной. На некоторых изображениях Передней Азии III 
тыс. до н. э. встречаются люди, сидящие на лошадях без узды и седла. 
Может быть в евразийских степях они появились значительно раньше. Но 
они еще не были настоящими всадниками, самое большее — их предтеча-
ми, и не только потому, что были мало приспособлены для ведения воен-
ных действий (Kussmaul, 1963:31 ff.). Даже их пастушеские возможности 
были ограниченными. 

И кроме того, они были скорее единичным, чем массовым явлением. 
Одно дело — пасти с помощью собак небольшой табун лошадей, время от 
времени садясь на лошадь, но не удаляясь слишком далеко от поселения. 
Наличие многочисленных костей свиньи в поселении Дереивка говорит о 
преобладании оседлого образа жизни. И совсем другое — регулярно сле-
довать верхом за стадами по маршрутам, насчитывающим сотни километ-
ров. По имеющимся пока достоверным данным, появление первых на-
стоящих всадников произошло лишь около середины II тыс. до н. э. 
(Смирнов, 1961: 46; Zeuner, 1963: 337). 

Во II тыс. до н. э. в евразийских степях бытуют так называемые 
«культуры степной бронзы». Хотя соотношение скотоводства и земле-
делия в этих культурах, и даже между 



184 Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 

 

различными локальными вариантами внутри отдельных культур варьиру-
ет, хозяйство всех их являлось комплексным, скотоводче-
ско-земледельческим, иногда даже земледельческо-скотоводческим, во 
всяком случае отнюдь не кочевым (Акишев и Кушаев, 1963: 131; Цалкин, 
1964: 29; Цалкин, 1972: 66—81; История Сибири, 1968: 172—173; Итина, 
1977: 39). 

В то же время ряд данных свидетельствует о том, что скотоводство во 
многих степных культурах рано приняло экстенсивные формы. Очевидно, 
обитатели степей уже в эпоху бронзы, и даже энеолита, осваивали не 
только разные долины, но и довольно далеко проникали в глубь степей. 
Между Уралом и Волгой обнаружены могильники, отстоящие от речных 
долин от 15 до 90 км. В них были похоронены не только мужчины, но и 
женщины и дети (Шилов, 1964; Мерперт, 1974: 98—100). Очевидно, степь 
в III тыс. до н. э. была обводнена лучше, чем позднее. Но нельзя исключать 
и другого — того, что некоторые семьи или даже группы скотоводов уже 
отрывались на более или менее значительное время от стационарных по-
селений. Освоение степей облегчалось для скотоводов бронзового века 
тем, что они уже знали колесно-упряжный транспорт, проникший с Ближ-
него Востока в Восточную Европу не позднее III тыс. до н. э. 

Таким образом, можно думать, что в III и во II тыс. до н. э. в Степи 
существовали скотоводы, ведшие подвижный образ жизни, следовавшие 
пешими или в запряженных волами и лошадьми телегах за своими 
стадами, состоявшими из овец и в меньшей степени крупного 
рогатого скота, и, возможно, иногда садившиеся при этом на лошадь. Их 
скотоводство в различных районах Степи принимало различные формы, из 
которых наиболее подвижными были, по-видимому, пастушеская, а мес-
тами — даже полукочевая. 

Нельзя исключить даже, что существовали какие-то группы, 
совершенно не занимавшиеся земледелием, хотя их наличие пока довольно 
гадательно. Но если они и были, то весьма сильно отличались от 
кочевников более позднего времени, так как являлись составной частью 
обществ с комплексной скотоводческо-земледельческой экономи-
кой. Кробер (КгоеЬег, 1948: 278) писал про кочевников, что они образуют 
не культуру, а полукультуру, 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 185 

 

зависящую от оседлых соседей. Применительно к скотоводам евразийских 
степей бронзового века даже это будет преувеличением, потому что при-
надлежавшие им археологические культуры абсолютно тождественны со-
ответствующим культурам оседлых земледельцев. 

Сравнительная подвижность скотоводов бронзового века евразий-
ских степей облегчала их миграции, засвидетельствованные уже в IV—II 
тыс. до н. э. Многие специалисты помещают сейчас прародину ин-
до-иранцев в южнорусских степях. Тогда их появление во II тыс. до н. э. в 
Передней Азии, Иране, Индии также должно быть поставлено в ряд 
скотоводческих миграций, который станет еще более длинным, если мы 
учтем многочисленные передвижения скотоводов внутри самой Степи или 
на ее ближайших границах. Передвижения, хотя и не нашедшие отраже-
ния в письменных источниках, но хорошо прослеживающиеся архео-
логически (см., например, Збенович, 1974: 161; Итина, 1977: 88, 
234—235; Мерперт, 1978: 62). Причины подобных миграций могли 
быть довольно разнообразными: рост населения, истощение пастбищ2, ко-
торое в условиях отсутствия еще регулярного круглогодичного 
цикла перекочевок могло происходить довольно быстро, наконец, не в по-
следнюю очередь, стремление приблизиться к центрам развитых земле-
дельческих культур или цивилизаций. Однако миграции скотово-
дов III—II тыс. до н. э., не порвавших еще с земледелием, не походили 
на миграции конных кочевников последующих тысячелетий, как те-
лега не походит на лошадь. Они были значительно более медленными и 
постепенными, и новые земли, пригодные для культивации, интересо-
вали переселенцев не менее, чем новые пастбища. Те, кто видят в 
древних индо-иранцах кочевников, похожих на скифов или монголов (см., 
например, Leschnik, 1972: 150— 166; van Lohuizen—de Leeuw, 1975: 
16), совершают ошибку, вполне объяснимую для XIX в., но мало оправ-
данную для наших дней. 

Все необходимые технологические предпосылки кочевого ското-
водства: соответствующий видовой состав стада, длительная 

 

2Лингвистические материалы позволяют реконструировать общеиндоевропейское 
представление о загробном мире как о пастбище (Иванов В. В., 1976: 33). 



186 Глава II. Происхождение, кочевого скотоводства 



практика подвижных и экстенсивных форм скотоводства, молочное хозяй-
ство, колесно-упряжный транспорт, всадничество, были не позднее сере-
дины II тыс. до н. э. налицо в европейских и казахстанских степях. Но со-
ответствующей трансформации археологических культур «степной брон-
зы» в это время не наблюдается. Заметный перелом происходит только на 
рубеже II и I тыс. до н. э. и особенно в начале I тыс. до н. э., когда прекра-
щается жизнь на поселениях предшествующего времени, когда появляются 
новые археологические культуры явно всаднического и кочевнического 
облика, когда античные авторы называют обитателей степи «млекоедами», 
«доителями кобылиц», а чуть позднее конкретными именами киммерий-
цев, скифов, саков и других. 

Предпосылки перехода к кочевому скотоводству, весь комплекс 
которых был налицо уже в середине II тыс. до н. э., оставались нереали-
зованными минимум половину тысячелетия. Я могу предложить этому 
лишь одно объяснение — изменение климата и изменение экономиче-
ской и политической обстановки в регионе. Одним из самых трудных во-
просов в палеоклиматологии голоцена является вопрос о суббореальном 
периоде. Схема Блитта-Сернандера, согласно которой для этого периода 
был характерен ксеротермический климат, сейчас подвергается критике со 
стороны некоторых ученых. Обычно они указывают на то, что нет дан-
ных, которые подтверждали бы одновременное образование «по-
граничного горизонта», свидетельствующего о прекращении торфооб-
разования из-за высыхания болот по всей Европе. Между тем исследование 
торфяников, по выражению одного из специалистов, «несравненных архи-
вов природы», явилось основой, на которой была выработана упомянутая 
схема. Кроме того противники схемы Блитта-Сернандера полагают, 
что нет убедительных доказательств проникновения степных ценозов в 
лесную зону в суббореальный период (Предтеченский, 1957: 106—107; 
Бучинский, 1957: 19; Таттар, 1961: 336; Нейштадт, Гуделис, 1961: 14—18; 
Мильков, 1967: 127, 131—136). Однако их мнение оспаривается 
другими специалистами, которые приводят доводы в пользу того, что ка-
кое-то иссыхание водоемов и наступление степи на лес все же имело место 
(Клеопов, 1941: 231 сл.; Берг, 1947: 97 сл.; Тумаджанов, 1961: 262; Костин, 
1965: 69; Рябцева, 1970: 117). 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 187 



Не будучи специалистом, я, естественно, не берусь судить, кто прав. 
Для меня гораздо важнее другое. Вне зависимости от своих теоретических 
позиций и конкретной аргументации почти все палеоклиматологи призна-
ют, что II тыс. до н. э. характеризовалось сухим климатом, который 
по-видимому достиг своего максимума на рубеже II—I тыс. до н. э. 
(Brooks, 1949: 296, 305; Бучинский, 1957: 19; Шнитников, 1957; Шнитни-
ков, 1969; Предтеченский, 1957: 98, 106; Тумаджанов, 1961: 262, 263; Ver-
yard, 1963: 4; Костин, 1965: 69; Lamb, 1966; Starke!, 1966: 27; Frengel, 1966: 
113; Butzer and Twidale, 1966: 135; Синицын, 1967: 150; Рябцева, 1970: 
117). Это предположение подтверждается также данными археологии 
(Виноградов, Мамедов, 1975: 252; Piperino and Tosi, 1975: 186). 

Совпадение этих дат с временем возникновения кочевого скотовод-
ства, устанавливаемым по данным археологии и письменных источников, 
едва ли случайно. Очевидно, усыхание климата и было тем последним 
толчком, который побудил скотоводов окончательно забросить земледелие 
и полностью перейти к кочеванию. 

К тому же этот переход почти совпал с появлением в Северном При-
черноморье и Центральной Азии и на их границах оседлых государств, 
разнообразные контакты с которыми имели важное экономическое и со-
циально-политическое значение для древних номадов. Не случайно ким-
мерийцы и скифы ознаменовали свое появление на мировой арене похо-
дами в Переднюю Азию (Herod., I, 103—106; IV.I). Не столько давление 
земледельческих государств, сколько само их существование, с соответст-
вующими возможностями для кочевников, облегчило их специализацию. 

Если переход к номадизму в восточной части евразийских степей — 
во Внутренней Азии, и совершился позднее, чем в западной, то едва ли 
намного. Правда, по мнению Леттимора, (Lattimore, 1967: 57—58, 341, 
346—349), северные и западные варвары, жуны и ди, которые тревожили 
Китай в первой половине I тыс. до н. э., были скотоводами, еще практико-
вавшими также и земледелие. Он утверждает, что китайцы чжоуского вре-
мени не описывали их как конных кочевников. Леттимор (Lattimore, 1967: 
61; ср. Watson, 1972: 



188 Глава 11. Происхождение кочевого скотоводства 

 

140) датирует освоение коня под верховую езду и появление настоящих 
кочевников на границах Китая только IV— III вв. до н. э. Однако все это, 
очевидно, произошло значительно раньше. В иньских надписях к цянам 
(жунам) прилагаются эпитеты: «лошадиные», или «разводящие лошадей» 
(Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978: 175). В трактате Лицзи про жунов и 
ди говорится: «Некоторые из них не употребляют в пищу хлебных злаков». 

Очень вероятно, что переход к кочевому скотоводству во Внутренней 
Азии связан с какими-то давлением или импульсами с запада, хотя Летти-
мор (Lattimore, 1967: 162—163) решительно выступает против такого 
предположения. По мнению Го Мо-жо и ряда советских синологов, пле-
мена ди, появившиеся на горизонте китайской истории в VI в. до н. э., бы-
ли «скифами», т. е. кочевыми ираноязычными племенами (Го Мо-жо, 
1959: 434; Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978: 183—184; Волков, 1979: 
132—133). Вещи скифских типов, в том числе знаменитый звериный 
стиль, в последнее время обнаружены не только в Ордосе, но и в Северном 
Китае. Археологические и антропологические материалы также свиде-
тельствуют о том, что в I тыс. до н. э. в Монголию проникают скотоводы 
из Казахстана, Центральной Азии и, возможно, Алтая (Волков, 1967: 95; 
Jettmar, 1967: 134; Мамонова, 1970: 207). 

Леттимор (Lattimore, 1967: 277—278, 327—328, 343, 349, 364) пола-
гает, что предки кочевых скотоводов Внутренней Азии сначала вели сме-
шанную экономику на границах Китая, но были оттеснены в степь и пе-
решли к номадизму по мере того, как древние китайцы расширяли свою 
земледельческую территорию. На самом деле картина была более слож-
ной. Кочевники не только отступали, но и наступали, и переходили к 
смешанной экономике после того, как переселялись на территорию Се-
верного Китая. Их постепенная дальнейшая ассимиляция китайцами могла 
иметь большее значение, чем вытеснение. Происхождение кочевого ско-
товодства в западной половине евразийских степей, где никакого давления 
со стороны оседлых государств не могло и быть, косвенно свидетельству-
ет против построений Леттимора. 

Леттимор (Lattimore, 1967: 385—386) утверждает, что если варвар-
ские племена севера были бы настоящими кочевниками, они 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 189 

 

бы воспользовались раздробленностью Китая в V—IV зв. до н. э. для на-
падения на него, используя благоприятный момент. Но, во-первых, период 
Чжаньго (V—III вв. до н. э.) как раз являлся временем экономического, 
политического и военного усиления Китая, когда постепенно происходило 
его объединение. При этом интересно отметить, что, по мнению Шан Юэ 
(1959: 51), именно нападения кочевников способствовали тенденции к 
объединению (это отмечает и Леттимор в своей последней работе — см. 
1979- 48) Во -вторых, именно объединение Китая в свою очередь вызвало 
к жизни крупное объединение кочевников под властью сюнну, естествен-
но, с некоторым опозданием. В-третьих, строительство оборонительных 
стен против угрозы с севера началось в Китае уже в IV—III вв. до н. э. 
Следовательно, опасность существовала и тогда. 

И не только опасность. Историю взаимоотношений Китая с племе-
нами скотоводов, среди которых уже были и настоящие кочевники, надо 
начинать не с периода Чжаньго, а по крайней мере с чжоуского времени 
(Фань Вэнь-лань, 1958: 55 сл.). Тогда мы не упустим из виду, что именно 
жуны заставили чжоуского Пин-вана перенести столицу на восток, а ди, 
вторгшись на среднекитайскую равнину, обосновались на территории 
царства Вэй и более столетия нападали на царства Ци, Лу, Цинь, Чжень и 
домен чжоуских ванов. Более того, долгое время варвары не только ус-
пешно нападали на Китай, но под его влиянием даже создавали собст-
венные государства, например, царство жунов Ицюй и царство Чжуншань 
(Сяньюй) белых ди (Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978: 174 сл.). Мож-
но лишь пожалеть, что об обстоятельствах их возникновения, их характе-
ре и особенностях нам известно слишком мало. 

Ближний Восток (Месопотамия, Аравия, Сирия, Палестина). 

 В главе I я попытался обосновать правомерность выделения ближнево-
сточного типа кочевого скотоводства. Однако, как и все Другие, он не 
возник в готовом виде, а является продуктом Длительного исторического 
развития. Границы его не раз менялись на протяжении веков. Поэтому я 
прежде всего обращаюсь к тем территориям, которые можно считать ис-
ходными для его генезиса. Сейчас общепризнанно, что происхождение 
скотоводства на Ближнем Востоке — древнейшей колыбели неолитиче-
ской револю- 



190 Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 



ции, непосредственно связано со становлением там производящего хозяй-
ства (Read, 1959: 1629—1639). По-видимому понятное, хотя иногда и 
поспешное увлечение недавними, действительно сенсационными от-
крытиями привело к тому, что многие ученые стали переоценивать сте-
пень специализированное скотоводства в неолитической Передней Азии. 
Так, Фленнери (Flannery, 1965: 1254-1255; см. также Narr, 1959: 
85; Массой, 1976: 39) предположил, что у жителей гор Загроса уже в 
VII тыс. до. н. э. скотоводство приняло яйлажную форму, и наряду с по-
стоянными поселениями в горах имелись сезонные лагеря. Неко-
торые исследователи стали даже писать о чистых кочевниках или 

полукочевниках неолита (Kupper, 1959: 113—117; Brentjes, 1968: 29). По-
следние исследования показали, однако, что яйлажное скотоводство в 
Загросе можно датировать не ранее второй половины IV тыс. до н. э. 
(Mortensen, 1975: 23, 32—33). Впрочем, для окончательного решения 
этого вопроса данных пока недостаточно. 

Довольно широкое распространение получило мнение о том, что 
чистые кочевники появились на Ближнем Востоке в бронзовом веке, в 
III—II или даже в IV тыс. до н. э. (Toynbee, 1935: 404; Kupper, 1957; Kup-
per, 1959: 117, 119; Gelb, 1961: 27 ff.) и уже тогда вступили в конфликт с 
земледельцами Месопотамии и Египта3. 

Ли и Бэйтс (Lees and Bates, 1974: 187—193) предполагают, что отде-
ление скотоводства от земледелия в районах древних речных цивилизаций 
было обусловлено развитием ирригации, стимулировавшей хозяй-
ственную специализацию. Спецификой рассматриваемого региона, 
действительно, являются ранние экономические и политические 
связи между скотоводами и древнейшими очагами земледельческой 
цивилизации. И все же нет оснований рассматривать обитателей степи: 
гиксосов, древних евреев, амореев, сутеев, арамеев и других, как настоя-
щих номадов. 

Новые исследования (Kupper, 1957; Henninger, 1969; Haldar, 1971; 
Kiengel, 1972) опровергают старое, но все еще довольно 

 

3Справедливости ради надо отметить, что некоторые исследователи, пример, 
Куппер, отличают скотоводов этого времени от более поздних номадов-всадников, 
хотя 
и сохраняют за ними общее наименование, очевидно следуя давней традиции. 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 191 

 

живучее представление (ср., например, Renan, 1889: 14, п. I; Van Lss, 1947: 
65; Fischer, 1966: 123) о древних семитах как исконных кочевниках. Освя-
щенное именами Велхаузена (Welhausen), Робертсона Смита (Robertson 
Smith) и Уинклера (Winckler) представление о древних евреях, как о беду-
инском племени, будто сошедшем со страниц Буркхардта (Burckhardt), 
Доути (Doughty) или леди Блант (Lady Blunt), не соответствует действи-
тельности (Goiten, 1955: 24) По мнению Олбрайта (Allbright, 1960: 205), 
патриархи вели жизнь полукочевников, деля свое время между уходом за 
скотом и земледелием. 

Примечательно, что на древнем Ближнем Востоке не было даже еди-
ного термина для обозначения номадов (Kiengel, 1972:17). Западные се-
миты Передней Азии разводили овец и коз, в меньших размерах также 
крупный рогатый скот. Их главным транспортным животным был осел 
(Salonen, 1955: 52). Может быть не все овцеводы и козоводы разводили 
ослов, но наличие чисто ословодческих групп представляется мне сомни-
тельным (ср. Henninger, 1969: 53). 

Состав стада предполагает, что древние скотоводы не имели воз-
можности удаляться от источников воды дальше, чем на 30 км4. Известно, 
что они жили на окраинах земледельческих областей, в зоне с количеством 
годовых осадков от 100 до 250 мм, и наряду со скотоводством практико-
вали земледелие, особенно там, где можно было обойтись без ирригации, 
или где последняя не требовала применения сложной оросительной тех-
ники (Kupper, 1957: 115—116). 

Так же как миграции скотоводов евразийских степей в III— II тыс. до 
н. э., миграции скотоводов Ближнего Востока этого же времени, как пра-
вило, были скорее медленным и постепенным передвижением, подчас ин-
фильтрацией, чем быстрым и внезапным завоеванием, тем более, что по-
следние непосредственно соседили с культурными областями. «Но чаще 
всего мигрировали не целые племена, а их сегменты или еще меньшие 
группы» (Klengei, 1972: 

 

4 Возможно, однако, что они жили также в более глубинных районах степей и 
пустынь. По мнению некоторых специалистов, климат в это время был менее сухим, 
а 
петроглифы, обнаруженные в Центральной Аравии, свидетельствуют о том. что даже 
в 
ней было возможно древнейшее скотоводство. 



192 Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 



37; ср. Kupper, 1959). Обычным результатом переселения в зем-
ледельческие области была седентаризация скотоводов. 

Таким образом, для III—II тыс. до н. э. на Ближнем Востоке можно 
предполагать наличие лишь пастушеского и полукочевого скотоводства, 
но отнюдь не настоящего кочевничества. Чисто кочевые группы, если и 
были, то составляли редкое исключение (Klengel, 1972: 177; Rowton, 1967: 
109). Но вопреки мнению Куна (Coon, 1976: 53), эти древнейшие полуко-
чевники, по терминологии немецких ученых, не слишком походили на со-
временных «Halbbeduinen» (полубедуинов). «Полубедуины» использовали 
в качестве транспортных животных верблюдов, даже если сами не разво-
дили их, и кроме того, различные экономические и политические отноше-
ния всегда связывали их с настоящими бедуинами. 

Пока невозможно утверждать с уверенностью, что Аравия была 
единственным центром номадизации в рассматриваемых областях Ближ-
него Востока, но все говорит за то, что она была важнейшим центром. В 
некоторых отношениях роль Аравийского полуострова в развитии и рас-
пространении номадизма на Ближнем Востоке сходна с ролью Сахары для 
африканского номадизма. Как и в Сахаре, на петроглифах Аравии, откры-
тых экспедицией Рикманса-Филби (Ryckmans-Philby), сначала, с VI тыс. до 
н. э., появляется крупный рогатый скот, а затем, с IV—III тыс. до н. э. — 
мелкий, который с конца III тыс. до н. э. окончательно вытесняет крупный 
в Центральной Аравии (Lippens, 1956). Не позднее IV тыс. до н. э. ското-
водство становится в ней преобладающим видом хозяйственной деятель-
ности (Anati, 1968; Anati, 1974; Tchernov, 1974). Впрочем, и в Аравии эти 
даты надо считать пока чисто предварительными. 

По мнению Макклура (McClure, 1971: 3—5, 28—29), климат Аравии 
изменялся синхронно климату Сахары, так что можно говорить про еди-
ный «Сахаро-Аравийский пояс». Последняя сухая фаза началось ок. 2500 
г. до н. э. и продолжается до современности (ср. Butzer and Twidale, 1966: 
135; Pearse, 1971: 14). Как сказалось на древнейших скотоводах Аравии ее 
усыхание, неизвестно. Может быть одним из последствий его было дви-
жение скотоводов к границам земледельческих областей (Gates, 1976: 30). 
Ясно одно. 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 193 

 

Тот процесс, который получил название «бедуинизации Аравии», т. е. за-
вершение формирования в ней настоящего кочевого скотоводства, связан с 
освоением верблюда в качества верхового животного. 

Точное время и место доместикации верблюда, равно как и первые 
шаги его разведения, практически неизвестны. Неясно также, связаны ли 
между собой, и как именно, доместикация дромедара (Camelus dromeda-
rius) и бактриана (Comelus bactrianus). Согласно традиционному мнению, 
разведение верблюдов в Передней Азии началось в середине или даже 
второй половине II тыс. до н. э. (Albright, 1942: 96, 100; Bacon, 1954: 
47—48; von Wissmann, 1959: 880b—881a; Coon, 1976: 50). 

В знаменитых текстах из Мари (XVIII в. до н. э.) часто упоминается 
осел, но никогда — верблюд. Однако последний упоминается в наиболее 
ранних частях Библии. Правда, по отношению к этим упоминаниям ино-
гда проявляется скепсис; еще с XIX в. их неоднократно объявляли ана-
хронизмом (одно из последних подобных высказываний см. Klengel, 1972: 
154; ср. Albright, 1960: 207). Но для подобного скепсиса нет достаточных 
оснований. В Библии верблюд упоминается 56 раз, из них 25 раз в одной 
только книге Бытия, причем все эти упоминания падают на эпоху патри-
архов. Верблюды входят в состав имущества Авраама, Исаака и Иакова 
(см., например, Бытие, 12:16, 24: 10, 24: 35, 30: 43, 32: 15 и др.). Примеча-
тельно, однако, что они еще не фигурируют в качестве верховых живот-
ных. В то же время из сообщения Бытия, 32: 15 о даре Иакова — «дойных 
верблюдиц», комментаторы делают вывод, что в эпоху патриархов верб-
люжье молоко уже употреблялось в пищу. 

Обращает на себя внимание и умеренное количество верблюдов, 
упоминаемых у патриархов (Бытие, 24: 10—10; 32: 15—30), не идущее в 
сравнение со стадами, приписываемыми Иову (Иов, 1:3 — 3000; 42: 
12—6000) и особенно с 50000 верблюдов, отнятыми у агарян потомками 
колена Рувима (1-я Паралипоменон, 5: 21). Некоторые исследователи по-
лагают также, что домашний верблюд встречается на ряде изображений, 
происходящих из различных областей Ближнего Востока, датируемых 
более ранним временем, чем середина II тыс. до н. э. Поэтому давно уже 
высказывалось 



194 Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 

 

мнение, что время доместикации верблюдов следует удревнить (Free, 1944; 
Rathjes, 1955: 18, 114—115; Pohl, 1957: 165—166; Bulliet, 1975: 36), по 
мнению Рипински (Ripinsky,1957), даже до IV тыс. до н. э. Вероятно, прав 
Хеннингер (Henninger, 1969: 42), считающий, что надо разделять два во-
проса: дату одомашнивания верблюда и дату начала специализации на его 
разведении. Очевидно, между этими двумя событиями прошло много вре-
мени. 

Как бы то ни было, только специализация на разведении верблюдов, 
начавшаяся в Аравии где-то в середине II тыс. до н. э., которая возможно, 
была стимулированна аридизацией полуострова, привела к распростране-
нию подлинного кочевого скотоводства во внутренних районах Аравии и 
Сирии. Уже в XIX в. до н. э. медианиты, амалекиты и «сыновья Востока» 
вторглись через Иордан в Палестину (Судьи, 6: 1—6), «и им, и их верблю-
дам было несть числа» (Судьи, 6: 5). По мнению Досталя (Dostal, 1959: 22), 
их вторжение было связано с извечными проблемами кочевников: стрем-
лением расширить пастбищную территорию для увеличившихся стад, по-
требностью в земледельческих продуктах, торговле с оседлыми общест-
вами и т. д. 

Что касается лошади, то сведения о ее наличии в культурных облас-
тях Ближнего Востока имеются уже для начала II тыс. до н. э., а может 
быть даже еще более раннего времени (Salonen, 1955: 17—18; Zeuner, 
1963: 317; Moorey, 1970), но долгое время она оставалась редким и доро-
гим животным. Вопрос о роли индоевропейских племен в ее распро-
странении все еще является дискуссионным (ср. Kammenhuber, 1968; Dia-
konoff, 1972; Mayrhofer, 1974). Для меня, однако, важно сейчас 
подчеркнуть другое обстоятельство. Во-первых, во II тыс. до н. э. лошадь 
в качестве верхового животного почти не использовалась. Второе тысяче-
летие до н. э. — время наибольшего распространения боевых колесниц. 

Лишь последние ассирийские цари спешно пытались создать 
боеспособную кавалерию, но без особого успеха (Yadin, 1963: 286 — 287; 
Хазанов, 1971: 56). Во-вторых, на рассматриваемых территориях во II тыс. 
до н. э., да и позднее, лошадей, которых разводили преимущественно в 
горных районах (Jankowska, 1969: 266—167), больше использовали не 
подвижные скотоводы, а оседло- 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 195 

 

земледельческие государства и преимущественно в военных целях. Счи-
тается, что в Аравии лошадь появилась чуть ли не в начале нашей эры 
(Hitti, 1956: 20—21). Страбон специально отмечал, что лошадей в Аравии 
нет, и их работу выполняют верблюды (Strabo, XVI, 4, 2; XVI, 4, 26). 

Когда в Аравии кочевое скотоводство окончательно приняло тот вид, 
который стал определяющим для номадизма ближневосточного типа? 
Досталь (Dostal, 1959: 20 ff.; ср. Bulliet, 1975: 87 ff., ИЗ ff.) полагает, что 
в 
конце I тыс. до н. э. в Северной Аравии было изобретено новое верблюжье 
седло с лукой, помещавшейся на горбу животного и оставлявшей всаднику 
свободными руки. В результате значительно повысилась боеспособность 
верблюжьей кавалерии, ставшей грозной военной силой. Именно с этого 
времени, по его мнению, можно говорить о настоящих аравийских бедуи-
нах. Хеннингер (Henninger, 1969: 37) начинает «die voll beduinische Period» 
[полный бедуинский период] с III в. н. э. Кун (Coon, 1959: 872) датирует 
его еще позднее — временем между Христом и Мухаммедом. Приведен-
ные материалы не позволяют полностью согласиться с Каскелем (Caskel, 
1954: 36— 46), связывающим бедуинизацию Аравии с гибелью оседлых 
государств и упадком караванной торговли в Аравии в результате общего 
кризиса античного мира, что, по его мнению, побудило часть оседлого на-
селения перейти к кочеванию. Однако не исключено, что число кочевников 
в конце античного — начале средневекового периода, действительно, мог-
ло пополниться за счет оседлых жителей. 

В целом можно сделать вывод что рассматриваемый тип номадизма, 
несмотря на длительную предысторию, окончательно сформировался не 
менее чем на тысячу лет позднее евразийского степного, хотя и без сколь-
ко-нибудь существенного воздействия последнего. В отношении генезиса 
между ними существует еще одно важное различие. В то время как евра-
зийский степной тип кочевого скотоводства уже в древности, в I тыс. до н. 
э., в основном занял почти всю отведенную для него экологией зону (Ха-
занов, 1975), территориальное оформление ближневосточного типа завер- 



196 Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 



шилось только в средние века, после целого ряда войн, завоеваний, ми-
граций и связанных с ними последствий. Однако в предпосылках форми-
рования обоих типов можно заметить известный параллелизм. И в евра-
зийских степях, и на Ближнем Востоке ведущая линия становления коче-
вого скотоводства шла от смешанной экономики через экстенсивное пас-
тушеское и/или полукочевое скотоводство. В обоих регионах наиболее 
ранние формы экстенсивного скотоводства основывались в первую оче-
редь на разведении мелкого рогатого скота. В обоих из них всестороннее, 
как пищевое, так и транспортно-верховое освоение лошади и верблюда, 
имеющих аналогичные функции в экономике, заняло продолжительное 
время. В обоих регионах непосредственный переход к кочевому скотовод-
ству в его традиционных хозяйственных формах, по крайней мере в отно-
шении видового состава стада и способов его использования, вероятно, 
был связан с определенными изменениями или колебаниями климата. На-
конец, в обоих регионах кочевники с самого начала были связаны сложной 
системой мирных и немирных отношений с оседлыми государствами. 

Средний Восток (Малая Азия, Иран, Афганистан). Происхожде-
ние кочевого скотоводства в Малой Азии, Иране и Афганистане резко 
отличается от его происхождения на Ближнем Востоке. На территории 
последнего номадизм возник самостоятельно, при решающей роли ара-
вийского центра. На рассматриваемых территориях он не столько возник, 
сколько распространился в результате внешних импульсов и особенно 
прямых миграций, а также под воздействием причин социаль-
но-политического порядка. Поэтому данный регион является промежу-
точным между евразийским степным и ближневосточным с точки зрения 
не только хозяйственно-культурных форм номадизма, но и его происхо-
ждения. 

Пастушеское и даже, возможно, полукочевое скотоводство, особен-
но в их яйлажных вариантах, появились здесь очень рано, в горных рай-
онах Ирана и на Армянском нагорье не позднее III тыс. до н. э. Но мы не 
располагаем фактами, подтверждающими мнение тех ученых, которые 
думают, что и настоящие номады появились здесь чуть ли не с III тыс. до 
н. э. (см., например, Spooner, 1972: 126; Spooner, 1973: 37). Очевидно, ко-
чевниками не были ни кутии, 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 197 

 

ни касситы, сыгравшие важную роль в истории Месопотамии. Немного-
численные письменные источники, упоминающие подвижных скотоводов 
на рассматриваемых территориях, даже в I тыс. до н. э. — середине I тыс. 
н. э., рисуют картину, весьма сильно отличающуюся от средневековья. 

В Малой Азии настоящих кочевников в древности вообще не было, 
хотя и существовали группы скотоводов, практиковавших трансхъюманс 
(de Planhol, 1959: 526; cle Planhol, 1969: 71—72). В Иране, согласно Геро-
доту, четыре из шести персидских племен были кочевыми (Herodotus, 
I.125). Однако никаких подробностей о них отец истории не сообщает. Из 
других источников создается впечатление, что в древности настоящих ко-
чевников (например, верблюдоводов в Фарсе, о которых упоминает Стра-
бон (Strabo, XV, 3, 1), было меньше, чем экстенсивных скотоводов. По-
следние были прежде всего горцами, доставлявшими много хлопот вла-
стям, особенно греческим; недаром их нередко именовали «бродягами» и 
«разбойниками» (см., например, Polybius, V, 44; Strabo, XI, 12, 4; XI, 13, 3; 
Arrian, Anabasis, III, 24, 2—3). Марды, кадусии, коссии, уксии, эламены, 
паратакены и другие вели образ жизни, в некоторых отношениях напоми-
нающий образ жизни позднейших полукочевников курдов и луров и, от-
части, даже бахтиаров. Их скотоводство было в основном яйлажного типа 
и дополнялось земледелием в качестве второстепенного занятия (Briant, 
1976; Briant, 1977). Это засвидетельствовано, например, для коссиев, па-
ратакенов, киртиев и эламенов (Strabo, XV, 3, 1; XVI, 1.18; Diodorus, XVII, 
HI, 4; Arrian Anabasis, VII, 15, 2). 

Арриан сообщает про уксиев, что «земли они не обрабатывают; в 
большинстве своем это пастухи», однако тут же отмечает, что уксии жи-
вут в деревнях (Arrian, Anabasis, III, 17, 3—6). По описанию Курция Руфа, 
марды — по Геродоту одно из кочевых персидских племен, — рыли пе-
щеры в горах и прятались в них со своими женами и детьми5 (Curtius Ru-
fus, V, 6, 17—18). Но Курций 

 

5 Любопытно, что использование пещер в качестве зимних убежищ для скота со-
хранилось до нашего времени у полукочевников курдов и луров (de Planhol, 1966a: 
296; 
Coon, 1976: 215; Hole, 1978: 152). 



198 Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 

 

Руф стремился подчеркнуть их дикость. По Диодору (FGH, 90, F66) и 
Страбону (XV, 3, 1), часть мардов практиковала земледелие. Наряду с 
мелким рогатым скотом заметную роль в составе их стада играл крупный; 
зато верховых животных — лошадей и особенно верблюдов, было мало. 
Горные племена в источниках обычно выступают как пешие стрелки из 
лука (Strabo, XVI, 1, 18; Xenophon, Anabasis, IV, 3, 28—33), и только про 
кадусиев сообщается, что у них была конница (Plutarch, De Alexandri 
fortuna, I. 329b). Дань, наложенная Александром на уксиев, состояла из 100 
лошадей, 500 транспортных животных (волов?) и 30000 овец (Arrian, Ana-
basis, III, 17, 6). 

Настоящие кочевники степного типа появлялись в Малой Азии, Иране 
и Афганистане извне — из евразийских степей. Однако киммерийцы, 
скифы, парны, саки, кушаны, аланы, хиониты, эфталиты и другие не ока-
зали существенного воздействия на формы местного скотоводства, потому 
что если они оставались на новых территориях, то нередко оседали, как, 
например, саки в Сеистане. Положение изменилось в средние века, когда 
вторжения больших масс кочевников из Аравии и евразийских степей и 
связанные с ними социально-политические потрясения, в частности упадок 
власти земледельческо-городских обществ и рост влияния различных ко-
чевых объединений, привели к значительному численному и территори-
альному распространению номадизма в этом регионе. 

Де Планоль (De Planhol, 1969: 73) пишет про «средневековую бедуи-
низацию» Анатолии и Ирана. С этим можно согласиться лишь в том слу-
чае, если подразумевать под бедуинами любых чистых номадов, что едва 
ли целесообразно. Поэтому лучше писать о средневековой номадизации 
Малой Азии, Ирана, а также Афганистана, причем арабские бедуины сыг-
рали в этом процессе менее значительную роль, чем тюрки и монголы ев-
разийских степей (Петрушевский, 1960: 41 сл.). Эта номадизация проис-
ходила различным образом. Прежде всего — путем переселения кочевни-
ков в рассматриваемый регион и освоения его для кочевых форм ското-
водства, нередко сопровождавшемся вытеснением оседлого и полуоседло-
го населения из районов, облюбованных номадами. Марко Поло (гл. 
XXXV), описывая путь между Керманом и 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 199 

 

Хурмузом, заметил: «В старину были там поселки, а теперь их нет, и на-
род, что живет там, скот пасет» (Marco Polo, 1975: 91). Белуджи во время 
своих миграций в средние века нередко разрушали земледельческую 
культуру местного населения (Никулин, 1953: 23). 

Номады стремились сохранить свое хозяйство в привычных для них 
формах, но это не всегда позволяли законы экологии. Бедуины не смогли 
проникнуть на анатолийское плато, по свидетельству аль-Джахиза, слиш-
ком холодного для дромедаров, а в Иране они ограничились занятием 
юго-западной провинции — Фарса (по Истахри, в X в. в Фарсе было около 
500 тысяч кибиток кочевников), с которой еще в древности граничили 
верблюдоводческие племена (Strabo, XV, 3, 1), и отчасти также Хузистана 
(de Planhol, 1969: 73; Cahen, 1975: 310). Большинство бедуинов, которым 
были отведены земли в Хорасане (ок. 672—3 г. там поселилось около 200 
тысяч арабов — Zarrinkub, 1975: 28), постепенно осело на земли и ирани-
зировалось. Но тюрки с их более привычными к холоду бактрианами, и 
тем более лошадьми, смогли обосноваться в Анатолии, особенно после 
сельджукского завоевания (de Planhol, 1966: 302). Примечательно, что 
огузских топонимов больше всего в Центральной Анатолии, равнины ко-
торой более удобные для кочевания. Только после того, как они были за-
селены, огузы двинулись дальше, через горные перевалы Западной Анато-
лии вышли к Эгейскому морю и лишь в XIII в., пройдя горы Ликии и Ки-
ликии, достигли долин Средиземноморья (Еремеев, 1971: 86). 

Однако в Анатолии, особенно Западной, где природные условия бла-
гоприятствовали земледелию, а политика центральных властей вне зави-
симости от их происхождения почти всегда поощряла седентаризацию, 
кочевое скотоводство получило значительно меньшее распространение, 
чем в более аридном Иране (de Planhol, 1959: 525—529). Кочевники пере-
селялись в него на протяжении многих веков, но особенно большие массы 
их проникли в Иран в XI—XII вв. с сельджуками (в Северный Хорасан, 
Гурган, Дахистан, Азербайджан, Арран, некоторые районы Курдистана и 
Луристана — см. Lambton, 1953: 59; Bosworth, 1968: 79) и позднее — в XIII 
в. с монголами. Между XII и XIV вв. кочевники составляли приблизи-
тельно четверть насе- 



200 Глава II. Происхождение, кочевого скотоводства 

ления страны (Helfgott, 1977: 36). Кроме того, центральные власти часто 
производили их перегруппировки и расселения, способствуя дальнейшему 
распространению номадизма (см., например, Lambton, 

1953: 131). 

Привилегированное положение, в котором оказались кочевники в 
Иране, и ущерб, который они наносили земледельческому населению, 
приводили к номадизации отдельные группы местного полуоседлого и 
оседлого населения. Так, большая часть луров и бахтиаров образова-
лась из бывших земледельцев, практиковавших пастушеское скотоводство, 
но в средние века вынужденных забросить свои деревни (см. de Planhol, 
1966a: 292; Трубецкой, 1966: 175). В Южном Афганистане отдельные 
кочевые или полукочевые группы, возможно, существовали и до X в. Од-
нако только после огузского движения и особенно последующих вторже-
ний кочевников евразийских степей (достаточно вспомнить никударий-
скую орду, поселившуюся в Восточном Хорасане), смешавшихся с 
местным населением и оказывавших воздействие на его скотоводство, 
номадизм в Афганистане принял свои традиционные формы (Schumann, 
1962: 45—46). Одни кочевники теснили других. Так, сельджуки вытеснили 
белуджей из Хорасана и Кермана в Мекран и далее на восток (Пикулин, 
1953: 18; Frye, 1961: 47). Таким образом, цепной процесс номадизации, ко-
торый в евразийских степях происходил в I тыс. до н. э., на Среднем Вос-
токе был длительным и прерывистым и завершился на два тысячелетия 
позднее. Только во II тыс. н. э. кочевники здесь заняли всю под-
ходящую для них экологическую зону. 

Только в средние века окончательно сформировались все три ос-
новные разновидности номадизма и полуномадизма на Среднем Востоке. 
Первая, основанная на разведении овец и лошадей и перекочевках мери-
дионального типа в зоне степей и полупустынь (Горган, Муган, Хорасан), в 
наибольшей степени испытала воздействие номадизма евразийского степ-
ного типа. Еще в период завоевания Ирана монголы облюбовали в качестве 
своих зимников Муганс кую степь, потому что там был хороший корм для 
лошадей (Галстян, 1977:167,170—176). Вторая, связанная с использовани-
ем верблюдов и выращиванием финиковой пальмы (арабы Юго-Западного 
Ирана, 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 201 



племена Мекрана и Белуджистана), испытала воздействие номадизма 
ближневосточного типа. В племенах белуджей, особенно таких, как ринд, 
имеются арабские элементы, вошедшие в их состав во время захвата бе-
луджами мекранского побережья (Пикулин, 1959: 17). Белуджистан уже в 
X в. славился своими верблюдами, которых даже вывозили в Хорасан и 
Фарс (Бартольд, 1971: 92). Третья разновидность — горная (луры, бах-
тиары, кашкайцы, курды и другие), в наибольшей степени основанная на 
разведении мелкого рогатого скота, во многом сохранила старые местные 
черты (de Planhol, 1966a: 298), хотя в древности крупный рогатый скот у 
них был распространен больше, чем в новое время. 

В целом кочевники евразийских степей оказали большее влияние на 
номадизм Ирана и Афганистана, чем бедуины Аравии. Не случайно мно-
гие скотоводческие термины в персидском языке заимствованы из тюрк-
ских. Очевидно, это влияние определялось как экологией, так и историей. 
Однако именно в средние века дромедар на Среднем Востоке стал преоб-
ладать над бактрианом, в то время как в I тыс. до н. э. двугорбый верблюд 
был известен почти во всем Иране (Bulliet, 1975: 157). 

Африка. Хотя кочевое скотоводство в Африке относится к различ-
ным типам, генезис их во многом взаимосвязан. Поэтому целесообразно 
рассмотреть его в одном разделе. Сейчас очевидно, что внутриконтинен-
тальные истоки скотоводства находятся в Египте и Северной Африке. Не 
совсем ясно, правда, в какой мере они связаны с местным развитием, а в 
какой — с импульсами или даже миграциями из Азии (ср. Mauny, 1967: 
583—599; Clark, 1970: 197). Однако в Египте в древности скотоводство 
всегда оставалось лишь придатком к земледелию. Центр развития экстен-
сивных форм скотоводства в Северной Африке находился в Сахаре. 

Не исключено, что домашние животные появились в Северной Аф-
рике довольно рано — уже в VII тыс. до н. э. (Higgs, 1967; 167), а в V—IV 
тыс. до н. э. обитатели Сахары и даже Сахель (Smith, 1978: 94) были ско-
товодами, разводившими помимо овец и коз длиннорогую и короткорогую 
породы крупного рогатого скота (Clark, 1970:198: Clark, 1972: 132; Lhote, 
1976: 67). Знаменитые 



202 Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 

 

сахарские наскальные изображения привели к широкому распространению 
мнения о том, что уже в неолите в Сахаре обитали чистые номады — ко-
ровопасы. Это кажется мне сомнительным. Нет никакой уверенности в 
том, что эти изображения дают правильное представление о видовом со-
ставе стада; тем более не могут они служить и доказательством отсутствия 
земледелия. Ряд археологических данных не противоречит такой возмож-
ности (Clark, 1967: 605; Hugot, 1968: 488). 

Правда, возможно, что уже в это время скотоводы Сахары, тем более 
отдельные группы их, были весьма подвижными. Однако отсутствие таких 
верховых животных, как верблюд и лошадь, ограничивало их подвиж-
ность. Время появления осла в Северной Африке точно не установлено 
(Nicolaisen, 1963: 100, 484). К тому же и он был характерен скорее для по-
лукочевников, чем для настоящих номадов. 

Следующий этап связан с аридизацией Сахары, по-видимому, уси-
лившейся в середине — второй половине III тыс. до н. э. (Lamb, 1966: 6). С 
I тыс. до н. э. природные условия ее если и отличались от современных, то 
не намного (Butzer and Twidale, 1966: 135— 37; Butzer, 1966: 78; Shaw, 
1971: 59; Kellogg and Schreider, 1977: 147). Усыхание Сахары вызвало от-
лив населения к Югу и Востоку. Оставшееся — вынуждено было приспо-
сабливаться к изменившимся условиям, что означало дальнейшее увели-
чение роли скотоводства в хозяйстве и степени его подвижности. 

Можно ли предполагать, что в III—II тыс. до н. э. в Сахаре уже оби-
тали настоящие кочевники? Для уверенного ответа на этот вопрос данных 
слишком мало. Возможно, уже были группы, полностью порвавшие с зем-
леделием, но едва ли можно говорить о сложении в это время чисто ко-
чевнических обществ. Согласно традиционному мнению, лошадь появи-
лась в Египте около 1700 г. до н. э. и оттуда вскорости проникла в другие 
страны Северной Африки (Hancar, 1955: 483 — 484). Возможно, эту дату 
придется удревнить на несколько веков (Emery, 1960: 8—9). Но как и всю-
ду, II тыс. до н. э. в истории лошади — время не всадничества, а боевых 
колесниц, в Северной Африке связанных со все еще загадочными гарра-
мантами. Вcадничествo в Северной Африке полностью вытеснило исполь-
зование 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 203 

 

колесниц только в середине III в. до н. э. (von Wissmann, 1959: 889). По-
следний раз ливийские боевые колесницы упоминаются в 307 г. до н. э. 
(Diodorus, XX, 64, 3), а ливийская конница первый раз — в 261 г. до н. э. 
(Polybius, I, 19, 2—4). Из-за специфики природных условий лошадь в ос-
воении Сахары номадами сыграла значительно меньшую роль, чем позд-
нее верблюд (Briggs, 1960: 21; Nicolaisen, 1963: 112—113). Как бы то ни 
было, уже в III —II тыс. до н. э. скотоводство в Северной Африке сущест-
венно отличалось от позднейшего восточноафриканского, так как крупный 
рогатый скот не занимал в нем ведущего места. 

Возникновение подлинного кочевого скотоводства в Северной Аф-
рике пока осмотрительнее всего датировать началом I тыс. до н. э. В это 
время африканские кочевники впервые попадают в поле зрения древне-
греческих авторов, которые прямо называют часть ливийских племен но-
мадами. Судя по данным Гекатея (Hecataeus, FGH, F335) и Геродота (He-
rodotus, IV, 186, 187, 191), в восточной части Северной Африки, от дельты 
Нила до Сиртики, жили кочевники, а в западной — земледельцы. Первых 
греки называли креофагами, т. е. мясоедами, и галактофагами, т. е. мле-
ко-едами, вторых — ситофагами, т. е. поедателями хлеба. 

И все же только внедрение верблюда в скотоводческое хозяйство 
придало номадизму в Северной Африке его законченную форму. На это 
потребовалось довольно много времени. Считается, что верблюд появился 
в Египте в VI—V в. до н. э. или несколько раньше — в период ассирий-
ского завоевания (Hitti, 1956: 22; Nicolaisen, 1963: 314; Coon, 1976: 25), а в 
остальных странах Северной Африки еще позднее. Хитти, например, свя-
зывает это событие только с мусульманским вторжением VI в. до н. э. Но, 
как уже отмечалось, судя по Библии и некоторым археологическим дан-
ным, верблюды в Египте могли появиться уже в эпоху патриархов. Дроме-
дары в Северной Африке, кажется, впервые упоминаются Юлием Цезарем 
в связи с битвой при Тапсе. Некоторые специалисты датируют их распро-
странение в ней первыми веками н. э. (Capot-Rey, 1953: 85; Nicolaisen, 
1963: 314). Но к приходу римлян в Северную Африку там, очевидно, уже 
знали верблюдов, проникших из Египта и Сахары (Demougeot, 1960: 
241—247). 



204 Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 

Вероятно, какой-то сравнительно короткий период времени, насчи-
тывающий максимум несколько веков, верблюд в Северной Африке сосу-
ществовал с лошадью (Monod, 1932: 96, 99; Mauny, 1954: 14). Но будущее 
было за верблюдом. По мнению Жюльена (Julien, 1956: 160; ср. Levtzion, 
1971: 120—121), уже в первых веках н. э. в Северной Африке вместо 
прежних овцеводческих племен происходит формирование верблюдовод-
ческих, которые, испытывая давление со стороны римлян, проникают в 
Сахару. 

Уже с этого времени можно говорить о принципиальном единстве 
североафриканского, особенно сахарского, и аравийского кочевого ското-
водства. В средние века они сблизились еще больше. В V или VI в. н. э. 
сахарские кочевники-верблюдоводы ворвались в зону, которую римляне 
до этого рассматривали не просто как свою территорию, но и как области 
земледельческой цивилизации (Capot-Rey, 1953: 186—187). Арабское за-
воевание Северной Африки в VII в. прибавило к этому мало нового. Зато 
последующее появление в ней бедуинских племен, особенно хилалианское 
движение XI в. и вызванные им последствия (de Planhol, 1968: 140 ff.), 
знаменовали собой завершение длительного процесса. 

Распространение скотоводства и производящего хозяйства вообще в 
других регионах Африки, как теперь выясняется, происходило значи-
тельно раньше, чем предполагали еще совсем недавно. Однако и в них 
становление кочевого скотоводства было очень длительным процессом. 
До сих пор нет достаточного количества данных, чтобы с уверенностью 
судить о времени и условиях появления скотоводства в Нубии. Сейчас 
полагают, что скотоводство и земледелие появились в ней в V—IV тыс. до 
н. э. в результате египетского влияния (Trigger, 1976: 31—35; Krzyzaniak, 
1976: 762). Это не исключает возможности того, что производящее хозяй-
ство в Нубии позднее испытывало и другие внешние воздействия, свя-
занные с оттоком населения из усыхающей Сахары (Arkell, 1961: 46—52: 
Clark, 1967: 613; Clark, 1970: 206), и со стороны Аравийского полуострова. 
Вполне возможно, что скотоводство стало основным занятием населения 
Северной Нубии уже в IV—III тыс. до н. э. (Arkell, 1961: 32, 48—53). В 
египетских надписях времени VI династии упоминаются скотоводческие 
племена, которых иногда считают прямыми 



Глава II. Происхождение коневого скотоводства 205 

 

предками античных блеммиев и современных беджа (Paul, 1954: 21, 27 ff.). 
Но, как уже не раз, мне хотелось бы подчеркнуть, что нет достаточных 
оснований рассматривать этих древнейших скотоводов как настоящих ко-
чевников. 

Лошадь появилась в Нубии в конце эпохи Среднего царства (Emery, 
1960: 8—9), но, по-видимому, не как верховое животное, и не играя боль-
шой роли в скотоводческом хозяйстве. О кочевом скотоводстве на терри-
тории современного государства Судан с уверенностью можно говорить 
только начиная с I тыс. до н.э., когда Страбон, рассказывая об «эфиопских 
племенах», пишет, что часть из них кочевала. «Эфиопы ведут по большей 
части кочевой образ жизни и отличаются бедностью вследствие скудной 
почвы, неумеренного климата и удаленности от нас (Strabo, XVII, 1, 3; см. 
также XVII. 2. 1; ср. Diodorus, III, 8). 

Однако верблюд появился в Нубии лишь в конце I тыс. до н. э. (Ar-
kell, 1961: 163). И только после этого можно говорить о появлении от-
дельных черт ближневосточного номадизма в Судане. В то же время 
можно предположить, что в его скотоводстве уже в древности имелись 
черты, характерные для более позднего номадизма восточноафриканского 
типа. Диодор Сицилийский писал об ихорфагах (поедателях крови), что 
«они живут, потребляя молоко, кипяченное с кровью» (Diodorus, III, 15). 
Таким образом, уже в древности Судан был той маргинальной областью, в 
которой различные типы номадизма граничили и взаимно влияли друг на 
друга. В средние века такое положение получило дальнейшее развитие. 
Очевидно, объяснить его одной лишь экологической спецификой невоз-
можно. По крайней мере частично оно связано также с чисто историче-
скими причинами: внешними импульсами, миграциями и т. п. 

Не менее, если не более сложными, были генезис кочевого ското-
водства и его последующая история на территории Африканского Рога. 
Кларк (Clark, 1967: 613, 615; 1972: 137) предполагает, что домашние жи-
вотные и растения появились на территории современных Эфиопии и 
Сомали из долины Нила по крайней мере во II, а вероятно, даже в III тыс. 
до н. э. Вероятно, производящая экономика Рога изменялась от ком-
плексного земледельческо- 



206 Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 

 

скотоводческого или скотоводческо-земледельческого хозяйства к посте-
пенному увеличению удельного веса скотоводства, приобретавшего все 
более экстенсивный вид. Специфика этого процесса в основном определя-
лась тремя факторами: прогрессирующей аридизацией Рога (Clark, 1954: 
149—150; Lewis, 1955: 71), его нынешними природными условиями — из 
всей Восточной Африки только в Сомали по-настоящему аридный климат 
(Butzer, 1966: 80), и, наконец, его географической и исторической близо-
стью к Аравии. 

Археологических материалов, позволяющих проследить ранние эта-
пы развития скотоводства на территории Африканского Рога, пока явно 
недостаточно. Наскальные росписи только в ограниченной мере способны 
восполнить этот пробел. Наиболее ранние наскальные росписи в Эритрее, 
Хараре и Сомали посвящены пастушеским сценам. На них представлен 
длиннорогий и безгорбый крупный рогатый скот. Только значительно 
позднее, возможно в I тыс. до н. э., на изображениях появляются зебу, а 
еще позднее, в последние века до н. э. — первые века н. э., и верблюд. 
Кларк (Clark, 1967: 615; см. также Cole, 1963: 267—268; Clark, 1954: 315; 
Graziosi, 1964: 91—98,187—190) связывает их появление с мигрантами из 
Аравии. 

Вероятно, развитие кочевого скотоводства на Африканском Роге шло 
в направлении, сближающем его с аравийским подтипом номадизма и от-
деляющим от восточноафриканского типа. В китайских источниках IX в. о 
жителях Рога сообщается, что «они прокалывают вену одного из своих 
быков, смешивают кровь с молоком и пьют в сыром виде» (Free-
man-Genville, 1962: 8). Этот обычай сохранился до наших дней у галла и 
южных сомали. Но у чистых кочевников — северных сомали он отсутст-
вует (Lewis H. S., 1966: 30, п. 11). Ибн Батутта в XIV в. упоминает уже 
живущих на Роге кочевников, пасущих верблюдов и овец (Free-
man-Grenville, 1962: 27). 

Очевидно, те черты кочевого скотоводства на Африканском Роге, 
которые позволяют относить его к ближневосточному типу, окончательно 
сформировались лишь во 11 тыс. до н. э., в процессе расселения сомали 
(Lewis, 1955: 45 — 46; Lewis, 1960; Lewis, 1961: 24—25; ср. Lewis H. S., 
1966). Разнообразное влияние Аравии на 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 207 

 

формирование конкретных особенностей кочевого скотоводства на Афри-
канском Роге, могло включать в себя и идеологический аспект — распро-
странение ислама. 

Как теперь выясняется, формирование восточноафриканского типа 
кочевого скотоводства также было значительно более длительным, чем 
можно было предположить еще недавно. Судя по последним данным, про-
изводящее хозяйство начало распространяться из Нубии на юг и 
юго-восток уже во второй половине II—I тыс. до н. э. В I тыс. до н. э. в 
Кении и Долине Рифт уже жили скотоводы, возделывавшие также в огра-
ниченном размере просо (Clark, 1967: 615, 617; Clark, 1970: 208; Seddon, 
1968: 491; Sutton, 1971: 144; Jacobs, 1975: 410; Phillipson, 1976:66; Oliver, 
1977: 653),a к началу н. э. производящее хозяйство проникло даже в Юж-
ную Африку (Juskeep, 1971: 249). Лингвистические данные также свиде-
тельствуют о том, что скотоводство было известно в южной части Вос-
точной Африки и некоторых областях Южной Африки до появления банту 
(Ehret, 1967). В Зимбабве скотоводство играло большую роль, но не было 
подлинно кочевым. Экономика в целом была смешанная, хотя, возможно 
были специализированные на скотоводстве группы (Garlake, 1978). Таким 
образом, миграции скотоводческих народов в Восточной Африке в конце I 
— начале II тыс. н. э. были не началом, а очередным этапом длительного 
процесса (Posnansky, 1967), продолжавшегося до XIX в. Маасаи появились 
в Восточной Африке лишь в XVII в. (Oliver, 1977: 654), и они тоже были не 
последними. 

Где-то на рубеже I —II тыс. н. э. на нагорьях Эфиопии или на более 
широких пространствах, включающих Южный Судан, путем скрещивания 
длиннорогого безгорбого скота с короткорогим горбатым зебу была выве-
дена новая порода — длиннорогий горбатый санга (sanga). Вместе с миг-
рирующими с севера скотоводами он проник в Центральную и Восточную 
Африку и стал там наиболее распространенной породой крупного рогатого 
скота (Posnansky, 1966: 

88 - 89). Однако завершение формирования номадизма восточно-
африканского типа происходило почти на наших глазах во второй полови-
не II тыс. н. э. 



208 Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 

 

Причины скотоводческих миграций в Восточную Африку в конце I — 
начале II тыс. н. э., как и более поздних, не вполне ясны. Оливер (Oliver, 
1961: 59) дает им обычное объяснение — увеличение поголовья скота и 
недостаток пастбищ. Возможно, для некоторых периодов надо учитывать 
и другой фактор — сухой климатический период (Jacobs, 1975: 411). Ув-
лажнение Восточной Африки и распространение лесов, по мнению Дейла 
(Dale, 1954, 26—28), началось только с XV в. Если так, то формирование 
номадизма восточноафриканского типа косвенно связано с климатиче-
скими изменениями. 

Северная Евразия. Я уже отмечал ошибочность мнения об оленевод-
стве как древнейшей форме скотоводства. Отдельны исследователи, прав-
да, до сих пор утверждают, что оленеводство на Крайнем Севере возникло 
самостоятельно, причем некоторые из них полагают, что это произошло в 
очень раннее время (Krader, 1970: 321; Вдовин, 1973: 242—245; Диков, 
1975: 52; Симченко. 1976: 77—78). Однако фактически это мнение остает-
ся неаргументированным сколько-нибудь серьезно. Поэтому я отдаю 
предпочтение предположению о том, что оленеводство возникло на Юге 
Сибири у народов, имевших навыки скотоводческого хозяйства (см., на-
пример, Василевич, 1969: 78—80; Вайнштейн, 1972: 88 сл.). 

Если на Большой Боярской писанице действительно изображены се-
верные олени, то одомашнивание их произошло не позднее I тыс. до н. э. 
Но по мнению Грязнова (1978: 224), расходящемуся с мнением таких из-
вестных зоологов, как Верещагин, Флеров и Цалкин, высоко поднятая на 
длинной шее голова — признак благородного оленя (Cewus elaphus, 
франц. cerf, нем. Hirsch), а не северного (франц. геппе, нем. Renntier). В 
китайских источниках встречаются упоминания о разведении оленей в 
Фусани в V в. н. э. (Бичурин, 1950а: 47). Об одомашнивании оленя в Сая-
нах думал еше Флор (Flor, 1930: 133), хотя он и возводил происхождение 
оленеводства к охоте. Очевидно, район Саян и Алтая, где оленеводство^ 
практикуется до сих пор и где в древности жили предки самодийских на-
родов, был если не единственным, то древнейшим центром оленеводства 
(Vainshtein, 1980: 120 ff.). Однако в это время оно не составляло основу их 
хозяйства. 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 209 

 

Только когда под давлением тюркоязычных народов самодиицы ста-
ли продвигаться на север, в тайгу, смешиваясь при этом с аборигенным 
населением, началось распространение практики разведения домашних 
оленей в западной и центральной частях таежной зоны. Считается, что это 
произошло на рубеже I—II тыс, н. э., когда олень остался у самодиицев 
единственным домашним животным, приспособленным к новой экологи-
ческой обстановке. Тем не менее в тайге крупнотабунное оленеводство 
практически невозможно. Поэтому самодийцы вынуждены были перейти к 
присваивающим формам хозяйства — охоте и рыболовству, а оленей ис-
пользовать, главным образом, как транспортных животных (Максимов, 
1929: 22 сл.; Василевич, Левин, 1951: 78—80; Хомич, 1966: 39; Вайнштейн, 
1972: 108—109). Однако не исключено, что распространение оленеводства 
в Северной Евразии началось значительно раньше. Симонсен (Simonsen, 
1967: 70) по ряду косвенных данных предполагает, что саами разводили 
домашних оленей уже в кьельмойский (Kjelmoy) период (200—600 гг. н. 
э.). Судя по археологическим данным, не исключено, что население Ниж-
него Приобья уже на рубеже эр практиковало охоту с оленем манщиком 
(Мошинская, 1953: 78 сл.). 

У самодиицев практику разведения домашних олене^ заимствовал ряд 
народов западной и центральной частей таежной и тундровой зон, а при 
посредстве тунгусов и народы тундровой зоны Северо-Восточной Сибири. 
Правда, до сих пор не ясно, появилось ли оленеводство у тунгусов само-
стоятельно, хотя и под влиянием коневодов тюрок, или в результате заим-
ствования у самодиицев (ср. Василевич, Левин, 1951: 84—86; Василевич, 
1969: 80; Вайштейн, 1972: 114—122). Как бы то ни было, но к XVI— XVII 
вв. его уже знали ненцы, коми-зыряне (ижемцы), ханты и манси, предки 
энцев и нганасан, кеты, юкагиры, коряки и чукчи. Однако у всех у них в 
это время оленеводство приобрело преимущественно транспортное на-
правление; господствовало же присваивающее охотничье-рыболовческое 
хозяйство, представленное различными вариантами (Василевич, Левин, 
1951: 82-84; Левин, 1958: 221—222; Историко-этнографический атлас 
Сибири, 1961: 24 сл.; Алексеенко, 1967: 69—70; Общественный строй у 
народов Северной Сибири, 



210 Глава II. Происхождение, кочевого скотоводства 

1970: 39; Хомич, 1976: 146; Шнирельман, 1974: 50—51; Крупник, 1976а: 
57—65). 

Таким образом, несмотря на знакомство с домашними жи-
вотными и разведение их в ограниченных количествах обитателями таеж-
ной и тундровой зон Евразии, они на протяжении многих веков продолжа-
ли вести в основном прежнее присваивающее хозяйство. 

Резкий перелом начался лишь с началом XVIII в. Описанию и объяс-
нению его посвящены интересные работы Крупника (1975, 1976; ср. Leeds, 
1965: 98), за которыми я в основном и следую. 

С начала XVIII в. почти по всей тундровой зоне наблюдается очень 
резкий рост поголовья домашних оленей и соответствующий переход от 
различных форм охотничье-рыболовческого хозяйства с вспомогательным 
транспортным мелкотабунным оленеводством к охоте на оленей и крупно-
табунному оленеводству и, наконец, на рубеже XVIII—XIX вв. — к ко-
чевому оленеводству. Весь этот переход совершился за какие-нибудь 
100—150 лет. Социальным фоном, притом, по-видимому, благоприятным, 
на котором происходили эти изменения, было укрепление русской власти 
на Крайнем Севере, связанное с установлением определенного правопо-
рядка, сокращением межэтнических столкновений, развитием обмена и 
торговли и т. д. (Leeds, 1965: 124—125). Возможно, у ненцев свою роль 
сыграло сокращение поголовья диких оленей в результате неумеренной 
охоты 

(Хомич, 1976: 75). Однако непосредственным толчком к переходу к 
кочевому оленеводству, очевидно, послужило похолодание во второй по-
ловине II тыс. н. э. (Willet, 1953: 55; Brooks, 1954:157; Lamb, 
1966:10; Cermak, 1971: 17), которое некоторые ученые даже называют 
Малым Ледниковым Периодом. 

Дело в том, что тундровый северный олень, в отличие от таежного, 
хорошо приспособлен к низким зимним температурам, но очень плохо — к 
даже весьма умеренным летним. Даже при температуре +10—15°С олени 
перестают пастись, быстро теряют в весе, слабеют. Поэтому похолодание 
создало благоприятную экологическую обстановку для развития крупно-
табунного кочевого оленеводства. Переход к новой системе хозяйства на 
первых порах привел к резкому увеличению численности населения. У 
ненцев и 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 211 

чукчей оно за 80—120 лет возросло в 4 раза с последующей стабилизаци-
ей. 

Если не считать саами, кочевое оленеводство в конце XIX — начале 
XX в. наибольшее распространение получило у некоторых групп ко-
ми-ижемцев, европейских и западносибирских ненцев, оленных чукчей и 
коряков, все вместе насчитывавших всего 10—12 тысяч (Крупник, 1976: 
58—59). В то же время, как отмечалось в главе I (с. 119), между Енисеем и 
Колымой в основном продолжали жить охотники, практиковавшие олене-
водство лишь в качестве второстепенной хозяйственной деятельности. 
Возникает вопрос, почему кочевое оленеводство не стало монопольным в 
благоприятной для него экологической зоне? Возможно, это отчасти свя-
зано с рядом географических и экологических обстоятельств, но в первую 
очередь — с поздним возникновением кочевого оленеводства, совпавшим 
по времени с усилением давления и влияния южных оседлых обществ. 
Показательно, что в конце XIX —начале XX в. продолжалось распростра-
нение крупнотабунного оленеводства у тундровых энцев, нганасан, се-
верных якутов (Попов, 1948: 55; Хомич, 1966: 51; Долгих, 1970: 133—134; 
Гурвич, 1977: 51). Хозяйственная перестройка Севера после революции 
прервала этот процесс. 

Время и обстоятельства появления оленеводства у саами пока с точ-
ностью не установлены. Одни исследователи отстаивают мнение о его са-
мостоятельном возникновении, другие — связывают его с каким-то вос-
точным влиянием (ср. Василевич, Левин, 1951: 81— 82; Nelleman,1961; 
Vorren.Manker, 1962: 13, 75; Simonsen, 1972: 190, 191; Вайнштейн, 1972: 
124—125). Однако переход к кочевому скотоводству у различных групп 
саами Скандинавии начался лишь в XVI—XVII вв. и продолжался даже в 
XIX в. Важным фактором в этом процессе было давление земледельческих 
обществ с юга, одним из последствий которого было сокращение поголо-
вья диких оленей (Vorren, Manker, 1962: 57—58, 76-77; Vorren, 1973: 
185-193). В то же время продукты оленеводства были важны для саами для 
торговли со скандинавскими народами (Simonsen, 1967: 76). Но, возмож-
но, климатические изменения также благоприятствовали хозяйственным 
сдвигам. 



212 Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 

 

Высокогорная Внутренняя Азия. В настоящее время имеется слиш-
ком мало данных для уверенного суждения о том, когда и как появилось 
кочевое скотоводство в этом регионе, а также о том, когда здесь сформи-
ровался особый тип номадизма, связанный с разведением яков. Были ли 
оба эти события одновременны или разновременны, мы с достоверностью 
не знаем. 

По мнению Херманса (Hermanns, 1949: 115, 118, 158, 275, 281), ти-
бетские номады, представители «einer alten, urtumlichen Hirtenkultur, die 
jetzt in Innerasien gesondert dasteht», [древнейшей пастушеской культуры, 
обособившейся во Внутренней Азии] появились в Тибете извне и привели 
с собой домашних овец и яков. В самом Тибете произошла лишь даль-
нейшая специализация кочевого скотоводства. Он полагает, что первым 
населением Тибета были кочевники, и лишь впоследствии часть из них 
перешла к земледелию. Концепция Херманса во многих своих частях ос-
нована не столько на фактах, сколько на теоретических воззрениях вен-
ской культурно-исторической школы, хотя автохтонное происхождение 
тибетского номадизма кажется действительно маловероятным. 

Тем не менее нет убедительных доказательств, что як был домести-
цирован во Внутренней Азии. Более правдоподобно предположение, что 
это произошло именно в Тибете, где до сих пор встречается дикий як, 
свободно скрещивающийся с домашним (Ekvall, 1968: 12). Единственное, 
что можно утверждать с уверенностью, то, что як был доместицирован не 
позднее I тыс. до н. э. Кости яка обнаружены в Пазырыкских курганах на 
Алтае, датируемых первой половиной I тыс. до н. э. (Руденко, 1953: 70, 
73). Первые сведения о нем в Европе, кажется, содержатся у античного 
автора III в. до н. э. Элиана, который дал ему название «Poepha-gus» — 
«поедающий злаки». 

Зато можно согласиться с Леттимором (Lattimore, 1967: 211 212), 
высказавшим мнение о том, что тибетский номадизм (я бы сказал — вы-
сокогорный внутреннеазиатский номадизм в целом) является вторичным. 
Очевидно он сложился из двух основных источников: местной смешан-
ной экономики, возможно, с некоторым скотоводческим уклоном, и но-
мадизма евразийского степного типа. Влияние последнего сказывалось не 
только в виде 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 213 

 

различных импульсов, но и прямых миграций. Время от времени степные 
кочевники искали убежища в горах Тибета, главным образом на севе-
ро-востоке, в Амдо и Северном Хаме (Kussmaul, 1962: 230 сл.; Roerich, 
1974: 238). К сожалению, мы не знаем в точности, как рано это началось, 
по-видимому, уже в I тыс. до н. э, 

Леттимор (Latiiraore.1967: 215) и Иквэлл (Ekvall, 1968: 11) предпола-
гают, что китайский термин иян (Ch'iang), обозначавший в I тыс. до н. э. 
прототибетские племена пограничья, означает «пастух». По их мнению, 
эти племена еще не были настоящими кочевниками высокогорья и еще не 
одомашнили яков, хотя и разводили овец и крупный рогатый скот. Однако 
М. В. Крюков любезно сообщил мне, что обозначение барана в соответст-
вующем иероглифе в принципе может восходить и к тотему. В то же время 
в китайских источниках имеются указания на то, что цян уже знали ло-
шадь. Очевидно, часть цянов практиковала скотоводство степного типа до 
того, как она была вытеснена в глубь Тибетского нагорья. Но нагорье к 
моменту прихода цянов было уже заселено (Кычанов, Савицкий, 1975: 
22—23). Поэтому доместикацию яка не обязательно связывать именно с 
последними. 

Время появления киргизов на Памире и распространения у них яко-
водства также не вполне ясно. Ясно лишь, что это произошло в средние 
века (Маанаев, 1963: 9—11). Бабур в своих мемуарах писал, что в горах 
между Шерганой и Кашгаром кочует племя чограк, которое вместо быков 
разводит кутасов (яков) (Захир ад-Дин Бабур, 1958: 44). Вероятно, предки 
киргизов заимствовали яков у тибетцев. В тибетских документах содер-
жатся упоминания о киргизских племенах в притибетских районах в VIII 
— начале IX в. В средние века ареал расселения киргизских племен был 
шире, чем теперь. Он захватывал районы, прилегающие к Тибету и Каш-
миру, включал горные районы, прилегающие к Хотану. И теперь еще в го-
рах Куэнь-Лунь, на сравнительно небольшом расстоянии от Тибета, рассе-
лены мелкие группы киргизов (Абрамзон, 1971: 57). Наконец, можно при-
вести мнение зоолога. «Расселение яка в Северной Киргизии, то есть в го-
рах Тянь-Шаня, несомненно шло с юга на север. Это заставляет думать, 
что тянь-шаньский домашний як скорее всего происходит 



214 Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 

 

из Тибета, а не из Монголии, тем более, что и южнее Киргизии, в Кашгар-
ских горах и на Кокшаалтау, живут киргизы, занимающиеся разведением 
этого животного. Такого же, вероятно, происхождения и яки, разводимые 
киргизами на Алтае и на Памире... По морфологическим признакам ал-
тайские яки также ничем не отличаются от тянь-шаньских, а те и Другие в 
свою очередь, ближе к тибетскому яку, чем к монгольскому» (Аус, 1930: 
153). 

Противоречивый характер номадизма проявляется во всех его аспек-
тах, в том числе и в его происхождении. В главе I, рассматривая различные 
типы кочевого скотоводства, статично, в их уже сформировавшемся виде, я 
определил их как результат специализации и адаптации к определенному 
природному окружению, с ограниченными возможностями инноваций. 
Теперь, после рассмотрения его генезиса, это определение нуждается в оп-
ределенных оговорках и пояснениях. Адаптационная пассивность кочевого 
скотоводства является относительной. Инновации происходили (например, 
распространение верблюдов в средние века и вытеснение бактрианов дро-
медарами и их гибридами), хотя и были сравнительно небольшими и от-
части вызывались нехозяйственными причинами (см. главу IV). Изменения 
уже сформировавшихся типов кочевого скотоводства в направлении даль-
нейшей адаптивной специализации, приспособлении к окружающей среде 
можно охарактеризовать как инволюцию, используя этот термин в том 
смысле, в котором его употребляет Сервис (Service, 1971: 97). 

Кроме того, истории возникновения кочевого скотоводства в большей 
степени, чем истории его функционирования, присущи элементы активной 
адаптации к меняющимся природно-климатическим условиям обитания. 
Эта история включает в себя три основных момента: хозяйствен-
но-технологические предпосылки, триггер — конкретный побудительный 
стимул перехода к номадизму, и социально-политический фон. 

Под хозяйственно-технологическими предпосылками я понимаю та-
кие изменения скотоводческого хозяйства, которые делают его потенци-
ально способным и готовым к переходу к кочевому скотоводству. В за-
висимости от конкретных обстоятельств эти 



Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 215 

 

предпосылки могли реализоваться, а могли и нет. Никакого детерминизма 
в возникновении кочевого скотоводства не было. Там, где оно все же воз-
никало, причем по внутренним причинам, это не было результатом ка-
кой-либо закономерности (например, в развитии производящего хозяйства 
или связанной с повышением эффективности производства за счет спе-
циализации). Напротив, окончательный разрыв с другими видами произ-
водящего хозяйства, очевидно, был вынужденным. Инволюция, скорее, 
явилась следствием, а не причиной возникновения кочевого скотоводства. 
Именно поэтому я и считаю, что для возникновения кочевого скотоводства 
был необходим конкретный побудительный стимул. По-видимому, в 
большинстве случаев он был связан с климатическими сдвигами. 

Таким образом, в противоположность Леттимору и его последовате-
лям я считаю, что номадизм в первую очередь возник в результате адапта-
ции к природному, а не к культурному (социальному) окружению. Тем не 
менее последнее могло облегчить его роды, если было благоприятным, т. е. 
представляло возможности преодоления присущих номадизму экономиче-
ских и социальных (о них см. главу III) трудностей. 

Однако это лишь один из путей возникновения номадизма, который в 
основном может считаться недиффузионным. Таким путем, по-видимому, 
формировались евразийский степной, ближневосточный и северный евра-
зийский типы номадизма, возникшие независимо друг от друга. Разумеет-
ся, под независимостью подразумевается лишь сам переход к кочевому 
скотоводству, не исключающий возможности заимствования домашних 
животных и соответствующих технологических навыков (т. е. того, что я 
включаю в хозяйственно-технологические предпосылки номадизма). 

Второй путь возникновения номадизма можно охарактеризовать как 
преимущественно диффузионный, хотя и его история достаточно сложна и 
многогранна. Она включает в себя следующие основные моменты: перво-
начальный переход к номадизму в локально-ограниченных центрах в дру-
гих экологических регионах; его дальнейшее распространение в благопри-
ятных экологических зонах (в том числе за счет вытеснения других родов и 
видов хозяйства); цепной процесс распространения номадизма, вызванный 



216 Глава II. Происхождение кочевого скотоводства 

 

военным превосходством его носителей или иными причинами; способ-
ность кочевого скотоводства к трансформации в новых экологических зо-
нах с соответствующей сменой видового состава стада, но сохранением 
прежней направленности хозяйства. Таким образом, диффузионный путь 
возникновения кочевого скотоводства не исключает самостоятельной 
адаптивной специализации. Но при нем она является не основной, а вто-
ричной. 

Средневосточный и высокогорный внутреннеазиатский типы нома-
дизма в основном можно считать диффузионными. Вопрос о номадизме 
восточноафриканского типа менее ясен. Надо к тому же отметить, что и 
там, где номадизм возник самостоятельно, он сперва появился в отдель-
ных локальных центрах и лишь затем распространился по всему соответ-
ствующему региону. Таким образом, на практике оба выделенные пути 
происхождения кочевого скотоводства имеют некоторые общие черты. 

В заключение я хочу обратить внимание на один биологический ас-
пект проблемы. Наибольшими способностями к лабильности, трансфор-
мации и хозяйственной «экспансии» обладали мультиспециализированные 
типы кочевого скотоводства, в составе стада которых ведущую роль зани-
мали животные с высокой морфологической пластичностью. Напротив, 
моноспециализированные типы, или типы, в составе стада которых веду-
щее положение занимали специализированные виды животных (олень, як, 
наконец, лама, если иметь в виду не только кочевое скотоводство), в ос-
новном остались эндемичными. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



 

 

 

Глава III 

Социальные предпосылки взаимоотношений 

номадов с внешним миром 

Аборигенная модель (native model), научная модель и ре-
альная действительность 

Вопрос о том, насколько совпадает аборигенная (folk) модель со-
циальной организации с реальной действительностью, каковы ее функ-
ции и т. д., не нов в антропологии, и не только в ней одной1. Его прак-
тическое значение очевидно. Факт несовпадения стереотипов общест-
венного сознания, т. е. тех представлений, которые общество имеет о 
самом себе, и его повседневной практической жизнедеятельности, la 
societe pensee и la societe te vecu [общество мыслящее и общество суще-
ствующее], если пользоваться языком Леви-Стросса, известен доста-
точно хорошо. В то же время для любого исследователя социаль-
но-политической организации кочевников важно установить их под-
линные характер и структуру. 

По мнению Спунера (Spooner, 1973: 25, 26), «основная функция 
аборигенной модели социальной организации — позволить членам об-
щества предсказывать их повседневные взаимоотношения друг с дру-
гом через посредство стабильных социальных групп, стабильных иден-
тичностей, статусов и ролей». Подобное мнение имеет определенные 
основания. Надо лишь иметь в виду, что у кочевников аборигенную 
модель нельзя представлять как жесткий структурный каркас для фик-
сации малоизменяющейся реальности. Сам каркас — подвижен, и в со-
ответствии со спецификой конкретной действительности приспособлен 
не только для статичного функционирования социальных форм, но и 
для их трансформаций 

 

 

 

1 См., например, многолетнюю дискуссию о трехсословном характере индоев-
ропейского общества в связи с трудами Дюмезиля. 





218 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

и изменений. Не случайно сами кочевники явно осознают структурные 
принципы своих моделей, но и в то же время нередко весьма смутно 
представляют их границы и отдельные детали. 

Наконец, необходимо считаться еще с одним обстоятельством. Абори-
генная модель является составной частью идеологии данного общества 
и поэтому не только отражает существующие в нем экономические, со-
циальные и политические отношения, но и воздействует на них. Она 
включает в себя социализацию, легитимизацию, нормативность, селек-
цию и ряд других аспектов. При этом отражение не может быть полно-
стью адекватным (общество не может полностью объяснить самое себя), 
а воздействие — абсолютно стихийным. В идеологии любого неэгали-
тарного общества имеются аспекты, отражающие частные интересы оп-
ределенных групп, слоев и классов — возьмем для примера хотя бы ле-
гитимизацию власти, о которой сейчас много пишут антропологи, инте-
ресующиеся происхождением классов и государства. 

Главными особенностями аборигенной модели у многих (но далеко не у 
всех) номадов являются представления об обществе как разросшейся 
семье или минимальном линидже, принципе происхождения и генеало-
гии. Точнее, таковы некоторые обобщенные особенности многих або-
ригенных моделей, своего рода модель моделей, их инвариант. На са-
мом деле каждое общество обладает своей моделью, и хотя имеются 
однотипные модели, но едва ли найдутся две абсолютно тождественные. 
К тому же в неэгалитарных обществах могут одновременно сосущест-
вовать несколько аборигенных моделей или субмоделей. 

Остается выяснить, с одной стороны, как конкретно соотносятся отме-
ченные черты аборигенной модели с различной практикой, а с другой — 
можно ли создать единую научную модель социально-политической 
организации номадов. Предвосхищая содержание данной главы, на по-
следний вопрос я склонен сразу же ответить: нет. 

Разумеется, вслед за многими наблюдателями и учеными можно отме-
тить, что социально-политическая структура наиболее развитых коче-
вых обществ евразийских степей, Ближнего и Среднего Востока приоб-
ретает вид приблизительно следующей схемы: семья — линидж или 
линиджи различной генеалогической 



Аборигенная модель (native model), научная модель 219 

 

глубины — род — секция или секции — племя — племенная конфеде-
рация. Но подобная модель является скорее грудой кирпичей, чем по-
строенным зданием и едва ли много приближает нас к пониманию ко-
чевого общества. 

Прежде всего надо подчеркнуть, что в данном случае мы имеем дело не 
с аборигенной, а с научной моделью. Сами кочевники, прекрасно соз-
навая многоступенчатость и иерархичность своей социальной структу-
ры, тем не менее пользуются для обозначения соответствующих звеньев 
(сегментов) весьма недифференцированной терминологией, и отчасти 
это связано с их неполной функциональной дифференцированностью и 
изменчивостью. 

У арабов термин ашира мог употребляться для обозначения самых раз-
личных звеньев (сегментов) социальной структуры, от линиджа, где он 
соответствует термину хамула и многим другим, до самых высших. Но 
у различных племен северо-западной Аравии совокупность нескольких 
хамула называлась ашира, а у других, наоборот, несколько ашира со-
ставляли одну хамула (Jaussen, 1908: 112 ff.; Bacon, 1958: 120—130; 
Першиц, 1961: 69—71). 

На Среднем Востоке такая ситуация прослеживается уже в средние ве-
ка. В сефевидском Иране для обозначения отдельных племен целиком и 
их различных подразделений употреблялись одни и те же термины са-
мого различного происхождения: тюркский иль (э.ль_), арабская тайфа 
(тауфа), монгольский аймак (Петрушевский, 1949: 94—95). Та же не-
устойчивость и взаимозаменяемость терминологии отмечена и для 
многих других кочевников и полукочевников (см., например, Влади-
мирцов, 1934: 59; Bacon, 1958: 116 про казахов и киргизов; Марков, 
1976: 223 про туркмен; Трубецкой, 1966: 140—141 про бахтиаров; 
Barth, 1953: 36,37, 46; Авдал, 1959: 152 про курдов; Pehrson, 1966: 18 
про марри белуджей; Asad, 1970: 104 про кабабиш)2. 

 

 

2 Правда, не исключено, что недифференцированность и, в частности, 
неустойчивость 
социальной терминологии кочевников будут выглядеть преувеличенными, если обра-
щаться не к сравнительно крупным этническим группам в целом, а к их отдельным 
подраз-
делениям. Последним, очевидно, свойственна более четкая и единая система 
наименова-
ний. И все же в данном случае факт несовпадения социальной терминологии 
представля-
ется весьма примечательным. 



220 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов.,. 

 

Кроме того, кочевник, говорящий о своем обоке, ашире, тире, хамуле 
или кабиле, и ученый, переводящий эти термины на научный язык как 
клан, секция или племя, не только говорят на разных языках, но и мыс-
лят различными категориями3. Для кочевника обок или ашира могут быть 
обозначением одной из многих групп происхождения (descent groups), к 
которым он принадлежит, и в зависимости от контекста эти термины мо-
гут обознать единицы различного таксономического уровня. Для антро-
полога — клан или племя — научный термин для обозначения специфи-
ческой, отличной от остальных формы социальной организации, неиз-
бежно связанный с бременем определенной традиции (и инерции) науч-
ной мысли. И поскольку ни общепринятого определения этих терминов, 
ни универсального понимания определяемых ими форм социальной ор-
ганизации нет (и по-видимому, быть не может), антрополог еще должен 
объяснить, что реально означают секция, клан или племя в исследуемом 
им обществе. А если он к тому же стремится к генерализациям, он мо-
жет задаться вопросом: каковы вообще функции клана или племени у 
кочевников. 

Что же в таком случае остается от самой научной модели, по крайней 
мере до того, как эта процедура будет проделана? Только (одно: соци-
альная организация соответствующих номадов имеет сложный и мно-
гоступенчатый вид и концептуализируется в понятиях родства и проис-
хождения. И сам этот факт и все остальное еще нуждаются в расшиф-
ровке и объяснении. Но даже после выполнения этой процедуры за 
бортом остается слишком многое: производственные общины, терри-
ториальные образования, родственные группы, контрактные ассоциа-
ции и т. д. 

Даже если стремиться создать структурно-функциональную модель 
социальной организации конкретного кочевого общества, необходимо 
предварительно выделить по меньшей мере два-три различных типо-
логических и отчасти таксономических ряда или плана с различными 
функциями. Один из них хозяйственный или 

 

3В данном случае меня интересует не различие между тем. что в антропологии 
получило на-
звание эмического (emic) и этического (etic) подходов, а его результаты, потому 
что ни один 
из этих подходов сам по себе не является конечным. 



Аборигенная модель (native model), научная модель 221 

производственный (например, отдельное хозяйство — нуклеарная община4 
— община второго порядка — (община третьего порядка) — кочевое обра-
зование). Второй — генеалогический (например, семья, точнее ее унилиней-
ное ядро, — микролинидж — линидж — макролинидж — клан — секция — 
племя). Третий ряд, — собственно социальный, точнее, социаль-
но-политический, который включает в себя территориальный аспект (на-
пример, семья — семейно-родственная группа — субклан — клан — племя 
— племенное объединение). 

Несмотря на свою сопряженность и переплетенность, несмотря на совпадение 
отдельных звений и частичное совпадение функций, выполняемых звеньев 
различных планов, сами эти планы — суть различные явления и смешение 
их, особенно в дескриптивных работах по социальной организации, недопус-
тимо. Только после того как работа по их выделению будет проделана (а 
применительно к кочевым обществам она лишь только начинается), и кон-
кретная модель создана, можно будет пытаться выделить некие инварианты 
однотипных моделей социальной организации различных кочевых обществ. 

Однако мои возможности и цели в этом отношении гораздо скромнее. По-
этому я остановлюсь лишь на некоторых особенностях социаль-
но-политической организации номадов и лишь в аспекте, необходимом для 
главной темы этой книги. К сожалению, при этом не избежать полностью 
того самого смешения различных типологических планов, против которого 
я только что сам призывал, и вместо готового здания придется обращаться к 
отдельным блокам и даже кирпичам. Зато я собственным примером дока-
зываю, что если критика и является разновидностью научного творчества, 
то, безусловно, самой легкой. 

Наконец, применительно к номадам очень важным представляется еще одно 
обстоятельство. Неавтаркичность, я бы во многих случаях решился даже 
сказать антиавтаркичность, их хозяйства с неизбежностью влечет за собой 
неполную автономность их социальной и политической организации, равно 
как и их определенную 

 

 

4 Определения употребляемых автором терминов даются далее в тексте. 



222 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

культурную несамостоятельность. Последние определяются не только 
внутренними, но и внешними факторами, в частности характером 
взаимоотношений с внешним миром, уровнем развития 

и спецификой последнего. Не случайно кочевники иногда имеют общие 
социальные и культурные черты с земледельцами своего региона и в то 
же время отличные от кочевников других регионов I (Irons, 1979: 362). 

Все это, разумеется, не означает, что социальная организация номадов 
вообще не имеет никаких форм, непосредственно связанных с хозяйст-
венной спецификой номадизма, вызванных к жизни экономическими 
потребностями последнего и опосредствованно — даже адаптацией к 
определенному природному окружению. Имеется в виду другое. 

Не только социально-политическая организация любого коче-
вого общества в целом, но и многие ее конкретные формы могут и 
должны рассматриваться под двояким углом: изнутри, как непосредст-
венно вытекающие из потребностей и особенностей функционирования 
собственного общества, и извне, как вызванные к жизни, полностью 
или частично, особенностями и потребностями его взаимоотношений с 
внешним миром. 

 

Проблема собственности в кочевых обществах 

 

Экономические отношения, существующие в кочевых 
обществах, покоятся на двух важнейших основаниях: частной соб-
ственности на скот и корпоративной собственности на пастбища. 

Ни в настоящем, ни в прошлом не известно ни одного кочевого 
общества, в котором основная масса скота за редкими и 
незначительными исключениями (см. Першиц, 1959: 40 сл.) не принад-
лежала бы отдельным индивидам и/или их семьям. Затраты рабочей 
силы в экстенсивном скотоводстве в целом меньше, чем в земледелии, 
зато уход за животными менее обезличен, чем уход за посевами. По-
этому производственная специфика скотоводства такова, что его воз-
никновение с самого начала должно было быть основано если не на 
частнособственнических, то на сугубо индивидуализированных в 
отношении владения и пользования скотом формах (Хазанов, 1975: 9, 
93; Шнирельман, 1980). 



Проблема собственности в кочевых обществах 223 

С правовой точки зрения, частная собственность на скот у кочевников яв-
ляется безусловной, но в практическом отношении в большинстве кочевых 
обществ она дополняется различными формами реципрокации, а иногда и 
ре дистрибуции. (Редкое исключение — современные бахтиары, см. 
Digard, 1973: 48.) 

Вопрос о собственности на ключевые естественные ресурсы в коче-
вых обществах, в первую очередь на пастбища, является более сложным. В 
советской антропологии он дискутируется уже несколько десятилетий. Не-
которые ученые полагали и полагают, что в прошлом в наиболее развитых 
кочевых обществах собственность на пастбища, если не юридически, то 
фактически приобретала частнособственнический, конкретно — феодаль-
ный характер (см., например, Владимирцов, 1934; Потапов, 1954; Златкин, 
1973; Лашук, 1973; Федоров-Давыдов, 1973; см. также Krader, 1979: 230). 
Другие ученые это мнение оспаривали и оспаривают (Толыбеков, 1959; 
Толыбеков, 1971; Шахматов, 1964; Марков, 1970; Марков, 1976; Хазанов, 
1975; ср. Першиц, 1976). На мой взгляд, можно говорить лишь о тенденции 
к установлению частной собственности на некоторые виды пастбищ, и то 
лишь применительно к отдельным кочевым обществам, как правило, нового 
и новейшего времени, интегрированным с оседлыми обществами в одну сис-
тему, в которой кочевники политически оказываются в подчиненном поло-
жении (о современном положении в Африке см. Dahl and Hjort, 1979: 
32—33). Но даже в них частная собственность на пастбища нередко связа-
на с целым рядом ограничений и обычно является значительно менее полной 
и развитой, чем в соседних оседлых обществах. 

Например, в евразийских степях тенденция к переходу отдельных 
пастбищ в частную собственность установилась по мере включения ко-
чевников в состав Российской и Китайской империй, однако полностью 
она так и не была реализована. 

У казахов Внутренней (Букеевской) орды в начале XIX в. хан 
Джангер, бывший, кстати, генерал-майором русской службы и получив-
ший потомственное дворянство, захватывал сам и выделял своим прибли-
женным земельные участки в частную собственность (Толыбеков, 1971: 
388). Но такая ситуация была все же исключительной. Закон 1868 г. 
окончательно порывал с прежней поли- 



224 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов.. 

тикой русского правительства, направленной на поддержку ханов и 
султанов, а всю землю казахов объявил государственной собственно-
стью (Вяткин, 1941: 318). 

В Монголии XIX — начала XX в. земля считалась собст-
венностью маньчжурского государства, предоставленной в пользование 
монгольским военно-административным единицам. Майский (1921: 
223, 269) отмечал, что «земля является общественной собственностью, 
которой фактически распоряжаются хошуны. Ни князья, ни высшие 
ламы, ни сам Богдо-Гэген не имеют особых, только им принадлежав-
ших участков. Все пасут свой скот на равных основаниях». «В смысле 
кочевок, князь по общему правилу не имеет никаких привилегий; его 
скот пасется со скотом его подданных». 

Однако контроль за использованием пастбищ, осуществ-
лявшийся монгольской аристократией, все же значительно превышал 
традиционные формы. Уже в XIX в. Дуброво (1884: 7) отмечал про 
Северную Монголию: «Князья и тайджи, т. е. дворяне, пользуясь на-
равне с другими общинной землей, в то же время позволяют, себе 
выделять из нее лучшие куски, захватывают их в свою пользу, закреп-
ляют за собой и строго следят, чтобы никто другой не пользовался 
будто бы их собственной землей. За нарушение же прав на землю, 
присвоенную без какого бы то ни было согласия общины, строго на-
казывают». Сходная картина наблюдается в: настоящее время кое-где 
на Среднем Востоке (см., например, Barth, 1964 b про белуджей). 

Тем не менее корпоративная собственность на пастбища, при-
сущая подавляющему большинству кочевых обществ, демонстрирует 
большее разнообразие, чем частносемейная и частноиндивидуальная 
собственность на скот. На одном полюсе мы встречаемся с ее такими, 
сравнительно простыми формами, когда земля и пастбища, т. е. вся 
территория, не только теоретически считаются принадлежащими коче-
вому образованию в целом, но и на практике отсутствует (или выра-
жено слабо) фиксированное разделение этой территории между его 
различными подразделениями. Наилучшим примером в этом отноше-
нии служат номады Восточной Африки (Gulliver, 1955: 31; Spencer, 
1965: 5; Dyson-Hudson R. and N. 1969: 



Проблема собственности в кочевых обществах 225 

 

78, 79, 88) или некоторые кочевники Судана (Cunnison, I966: 27, 74; 
Asad, 1970: 13). Сходная ситуация отмечается у сомали (Lewis, 
1955: 331—332), аль мурра (Coie, 1975: 28, 95), марри белуджей 
(Pehrson, 1966: 8) и других. 

На другом полюсе мы имеем дело со случаями, когда вер-
ховная собственность на пастбища в кочевых обществах принадле-
жит всему кочевому объединению, но на практике они распределя-
ются на правах владения или пользования между его различными 
подразделениями. Разумеется это всего лишь схема, но она опира-
ется на обобщение фактического материала. Многочисленные при-
меры в изобилии отмечены у кочевников евразийских степей и 
Ближнего и Среднего Востока, исследователи которых неодно-
кратно описывали конкретные особенности распределения пастбищ, 
а также колодцев, разграничение маршрутов перекочевок и т. п. При 
этом иногда возникали очень сложные формы расчлененных прав 
собственности, владения и пользования. 

Подобный вид корпоративной собственности на пастбища в 
значительной степени сопряжен с регулированием и контролем их 
распределения и использования. Осуществление этих функций иногда 
предоставляет руководящему слою номадов определенные пре-
имущества как социального, так и материального порядка, в част-
ности возможность пасти свой скот на лучших пастбищах. Именно 
подобные привилегии принимаются некоторыми советскими учены-
ми за доказательство наличия частной собственности на пастбища. 
Однако, несмотря на встречающиеся злоупотребления, в этом слу-
чае мы чаще имеем дело с отправлением общественно полезной 
функции управления и ее вознаграждением, чем со сколько-нибудь 
развитыми частнособственническими правами. 

Например, последний тюркский каган имел пастбища, за-
претные для остальных кочевников. Однако пасшиеся на нем стада 
должны были служить пищей во время военных походов. Куруки — 
заповедные пастбища у средневековых тюрок и монголов, являлись 
своего рода общественным фондом на случай войн и стихийных 
бедствий (Бартольд, 1963а: 29, 34). 

В некоторых кочевых обществах важное и самостоятельное 
значение приобретала собственность на колодцы и другие водные 



226 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

источники. Она также представлена разнообразными формами, одни из ко-
торых более индивидуализированы, а другие имеют корпоративную форму 
или же приближаются к таковой. 

Как правило, чем более индивидуализирован труд по устройству и 
поддержанию колодцев в порядке и чем больше требующийся для этого 
объем работ, тем более индивидуализированный вид приобретает соб-
ственность на них. Подчас она распространяется не на все кочевое общество, 
а лишь на его отдельные (обычно низовые) подразделения. В то же вре-
мя индивидуальную или групповую собственность на колодцы трудно наз-
вать частной, потому что по отношению к членам собственного кочевого об-
щества она обычно не бывает сколько-нибудь полной. На практике она не-
редко ограничивается правом преимущественного пользования колодцем и 
первоочередного доступа к нему, но далеко не всегда и не при всех обстоя-
тельствах исключает допуск других лиц и групп, и обычно не подразумевает 
плату за такой допуск. Очень многое здесь зависит от дефицита воды. По-
этому правила могут меняться от года к году и от сезона к сезону (ср., на-
пример, Ишенко и др., 1928: 65 про казахов; Марков, 1976: 224 про 
туркмен; Montagne, 1932: 72; Lippens, 1956: 184; Cole, 1975: 32, 86 про ко-
чевников Аравии и Сирии; Stewart, 1973a: 382 про мавров; Evans-Pritchard, 
1949: 36 про бедуинов Киренаики; Gulliver, 1955: 37; Spencer, 1966: 6 про ко-
чевников Восточной Африки). 

Наличие различных форм корпоративной собственности на ключевые ресур-
сы в кочевых обществах объясняется совокупным действием многих факто-
ров. Одни из них преимущественно связаны с окружающей средой (большая 
или меньшая регулярность в выпадении осадков и соответствующая степень 
стабильности пере-кочевок, однородность или разнородность пастбищной 
территории, сезонные различия), другие — с хозяйственными факторами 
(видовой состав стада и особенности его выпаса, характер утилизации экологи-
ческих ниш и зон), третьи прямо или косвенно — с численностью данного 
кочевого общества и его социальной организацией. Наконец, и в данном во-
просе нельзя игнорировать взаимоотношения номадов друг с другом и с 
внешним миром. 



Семья, хозяйство и община в кочевых обществах 227 

Семья, хозяйство и община в кочевых обществах 

Два института являются универсальными в любом кочевом обществе — семья 
и община. Наличие семьи не нуждается в доказательствах, поскольку она, 
очевидно, всегда существовала в любом человеческом обществе. Вопрос об 
общине заслуживает специального рассмотрения. 

Но прежде всего о семье. Сравнительные материалы свидетельствуют о том, что 
численность ее у кочевников, как правило, невелика, а сама семья обычно не 
включает взрослых представителей более чем двух поколений. В большинстве ко-
чевых обществ преобладают нуклеарные семьи, состоящие из мужа, жены, их не-
женатых сыновей и незамужних дочерей. Вариантом подобной семьи, широко 
распространенным, например, у евразийских степных кочевников является патрило-
кальная семья, в которой один из женатых сыновей, обычно младший, живет с 
родителями и наследует ту часть их собственности, которая остается после того, 
как остальные ее части были распределены между его старшими братьями [в анг-
лоязочной литературе такая семья получила название «stem-family»], (подробно 
об этом см. Хазанов, 1975: 94—98). Впрочем, такая семья распространена не 
только у кочевников евразийских степей (см. например, Stenning, 1959: 4, 47 
про фулани; Barth, 1964: 12 про бассери). 

За исключением разве что Восточной Африки, полигинические семьи у номадов 
составляют сравнительно небольшой процент от общего числа. После смерти 
главы семьи они или распадаются на семьи, состоящие из матерей с их деть-
ми, или частично входят в состав других семей — там, где согласно правилу 
левирата сын, брат или другой родственник умершего наследует его жен вме-
сте с обязанностью заботиться о его малолетнем потомстве. В последнем слу-
чае распад первоначальной полигинической семьи лишь откладывается до то-
го времени, когда подросшие дети выделяются и образуют собственные семьи. 

Иногда в силу каких-либо конкретных причин (например, потребности в ра-
бочих руках в семье, богатой скотом, или нежелания делить семейное стадо) 
выдел женатых сыновей происходит только после смерти отца. Иногда братья 
(обычно от одной матери) продолжают вести совместное хозяйство и со-
вместно владеть 



228 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

скотом даже после смерти отца. Известны и другие формы расширенных 
семей. Но, как правило, все они только временно расширенные, а не под-
линно сложные или большие семьи типа восточнославянской (мир) или 
югославянской (задруга), которые не разделялись по крайней мере на про-
тяжении нескольких поколений и насчитывали десятки и даже сотни чело-
век (Косвен, 1963). 

У кочевников раньше или позднее, но раздел семьи происходит обычно в 
каждом следующем поколении. В этом отношении все известные у них 
формы семьи ближе к нуклеарной, чем к большой. Правда, утверждения о 
преобладании в том или ином кочевом обществе расширенных семей нередки. 
Однако анализ соответствующего материала обычно показывает, что подоб-
ные утверждения основаны на смешении двух различных институтов: семьи и 
семейно-родственной группы. Впрочем, отсутствие единого понимания рас-
ширенной семьи также могло добавить путаницы в этот вопрос. 

 Особенностью семьи кочевников является то, что чаще всего она совпа-
дает с отдельным хозяйством. Поэтому главной экономической характери-
стикой семьи как отдельного хозяйства у кочевников является совместность 
производства (не исключающая, разумеется, половозрастного разделения 
труда), совместность потребления, выражающаяся в безусловном праве на 
долю производственного продукта и наличие общей движимой собственно-
сти, нередко находящейся в распоряжении или под контролем главы семьи. 
Семья является единой и автономной, в идеале самообеспечивающейся эко-
номической единицей. Даже там, где хозяйство и семья совпадают не пол-
ностью, как, например, у скотоводов Восточной Африки, даже там, где муж, 
жены и дети раздельно владеют скотом, до тех пор, пока они составляют 
одну семью, общесемейные интересы и потребности, нередко воплощенные в 
липе главы семьи, все же берут верх, хотя они отчасти могут расходиться с 
индивидуальными. 

Так, у туркана хозяйство делится на дворы по количеству жен. За каждой из 
жен закреплено определенное количество скота, и она отдельно готовит 
пишу для себя и своих детей. Но в случае необходимости жены делятся 
своими запасами пищи; 



Семья, хозяйство и община в кочевых обществах 229 

мясо и кровь вообще распределяются среди всех членов семьи, а главе ее 
принадлежит конечное слово в распоряжении скотом (Gulliver, 1955: 128). 

Как это ни странно, но семейно-родственная группа (она же, по терминоло-
гии различных ученых, патронимия, большая расширенная семья, микроли-
нидж и даже клан) является одной из наименее изученных в теоретическом 
отношении, не имеющей общепринятого обозначения и просто плохо опи-
санной формой социальной организации, хотя на практике с ней постоянно 
сталкиваются исследователи первобытных и традиционных обществ. Я по-
нимаю под ней отдельные самостоятельные семьи, наиболее тесно связан-
ные друг с другом отношениями родства, взаимопомощи, совместности про-
живания и т. п., ядро которых составляют ближайшие кровные родственники 
(микролинидж), ведущие происхождение от близкого предка и в прошлом 
нередко составлявшие одну семью, — родные и двоюродные братья, дяди, 
племянники и т. д.5 У кочевников семейно-родственная группа состоит из 
близкородственных семей, которые весь год или его часть кочуют вместе и 
оказывают друг другу взаимопомощь и взаимоподдержку. Не говоря уже о 
том, что такие группы устойчивы значительно меньше, чем отдельная семья, 
входящие в их состав семьи ведут раздельное хозяйство и раздельно владеют 
скотом. Семейно-родственная группа состоит из нескольких автономных эко-
номических ячеек, не имеющих права автоматического притязания на собст-
венность и труд друг друга. Поэтому смешение ее с расширенной семьей 
недопустимо. 

Когда Николайсен (Nicolaisen, 1963: 146) пишет о наличии у туарегов Ахаг-
гара «расширенной семьи, которая сотрудничает в выпасе коз и различных дру-
гих работах, животные находятся в индивидуальной собственности и каждый 
шатер или домашнее хозяйство обеспечивают прежде всего сами себя — как 
говорят туареги, «у них есть собственная сумка для взбивания масла и собст-
венный мешок для проса», он по существу имеет в виду семей-
но-родственную группу. 

 

5 В функционально-структурном анализе очень важно разделять экзогамные и 
неэкзогамные се-
мейно-родственные группы. Однако сейчас это лишь увело бы меня в сторону от 
основной темы. 



230 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

Расширенные семьи, но фактически семейно-родственные группы, Гулливер 
(Gulliver, 1955: 156) описывает у туркана. В то же время он отмечает, что 
основной экономической ячейкой общества туркана является нуклеарная се-
мья, состоящая из мужа, его жен и детей, которая имеет отдельные элементы 
полигиническои и патрилинейной расширенной семьи, потому что сыновья 
становятся полностью независимыми только после смерти отца. [Ср. его же 
описание соотношения семьи и семейно-родственной группы (primary kin 
group, the «extended family») у джи (Gulliver, 1955: 76, 81).J 

Каннисон (Cunnison, 1966: 60) также пишет про расширенную семью у хумр 
баггара, чаще всего состоящую из сыновей умершего человека с их женами 
и потомством. Но и это скорее не семья, а семейно-родственная группа в 
предложенном понимании, потому что у хумр баггара «человек обязан за-
ботиться прежде всего о своей нуклеарной семье; забота о расширенной се-
мье идет второй по счету» (ср. Stenning, 1958: 93; Frantz, 1978: 105, 106 про 
фулани). В то же время Барт (Barth, 1962: 344—345; ср. 1964а: 74) у номадов 
Юго-Западной Азии, Першиц (1961: 69) у кочевников Аравии, Бессак (Bes-
sac, 1965: 383) у монголов четко различают семью и семейно-родственную 
группу (см. также Swidler, 1973: 27; Glatzer, 1977: 130). 

У кочевников евразийских степей с самого начала и до конца их существо-
вания как кочевников решительно преобладали нуклеарные семьи и их ва-
риант — семьи, в которых младший сын оставался жить с родителями 
(stem-families) (Хазанов, 1975: 73— 76). По свидетельству Рашид ад-Дина 
(1960: 107), «издревле у монголов и тюрок был такой обычай, что еще при 
жизни выделяют своих старших сыновей и дают им [добро], [скот] и [стадо 
овец]». ,В то же время наряду с такими семьями всегда существовали и се-
мейно-родственные группы. Нередко члены их агнатного ядра именовали 
себя «детьми одного отца» (ср. казахское «эта баласы», киргизское «бир 
атанын балдары», туркменское «бир ата»), хотя на самом деле они включали 
в себя не только семьи братьев. Слово «отец» употреблялось в данном слу-
чае в смысле «ближайший предок» (Абрамзон, 1951: 153). Именно эти 
группы принимаются Бекон (Bacon, 1958: 57, 68-69, 84), Кредером (Krader, 
1963: 



Семья, хозяйство и община в кочевых обществах 231 

 

370—371) и Шинкевичем (Szynkiewicz, 1975: 115—116) за расширенные 
семьи. 

Изучая в свое время социальную организацию древних кочевников евра-
зийских степей, я обратил внимание, что, судя по археологическим материалам, 
по мере развития у них седентаризационного процесса происходило увеличение 
размеров семьи и увеличение числа входящих в нее поколений. Обращение к 
сравнительному материалу показало, что подобное явление в евразийском 
степном регионе прослеживается вплоть до нового времени (Хаэанов, 1975: 73 
сл.). Оно отмечено также на Ближнем (Jaussen, 1908: 11 ff.; Першиц, 1961: 
89) и Среднем Востоке (Swidler, 1973: 37). 

Намечается любопытная закономерность. В пределах одного куль-
турного региона и сравнимого имущественного и социального уровня раз-
меры семьи у кочевников обычно меньше, чем у полукочевников. Очевидно, 
это объясняется экономическими причинами. В кочевом скотоводстве про-
изводство в целом требует меньшего количества рабочих рук, чем в земле-
делии. Нехватка их в том или ином хозяйстве среднего достатка обычно 
имеет сезонный или временный характер, связанный с определенными до-
машними циклами. Отчасти она компенсируется существующими у кочевни-
ков институтами взаимопомощи. Может быть дополнительное воздействие 
на эти различия оказала также специфика скота как имущества, не нуждаю-
щегося в капитальных вложениях и продолжительных интенсивных трудо-
вых затратах, движимого и легко делимого, подверженного резким колеба-
ниям в численности и в то же время требующего сугубо индивидуализиро-
ванного ухода. В традиционном, особенно ирригационном земледелии по-
требность в рабочих руках ощущается сильнее. Определенную роль могло 
играть также стремление замедлить процесс дробления недвижимой собст-
венности — земли. В заключение любопытно отметить, что оседание охот-
ников и собирателей также ведет к увеличению размеров семьи (Cohen R., 
1978: 42—43). 

Теперь об общине. И в англоязычной и в советской научной литературе этот 
термин (англ, community) является одним из самых полисемантичных. (Пе-
речень различных определений см. Webster. 1960, s. v.; Murdock, 1965: 79; 
Хаэанов, 1975а: 3.). 



232 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

Тем не менее во многих, если не в большинстве крестьянских об-
ществ община представляет собой нечто большее, чем группу людей, непо-
средственно взаимодействующих друг с другом, которые в социальном от-
ношении отдалены от других подобных групп. Помимо социальных, общи-
на в них имеет отчетливо выраженные производственные функции, связан-
ные с интересами и потребностями непосредственных производителей. 

Крестьянские общины представлены многими диахронными, хозяй-
ственными, локальными и прочими вариантами. Кочевые общины разделя-
ют с ними ряд общих черт, имея в то же время свои особенности. 

Ни в имущественном, ни в производственном отношениях отдельные 
семьи и хозяйства в кочевых обществах не одинаковы, потому что они рас-
полагают различным количеством скота и рабочих рук, и количество это не 
остается неизменным. Проблема тем острее, что сами семьи у кочевников 
обычно малочисленные, а необходимое количество рабочих рук в хозяй-
стве подвержено сезонным колебаниям, не говоря уже о колебаниях, свя-
занных с внутренним циклом существования индивидуальных семей. 
Осуществление полного производственного цикла (и тем более — несколь-
ких циклов подряд) силами одного, среднего по своей зажиточности, хозяй-
ства у кочевников, как правило, невозможно, во всяком случае крайне 
трудно. Хотя хозяйства кочевников не являются столь натуральными, как 
большинство крестьянских, особенно в докапиталистические эпохи, они все 
же в отличие от капиталистических фермерских хозяйств не могут вести 
производство самостоятельно, не вступая друг с другом в трудовую коопе-
рацию и более широкие отношения взаимопомощи. Хотя эти отношения 
имеют различные проявления, кочевники, как и крестьяне, не могут произ-
водить без более или менее оформившейся системы таких отношений, ко-
торые составляют основу и сущность общины. По сравнению с ними другие 
факторы, благоприятствующие возникновению кочевой общины (напри-
мер, отношение к ключевым ресурсам), являются второстепенными. Там, 
где существуют мелкие крестьянские хозяйства, возникает кре-
стьянская община. Там, где существуют мелкие кочевнические хозяйства, 
возникает кочевая община. 



Семья, хозяйство и община в кочевых обществах 233 

Разумеется, и в различных кочевых обществах общины обладают 
существенными особенностями, а их значение в общей системе социальных 
связей не одинаково. Наиболее отчетливо кочевые общины функционируют 
у кочевников евразийских степей и Ближнего и Среднего Востока (Першиц 
и Хазанов, 1979). 

Первая особенность общины в большинстве обществ, принадлежа-
щих к номадизму рассматриваемых типов, заключается в ее отношении к 
ключевым ресурсам. Обычно община лишь пользуется ими постольку, по-
скольку ее члены входят в состав того или иного кочевого объединения или 
его подразделения, которые и являются носителями соответствующих соб-
ственнических прав. 

Но не только собственность на ключевые ресурсы, особенно на па-
стбища, во многих кочевых обществах — расщепленная; даже пользование 
ими нередко является неполным и совмещенным. Так, в евразийских степях 
пастбищами, особенно летними, могли совместно пользоваться несколько 
кочевых групп, входивших в состав более крупного подразделения. Эти 
группы выступали то как самостоятельные общины, то как составные части 
общины более высокого таксономического уровня. 

Например, про казахов-адаевцев наблюдатели отмечали, что «на 
летовках кочевки аулов большей частью смешиваются, особенно в пределах 
главных родовых групп» (Ищенко и др., 1928: 108). У киргизов зимники 
были более или менее закреплены за общинами, представленными неболь-
шими группами близких родственников (аилами). Но летом аилы, принад-
лежавшие к одному и тому же подразделению, выпасали скот на пастбищах, 
находившихся в их совместном владении. Более того, иногда пути перекочевок 
нескольких подразделений перекрещивались, причем смежные участки счита-
лись их совместным владением (Плоских, 1972: 27—29). 

Расчлененный характер собственности достаточно часто встречает-
ся и в оседлых обществах, например в античном (греко-римском) или фео-
дальном. Но в них права собственности, владения и пользования были по 
крайней мере достаточно четко разграничены на горизонтальном уровне. В 
кочевых обществах они и здесь выступают весьма расплывчатыми, подчас 
являясь источниками внутренних конфликтов. 



234 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

Вторая особенность кочевой общины, неразрывно связанная с пер-
вой, заключается в ее составном характере, своеобразной иерархичности ее 
структуры. С производственной стороны соседской общиной является уже 
небольшая, в евразийских степях и на Ближнем и Среднем Востоке редко 
превышающая 15—20 человек, группа самостоятельных хозяйств, совмест-
но кочующих весь год или большую его часть, совместно выпасающих скот 
или в наибольшей степени связанных другими отношениями взаимопомощи, 
а иногда также взаимоответственности и взаимозащиты. «Киргизы (т. е. ка-
захи. — А. X.), — писал один из ранних наблюдателей, — редко кочуют 
большим числом в одном месте, ибо стадам их тогда бывает тесно, но со-
ставляют общества из нескольких семейств, связанных родством или вза-
имными выгодами, и, переходя вместе с одного кочевья на другое, не разлу-
чаются без особенных причин. Такое подвижное селение называют они аул; 
количество кибиток в нем зависит от случая» (Левшин, 1832, ч. III: 24). Ка-
захские аулы насчитывали 2—4, редко более 8 хозяйств (Семенюк, 1973: 
44), и подобная численность их оставалась неизменной вплоть до принуди-
тельной коллективизации и седентаризации в 30-х гг. нашего столетия 
(Брискин, 1929: 11). У монголов в 30-х гг. XX в. наиболее распространен-
ными были общины, состоящие из 5—6 хозяйств (Симуков, 1933: 23). 

Иногда подобные общины первого порядка, которые можно назвать 
нуклеарными кочевыми общинами, совпадают с семейно-родственными 
группами. Но это совсем не обязательно. Нередко они состоят не только из 
агнатов и их семей, но и из когнатов, свойственников и лиц, связанных лишь 
дальним родством, и то не всегда (см., например, Зиманов, 1958: 77 про ка-
захов; Коль (Cole, 1975: 48, 63 ) про аль мурра; Барт (Barth, 1964: 21) про 
бассери; Персон (Pehrson, 1966: 72 ff.), Пастнер (Pastner, 1971: 75) про бе-
луджей; Льюис (Lewis, 1965: 333—334) про сомали). 

Примечательно, что нуклеарные общины временами выделяются и 
самими кочевниками, иногда имеющими для них специальные наименова-
ния: аал и тот у тувинцев, аил или аул у киргизов и казахов, хотон у кал-
мыков, дар у аль мурра. Значительно чаше, однако, в силу обычной полисе-
мантичности социальной термино- 



Семья, хозяйство и община в кочевых обществах 235

 

логии у кочевников, для обозначения подобных общин пользуются терми-
нами, используемыми для обозначения групп, объединяемых общностью 
происхождения или родственных групп, например, хамула у арабов или оба 
у туркмен (ср. Tapper, 1979: 59). 

У многих кочевников несколько общин первого порядка объединены 
в общину второго порядка, члены которых в определенные сезоны совмест-
но используют одни и те же пастбища и/или водные источники, осуществ-
ляют совместные перекочевки и связаны различными социальными, родст-
венными и другими связями, а иногда и определенными видами взаимопо-
мощи. Наконец, в некоторых случаях несколько общин второго порядка мо-
гут составлять общину третьего порядка с соответствующими правами на 
естественные ресурсы, дополняемыми различными иными связями. 

Так, у калмыков низший уровень общины составлял хотон, состояв-
ший из группы близкородственных семей. Родственные хотоны объединя-
лись в терл (терлмюд) и арван, члены которых обычно стремились кочевать 
неподалеку друг от друга. Следующий уровень представлен анги и аймаком, 
земли которых имели специальное обозначение — «оток», т. е. район с бо-
лее или менее очерченными границами (Небольсин, 1852: 7—8; Эрдниев, 
1970: 122, 209—211). 

Подобные же три уровня общинной организации описаны Пастнером 
(Pastner, 1971: 175—176, 180) на примере белуджей округа Мекран в Паки-
стане. Автор называет их соответственно кочевой лагерь (nomadic camp) — 
от 2 до 6 нуклеарных семей, микро-скотоводческая орбита (micro-pastoral 
orbit) — до 10 лагерей, приблизительно 200 человек, и мак-
ро-скотоводческая орбита (macro-pastoral orbit). 

То, что Эванс-Притчард (Evans-Pritchard, 1949: 56; ср. Peters, 1967: 
262; Peters, 1960: 31) называет расширенными семейными группами биют 
(biyut) y бедуинов Киренаики, на самом деле является различными уровнями 
кочевой общины. Это явствует из его же описания: «Их члены живут на од-
ной и ^той же части племенной территории, мигрируют во время дождей на 
одни и те же пастбищные земли, пользуются одними и теми же колодцами 
во время засушливого сезона и культивируют смежные поля. Члены 



236 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

биюта обладают ярко выраженным чувством солидарности... Они совместно 
отвечают за дурной поступок, совершенный одним из их членов. Небольшой 
биют чаше совпадает с лагерем, состоящим обычно из 5 — 10 шатров на 
пастбище; а когда в летний период несколько близкородственных лагерей 
располагаются рядом друг с другом, вблизи от источников и колодцев, то 
общее количество лагерей иногда переваливает за сотню шатров». 

У туарегов Ахаггара нуклеарная община состояла из 2—7 семей. В 
благоприятный сезон несколько таких общин объединялись во вторичную, 
насчитывающую от 10 до 20 семей. Она являлась кооперативной единицей в 
совместном выпасе верблюдов и караванной торговле, для которых не хва-
тало рабочих рук, которыми располагала первичная община (Nicolaisen, 
1963: 146). Третья особенность кочевой общины: текучесть ее состава, в це-
лом значительно большая, чем в крестьянских общинах, во всяком случае в 
большинстве последних (ср. Spooner, 1973: 14— 15). В отличие от многих 
крестьянских общин, в кочевых — отсутствует такой признак, как постоян-
ность совместного проживания, в данном случае — кочевания. В зависимо-
сти от различных причин, в том числе времени года, численности стада, 
продуктивности пастбищ, состояния водных источников, члены кочевой 
общины могут кочевать совместно или раздельно. Даже различные семьи, 
входящие в состав нуклеарных кочевых общин, далеко не всегда кочуют 
вместе. 

Невозможность совместного выпаса большого количества скота была 
отмечена уже в Библии, повествующей о разделении Авраама и Лота (Бы-
тие, 13: 6—11). 

Помимо этого тот баланс, о котором писалось в главе I, имеет не 
только общий аспект, относящийся к кочевому обществу в целом, но и ча-
стный, касающийся отдельных хозяйств, находящихся, например, в различ-
ных стадиях их внутреннего цикла. Этот второй аспект баланса, связанный с 
кратковременными микроколебаниями его составляющих, имеет следствием 
соответствующие колебания и изменения в численности, составе и структу-
ре кочевых общин. Экономические проблемы, потребность поддержания и 
укрепления социальных связей как родственного, так и контрактного 
типа 



Семья, хозяйство и община в коневых обществах 237 

и т. п. также оказывали воздействие на численность и степень текучести 
кочевых общин. Нельзя сбрасывать со счетов и политический ас-
пект их функционирования. 

В частности слабость и децентрализованность кочевых образований, 
отсутствие надежных гарантов безопасности в лице государства или собст-
венной военно-политической организации могут порождать тенденцию к инте-
грации общин. Напротив, относительная безопасность может вести к их де-
зинтеграции. В XII в., который для монголов был временем постоянных 
междоусобиц, они нередко кочевали куренями (Рашид ад-Дин, 1952а- 86). 
Дискуссия об их сущности ведется уже несколько десятилетий. На мой 
взгляд, в одной из своих функций они являлись иногда общинами второго 
порядка, но внутренне дифференцированными в социальном отношении и 
весьма сложными по составу. По мере установления внутреннего порядка, у 
монголов стал господствовать аильный способ кочевания, т. е. кочевание 
нуклеарными общинами. 

В XVIII в. из-за напряженной политической обстановки значительное 
число казахских аулов также предпочитало передвигаться сообща (Толыбеков, 
1959: 206). Но подобные объединения нескольких нуклеарных общин имели 
временный характер и распадались с наступлением затишья (Зиманов, 1958: 
70—71). 

Конечно, расщепленный характер собственности на ключевые ресурсы 
и вертикальная структура самих общин облегчают переход из одной в дру-
гую и образование новых общин. Не случайно большинство подобных пе-
реходов совершается в пределах общин более высокого таксономического 
уровня. Например, у казахов XIX в. нередки были случаи, когда члены одного 
и того же подразделения, совместно пользовавшиеся (или владевшие) опреде-
ленной пастбищной территорией, образовывали несколько кочевых общин, но 
сравнительно легко переходили из одной в другую (Шахматов, 1964: 66 сл.). 
То же самое отмечает Суит (Sweet, 1965: 137) про кочевников Северной Ара-
вии, у которых группы, основанные на минимальных линиджах (т. е. нукле-
арные общины), отдельные семьи и даже родные братья могут отделиться от 
сородичей и кочевать самостоятельно или же присоединиться к другим 
группам. 



238 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

Отмеченное обстоятельство связано с еще одной особенностью ко-
чевых общин, встречающейся, впрочем, и в некоторых некочевнических 
обществах (об этом см. Хазанов, 1975а: 6; Першиц, 1978: 155). Эта особен-
ность заключается в том, что в структурном отношении общины нередко 
покоятся на отношениях родства и общности происхождения. Во всяком 
случае связанные ими лица чаще всего составляют ядро кочевых общин (ср. 
Tapper, 1979: 59). Может возникнуть вопрос: если кочевая община покоится 
на отношениях родства и происхождения, то не является ли она не особым ин-
ститутом, а всего навсего одним из социальных или генеалогических подраз-
делений соответствующего кочевого общества? Если брать существо дела, 
то на него надо ответить отрицательно. Несмотря на оболочку родства и 
общности происхождения, содержание кочевой общины прежде всего произ-
водственное, и экономическую основу ее составляют частная собственность 
на скот и самостоятельное производство, ведущиеся отдельными домохо-
зяйствами. 

Любопытно отметить, что иногда даже кооперация и взаимопомощь в 
кочевой общине как бы идут по двум линиям: собственно соседской, и тогда 
они имеют по преимуществу производственное; назначение, и по родствен-
ной (например, уплата брачного выкупа, участие в кровной мести и пр.), 
больше связанной с социальными функциями. Поэтому состав лиц, на ко-
торых распространяются обязанности взаимопомощи обоих видов, не всегда 
совпадает. В родственной взаимопомощи, например, могут участвовать ли-
ца, кочующие в различных общинах. 

Это хорошо видно, в частности, на примере кочевников Северной 
Аравии. Считается, что при таких работах, как остриг овец, обязаны помо-
гать все соседи (Musil, 1908: 285). В то же время помощь по случаю празд-
неств, связанных с обрезанием или свадьбой и особенно при уплате выкупа 
за кровь, считалась делом главным образом родственников, в особенности 
хамса, т. е. членов одной из родственных групп (Hess, 1932: 32; Musil, 1928: 
48; Daghestani, 1932: 202). 

Нуклеарные кочевые общины под различными наименованиями выде-
лены и описаны антропологами у многих кочевых народов. Например, 
Эванс-Притчард (Evans-Pritchard, 1949: 56) и Питере 



Семья, хозяйство и община в кочевых обществах 239 

(Peters, 1960: 35) пишут про «лагеря» (третичные сегменты) у бедуинов Кире-
наики; Николайсен (Nicolaisen, 1963: 146 ff.) про «лагеря» у туарегов; Торри 
(Топу, 1976: 272) про «поселения» у габра; Ауад (Awad, 1962: 333) про 
«объединения» у номадов Среднего Востока; Барт (Barth,1962: 345) про 
«кооперативные пастушеские единицы» у номадов Юго-Западной Азии; Барт 
(Barth, 1964: 25) про «пастушеские единицы» у бассери; Персон (Pehrson, 
1966: 71) про «лагеря» у марри белуджей; Солцман (Salzman, 1971: 186) про 
«местные общины» у шах навази белуджей; Свидлер (Swidler, 1973: 27, 30) 
про «лагеря» у брахуи и белуджей (ср. «группировки в целях удовлетворе-
ния насущных потребностей» Спунера (Spooner, 1973: 26) или «локальная 
группа по совместной эксплуатации природных ресурсов» Дайсон-Хадсона 
(Dyson-Hudson N.. 1972: 11). Однако при этом нередко упускается из вида, что 
подобные нуклеарные общины обычно являются всего лишь автономной и наи-
более заметной составной частью более широкой общинной системы у ко-
чевников. 

Противоположная тенденция характерна для интересной статьи Таппера 
(Tapper, 1979). Его «пастушеские единицы» по существу совпадают с нук-
леарной общиной. Таппер (Tapper, 1979: 49), как и я, полагает, что «пасту-
шеская единица» у номадов в первую очередь является экономическим ин-
ститутом. Однако поскольку для него «основная кочевая община» — это 
прежде всего «сравнительно стабильная», «основная социологическая еди-
ница», «базовая политическая единица», то он называет общиной только то, 
что я рассматриваю как общины второго или третьего порядка. 

Например, он пишет (Tapper, 1979: 50), что у бедуинов аль-мурра — общи-
на — это «летний лагерь, который группируется вокруг своего собственно-
го колодца». Но Коль (Cole, 1975: 42, 63), данными которого пользовался 
Таппер, выделяет еще и дар (dar) — по существу нуклеарную общину, хотя и 
не стабильную, но совместно кочующую часть года, состоящую из несколь-
ких хозяйств (байт), раздельно пасущих скот, но совместно питающихся6 и 
связанных узами взаимозащиты, которые крепче кровного родства. 

 

6 Это показывает, что кооперация у кочевников может принимать различные формы. 



240 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

Точно так же «лагеря» бассери, которые Таппер (Таррег,1979: 54) 
вслед за Бартом (Barth, 1964: 25) считает «основными общинами кочевого 
общества бассери», на мой взгляд, представляют собой общины второго по-
рядка. Первичной (нуклеарной) общиной является «кооперативная пастуше-
ская единица», объединение из 2—5 хозяйств для совместного выпаса скота 
(Barth, 1964: 21—23, 42). 

Может показаться что вопрос о том, что считать первичной, а что 
вторичной общиной, является надуманным, напоминающим дискуссию 
свифтовских остроконечников и тупоконечников. На мой взгляд, это не так. 
Первичная община в первую очередь и чаще всего возникает из производ-
ственных нужд, пусть не всегда постоянных, выраженных с большей или 
меньшей отчетливостью и по-разному проявляющихся. В то же время об-
щины второго и третьего порядка в функциональном отношении не являют-
ся столь однородными. В одних случаях они (или их ядро) основаны на со-
вместном владении или пользовании ключевыми ресурсами, в других — 
преимущественно на выполнении социальных (и политических) функций. 

В номадизме других типов община хотя и существует, но выявляется 
не всегда столь же отчетливо, как в номадизме рассмотренных типов. 

Например, у суданских кабабиш и хумр баггара прослеживается только пер-
вичная община, и то очень неустойчивая по своему составу, который может 
меняться каждый год (Asad, 1970: 20, 128; Cunnison, 1966: 9, 42, 59 f.). В то 
же время у фулани нуклеарная община имеет вполне отчетливый вид. Ее 
ядро составляет «агнатная линиджная группа», состоящая не более чем из 
трех поколений (около 20 семей, приблизительно 100 человек). В основном 
нуклеарная община, хотя и не обязательно полностью, совпадает с семей-
но-родственной группой. Она обладает хорошо определенными корпоратив-
ными правами на пастбища и водные источники, члены ее весь год или 
большую его часть кочуют вместе и связаны различными узами кооперации 
и взаимопомощи. Подобные общины объединяются в общины второго по-
рядка, совместно кочующие в дождливый сезон (Stennmg, 1959: 38, 41, 50, 
52—53; Slenning, 1965: 36/, 378 379, 383). В то же время, у габра, кото-
рых в целом 



Семья, хозяйство и община в кочевых обществах 241 

можно отнести к северо-восточному африканскому подтипу номадизма 
ближневосточного типа, три уровня общины достаточно заметны (Топу, 
1976: 272—280). 

У кочевников Тибета отчетливо выявляются два уровня общины, 
причем нуклеарная — часто совпадает с семейно-родственной группой (Ek-
vall, 1968: 28). 

Гораздо слабее представлена община в номадизме восточ-
но-африканского типа, в котором экологические обстоятельства вызывают 
необходимость в том, чтобы любое хозяйство имело возможность по своему 
усмотрению пользоваться любыми пастбищами на всей территории, принад-
лежащей данному обществу. Однако и у них помимо системы социальных 
связей, направленных на экономическую безопасность, существует произ-
водственная взаимопомощь между отдельными хозяйствами, основанная на 
контрактных отношениях родственного или партнерского типа, хотя эти от-
ношения не являются постоянными. 

Так, у самбуру община существует в виде «небольших поселений», 
объединяющих 4—10 хозяйств, в большинстве своем родственных. Состав 
таких общин может меняться после каждой перекочевки, но все входящие в 
нее хозяйства связаны узами производственной кооперации и социальной 
взаимопомощи, без которых они не могут обойтись (Spencer, 1965: 6, 8, 9, 
12, 15, 16, 20, 22—23; Spencer, 1973: 24—25). У каримоджонг имеются не-
постоянные скотоводческие лагеря — объединения, возникающие ради 
«безопасности и общения» (Dyson-Hudson R. and N.. 1970: 110). Также и у 
туркана, хотя отдельные хозяйства редко проводят весь год в одной общине, 
само наличие последней трудно отрицать. Прослеживаются даже несколько 
ее уровней — «основное соседство» (2—3—5 хозяйств) — кооперативная 
производственная единица; «вторичное соседство» (5—20 хозяйств), «осно-
ванное на пользовании общим водным источником и частом использовании 
общих пастбищ, предполагающем временное фактическое исключение 
Других людей»; и даже «третичное соседство», связанное некоторыми со-
циальными узами (Gulliver, 1955: 11—12, 33, 37, 43). 

У оленеводов Северной Евразии община прослеживается весьма четко 
(Броднев, 1959: 75; Vorren and Manker, 1962: 143—144; 

 



242 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

Общественный строй..., 1970: 405-412; Васильев, 1976: 331—332; Крупник, 
1976а: 63—64). У ненцев и чукчей в конце XIX — начале XX в. она имела 
два уровня, у саами — один, хотя имеются указания, что у некоторых групп 
последних весной и летом нуклеаряые общины «имеют тенденцию объеди-
няться в более крупные единицы» — т. е. общины вторичного порядка 
(Whitaker, 1955: 62). 

Нуклеарная община (стойбище, по саами сиида [sii'da], поненецки парма), 
представляла собой объединение 2—5 хозяйств (10—25 человек), для со-
вместного выпаса оленей. Помимо чисто производственных нужд совмест-
ный выпас нередко вызывался экологическими причинами. В летний пери-
од, когда животные страдают от гнуса, комаров и оводов, большое стадо 
легче сохранить, чем маленькое, потому что из большого олени не разбега-
ются, а сбиваются в кучу и «кружат» (Общественный строй..., 1970: 396). 

У ненцев группа соседних стойбищ часто, хотя и не всегда, связанных узами 
родства и свойства и отношениями взаимопомощи, представляла собой об-
щину второго порядка (100—250 и более человек). В пределах этих общин 
были обычны переходы из одного стойбища в другое. 

У чукчей — нуклеарная община — стойбище, иногда совпадала с варатом 
(дословно «собрание живущих вместе»), объединением 10—15 семей. Но в 
других случаях варат был летним объединением нескольких стойбищ (Дол-
гих и Левин, 1951: 102—103). 

Родство и происхождение в кочевых обществах 

В 110 главе Ши цзи, посвященной сюнну, Сыма Цян приводит любопыт-
ную историю, связанную с именем основателя их государства — Маодуня. 
Соседи сюнну — дунху, потребовали у него лучшего коня, затем любимую 
жену и, вопреки мнению приближенных, Маодунь отдал их ради мира. Но 
когда дунху потребовали у сюнну пустующую территорию, а приближен-
ные советовали отдать ее, разгневанный Маодунь ответил: «Земля — основа 
государства, разве можно отдавать ее» и отрубил головы всем, советовав-
шим уступить (цит. по Таскин, 1968: 38—39). 



Родство и происхождение в кочевых обществах 243 

Хотя история, очевидно, имеет легендарный характер, она весьма 
поучительна. Номадам отнюдь не чуждо представление о принадлежности 
территории тому или иному объединению Специфика заключается лишь в 
том. что территориальные связи в их обществах обычно не проявляются в 
чистом виде, а опосредствованы и реализованы в отношениях родства 
(псевдородства). Очевидно, сама подвижность номадов ограничивает раз-
витие непосредственных территориальных и соседских связей, тем самым 
оставляя родство в качестве наилучшей альтернативы для выражения соци-
альных отношений. 

Конечно, простая констатация того факта, что конфигурация кочевых 
обществ повсюду (или почти повсюду) основана на родстве (ср. Spooner, 
1973: 28), мало что говорит. Во-первых, отношения родства (псевдородства) 
как структурная основа социальной организации, характерны не только для 
кочевых, но и для многих других обществ, основанных на иных системах хо-
зяйства. Во-вторых, родство только до известной степени определяет даже 
общую конфигурацию основанных на нем обществ, оставляя значительную 
свободу для конкретных форм социополитической организации. Собственно 
говоря, именно такая картина и наблюдается у кочевников. 

Поэтому применительно к ним необходимо одно уточнение. Все та 
же подвижность номадов и перманентная нестабильность скотоводческой 
экономики вызывают к жизни текучую социальную организацию, способную 
к перестройке и обладающую для этого соответствующими сегментацион-
ными способностями. Наиболее подходящим для этого принципом в боль-
шинстве кочевых обществ оказывается происхождение, в котором концеп-
туализируется структурообразующая роль отношений родства. Благодаря 
его применению, сложный и многоступенчатый характер социальной органи-
зации номадов часто выражается в совокупности отдельных сегментов: дис-
кретных групп, объединенных общностью происхождения различной генеа-
логической глубины и, в случае необходимости, способных к разделению 
или слиянию как по горизонтали, так и по вертикали. Впрочем, сама сегмен-
тация не обязательно должна быть связана с представлениями об общности 
происхождения, охватывающей всех членов данного общества. 



244 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

Однако утверждение о том, что для социальной и политической организа-
ции кочевников в качестве структурообразующие™ важнейшее значение 
имеет принцип происхождения, опять-таки нуждается в целом ряде уточне-
ний и оговорок. Во-первых, в наибольшей степени это утверждение приме-
нимо только к чистым кочевникам; уже у полукочевников и тем более у 
экстенсивных скотоводов картина иногда может быть другой. Во-вторых, 
сам принцип происхождения не исключает и не может исключать непо-
средственной реализации отношений родства. Я уже обращал внимание на 
то, что не все формы социальной организации у кочевников приобретают 
вид групп, основанных на общности происхождения и не все они комплек-
туются на основе единого принципа происхождения. 

Даже оставляя в стороне контроверзу между аборигенной моделью и реаль-
ной действительностью, между идеологией и общественной практикой, 
можно сказать, что родство и происхождение в рассматриваемых обществах 
не только оперируют преимущественно в разных сферах и на различных 
уровнях, но отчасти имеют различную функциональную направленность. 
Ибн-Халдун отчетливо осознавал эти различия, когда писал, что асабия, ос-
нованная на реальном родстве, сплачивает значительно сильнее, чем при-
надлежность к одному племени (Ibn Khaldoun, 1863: I, 275). «Причина за-
ключается в том, что цели групповых чувств — защита и нападение, могут 
быть реализованы только на основе общего происхождения ...кровные и 
другие близкие родственники помогают друг другу, в то время как чужие 
нет» (Ibn Khaldoun, 1967: 147—148)7. 

 

7Правда, Ибн Халдун не менее ясно осознавал относительность родственных связей 
как таковых. Поэтому далее он писал: «Клиентные отношения и контакты с рабами 
или со-
юзниками оказывают такое же воздействие как и отношения на основе общности 
происхо-
ждения. Последствия общего происхождения, хотя и естественные, отчасти все же 
являются 
воображаемыми. В действительности, ощущение близости дают социальное общение, 
дру-
жеские связи, долгое знакомство и тесная компания, которые создаются когда 
растут имее-
те, имеют одну кормилицу и делят все обстоятельства жизни и смерти! Если тесные 
кон-
такты устанавливаются таким путем, их результатом станут привязанность и 
сотрудниче-
ство» (Ibn-Khaldun, 1967: 148). 



Родство и происхождение в кочевых обществах 245 

Низшие подразделения различных типологических планов, в первую 
очередь связанные с социальными, экономическими и в более узком отно-
шении — производственными нуждами, покоятся на родственных и кон-
трактных отношениях (о роли последних см., например, Spooner, 1973: 
25—26; Marx, 1977: 356, 357; Marx! 1978: 61 ff.). Высшие подразделения, 
имеющие преимущественно социополитические функции, отчасти вклю-
чающие функции гарантов или держателей корпоративных собственниче-
ских прав на ключевые ресурсы, основаны на принципе происхождения 
(Spooner, 1973: 24; Barth, 1973: 18). 

Но и это только одна сторона дела. Родство регламентирует отноше-
ния внутри сравнительно небольшого количества людей, медиирует поло-
жение индивида в системе горизонтальных связей, преодолевая дискретный 
характер различных групп, объединенных общностью происхождения. 
Происхождение регламентирует отношения между различными группами и 
одновременно устанавливает принадлежность к данному обществу в целом 
и его конкретным подразделениям. И не только саму принадлежность, но и 
соответствующие права и обязанности, а иногда и социальные позиции. 
Родство социализирует позиции индивида в обществе, происхождение их 
легитимизирует (см. Marx, 1977: 358—359). 

Сам принцип происхождения в кочевых обществах проявляется 
двояко: в генеалогиях (genealogical descent) и в представлениях об общности 
происхождения всех членов данного общества. Едва ли надо объяснять, что 
оба эти его проявления не обязательно должны полностью совпадать друг с 
другом. 

К тому же их функции, хотя и неразделимы полностью, но совпада-
ют тоже не во всем. Генеалогии важны для формирования групп, объеди-
ненных общностью происхождения и определения их взаимоположений. 
Представление об общности происхождения служит идеологическим обос-
нованием общественной интеграции. 

Так, все афганцы считают своим предком Каиса (Абдул Рашида); его 
сыновья, внуки и правнуки рассматриваются как основатели всех круп-
нейших афганских племен (Elphistone, 1819, I: 248, 253; Рейснер, 1954: 52, 
прим. 2; Spain, 1963: 41; Glatzer, 1977: 107 ff.). Все сомали возво-
дят свое происхождение к Акуил 



246 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

АбуТаалибу — кузену пророка и брату Али (Lewis, 1961: 12), туркмены — 
Огуз-хану (Абу-л-Гази, 1958: 40), буряты — к Баргу-Баатуру (Humphrey, 
1979: 247). (См. также Cunnison, 1966: 111 про хумр баггара; Evans-Pritchard, 
1949: 55; Peters, 1960: 29 про бедуинов Киренаики; Salzman, 1971: 186 про 
шах навази белуджей.) 

В то же время самбуру четко осознают различное происхождение 
отдельных кланов и субкланов (Spencer, 1965: 77), и примечательно, что 
связи между этими подразделениями весьма слабы. У фулани также нет 
представления о том, что все члены клана происходят от одного предка 
(Stenning, 1959: 53—54). 

Хорошим примером того, как соответствующие идеологические по-
требности вызывают представление об общности происхождения, служат 
казахи. Монголы разрушили социальную организацию тех тюркоязычных 
кочевников, которые считаются основными предками казахов, перетасовали 
их подразделения, вызвали значительные этнические перегруппировки в ев-
разийских степях. Но как только кочевые группы различного происхожде-
ния, из которых образовался казахский этнос, обособились в политическом, 
а затем на этой основе и в этническом отношении, у них возникло стремле-
ние искусственно возвести свое происхождение к одному общему предку 
который, правда, не успел получить всеобщего признания (Левшин, 1832, II: 
25—31; Харузин, 1889: 26—27; Гродеков, 1889: 2—3; Аристов, 1894: 
394—397; Чулошников, 1924: 199; Абрамзон, 1951: 138; Bacon, 1958: 67). 
Однако выработка соответствующих генеалогий по ряду причин, в первую 
очередь слабости и неустойчивости казахских политических образований, 
отставала. В результате единая генеалогическая схема, способная обосно-
вать представление об общности происхождения, создана не была. 

В евразийских степях в послемонгольскую эпоху нередко тюркоя-
зычное кочевое племя состояло из первоначального монголо-язычиого ядра, 
к которому примыкали отдельные подразделения различных тюркоязычных 
племен. Со временем монгольским осталось только название. Такова, на-
пример, история известного узбекского племени конград (кунград). Тем не 
менее все члены нового образования возводили свое происхождение к одно-
му предку. 



Родство и происхождение в кочевых обществах 247 

Сходная картина наблюдалась у некоторых кочевых племен Ближне-
го Востока (Musil, 1908, Bd. Ill: 112 ff.; Philby, 1922, II: 176; Першиа, 1961: 

86—87). 

Кроме того, представления об общности происхождения могли иметь 
еще одно назначение, которое условно можно назвать внешнеполитическим. 
Они освящали отношения между различными кочевыми образованиями, ус-
танавливая между ними квазиродство, или отсутствие такового. Когда после 
монгольских завоеваний судьбы тюркоязычных и монголоязычных кочевни-
ков оказались тесно переплетенными друг с другом, возникло представление 
об общности их происхождения. Оно было зафиксировано Рашнд-ад-Дином 
(1952а: 76, 77; ср. Bacon, 1958: 55), но едва ли являлось всего лишь изобре-
тением самого ученого политика. По мнению рвала, все племена аназа имеют 
общего предка. Поэтому они рассматривают их как своих бени аль-амм, 
двоюродных братьев по отцовской линии (Jaussen, 1908: 111 —112). Мне 
кажется, что Солцман (Salzman, 1975: 627) подчеркивая, что «линиджная 
идеология в стабильные времена является резервной социальной структу-
рой», несколько ограничивает как ее потенциальные возможности, так и 
практическое применение. 

Генеалогический принцип чрезвычайно удобен для номадов не 
только для формирования групп, объединенных общностью происхожде-
ния. По существу, он имеет полифункциональное назначение, и этим объяс-
няется его распространенность и живучесть. Благодаря генеалогиям и соот-
ветствующим сознательным или бессознательным манипуляциям ими, их 
способности к сужению или расширению, расщеплению и слиянию в зависи-
мости от практических потребностей и конкретной исторической действитель-
ности, социальная организация в целом и ее различные типологические пла-
ны в идеологическом отношении приобретают необходимую гибкость, спо-
собность к реорганизации применительно к новым условиям, но с сохране-
нием структурообразующих принципов. 

Для тюркоязычных кочевников евразийских степей характерно, что 
количество вертикальных сегментов генеалогического ряда не было посто-
янным. Происходила постоянная перестройка генеалоги- 



248 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

ческой структуры, с чем нередко сталкивались ученые, констатировавшие 
расхождение в составленных ими генеалогических таблицах одних и тех же 
племен. 

У хумр баггара большинство подразделений, от минимального линиджа до 
секций, на которые разделяется племя, могут легко менять свое положение в 
общей структуре, которая так же легко к этому приспосабливается (Cunni-
son, 1966: 10). 

В литературе можно без труда найти много примеров того, какое значение 
придается генеалогиям во многих кочевых обществах. Еще Рашид-ад-Дин 
(1952а: 29) писал: «Обычай монголов таков, что они хранят родословие 
[своих] предков и учат и наставляют в [знании] родословия [насаб] каждого 
появляющегося на свет ребенка... Ни у одного из других племен, исключая 
монголов, нет этого обычая, разве лишь у арабов, которые [тоже] хранят [в 
памяти] свое происхождение». И далее. «Так как у них (т. е. монголов. — А. 
X.) нет ни религиозной общины [миллат], ни веры [дин], при помощи кото-
рых они наставляли бы дитя, подобно другим [людям], на праведный путь, 
то каждому народившемуся дитяти отец и мать объясняют предание о роде 
[кабила] и родословной [насаб]». У сомали каждый знает свою генеалогию, 
насчитывающую 20—30 поколений (Lewis, 1961: 128; Lewis, 1962: 40). 

Еще одна из функций генеалогий — легитимизация социального неравенст-
ва в аборигенной, уже неоднородной модели. (Этот аспект хорошо исследо-
ван Хэмфри (Humphrey, 1979) на примере бурят.) Так, хотя все скифы счи-
тались потомками Таргитая, происхождение различных неравноправных 
подразделений их общества связывалось с различными сыновьями ге-
роя-первопредка (Herodotus, IV. 5—6; см. также Khazanov, 1978: 426). Не-
редко именно аристократия культивирует знание генеалогий и манипулирует 
ими, чтобы идеологически обосновать свои руководящие позиции (см., на-
пример, Stewart, 1973a: 379 про мавров). Гродеков (1889: 12) писал про ка-
захов и киргизов, что в отличие от аристократии «бедные не знают, кроме 
названий своих прямых предков и своего рода и колена, ничего об отдален-
ных разветвлениях родства». На полвека раньше об этом же писал Лев-
шин (1832, ч. III: 11). 



Родство и происхождение в кочевых обществах 249 

Несколько перефразируя афоризм Оруэлла, можно сказать про кочевников: 
тот, кто контролирует настоящее, — контролирует прошлое; тот, кто кон-
тролирует прошлое, — контролирует будущее. 

В то же время у многих кочевников генеалогии идеологически обеспечивают 
легкую инкорпорацию и адаптацию чужих групп в их собственные, без су-
щественной структурной перестройки. Не исключено, что генеалогическая 
амнезия (ее не следует смешивать со структурной амнезией см. Gulliver, 
1955: ИЗ ff.), отмеченная у многих номадов, отчасти может объясняться тем, 
что она облегчает генеалогическую ассимиляцию. (О генеалогической ам-
незии и генеалогической ассимиляции у туркмен — см. Марков, 1976: 218; у 
бедуинов Аравии — Rosenfeld, 1965: 182; бедуинов Киренаики — 
Evans-Pritchard, 1949: 56; Peters, 1960: 41—42; хумр баггара — Cunnison, 
1966: 6,113, п. 6; афганцев — Ferdinand, 1969: 137.) 

У северных сомали генеалогии являются постоянными и неизменяющимися. 
Поэтому, когда две группы объединяются против общего врага, они закреп-
ляют свое объединение формальлым соглашением, а не созданием фиктив-
ной генеалогии (Lewis, 1962: 40). 

Правда, Маркс (Marx, 1977: 354) считает, что более или менее детальное 
знание генеалогий связано с контролем над данной территорией и способ-
ностью ее защищать. Там, где контроль утрачен, генеалогии не нужны. По-
добный подход как раз и представляет смешение двух планов социальной 
организации: генеалогического и политического. Многие номады успешно 
контролировали свою территорию и без детального знания генеалогий. В от-
меченном аспекте генеалогии важны в первую очередь как структурный 
принцип формирования корпоративных собственнических групп и соответ-
ствующего расщепления собственности на ключевые ресурсы. Однако по-
следние могут формироваться и на иной, негенеалогической основе. 

У большинства кочевников генеалогический принцип происхождения со-
пряжен с унилинейностыо, хотя и в этом отношении существуют опреде-
ленные вариации. Конечно, подавляющее большинство их — патрилинейны, 
что особенно последовательно подчеркивается во многих аборигенных мо-
делях. Однако на практике у многих номадов, особенно на низших 
уровнях организации 



250 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

хозяйственного и социально-политического планов, важное значение имеют 
также связи со свойственниками и когнатами, создающие дополнительные 
линии защиты (Peters, I960: 44—45; Peters, 1967: 272-274; Hart, 1973: 28—30; 
Barth, 1973a: 13 ff.; Digard, 1973: 49; Stewart, 1973a: 384; Marx, 1978: 
61—63). 

К тому же ни унилинейность вообще, ни патрилииейность в частности не 
являются непременными принципами социальной организации номадов. 
Саами, коряки и чукчи неунилинейны (у них отсутствует принцип общности 
на основе происхождения). Любопытно, что генеалогии у них также отсутст-
вуют — это негативное совпадение отнюдь не случайного, а закономерного 
свойства. Определенные группы туарегов — матрилинейны или еще недавно 
были таковыми, хотя и не полностью (Nicolaisen, 1963: 137, 139, 144—146, 
476—478, 485— 486). Туареги не являются единственным исключением. По 
мнению Николайсена (Nikolaisen, 1963: 496), беджа перешли к патрилинейно-
сти только после обращения в ислам. Имеются серьезные основания для 
предположения, что древние кочевники евразийских степей — сарматы, также 
долгое время сохраняли матрилинейность (Хазанов, 1970). 

Некоторые племена кочевников Ближнего Востока и евразийских степей 
ведут свое происхождение от женского предка или имеют женский эпоним в 
своих генеалогических схемах. Для объяснения этого предложено несколько 
гипотез (см., например, Bacon, 1958: 178; Peters, 1960: 29; Marx, 1977; Marx, 
1978), но ни одну из них нельзя считать исчерпывающей. В то же время, ра-
зумеется, нет никаких оснований разделять старое мнение Робертсона Смита 
(Robertson Smith, 1903: 31; ср. Ashkenazi, 1946— 49: 670—671; Толстов, 
1948: 352 сл.), что женский эпоним является пережитком гипотетического 
матриархата. 

Сегментарные системы в кочевых обществах* 

О системе сегментарных линиджей вообще и у скотоводов и кочевников в 
частности написано уже очень много, хотя никакой 

 

* Примечание к казахстанскому изданию. Под сегментарным системами в западной 
антропо-
логии обычно понимаются децентрализованные политические структуры с однотипными 

и равноправными подразделениями на горизонтальных и вертикальных уровнях. 



Сегментарные системы в кочевых обществах 251

 

ясности в ее понимании не достигнуто. До сих пор ведется дискуссия, в какой 
мере она является идеальной моделью, а а какой — реальной действительно-
стью (см., например, Evans-Pritchard, 1940: 141— 142 ff.; Bacon, 1958; Sahlins, 

1961; Sahlins, 1968: 50—52; Smith, 1956; Bessac, 1965; Fortes and 
Evans-Pritchard, 1940: 5 ff; Gellner, 1969: 36 f.; Gellner, 1973: 3—6; 
Black-Michaud, 1975: 63, 87; Marx, 1977: 359; Digard, 1978: 315-317; Service, 
1975: 65 f.; Salzman, 1978; Tapper, 1979: 48; Asad, 1979: 421—422). 

На мой взгляд, дискуссия отчасти объясняется различным понима-
нием самой системы сегментарных линиджей. Одно из наиболее детальных 
определений принадлежит Салинсу (Sahlins, 1961: 330), выделившему «шесть 
основных элементов сегментарной линиджной организации: линейность, сег-
ментация, местная генеалогическая сегментация, сегментарная социальность, 
комплиментарная оппозиция (или эффект давления), а также структурная от-
носительность». Салинс обращает внимание, что там, где выделенные при-
знаки встречаются не полностью, сегментарные системы принадлежат к иным 
типам. Тем не менее социальную организацию многих обществ нередко ха-
рактеризуют как систему сегментарных линиджеи на основе более ограни-
ченного числа признаков. 

В этом отношении показателен пример Миддлтона и Тейта 
(Middleton and Tait,1958: 1—31), выделивших на африканском материале не-
сколько вариантов такой системы. Когда же они попытались определить то 
общее, что присуще всем этим вариантам, то нашли всего лишь, что «во всех 
них действует сегментарный принцип, и отношения между территориальными 
группами воспринимаются в терминах происхождения, линиджа или клановой 
системы» (1958: 29). 

В подобном определении по существу сохраняется лишь сам принцип 
сегментации, обычно генеалогический. И он действительно отмечен у боль-
шинства номадов в настоящем или прошлом (Gellner, 1973: 4—5). 

Сегментация, однако, не обязательно подразумевает внутреннюю одно-
родность самих сегментов (см., например, Nicolaisen, 1963: 144— 146 про туа-
регов Ахаггара), а структурная однотипность сегментов 





252 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

различных уровней не должна заслонять различие (по крайней мере частич-
ное) выполняемых ими функций (Gellner, 1969: 48—49) в таксономиях раз-
личных типологических планов. 

Далее я буду рассматривать сегментарные системы лишь в одном плане 
— социополитическом, хотя они, безусловно, заслуживают более всесторон-
него исследования. 

В этом отношении интересно понимание сегментарных систем, предло-
женное Геллнером (Gellner, 1969: 51; ср. 1973: 4), следующего за Эван-
сом-Притчардом (Evans-Pritchard, 1940; 1949). Сегментарная система харак-
теризуется как «стабильность без правления», т. е. прежде всего как средство 
поддержания внутреннего порядка посредством специфического механизма в 
условиях неразвитой социальной дифференциации. То, что подобная система 
существует на практике, едва ли подлежит сомнению. Сам Геллнер хорошо 
описал ее на примере подвижных скотоводов Высокого Атласа. Вопрос в том, 
насколько часто она встречается, а там, где встречается, является ли она 
единственным механизмом поддержания внутреннего порядка или же до-
полняется другими? 

По-видимому, для номадизма евразийского степного, ближневосточного 
и средневосточного типов наиболее характерны асимметричные сегментар-
ные системы, в которых структурная относительность и сбалансированная 
оппозиция нарушены. Так, про организацию бедуинов Киренаики, которую 
иногда рассматривают как типичную для системы сегментарных линиджей, 
Эванс Притчард (Evans-Pritchard, 1949: 54—55) и Питере (Peters, 1967: 271) 
отмечают, что в ней отсутствует сбалансированная оппозиция, а сегменты 
одного уровня отличаются друг от друга по своим размерам и силе. Даже там, 
где сбалансированная оппозиция существует, она часто нарушается на прак-
тике (см., например, Barth, 1973: 13). 

Но главное заключается в том, что взаимоположение и взаимоотноше-
ния сегментов одного уровня в большинстве систем не являются одинаковы-
ми в номадизме упомянутых типов, причем не только в отношении их соот-
ветствующего числа, размеров, и силы, но и политического веса. В то время 
как большинство сегментов одного уровня считаются более или менее рав-
ными, 



Сегментарные системы в кочевых обществах 253 

 

один из них в отношении происхождения, знатности и, главное, своих политиче-
ских позиций стоит выше всех остальных, является «первым среди равных». 

Например, у бедуинов Аравии «вождями секций, на которые подразделяется 
племя, становятся только липа, принадлежащие к определенному линиджу, ко-
торый отличается от всех остальных» (Sweet, 1965: 143). У шах навази белуджей 
«есть вождестский линидж, из которого происходят племенные сардары 
(Salzman, 1971: 186). У кабабиш «фактически вся политическая власть и приви-
легии принадлежат линиджу, из которого происходят вожди» (Asad, 1970: XV). 

Миддлтон и Тейт (Middleton and Tait, 1958: 14) полагают, что сходные сис-
темы, обнаруженные в Африке, являются вариантом системы сегментарных ли-
ниджей. Но наличие доминирующих сегментов и лидеров, как естественное 
следствие их наличия, — все это противоречит и структурному принципу и 
предполагаемому эгалитарному существу данной системы. 

Сам Эванс-Притчард высказался по этому поводу весьма недвусмысленно и 
в 1940 и в 1949 гг. Сравните: «Не существует ассоциации, класса или сегмента, 
которые занимают доминирующее место в политической структуре по приказу 
более организованной силы, чем те, которые находятся в распоряжении любого 
из сородичей» (Fortes and Evans-Pritchard, 1940: 14). 

«Любая племенная система, для которой характерны сегментарные струк-
туры, является системой сбалансированной оппозиции между племенами и пле-
менными подразделениями от самых крупных до самых мелких. В таких племе-
нах не может быть единой власти» (Evans-Pritchard, 1949: 142). 

Фернеа (Fernea, 1970: 105) совершенно прав, когда пишет, что «существо-
вание доминирующей линиджной группы, группы, имеющей непропорционально 
больший контроль над ресурсами и в конечном счете большую власть внутри 
племенной группы, чем любой другой сегмент, входит в противодействие с 
классической моделью сегментарной системы... потому что в известном смысле, 
появление доминирующих линиджей является конечным результатом условий, 
подрывающих ту систему сдержек и проти- 



254 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

вовесов, которые делают равноправными в политико-экономическом отношении 
структурно эквивалентные сегменты» (ср. Smith, 1956: 53, 57; Spooner, 1973: 35).
 

Не отрицая сегментарного характера систем с политически доминирующими 
сегментами, я выделяю их в особый вариант и называю дифференцированными 
сегментарными системами. При наличии соответствующих условий может слу-
читься, что доминирующий сегмент в структурном отношении перестает быть 
репликой остальных, полностью или частично выпадает из генеалогического 
клише данного общества, приобретает особые правила родства и происхождения 
и, главное, по существу, превращается в особое сословие. Характерным примером 
могут служить сословия ашина у древних тюрок, или «белой кости» у монголов 
или казахов, возводившие свое происхождение к Чингиз-хану. 

Подобные системы можно назвать стратифицированными сегментарными 
системами. Вопрос в том, всегда ли они возникают только из дифференцирован-
ных, представляется мне открытым. В этом плане хотелось бы подчеркнуть, что 
стратифицированные сегментарные системы являются более узким понятием, 
чем сама социальная стратификация. Если система является сегментар-
но-стратифицированной, то стратифицированным является и общество в целом. 
В то же время, если общество является стратифицированным, то его сегментар-
ная система не обязательно должна быть такой же. Просто стратификация в нем 
развивается по иным линиям. 

Следует, однако, иметь в виду, что все варианты сегментарных систем взаи-
мообратимы, способны при наличии соответствующих условий трансформиро-
ваться одна в другую, отражая обратимость социальных процессов в кочевых 
обществах. 

Чтобы сделать мое отношение к сегментарным системам у кочевников бо-
лее ясным, я вынужден несколько забегать вперед, предвосхищая выводы из 
следующих разделов этой книги. На мой взгляд, социальная дифференциация у 
кочевников вообще и дифференцированые и стратифицированые сегментарные 
системы в частности возникают главным образом в результате их специфических 
взаимоотношений с внешним миром. Само наличие таких 



Сегментарные системы в кочевых обществах 255 

 

взаимоотношений является постоянным фактом, их конкретные особенности 
подвержены историческим изменениям, но в прошлом у кочевников они в основ-
ном сводились к повторяющимся образцам. Эти изменения отражаются и на ха-
рактере сегментарных систем, также не остающихся неизменными. При этом 
возможны ситуации, когда степень эгалитаризма или, напротив, неравенства при-
сущие реально функционирующим сегментарным системам у номадов, не совпа-
дают, или чаще совпадают не полностью, с тем, который отражен в их идеологиях 
(и особенно субидеологиях различных групп и слоев данного общества). Идеоло-
гии могут быть более, или напротив, менее эгалитарными, чем социальная дейст-
вительность в момент наблюдения, потому что они включают в себя не только 
данный момент, но и прошлое состояние и даже подчас наметившуюся тенден-
цию будущего развития. Далее я представлю примеры таких ситуаций. Нельзя 
забывать также, что идеологии не только отражают социальную практику; они 
могут участвовать также и в ее формировании и изменении. 

Для более полного понимания конкретных сегментарных систем всегда жела-
тельно, по возможности, учитывать их диахронный аспект, равно как и то, какая 
тенденция является преобладающей в их состоянии в момент наблюдения или 
описания — к стабильности или к изменениям. Применительно к последнему 
случаю, надо также учитывать направление происходящих изменений. 

При историческом подходе к конкретно функционирующим сегментарным 
системам у кочевников их эгалитарная и неэгалитарная стороны уже не представ-
ляются взаимоисключающими. Они могут просто свидетельствовать о том, что 
система, как и само общество, находится в стадии изменения. Но в определенных 
случаях они могут быть комплиментарными, более или менее сбалансированными, 
одновременно выполняя функции поддержания внутреннего порядка. 

Наконец, нельзя упускать из виду, что сама сегментарность у номадов имеет 
две стороны. Первая — идеологическая, поскольку аборигенная модель, в кото-
рой реализуется принцип происхождения и генеалогии, имеет отчетливо выра-
женные сегментарные черты, а как убедительно продемонстрировал Солцман 
(Salzman, 1У7о), 



256 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

«идеологии зачастую представляют собой резервные социальные структуры». 
Вторая сторона — практическая, так как сегментар-ность проявляется не только в 
самоконцептуализации социальной организации номадов, но и в ее реализации и 
трансформации. 

Высшие уровни социально-политической организации в кочевых 
обществах 

Кун (Сооn,1976: 319) сравнил наиболее крупные подразделения кочевников 
(племена и конфедерации) с «скелетной организацией, которая используется в 
случае необходимости». Это сравнение нуждается только в одной, хотя и весьма 
существенной поправке. Скелет постоянен, а высшие звенья социополитической 
организации номадов — нет. Они возникают по мере необходимости и исчезают, 
упрощаются или перестраиваются, когда необходимость в них отпадает. Их зна-
чение возрастает по мере того, как возрастает значение выполняемых ими поли-
тических функций, и уменьшается, по мере того, как в них сокращается надоб-
ность. 

В обществах, основывающихся на кочевом скотоводстве, производственный 
цикл обеспечивается уже на низших уровнях их социальной организации. От-
дельных хозяйств и общин различных порядков — всего этого достаточно для 
оптимального выпаса скота, утилизации естественных ресурсов, необходимой 
взаимопомощи и кооперации. Такова примерно социальная организация север-
ных оленеводов, у которых группы, объединенные общностью происхождения, 
отсутствуют, в лучшем случае, как у ненцев, выражены сравнительно слабо. 

Наличие более высоких уровней организации у кочевников непосредствен-
но из производственных процессов не вытекает, и поэтому они представляют не 
хозяйственные, а иные планы, в первую очередь социально-политический план, 
хотя при этом могут также выполнять отдельные и при этом весьма важные эко-
номические функции. Я уже отмечал выше и хочу подчеркнуть еще раз, что 
возможность и даже необходимость выделения различных функциональных 
планов в научных моделях социальной организации кочевников отнюдь не ис-
ключает того обстоятельства, что на практике конкретные звенья этих планов 
имеют более или менее 



Высшие уровни социально-политической организации... 257 

 

выраженный полифункциональный характер. Высшие звенья социополитической 
организации кочевников могут вызываться к жизни в первую очередь социаль-
ными потребностями, но тогда функциональная сфера их действия и роль их 
сравнительно невелики, как в некоторых обществах восточноафриканских ско-
товодов. Зато значение их увеличивается по мере того, как в кочевых обществах 
усиливаются тенденции к определенной политической интеграции, какими бы 
средствами эта интеграция не достигалась. 

Эти тенденции могут быть связаны с различными факторами. К числу важ-
нейших из них относятся: потребности рационального распределения ключевых 
ресурсов, установления и регуляции маршрутов перекочевок, определенного 
внутреннего порядка, необходимого для производственных процессов, потреб-
ности обороны, борьба за скот, пастбища и обрабатываемые земли, миграции и 
войны, стремление одних групп кочевников подчинить себе другие8, особенно-
сти взаимоотношений и взаимодействия с внешним оседлым миром и т. д. 

Весьма условно все эти факторы можно разделить на три группы: дейст-
вующие внутри самого кочевого образования; между различными кочевыми об-
разованиями; между кочевым образованием, с одной стороны, и внешним осед-
лым земледельческо-городским миром, с другой. При этом значение и проявле-
ние их в конкретной исторической ситуации и различных экологических усло-
виях неодинаково. 

Соотношение перечисленных факторов и относительное значение каждого 
из них определяют конкретный характер, прочность и уровень политической ин-
теграции номадов, а также степень институционализированности и централизо-
ванности власти в них, и силу последней. 

Тот же самый генеалогический принцип происхождения, который дейст-
вует во многих кочевых обществах в качестве 

 

 

8Возможно, к данному случаю также применимо понятие «цепной реакции», 
предложенное 
раньше для объяснения некоторых особенностей распространения самого кочевого 
скотоводства. 
Различные формы социальной организации одних кочевых обществ могли копироваться 
(с различ-
ными вариациями) другими, например, из-за потребностей самозащиты и т. д. 



258 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

структурообразующего, распространяется и на высшие звенья их организации. 
Более того, не исключено, что именно потребность в последних (в том чис-
ле потенциальная или проявляющаяся эпизодически) благоприятствовала 
развитию генеалогий, и особенно унилинейности у номадов и соответствующего 
плана их социальной организации. Может быть Бессак (Bessak, (1965: 392) 
отчасти прав, когда замечает: «Имея в виду фрагментацию первичных ското-
водческих групп вследствие роста или уменьшения стад, нет экономических ос-
нований для развития обществом унилинейных родственных связей. Напротив, 
эти связи должны были бы быть билинейными или даже просто ассоциаци-
онными». Северные евразийские и отчасти даже восточноафриканские кочевые 
общества могут служить подтверждением этой мысли. У первых — генеалогии 
отсутствуют, и к тому же не получила распространения унилинейность, у вто-
рых — генеалогии развиты сравнительно слабо. 

Работы Кробера (Kroeber), Маннерса (Manners), Колсона (Colson) и 
Фрида (Fried, 1975; ср. Biebuyck,1966; Southall, 1970) поколебали старое, 
идущее 
еще от Моргана и его предшественников представление о племени как ос-
новной этно-лингвистической, территориальной и политической единицы пер-
вобытности. Вслед за ними Имануэль Маркс (Marx, 1977, 1978, 1979) высказыва-
ет мнение, что вопрос о сущности племени у кочевников также нуждается в пе-
ресмотре. Конфедерация и отчасти также племя у кочевников Среднего Востока, 
считает Маркс, являются лишь чисто территориальными единицами, а не воен-
но-политическими с соответствующим руководством. 

Мне кажется, что проблема гораздо сложнее. Разумеется, кочевое племя за-
нимает определенную территорию и в этом отношении действительно может 
рассматриваться как территориальная единица. Однако оно не походит на ка-
кой-либо кантон или дистрикт с исторически сложившимися или администра-
тивно установленными границами. Во-первых, как я уже отмечал, территори-
альные связи у кочевников в чистом виде обычно не проявляются, а бывают опо-
средствованы родством и происхождением. Во-вторых, в подавляющем боль-
шинстве случаев племя у кочевников является также 



Высшие уровни социально-политической организации... 259 

социальной единицей, хотя бы потому, что обозначает верхние рубежи дискрет-
ной социальной организации. Разумеется, сами эти рубежи не обязательно явля-
ются стабильными и неизменными, а дискретный характер племени, как и любой 
другой формы социальной организации у кочевников, является относительным 
(об этом уже писалось выше). Наконец племя как территориальную единицу 
нельзя отделить от соответствующих отношений собственности на ключевые ре-
сурсы и от способности охранять эти права собственности. (Об этом, кстати, пи-
шет и Маркс — Marx, 1978: 49—50.) Даже когда племя не выступает как их не-
посредственный держатель или регулятор, его следует рассматривать как вер-
ховного собственника и/или гаранта собственности, по крайней мере, как ее оли-
цетворение. Ведь в конечном счете кочевник пользуется правами на естественные 
ресурсы не в силу простого кочевания на данной территории, а в силу своей при-
надлежности к данному племени и его соответствующему подразделению. «Про-
исхождение есть основа для обладания определенными правами, которые при-
надлежат членам генеалогически ограниченной группы, отстаивающей свои пра-
ва от остального мира» (Barth, 1966: 24). 

Основной материал, которым оперирует Маркс для подтверждения своего 
мнения, относится к ближневосточным номадам нашего времени или недавнего 
прошлого. Но едва ли бедуины Негева или Синая, подчиненные сильным и цен-
трализованным государствам, являются достаточно репрезентивными для далеко 
идущих заключений. Нельзя просто отмахнуться от многочисленных сообщений 
ранних наблюдателей, согласно которым именно племя являлось верховным 
собственником пастбищной территории, например, У бедуинов Аравии. В каче-
стве примера приведу слова Тамисье (Tamisier, 1840: 256), который недвусмыс-
ленно утверждал: «Каждая часть территории принадлежит племени; оно может 
распоряжаться этой территорией как хочет: это собственность, которую его отцы 
завоевывали своей кровью». (См. также Wallin, 1854: 122; Burton, 1893: 113—114; 

Jaussen, 1908: 238 f; Dickson, 1951: 582.) 

Правда, одного этого не всегда было достаточно для прочной институцио-
нализации и тем более централизации власти. Поэтому не все племена в Аравии 
имели верховного вождя (Marx, 1977: 



260 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

348 _ 349), но такие племена, судя по многочисленным описаниям путешествен-
ников (сводку их см. Перший, 1961: 153 сл.), были в явном меньшинстве. И уж во 
всяком случае среди бедуинов Аравии отсутствовали «племена без правителей». 
Даже у тех племен, у которых отсутствовали верховные вожди, имелись вожди и 
предводители входящих в племя подразделений более низкого таксономического 
уровня. 

Моя мысль сводится к тому, что племя у кочевников никогда не является 
чисто территориальной единицей (ср. Salzman, 1979а). В первую очередь это по-
литическая организация. Кстати, даже в прошлом веке были ученые, полагавшие, 
что у бедуинов племена — это не объединения родственников, а воен-
но-политические образования (см., например, Jacob, 1897: 222). Там, где терри-
ториальные связи не дополняются или опосредствуются политическими, как в 
прошлом у коряков и чукчей, мы имеем дело всего лишь с этнолингвистической 
общностью. Вопрос о том, можно ли считать подобную общность племенем, я 
приберегу для дискуссии о сущности последнего, едва ли уже завершенной. 

Так же, как нельзя отождествлять политическую организацию с управлением, 
нельзя определять наличие политических функций племени только лишь 
по присутствию в нем сильной институционализированной и тем более 
централизованной власти (ср. Marx, 1978: 50). Их невозможно полностью разде-
лять друг от друга, но и отождествлять также не следует. Даже уровень социаль-
ной дифференциации данного кочевого общества и степень институционализиро-
ванности и централизованности власти в нем не обязательно должны пол-
ностью коррелировать друг с другом. Диффузный характер политической власти 
как раз является одной из особенностей многих кочевых объединений. 
Лишь при определенных условиях она приобретает централизованные формы. 
Но едва ли мы вообще получим достаточно адекватное представление о 
племени у кочевников, если будем рассматривать его лишь изнутри. Номады 
никогда не составляют закрытого общества. Политические функции 
племени наиболее четко проявляются именно в его противостоянии внешнему 
миру, в. первую очередь оседлому, но отчасти и кочевому тоже. Не 
случайно 



Высшие уровни социально-политической организации... 261 

 

большинство факторов политической интеграции, а также концентрации и цен-
трализации власти у кочевников связаны с их отношениями с другими оседлыми 
и кочевыми обществами. Даже такие факторы, как регуляция маршрутов переко-
чевок, которые условно рассматриваются в качестве внутренних, нередко зависят 
от положения данного кочевого общества во внешнем мире (как, например, у 
многих средневосточных номадов). 

Геллнер (Gellner, 1969: 2 — 3) предложил различать «первобытный» и 
«маргинальный» трайбализм. Последний, по его мнению, возникает на границах 
земледельческо-городских государств, власть которых от отвергает. Фрид (Fried, 
1975) вообще отрицает понятие «первобытного трайбализма». По его мнению, 
трайбализм всегда вторичен и возникает лишь под давлением более сильных об-
ществ. Действительно, у номадов трайбализм в большинстве случаев имеет вто-
ричный и маргинальный характер, так как не в последнюю очередь вызывается к 
жизни взаимоотношениями с внешним миром. Я имею в виду самый широкий 
спектр таких взаимоотношений, включающих не только оборону, но и наступле-
ние, не только оседлые земледельческие и городские общества (хотя в первую 
очередь кочевой трайбализм включает именно их), но иногда и другие кочевые. 
Это не означает, что следует полностью игнорировать внутренние факторы в 
возникновении политического трайбализма у номадов. Просто в большинстве 
случаев они играли второстепенную и сопутствующую роль (ср. Першиц, 1961; 
Barth, 1962: 347; Spooner, 1973: 35 про кочевников Ближнего и Среднего Восто-
ка). 

Однако политический трайбализм у кочевников внутренне противоречив. В 
большей или меньшей степени, но он налагает известные ограничения на воз-
можность выбора и самостоятельность низовых производственных подразделе-
ний. В то же время специфика производства у кочевников требует, чтобы отдель-
ное хозяйство и община обладали достаточной свободой действий, могли прини-
мать самостоятельные решения. Это противоречие во многом объясняет как пе-
риодическое возникновение кочевых политических образований, так и их неус-
тойчивость и непостоянство. 

Еще больше оно объясняет почему сила и централизованность политической 
власти у номадов нередко отстают от уровня 



262 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

социальной дифференциации их общества. Конкретная ситуация определяла ка-
кие силы получают преобладание: центростремительные или центробежные, ка-
кая тенденция возьмет верх: к диффузии политической власти или к ее концен-
трации. 

Опять-таки конкретная ситуация, вызывающая к жизни политический трай-
бализм, определяет и размеры кочевых образований. Если численность послед-
них превышает необходимость, дробление их неизбежно (см., например, Awad, 
1962: 333 про номадов Ближнего и Среднего Востока). 

В заключение несколько слов о племенных объединениях, которые нередко 
называют «конфедерациями». Этот термин не кажется мне очень удачным, пото-
му что кочевые объединения не всегда формируются на добровольной основе. Но 
при всех обстоятельствах они вызываются к жизни военно-политическими при-
чинами (см., например, Marcais, 1913: 242 ff. про «конфедерации» у средневеко-
вых кочевников Северной Африки). Поэтому, даже не всегда имея общее руко-
водство, не способные полностью устранить столкновения отдельных племен, 
они могут и должны рассматриваться прежде всего как политические образова-
ния. 

Имущественное неравенство и социальная дифференциа-
ция в кочевых обществах 

Если рассматривать кочевые общества изнутри, то в них можно выделить 
два потенциальных источника социальной дифференциации9 частную собствен-
ность на скот и руководящие позиции в общественной организации. 

Частная собственность на скот, различия в семейном цикле и имплицитная 
неустойчивость кочевого скотоводства неизбежно влекут за собой определенное 
имущественное неравенство, заключающееся в том, что одни индивиды и их се-
мьи богаче скотом, чем другие (ср. Bonte, 1977). 

 

 

9Под социальной дифференциацией я понимаю любые формы социального неравенства и 

расслоения (статусные, ранговые, сословные и др.). Под социальной 
стратификацией — наличие в 
обществе иерархических наследственных слоев и групп с различными правами и 
обязанностями, 
занимающих различное положение в общественной жизни, руководстве обществом 
и/или произ-
водстве и распределении. 



Имущественное неравенство и социальная дифференциация... 263 

 

Кочевая община, как и крестьянская, заинтересована в имущественном ра-
венстве своих членов. Слишком резкое неравенство ставит под угрозу сущест-
вующую в ней систему кооперации и взаимопомощи. Резкое ухудшение матери-
ального положения отдельных хозяйств делает их плохими партнерами в общине. 
Они или выпадают из нее, или оказываются в зависимости от богатых хозяйств. 

В кочевой, как и в крестьянской, общине всегда существую две синхронно 
действующие тенденции: к выравниванию] сглаживанию внутренних различий и 
к углублению имущественного неравенства, расширению сферы, в которой опе-
рируют отношение зависимости между различными хозяйствами. Реализация 
обеих тенденций выходит за пределы общины и зависит от ситуации в обществе 
в целом, а применительно к кочевникам — нередко даже и от их отношений с 
внешним миром. 

Та потребность в рабочей силе, которая существует у номадов, может удов-
летворяться за счет бедных членов своей общины, пасущих скот и выполняющих 
другие работы в хозяйствах своих более богатых родственников и соседей. Од-
нако, как правило, в кочевой общине близкие родственники эксплуатации не 
подвергаются — это угрожало бы существующим социальным связям. 

Тем не менее даже в нуклеарной общине находятся способы, с помощью 
которых богатые скотоводы могут с выгодой для себя использовать чужой труд. 
Иногда это достигается с помощью присоединения к зажиточному родственному 
ядру общины бедных неродственных семей. Например, в каждом кочевье рвала 
жили выходцы из других племен: они назывались кусара и опекались кем-нибудь 
из рвала (Musil, 1928: 267—268; ср. Peters, 1960: 43 про бедуинов Киренаики). У 

казахов ядро аульной общины состояло из семей близких агнатов, а иногда и 
свойственников. Но в нее допускались также вольноотпущенники и консы (кот-
сы). Последние составляли особую специальную категорию, в которую преиму-
щественно входили бедняки, утратившие связь с собственными аулами и жившие 
в чужих общинах (Вяткин, 1947: 132, прим. 1; Сабырханов, 1969: 150, прим. 28). 
В киргизских аилах имелись чужеродцы — потомки рабов (Ильясов, 1963: 345). 



264 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

У ненцев богатые оленеводы объединялись в парме с более бедными и по 
сложившемуся обычаю по очереди пасли скот, хотя у одного могло быть 1500 
голов, а у другого — 30 (Броднев, 1959: 77). Аналогичный институт — «посто-
янная скотоводческая ассоциация, основанная на трудовой взаимопомощи и даже 
помощи продуктами питания» существует у каримоджонг. Эти ассоциации воз-
никают в том случае, если в одной семье много скота, но мало рабочих рук, а в 
другой, наоборот, мало скота, но много рабочих рук (Dyson-Hudson R. and N.. 
1970: 110: ср. Stenning, 1959: 53 про фулани). 

Однако нельзя сбрасывать со счетов и противоположную тенденцию. Целый 
ряд обстоятельств тормозит и препятствует превращению имущественного нера-
венства у кочевников в стабильную и прочную основу социальной дифферен-
циации. 

Прежде всего, та же самая неустойчивость хозяйства, которая характерна 
для кочевого общества в целом, проявляется и на индивидуально-семейном 
уровне. Перераспределение имущества, в первую очередь и главным образом 
скота и скотоводческих продуктов, может служить социальному продвижению и 
отчасти даже — завуалированной эксплуатации. Но одновременно оно связано с 
потребностями социальной интеграции и частично является своеобразным сред-
ством экономического страхования. 

Такое перераспределение обычно принимает вид реципрокации и редистри-
буции в их разнообразных конкретных проявлениях. Соотношение реципрокации 
и редистрибуции в различных кочевых обществах различно. Можно лишь отме-
тить, что чем менее дифференцировано в социальном отношении данное обще-
ство, тем большее значение приобретают в нем несбалансированная и сбаланси-
рованная реципрокация. Первая, не требуя от берущего обязательного эквива-
лентного возврата взятого, накладывает на него моральные обязательства по от-
ношению к дающему и повышает престиж последнего. Вторая — требует, чтобы 
то, что дано, было тем или иным способом возвращено обратно, хотя и не обяза-
тельно в абсолютно равной пропорции (ср. Sahlins, 1974: 193—195). 

Редистрибуция, естественно, больше связана с социальным неравенством. 
Отчасти также выполняя функции коллективной 



Имущественное неравенство и социальная дифференциация... 265 

взаимопомощи и страховки, редистрибутивные институты могут одновременно 
являться экономическими каналами социальной дифференциации. Но как нередко 
бывает не только в кочевых обществах, редистрибуция не столько упраздняет и 
ограничивает реципрокацию, сколько надстраивается над ней, и последняя про-
должает существовать даже в кочевых государствах. 

О сбалансированной реципрокации у татар Золотой Орды в XIV в. сообщает 
ал-Омари. «Когда у одного из них начинает хиреть скотина, как-то: лошадь или 
корова, или овца, то он закалывает ее, и [часть] дарит своим соседям, а когда у 

них также портится овца, или корова, или лошадь, то они закалывают ее и дарят 
[часть ее] тем, кто их одарил. По этой причине в домах их [никогда] не бывает 
недостатка в мясе» (цит. по Тизенгаузен, 1884: 23—31). 

Сходное правило существовало у бедуинов (Doughty, 1888, I: 442—443). У 
кочевников Аравии помощь оказывалась не только при кульминационных мо-
ментах жизненного цикла (свадьба, обрезание и т. п.) или при чрезвычайных 
жизненных обстоятельствах (уплата компенсации за убийство, требования гос-
теприимства), но и в случаях утраты скота, например, в результате болезни 
(Jaus-
sen, 1908: 273; Musil, 1927: 461; Першиц, 1961: 76). 

По словам Доути (Doughty, 1888, I: 344), ограбление считалось общей бедой, 
и шейх обязывал всех соплеменников, чтобы они в течение одного-двух дней 
возместили пострадавшим весь утраченный ими скот (ср. Musil, 1928: 452 про 
обедневших рвала). 

В качестве еще одного примера приведу саун (соан) (ср. вадиа у бедуинов 
Аравии) — казахское слово, которым в советской антропологии обозначаются 
различные формы и условия передачи богатыми скотовладельцами скота на вы-
пас обедневшим членам общества. (Описание их у казахов см. Георги, 1776, ч. I: 
131; у ближневосточных и средневосточных номадов — Doughty, 1888, II: 140; 
Jaussen, 1908: 273; Першиц, 1961: 124—126; Swidler, 1973: 28—29; у фулани — 
Stenning, 1959: 41, 62.) Долгое время многие советские антропологи безогово-
рочно считали саун средством эксплуатации, нередко даже феодальной (Толстое, 
1934; Вяткин, 1947: 119—121; Толыбеков, 1971: 159 сл.). Однако Першиц (1973) 
показал, что саун включает в себя различные формы перераспре- 



266 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

деления скота, в том числе и чисто реципрокальные. Даль и Хьерт (Dahl and 
Hjort, 1975: 21) выделяют две формы перераспределения скота у африканских 
скотоводов. Первая («партнерская») основана на системе подарков. Вторая («па-
тронажная» или «клиентальная») на системе займов. 

Но даже и те формы сауна, которые содержат отдельные элементы эксплуа-
тации или чаще способствуют росту социального неравенства, одновременно 
преследуют иную цель. Они препятствуют выпадению бедняцких хозяйств из 
кочевого общества и тем самым препятствуют его дезинтеграции. Аналогичную 
роль, хотя и не единственную, играет «патронажная форма» в Африке. К тому же 
с течением времени животные, взятые взаймы, иногда начинают рассматриваться 
как собственность должника или его потомков. Тем самым эта форма перерас-
пределения скота может служить выравниванием имущественных разделении 
(Dahl and Hjort, 1979: 23). Примечательно, что наиболее сильно и отчетливо экс-
плуататорские черты вадиа проявляются не внутри данной кочевой группы, а во 
взаимоотношениях различных групп, когда богатые и знатные бедуины переда-
вали мелкий рогатый скот на выпас овцеводческим племенам или овцеводческим 
подразделениям собственных племен (Philby, 1922: I, 59; Muller, 1931: 50 f.; 
Dickson, 1951: 109—110; Перщиц, 1961: 125—126). 

Айронс (Irons, 1979: 365, 367) справедливо заметил, что у кочевников реди-
стрибуция не получила такого распространения и значения, как во многих об-
ществах с иными системами хозяйства. Очевидно, в первую очередь это связано 
с тем, что централизованное накопление скота, даже если оно оправдывается 
необходимостью создания страхового фонда, практически невозможно. Отно-
шения саунного типа у кочевников отчасти служат альтернативой редистрибу-
ции. И все же последняя в своих достаточно четких проявлениях известна во 
многих кочевых обществах. 

В огузском эпосе в обращении к аристократии говорится: «Не сгубив своего 
имущества, человеку не прославить себя щедростью» (Книга моего деда Корку-
та, 1962: 11). У бедуинов Аравии было принято, чтобы шейхи время от времени 
устраивали публичные угощения и делали подарки малоимущим членам 
своей группы 



Имущественное неравенство и социальная дифференциация... 267 

(Dickson, 1951: 53). Известны случаи, когда бедуинские шейхи делили свои до-
ходы «среди своих людей» (Burckhardt, 1831: 308, ср. 331). У казахов баи, бии и 

султаны нередко устраивали щедрые пиршества, следуя пословице: «Собака, 
которую ударят жирной костью, никогда не пищит» (Толыбеков, 1959: 95). 

Надо учитывать также и иные перераспределительные механизмы, дей-
ствующие между различными подразделениями и группами номадов. Права или 
нет Суит (Sweet, 1965: 142 if.; ср. Першиц, 1961: 131—132; Spooner, 1973: 11) в 

своем предположении, что у бедуинов газу набеги за скотом являются институ-
ционализированной формой его перераспределения, на практике они отчасти 
приводят именно к этому. Аналогичный институт, для обозначения которого со-
ветские антропологи пользуются казахским словом барымта, был распространен 
у кочевников евразийских степей. 

Бедуинские газу и казахская барымта во многих отношениях отлича-
лись, например, от туркменских аламанов. Аламаны являлись ничем не при-
крытым, не ограниченным и не регулируемым никакими правилами гра-
бежом оседлого, в основном персидского населения, на который оно практически 
не могло ничем ответить. Одной из его главных целей был захват рабов. Газу и 
барымта, когда они совершались между самими кочевниками, были явлением 
двусторонним и приводили к неэкономической циркуляции скота между раз-
личными кочевыми образованиями и их подразделениями, хотя и не без потерь10. 
Любопытно, что у казахов в XIX в. барымта иногда использовалась бедными 
кочевниками для захвата скота у казахской знати. И еще одно обстоятельство 
препятствует неограниченному развитию имущественного неравенства у кочев-
ников. Хотя генерализации относительно минимума скота, необходимого для 
ведения самостоятельного хозяйства, практически невозможны (см. с. 101—104), 
тем не менее он реально существует в каждом конкретном обществе в каждый 
конкретный момент. Поэтому обедневшие номады, которые не могут полу-
чить в достаточном количестве скот за счет отмеченных выше институтов, 
имеют перед собой две 

 

10 Левшин (1832, ч. III: 85) отмечал, что барымта уменьшает количество скота у 
казахов, потому что при быстром отгоне его не берегут и часть захваченного 
скота 
гибнет дорогой. 



268 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

основные альтернативы: идти в услужение к богатым скотовладельцам или до-
полнять скотоводство иными источниками существования, что нередко влечет за 
собой частичную или полную седентаризацию (Barth, 1964: 108 f.; Barth, 1964a: 
75; Dahl and Hjort, 1979: 27). Но скотовладельцев настолько богатых, что они не 

способны управиться со своим скотом сами или с помощью действующих в дан-
ном обществе механизмов кооперации и взаимопомощи, включая саунные, не так 
уж много, во всяком случае много меньше, чем бедняков. Поэтому какое-то ко-
личество последних постоянно выключается из кочевого общества (см. с. 169— 
173), и это опять-таки до известной степени способствует ограничению в нем 
имущественных различий. 

Житецкий (1892: 25) писал про калмыков, что «в степи кочуют семьи срав-
нительно зажиточные, а те из них, которые беднеют, лишаются скота, выбрасы-
ваются из года в год степью за ее пределы. Остаются из семей бедных скотом в 
степи только те, сравнительно немногие, которые пристраиваются в качестве 
пастухов и работников при худуках [водные колодцы] у крупных скотоводов и 
при хурулах [буддистские монастыри в Калмыкии]. 

Таким образом, стремление к неограниченному численному увеличению 
скота, невозможное уже из-за причин, рассмотренных в главе I, не обязательно 
влечет за собой постоянный рост имущественного неравенства. Потребности 
кооперации и взаимопомощи, необходимость в которых диктуется как произ-
водственными, так и социальными нуждами, благоприятствуют развитию более 
или менее ярко выраженной тенденции к ограничению различий если не в соб-
ственности на скот, то в использовании его самого и его продуктов. Иначе коче-
вое общество оказывается в кризисной ситуации. 

Имущественные различия, отнюдь не всегда постоянные, конечно могут 
способствовать социальному продвижению, приобретению высокого статуса или 
ранга и тем самым определенной социальной дифференциации, но сами по себе 
редко способны превратить ее в устойчивую и наследственную социальную 
стратификацию. У восточноасрриканских скотоводов, например, позиция кре-
дитора в патронажной форме перераспределения скота 



Имущественное неравенство и социальная дифференциация... 269 

«...дает возможность стать уважаемым и влиятельным человеком» (Dahl and 
Hjort, 1979: 23), но не более. Имущественные различия не столько создают, 
сколько закрепляют наследственное социальное неравенство, когда оно сущест-
вует. Было бы слишком просто, но неверно, повторить вслед за Леттимором (Lat-
timore, 1979: 483): «Богатство имело тенденцию передаваться по наследству, и 
так возникала племенная аристократия». 

Разумеется, богатый скотовладелец мог привлечь к себе некоторое количе-
ство людей, создать из них дружину и с ее помощью укреплять и расширять свои 
влияние и власть. Так, храбрый и щедрый бедуинский шейх привлекал к себе 
сторонников даже из других племен (Oppenheim, 1900, II: 88—89). Однако по-
добных людей, привязанных к предводителю лишь выгодой и личной лояльно-
стью, надо было содержать, а на содержание тратить скот. Их труд хотя исполь-
зовался в хозяйстве, но мало, потому что в первую очередь они были воинами, и 
еще потому, что сфера возможного применения самого труда в скотоводческом 
хозяйстве ограничена. Социальные выгоды оборачивались имущественными по-
терями. 

Выход заключался в захвате скота и других богатств в других обществах 
или даже в других подразделениях собственного общества. Не случайно кочевые 
образования, в которых отмечено появление социальной прослойки, подобной 
монгольским нукерам или казахским тюленгутам, обычно характеризуются по-
вышенной военной активностью, в том числе и междоусобной. Владимирцов 
(1934: 80 сл., 95) сравнивал монгольского хана XII в. с предводителем разбой-
ничьей шайки, поведение которого определялось необходимостью содержать 
дружины. Ради этого на соседей предпринимались набеги за добычей. У казахов 
институт тюленгутов сошел на нет в XIX в., с наступлением навязанного рус-
ским правительством внутреннего спокойствия (Бекмаханов, 1947: 48 сл.; Бижа-
нов, 1969: 169). 

Однако подобная военная активность может вызываться различными при-
чинами. Иногда она сама по себе может стимулировать появление военных 
предводителей и группирующихся вокруг них лиц, для которых набеги и война 
превращаются в постоянные 



270 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

промыслы. Причины и следствия в данном случае выступают как весьма услов-
ные категории, способные меняться местами. Для меня важнее всего подчеркнуть, 
что при всех обстоятельствах и данный способ социальной реализации имущест-
венных различий сопряжен с внешними факторами. 

Имущественное неравенство у кочевников нередко приобретает особенно 
заметные размеры в двух случаях: когда у них существует государство или когда 
сами они инкорпорированы в состав оседлого государства. Государство в таких 
случаях выступает гарантом собственности и одновременно ослабляет действие 
перераспределительных механизмов. Пример трансформации традиционного об-
щества хотя и некочевого, в современных условиях привел Барт (Barth, 1966: 
16—17). На примере сват он верно подметил, что редистрибуция сильнее, когда 
богатства трудно реализовать на рынке: в противном случае ее роль быстро 
уменьшается. Даль и Хьерт (Dahl and Hjort, 1979) показали, что аналогичная кар-
тина наблюдается и у некоторых африканских скотоводов. 

Правда, многие ученые (Lambton, 1953: 289; Barth 1964: 103 f.; Stauffer, 1965: 
294; Ferdinand, 1969: 142 ff.; Johnson, 1969: 77;) приводят примеры того, как 
бо-
гатые скотовладельцы Среднего Востока обращают скот в капитал в виде земли и 
после этого сами нередко переходят к оседлому образу жизни. Однако это явле-
ние позднее и локально-ограниченное, присущее уже новейшему времени. Оно 
знаменует собой частичное разложение соответствующих кочевых обществ. Так, 
в Белуджистане, особенно в Калате, земля стала предметом купли-продажи лишь 
совсем недавно (Swidler 1973: 29). 

Кстати, даже в новейшее время иногда наблюдается и обратная картина: 
обращение капитала в скот. Сомали иногда работают в течение многих лет за 
пределами своей страны в качестве моряков и пр., чтобы затем вернуться на ро-
дину, обзавестись скотом и возобновить кочевание (Lewis, 1961: 32). 

В древности и средневековье самой земельной собственности в капитали-
стическом смысле не было, а приобретение и сохранение земли кочевниками 
путем денежно-рыночных трансакций, если и имело распространение, то очень и 
очень ограниченное 



Имущественное неравенство и социальная дифференциация... 271 

Тем не менее верно, что контроль и собственность над нескотоводческой 
продукцией и средствами производства, особенно культивируемыми землями, 
усиливает социальную дифференциации: кочевого общества и укрепляет власть 
вождей над рядовыми кочевниками (Capot-Rey, 1962: 304; Peters, 1967: 176; Salz-
man 1978: 132, 135; Sal zman, 1979: 439). Поэтому кочевая аристократия стреми-
лась при благоприятных условиях к приобретению обрабатываемой земли, хотя 
бы потому, что корпоративный характер собственности на ключевые естествен-
ные ресурсы тормозит процессы социальной дифференциации у номадов. Не лю-
бя заниматься земледелием, номады охотно становились землевладельцами. Но 
эти культивируемые земли не являлись капиталом и приобретение их достигалось 
преимущественно путем завоеваний, захвата и пожалований. 

Необходимо отметить еще один источник социального неравенства в коче-
вых обществах — нередкое наличие в них рабов и других зависимых и эксплуа-
тируемых групп и лиц. Они способствуют неравенству уже потому, что когда 
есть зависимые, существуют и те, от которых они зависят, когда есть домини-
руемые, всегда найдутся доминирующие. Поэтому кочевая аристократия в силу 
своего положения как распорядителей общественными делами, предводителей 
общества, извлекает наибольшую выгоду как имущественную, так и социальную, 
из наличия таких групп. Именно она выступает в качестве их покровителей, па-
тронов и т. д. В свою очередь это дает ей дополнительную силу по отношению к 
рядовым свободным членам собственного общества, силу, которую можно про-
тивопоставить традиционным институтам, ограничивающим социальное нера-
венство11. 

И все же наличия подобных групп в кочевых обществах, как правило, не-
достаточно, чтобы сделать их стратифицированными изнутри. Одна из причин 
этого заключается в недостаточной Диверсифицированное кочевого хозяйства. 
Когда зависимые группы и лица вовлечены в то же самое скотоводческое произ-
водство, что и остальные члены общества, они должны быть сравни- 

 

11Случай туарегов, который, на первый взгляд, противоречит этим утверждениям, 
будет разбираться дальше. 



272 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

тельно немногочисленными, чтобы сохранялось их зависимое положение. В 
противном случае они постепенно сравниваются с остальными членами общест-
ва, если не юридически, то фактически12. 

В качестве одного из многочисленных возможных примеров сошлюсь на 
отегю-бойол (otegu-boyol) в Монголии XII — начала XIII в., по Пелльо, букваль-
но «esclaves ancestraux», или в его же переводе «наследственные рабы» (Pelliot 
and Hambis, 1951: 85—86). О сущности этой социальной группы в монголистике 
ведется многолетняя дискуссия. Владимирцов (1934: 65) считал унаганбогол (т. е. 

отегю-бойол) «крепостными вассалами, которые не могли свободно расторгать 
связи, скреплявшие их с владельческим родом». Однако он сильно переоценил 
степень зависимости отегю-бойол. «Эти «рабы» скорее были вассалами, сохра-
нявшими свободу передвижения и даже свою племенную организацию и многие 
из них назначались на высокие должности» (Pelliot and Hambis, 1951: 85—86). 

Конечно, иногда зависимые группы заняты нескотоводческой хозяйствен-
ной деятельностью. Но в таком случае они занимают маргинальное положение, 
находясь на рубежах кочевого общества с более широким социальным конти-
нуумом, связанным с внешним миром. Та легкость, с которой кочевники наде-
ляли эпитетом раб каждого, кто занимался земледелием, не должна вводить в за-
блуждение. Для них земледелец — раб уже потому, что привязан к одному мес-
ту, порабощен собственным тяжелым трудом и не в силах оказывать должного 
сопротивления13. 

Примерно так же обстоит дело и с рабами. Рабство, до недавнего времени 
почти имманентно присущее практически всем кочевникам евразийских степей 
Ближнего и Среднего Востока, в то же время никогда не имело у них важного 
производственного значения. Некоторым, но не полным исключением в этом 
отношении 

 

12Пример туарегов, на первый взгляд, может противоречить этому утверждению, 
но о них речь будет дальше — см. с. 426. 

13Но «нецивилизованные» кочевники отнюдь не были в этом отношении чем-то 
исключительным. В китайских сочинениях тайского времени все неханьцы — варвары; 

когда варвары выступали против Китая их называли рабами. Эта традиция уходит 
своими корнями в древние времена. 



Имущественное неравенство и социальная дифференциация... 273 

являются только туареги. Главная причина, на мой взгляд, заключается в том, что 

кочевое скотоводческое хозяйство в принципе не приспособлено для использо-
вания в массовом размере рабского труда (Khazanov, 1973: 415—438; Khazanov, 
1975; Хазанов, 1976). 

Конечно, обладание рабами увеличивало престиж, влияние и власть их вла-
дельцев (см., например, Stenning, 1959: 65 про фулани). Наилучшим примером в 
этом отношении, пожалуй, служит использование рабов в качестве телохраните-
лей и дружины наиболее могущественными бедуинскими шейхами, например 
Шааланами и Рашидидами (Musil, 1928: 59, 277; см. также Doughty, 1888, I: 553; 
Oppenheim, 1890, II: 89; Першиц, 1961: 101; Rosenfeld, 1965: 177). Впрочем чер-
нокожие рабы-дружинники известны в Аравии еще с доисламских времен. Одна-
ко содержание таких дружин мог себе позволить только шейх, располагавший 
внешними источниками дохода. С дружинниками-рабами повторяется та же си-
туация, что и со свободными дружинниками. 

Использование рабов для выпаса скота или в домашних работах обычно не 
давало существенного экономического эффекта, тем более, что кочевое общество 
мало приспособлено для устранения возможности побегов. Не случайно поэтому 
большинство рабов или их потомков отпускались на волю и частично адаптиро-
вались в кочевом обществе, хотя приниженное положение их и экономическая 
зависимость от бывших хозяев продолжали сохраняться (см., например, Wallin, 
1850: 26 про кочевников Ближнего Востока)14. 

Иная ситуация создавалась, когда рабов сажали на землю с сохранением их 
зависимого статуса. Но данный случай относится уже к взаимоотношениям ко-
чевников и землевладельцев и поэтому будет рассматриваться дальше. 

Следует также отметить, что наличие зависимых групп внутри кочевого об-
щества лишь условно может рассматриваться как проявление их внутренней со-
циальной дифференциации, потому 

 

14 Любопытно заметить, что в античной древности рабам-пастухам всегда жилось 
лучше, чем другим рабам, занятым в производстве. Невозможность повседневного 
кон-
троля, характер труда, требовавший известной инициативы, необходимость 
вооружения 
пастухов для стад — побуждали их хозяев предоставлять им известную 
самостоятель-
ность. 



274 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

что происхождение этих групп в первую очередь связано с взаимоотношениями 
данного кочевого общества с внешним миром, точнее — с их последствиями. 

Социальное неравенство в кочевых обществах в первую очередь возникает в 
результате потребности в особой политической власти с соответствующими спе-
циализированными функциями по руководству и управлению обществом. Три 
упомянутые источника последней: внутренние организационно-управленческие 
потребности, потребности взаимоотношений с другими кочевыми обществами и 
потребности взаимоотношений с оседлыми земледельческо-городскими общес-
твами15 не только вызывают к жизни руководящий слой, но и в конечном счете 
определяют его социальные позиции, условия его превращения в наследственный 
аристократический стратум. Чем сильнее проявляются потребности в руково-
дстве, чем важнее они для общества, тем прочнее и стабильнее положение руко-
водящего слоя. Важно лишь отметить, что не только общественные потребности 
создают и укрепляют руководящий слой, но и руководящий слой создает соот-
ветствующие потребности. Иначе картина будет слишком односторонней. 

Именно в качестве руководящего слоя кочевая аристократия может пользо-
ваться определенными привилегиями в своем обществе, например, в пользовании 
лучшими пастбищами, добровольными подношениями, реже — даже более или 
менее фиксированными натуральными обложениями и трудовой помощью со 
стороны рядовых кочевников. Высокие социальные позиции являются наиболее 
надежным, пожалуй даже единственным, гарантом имущественных различий, 
причем для закрепления их иногда используются традиции общественной соли-
дарности. 

Тем не менее потребности собственного общества меньше всего могут спо-
собствовать закреплению социального неравенства. Во-первых, взятые сами по 
себе, они являются наиболее ограниченными и непостоянными. Интегрирующие 
процессы в кочевых обществах не являются достаточно стабильными. Центро-
бежные 

 

15Рассматривая их далее порознь, я, конечно, осознаю, что они могут опериро-
вать одновременно в одном и том же кочевом обществе. Они трудноразделимы еще и 
потому, что активизация одного из них способствует активизации других. 



Имущественное неравенство и социальная дифференциация... 275 

тенденции противодействуют центростремительным. Во-вторых, последние от-
части возникают под прямым или косвенным воздействием внешнего мира, в ре-
зультате функционирования данного кочевого общества в более широком эконо-
мическом и социополитическом континууме. В-третьих, независимое суще-
ствование кочевого общества в этом континууме возможно лишь в том случае, 
если оно до определенной степени будет сплоченным и консолидированным, если 
общественные потребности и интересы в нем будут преобладать над частными и 
групповыми. Это обстоятельство является серьезным барьером для развития со-
циальной и имущественной дифференциации. Руководящий слой в подобных 
обществах не только по форме, но и по существу является выразителем общест-
венных интересов. 

Надо учитывать и другие факторы, препятствующие развитию социальной 
дифференциации в кочевых обществах, которые уже отмечены различными уче-
ными — подвижность и низкую плотность населения (Burnham, 1979: 362; Irons, 
1979: 362; ср. Marx, 1978: 52, п. 16). Однако в целом они представляются второ-
степенными и преодолимыми. 

Итак, внутренние процессы у кочевников, связанные с социальной диф-
ференциацией, являются обратимыми и, главное, не слишком интенсивными. В 
определенных, достаточно редких случаях они способны вызвать к жизни стра-
тифицированное общество, но никогда — государство. Во всяком случае мне 
подобные примеры неизвестны. 

Второй источник социальной дифференциации связан со взаимоотноше-
ниями различных кочевых обществ, особенно когда такие взаимоотношения 
реализуются в подчинении одних групп номадов другими. 

Следует различать подчинение двух видов. В первом случае, который я 
уже вкратце рассматривал выше, в одном и том же объединении, наряду с груп-
пами и подразделениями, занимающими господствующее положение, имеются 
другие, входящие в него в качестве неполноправных, зависимых и эксплуати-
руемых. Во втором — отношения зависимости устанавливаются между различ-
ными объединениями. 



276 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

Подчинение одних групп кочевников другим в обоих своих видах — явле-
ние, хорошо известное на протяжении всей самостоятельной истории кочевников 
евразийских степей (см., например, Хазанов, 1975; Khazanov, 1978 про скифов; 
Бичурин, 1950: 144; Бичурин, 1950а: 161, 190—191; Таскин, 1973: 54 про сюнну; 
Бичурин, 1955а: 186, 229 про кангюй; Дестунис, 1860: 420; Гумилев, 1967 про 
древних тюрок; Агаджанов, 1969: 159, прим. 3 про половцев (кыпчаков); Аннин-
ский, 1940: 88—89; Полное собрание русских летописей, т. 10, 1885: 90 про мон-
голов Золотой Орды). Особенно стабильным был тип кочевых объединений, в 
которых одно племя доминировало над другим, находившимся от него в зависи-
мости вассально-даннического типа. Столь же прочно удерживалась идеология 
главенствующего племени, рассматривавшего остальные как своих рабов (Хаза-
нов, 1975: 154 сл.)16. 

Однако в евразийских степях подобные отношения по своему значению 
всегда уступали зависимости, устанавливавшейся между кочевниками и оседлым 
населением (Khazanov, 1979). Также обстояло дело и на Среднем Востоке. Тем не 
менее в племенных объединениях афганцев одно из племен обычно было геге-
моном, другие — вассальными. Среди лоханийских племен в XVI— XVII вв. та-
ковым было племя даулат-хель, среди хахаев в XV— XVI вв. — юсуфзаи, среди 
гориа-хель — халиль (Рейснер, 1954: 98). 

Гораздо большее значение имела зависимость одних групп номадов от дру-
гих на Ближнем Востоке, где она была тесно связана с их хозяйственной спе-
циализацией (Rosenfeld, 1965: 77). 

Еще в начале XX в. почти все полукочевые племена Сирии платили дань 
бедуинам аназа, верхней Месопотамии — шаммарам, северо-западной Аравии и 
Хиджаза — бану сахр, хувейтат и некоторым другим, северо-восточной Аравии 
— мутаир и еще нескольким племенам (Blunt, 1889, I: 29—30; Musil 1928" 59— 
60; Першиц, 1976: 295). 

 

16Разумеется, подобное «рабство» нельзя понимать буквально. Тем не менее 
упоминания о нем, донесенные традицией оседлых народов, сбивали некоторых 
совет-
ских ученых на поиски рабовладельческих отношений у номадов, особенно древних. 
Критику подобного мнения см. Khazanov, 1973; Khazanov, 1975; Хазанов, 1976. 



Имущественное неравенство и социальная дифференциация... 277 

В Северной Африке на протяжении большей части средневековья среди по-
датных племен, находившихся в зависимости от племен махзен (поставляющих 
военные контингента государству и поэтому не плативших налогов), имелись 
полукочевники и даже кочевники. Второй вид зависимости был представлен не-
полноправными лицами и группами: союзниками, покровительствуемыми и кли-
ентами, обладавшими второсортной асабией и связанными с аристократией раз-
личными контрактными отношениями (Marcais, 1913: 242; Иванов Н. А., 1963: 
192; ср. Stewart, 1973 про Мавританию). По своему происхождению они были 
иноплеменниками, но нередко адаптировались в господствующем племени (ср. 
Peters, 1967: 173—174 о возможности смены статуса клиента на благородный в 
Киренаике). 

Однако и рассмотренный источник социальной дифференциации и полити-
ческой власти в кочевых обществах не является достаточно стабильным и на-
дежным. С экономической стороны извечные изъяны и трудности кочевого ско-
товодческого хозяйства редко предоставляют возможность получения сколь-
ко-нибудь значительного и постоянного прибавочного продукта одной кочевой 
группой за счет других. С культурной стороны тому же препятствует однотип-
ный образ жизни, связанный с мобильностью, возможностью откочевок и т. п. С 
социально-политической стороны трудности возникают по самым различным 
причинам: от слабости и неразвитости политических институтов и отсутствия 
достаточно сильного аппарата принуждения до сегментарного характера соци-
альной организации. Питере (Peters, 1968: 168—169), например, отмечет, что в 
Киренаике сильные клиентские племена вполне способны защитить себя от бла-
городных племен. То же самое верно для Мавритании (Stewart, 1972; Kowals-
ka-Lewicka, 1978) и племен Западной пустыни Египта. 

Подчинение одних кочевников другим становится несколько более проч-
ным и долговременным, когда между ними устанавливается взаимосвязь на ос-
нове хозяйственной специализации, как в Сахаре и отчасти в Аравии. Однако 
взаимозависимость и взаимозаинтересованность уже сами по себе ограничивают 
возможности эксплуатации и ее соответствующую социальную реализа-
цию. 



278 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

Кроме того, наиболее прочная взаимозаинтересованность между доминирующи-
ми и подчиненными группами в кочевых образованиях или между ними устанав-
ливается только тогда, когда их объединяют общие интересы по отношению к 
внешнему, не кочевому миру. (Туареги и племена Мавритании в этом отношении 
не составляют исключения.) Именно при таких обстоятельствах их объединения 
приобретают достаточную стабильность, благоприятствующую социальной диф-
ференциации, иногда становятся стратифицированными. 

Таким образом, мы приходим к третьему и основному источнику социаль-
ной дифференциации и политической власти в кочевых обществах — их взаимо-
отношениям с оседлым земледельческим и городским миром. 

Кочевое общество не дает достаточных возможностей для стабильной соци-
альной дифференциации только лишь за счет внутреннего развития. В качестве 
стабилизатора должен действовать внешний фактор. Проявляться он может са-
мым различным образом: от прибавочного продукта, извлекаемого из подчи-
ненных и эксплуатируемых оседлых обществ, до социальной поддержки, кото-
рую оседлое общество в лице государства оказывает проводникам своего влия-
ния среди подчиненных кочевников, когда оно пытается создать из них свою со-
циальную опору. Однако результатом чаще всего бывает одно и то же: рост и ук-
репление социальной дифференциации в кочевом обществе. 

Внешние связи с оседло-земледельческими обществами, к которым кочевое 
общество стремится по экономическим причинам, одновременно больше всего 
могут способствовать росту и укреплению социальной дифференциации, при 
наличии соответствующих условий, превращают статусные различия в ранговые, 
сословные и даже классовые. Поэтому те, кого условно можно назвать «кочевой 
элитой», «кочевой знатью» или «кочевой аристократией» стремятся к этим свя-
зям не только по экономическим, но и по социальным причинам. 



Кочевые вождества 279 

 

Кочевые вождества 

В предыдущих разделах социально-политическая организация кочевни-
ков рассматривалась преимущественно с функционально-структурной точки 
зрения. Теперь представляется целесообразным затронуть также ее эволюци-
онный аспект. Тот факт, что изменения в кочевых обществах по преимущест-
ву имели обратный и кругообразный характер, едва ли может служить пре-
пятствием для постановки подобного вопроса. Если отказаться, наконец, от 
представлений об однолинейном и однонаправленном характере эволюции, а 
также от чрезмерного отождествления социальной эволюции с биологиче-
ской, если признать, что социальная эволюция не обязательно должна быть 
необратимой, то два факта представляются достаточно очевидными. 
Во-первых, ограниченные и неравномерные возможности развития, присущие 
любым конкретным эволюционным линиям или направлениям (или, если 
сказать по-другому, их конкретный эволюционный потенциал), не означают 
полной стабильности или стагнации, какие бы причины, внутренние или 
внешние, не вызывали сами изменения. Во-вторых, обратимость сама по себе 
означает движение от более низкого уровня к более высокому и обратно, т. е. 
предполагает определенные эволюционные изменения. Поэтому вопрос о том, 
что представляли в эволюционном отношении наиболее развитые кочевые 
общества, и какого эволюционного уровня они были способны достичь до 
того, как они непосредственно подчиняли другие общества, или сами были 
подчинены ими, представляется вполне законным. 

Из предыдущего изложения следует, что они способны достичь той не-
посредственно предшествующей возникновению государства стадии разви-
тия, которую сейчас чаще всего характеризуют как «стратифицированное 
общество» или «вождества»17 . 

 

17 Оба термина представляются мне не совсем адекватными, потому что первый 
обращает преимущественное внимание лишь на ее социальную (или социаль-
но-экономическую) сторону, а второй — на политическую (или социаль-
но-политическую). Однако подробное обсуждение и этой проблемы заняло бы 
слишком много места и вышло бы далеко за пределы главной темы моей книги 
(подробно о ней см. Хазанов, 1979). Антропологическая терминология и без того 
уже является настолько запутанной — тут я полностью солидарен с Першицем 
(1979), что по возможности я не желаю вносить в этот больной вопрос свою лепту. 




280 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

Для того, чтобы выяснить, насколько применим к рассматриваемым кочевым 
обществам и соответствующим политическим образованиям термин «вождество», 
я попытаюсь проследить, насколько присущи им те признаки вождеств, которые 
сейчас наиболее часто выделяются различными исследователями18. Однако это не 
означает, что я всегда согласен с такой характеристикой вождеств и их выделен-
ные черты сами по себе не всегда полностью совпадают. 

Вождества вообще Соответствующие 

 кочевые политические 

 образования 

1) Наследственная социальная дифферен 
циация, наследственное неравенство, 

наличие аристократического стратума + 

(Service, 1971: 157; Service, 1975: 80; 

Claessen and Skalnik, 1978: 22) 

 

2) Централизованное руководство 


(централизованное правительство) х 

(Service, 1975: 80; Claessen and Skalnik, 1978: 22) 

3) Ограниченные функции верховного 


вождя, преимущественно связанные с + 

судопроизводством, церемониалом 

и внешними сношениями (Cohen R.,1978: 59) 

4) Нет легитимной и принудительной власти, 

чтобы навязывать решения руководства, + 

(Service, 1978: 22) 

5) Теократический образ правления (Service, 
1975: 80; Claessen and Skalnik, 1978: 22) . 

 

«+» означает наличие соответствующего признака, «—» — его отсутствие, «х» 
— более слабую его выраженность, чем в оседлых обществах. 



Кочевые вождества 281 

 

6) Нет эффективных средств предотвра 
щения распада вождеств (Cohen R., 1978: + 
35; Cohen R. 1978a: 4; Skalnik, 1978: 

614—615) 

7) «Каждая узловая точка в структуре 

дублируется в центре системы» (Cohen x 

R., 1978а: 4; ср. Cohen R., 1978: 55) 

8) Относительно мирный характер (Service, 

1975: 296) _ 

Составленная таблица признаков нуждается в комментариях. 

1) Об особенностях социальной дифференциации у кочевников см. с. 
153—163. Еще раз подчеркну, что неравный доступ к ключевым ресурсам не 
является у них ее основой. Впрочем, то, слишком узкое и жесткое, на мой 
взгляд, понимание социальной стратификации, которое предложил Фрид, не 
применимо и к очень многим оседлым обществам (см. например, Service, 
1971: 157; Service, 1975: 242; Service, 1978; Cohen, 1978: 57; Ciaessen, 1978: 
553, 588; Skalnik, 1978: 604; Хазанов, 1979; Khazanov, 1981). 

2) В целом политическая централизация в соответствующих кочевых 
обществах выражена слабее, чем в оседлых. Тем не менее различия не каче-
ственные, а количественные, не столько структурные, сколько функцио-
нальные. Сами функции централизованного управления у кочевников, как 
правило, бывают более узкими. Основные политические решения и руково-
дство общественными делами в основном принимаются и осуществляются 
аристократией, но лишь небольшое число важнейших решений принимается 
на высшем уровне. Правильнее говорить не об отсутствии централизованного 
руководства вообще в соответствующих кочевых политиях, а об их сравни-
тельно меньшей централизованное™, сравнительной диффузности системы 
управления. В то же время в определенных ситуациях эти политии способны 
временно создавать очень централизованные системы управления, необхо-
димые для выполнения конкретных задач, и по мере выполнения их иногда 
прекращавшие свое 



282 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

существование. «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти». Подобную центра-
лизацию можно назвать ситуационной. 

3) В отдельных случаях верховный вождь в кочевых политиях мог вообще 
отсутствовать, хотя все же такая ситуация представляется скорее исключением, 
чем общим правилом. Там, где он имеется, — его функции нередко частично те 
же, что и в оседлых обществах: судопроизводство, церемониал, внешние сноше-
ния. Не менее, если не более, важны, однако, и другие: посредничество во внут-
ренних конфликтах и военное предводительство. Особые военные вожди, напо-
добие аки/юв у бедуинов Аравии, являются исключением. Но даже и у них шейхи 
нередко выступали в роли военачальников. Тем не менее в некоторых кочевых 
обществах заметно стремление к своеобразному разделению труда по руково-
дству общественными делами с тем, чтобы не допускать чрезмерной концентра-
ции власти в одних руках. Так в казахских кочевьях XVIII в. роль политических 
предводителей, ханов и султанов в судопроизводстве была очень ограниченной 
(Левшин, 1852, ч. III: 176 сл.; Чулошников, 1924: 208 сл.). 

В этой связи несколько слов о характере политического руко-
водства у кочевников. Я уже обращал внимание, что институцио-
нализация и централизация власти у них нередко отстает от степени социальной 
дифференциации. Это частично объясняет тот факт, что предводители номадов, 
когда возникают условия в ситуационном централизованном руководстве, могут 
иметь различное происхождение. Чаще всего они являлись представи-
телями аристократического стратума самих кочевников, нередко выходцами из 
среды наследственных руководителей. Но это далеко не обязательно. 
Мугулун — создатель объединения жуань-жуаней в IV в. и. э. был беглым рабом 
(Бичурин, 1950: 184); Шааланы —выходцы из среды рядовых кочевников, а ос-
нователи конфедерации хамсе ведут свое происхождение от купца из Шираза 
(Barth, 1964: об—87). В отдельных регионах, в первую очередь на мусульманском 
Ближнем Востоке и в Африке, предводителями кочевников иногда становились 
религиозные реформаторы и проповедники, подчас выходцы из земледель-
ческо-городского общества, но объективно действовавшие в интересах но-
мадов (Stenning. 1965: 366—367; Gellner, 1969: 4.; Cohen R., 1978: 57—58; 
Bontc, 1979: 179). 



Кочевые вождества 283 

 

В то же время сам характер ситуационного руководства подразумевает, 
что при благоприятных обстоятельствах и в случае необходимости оно может 
возникнуть и в обществе с неразвитой социальной дифференциацией, в кото-
ром аристократия как специализированный привилегированный стратум от-
сутствует или же позиции ее очень слабы. 

Три типа власти, выделенные Максом Вебером: традиционная, бюро-
кратическая и харизматическая, применительно к предводителям кочевников 
выглядят несколько абстрактно. 

Одни из этих предводителей в отношении своего происхождения и ха-
рактера власти были традиционными, но могли приобрести харизму в ре-
зультате своей успешной деятельности (наилучший пример — Чингиз-хан). 
Другие, напротив, обладая харизмой, смогли с ее помощью добиться руково-
дства традиционными формами социальной организации кочевников. Стать 
же бюрократическими и те и другие могли лишь отчасти и при особой си-
туации — только лишь в результате завоевания оседлых областей и только с 
помощью уже существовавшей там бюрократии. Но в таком случае сами ко-
чевые политии типа вождеств переходили на иной эволюционный уровень. 

4) В обычных условиях отсутствие легитимной и принудительной вла-
сти навязывать решения присуще руководству кочевников еще в большей 
степени, чем руководству оседлых вождеств. 
5) Хотя мнение о якобы теократическом образе правления, присущем 
вождествам, получило очень широкое распространение среди западных ан-
тропологов, я не вижу для него достаточных оснований. Обычно за доказа-
тельство наличия теократии принимаются представления о сакральном ха-
рактере власти вождя или самой его персоны, но этого явно не достаточно 
(подробно об этом см. Хазанов, 1979). К тому же даже эти представления от-
мечены далеко не во всех кочевых политиях. 


О сакральных аспектах власти можно говорить лишь применительно к 
некоторым обществам восточноафриканских номадов. Ислам на Ближнем 
Востоке и в суданско-сахельской зоне также в некоторых случаях делал во-
ждями у кочевников лиц, связанных с религией, особенно когда возни-
кали потребности в 



284 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

быстрой интеграции и централизации. Бонт (Bonte,1979: 180) справедливо заме-
тил, что сила религии в данных случаях важна еще и потому, что способна раз-
бить ограничения племенного общества. В то же время функции «святых по-
средников», вроде тех, которых описал Геллнер (Gellner, 1969: 78), были ограни-
ченными. В евразийских степях в доисламское время функции посредничества 
между божествами и народом были присуши и скифским царям и тюркским ка-
ганам, но и у тех и других были не вождества а государства. Во всяком случае 
подлинные теократии, т. е. политии, в которых главным руководящим сословием 
или классом является жречество, принимающее важнейшие политические реше-
ния, у кочевников если и встречаются, то в качестве редкого и неполного исклю-
чения. 

6) Отсутствие эффективных средств предотвращения распада присуще ко-
чевым политиям еще больше, чем оседлым обществам. 

7) В силу более диффузного характера центрального руководства и его бо-
лее ограниченных функций, нередко имеющих ситуационный характер, оно не 
всегда является дублирующей репликой руководства на более низком уровне, 
хотя определенная тенденция к этому прослеживается в ряде кочевых политии. 

8) «Относительно мирный характер» любых вождеств является очень неоп-
ределенным признаком. Единственное, что можно заметить по этому поводу — 
соответствующие кочевые политии являются менее «мирными», чем некоторые 
оседлые вождества. 

Проведенное сравнение, на мой взгляд, показывает, что к ряду кочевых по-
литии в целом применим термин «кочевые вождества». Однако эти вождества, по 
сравнению с оседлыми, обладают и специфическими чертами. Прежде всего, в 
эволюционном плане все они являются вторичными, т. е. возникают не sui gene-
ris, а обязательно в результате взаимодействия с внешним миром, которое может 
принимать различные формы. Не только централизованное руководство в них, но 
и их самих в известной мере можно назвать ситуационными. 

Именно поэтому они обычно являются особенно нестабильными с диф-
фузным, децентрализованным руководством и текучим и непостоянным соста-
вом. Иногда в структурном отношении они 



Тема и вариации 285 

совпадают с высшими звеньями социально-политической организации ко-
чевников, такими, как подплемя, племя или племенное объединение. Однако 
это совсем не обязательно. В качестве примера сошлюсь на монгольское во-
ждество XII в. или казахские и туркменские вождества XVIH — начала XIX 
в., свидетельствующие о том, что кочевые вождества могут и не соответство-
вать полностью конкретным звеньям социально-политической организации 
соответствующего кочевого общества. 

В этом отношении я расхожусь с мнением Суит (Sweet, 1965: 138). У 
беду инов Аравии она характеризует как мелкие вождества относительно 
стабильные единицы — племенные секции (fakhd). Таким образом, для Суит 
основой выделения кочевых вождеств служит их структура. На мой взгляд, 
выполняемые ими функции служат более надежным критерием, разумеется, с 
учетом общего уровня социально-политического развития соответствующих 
кочевых обществ. 

Тема и вариации 

Остается проследить, как проявляются особенности социополитической 
организации и функционирования кочевых обществ на региональном уровне 
и в исторической ретроспекции, а также как коррелируют они с выделенными 
в главе I основными хозяйственными типами номадизма. Сформулировать 
эту проблему значительно легче, чем решить ее, по причинам, на которые 
мне уже приходилось сетовать. Кочевые общества, в частности их социальная 
организация, лучше всего описаны лишь тогда, когда их взаимоотношения с 
внешним миром стали наименее типичными, если в качестве эталона сравне-
ния брать предшествующие эпохи. Это необходимо постоянно иметь в виду, 
равно как и то обстоятельство, что некоторые особенности их социальной 
организации сформировались именно в новое время, как следствие изменив-
шихся отношений с оседлыми обществами. 

Северный евразийский тип. Рассматривая социальную организацию та-
ких номадов, как ненцы, чукчи или коряки, необходимо учитывать, что 
включение их в состав Российской Империи совпало или даже предшест-
вовало становлению у них крупно- 



286 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

табунного оленеводства. Оленеводство у саами также испытывало ограничения и 
регулирование со стороны скандинавских государств вплоть до квоты на числен-
ность оленей (Whitaker, 1955; Vorren and Manker, 1962). 

Меры русской администрации, направленные на устранение межгрупповых 
столкновений, постепенное вовлечение оленеводов в сферу товарно-денежных 
отношений и просто охрану частной собственности на оленей (Общественный 
строй..., 1970: 98—100, 385; Диков, 1974: 100 —101), способствовали опреде-
ленной атомизации их общества, значительному росту имущественного неравен-
ства (Колычева, 1956: 86; Общественный строй..., 1970: 67, 411—413; Васильев, 
1976: 327—331). Уже в XVIII в. у ненцев количество оленей в отдельных хозяй-
ствах колебалось от 10 до 3000 голов (Зуев, 1947: 32). По данным 1926 г., у ко-
чевников ненцев 73,3 /о хозяйств имело менее 100 голов оленей, 58,5 /о — менее 
50, 40,1% — менее 25 (Броднев, 1959: 77). В то же время к 1926—1927 гг. товар-
ность оленеводства на севере СССР достигла 18 /о (Общественный строй..., 
1970: 69). 

Однако нельзя недооценивать наличия у северных оленеводов редистрибу-
ции и прочих систем перераспределения, которые хотя и не устраняли имущест-
венного неравенства, но все же сглаживали его (Житков, 1913: 220; Leeds, 1965: 
122—123; Общественный строй..., 1970: 410). Хотя Броднев (1959: 76—77) не 
был знаком с работами субстантивистов и не знал термина «генерализированная 
реципрокация», он, описывая различные ее проявления у ненцев, довольно точно 
сформулировал и ее суть: «Отказ нуждающемуся в помощи осуждался общест-
венным мнением как самый тяжкий проступок — воровство или нарушение эк-
зогамии. Плохой или хорошей славой человек прежде всего был обязан своим 
отношением к взаимопомощи. Обязанность взаимопомощи являлась важной ча-
стью правовых норм ненцев... Но взаимопомощь, будучи явлением диалектиче-
ски противоречивым, имела и другую сторону. Нельзя было требовать платы за 
оказанную помощь, но в то же время получивший ее не мог уклониться от тех 
или иных услуг оказавшему эту помощь». 



Тема и вариации 287 

Имущественное неравенство не реализовывалось у северных оленеводов в 
стабильной социальной дифференциации как по причинам, вообще присущим 
кочевникам, так и из-за особенностей колониальной политики. Богатые скотов-
ладельцы пользовались авторитетом, влияли на выбор маршрутов перекочевок, 
представляли свою группу перед русской администрацией, но и только. Анало-
гичная картина наблюдалась у саами (Whitaker, 1955: 56; Vorren and Manker, 
1962: 
144—145). 

Между различными этническими общностями северных оленеводов суще-
ствовали определенные различия в социальной организации. Саами, чукчи и ко-
ряки — билатеральны или, скорее, просто неунилинейны, ненцы — патрилиней-
ны. Но у всех у них отсутствует генеалогический принцип организации общества, 
корпоративные группы происхождения, сегментарные системы. Родственные 
связи дополнялись контрактными связями партнерского типа. К числу подобных 
относится знаменитое н'эв тумгын — «товарищество по жене», которое некото-
рые советские антропологи тщетно рассматривали как подтверждение гипотезы 
Моргана — Энгельса о групповом браке. 

По существу, у большинства оленеводов социальная организация наиболее 
отчетливо была представлена двумя основными и наиболее устойчивыми форма-
ми хозяйственного плана — отдельным хозяйством и общиной, а также семьей, 
если брать собственно социальный план. Семья чаще всего, хотя и не всегда, сов-
падала с отдельным хозяйством. Общины могли состоять как из хозяйств одно-
родных в хозяйственном отношении, так и разнородных. Нередко богатые ско-
товладельцы просто прибегали к найму пастухов или к отдаче скота на выпас на 
различных условиях (Bogoras, 1904: 82—83; Общественный строй..., 1970: 408; 
Васильев, 1976: 332—333; Крупник, 1977: 80, 87). 

Территориальные общности, охватывавшие все хозяйства и общины, ко-
чующие в данном районе со сравнительно четкими географическими границами, 
в социально-политическом отношении никак оформлены не были, за исключе-
нием общих прав на пастбищную территорию, реализовывавшихся de facto. Хо-
зяйства, Прикочевывавшие в новые районы, должны были испрашивать 



288 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

разрешения у тех, кто уже кочевал там, и иногда получали отказ (Общественный 
строй..., 1970: 407). Однако наличие таких общностей осознавалось самими ко-
чевниками, и нередко границы этих общностей совпадали с границами различных 
диалектов (Долгих и Левин, 1951: 105—106). 

У ненцев (за исключением давно аккультурированных европейских групп) 
имелись экзогамные роды, но генеалогический принцип у них был выражен до-
вольно слабо. Родовые генеалогии у них отсутствуют, имеются лишь легенды о 
происхождении кланов. В этих легендах связи между родами, на которые рас-
пространялось правило экзогамии, запрещавшее браки между их членами, объяс-
нялось тем, что они были основаны братьями. Однако конструирование генеало-
гических линий, протягивающихся отныне живущих ненцев к предполагаемым 
основателям рода, отсутствует. Характер племенной организации у ненцев и само 
ее наличие исследованы очень плохо. Иногда в силу особых обстоятельств не-
нецкие «роды» объединялись в более крупные образования, но состав последних 
не был фиксирован. Можно также упомянуть об административных единицах, 
также именовавшихся родами. Они иногда искусственно создавались русской 
администрацией, в основном в фискальных целях. 

Устойчивого разделения пастбищ в пределах данной территориальной общ-
ности не было. Они считались общей собственностью (Беретти, 1929: 21; Ва-
сильев, 1976: 335—336). Распределение пастбищ происходило без посредничест-
ва какого-либо постоянного руководства, на основе взаимной договоренности. 
Лишь к концу XIX в. и только в некоторых областях тундры (особенно на 
Ямальском полуострове) пастбища переходили в преимущественное пользование 
отдельных общин. Но хотя бы отчасти это было связано с политикой русской 
администрации, для которой стабилизация маршрутов представляла возможности 
большего контроля и управления оленеводами (Житков, 1913: 206—209; Брод-
нев, 1959: 71—72; Васильев, 1976: 335; Крупник, 1977: 62—63). 

Теоретически нельзя исключить, что не будь колониальной власти, борьба 
за скот и пастбища привела бы в конце концов и северных оленеводов к созда-
нию более централизованных и диффе- 



Тема и вариации 289 

ренцированных форм социальной организации. Но даже в этом можно усом-
ниться. Чукчи перешли к оленеводству, отобрав большую часть необходимо-
го им скота у коряков и юкагиров, и при этом остались нестратифицирован-
ным обществом (Общественный строй..., 1970: 98; Вдовин, 1965: 10 сл.). Для 
подлинной социальной дифференциации у оленеводов Северной Евразии 
просто не было ни возможностей, ни стимулов. Очевидно не было у них и 
стимулов для возникновения сегментарных систем, характерных для кочев-
ников аридных зон. 

Евразийский степной тип. К новому времени в евразийских степях, по-
лупустынях и пустынях не осталось, или почти не осталось, кочевых обществ 
и групп, которые в прошлом не прошли бы через горнило государственного 
существования. Однако государственные периоды почти у всех у них сменя-
лись безгосударственными с соответствующей осцилляцией социальной ор-
ганизации. Те ученые, которые рассматривают историю кочевников евразий-
ских степей как единый поступательный процесс развития (см., например, 
Lattimore, 1974; Krader, 1979), сильно упрощают действительность. Так, на-
пример, поступает Шинкевич (Szynkiewicz, 1975: 125), когда, несмотря на 
этнические и политические изменения в степи в средние века, рассматривает 
период с VI по XII в. и далее как время однолинейного развития по крайней 
мере некоторых форм социальной организации номадов Центральной и 
Внутренней Азии. В результате он склонен искать истоки дезинтеграции 
монгольского клана в государстве древних тюрок VI в. н. э. Беда лишь в том, 
что нет фактов, подтверждающих это мнение. 

На протяжении почти трехтысячелетней истории кочевников евразий-
ских степей внешний мир противостоял им в виде оседлых государств, 
обычно крупных и сильных. Это одна сторона дела. Другая заключается во 
взаимоотношениях самих номадов. 

Представляя собой огромное, почти сплошное пространство без труд-
нопроходимых границ, степи не были однородными в экологическом отно-
шении. Западная часть их в целом плодороднее, богаче восточной. Отсюда 
частые миграции номадов в западном направлении, почти всегда сопряжен-
ные с войнами. Нельзя также сбрасывать со счетов потребность в рас-
пределении пастбищ и 



290 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

регуляции маршрутов перекочевок, хотя и не такую сильную, как у кочевников 
Среднего Востока, но тем не менее существующую и нередко сопряженную с 
определенными политическими функциями, отличными от самого производст-
венного цикла. Все вместе это приводило к тому, что с древности наиболее рас-
пространенными у кочевников рассматриваемого региона были сравнительно 
крупные образования, а центростремительная тенденция имела под собой долго-
временную основу. 

Неудивительно поэтому, что социальная организация евразийских степных 
номадов, как правило, не ограничивалась уровнями, необходимыми лишь для ее 
непосредственного производственного функционирования. Насколько позволяют 
судить источники, высшие звенья социальной организации с определенными по-
литическими функциями прослеживаются у большинства кочевников евразий-
ских степей нового времени, средних веков и даже древности. Разумеется, их от-
носительная сила, устойчивость и конкретные формы не оставались неизменны-
ми. 

По мнению Бекон (Bacon, 1958: VII: 183—185) и Кредера (Krader, 1963: 4, 10 
ff.), социальная организация тюркоязычных и монголоязычных кочевников 
представляет собой конический клан. Для Бекон, которая находит конический 
клан также у бедуинов Аравии и многих других народов, основанием для подоб-
ного заключения служит сам принцип сегментации и предполагаемая ею амби-
валентность соответствующих групп, объединяемых общностью происхождения. 
Ошибочность мнения об их амбивалентности хорошо показал Шинкевич (Szyn-
kiewicz, 1975: 114 м ff.). Кредер идет гораздо дальше. Он находит у евразийских 

кочевников генеалогическое ранжирование на основе примогенитуры. Чтобы 
исключить возможность недопонимания, приведу определение самого ученого 
(Krader, 1963: 369). 

«Клановая генеалогия является средством, при помощи которого демонст-
рируется происхождение от общего предка и устанавливается кровное родство. 
Более того, она является средством, устанавливающим соответствующий соци-
альный ранг. Все линии происхождения коллатерально ранжированы в соответ-
ствии с порядком рождения основателя каждой линии происхождения, 



Тема и вариации 291 

будь то клан, линидж, родственная группа одного поселения или семья. Генеало-
гия указывает на членство индивида в группе, где он может быть лично неизвес-
тен, и узаконивает его притязания на определенный ранг. В таких обществах нет 
двух абсолютно равных членов, каждый находит свое место в системе коллате-
рально ранжированных линий происхождения от общего предка. Ранжирование 
самих линий происхождения индивида внутри каждой линии основано на прин-
ципе примогенитуры». 

Мне кажется, из этой цитаты ясно, что конический клан Кредера во всем 
существенном совпадает с коническим кланом Кирхоффа (Kirchoff, 1968), как он 
описан, например, для Полинезии. Однако ни сколько-нибудь последовательная 
примогенитура, ни тем более постоянное ранжирование коллатеральных линий, в 
зависимости от их генеалогического отношения к предку, ни зависимость соци-
альных позиций индивида от порядка его рождения решительно не были присущи 
кочевникам евразийских степей. 

Приведу несколько примеров. Хорошо известно, что в империи Чингиз-хана, 
государствах чингизидов и во всех остальных кочевых государствах, где чинги-
зиды составляли правящие династии, отсутствовали устойчивые правила насле-
дования власти. 

У киргизов, согласно китайским источникам, не было ни постоянного ран-
жирования коллатеральных линий, ни наследования власти согласно правилам 
примогенитуры. 

У казахов были представления о генеалогическом старшинстве отдельных 
орд и их подразделений, но практического значения это не имело (Харузин, 1889: 
46; Гродеков, 1889: 7; Чулошников, 1924: 200). 

У калмыков в XVIII в. аймак — объединение нескольких хотонов, возглав-
лял зайсанг, происходивший из старшей линии старшего хотона. Но уже в сле-
дующем таксономическом подразделении — анги, старшинство различных зай-
сангов не учитывалось, и все они считались равными друг другу (Небольсин, 
1852: 8). 

Количество примеров можно продолжить (см., например, с. 297 про кочев-
ников раннего средневековья — печенегов), но вывод, по-моему, ясен. Мнение 
Кредера о наличии конического клана у тюрко-монгольских кочевников — 
плод недоразумения, 



292 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

причины которого остаются для меня загадкой. Правда сам ученый (Krader, 1963: 
370) отмечает, что монголы Ордоса в XVII— XIX вв., а позднее калмыки, казахи 
и киргизы стали отходить от принципа конического клана. Но все дело в том, что 
не было самого принципа. 

За несколькими исключениями в новое время у кочевников евразийских 
степей господствовали различные сегментарные системы. Для них характерно, 
что в одних и тех же образованиях было неодинаковое количество сегментов в 
подразделениях одного таксономического уровня и даже неодинаковое количе-
ство самих подразделений на различных вертикальных уровнях (Жданко, 1950: 
77—78). К тому же сегменты различались по своей численности. Сами системы 
не оставались неизменными, а в соответствии с внешними и внутренними об-
стоятельствами изменялись, причем в различных направлениях. 

У туркмен XVIII — начала XIX в. сильные племенные образования, неодно-
кратно возникавшие у их предков в средневековый период, давно распались 
(Брегель, 1961; Марков, 1976: 206 сл.). Хотя социальная организация туркмен 
насчитывала не менее 5—6 ступеней, ее высшие звенья — племена и их крупные 
подразделения, как правило, не имели централизованной политической власти. 
Они представляли собой совокупность мелких самоуправляющих подразделений, 
связанных представлениями об общности происхождения, но объединявшихся в 
ситуационные вождества только эпизодически, в случае необходимости совме-
стных военных действий. Возможность и даже необходимость кочевания не-
большими группами являлись одной из причин того, что самостоятельность от-
дельных общин (оба), связанных с низшими ступенями социальной организации 
(тирс) была очень велика. Кочевая община самостоятельно выбирала маршруты 
перекочевок. 

Неудивительно, что имущественная и социальная дифференциация у турк-
мен не выразилась в стабильном обособлении руководящего и привилегирован-
ного слоя. Имущественная дифференциация общины приводила к появлению в 
ней богатых и авторитетных семей, но они не противопоставляли себя ей. 



Тема и вариации 293

 

Муравьев (1822: 56) замечал, что у туркмен йомутов в каждом из мелких 
подразделений «есть избранный старшина, которому народ повинуется, или 
лучше сказать, которого народ уважает по старости лет, по разбойническим 
доблестям его, или по богатству». 

В одних областях расселения туркмен крупные подразделения вообще 
не имели постоянных предводителей, в других имелись вожди, не обладав-
шие постоянной реальной властью. По словам одного из наблюдателей, у 
прикаспийских йомутов «всякий побогаче называет себя ханом» (Галкин, 
1867: 31). У некоторых групп наблюдалось возвышение отдельных линиджей, 
и титул иногда передавался по наследству, но все это имело лишь временный 
характер. 

У киргизов в XVII в. племена являлись более стабильными образова-
ниями, чем у туркмен. Каждое племя и даже его крупные подразделения 
имели наследственных предводителей — биев. Согласно китайским источни-
кам, «каждый бий управляет своей землей и имеет своих подданных. По 
своему могуществу и власти они равны один другому, ни на волосок не под-
чиняются друг другу. Если бий умирает, то устанавливают своим бием его 
сына и брата, другие же не могут занять это место» (Сиюй вэнь цзянь лу. Бу-
руты: 8; цит. по Петров, 1961: 126). 

Интересные изменения произошли в начале XIX в. Лица, принадле-
жавшие к подразделению манап (по имени основателя, жившего в XVII в.) из 
племен сары багыш, постепенно заняли привилегированное положение не 
только в своем собственном племени, но и в ряде других племен (Абрамзон, 
1971: 158). В конце XIX в. родословные киргизских манапов насчитывали 
14— 18 поколений (Петров, 1961: 122). Может быть их сегментарная система 
развивалась в сторону стратифицированной. 

Столь стойкое наличие у киргизов дифференцированной сегментарной 
системы, на мой взгляд, объясняется тем, что начиная с монгольского пе-
риода они по существу без перерыва входили в различные государственные 
образования, или кочевые, или оседлые, причем временами сами подчиняли 
себе земледельческие территории. С конца XVI в., в период перемещения 
киргизских племен в Кашгарию и Шергану, и особенно в начале XVIII в., их 
бий, опираясь на свои кочевые подразделения, стали правителями 



294 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

земледельческих областей и городов. Внешний фактор у киргизов всегда присут-
ствовал и способствовал социальной стратификации 

Казахи вступили на арену истории в XV—XVI вв. со стратифицированной 
сегментарной системой — наследием предшествующего политического развития, 
когда их предки входили в состав различных государственных образований, воз-
никших в результате распада монгольской империи. Сословие «белой кости» вело 
свое происхождение от Чингиз-хана и противопоставляло себя всем остальным 
казахам как в социальном, так и в генеалогическом отношениях, пересекая сег-
ментарные (местные) группы. Однако история казахов в XVI—XIX вв., за ис-
ключением отдельных кратковременных периодов, — это история почти непре-
рывного упадка их политических образований и, соответственно, упадка реальной 
власти «белой кости» в лице ханов и султанов. 

Единое ханство скоро распалось на три орды (жуза), возглавлявшихся вы-
борными ханами — чингизидами. Жузы и входившие в их состав племена явля-
лись сравнительно стабильными территориально-политическими образованиями. 
Но власть возглавлявших их ханов была слабой, особенно по мере того, как из их 
рук ускользало владение земледельческими территориями и городами (Бартольд, 
1963в: 270; Пищулина, 1969). 

Правда, время от времени в связи с военной опасностью у казахов появи-
лись более сильные и влиятельные ханы, вроде Тауке или Аблая во время войны 
с Джунгарией в 30-х гг. XVIII в., но это уже зависело от конкретной историче-
ской ситуации, требовавшей временного объединения нескольких крупных под-
разделений в ситуационные вождества, и отчасти от личных качеств самих ха-
нов. Последним таким вождем был султан Кенесары, возглавивший в XIX в. 
мощное национальное движение против России и в ходе него провозглашенный 
ханом. По устным преданиям казахов, хан Аблай завещал своим сыновьям ни-
когда не решать до конца конфликтов среди крупных казахских подразделений, 
так как только такая обстановка являлась необходимым условием для сохране-
ния среди них ханского влияния (Толыбеков, 1971: 362). По-видимому, хан Аб-
лай в совершенстве понял принципы сегментарной системы. 



Тема и вариации 295 



Наиболее сплоченными в социальной организации казахов были под-
разделения более низкого таксономического уровня, связанные с совместным 
использованием пастбищной территории, военными и прочими интересами. 
Характер кочевания казахов и их отношения с другими номадами и оседлыми 
государствами ограничивали самостоятельность отдельных низших подраз-
делений больше, чем у туркмен. У каждого сравнительно крупного казахского 
подразделения существовали определенные и стабильные на протяжении 
больших исторических периодов пастбищные территории и пути кочевания 
(Муканов, 1974: 76), нарушение которых в результате внешнеполитических 
потрясений больно отзывалось на кочевническом хозяйстве. Эти подразделе-
ния возглавляли тарханы, бии, батыры, баи, аксакалы и другие представи-
тели «черной кости», т.е. сословия, к которому принадлежали все казахи, за 
исключением чингизидов и лиц, возводивших свое происхождение к пророку 
или его сподвижникам. Власть таких предводителей, основанная на их авто-
ритете и богатстве и связях с конкретными подразделениями, постепенно 
возрастала по мере того, как падало влияние «белой кости» (Вяткин, 1941: 
114). Однако верхушка «черной кости» не стала замкнутым сословием и не 
смогла наследственно закрепить свою власть, отчасти из-за противодействия 
русской администрации. Согласно «Уставу о сибирских киргизах» должности 
биев были объявлены выборными, с последующим утверждением государ-
ственной властью (Зиманов, 1958: 196—197). 

Сегментарная система казахов развивалась от стратифицированной к 
дифференцированной и далее к недифференцированной (их определение см. 
с. 254 сл.), и я думаю, что даже если бы не было их включения в состав Рос-
сии, все равно социальная стратификация в их обществе постепенно теряла 
бы свое значение. 

Лишь в нескольких случаях (монголы, калмыки) сегментарные системы 
у кочевников были подорваны их длительным, но специфическим существо-
ванием в различных государствах, и не в последнюю очередь политикой 
подчинивших их оседлых государств. 

Монгольское общество XII в. было сегментарно-дифференцированным 
и социально стратифицированным (см. Szynkiewicz, 



296 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

1976; однако автор переоценивает значение примогенитуры). Политика Чин-
гиз-хана, а затем юаньской династии, объективные условия завоеваний и пересе-
лений разрывали сегментарную систему на куски. Позднее не менее сильный удар 
ей нанесла политика маньчжурского правительства, хотя сами линиджи еще со-
хранялись или конституировались заново. 

С созданием империи Чингиз-хана закрепилось обособление аристократии в 
особое привилегированное сословие, а чингизиды у халха монголов, в отличие от 
западных монголов, составили высший, наследственно-замкнутый слой общества. 
Соответственно, генеалогический принцип происхождения в качестве структуро-
образующего претерпел сильные изменения и, главное, по-разному проявлялся в 
разных сословиях Но среди рядовых монголов он был окончательно подорван 
только маньчжурской политикой, направленной на создание в Монголии терри-
ториальных групп (Грумм-Гржимайло, 1926, т. III, ч. I: 285 сл.; Bacon, 1958: 
86; 
Bessac, 1965; Szynkiewicz, 1977). 

Данные по древним и средневековым номадам, несмотря на их фрагментар-
ность, подтверждают, что их социальная организация варьировала все в том же 
спектре сегментарных систем, основанных на генеалогическом принципе. Прав-
да, поскольку большинство этих данных относится к государственным или пред-
государственным периодам жизни соответствующих номадов, о дифференциро-
ванных и стратифицированных сегментарных системах сведений гораздо больше, 
чем недифференцированных; сама же сегментация остается в тени. 1ем не менее 
иногда удается проследить определенные системы сегментации, стойко сохра-
нявшиеся в степи на протяжении многих столетии. 

У скифов царский клан, претендовавший на божественное происхождение, 
превратился в сословие, члены которого возглавлял отдельные подразделения 
кочевников (Хазанов, 1975: 191 – 199; Khazanov, 1978: 437). 

 Сыма Цянь в 110 главе Ши Цзи пишет о стратификации общества сюнну. 
Простые сюнну «не имеют фамилий и прозвищ». Но все сановники занимают 
должности по наследству. Три фамилии Хуянь, Лань и позднее появившаяся 
Сюиту считаются у 



Тема и вариации 297 

сюнну знатными родами» (цит. по Таскин, 1968: 35, 40). Эти роды были свя-
заны с правящим родом шаньюев Люяньди (Сюйляньти), по существу обосо-
бившимся в правящий слой. В этой связи мне представляются верными вы-
воды Таскина (1973: 17): «Рассматривая политическую организацию сюнну-
ског общества в целом можно прийти к выводу, что она очень похожа на по-
литические организации других, более поздних кочевых народов, и в частно-
сти монголов». 

Более подробные сведения относятся к средневековому перио-
ду. Сегментация печенежского общества по данным Константина 
Багрянородного (Constantine Porphyrogenitus. De Administrando Imperio, 
37) была основана на схеме 1:2:2:2:519. В X в. печенеги, кочевавшие в степях 
Восточной Европы, совершали набеги на Русь, были вовлечены в сферу ви-
зантийской политики, но не составляли единого и централизованного объе-
динения. Каждое из 8 печенежских племен действовало самостоятельно, по 
существу представляло собой отдельное вождество, и во главе его стояли на-
следственные вожди. Однако, по утверждению Константина Багряно-
родного, «после их смерти их двоюродные братья наследовали 
их власть. По закону и древнему обычаю, господствующим 
среди них, они не имели права передавать свой ранг своим сыновьям или 
своим братьям. Те, кто у власти, правят только в течение своей жизни, 
а когда они умирают, либо их двоюродные братья, либо сыновья их 
двоюродных братьев должны назначаться во власть, для того, чтобы 
высшая должность не оставалась исключительно в одной семейной 
ветви, чтобы и коллатеральные ветви наследовали власть, но никто из 
чужой семьи не мог стать князем». 

Сегментарная система огузов была основана на несколько иной схеме. 
Если следовать Рашид ад-Дину (1952: 86—90), высшие звенья ее можно изо-
бразить как 1:2:3:4. По мнению Толстова (1947: 97), правда далеко не 
бесспорному, подобная 

 

19 Любопытно отметить, что подобная схема близка к той, которая зафиксиро-
вана у каракалпаков, одним из предков которых считаются печенеги (Жданко, 1950: 

82 сл., 108—109). 



298 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

схема восходит еще ко временам сюнну. Различные средневековые авторы: Ра-
шид ад-Дин, Махмуд Кашгарский, Ибн ал-Асир, Марвази и Абу-л Гази-хан, рас-
ходятся в деталях, передавая версию об Огуз-хане и происхождении огузских 
племен. Однако большинство их отмечает наследственную дифференцирован-
ность огузских племен, объясняемую различиями в старшинстве или чистокров-
ности их происхождения. Вероятно, не только социальная организация огузов, но 
и их сегментарная система стали стратифицированными еще до сельджукских за-
воеваний. Одним из последствий социальных различий явилось сильное имуще-
ственное расслоение в их обществе, отмеченное Ибн-Фадланом. 

Все это неудивительно, если учитывать вхождение в состав огузского объе-
динения ряда земледельческих территорий и городов Сырдарьинской области, а 
также связи с государствами Центральной Азии. Кстати, ряд ученых рассматри-
вает объединение огузов в Приаралье и Северном Прикаспии в конце IX — нача-
ле X в. уже как государственное (см., например, Pritsak, 1953; Агаджанов, 1969: 

36—42, 122 сл.). Однако, судя по данным Ибн-Фадлана (цит. по Ковалевский, 
1956: 127—130), центральная власть в огузском объединении была слабой и ог-
раниченной. 

Ближневосточный тип. Ближневосточный номадизм в любом отношении 
слишком разнообразен, чтобы рассматривать его суммарно. У бедуинов Аравии 
размеры и уровни социально-политической организации во многом определялись 
потребностями и возможностями охраны скота, пастбищ и водных источников 
(Rosenfeld, 1965: 76). У верблюдоводов особенности кочевания, требовавшие 
контроля над пастбищными территориями, занимавшими большую площадь вы-
зывали потребность в достаточно крупных образованиях с элементами институ-
ционализированной, а иногда и централизованной политической власти. Она от-
правлялась шейхами отдельных племен или их подразделений и обычно переда-
валась по наследству (Musil, 1928: 50). Дифференцированные сегментарные сис-
темы, вообще характерные для аравийского подтипа номадизма, наибольшее 
развитие получили у сильных верблюдоводческих племен (Sweet 



Тема и вариации 299 



Шейхи сосредоточивали в своих руках значительную часть доходов, 
поступавших от обложенного данью земледельческого населения оазисов и 
вассальных овцеводческих племен (Rosenfeld, 1965: 78 f.). Они получали 
плату за различного вида покровительство, оказывавшегося от лица возглав-
ляемого ими структурного подразделения, в том числе за безопасный проход 
по его территории и за пастбища, которые они, опять-таки от лица своей 
группы, сдавали в аренду другим группам номадов (Burckhardt, 1831: 5, 7; 
Jaussen, 1908: 164; Musil, 1928: 59—60; Dickson, 1951: 504, 562; Першиц, 
1961: 123; Stein, 1967: 133). 

Шейхам выделялась часть военной добычи, даже если сами они не уча-
ствовали в набеге. «Таково правило, что даже если шейх сам не участвует в 
набеге, часть добычи должна передаваться ему» (Oppenheim, 1990, И: 87; ср. 
Jaussen, 1908: 143, 168). 

Хотя некоторые шейхи резервировали лучшие пастбища для выпаса 
своего скота (Philby, 1922, II, арр. II; Dickson, 1951: 51, 394), большая часть 
их 
доходов и соответствующего влияния происходила из источников, находив-
шихся вне их собственных образований. Но эти доходы были приобретены 
благодаря их поддержке (Burckhardt, 1831: 95; Doughty, 1888, I: 294—295; 
Burton, 1893, II: 114; Musil, 1908: 333; Першиц, 1961: 139; Першиц, 1976). He 
случайно по отношению к собственному подразделению власть шейхов была 
ограниченной, и частью своих доходов они должны были делиться с рядо-
выми кочевниками (Montagne, 1932, 71; Rosenfeld, 1965: 76; Sweet, 1965: 
139—140). 

Только серьезные внешние факторы способствовали существенному 
укреплению политической организации и централизации власти у бедуинов. 
Это случилось, например, у рвала в конце XIX в., когда возвысились шейхи 
Шалааны, потому что им удалось захватить контроль над значительным от-
резком хаджжа (пути паломничества в Мекку) и вступить в сложные взаи-
моотношения с турецкими властями в Дамаске; одновременно они стали 
испытывать давление государства Рашидидов в Хайле (ср. Marx, 1977: 349). 

Однако от тех же внешних факторов, в частности внешней опасности, в 
значительной мере зависят в таком случае и глубина социальной дифферен-
циации общества, и степень его централизации, 



300 Глава III.Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

и продолжительность преобладания в нем центростремительных тенденций 
(Sweet, 1965: 129f.; Rosenfeld, 1965: 76). Перечисленных факторов было доста-
точно для возникновения социальной стратификации у бедуинских обществ 
Аравии. Однако эта стратификация внутри самих бедуинских племен не вызыва-
ла существенных различий между аристократией и рядовыми кочевниками в их 
отношении к производству, распределению и тем более к собственности на есте-
ственные ключевые ресурсы. 

Туарегские общества Сахары, если взять наиболее известных ее номадов, 
были более стратифицированными, хотя источники самой стратификации в це-
лом оставались те же, что и в Аравии. Но социальная стратификация у туарегов 
развивалась в первую очередь по линии хозяйственной специализации и отчасти 
по линии этнических различий. Если не считать промежуточных групп и слоев, 
ее можно изобразить в следующем схематическом виде: благородные племена 
верблюдоводов; вассальные племена, преимущественно разводившие мелкий 
рогатый скот; полукрепостное земледельческое население; рабы. Большая стра-
тифицированность туарегского общества, по сравнению с аравийским, на мой 
взгляд, объясняется двумя основными обстоятельствами. В отличие от Аравии у 
туарегов верблюдоводы, группы, разводящие мелкий рогатый скот, и земле-
дельцы были интегрированы в единую социополитическую систему (см. с. 427 
сл.). 

Необходимо также учитывать необычно значительное для кочевников раз-
витие рабства у туарегов, в частности роль рабов в выпасе скота (Nikolaisen, 
1963: 439—442). Исключительная аридность и изолированность области почти 
исключали возможность их побегов. К тому же туареги устраняли ее специаль-
ными мерами. Так, «Кель Иви и Кель Герес обменивали своих пленников, что 
ограничивало необходимость следить за вновь приобретенными рабами» (Love-
joy, 1976: 155). Кроме того, туареги извлекали в прошлом значительные доходы 
из внешних источников: караванной торговли и работорговли. 

При всех обстоятельствах социальная организация туарегов плохо подхо-
дит под понятие сегментарных систем. Практически 



Тема и вариации 301 

 

даже в благородных племенах прослеживается лишь деление на несколько 
секций, а представление об общности происхождения не сопровождается 
сколько-нибудь развитым генеалогическим принципом (Nicolaisen, 1963: 140 
ff.). 

Не менее стратифицированным было мавританское общество с его дву-
мя привилегированными сословиями — воинственными племенами арабско-
го происхождения и религиозно и торгово ориентированными племенами 
берберского происхождения. Эти сословия имели различные зависимые слои 
и группы, в которых социальные различия частично совпадали с этнически-
ми. Тем не менее в основе самой стратификации также лежало подчинение 
земледельцев кочевникам и вассально-данническая зависимость одних групп 
от других. В качестве дополнительного фактора можно отметить важную 
роль внешней торговли (Briggs, 1960: 211 ff.; Stewart, 1973; Stewart, 1973a: 
375—385; Harnes, 1979). 

Социальная организация большинства кочевников и полукочевников 
Северной Африки, особенно арабских или арабизированных, была близка к 
организации бедуинов Аравии. Преобладали дифференцированные сегмен-
тарные системы и социальная стратификация. Руководство племенем было 
наследственно закреплено в руках одного линиджа, происходящего из одного 
и того же подразделения, хотя твердых правил наследования не было. Шейхи 
были военными предводителями, ведали внешними сношениями, отправляли 
судебные функции, распределяли пастбища и водопои и регулировали пере-
кочевки (Marcais, 1913: 254—257; Brunschvig, 1947: 100 ff.; Иванов НА., 
1963). 

И все же у кочевников Северной Африки главные факторы социальной 
стратификации заключались не во взаимоотношениях различных групп и 
образований номадов, и тем более не в отношениях, существовавших внутри 
них, а в их взаимоотношениях с оседлым населением и государством. Не 
случайно, по общему правилу, наиболее стратифицированными были пле-
мена махзен (поддерживаемые государством и освобожденные от налогов). 

Социальная организация кочевников берберов, в первую очередь зана-
та, по свидетельству Ибн-Халдуна (Ibn Haldun, 1925, III: 179 ff.; cp. Golvine, 
1975: 136—137), была сходной с описанной 



302 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношении номадов... 

 

выше. Но уже у полукочевых берберов и тем более у тех, кто практиковал лишь 
пастушеское скотоводство, она обладала рядом особенностей, в частности была 
менее дифференцированной в социальном отношении (Golvine, 1957: 23 п.). 

В качестве классических систем сегментарных линиджей иногда называют 
системы, представленные у бедуинов Киренаики и берберов Атласа, полукочев-
ников или отгонно-пастбищных скотоводов. Эти системы хорошо описаны 
Геллнером. «Берберы не стратифицированы на аристократов и простонародье, и 
у их кланов нет постоянных доминирующих семей шейхов» (Gellner, 1969: 64). 

Однако я бы не стал преувеличивать их эгалитарность, во всяком случае со-
циальную. Хотя у берберов Центрального Атласа племя — понятие до некоторой 
степени условное, тем не менее потребность в высших звеньях социальной орга-
низации у них существовала (Gellner, 1969: 49, 90—91). Ограниченные потреб-
ности интеграции и централизации не благоприятствовали социальной диффе-
ренциации внутри общества. Но все же они реально существовали и вызывали к 
жизни иное средство, вполне адекватно сооветствовавшее своим целям. Функции 
наследственного руководства, во многих кочевых обществах сосредоточенного в 
определенных линиджах, у берберов в значительной мере сосредоточены в ли-
ниджах «святых» посредников, не входящих в генеалогические рамки общества20. 
«Святые» частично выполняли функции, которые в большинстве других кочевых 
обществ возложены на аристократию (Gellner, 1969: 78). Обращает на себя вни-
мание также, что более ограниченная социальная дифференциация у берберов 
Атласа вполне коррелирует с отсутствием тех внешних факторов, которые бла-
гоприятствуют ей в других кочевых обществах. 

В значительной мере это относится и к бедуинам Киренаики — области, где 
земледельцы практически отсутствовали, а города — не играли сколько-нибудь 
существенной роли (Evans-Prichard, 1949: 44-45). Правда, существовали «сво-
бодные» и 

 

20 На Ближнем Востоке разделение власти между светскими лидерами и религи-
озными линиджами отнюдь не ограничено центральным Высоким Атласом. Аналогич-
ное явление отмечено в Киренаике, Хадрамауте и северных горах Йемена. 



Тема и вариации 303 



клиентские, зависимые племена (Peters, 1968: 175), причем степень зависи-
мости последних варьировала. Но этого было недостаточно для значительной 
социальной дифференциации, по крайней мере в среде самих свободных 
племен. И все же различные подразделения возглавлялись шейхами, и функ-
ции руководства были наследственно закреплены за отдельными линиджами 
(Evans-Pritchard, 1949: 59— 60). Назвать такую социальную организацию 
сегментарной — можно, но эгалитарной — едва ли. 

Социальная организация сомали — главных представителей северовос-
точноафриканского подтипа ближневосточного типа номадизма охарактери-
зована Льюисом (Lewis, 1955; 1961) как сегментарная линиджная система. 
Однако в некоторых отношениях, частично отмеченных самим Льюисом 
(Lewis, 1961: 297—302; 1961: 344), она отличается от классических образцов. 
К числу таких особенностей относятся необычно большое значение и глубина 
генеалогий, отсутствие сбалансированной оппозиции между сегментами од-
ного таксономического уровня — они различаются по силе, численности и 
влиянию, наличием племени (клана, по терминологии Льюиса), носителя 
корпоративной собственности на естественные ресурсы с четко обозначен-
ными генеалогическими границами и хотя и слабой, но наследственной вла-
стью султанов, закрепленной за определенными линиджами. Кроме того, у 
сомали имеются неполноправные и зависимые группы, не включенные в ге-
неалогческие рамки социальной структуры. 

Таким образом, потенциальные предпосылки для развития стратифика-
ции в сомалийском обществе были, но они не получили развития. Почему? 
Очевидно, потому что не было соответствующего вызова и стимулов. Эко-
логическая ситуация у сомали такова, что для стабильного распределения 
пастбищ и регуляции маршрутов перекочевок — одного из путей укрепления 
политической власти у кочевников, у них не было серьезных возможностей. 

Практика набегов на землевладельцев также не получила у них боль-
шого распространения. Значительно чаше одни группы кочевников совер-
шали набеги на другие. Это было связано с нехваткой пастбищ и незначи-
тельной ролью земледелия. К тому же земледельцы находились под религи-
озной защитой, а часть из 



304 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

них была включена в генеалогическую структуру сомалийского общества. 

И все же в прошлом власть султанов была несколько большей. При этом по-
казательно, что султанаты возникали не столько внутри кочевого общества, 
сколько на его границах, там, где султаны имели дополнительные источники до-
ходов и власти — например, контроль над торговыми путями. Кочевые племена 
признавали их власть когда вступал в действие внешний фактор — войны с 
Эфиопией (Lewis, 1961: 209). 

Таким образом, исторические обстоятельства не стимулировали ни объеди-
нение сомали для завоеваний или обороны, ни внутреннюю социальную диффе-
ренциацию. Сомалийское продвижение на юг носило характер постепенного 
проникновения, а не единовременной экспансии. Попытки завоевать Эфиопию, 
предпринимавшиеся в XV—XVI вв. султанатом Адал, в которых сомали прини-
мали самое активное участие, не привели к успеху. Борьба с более сильной 
Эфиопией после XVI в. была малоперспективной. При этом все же показательно, 
что именно южные сомали, у которых существенную роль играет земледелие, яв-
ляются наиболее дифференцированными в социальном отношении. 

Средневосточный тип. Как отмечалось в главе I, в отличие от кочевников 
евразийских степей номады Среднего Востока находились в значительно более 
тесной, постоянной и повседневной взаимосвязи и взаимозависимости с оседлым 
населением и оседлыми государствами этого региона. В географическом отно-
шении «внешний мир» для них не был в подлинном смысле слова внешним. C 
одной стороны, их кочевья чаше всего считались территорией того или иного го-
сударства, хотя бы чисто номинально; с другой . кочевья и поля земледельцев 
пространственно не были полностью отделены друг от друга. Геллнер (Gelber, 
1973: 2) назвал такой номадизм симбиотическим с тройным партнерством: но-
мады — земледельцы — горожане. Регуляция маршрутов перекочевок и распре-
деление пастбищ требовали особо четкой и строгой координации. Де 
Планоль (de Planhol, 1969, 88 ff.) полагает, что в Иране последняя особенность 
приобрела особое значение в позднем средневековье, когда номады, заполнив все 
подходящие для них 



Тема и вариации 305 

экологические зоны, стали испытывать нужду в пастбищах. В результате 
возникли крупные кочевые объединения, существующие частично до на-
стоящего времени. 

В некоторых областях региона, в первую очередь в том же Иране, отме-
ченные особенности были к тому же тесно связаны друг с другом. В то же 
время взаимоотношения различных групп номадов между собой в целом иг-
рали на Среднем Востоке меньшую роль, чем в евразийских степях. 

Для недалекого прошлого Барт (Barth, 1962: 348) выделил три формы 
социополитической организации, присущей средневосточным номадам, ме-
жду которыми, как обычно, существуют и переходные формы: а) «атомизи-
рованные, основанные на родстве лагеря, без политических связей с другими 
кочевыми лагерями»; б) «группа лагерей, объединенная патрилинейным про-
исхождением в сегментарную линиджную систему без вождей»; в) «группа 
лагерей, сегменты которой структурно могут походить на линиджи. Такая 
группа определяется как структурное целое благодаря тому, что в ней имеет-
ся верховный вождь». 

Очевидно, первая, атомизированная форма, представленная, например, у 
турецких юрюков (Еремеев, 1969; Bates, 1971: 123 f.; Bates, 1974) — резуль-
тат событий нашего времени или недавнего прошлого, плод изменившихся 
взаимоотношений между оседлым населением и его государственной маши-
ной и ослабленными кочевыми группами. Короче, это итог дезинтеграции 
последних. В средние века подобные изолированные общины номадов были 
бы уничтожены или земледельцами, или другими кочевниками, или же были 
бы инкорпорированы в социополитическую организацию последних. 

Вторая недифференцированная форма имела у номадов Среднего Вос-
тока лишь ограниченное распространение, по-видимому, отчасти по тем же 
самым причинам, хотя политика государства могла приводить и к противо-
положным результатам — увеличению социальной дифференциации (см. с. 
458—459). 

По крайней мере до недавнего прошлого, а отчасти и в наши дни, среди 
номадов Среднего Востока наиболее распространенными были различные 
виды дифференцированных и стратифицированных сегментарных систем. 
Их спектр весьма широк. 



306 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

На одном полюсе его располагаются такие кочевнические объединения, как бойр 
ахмад и особенно бехмаи и тайеби, имеющие наследственных предводителей и 
вождей, но сравнительно децентрализованные и изолированные от внешнего ми-
ра (Fazel, 1973: 138). На другом — такие мощные и централизованные объедине-
ния, как кашкайцы, бассери, некоторые афганские и белуджские группы, наибо-
лее тесно связанные с внешним миром, стратифицированные на различные при-
вилегированные, полноправные и неполноправные 

слои. 

Аристократический стратум иногда выпадает из генеалогического клише 
возглавляемого им образования, следует особым сословным правилам родства и 
происхождения (см., например, Народы Передней Азии, 1957: 280; Иванов М. С, 
1961: 88-92; Barth, 1964, 71 ff.; 130 ff.; Трубецкой, 1966: 128, 139). 

Сегментарность различных систем средневосточных номадов выглядит 
очень ограниченной. По существу, наиболее распространены лишь два ее при-
знака: многоступенчатость и генеалогический принцип. Но, как и в евразийских 
степях, структурная эквивалентность, как правило, отсутствует: сегменты одного 
уровня различаются и по своим размерам, и по числу входящих в них сегментов 
более низкого порядка. Структурообразующая роль генеалогического принципа 
тоже не абсолютна. Не у всех кочевников он охватывает все подразделения об-
щества сверху донизу, и различные подразделения могут признаваться генеало-
гически неродственными (см., например, Fazel, 1973: 134 про бойр ахмад; Barth, 
1964: 49 ff. про бассери). 

Важно отметить, что на Среднем Востоке, как и всюду, чем сильнее общая 
социальная стратификация и централизация кочевого общества, тем более огра-
ниченное и специализированное место занимает генеалогический принцип в ка-
честве основы его организации. Правда, правящий стратум, по крайней мере, 
вначале, рекрутируется благодаря генеалогической близости с лидером цен-
тральной группы-ядра. Но во-первых, группирующиеся вокруг вождей лица, на-
пример, дружина, могут состоять из лиц различного происхождения. Во-вторых, 
высокие социальные и имущественные позиции аристократии являются при-
тягательной силой для установления 



Тема и вариации 307 

 

контрактных отношений зависимости (например, вассальных ил типа патрон 
— клиент) как с отдельными лицами, так и с целыми группами, не свя-
занными непосредственной общностью происхождения (см., например, 
Barth, 1964b: 17—19; Spooner 1975: 172— 173; Salzman, 1978a, 130 ff. про 
белуджей). 

Как и у евразийских степных номадов, внешний фактор играет важней-
шую роль в социальной дифференциации номадов Среднего Востока. Конеч-
но, его следует понимать очень широко, потому что даже регуляция маршру-
тов перекочевок и охрана пастбищной территории во многом связаны с взаи-
моотношениями номадов между собой и с оседлым населением. И все же ос-
новным и решающим в этом процессе являются непосредственные взаимоот-
ношения кочевников с оседлым населением и государством. 

Интересно, что экономические и экологические различия между нома-
дизмом обоих типов находят свое отражение в различных проявлениях одно-
го и того же фактора. У евразийских номадов определяющим был характер 
взаимоотношений между кочевниками и оседлыми обществами, у средне-
восточных номадов — их положение в самом оседлом обществе. Но, конечно, 
и эти различия, как и все остальные, не следует переоценивать, потому что 
нельзя упускать из вида вариации локального и временного порядка. 

Афганские племенные объединения включали в себя как родственные, 
так и неродственные (точнее, менее родственные, если учесть представление 
о генеалогическом родстве всех афганцев) племена — последние обычно в 
качестве вассальных. 

Кроме того, в афганских племенах имелись различные категории зави-
симого населения, в основном земледельческого, объединяемого персидским 
термином «хамсая» (буквально «под одной тенью», «под общей тенью» т. е. 
сосед и т. п.). Они считались не принадлежащими к племенной организации 
(Elphistone, 1819, I, 274 ff.; Ferdinand, 1969: 144). 

Все это способствовало развитию социальной стратификации среди аф-
ганцев. У многих племен уже в средние века выделилось подразделение, за 
которым наследственно закрепилась должность вождя (хан-хелъ). Таковым, 
например, были сазодаи у абдали (дуррани). Они были эндогамны, пользо-
вались рядом привилегий, 



308 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

обладали личной неприкосновенностью, на них не распространялось правило 
кровной мести (Elphistone, 1819, II: 116). Сазодаем был Ахмад-шах, основатель 
государства Дуррани (Рейснер, 1954: 49 сл.). В то же время социальная органи-
зация многих других афганских племен характеризуется как ацефальная, без 
фиксированного руководства (Ferdinand, 1969: 137). 

Восточноафриканский тип. Экологические условия функцио-
нирования номадов Восточной Африки таковы, что у них нет потребностей и 
возможностей ни в распределении пастбищной территории, ни в контроле за 
маршрутами перекочевок (Forde, 1970: 21 — 23; Monod, 1975: 128). 
В то же время факторы, благоприятствующие политической интеграции 
и централизации, проявляются слабо. Именно благодаря совокупности этих и 
ряда других причин, даже общинные связи у восточноафриканских нома-
дов сравнительно неразвиты. Многоступенчатый характер социальной ор-
ганизации и такие ее особенности, как генеалогический принцип, иерархия групп 
происхождения, сегментарные системы, не получили у них такого развития, как 
на Ближнем Востоке, не говоря уже об институционализированной и централи-
зованной власти. 

Не только у самбуру, но и у рендилле принадлежность к одному клану 
не связана с представлением об общности происхождения (Spencer, 
1965, XXIV—XXV, 50, 76, 77; Spencer, 1973: 78). Джи не помнят своих предков 
далее деда (Gulliver, 1955: 76). Система социальных связей восточноафрикан-
ских номадов весьма гибкая. Важную роль в ней играют родственники не только 
по отцу, но и по матери, а также свойственники. Большое значение приобрели 
партнерские отношения контрактного типа: друзей, побратимов и ком-
паньонов в различных операциях, связанных со скотом (Gulliver, 1955, 197; Spen-
cer, 1965: 27—28; Dahl and Hiort, 1976: 263). 

В своей совокупности эти связи создают для индивида и его хозяйства дос-
таточные линии защиты как производственной, так экономической и социальной. 
Последняя заключается прежде всего в создании необходимых механизмов пере-
распределения скота, без которых значительно атомизированное производство не 

может нормально функционировать. В том же направлении 



Тема и вариации 309 



действует и система ценностей (накопление скота для приобретения жен, жерт-
воприношений и т. д.), поощряющая реципрокацию. 

Система возрастных групп и классов у восточноафриканских номадов вне 
зависимости от причин, условий и места ее возникновения, очевидно, имела по-
лифункциональное назначение. В прошлом в ней был сосредоточен оборони-
тельный и наступательный потенциал общества (Gulliver, 1955: 12; Spencer, 1965: 

96, 100; Goldschmidt, 1965: 403—404; Alpers and Ehret, 1975: 491). Кроме того, 
возрастные классы позволяли регулировать половозрастное разделение труда, 
брачные отношения и домашний цикл таким образом, чтобы отдельное хозяйство 
было наилучшим образом обеспечено скотом и необходимыми рабочими руками 
(Spencer, 1965: 299; Dahl and Hjort, 1976: 75, 256). Тем самым эта система 
также 
способствовала преодолению производственной атомизации. 

Благодаря различным перераспределительным механизмам, вызывавшимися 
производственными и социальными потребностями, имущественные различия у 
восточноафриканских номадов, подчас значительные (см., например, Gulliver, 
1955: 99—110 про туркана и джи; Spencer, 1965: 2 про самбуру; Klima, 1971: 15 
про барабаиг; Spencer, 1973: 40 про рендилле), не реализовывались в стабильной 
социальной дифференциации. Конечно, были различия в престиже и статусе, 
имелись своего рода восточноафриканские коллеги меланезийских «больших 
людей» (Dahl, 1979: 278), так же как элементы того, что определяется весьма не-
определенным понятием геронтократии, но обычно они не приобретали наслед-
ственного характера. Экспансия туркана во второй половине XIX в. не вызвала 
существенных изменений в их социальной организации (Gulliver, 1955: 7). Прав-
да, у барабаиг (Klima, 1971: 83, 95, 98) имеются главы кланов и даже верховный 
вождь, позиции которых генеалогически закреплены за определенными линид-
жами согласно правилам примогенитуры. Но по крайней мере в настоящее время 
их функции преимущественно ритуальные. В прошлом вожди были также воен-
ными предводителями, и власть их была несколько большей. При подобной эко-
логической, экономической и социальной ситуации подчинение одних скотовод-
ческих обществ дру было практически невозможно. Происходила лишь борьба за 
скот и





310 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

пастбища, принимавшая характер отдельных набегов, когда последних не хвата-
ло. Возможность обращения скота в недвижимую собственность (землю) или 
другой вид инвестиций (Dahl, 1979: 279) отсутствовала. 

Спенсер (Spencer, 1965, XVII—XVIII) прямо отмечает, что различие между 
самбуру и маасаи заключается в том, что первые были окружены такими же ско-
товодами, как они сами, а маасаи жили по соседству с земледельцами, на которых 
можно было совершать выгодные набеги. И именно у маасаев социальная диф-
ференциация приобрела наследственный вид — выделились наследственные 
жрецы, происходившие из одного клана и выполнявшие также светские функции 
по руководству обществом. Однако доколониальная история маасаи изучена 
весьма плохо. Кажется, что в XIX в., когда отдельные группы их начали воевать 
между собой, маасаи ослабели (Alpers and Ehret, 1975: 492). Существуют различ-
ные мнения относительно характера их общества в это время (см., например, Ja-
cobs, 1975), и поэтому рискованно делать какие-либо ответственные заключения, 
опираясь на подобный материал. 

У найди был верховный жрец, отчасти выполнявший функции, которые вы-
полняют вожди в других обществах. Но Хантингфорд (Huntingford, 1953: 50) 
объясняет это возросшей потребностью в централизованном руководстве, свя-
занной с увеличением удельного веса земледелия в обществе найди. 

Отношения с внешним миром у рассматриваемых восточно-африканских 
скотоводов в целом были ограничены. Нескотоводческие продукты добывались 
или путем обмена, или благодаря наличию земледельческого уклада у них самих. 
Колебания между кочевым и полукочевым скотоводством, очевидно, были пер-
манентной особенностью образа жизни. Неудивительно, что сколько-нибудь 
глубокая и стабильная социальная дифференциация не получила у них развития. 
В этом отношении они существенно отличаются от более ранних скотоводческих 
мигрантов в Межозерье (см. гл. V). 

Общества восточноафриканских скотоводов и кочевников нередко относят 
к числу эгалитарных, не всегда уточняя, что именно понимается под этим весьма 
широким и расплывчатым термином. 



Тема и вариации 311 

 

Иногда эгалитарными называют общества, наиболее простые и ранние в эволю-
ционном отношении. В таком случае «эгалитаризм» восточноафриканских нома-
дов даже чисто теоретически мог быть только вторичным, потому что сам нома-
дизм является сравнительно поздним ответвлением производящего хозяйства. 

Но даже их вторичный эгалитаризм вызывает определенные сомнения, хотя 
и не из-за уже неоднократно отмечавшейся обратимости социальных процессов у 
номадов. В конце концов определенный уровень развития присущ любому обще-
ству. Каким путем и с какого предшествующего уровня он достигается — дело 
другое. Главные сомнения связаны с применимостью к восточно-африканским 
скотоводам той характеристики, которая с теми или иными вариациями обычно 
предлагается для эгалитарных обществ. Если взять в качестве примера определе-
ние Фрида (Fried, 1967: X, 21 f.), важнейшую особенность таких обществ состав-
ляет генерализированная реципрокация, не требующая отдачи взятого. Однако в 
качестве перераспределительных механизмов у восточноафриканских номадов 
действует не генерализованная, а сбалансированная и отчасти даже несбаланси-
рованная реципрокация. Определенная социальная дифференциация и неравен-
ство также были им известны, хотя они мало где приобрели наследственный ха-
рактер. Термин «нестратифицированные» (ср. Lefebure, 1979, 2) кажется более 
подходящим для их характеристики, чем эгалитарные. Однако недостаток его за-
ключается в том, что он имеет лишь негативный смысл. 

Номады судано-сахельской зоны столь же мало гомогенны в социальном 
отношении, сколь и в хозяйственном. В целом их социальная организация все же 
ближе к номадам Ближнего Востока, чем Восточной Африки, но социальная 
дифференциация у них развита слабее, чем у ближневосточных кочевников. У 
хумр баггара мы встречаем довольно типичную систему сегментарных линиджей 
и всего лишь неформальное предводительство. Даже в доколониальный период, 
когда набеги за рабами были выгодным занятием, у них отсутствовало наследст-
венное руководство (Cunnison, 1966: 8—10, 42, 189—190). 

У водаабе фулани в Борну, у фулани в Долине Бенью в Нигерии и у некото-
рых других групп только небольшие агнатные 



312 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношении номадов... 

 

группы, связанные общностью происхождения (линиджи) с неформальными или 
невлиятельными предводителями, а не кланы, состоявшие из нескольких подоб-
ных линиджеи, имели реальное значение до тех пор, пока до них не докатились 
отголоски и последствия движения Усмана дан Фодио (Stenning, 1965: 375— 385, 
393—394; Cohen R, 1978a: 150—154). 

У кабабиш один из линиджеи превратился в почти эндогамный стратум с 
монополией политической власти и правами преимущественного использования 
и контроля естественных ресурсов. Но подобная стратификация не вытекает ни 
из экономических, ни из социальных условий жизни, а прямо связана с конкрет-
ными историческими событиями колониального периода и политикой колони-
альной администрации (Asad, 1970: 102, 158 f.). 

Правда, на протяжении почти всей средневековой истории Судана, вплоть 
до XIX в. включительно, кочевники неоднократно создавали различные государ-
ственные образования или участвовали в их создании. Только при таких обстоя-
тельствах их социальная организация подвергалась более или менее быстрой и 
значительной трансформации, а социальная дифференциация у них возрастала. 
Но основа всех этих государств была земледельческая (Stenning, 1959: 13 ff.; 
Stenning, 1965: 366—367; Smith, 1971: 165—169; Norton, 1971: 110—111; Cohen 
R., 1978a: 144 ff.). 

Мои конечные выводы совпадают с теми, которые были сделаны Бэрхемом 
(Burnham, 1979: 353). В кочевых обществах Африки к югу от Сахары рост соци-
альной дифференциации связан с завоеванием оседлых обществ или седентари-
зацией самих номадов. Одного только внутреннего развития самих номадов для 
этого было недостаточно. 

Высокогорный внутреннеазиатский тип. В отношении социальной 
организации этот тип номадизма не является гомогенным, так как киргизы Па-
мира ничем существенным не отличаются от своих сородичей евразийского 
степного типа. 

О социально-политической организации номадов Тибета известно довольно 
мало. К тому же на ней не могло не сказаться одно историческое обстоятельство 
долговременного действия. В политическом отношении номады всегда 
были 



Тема и вариации 313 

 

подчинены оседлому государству (точнее — государствам). В отдельные 
периоды их зависимость была большая, в другие меньшая, в центральных рай-
онах она ощущалась заметнее, чем на северо-востоке, на границе с евразийскими 
степями. Козлов (1947: 215) встретил в самом конце XIX в. в Каме кочевое объе-
динение голоков, с наследственной аристократией, не признававшее ни тибет-
ских, ни китайских властей. Но в целом политическая несамостоятельность ко-
чевников Тибета была их важной особенностью на протяжении многих столетий 
(Lattimore, 1967: 212—213). 

Вопрос о собственности на естественные ресурсы у номадов Тибета не 
вполне ясен. Встречаются утверждения о том, что в некоторых местах они выну-
ждены были арендовать пастбища (Кычанов, Савицкий, 1975: 126; Решетов, 
Яковлев, 1975: 210). В то же время Иквэлл (Ekvall, 1954: 46) отмечал, что 
обычно 
пастбища считаются принадлежащими племени и распределяются по входящим в 
его состав общинам. Возможно, ситуация менялась в зависимости от места и 
времени. 

Генеалогический план социальной организации тибетских номадов просле-
живается слабо — во всяком случае я не нашел о нем в литературе сколь-
ко-нибудь подробных сведений. Очевидно, он получил гораздо меньшее значение 
и развитие, чем у номадов евразийских степей или Ближнего Востока. 

В экономическом отношении социальная организация тибетских кочевников 
покоится на тех же подразделениях, что и в номадизме иных типов: отдельных 
хозяйствах и общинах (Ekvall, 1968: 25 ff.). 

Собственно социально-политический план наиболее отчетливо представлен 
семьей в различных ее вариантах и семейно-родственной группой. Но уже клан 
Иквэлл (Ekvall, 1968: 28—29) характеризует как «некую аморфную линиджную 
группировку... предположительно связанную с общим предком, который дал ей 
свое имя ... нечто похожее на клан в процессе его упадка». Члены одного клана 
могли быть разбросаны по разным племенам. 

Племена явно были в первую очередь политическими организациями. Но в 
то время как в Центральном Тибете они 



314 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

подверглись сильной деформации, нередко будучи включенными в общую ад-
министративную систему государства в качестве особых дистриктов, на севе-
ро-востоке еще в начале XX в. они пользовались значительной автономией, не-
охотно подчиняясь или тибетскому, или китайскому правительствам (Ekvall, 
1968: 29). В этом районе иногда возникали целые племенные объединения — си-
туационные вождества. 

Имеются сведения, что в отдельных племенах власть вождей приобретала 
наследственный характер (Решетов, Яковлев, 1975: 210), но чаще она, 
по-видимому, была невелика даже в окраинных районах. Жесткое сослов-
но-классовое деление, свойственное оседлому населению Тибета, для кочевников 
во всяком случае не было характерно. 

Южная Азия. В главе I я уже выражал сомнения в возможности выде-
ления индийского скотоводства в самостоятельный тип номадизма. Эти сомнения 
подкрепляются рассмотрением социальной организации скотоводов Южной 
Азии, точнее — отсутствием у таковой какой-либо существенной специфики по 
сравнению с окружающим земледельческим населением. За редкими исклю-
чениями, скотоводы не составляют того, что в Индии принято называть «пле-
менное общество». Их социальная организация утратила всякие особенности, 
которые должны были иметься в прошлом. Напротив, и в этническом и социаль-
ном отношениях скотоводы сейчас тождественны земледельцам — как и по-
следние, они включены в кастовую систему (причем в Раджастхане в такие вы-
сокие касты, как райкас, джаты и раджпуты) и в систему деревенских общин и не 
имеют отличной и отдельной от земледельцев собственности на земли и пастби-
ща (Bоse, 1975: 7—9). 

 

Краткий обзор социально-политических отношений, существующих (или 
существовавших) в кочевых обществах, относящихся ,к номадизму различных 
типов, на мой взгляд, не противоречит сделанным ранее предварительным выво-
дам. 

Вопреки мнению некоторых ученых (см., например, Sahiins, 1968: 37-39; 
Johnson. 1969: 159-160; Марков, 1976: 278-313), номадизм невозможно рас-
сматривать как автаркичную 



Тема и вариации 315 



экономическую систему и тем более как особую замкнутую социаль-
но-политическую систему, соответствующую определенному этапу (или эта-
пам) эволюции, систему, которая обладает собственными внутренними зако-
номерностями социального функционирования и развития. Как явствует из 
истории происхождения и распространения номадизма, взятый в целом, он не 
является определенным этапом универсальной эволюции в том ее понимании, 
которое предложил Карнейро (Carneiro, 1973: 97— 100). Кроме того, нет та-
ких черт социально-политической организации, которые были бы присущи 
всем номадам или же встречались бы только у них (Spooner, 1973: 3; Tapper, 
1979: 45). Наконец, нет какого-либо определенного эволюционного уровня, на 
который можно было бы поместить всех номадов. Самое большее, что можно 
сделать в этом отношении, это наметить нижние и верхние рубежи их соци-
ально-политической эволюции и функционирования в качестве политически 
независимых обществ, и то с рядом существенных оговорок. 

Столь же малоперспективно, на мой взгляд, стремление объяснить все 
вариации в социально-политической организации номадов, равно как и об-
щий, уровень развития отдельных кочевых обществ, непосредственно через 
экологию или исключительно экологией (см., например, Eberhardt, 1952: 
69—72; Rubel, 1969; Salzman, 1971; Swidler, 1972; Spooner, 1973; Dahl, 1979; 
cp. Pastner, 1971a; Хазанов, 1973; Frantz, 1978; Lefebure, 1979a; Bourgeot, 
1979), хотя, разумеется, экологический фактор является одним из его важ-
нейших детерминантов. 

Можно взять любой экологический фактор, присущий различным коче-
вым обществам, и легко обнаружить, насколько они отличаются тем не менее 
друг от друга в социально-политическом отношении. 

Например, сравнительная стабильность маршрутов перекочевок присуща 
как атомизированным оленеводам Северной Евразии, так и значительно более 
дифференцированным в социальном отношении номадам Среднего Востока, 
нерегулярность маршрутов — как различным ближневосточным номадам, так 
и скотоводам Восточной Африки. По видовому составу стада сомали весьма 



316 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

близки к бедуинам Аравии, а туареги к теда. Раздельность выпаса животных раз-
личных видов характерна и для сомали, и для рендилле, и для туарегов, и для бе-
дуинов Аравии. 

Даже если брать различные экологические факторы в их совокупности, этого 
будет недостаточно для объяснения социальных и тем более политических раз-
личий между различными кочевыми обществами, потому что их социаль-
но-политическая специфика отнюдь не сводится к пассивной адаптации к соот-
ветствующему природному окружению. 

Я далек от мысли умалять заслуги только что упомянутых и других эколо-
гически ориентированных ученых. Благодаря их исследованиям наше понимание 
номадизма продвинулось намного вперед. Однако исторический процесс не под-
дается упрощению. Воздействие на него экологического фактора в прошлом 
учитывалось далеко не всегда в достаточной мере. Но экологический детерми-
низм в качестве главного метода исследования социальных и политических сис-
тем и их изменений, очевидно, так же малоперспективен, как экономический, 
культурный, или историко-материалистический, или любой другой. 

Именно поэтому мне представляются малоперспективными попытки неко-
торых марксистско-ориентированных ученых, ссылаясь на Маркса и Годелье, 
анализировать номадизм и его эволюцию, исходя главным образом из его пред-
полагаемого внутреннего самостоятельного социально-экономического развития. 

Например, Хелфготт (Helfgott, 1977: 39; ср. Bonte, 1974) пытается сконст-
руировать особую кочевническую социально-экономическую формацию. Лефе-
бюр (Lefebure, 1979: 11) от имени группы французских антропологов выражается 
более осторожно. Обращаясь к тем кочевым обществам, которые он считает 
классовыми, он ставит вопрос: «Может ли наша характеристика социоэкономи-
ческой специфики кочевых скотоводческих обществ привести к определению 
единого способа производства, или мы вынуждены признать существование не-
скольких способов, и должны ли мы вообще рассуждать в терминах экономи-
ко-социальной формации?» 

Однако сами марксисты всегда утверждали (и за редкими исключениями 
утверждают до сих пор), что каждой формации 



Тема и вариации 317 

 

присущ особый способ производства, который образуется из совокупности 
производительных сил и производственных отношений (новая терминология, 
вроде суперструктуры и инфраструктуры, которую пытается ввести Годелье 
(Godelier, 1978), сути дела не меняет). Каждый способ производства в мар-
ксистском понимании обладает качественной спецификой в сравнении со 
всеми остальными. Тем, кто придерживается иного мнения, мне хотелось бы 
напомнить афоризм марксиста Энгельса (1969: 56) «Если я включу сапожную 
щетку в класс млекопитающих, это не поможет ей приобрести железы мле-
копитающих»21. 

Поскольку, согласно одному из основных постулатов марксизма, способ 
производства даже в узком понимании включает в себя социаль-
но-экономические отношения, вышеупомянутые марксисты, прежде чем го-
ворить о кочевом способе или способах производства, должны продемонст-
рировать, чем они отличаются от всех остальных. До сих пор этого никем 
убедительно сделано не было, на мой взгляд, потому, что кочевое скотовод-
ство, составляющее экономическую основу номадизма, является не способом 
производства, а всего лишь особым видом хозяйственной деятельности, а сам 
номадизм не является автономной системой ни по одному из своих основных 
параметров. В этом отношении кочевое скотоводство стоит в одном типоло-
гическом ряду с земледелием, охотой, рыболовством и т. п., но отнюдь не с 
так называемым «азиатским способом производства», рабовладением, фео-
дализмом или капитализмом, будем ли мы считать последние особыми эта-
пами всемирно-исторического процесса или же результатами локального ис-
торического развития, конкретными проявлениями мульти-линейной эволю-
ции. 

Члены группы «Ecologie et anthropologie des societes pastorales» («Эко-
логия и антропология скотоводческих обществ») в Париже, отвергая эколо-
гический подход, полагают, что кочевые общества способны в основном са-
мостоятельно, за счет своего внутреннего 

 

21 Надо отметить, что сам Годелье выступает против того, чтобы «смешивать 
формы разделения труда со способами производства» (Godelier, 1978: 765), как 
это дела-
ют (или делали) некоторые другие французские марксисты. 



318 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

развития пройти путь от первобытных, «эгалитарных» до классовых (см., напри-
мер, Bonte, 1974; Bonte, 1975; Bonte, 1975a; Bonte, 1977; Lefebure, 1979; 
Harnes, 
1979). 

Правда, они сами осознают дискуссионность подобной точки зрения. «Кри-
тицизм приветствуется», — писал один из них (Lefebure, 1979: 13). На мой 
взгляд, точка зрения, изложенная в этой главе, ясно показывает, что я довольно 
сильно расхожусь с упомянутыми французскими коллегами. Тем не менее, сле-
дуя их любезному приглашению, я хочу добавить к ней еще несколько фраз. 

В качестве исходных на пути исторической эволюции они берут нестрати-
фицированные «эгалитарные» кочевые общества, которые мыслятся по образцу 
восточноафриканских скотоводов типа джи или каримоджонг. Имущественные 
различия у них благодаря механизмам перераспределения не являются постоян-
ными. Бонт (Bonte, 1974: 76—77; 1975: 388) и вслед за ним Лефебюр (Lefebure, 
1979: 4) находят в них много сходных характеристик с древними германцами. И 
те и другие «составляют оригинальный эволюционный путь, типичным продук-
том которого могут рассматриваться все еще недиференцированные кочевые 
скотоводческие общества, повторяющие путь, пройденный древними герман-
скими сообществами в период между эпохой Цезаря и великих вторжений» 
(Lefebure, 1979: б)22. 

Сама такая посылка кажется мне догматической и неверной. Упомянутые 
«исходные» кочевые общества представляются такими, как Маркс в своем 
«Grundrisse» мыслил древних германцев: производство велось силами отдельных 
домохозяйств, но собственность на ключевые ресурсы принадлежала обществу в 
целом. И на этом основании само общество именуется общиной — «общиной, 
осно- 

 

22На каком фактическом материале основаны такие представления о древних 
германцах, остается неизвестным. Любой антрополог, который возьмет на себя труд 
кроме 
«Grundrisse» Маркса хотя бы поверхностно ознакомиться с современной 
археологической 
и исторической литературой о древних германцах или просто внимательно 
перечитать 
Тацита легко обнаружит, что их общества в I —III вв. н. э. иначе как 
стратифицирован-
ными не назовешь. Между 1857 - 1858 и 1979 гг германистика все же не стояла па 
месте. 
За это время представления о социальной организации, порядке землепользования, 
эко-
номике и общем уровне развития древнегерманских племен изменились весьма сильно.
 



Тема и вариации 319 



ванной до появления какой-либо формы производственной деятельности» 
(Lefebure, 1979: 4—5). Вопроса о том, что в данном случае имел в виду сам 
Маркс, я касаться не буду. Это потребовало бы ненужного текстологического 
и источниковедческого анализа марксовой терминологии, кстати, далеко не 
единообразной, проблем, связанных с адекватностью перевода, и специаль-
ного экскурса, что именно понимал в 1857 г. Маркс под общиной23 
(по-видимому, не всегда то же, что Бонт). 

Но Бонт и Лефебюр упускают из вида, что корпоративная собственность 
на ключевые ресурсы помимо (допустим) древних германцев и «эгалитар-
ных» номадов присуща и многим другим значительно более сильно диффе-
ренцированным в социальном отношении кочевым обществам. В таком слу-
чае, если быть последовательными, мы должны их также считать общинами. 
Считать, конечно, можно, но в таком случае сама эволюция от «эгалитарных» 
кочевых обществ к неэгалитарным явно совершалась не в том направлении, 
которое представляется некоторым членам «l'Equipe». В то же время реаль-
ные производственные общины, в том числе у восточноафриканских нома-
дов, остаются ими незамеченными. 

Толчком для развития социальной дифференциации упомянутые ученые 
считают рост производительных сил в скотоводческой экономике, влекущий 
за собой установление постоянного имущественного неравенства. 
«...Формирование неравноправных производственных отношений в кочевых 
скотоводческих обществах, как нам представляется, в целом происходит в 
периоды роста продуктивности труда и накопления внутри домашних хозяй-
ственных единиц, тем самым приводя к обострению внутренних противоре-
чий в обществе. Фундаментальное противоречие внутри специфической 
структуры эгалитарных производственных отношений, а именно, противоре-
чие между домашними рамками производственной работы и общинными ус-
ловиями воспроизводства, по всей видимости, определяется противоречием 
между производственными отношениями и производительными силами» 
(Lefebure, 1978: о). 

 

23 Маркс различал Gomeindc — собственно общину, и Cemcindwesen — весьма 
широкое и расплывчатое понятие, употребляемое им в различных смыслах. 



320 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

Далее утверждается, что в результате предполагаемых противоречий формиру-
ются группы и слои, монопольно владеющие средствами производства (скотом, 
пастбищами), и группы и слои, лишенные их. Экономические различия перерас-
тают в социальные, социальные — в классовые. 

Справедливости ради нельзя не отметить, что упомянутые ученые не отри-
цают воздействия внешнего мира на номадов. В ряде конкретных исследований 
они сделали по этому поводу много ценных и интересных наблюдений, всту-
пающих иногда в противоречие с их собственными взглядами24. Тем не менее в 
теоретическом плане они свои собственные эмпирические наблюдения явно не-
дооценивают. В результате факты вступают в конфликт с теорией. Из работ па-
рижских марксистов остается неясным, за счет чего достигается предполагаемый 
рост производительных сил в кочевой скотоводческой экономике. По-видимому, 
не случайно они не могут привести ни одного примера внутреннего развития ко-
чевого общества от эгалитарного к классовому. Вместо этого Бонт (Bonte,1975) 
сопоставляет нестратифицированных скотоводов Восточной Африки с «пере-
ходным» стратифицированным, по его мнению, обществом маасаи и далее — 
классовыми обществами Межозерья. Бонт полагает, что все они являются раз-
личными этапами внутренней эволюции восточноафриканских скотоводов, при-
чем религия не легитимизирует возникновение классов, а играет роль в самом их 
формировании. (Хотя Бонт не упоминает Макса Вебера, параллелизм его взгля-
дов со взглядами автора «Протестантской этики» кажется весьма примечатель-
ным.) 

Бонт не показал того, что для его гипотезы представляется главным: дейст-
вительно ли производительность труда в скотоводческом хозяйстве в Руанде или 
Анголе выше, чем у маасаи, а у маасаи — чем у каримоджонг или туркана. Но и 
без этого 

 

24 Например, Бонт (Bonte, 1975a) справедливо подчеркивает, что развитие земле-
дельческого сектора экономики у туарегов Кель Гереса явилось важным фактором их 

эволюции в классовое общество. Непонятно только, почему он считает создание 
класса 
зависимых и эксплуатируемых земледельцев нетуарегского происхождения 
результатом 
внутреннего развития туарегского общества (ср. Burnham, 1979: 353—354) 



Тема и вариации 321 

факты конкретной истории Восточной Африки находятся в рази-
тельном противоречии с его гипотезой. 

Оставим в стороне маасаи. Вопрос об уровне их социальной дифферен-
циации в доколониальный период далеко не ясен; к тому же сомнительно, 
чтобы последняя была связана исключительно с внутренними факторами (Ja-
cobs, 1975). Однако сколь бы ни были противоречивы мнения различных 
ученых относительно обстоятельств возникновения государств Межозерья, 
ясно одно: оно связано с взаимодействием скотоводческих и земледельческих 
групп, интегрированных тем или иным способом в одно общество (см. с. 444 
сл.). Следовательно, внешний фактор и здесь явно был налицо. 

В какой-то мере та же проблема давно дискутируется и советскими ан-
тропологами. Одни полагают, что нет принципиальных различий между ко-
чевыми и некочевыми обществами, что и те и другие развиваются по единым 
для всего человечества формационным закономерностям всемир-
но-исторического процесса. При этом предпочтение всегда отдается внут-
реннему развитию (см., например, Златкин, 1971; Лашук, 1973; Федо-
ров-Давыдов, 1973). Другие, напротив, думают, что эволюция кочевников 
неотделима от их взаимоотношений с внешним миром и в конечном счете 
подчинена специфике эволюции последнего (Хазанов, 1973; Хазанов, 1975; 
Марков, 197625; ср. Першиц, 1976). 

Нетрудно заметить, что между двумя рассмотренными подходами к 
проблеме, которые чисто условно можно назвать «экологическим» и «мар-
ксистским», несмотря на все их различия, есть одна общая черта. Экологиче-
ски ориентированные антропологи объясняют социальные особенности и 
социально-политическое развитие кочевников их внутренней экологи-
ческой адаптацией. 

 

25 Крайние позиции в этом вопросе занимает Марков. По его мнению, уровень 
развития всех кочевников Азии практически всегда был одинаков. Для его характе-
ристики ученый пользуется введенным Морганом и Энгельсом понятием «военная 
демократия». Даже завоевание оседлых государств очень мало и лишь временно ме-
няло, по его мнению, присущие кочевникам доклассовые социально-экономические 
отношения (Марков. 1976: 279, 307—308, 312). 



322 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов... 

 

Упомянутые французские ученые и некоторые из их советских коллег объясняют их 
эволюционными изменениями за счет внутренних противоречий. 

В обоих рассмотренных подходах есть моменты, заслуживающие серьезного 
внимания. Частично я уже останавливался на них в данной главе. И все же мой ко-
нечный вывод сильно отличается от тех, которые предлагают упомянутые ученые. 
Для меня номадизм в социально-политическом отношении не сводится к одной 
лишь хозяйственной адаптации кочевого скотоводства к природному окружению. 
В то же время он не является ни особой социально-экономической формацией, ни 
особым способом производства. Уровень социально-политического развития ко-
чевых обществ и его соответствующие изменения в очень сильной мере определя-
ются спецификой их взаимоотношений с внешним миром и особенностями послед-
него. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



 

 

 

 

 

Глава IV 

Способы адаптации номадов 

к внешнему миру 

Два вида адаптации номадов к внешнему миру — экономическую и со-
циально-политическую, в теоретическом анализе разделить гораздо легче, 
чем на практике. Тем не менее факт остается фактом. Будучи неавтаркичным, 
номадизм любого типа не может функционировать в изоляции. Различия су-
ществуют в способах и средствах, а не в потребностях и целях. По общему 
правилу, чем более дифференцированным в социальном отношении является 
данное кочевое общество, тем активнее оно стремится к контактам и взаимо-
действию с внешним миром. Правда, в большинстве случаев справедливо и 
обратное утверждение. Интенсивные и разносторонние контакты с внешним 
миром способствуют росту социальной дифференциации и/или имуще-
ственного неравенства у номадов. Для объяснения данного явления эффект 
обратной связи подходит гораздо больше, чем однонаправленная причин-
но-следственная цепочка. Все сказанное относится также ко многим полуко-
чевникам. В силу большей комплексности их хозяйства те же самые потреб-
ности ощущаются ими не столь остро, но все же они реально существуют. 

Таким образом, выбор конкретных способов адаптации кочевого обще-
ства к внешнему миру зависит от экономических потребностей всех его чле-
нов и социально-политических устремлений отдельных слоев и групп. И, ко-
нечно, рассматривая способы адаптации номадов к внешнему миру, никогда 
нельзя упускать из виду предоставляемые последним конкретные возможно-
сти и накладываемые ограничения. Внешний мир по отношению к номадам 
выступает обычно не пассивным фоном, а активной силой взаимодействия. 

 





 

 

324 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

Все отмеченные обстоятельства и сочетании друг с другом, которое мо-
жет принимать самые разнообразные формы, приводят к тому, что даже одни 
и те же способы адаптации номадов проявляются по-разному. И все же по-
пытка выделить основные способы не кажется мне безнадежной. 

Седентаризация 

Первый и наиболее радикальный способ — седентаризация, увеличение 
земледельческого производства, развитие ремессл. Но на этом пути перед 
номадами имеется много трудностей и препятствий как психологических, так 
и социальных. Седентаризация означает необходимость ломки стереотипа 
мышления, поведения, традиционной системы ценностей и традиционного 
образа жизни. Вероятно, антитеза кочевой — оседлый образ жизни является 
не только отражением различий в объективных условиях существования, но и 
составной частью идеологии номадов, иногда сознательно или бессознатель-
но культивируемой кочевой аристократией. Будучи одним из проявлений 
универсальной оппозиции «мы — они», в функциональном плане она одно-
временно играет этно- и культурноинтегрирующую роль в собственном об-
ществе и дифференцирующую по отношению к оседлому миру. Более того, 
она является установочной на негативное отношение к последнему. По своей 
природе вторичная, подобная установка, раз укоренившись, становится тор-
мозом на пути седентаризации. Однако это препятствие до сих пор не всегда 
учитывается теми власть имущими администраторами, которые спешат по-
кончить поскорее с проблемой номадов в современном мире. 

Социальные препятствия седентаризации, хотя и на ином уровне, во 
многом связаны с теми же трудностями, что и психологические. Индивиду-
ально-семейная Седентаризация выбивает кочевника из традиционной сис-
темы социальных связей, лишает важных линий зашиты. «Часто (как в Тур-
ции) кочевники, переходящие на оседлость, должны внедряйся в другие эт-
нические общества, изначально враждебно к ним настроенные» (Bates, 1971: 
14- со Bates 1974-Monod, 1975: 141-142; Dahl and Hjort, 1975- 29) 

Массовая седентаризация нередко связана с определенной дезинтегра-
цией кочевого кочевого общества, с существенной трансформацией 



Седентаризация 325 

 

его социальной организации. Не все слои и группы данного общества из-
влекают из нее равную выгоду (или невыгоду), и уже поэтому не все они 
заинтересованы в ней в равной мере. Примечательно, что частнособст-
веннические тенденции по отношению к земле усиливаются у кочевников 
по мере развития седентаризационного процесса (см., например, Марков, 
1976: 224 про туркмен; Эрдниев, 1970: 38—40 про калмыков; ср. Spooner, 
1973: 15). 

Конечно, и психологические и социальные препятствия седентари-
зации не являются непреодолимыми. Многочисленные исторические 
примеры свидетельствуют об этом совершенно недвусмысленно. Когда 
основатель династии Ляо в X в. совершил поход на территорию Монго-
лии и посетил развалины бывшей уйгурской столицы на Орхоне, он 
предложил уйгурскому владетелю города Ганьчжоу вернуться в прежние 
уйгурские владения. Однако, хотя со времени вынужденного ухода уйгур 
в Восточный Туркестан прошло всего 80 лет, они уже успели привыкнуть 
к земледельческо-городской жизни и не захотели возвращаться в кочевья 
предков (Бартольд, 1963д: 498—499). 

Важнейшее и наиболее трудно преодолимое препятствие заключа-
ется в экологии. Поскольку кочевое скотоводство в первую очередь раз-
вилось как наиболее эффективная хозяйственная альтернатива земледе-
лию в неблагоприятных для последнего экологических зонах, то оно в 
зоне кочевого скотоводства было возможно лишь в территориально ог-
раниченных анклавах или в маргинальных областях. 

Однако даже в маргинальных областях земледелие нередко было 
менее выгодным делом, чем в его традиционной и устойчивой зоне. И, к 
тому же, именно в них границы между кочевыми и земледельческими 
обществами являются наиболее подвижными, зависящими от климати-
ческих колебаний, обшей исторической ситуации в регионе, конкретного 
соотношения сил и соответствующей политики тех, кто был сильнее. (О 
том, как на протяжении веков менялась в этом отношении ситуация на 
юге Восточной Европы — см. Хазанов, 1973; в Центральной Азии — 
Бартольд, 1963b: 120; на границах Китая со степью — Laltimore, 1967; в 
Северной Африке — Julien, 1956; Julien, 1956а; в Сахеле — Gallais, 1977; 
в Аравиии 



326 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

сопредельных странах — Першиц, 1961: 39 сл.; в Турции — Bates, 
1971: 121; ср., однако, Asad, 1973: 66—67.) 

Все это вело к тому, что в одних случаях кочевники вынуждены были 
переходить к земледелию из-за сокращения пастбищ и/или соответствующей 
политики оседлых государств, а в других — земледельцы вынуждены были 
уступать свои поля под пастбища или сами обращаться к номадизму. 

На большей части территории, занятой номадами, земледелие, в эконо-
мическом отношении способное эффективно конкурировать с кочевым ско-
товодством, возможно лишь только при условии проведения дорогостоящих 
ирригационных работ и больших капиталовложений, внедрении специаль-
ных сельскохозяйственных культур и т. д., и то далеко не везде. За редкими 
исключениями, вплоть до нашего времени, это было почти невозможно. Да и 
в XX в. ретивость иных политиков нередко опережает создание соответст-
вующих стимулов и возможностей для седентаризации. 

Для успешной, полной и массовой седентаризации были необходимы 
миграции в иные экологические зоны, благоприятствующие занятию земле-
делием. Подобные миграции хорошо известны в истории. В одних случаях 
это были массовые и единовременные переселения, в других — постепенные 
инфильтрации. Иногда они являлись результатом сознательных и целена-
правленных действий, значительно чаще — неизбежным, но стихийным, 
следствием взаимоотношений номадов друг с другом и с оседлыми общест-
вами в конкретной исторической ситуации. Нет единой причины, вызываю-
щей миграцию номадов. Поэтому не может быть и единого объяснения их. 
Вопреки мнению Тойнби (Toynbee, 1935: 15), миграции кочевников вызыва-
ются не только климатическими изменениями или ослаблением оседлых ци-
вилизаций, но и целым рядом других факторов, в том числе коренящихся в 
особенностях Функционирования самих кочевых обществ в данный истори-
ческий момент. Седентаризация в таких случаях нередко являлась реадапта-
цией к новой экологической и социальной среде. 

После монгольского завоевания Центральной Азии в ней поселился ряд 
монгольских и тюркских кочевых групп (Петрушевский, 1977: 132). 
Первоначально это привело к сокращению 



Седентаризация 327 



земледелия и увеличению удельного веса кочевого скотоводства. Однако 
постепенно в новой экологической зоне большинство пришельцев стало 
переходить от чистого номадизма к полукочевому скотоводству и даже 
оседать. Подобные процессы происходили в Центральной Азии неодно-
кратно и в до монгольский и в послемонгольский периоды. Последними 
прошли этот путь кочевые узбеки, после того, как Шейбани-хан отнял 
Центральную Азию у Тимуридов (Иванов П.П., 1958: 72). 

Аналогичное явление хорошо известно и в истории Ближнего Вос-
тока. На протяжении многих столетий кочевники, вынужденные по раз-
ным причинам покидать Аравию, нередко оседали, оказавшись в иной 
экологической зоне. Если отвлечься от библейских времен, то одним из 
древних примеров подобной седентаризации являются танух йеменского 
происхождения, переселившиеся в III в. н. э. в плодородный район к за-
паду от Евфрата и создавшие там княжество Лакхмидов (Hitti, 1956: 81). 
В Сахаре также известны случаи оседания как берберских (в том числе 
таких больших, как заната), так и арабских племен. Нередко оседали те, 
кто терпели поражения и вынуждены были уступать победителям свои 
пастбища (Capot-Rey, 1953: 181, 282—284; ср. Coon, 1931: 408 про пле-
мена риф; Evans-Pritchard, 1949: 45—46 про Киренаику). Не составляет 
исключения и Средний Восток. Об оседании аравийских бедуинов на 
территории Ирана уже упоминалось. На протяжении многих веков ско-
товоды и кочевники из горных районов современного Пакистана и других 
областей переселялись в долину Инда и оседали на ее плодородных зем-
лях, а иногда даже проникали в южные области субконтинента (Doni, 
1974: 111—114; ср. Leshnik, 1972: 158 ff.). В XV—XVII вв. и позднее 
многие афганские племена стали переходить к земледелию после захвата 
чужих обрабатываемых земель или переселения на свободные земли, 
годные для культивации. Способы переселения были различными, но ре-
зультаты — схожими (Рейснер, 1954: 46, 256). 

Нередко переход к земледелию был вынужденным. Так, на равнине 
по берегам нижнего течения Кабул-Дарьи и в горных долинах Свата и 
Пянджкары, захваченных племенами хахи в начале XVI в., не было 
обширных пастбищ, необходимых для ведения 



328 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

крупномасштабного кочевого скотоводства. Поэтому оно должно было до-
полняться земледелием (Рейснер, 1954: 46—47). 

Белуджи, переселяясь в Белуджистан и оттесняя местное население, са-
ми стали переходить к земледелию, причем в Мекране уже с XIII—XIV вв. 
Особенно интенсивно эти процессы протекали в Восточном Белуджистане, 
где в руках белуджей оказались издревле обрабатываемые земли, а местное 
население (джаты, радж-путы и другие) истреблялось, вытеснялось, обраща-
лось в рабов или в зависимых арендаторов (Пикулин, 1959: 26; ср. Salzrnan, 
1978а: 132). 

Еще один пример из другого региона — Сомали. Когда кочевники с се-
вера проникли в более плодородные районы южного Сомали, они перешли к 
более комплексному хозяйству, сочетающему земледелие с скотоводством 
(Lewis, 1960: 227). 

Однако достаточно полная и массовая седентаризация, какими бы пу-
тями она не осуществлялась, преодолевает односторонность номадизма тем, 
что отказывается от него самого. Поэтому мы вновь возвращаемся к пробле-
ме адаптации к внешнему миру тех номадов, которые остаются при этом но-
мадами, и способам, которыми она достигается. 

 

Торговля и торговое посредничество 

Необходимо различать два основных вида торговли номадов с внешним 
миром: 1) непосредственные обмен и торговлю в основном с земледельче-
скими и городскими обществами; 2) посредничество или участие в торговле 
между различными оседлыми обществами и связанные с ними услуги и дру-
гие контакты. 

Непосредственные обмен и торговля между кочевниками, с одной сто-
роны, и земледельцами и горожанами, с другой, в самой своей сущности со-
держат ряд труднопреодолимых препятствий, особенно, если иметь в виду 
их долговременный исторический аспект. Экономика, базирующаяся на ко-
чевом скотоводстве, нередко является экономикой относительно высокой 
товарности. Так, удельный вес обмена в удовлетворении нужд рядовой 
аратской семьи в дореволюционной Монголии составлял 30 % (Марковска, 
1973: 288). 



Торговля и торговое посредничество 329 

 

По общему правилу, кочевники в силу специализированности и односторон-
ности своего хозяйства были больше заинтересованы в торговле, чем оседлые 
общества с их, за отдельными исключениями, более комплексным, но в то же 
время характерным для древности и средневековья натуральным и следова-
тельно, более автаркичным хозяйством. К тому же торговля с беспокойным 
кочевым миром всегда была сопряжена с возможностью военных действий и 
грабежа со стороны последнего. Кочевникам было труднее реализовать при-
бавочный продукт (когда он имелся) в рамках собственного общества с его не 
диверсифицированной экономикой. Необходимо также помнить, что, помимо 
земледельческих продуктов, не меньший интерес в торговле с оседлыми об-
ществами для кочевников представляли ремесленные изделия. Несмотря на 
неоднократные попытки и разнообразие применявшихся для этого способов, 
кочевники никогда не могли наладить в должном количестве и качестве про-
изводство их в своем собственном обществе. В лучшем случае они добива-
лись паллиативов, причем косвенно, с помощью все того же внешнего мира. 
Ибн Халдун понимал все это очень хорошо, как явствует из его высказыва-
ния, приведенного в предыдущей главе. 

Разумеется, это не означает, что земледельцы были совершенно не за-
интересованы в торговле с кочевниками или не умели извлекать из нее выго-
ду. Факты свидетельствуют о другом. Просто для кочевников торговля с 
земледельцами была делом необходимым и жизненно важным, особенно, ко-
гда они не могли обеспечить себе приток сельскохозяйственной и ремеслен-
ной продукции неэкономическими путями. Земледельцы же в принципе мог-
ли обойтись и без торговли с кочевниками (см., например, Bates, 1971: 115 
про ситуацию в Турции). 

Несколько по-иному обстояло дело с городами как центрами сосредо-
точения ремесла и торговли. Однако в большинстве случаев города являлись 
составной частью более устойчивых систем оседлого мира, на обслуживание 
которых они и были рассчитаны в первую очередь. Торговля с кочевниками 
иногда могла сулить большую прибыль, но в качестве постоянного фактора 
была слишком нестабильной, чтобы городские жители ориентировались на 
нее как единственную долговременную перспективу. Разумеется, 



330 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

и исключения из этого правила, особенно на Ближнем Востоке. В средневе-
ковом Марокко: «Города были изолированы от сельской местности, за ис-
ключением случаев, когда они служили центрами торговли для бедуинов. В 
таких случаях основная связь между городом и округой представляла собой 
скорее неопределенный симбиоз между скотоводами и купцами, чем более 
стабильное доминирование землевладельцев над крестьянами» (Lapidus, 
1975: 39). 

Итак, первое препятствие заключается в экономических различиях ме-
жду кочевыми и оседлыми земледельческо-городскими обществами. Второе 
— снова связано со спецификой самой кочевнической экономики. 

Когда ученый изучает древние и средневековые исторические источни-
ки, у него может создаться превратное впечатление об экономическом по-
тенциале и устойчивости кочевого хозяйства. В этих источниках содержится 
сравнительно много сведений о заинтересованности кочевников в торговле с 
оседлым миром и о большом количестве скота и скотоводческих продуктов, 
которые они поставляли на рынки последнего. Невольно возникает вопрос, 
каким образом кочевое хозяйство создавало необходимые для торговли из-
лишки, если нестабильность действительно является его перманентной осо-
бенностью? Для правильного ответа на него необходимо учитывать три раз-
личных обстоятельства: характер исторических источников, специфику ко-
чевнической экономики и имущественные и социальные различия в кочевых 
обществах. 

Сведения о торговле кочевников с оседлым миром, содержащиеся в 
упомянутых источниках, как правило, являются отрывочными, неполными и 
иногда относятся лишь к тем периодам и даже годам, когда она переживала 
подъем. Нередко именно поэтому древний или средневековый автор и обра-
щал на нее свое внимание. Поскольку кочевое скотоводческое хозяйство 
функционирует циклически, вполне вероятно, что во многих подобных слу-
чаях источники отражают благоприятный цикл его роста, временно создаю-
щий необходимые для торговли излишки. 

Кроме того, имущественные и социальные различия в кочевых общест-
вах приводят к тому, что, хотя стремление к обмену и торговле 



Торговля и торговое посредничество 331 



с оседлым миром присуще всем их членам, возможности у них различны. 
Иногда торговля осуществляется в ущерб перераспределительным механиз-
мам, существующим в кочевом обществе. Но зато для кочевой аристократии 
и просто богатых скотовладельцев она могла служить каналом, стабилизи-
рующим и укрепляющим их экономические и социальные позиции. 

Именно поэтому в статьях торговли иногда начинают фигурировать 
предметы роскоши, которые Леттимор (Lattimore, 1967: XLII) склонен счи-
тать чуть ли не основными в торговле кочевников с оседлым миром. К тем 
социальным мотивам, по которым кочевая аристократия особенно стремится 
к контактам с внешним миром, надо добавить еще ее особые экономические 
мотивы, зачастую отличные от интересов кочевого общества в целом. Впро-
чем, эти социальные и экономические мотивы на практике бывают обычно 
переплетены столь тесно, что их трудно разделить. 

Наконец, в торговле с оседлым миром кочевники далеко не всегда реа-
лизуют только излишки своего производства. Иногда им приходиться посту-
паться и частью необходимого продукта. Обмен скота и скотоводческих 
продуктов на земледельческие может ухудшать систему их питания 
(см., например, с. 169) и даже долговременные перспективы воспроиз-
водства скота, но, тем не менее, быть необходимым, так как позволяет 
продержаться за счет менее калорийных продуктов в неблагоприятные 
сезоны и циклы (ср. Dahl and Hjort, 1976: 179—1810. Впрочем, известны 
случаи, когда скота оставалось так мало, что кочевники были вы-
нуждены продавать своих детей и жен (см., например, известия ал-Омари, 
ал-Макризи и ал-Айни о татарах Золотой Орды — цит. по Тизенгаузен, 1884: 
231, 235, 436, 513; данные о калмыках XVIII в. — Пальмов, 1927: 125; о 
казахах начала XIX в. — Вяткин, 1941: 216). Солцман (Salzman 1978a : 131) 
отмечает, что в плохие годы белуджам просто нечего предложить для тор-
говли. В XIX в. ряд прямых и косвенных мероприятий русской адми-
нистрации, заинтересованной в максимальных поставках дешевого казахского 
скота на русские рынки, и ростовщическая деятельность проникавших в 
степи торговцев привели к чрезмерному вывозу скота, не возмещавшему-
ся естественным приростом поголовья и 



332 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

способствовавшему разорению кочевников (Аполлона, 1976: 346 сл.; Марков, 
1976: 201). 

Таким образом, с одной стороны, не только специализированность, но и 
неустойчивость кочевого скотоводства повышали заинтересованность ко-
чевников в торговле с оседлым миром, а с другой та же неустойчивость не 
благоприятствовала производству стабильного излишка, который мог бы ре-
гулярно реализовываться на рынке и удовлетворять потребности этого об-
щества. 

Торговля с оседлым миром — непременный атрибут номадизма любого 
типа, хотя значение ее не всюду одинаково, а региональная и даже локальная 
специфика весьма значительны. 

Я уже приводил данные, свидетельствующие о том, что оленеводы Се-
верной Евразии в отношении обмена и торговли не составляют какого-либо 
существенного исключения, по сравнению с остальными номадами (см. с. 
158, 169). Главное различие заключалось лишь в том, что для них торговля 
являлась, по существу, единственным средством приобретения необходимой 
земледельческой и ремесленной продукции. Других альтернатив не было. 
Поэтому оленеводы стремились к ней даже на самых невыгодных для себя 
условиях. Локальной особенностью чукчей было важное значение обмена с 
эскимосами — охотниками на морского зверя, позволявшего сбалансировать 
систему питания. Кроме того, эскимосы отчасти выполняли для чукчей ту же 
роль, что ремесленники в оседлых земледельческо-городских обществах юга 
(Крупник, 1976: 47). 

В евразийских степях специфика торговли кочевников с оседлым миром 
более всего определялась двумя обстоятельствами. Одно из них — экологи-
ческое, другое — политическое. 

Раздельная утилизация различных экологических зон с земледельцами 
создавала определенные пространственные трудности для торговли. Подчас 
скот и другие товары надо было гнать и везти на большие расстояния. И 
примечательно, что наиболее активной стороной в торговле были именно 
кочевники. Бартольд (19636: 123) писал даже, что «везде, где происходила 
торговля кочевников с оседлыми народами — на границах Китая, мусуль-
манского мира и России — кочевники сами пригоняли 



Торговля и торговое посредничество 333 



свои стада к пунктам пограничной торговли, не дожидаясь, пока торгов-
цы приедут в степь». 

Это не совсем так. Известна, например, активная роль согдийских 
торговцев в Тюркском каганате, а Ибн Фадлан засвидетельствовал, что 
мусульманские купцы проникали в глубь огузских кочевий (Ковалевский, 
1956: 126—27). 

Тем не менее чаще всего ситуация действительно была такой, как ее 
охарактеризовал Бартольд. Отдельные цифры выглядят очень впечат-
ляющими. Так, осенью 1527 г. «из ногаев» на Русь для продажи пригнали 
20 тысяч коней, в 1529—30 гг. — 80 тысяч, в 1530—31 гг. — 30 тысяч, в 
1532—33 гг. — 50 тысяч (Зимин, 1972: 221). Казахи Младшей Орды про-
дали России за 1798—1802 гг. 10919 лошадей и 649298 баранов, за 
1803— 1807 гг. — 4314 лошадей и 406715 баранов, за 1808—1812 гг. 282 
лошади и 318202 баранов (Вяткин, 1941: 215). Однако, по отмеченным 
выше причинам, я не стал бы абсолютировать эти цифры и, главное, 
принимать за неизменные на протяжении больших отрезков времени. 
Значительное колебание приведенных цифр от года к году уже само по 
себе достаточно показательно. 

Не исключено, что некоторые миграции и завоевания номадов на-
чинались из-за простого желания быть поближе к столь необходимым 
для них рынкам. Уже в древности подобную политику проводил скиф-
ский царь Атей (Хазанов, 1975: 242; Khazanov, 1978: 430). Можно при-
вести также мнение Бартольда (1963: 467—468), полагавшего, что мон-
гольское завоевание Центральной Азии было ускорено недальновидными 
действиями хорезмшаха Мухаммеда, закрывшего торговые пути из Ма-
вераннахра в степь. Возможно, стремлением быть поближе к китайским 
рынкам объясняется перемещение центра политической жизни монголов 
с берегов Толы, Орхона и Керулена на юг, в районы Чахара в период ме-
жду смертью Эсена и укреплением власти Даян-хана (Златкин, 1964: 62). 

Любопытно, что имеющиеся сведения почти всегда указывают на 
кочевников, как на сторону, наиболее нуждающуюся в торговле, и на 
оседлых жителей, как на сторону, наиболее от нее выгадывающую. 
Макдиси специально отмечал низкие цены на мясо у северных границ 



334 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

Мавераннахра. По словам Истахри, в X в. Хорезм был обязан своим богатст-
вом исключительно торговле с номадами, которая сосредотачивалась в се-
верной части страны с центром в городе Гургенче (совр. Куня-Ургенч). Бла-
годаря этой торговле эмиры Гурганча усилились настолько, что в конце X в. 
овладели южной частью страны и перенесли титул хорезмшахов на свою ди-
настию (Бартольд, 19636: 124). 

Позднее сельджукский султан Санджар в своем указе специально отме-
чал: «Товары и предметы их (т. е. кочевников. — А. X.), дающие прибыль, 
являются причиной увеличения благоденствия, довольства и пользы оседлых 
людей» (цит. по «Материалы по истории туркмен и Туркмении», 1939: 314). 

Однако оседлые государства, соседствующие с кочевниками евразийских 
степей, чаще всего рассматривали торговлю с ними как инструмент внешней 
политики, средство экономического давления. В Китае торговля с кочевни-
ками обычно непосредственно велась или регулировалась государством. При 
этом с удивительным постоянством повторялась одна и та же ситуация. Ки-
тай стремился прекратить или ограничить торговлю с номадами, если они не 
хотели признавать себя его подданными, а номады добивались права на тор-
говлю с оружием в руках. 

В мирных договорах, которые Китай был вынужден заключать с сюнну, 
по требованию последних обязательно включалось обязательство Китая от-
крывать рынки на пограничных заставах. По словам Сыма Цяня (Ши цзи, гл. 
10, цит. по Таскин, 1968: 51), «отличаясь алчностью, сюнну ценили рынки на 
пограничных пропускных пунктах и любили китайские изделия, а Хань тоже 
была заинтересована в существовании рынков на пограничных пунктах, 
чтобы удовлетворять их желания». 

Император Сюань-цзун в 1431 г. откровенно объяснял, почему он раз-
решил торговлю с кочевниками: «Китай открыл торговлю вовсе не потому, 
что у него нет лошадей и крупного рогатого скота (кстати, лошадей явно не 
хватало. — А. X.). Наоборот, варвары целиком зависят от Китая. Если пре-
кратить торговлю, то они непременно озлобятся. Поэтому разрешение двора 
на торговлю есть, в то же время, и проявление умиротворяющей гуманно-
сти» (цит. по Мартынов, 1970: 233). 



Торговля и торговое посредничество 335

 

В данном случае многовековой исторический опыт редко оказывал 
китайцам полезную службу. Это происходило не потому что, согласно 
известному афоризму, единственный опыт, которые можно извлечь из 
истории, это, что из нее не извлекают никакого опыта. Просто экономи-
ка, социополитическая организация и идеология Китая настолько отли-
чались от кочевнических, что проще было идти на риск войны, чем по-
трясать их основы. 

Но даже и в тех государствах, где придерживались 6оле «либе-
ральных» взглядов на торговлю с номадами, правительств; никогда не 
упускали из вида политических соображений. По закону 1212 г. тангут-
ское государство Си Ся (Да Ся) запрещало лицам направляющимся к та-
тарам, изготовлять для них посуду и прочую утварь. За нарушение зако-
на полагалось три года каторги (Кычанов 1977: 58, прим. 3). Шейба-
ни-хан запрещал самаркандским бухарским и хорезмским купцам прода-
вать товары казахам (Ахмедов, 1965: 10). «Несколько раз был издан ав-
густейший указ. чтобы население Туркестана никаких торговых сделок с 
казахскими купцами не совершало, и чтобы между ними и жителями 
этил земель не было взаимных посещений и поездок купцов. Так что, 
несколько раз в некоторых районах Туркестана и городах Хорезма было 
приказано ограбить казахских купцов. У ханского величества при изда-
нии этого указа были в виду разного рода мудрые соображения» (Фазла-
лах Ибн Рузбихан Исфахани, 1976: 101). 

На Ближнем Востоке, особенно в Сахаре и Аравии, торговля имела 
еще большее значение для номадов, чем в евразийских степях, и осуще-
ствлялась на более выгодных для них условиях. Мелкооазисный характер 
оседлой жизни во многих областях региона и военно-политическая сила 
номадов на протяжении большей части его истории за последние полто-
ры тысячи лет приводили к тому, что от последних в значительной мере 
зависело само ее поддержание (ср. Coon,1976: 63). Кроме того, узость 
внутреннего рынка и превратности внешней торговли способствовали 
частичной ориентации городского ремесла и торговли на удовлетворение 
нужд номадов (de Planhol, 1966: 273; см. также Evans-Pritchard, 1949: 
44—-45 про Киренаику; Capot-Rey; 1953: 217-219, 227 про Сахару; Пер-
шиц, 1961: 51 про Аравию). По подсчетам Смилянской 



336 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

(1979: 94), в XVII—XV11I вв. около 5 % городского населения Сирии было 
занято обслуживанием кочевников. 

Приобретение кочевниками проса, фиников и другой земледельческой, а 
также ремесленной продукции в оазисах не встречало никаких препятствий. 
Их жители испытывали постоянную нужду в мясе, масле, сыре и прочих 
продуктах скотоводческого хозяйства (см., например, Nicolaisen, 1963: 63, 
218 про Сахару; Першиц, 1961: 55 про Аравию). Более того, сахарские и 
аравийские города как торговые центры сильно зависели от торговли с ко-
чевниками. В Аравии номады имели свои постоянные торговые центры, куда 
регулярно прикочевывали летом (Wallin, 1850: 36, 46; Doughty, 1888, I: 123; 
Philby, 1922, I: 170; Dickson, 1951: 49; Першиц, 1961: 55—56). Кроме того, 
вплоть до настоящего времени дожили странствующие торговцы, продающие 
бедуинам товары непосредственно в их кочевьях (Awad, 1962: 334; Stein, 
1967: 85; ср. Burckhardt, 1831: 154 f.). 

Впрочем, спрос на продукты скотоводческого хозяйства, особенно на 
шерсть и верблюдов, был велик не только в оазисах и городах Аравии (Marx, 
1977: 347). Но наибольшую выгоду от их экспорта извлекали не кочевники, а 
профессиональные торговцы (Першиц, 1961: 42—43, 56 сл.). Однако, по все 
тем же извечным причинам, предложение было ограниченным, хотя до пер-
вой мировой войны одни только рвала продавали ежегодно до 30—35 тысяч 
верблюдов (Oppenheim, 1939, 1: 102). Поэтому столь важное значение для 
многих ближневосточных номадов имела караванная торговля. И все же и на 
Ближнем Востоке власти оседлых государств, когда могли, не упускали воз-
можности использовать заинтересованность кочевников в торговле как 
средство политического давления. По свидетельству Блант (Blunt, 1879, I: 
69), бедуины зависели от доброй воли паши, когда весной приходили к го-
родам продавать скот и покупать продукты и одежду и вынуждены были 
платить за право торговли. 

На Среднем Востоке номады и оседлые жители особенно тесно связаны 
друг с другом и экологией, и историей. Неудивительно поэтому, что между 
ними издревле установилась тесная экономическая взаимозависимость, а 
регулярные обмен и торговля 



Торговля и торговое посредничество 337 

 

стали постоянным фактором их взаимоотношений. Например, в Афгани-
стане основу их составляет не только заинтересованность номадов в зер-
не, но и потребность земледельцев в молочных продуктах. 

Ситуация, существовавшая на Среднем Востоке еще сравнительно 
недавно, довольно подробно описана многими исследователями (см., на-
пример, Schurmann, 1962: 255: 261—262; Barth, 1962: 346 ff.; Barth, 1964a: 
72; Barth, 1976: 74; Ferdinand, 1969: 134 ff.; Spooner, 1975: 180). Однако я 
бы не решился безоговорочно переносить ее на прошлые времена, когда 
экономическая сторона взаимоотношений кочевников с оседлым населе-
нием перекрывалась и опосредствовалась военно-политической. 

Регулярный обмен, а также бартерную и кредитную торговлю с 
земледельцами практикуют и кочевники Африканского Рога (Lewis, 1955: 
71, 78). Судя по некоторым данным(см., например, Gulliver, 1955: 
6—7/211; Van Zwanenberg and King, 1975: 149; Dahl, 1979: 266), для вос-
точноафриканских кочевников и полукочевников обмен с оседлым насе-
лением также имеет большее значение, чем это отражено во многих ис-
следованиях. Маасаи в XVIII в., несмотря на набеги на кикуйю, одновре-
менно торговали с ними и приобретали у них железные изделия (Alpers 
and Ehret, 1975: 493—494). 

У номадов Тибета внеэкономические способы преодоления эконо-
мической специализации были ограничены. Зато широкое распростране-
ние получили различные виды торговли: от бартерной до денежной, от 
обмена скотоводческих продуктов на зерно и ремесленные изделия на 
местных рынках или непосредственно с торговыми партнерами из числа 
земледельцев до поставки тысяч овец, крупного рогатого скота и лоша-
дей на рынки западного Китая (Кюнер, 1908: 65 сл.; Козлов, 1947: 372; 
Downs and Ekwall, 1965: 175, 180; Ekwall, 1968: 69). 

Дальняя караванная торговля и ее обслуживание иногда приносили 
кочевникам большие выгоды, чем непосредственный обмен скотоводче-
ских продуктов на продукты земледелия и ремесла. Поскольку торговля 
производилась товарами, произведенными, главным образом, в оседлых 
странах, скотоводческое хозяйство избавлялось от напряжения, связан-
ного с необходимостью регу- 



338 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

лярного обмена или продажи его продукции. Роль кочевников в караванной 
торговле была самой разнообразной: посредническая торговля, перевоз гру-
зов, продажа или сдача в аренду транспортных животных, провод и охрана 
караванов, просто беспрепятственный пропуск их за плату и т. д. 

В данном случае преимуществом номадов было не только их географи-
ческое положение, подвижность, наличие транспортных животных, но и их 
психологические установки по отношению к путешествию, переселению, пе-
редвижению за пределы традиционно занятой территории. Не случайно все 
великие торговые сухопутные пути древности и средневековья были проло-
жены самими кочевниками или при их участии. Нельзя полностью сбрасы-
вать со счетов и еще один момент. В отличие от многих древних и средневе-
ковых обществ как Запада, так и Востока, у кочевников торговля и связанные 
с нею профессии всегда стояли высоко на шкале ценностей и пользовались 
большим престижем. 

Наибольшее значение караванная торговля приобрела для некоторых но-
мадов Ближнего Востока. Имеются данные, что в ней участвовали уже полу-
кочевники II тыс. до н. э., использовавшие ослов в качестве транспортных 
животных, а также предоставлявшие проводников и эскорт (Kupper, 1957: 15, 
119). Полагают, что именно кочевниками-верблюдоводами в I тыс. до н. э. 
был проложен «путь благовоний», соединивший Средиземноморье с Южной 
Аравией, а через нее — с Индией и Восточной Африкой (Rathjens, 
1952—1953: 283). 

Посредничество в караванной торговле имело очень важное значение 
для древних бедуинов Аравии. Ее упадок нанес сильный удар по их благо-
получию и явился одной из причин важных перемен в истории полуострова. 

Не исключено, что верблюдоводческая специализация ближневосточ-
ного номадизма, и даже распространение верблюдоводства в номадизме 
других типов, отчасти связаны с потребностями караванной торговли и вы-
годами, извлекаемыми из нее номадами (Bulliet, 1975). У бедуинов Аравии в 
новое время караванный извоз и перевоз хаджжа служили дополнительными 
источниками дохода (Awad, 1962: 334). Однако с бедуинами успешно кон-
курировали профессионалы-горожане (Перший, 1961: 33—34, 56, 57—58, 
60). 



Торговля и торговое посредничество 339 



Наибольшее значение караванная торговля приобрела для кочевни-
ков Сахары, у некоторых групп которых она стала одним из важнейших 
источников дохода, иногда — даже важнейшим средством существования 
(Capot-Rey, 1953: 217—218; Bovili, 1958: 53; Nicolaisen, 1963: 209—212, 
216, 218—219; Stewart, 1973; Harnes, 1979: 377 ff.). Не исключено, что 
именно борьба за контроль над караванными путями являлась иногда по-
доплекой событий, приводящим к миграциям, завоеваниям и возникно-
вению кочевых государств (см., например, Levtzion, 1971: 127—128 про 
альморавидов). 

На Среднем Востоке караванная торговля имела более ограниченное 
значение. В первую очередь она была важна для специализировавшихся 
на ней некоторых групп афганских номадов — повинда. Уже в XIII—XIV 
вв. они обслуживали транзитную торговлю на путях, соединяющих Ин-
дию с Персией и Центральной Азией. Этому способствовало совпадение 
караванных путей с маршрутами перекочевок, так что повинда лишь на 
летовках расставались со скотом и семьями. Они сдавали внаем верблю-
дов, нанимались погонщиками, получали плату за охрану караванов и 
сами занимались посреднической торговлей. Группа лоханийских пле-
мен, имевшая зимники в долине Инда, а летники — на Газнийском плато 
и на границах Хорасана, постепенно превратила посредническую тор-
говлю между Индией и Ираном, а затем между Индией и Центральной 
Азией в свое дополнительное, а в некоторых случаях даже основное за-
нятие. В XVI в. повинда дважды в год совершали путешествие от Бухары 
через Кандагар и Гомал в Индию. 

Даже в XIX в., когда такая торговля переживала упадок, повинда 
практиковалась значительной частью насыр, хароти, ду-тани, миан-хель 
и некоторых других племен. Впрочем, кочевники в Афганистане зани-
маются (или занимались) посреднической торговлей вплоть до настоя-
щего времени, а покорение Хазараджата в конце XIX в. вызвало в Цен-
тральном Афганистане то, что Фердинанд назвал «коммерциализацией 
бывших чистых скотоводов». Некоторые группы номадов превратились в 
странствующих торговцев par excellence (Рейснер, 1954: 50, 65, 68; The-
siger, 1955: 319; Schurmann, 1962: 255, 262; Ferdinand, 1962: 125; Ferdi-
nand, 1969: 138 ff.; Азимджанова, 1977: 44). 



340 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

Другие группы номадов получали доходы от караванной торговли, 
главным образом за счет охраны и беспрепятственного пропуска караванов 
по своей территории (см., например, Coon, 1976: 195 про белуджей). 

В евразийских степях караванная торговля также имела ограниченное 
значение, в лучшем случае, являясь второстепенным источником дохода для 
некоторых групп номадов. Правда, она существовала уже с древности. Ски-
фы везли греческие товары в Приуралье (Herod., IV, 24), а Страбон отмечал 
про сарматов-аорсов, что они богатели, перевозя на верблюдах и торгуя ин-
дийскими и вавилонскими товарами (Strabo, XI, V, 8). 

Наиболее известен Великий Шелковый путь — из Китая на Средний 
Восток, в Причерноморье и Средиземноморье. Но хотя кочевники временами 
извлекали выгоды из его функционирования, чаще всего это было тогда, ко-
гда они создавали сильные и обширные государства, способные контролиро-
вать территории, по которым он проходил. В противном случае китайцы, 
например, могли менять его направление на отдельных участках, оставляя в 
стороне кочевые области. Так, иногда Шелковый путь проходил к югу от 
Тянь-Шаня, из Хами через Кашгар и далее на Фергану и Самарканд, т. е. че-
рез оазисы Восточного Туркестана и земледельческие области Центральной 
Азии, несмотря на то, что путь через кочевые территории севернее 
Тянь-Шаня обходился дешевле, так как там верблюды могли пастись по до-
роге на хороших пастбищах (Lattimore, 1967: 173). Таким образом, не только 
сама торговля, но даже и ее маршруты становились средством политики. 

К тому же караванная торговля в евразийских степях, в основном, ве-
лась специализировавшимися на ней профессиональными купцами — вы-
ходцами из оседлых стран — на Великом Шелковом пути согдийцами, 
позднее несторианами и среднеазиатскими мусульманами, на Волжском пу-
ти — хорезмийцами и жителями стран Халифата. Стремясь монополизиро-
вать торговлю, они иногда образовывали нечто вроде гильдий, и, естествен-
но, извлекали из нее наибольшую выгоду. 

Караванная торговля всегда была связана в первую очередь с полити-
ческой и экономической ситуацией в обширном внешнем 



Подчинение и различные формы зависимости кочевников... 341 

 

мире, подчас включавшим несколько континентов. Кочевники могли иногда 
включаться в нее, используя ее в своих интересах. Но, как правило, не они ее 
создавали и не они определяли ее развитие и саму судьбу. Даже у туарегов 
выгоды от караванной торговли существенно колебались от столетия к сто-
летию и от одной группы к другой (Capot-Rey, 1953: 303; Bovill, 1958; Keenan, 
1977: 34—35). 

Великие географические открытия и перемещение торговых путей в на-
чале нового времени нанесли удар по межконтинентальной и, отчасти, даже 
трансконтинентальной караванной торговле. В долговременной перспективе 
каравеллы побеждали караваны (ср. Harnes, 1979: 381) так же, как вооружен-
ные огнестрельным оружием регулярные армии оседлых государств стали 
одерживать победы над иррегулярной конницей кочевников. Впрочем, авто-
мобили в этом отношении оказались значительно сильнее каравелл. 

В целом же, торговля с оседлым земледельческим и городским миром 
была для номадов делом не выгоды, а насущной экономической необходи-
мости. И приносила она чаще всего не прибыль, а элементарные средства 
существования. 

 

Подчинение и различные формы зависимости кочевников 
от оседлых обществ 

Вхождение в состав оседлого государства1 не всегда оборачивалось для 
номадов и особенно для их аристократии только лишь отрицательной сторо-
ной. Известны случаи, когда дело ограничивалось более или менее фор-
мальным признанием его суверенитета, нередко дополняемым обязанностью 
военной службы. В таком случае положение номадов определялось, в основ-
ном, двумя факторами: простым соотношением сил между ними и государ-
ством и конкретной политикой последнего по отношению к номадам. 

Подобная ситуация, хотя все же стесняла кочевников, но в то же время 
предоставляла им определенные выгоды. Помимо 

 

1 В данном разделе, за отдельными исключениями, не рассматривается положение 
номадов в государствах постколониального периода. Об этом существует уже 
обширная ли-
тература и число работ, публикующихся по данной тематике, постоянно возрастает. 






342 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

возраставших возможностей обмена и торговли, они получали плату за воен-
ную службу, но не упускали случая грабить оседлое население, когда для 
этого создавалась подходящая ситуация, например, если правительство было 
слабым или смотрело на грабеж сквозь пальцы (см., например, Lambton, 1953: 
139, про ситуацию в Иране при Каджарах; ср. Bates, 1971: 123). 

Так же как кочевая по своему происхождению династия не всегда выра-
жала интересы кочевников перед своими оседлыми подданными, так и осед-
лое правительство не всегда могло эффективно отстаивать интересы земле-
дельцев перед кочевниками. Подчинение и инкапсулизация номадов на госу-
дарственном уровне может сопровождаться их сравнительной свободой на 
локальном. Номады не всегда проявляли лояльность к династии, даже когда 
она выдвигалась из их среды; тем более трудно было полагаться на них госу-
дарству, не говоря уже об его оседлых жителях, от которых номадов отделяли 
образ жизни, культура, а нередко и этнические различия. 

Отмеченная ситуация вплоть до XIX в., а кое-где и до ХХв. (см., напри-
мер, Salzman, 1979: 441—444 про шах-навази белуджей) была особенно ха-
рактерна для Ближнего и Среднего Востока, где государства не всегда могли 
эффективно контролировать номадов, более или менее формально находив-
шихся под их суверенитетом. Примером может служить средневековая исто-
рия Ирана или Северной Африки. 

В Иране, начиная с XI в., кочевники, чтобы достичь и отстоять наиболее 
выгодные и привилегированные позиции как по отношению к самому госу-
дарству, так и его различным группам, слоям и классам, должны были быть 
сильными, т. е. централизованными, что благоприятствовало их социальной 
стратификации. Слабое государство (а государство в Ираке в этот период 
чаще всего было слабым) в своих взаимоотношениях с беспокойным и непо-
корным кочевым элементом, который к тому же составлял основную массу 
войска, искало выход в инкорпорации кочевой аристократии в состав правя-
щего класса, подкупая ее титулами, должностями, подачками и землями. 

Так, в XIV—XVI вв., а временами и позднее, вожди ряда кочевых 
племен и их подразделений назначались правителями 



Подчинение и различные формы зависимости кочевников... 343 

 

областей и округов и после утверждения правительством нередко передавали 
свои должности по наследству (Lambton, 1953: 89 ff.; Петрушевский, 1949: 75 
сл.; История Ирана, 1977: 173, 190). Кроме того, вожди кочевников являлись 
распорядителями территорий, которые назначались в кормление тому или 
иному племени. Эти территории включали в себя не только пастбища, но и па-
хотные земли с эксплуатируемыми крестьянами. 

Правда, надо иметь в виду, что в Иране, начиная с сельджукского периода 
и, особенно в послехулагуидское время, нельзя говорить об общем противо-
поставлении любых кочевников оседлым жителям и государству. Различные 
кочевые объединения занимали в различных государствах на территории Ира-
на, даже тех, которые были созданы кочевниками, различное положение. 

Поэтому руководящие позиции в собственном объединении не всегда га-
рантировали кочевой аристократии соответствующее положение в государстве, 
хотя бы из-за борьбы за власть между различными кочевыми объединениями, 
которой государство пользовалось, противопоставляя одних кочевников дру-
гим. В то же время ее включение в состав господствующего класса государства 
всегда способствовало росту социальной стратификации среди самого кочево-
го объединения, укреплению социальных позиций и власти кочевой аристо-
кратии, ее обособлению от рядовых кочевников. Исключение составляли те 
случаи, когда кочевая по своему происхождению аристократия вообще теряла 
связь с соответствующим кочевым объединением (Fernea, 1970; Salzman, 1974: 
208). 

Сходные взаимоотношения кочевников с государствами стали наиболее 
типичными для Северной Африки после появления там кочевников бану хи-
ляль в XI в. Различные вариации таких взаимоотношений существовали на 
протяжении многих последующих веков, даже в периоды усиления и центра-
лизации государственной власти (подробнее об этом см. главу V). «Таким об-
разом, эти арабы, проникшие сюда не более чем три четверти века назад, со-
ставили политическую силу, временами доминирующую, и оставались тако-
выми до начала двадцатого века» (Julien, 1956a: 118). Но и в Северной Африке 
положение различных кочевых объединений в одних и тех же государствах 
сравнительно сильно варьировалось. 



344 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

Разумеется, рассмотренные случаи были, так сказать, оптимальными для ко-
чевников, хотя они и были не такими уж редкими, особенно там, где кочев-
ники и земледельцы не были полностью разделены экологией. В противном 
случае правительства оседлых государств иногда сами приглашали отдель-
ные группы номадов в свои пределы по внутриполитическим соображениям 
и/или нуждаясь в их военной силе. 

Так в частности поступали в Центральной Азии саманиды и караханиды 
(Бартольд, 1963: 382; Бартольд, 1963б: 124). Правда, во времена караханид-
ского завоевания тюркская гвардия саманидов оказалась ненадежной, но 
опыт не пошел на пользу. Хорезмшахи, нуждаясь в сильном войске для про-
ведения завоевательной политики и укрепления своей власти в завоеванных 
странах, привлекали на службу кочевников-кипчаков, с вождями которых 
они вступали в родство. Так, при хорезмшахе Текеше было создано сильное 
военное сословие. Однако у него были традиционные недостатки, последст-
вия которых оказались роковыми для Хорезма. Кипчаки были весьма нена-
дежны в борьбе с кочевниками, но зато безжалостно грабили захваченные 
оседлые области, восстанавливая местное население против хорезмшаха. К 
тому же они оказались склонными к придворным интригам. При хорезмшахе 
Мухаммеде они поддерживали его мать Туркан-хатун и находились в оппо-
зиции к нему самому (Бартольд, 1963: 413, 445). Мухаммед явно не доверял 
войску. Может быть это и послужило причиной рокового решения распреде-
лить его по городам Мавераннахра вместо того, чтобы, собрав вместе, дать 
наступающим монголам решающую битву. 

И Сасанидский Иран и Византия, а до нее Рим, нанимали арабов охра-
нять границы друг от друга. В фатимидский период продолжались миграции 
бедуинских племен из Аравии в Египет. Бедуины входили в состав войска и, 
таким образом, становились частью господствующего класса. И в Египте 
неудобства от присутствия бедуинов ощущались весьма сильно. Поэтому их 
стали поощрять к миграции на запад, что положило начало хилялианскому 
движению (Marcais, 1931: 78; Семенова, 1974: 105). 

Афганских вождей вместе с их воинами охотно принимали на службу и 
награждали земельными пожалованиями самые различные 



Подчинение и различные формы зависимости кочевников... 345 

 

династии: Газневиды, Тимуриды, Сефевиды, Моголы. Особенно много аф-
ганцев переселилось в Индию в период государств Лоди (1450—1526 гг.) и 
Сур (1540—1555 гг.), в которых они составили господствующий слой (Рейс-
нер, 1954: 63). 

Однако известно и немало других случаев, когда положение номадов в 
составе оседлого государства было более противоречивым и не столь для них 
выгодным, особенно для рядовых кочевников. Давление государственной 
власти все же ощущалось, если не прямо, то косвенно, если не всегда реаль-
но, то потенциально. Одним из самых больных вопросов для кочевников 
почти всегда было налогообложение и другие повинности, которые стреми-
лось наложить на них государство. 

Даже в средневековом Иране кочевники, особенно не из привилегиро-
ванных племен, были обложены податями в пользу государства (не считая 
обязанности нести военную службу), хотя и в меньшем размере, чем кресть-
яне (Петрушевский, 1949: 312 сл.). Эти подати особенно увеличились после 
реформ шаха Аббаса I и снова при Надир-шахе. 

Нередко вхождение в состав оседлого государства было для номадов 
наименее болезненным тогда, когда это государство осуществляло широкую 
экспансию и успешно вело завоевательную политику. Тогда политическое 
подчинение окупалось экономическими выгодами, невозможность грабить 
«своих» земледельцев и горожан с лихвой окупалась грабежом чужих. 

Как отметил Уатт (Watt, 1953:20), «...Коран появился в атмосфере 
больших денег, а не пустыни». В только что возникшем исламском государ-
стве проблема бедуинов ощущалась весьма остро. Хотя Мухаммед не любил 
и не доверял бедуинам (см., например, Коран, сура 49, ст. 14), именно они 
способствовали успеху созданного им государства (ср., однако, Asad, 1973: 
65—66). Впрочем, сам пророк был достаточно дальновиден, чтобы и не пы-
таться изменить основу их социальной организации. От бедуинов, которые, 
по циничному выражению халифа Омара, «были топливом для ислама» (Hitti, 
1956: 29) и значительная часть которых откочевала из Аравии, требовалось 
лишь принятие ислама, т. е. признание государственного суверенитета. 
Очевидно, только выгоды от 



346 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

начавшихся завоеваний обеспечили их лояльность новому государству и но-
вой религии. 

Сама же Аравия со времен первых халифов и до появления ваххабизма в 
XVIII в. почти не знала единой власти и единой государственности, а бе-
дуины относились к исламу довольно равнодушно. 

«...Действительно, на тюркских границах бедуины благоразумно стара-
ются выглядеть мусульманами; но у них совсем нет религиозной строгости, 
они ленивы в проявлении набожности настолько, что в целом их сравнивают 
с неверными, не знающими ни религиозного закона, ни пророков. Впрочем, 
они вполне охотно признают, что религия Магомета была создана не для 
них» (Volney, 1959: 212; ср. Burckhardt, 1831: 99 ff.). 

В какой-то мере история повторилась с возникновением ваххабизма. 
Это учение распространялось прежде всего в оазисах Аравии. Но развивае-
мая им идея джихада — священной войны против «многобожников», на 
практике вылившаяся в набеги и военную экспансию, оказалась достаточно 
привлекательной для бедуинов. Если в первые годы возникновения вахха-
битского государства Саудиты постоянно воевали с бедуинами, то, начиная с 
80-х гг. XVIII в., они все чаще выступали как союзники (Васильев, 1967: 125, 
130 сл.), хотя ряд наложенных ограничений и обязанность платить закят явно 
были бедуинам не по вкусу. 

По существу, первое государство Саудитов было создано оседлой знатью 
городов-оазисов Неджда для прекращения бесконечных внутренних войн, 
нарушавших нормальные условия производства, а также для борьбы с ту-
рецкой опасностью и совместной военной экспансии под знаменем обнов-
ленного ислама. Кочевая аристократия лишь временно присоединилась к ней 
отчасти из-за выгоды, отчасти в результате принуждения. Бедуины всегда 
были готовы сбросить ваххабитское ярмо, что и доказали войны Мухаммеда 
Али, приведшие к разгрому Саудитского государства. По интересному, хотя 
и недоказанному, предположению Леттимора (Lattimore, 1967: 222-223), 
широкая завоевательная политика, которую проводил Тибет в VIII в. н.э., 
велась в интересах 



Подчинение и различные формы зависимости кочевников... 347 

 

кочевников, чтобы заинтересовать их и привязать к государству Лхассы. Не-
вольно напрашивается аналогия с Мухаммедом и его бедуинами. 

Нередко оседлое государство, даже будучи более сильным и располагая 
военным преимуществом, прибегало по отношению к кочевникам к политике 
косвенного управления, не стремясь непосредственно изменить их социопо-
литическую организацию, особенно в ее низших звеньях, а всего лишь до-
вольствуясь их инкапсулизацией в состав государства. В результате иногда 
возникали своего рода «административные кочевые вождества». Но и такая 
политика уже сама по себе приводила к более или менее сильным социаль-
ным трансформациям. Кочевая аристократия иногда частично инкорпориро-
валась в состав господствующих классов. Одновременно помощь правитель-
ства и функции посредников между государством и собственным объедине-
нием укрепляли ее позиции по отношению к остальным кочевникам (ср. 
Marcais, 1913: 238 ff.; Stenning, 1959: 73-77; Barth, 1962: 349; Irons, 1979: 
371; 
Salzman, 1974; Salzman, 1979: 433, 434 ff.). 

Китай проводил политику косвенного управления по отношению к 
подчиненным кочевникам, начиная с 1 в. до н. э., когда часть сюнну вынуж-
дена была признать его суверенитет. При этом правительство поддерживало 
и подкупало местную аристократию, а иногда и прямо вмешивалось во внут-
ренние дела номадов, способствуя трансформации их социальной организа-
ции. 

Так, монгольская знать, предводители аймаков и хошунов, ставших при 
маньчжурах постоянными территориально-административными единицами, 
была включена в циньский бюрократический аппарат и получала жалованье 
от правительства, одновременно не забывая взыскивать в свою пользу подати 
с рядовых кочевников (История Монгольской Народной Республики, 1967: 
187 сл.; Ермаченко, 1974: 159; Ширендыб, 1975: 230; см. также-с. 224 данной 
книги). 

В Каме маньчжурское правительство пыталось превратить в своих чи-
новников предводителей тибетских кочевников, возложив на последних их 
содержание, но, не забывая при этом взыскивать с них налоги в свою собст-
венную пользу (Козлов, 1947: 172—173,1/5). 



348 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

Даже Россия одно время экспериментировала с политикой косвенного управ-
ления по отношению к казахам и калмыкам, пока окончательно не забросила 
ее в XIX в. Эта политика, однако, в отношении аристократии различных ко-
чевых народов и даже одних и тех же народов в разные исторические перио-
ды была различной, варьируя в зависимости от политической ситуации. У 
казахов влияние «белой кости» сперва поддерживалось и укреплялось рус-
ской администрацией, а затем было подорвано и упразднено. Реформой 
1867—1868 гг. потомки Чингиз-хана были лишены всех сословных привиле-
гий и приравнены к «сельским обывателям». 

Напротив, у калмыков в XVIII в. произошло окончательное обособление 
аристократии в замкнутое и привилегированное сословие (Небольсин, 1852: 
7—9; Пальмов, 1929: 18—19; Эрдниев, 1970: 206—211). Калмыцкие нойоны, 
главы отдельных улусов, имели право налагать физические наказания на ря-
довых кочевников, и облагали их ежегодным налогом в размере 1/10 части 
скота (Паллас, 1809: 485). 

Хивинские ханы поддерживали подчиненных им туркменских вождей, 
способствовали захвату ими земельной собственности, позволяли присваи-
вать часть налогов, а русское правительство способствовало росту у туркмен 
имущественного неравенства, отчасти связанного с седентаризацией (Мар-
ков, 1976: 231—232). 

В Иране политика косвенного управления осуществлялась правитель-
ством даже в XX в. (см., например, Salzman, 1974: 204— 205; Salzman, 1978b: 
544—545; Fazel, 1973: 135). 

В XVI—XVII вв. Моголы и Сефевиды, собирая дань с афганцев, поль-
зовались услугами их вождей. Взамен они способствовали укреплению вла-
сти последних, освобождали от налогов, жаловали грамоты на владение зем-
лей и т.д. (Рейснер, 1954: 55, 225). Именно Сефевидам обязан своим возвы-
шением сазодай-хан-хель абдали, из которого впоследствии вышел основа-
тель державы Дуррани. Шахи Дуррани проводили ту же политику. Выборы 
ханов в большинстве племен контролировались шахом, и чем послушнее 
было данное племя шаху, тем послушнее было оно и хану (Eiphinstone, 
1819,1: 255, 264). «Стоит отметить обстоятельства, 



Подчинение и различные формы зависимости кочевников... 349 

 

от которых зависит степень власти вождя. В племенах, послушных правите-
лю, значительное влияние хана проистекает из его службы, заключающейся в 
сборе налогов и организации милиции, а также косвенно, из доходов, свя-
занных с отправлением этих обязанностей. Его личный характер существенно 
влияет на его власть и влияние» (Eiphinstone, 1819, I: 260—261). 

Власть бедуинских шейхов также возрастала, когда они опирались на 
поддержку центральных властей (Awad, 1962: 335; Marx, 1977: 350). Нередко 
шейхи выступали посредниками между своим кочевым образованием и вла-
стями (см., например, Burckhardt, 1831: 96), и последние всячески стремились 
привлечь их на свою сторону и купить их лояльность. Турки в Ливии огра-
ничивались получением налогов, не всегда регулярных, которые собирали 
бедуинские шейхи, оставляя часть их себе (Evans-Pritchard, 1949: 96; ср. так-
же с. 433 сл. данной книги о положении в средневековой Северной Африке). 

Таким образом, вхождение в состав оседлого государства даже в тех 
случаях, когда кочевники в известной мере сохраняли свою автономию, не-
редко способствовало росту социальной дифференциации в их среде (ср. 
Irons, 1971: 155). 

Впрочем, политика косвенного управления по отношению к номадам 
далеко не всегда была достаточно надежной с точки зрения государства и его 
правительства. Двойная лояльность предводителей кочевников (своему объ-
единению и государству) при наличии соответствующих условий легко мог-
ла обернуться их нелояльностью по отношению к последнему. История Ки-
тая, Ирана и многих других стран дает этому достаточно много примеров. 

Тем более сильно ощущали кочевники жесткую руку оседлого государ-
ства, когда последнее переходило к политике прямого управления, или 
больше не нуждалось в предоставлении им особого статуса, или просто 
стремилось ликвидировать саму проблему кочевников в своих пределах. 

Различные китайские правительства неоднократно прибегали по отно-
шению к подчиненным номадам к политике насильственной ассимиляции в 
ее самых крайних проявлениях, например, заставляя их вступать в браки с 
китайцами. Одно из ранних свидетельств 



350 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

подобного рода относится к уйгурам XII в., оказавшимся в провинции 
Шэньси (Сунмо Цзивэнь, с. 6—8; цит. по Малявкин, 1974: 92; см. также Ма-
лявкин, 1975: 80—81). Позднее, при династии Мин, были запрещены браки 
между монголами, оставшимися в Китае после гибели Юань. В указе 1372 г. 
императора Юань-чжана говорится: «Нельзя монголов отпускать на родину. 
Их нужно роднить с китайцами путем брака и запретить браки между монго-
лами. Нарушителей этого закона, мужчин и женщин, превращать в рабов 
(Мин цзи-цзе фу-ли; цит. по Далай, 1975: 202). Гораздо раньше император 
Тоба Хун из государства Северное Вэй, будучи по происхождению сам ко-
чевником, но проводивший политику китаизации в своем государстве, поощ-
рял смешанные сяньби-тибетско-китайские браки (Крюков, Малявин, Соф-
ронов, 1979: 94). " 

В Тибете из-за давления правительства Лхассы была нарушена племен-
ная структура многих кочевников (Козлов, 1947: 35, 211; Ekvall, 1968: 29; 
Решетов, Яковлев, 1975: 210). 

В то же самое время, когда номады довольно привольно чувствовали се-
бя в слабом Иране, в соседней Турции правительство препятствовало созда-
нию больших кочевых объединений и, не принимая в расчет экономических 
интересов кочевников, проводило политику контроля над их перекочевками, 
ограничения их автономии и административной интеграции. Восстания кур-
дов в XIX и XX вв. были лишь запоздалой реакцией на такую политику (de 
Planhol, 1969: 83 f.). 

Фулани, составляя меньшинство в мусульманских государствах Запад-
ного Судана в период, предшествовавший движению Османа дан-Фодио, 
вынуждены были следовать их политике, участвовать в их воинах, платить 
налоги и даже отдавать своих женщин местным правителям (Stenning, 1959: 
6; Stenning, 1965: 365, 367- Horton, 1971: 111). 

Чаще всего, чем сильнее меняется баланс сил, тем хуже становится по-
ложение кочевников в оседлом государстве. Их повинности возрастают. Да-
же в Афганистане, где положение кочевников в силу ряда причин вплоть до 
самого последнего времени было лучше, чем во многих других странах, 
они, хотя 



Подчинение и различные формы зависимости кочевников.,. 351 

 

нехотя, но привыкли платить налоги, чтобы избежать конфликта с прави-
тельством (Schurmann, 1962: 317, 322). Нередко происходит дезинтеграция 
высших звеньев социополитическои организации номадов, и увеличивается 
значение имущественных различий, а традиционные институты взаимопо-
мощи и перераспределения перестают функционировать (см., например, Di-
gard, 1973: 48 про бахтиаров). Кочевое хозяйство интегрируется в локальную 
или даже более широкую экономическую систему и часто вынуждено при-
спосабливаться к ее оседло-земледельческому сектору как ведущему, на ус-
ловиях, навязываемых последним. В наши дни подобную тенденцию можно 
считать господствующей, но в некоторых регионах она стала преобладающей 
уже давно. 

Там, где номады не занимают господствующего положения в особой 
экологической зоне, даже перекочевки их подчас подчинены аграрному про-
изводственному циклу деревень, через которые они проходят, а собствен-
ность на пастбища уже не всегда принадлежит им. 

В России лучшие из казахских, киргизских, отчасти калмыцких и бу-
рятских земель были в XIX в. отобраны в пользу русских переселенцев (см., 
например, Шахматов, 1964). Цикл перекочевок турецких юрюков подчинен 
циклу земледельцев в ущерб им самим. Своих пастбищ они не имеют и по-
этому вынуждены платить за пользование ими землевладельцам или кресть-
янским общинам (Bates, 1971: 124-127). 

В результате описанных перемен кочевое скотоводческое хозяйство 
еще больше теряет свои натуральные черты, еще больше вовлекается в обмен 
и торговлю. Практикуются различные формы торговли на местных рынках, 
включая посреднические, бартерные и даже денежные, с учетом колебания 
рыночных цен (см., например, Barth, 1962: 346-347; Barth, 1964a: 72; Barth, 
1976: 74; Ferdinand, 1969: 143; Fazel, 1973: 133, 134; Swidler, 1973: 28; Bates 

and Lees, 1977 про кочевников Среднего Востока). 

В результате подобного положения дел кочевники иногда стремятся 
наняться на работу в оседлых земледельческих и городских секторах эконо-
мики (см., например, Capot-Rey, 1953: 166; Keenan, 1977: 173 ff. про кочевни-
ков Сахары; Frantz, 1978: 



352 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

104 про фулани; Swift, 1979 про сомали; Dahl and Hjort, 1979 про скотоводов 
Восточной Африки; Pastner, 1971: 175; Salzman, 1971: 187; Swidler, 1973: 32; 
Balland and Kieffer, 1979: 81 про кочевников Среднего Востока). 

В такой ситуации кочевники получают возможность приобретения не-
обходимых им товаров, но на условиях, варьирующих в самом широком 
спектре. 

Во времена маньчжурской династии торговля превратилась в прямое 
орудие эксплуатации монголов китайскими купцами, в которой ей помогали 
монгольские аристократы. Используя коллективную ответственность нахо-
дящихся под их управлением групп, они гарантировали уплату долгов и про-
центов китайским купцам и даже сами вкладывали капиталы в китайские 
фирмы (Грумм-Гржимайло, 1926, 111, вып. 1: 353—354; Майский, 1959:167 
сл., Lattimore, 1967: 201—206; История Монгольской Народной Республики, 
1967: 201—206; Бурдуков, 1969). 

Однако известны и иные случаи, когда натуральное крестьянское хо-
зяйство оказывается хуже приспособленным к денежно-рыночной эконо-
мике, чем кочевническое. Так, афганские кочевники продавали товары хаза-
рейцам глубинных районов с годичной отсрочкой оплаты, но из расчета 
100% годовых, и к тому же сильно завышая цены. На таких же условиях ссу-
жались деньги. В результате многие земли в Хазараджате переходили в руки 
кочевников (Ferdinand, 1962: 130 ff.; Ferdinand, 1969: 149; см. также с. 270 
данной книги о других кочевниках Среднего Востока). Однако важно отме-
тить, что выгоды из подобных торгово-денежных отношений с земледельца-
ми извлекают, в основном, лишь богатые скотовладельцы. 

Еще одно направление политики, которую оседлые государства нередко 
проводили и проводят по отношению к находившимся под их суверенитетом 
номадам — это седентаризация в довольно широком спектре: от доброволь-
ной, но поощряемой, до принудительной и насильственной. Не случайно ко-
чевые подданные оседлого государства иногда стремились остаться номада-
ми, чтобы избежать налогообложения и давления со стороны властей. 



Подчинение и различные формы зависимости кочевников... 353 

 

В Северной Африке нумидийскии царь Масинисса уже во II в. до н. э. 
начал проводить политику массовой принудительной седентаризации. Рим-
ляне ее продолжили (Capot-Rey, I953: 185, 282; Julien, 1956: 97 ff., 133 f.; 
Ju-
lien, 1956a: 307; Bousquet, 1957: 32), и Страбон (Strabo, XVII, 3, 15) назвал 
ее 
превращением номадов в общественных людей. Поразительно, как мало из-
менилось отношение цивилизованных оседлых жителей к номадам и их про-
блемам за последние две тысячи лет! 

Справедливости ради, однако, надо отметить, что седентаризация нома-
дов в Северной Африке в древности сопровождалась крупными ирригаци-
онными работами, строительством дорог и т. п. 

В более позднее время она далеко не всегда проводилась столь проду-
манно (о политике седентаризации см., например, Першиц, 1961: 210 сл.; 
Capot-Rey, 1962: 307; Keenan, 1977: 173 ff.— про Ближний Восток; Рейснер, 
1954: 55; Bates, 1971: 121; Ferdinand, 1962: 47—49 — про Средний Восток; 
Трубецкой, 1977 — общую сводку современных данных). По отмеченным 
причинам она не всегда была успешной и эффективной и редко была выгод-
ной для номадов. Номады охотно становились землевладельцами, но со зна-
чительно меньшим энтузиазмом — земледельцами. 

Даже в наши дни приобретение земли и последующую частичную или 
полную седентаризацию во многих странах могут себе позволить лишь бо-
гатые и знатные кочевники (см., например, Lewis, 1961: 93 про Сомали; de 
Planhol, 1959: 529—530; Bates, 1971: 121 про Турцию; Rosenfeld, 1965: 77, 79; 
Stein, 1967: 102 ff. про Аравию; Stauffer, 1965: 294; Fazel, 1973: 133, 139; 
Di-
gard, 1973: 50 про Иран; см. также с. 257—258 данной книги). 

В целом признание суверенитета оседлых государств приносило иногда 
выгоды отдельным группам номадов и/или их руководящему слою. Но ре-
альное подчинение было связано с потерей политической независимости, 
угрозой традиционным институтам и формам социально-политической ор-
ганизации, прямой или косвенной эксплуатацией со стороны государства и 
его господствующих классов, а там, где существовали этнические различия 
— угрозой ассимиляции. Подчинение почти всегда было вынужденным 
путем, на который кочевники вступали не 



354 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

добровольно, а под давлением силы. Не случайно этот вид адапта-
ции наиболее типичен для нового времени. 

 

Подчинение и различные формы зависимости оседлых обществ от 
кочевников 

Я имею в виду довольно широкий спектр немирных взаимоотношений 
между кочевниками и оседлым миром, складывающихся в результате тех 
преимуществ, которые в данном аспекте представлял кочевой образ жизни: 
мобильность и военное превосходство — последнее особенно там, где но-
мады разводят верховых животных (Першиц, 1976; Bonte, 1977a: 44). 

Спектр этих отношений варьирует от нерегулярных набегов и грабежа 
земледельцев и горожан до навязывания им более или менее долговременных 
отношений покровительства и зависимости2. Выгоды от подобных внеэко-
номических взаимоотношений для кочевников слишком очевидны, чтобы на 
них останавливаться подробнее. Кочевники получают возможность приобре-
тать необходимые им земледельческие продукты и ремесленные изделия (а 
также скот) силой или угрозой ее применения, мало что давая или вообще 
ничего не давая взамен. Поэтому там, где кочевники располагают соответст-
вующими возможностями, их набеги и грабежи становятся постоянным яв-
лением. Для некоторых номадов они были важным вспомогательным источ-
ником существования. 

Так, по мнению Буркхардта (Burckhardt, 1831: 57, 107—108, 234 ff.), 
многие группы бедуинов Аравии не могли прокормиться за счет своего ско-
товодческого хозяйства и вынуждены были заниматься грабежом. Спунер 
(Spooner, 1975: 178) отмечает, что у белуджей набеги приобрели вспомога-
тельный вид хозяйственной деятельности. На практике набеги кочевников 
отмечены во всех регионах распространения номадизма (см., например, Kli-
ma,1970: 110 про барабаиг; Leeds, 1965: 109 про чукчей; Козлов, 1947: 214, 
305; Ekvall, 1968: 40, 52—53 про номадов Тибета). Соответствующие 

 

2 Подобные отношения могут существовать и между различными кочевыми группами 
и объединениями, а также внутри последних. Их значение и последствия 
рассмотрены 
вкратце в гл. III. 



Подчинение и различные формы зависимости оседлых... 355 

 

данные о кочевниках евразийских степей, Ближнего и Среднего Востока 
слишком многочисленны и легко доступны, чтобы были возможности и 
смысл делать их выборочную подборку. 

Вплоть до нового времени с его революцией в военном деле оседлые 
государства не могли найти постоянного военного решения проблемы защи-
ты от набегов номадов. Именно этим обстоятельством объясняется парадокс: 
в разных регионах и в разные эпохи они сооружали дорогостоящие оборони-
тельные системы на границах с кочевым миром, а номады вновь и вновь до-
казывали их неэффективность (ср., например, Великую Китайскую стену, или 
римские limes в Северной Африке, или дербентскую и другие стены, которые 
Сасаниды построили против вторжений с севера, или длинные стены, по-
строенные в VIII в. арабами для защиты отдельных оазисов Мавераннахра, 
или целую систему крепостей и укрепленных пунктов, возведенных киевским 
князем Владимиром). Только римляне на несколько веков смогли эффективно 
оградить земледельческие и городские территории в Северной Африке от 
набегов кочевников и даже отодвинуть границу к югу, хотя в конце концов и 
она была прорвана. Русские смогли отодвинуть свои границы к югу только в 
XVII в. 

И все же набеги по самой своей сущности являлись слишком ненадеж-
ными и нестабильными, слишком зависящими от баланса сил между кочев-
никами и оседлым населением в каждый данный конкретно-исторический 
момент. Когда обе стороны, кочевники и оседлое население, сохраняют свою 
политическую самостоятельность, эксплуатация подобного рода не является 
надежно гарантированной, не имеет каких-либо строго фиксированных форм 
и чревата разрушением самих основ хозяйственной жизни оседлого населе-
ния (см., например, Capot-Rey, 1953: 174; de Planhol, 1966: 280 про Сахару). 

В долговременной перспективе для кочевников было выгоднее и на-
дежнее заставить оседлое население платить регулярную дань в обмен на 
свое покровительство, защиту от других групп номадов и просто за то, что 
они оставляли его в покое. На локальном уровне такие отношения были 
наиболее распространены на Ближнем Востоке (см., например, Musil, 1918: 
42; Першиц, 1961: 133 сл., Awad, 1962: 335; Capot-Rey, 1962: 304; Rosenfeld, 
1965: 77; Stewart, 1973a: 



356 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

381; Coon. 1976: 195—196), отчасти также на Среднем Востоке. Значительно 
меньше практиковались они в евразийских степях. 

Однако долговременные и стабильные отношения даннического типа ме-
жду кочевниками и оседлым населением, устанавливающиеся на локальном 
уровне и, как правило, в результате исторически сложившегося соотношения 
сил, а не единовременного массового завоевания, в основном характерны для 
тех областей и периодов, когда оседлое государство или вообще отсутствует 
или слишком слабо. Не случайно такие отношения наибольшее распростране-
ние получили в Аравии и, особенно, в Сахаре, или в Белуджистане на Среднем 
Востоке, где сам тип оседлой жизни, сосредоточенной в небольших оазисах, 
разделенных обширными пустынными пространствами, обрекал ее на воен-
ную слабость. В других случаях государство не всегда могло защитить своих 
подданных, но, по крайней мере, предотвращало их прочную зависимость от 
номадов. Там, где оседлое государство противостояло номадам как реальная 
сила, с которой они вынуждены были считаться, у них оставался один выход 
для получения необходимых продуктов насильственным путем — его под-
чинение или завоевание. 

Любые виды подчинения или завоевания кочевниками оседлых обществ 
можно рассматривать как средство их политической адаптации к внешнему 
оседлому миру. Экономическая и социально-политическая отсталость номадов 
оборачивалась при этом военными преимуществами — сильной, массовой и 
мобильной военной организацией, сплоченной ради перспективы эксплуа-
тировать земледельческое и городское население. Данный случай обеспечивает 
кочевникам бесперебойное и беспрепятственное приобретение земледельче-
ских и ремесленных продуктов на наиболее выгодной для них внеэкономи-
ческой основе. Само это приобретение достигается различными средствами. 
Наиболее типичными и распространенными из них являются следующие: 

I) Прямой нефиксированный и бесконтрольный грабеж. Если завоевание 
оседлых территорий не является кратковременным эпизодом и сами кочев-
ники желают прочного установления своего господства над завоеванным на-
селением, такое положение долго 



Подчинение и различные формы зависимости оседлых... 357 

 

продолжаться не может. Среди руководителей кочевников всегда находятся 
люди, понимающие, что нельзя убивать курицу, несущую золотые яйца. 
Правда, они не всегда способны в должный момент овладеть ситуацией. 

Когда киданьский правитель Дэ-Гуан в X в. попросту присоединил за-
хваченный Китай к своему государству, назвав его Великое Ляо, он не смог 
придать эксплуатации захваченной страны каких-либо организованных форм. 
Последовали всеобщие восстания, и новоиспеченный император вынужден 
был вернуться на родину Объясняя причины недолговечности своего государ-
ства, он проявив понимание смысла событий, считая, что допустил три 
ошибки производил непосильный сбор средств с китайского населения; раз-
решил киданям грабежи и не послал своевременно правителей областей на 
места (Таскин, 1975: 98). Впоследствии неудачный опыт киданей смогли с 
большей пользой для себя использовав чжурчжэни, монголы (хотя и не сра-
зу) и маньчжуры, 

II) Данничество. Под данничеством понимается внешняя форма зависи-
мости и эксплуатации, заключающаяся в том, что завоеванные группы отдают 
часть произведенного продукта и/или выполняют иные повинности в пользу 
победителя, сохраняя при этом свою собственную экономическую и социопо-
литическую организацию, хотя и не всегда в полном и нетрансформирован-
ном виде. Обычно они остаются неинтегрированными (или не полностью ин-
тегрированными) в социально-политическую организации господствующей 
группы. Как правило, данничество генетически связано с неинстнтуционали-
зированными военными грабежами и контрибуцией и является не индивиду-
альной, а коллективной формой зависимости (Хазанов, 1972: 168—169; Kha-
zanov, 1975: 122— 123 Хазанов, 1975: 6159; Pershits, 1979). 

Даннические отношения между номадами и оседлым населением из-
вестны в различных формах и на различных уровнях. В одних, уже отмечен-
ных случаях, население какой-либо деревни на Среднем Востоке или оазиса 
на Ближнем Востоке платило дань определенной кочевой группе или инди-
видуальным членам кочевой аристократии за «покровительство» и защиту от 
других номадов и еще больше, чтобы откупиться от набегов самих 



358 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

покровителей (см., например, Lambton, 1953: 160; Першиц, 1961: 133 сл.; 
Rosenfeld, 1965: 78, 79; Coon, 1976: 195). В других случаях оседлое государ-
ство платило дань кочевому (например, Китай или русские княжества — 
еюнну или Золотой Орде). 

III) Прямое налогообложение. В отличие от данничества эта более раз-
витая и централизованная форма эксплуатации возможна лишь в том случае, 
если кочевники, занимающие господствующее положение в созданном ими в 
результате завоевания оседлых стран государстве, располагают необходимым 
фискальным аппаратом. Как правило, этот аппарат, в основном, укомплекто-
ван за счет бюрократии или других представителей оседлого населения, пе-
решедших на службу завоевателям. При этом на первых порах нередко 
практикуются наиболее хищнические откупные формы налогообложения. 

Лишь впоследствии они иногда сменялись фиксированным налогообло-
жением. Не в последнюю очередь это было заслугой таких выдающихся го-
сударственных деятелей — выходцев из среды покоренного оседлого насе-
ления, как Елюй Чу-цай или Рашид ад-Дин, к которым слово реалисты под-
ходит гораздо больше, чем коллаборационисты. Во всяком случае, они по-
нимали, что политика — это искусство возможного, хотя «возможное» ино-
гда стоило им собственной головы. В то же время нельзя умалять заслуг и 
наиболее дальновидных кочевых правителей, вроде Угэдэя и Газан-хана. Но 
по общему правилу такое положение возникает далеко не всегда, и отнюдь 
не после всякого завоевания кочевниками оседлого государства (см. гл. V). 

В других случаях сходное положение может возникнуть, когда кочевые 
или скотоводческие по своему происхождению группы, занимая господ-
ствующее положение в государстве, интегрированы с земледельцами в еди-
ную экономическую систему на основе общественного разделения труда. 
Так случилось, например, в государствах африканского Межозерья. Далее я 
подробно остановлюсь на этих вопросах. 

IV) Создание земледельческого и ремесленного укладов в собственном 
обществе. Я рассматриваю сейчас только те случаи, которые прямо или 
косвенно связаны с подчинением оседлых 



Подчинение и различные формы зависимости оседлых... 359 

 

групп или обществ или с их кратковременными или долговременными по-
следствиями, а не с процессами, протекающими внутри самих кочевых об-
ществ (например, седентаризацией обедневших номадов). 

Выгоды от наличия подобных укладов для кочевников очевидны. Они 
делают их экономику более диверсифицированной и если не устраняют пол-
ностью, то смягчают ее зависимость от внешнего мира. В Восточной Африке 
сходную роль играют охотничьи касты и этнические группы в скотоводче-
ских обществах (Monod, 1975: 141; Dahl, 1979: 262, 267, Tony, 1979: 520), ко-
торым пока уделялось слишком мало внимания. Однако способы создания 
подобных укладов могут быть различными. 

В одних случаях кочевники просто переселяли на свои территории ре-
месленников и земледельцев из завоеванных оседлых обществ или же ис-
пользовали в качестве таковых захваченных рабов. Подобная практика была 
широко распространена у кочевников евразийских степей, а также на Ближ-
нем и Среднем Востоке (см., например, Capot-Rey, 1953: 168—170); Першиц, 
1961: 138; Awacl, 1962: 335; Johnson, 1969: 151—152, 156). Арабы переселяли 
обращенных в рабство земледельцев из завоеванных стран в Хиджаз уже в I 
в. Хиджры (El-AIi, 1959: 252). 

В других случаях кочевники сами привлекали на свои территории ре-
месленников и крестьян, так как были заинтересованы в их продукции. В та-
ких случаях положение последних могло быть более легким, хотя их зависи-
мость от кочевников и эксплуатация последними все же существовали. 

Ахмад-шах Дуррани заселял Кандагар насильственно переселенными из 
Индии и Ирана купцами и ремесленниками. Практически все ремесленники в 
его государстве были неафганцами (Рейснер, 1954: 82). Но в конце XII — на-
чале XIII в. среди киргизов жили добровольно поселившиеся у них китайские 
ремесленники (Бартольд, 1963д: 505). В древности китайцы констатировали, 
что «рабы и рабыни пограничных жителей печалятся о своей тяжелой жизни, 
среди них много желающих бежать, и они говорят: «Ходят слухи, что у сюн-
ну спокойная жизнь, но что поделаешь, если поставлены строгие караулы?» 
Несмотря 



360 Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру 

 

на это. иногда они все же убегают за укрепленную линию» (Бань Гу Хань-шу, 
гл. 94 б, цит. по Таскин, 1973: 41). 

В третьих случаях, как, например, на Ближнем и Среднем Востоке, мы 
встречаемся с кочевниками, земледельцами и ремесленниками в рамках од-
них и тех же племенных образований, в которых кочевники занимают гос-
подствующее положение (см., например, de Planhol, 1966; Barth, 1973: 20). 
Иногда подобные зависимые группы, особенно ремесленные, выглядят как 
неотъемлемая составная и специализированная часть самого кочевого обще-
ства, сохраняющая свою зависимость просто потому, что ей некуда больше 
деваться. Однако по своему происхождению они все же чаше всего связаны 
не с хозяйственной специализацией внутри самого кочевого общества, а с 
подчинением оседлых групп или с общей обстановкой, созданной кочевыми 
вторжениями и завоеваниями, когда принятие зависимого положения и по-
кровительства со стороны кочевников было единственным выходом (см., на-
пример, Capot-Rey, 1953: 226; Nicolaisen, 1963: 18 про туарегов; Musil, 1928: 
281; Rosenfeld, 1965: 77; Coon, 1976: 196, 200 про бедуинов Аравии; de Plan-
hol, 1966: 273 f. про номадов Ближнего и Среднего Востока). 

 

 V) Захват земельной собственности и получение с нее доходов в виде рен-
ты, прямой эксплуатации крестьян, превращенных в арендаторов или 
издольщиков и т.п. Как мы уже видели, это возможно даже в тех случаях, ко-
гда кочевники инкорпорированы в состав оседлого государства. Завоевание и 
подчинение, однако, предоставляют для этого наилучшие возможности (см., 
например, Philby, 1922, II: 13; Першиц, 1961: 137; Rosenfeld, 1965: 79 про 
Аравию; Barth, 1962: 346 про Юго-Западную Азию: Рейснер, 1954: 110—111, 
146, 225; Schurmann, 1962: 263—264; Ferdinand, 1969: 144 про Афганистан). 
Разумеется, каждая из рассмотренных форм зависимости и эксплуатации 
представлена различными, в том числе более или менее централизованными 
вариантами. И, конечно, наличие одной из них не исключает существование 
других. В то же время преобладание тех или иных форм зависит от многих 
различных факторов и их комбинаций — общей исторической ситуации, эко-
номических и социополитических особенностей как завоевателей, так и за-
воеван- 



Подчинение и различные формы зависимости оседлых... 361 

 

ных, характера подчинения и завоевания, наконец, от отношений, устанавли-
вающихся между завоевателями и завоеванными и от экологического фона, 
на котором разворачиваются эти отношения. 

«Это событие, искры которого разлетались [во все стороны] и зло кото-
рого простерлось на всех; оно шло по весям, как туча, которую гонит ветер», 
— писал Ибн ал-Асир о монгольском завоевании (цит. по Тизенгаузен, 1884: 
2). История знает многочисленные случаи завоевания кочевниками оседлых 
обществ и государств, многие из которых являлись событиями всемир-
но-исторического значения. Помимо их эмоциальных оценок, подобно при-
веденной выше, ученые со времен Ибн Халдуна, если не еврейских пророков, 
задумывались над тем, какое воздействие оказывают подобные завоевания на 
функционирование и развитие оседлых обществ. Значительно меньше вни-
мания уделялось тому, как они отражались на самих кочевниках. 

Между тем подчинения и завоевания оседлого населения, особенно 
крупномасштабные, в большинстве случаев приводили к быстрой и сильной 
трансформации их социополитической организации, во многих случаях зна-
чительно более сильной, чем завоеванных земледельцев и горожан. Резуль-
татом подобной трансформации являлось возникновение так называемых ко-
чевых государств. 



Глава V 

Номады и государственность 

Кочевая государственность и условия ее возникновения 

 

Термины «кочевая государственность» или «кочевое государство» явля-
ются весьма расплывчатыми и неопределенными. Строго говоря, кочевыми 
государствами должны именоваться лишь такие независимые образования, 
достигшие соответствующего эволюционного уровня и обладающие соот-
ветствующей политической организацией, в которых большинство населения 
составляют номады, разделенные на господствующие и подчиненные классы. 
Однако в более широком смысле кочевыми государствами нередко называют 
государства, созданные кочевниками в результате завоевания других об-
ществ, особенно, когда кочевники занимают в них господствующее положе-
ние. Наконец, известны государства с кочевыми династиями, или династиями 
кочевого происхождения. Кроме того, в некоторых государствах кочевники 
или скотоводы занимали господствующее или привилегированное положение 
в силу причин, непосредственно с завоеванием не связанных. 

Известным основанием для подобного расширительного употребления 
терминов служит тот факт, что перечисленные государства в генетическом 
отношении иногда были связаны друг с другом. Поэтому, пользуясь пока 
терминами «кочевая государственность» или «кочевое государство» в ши-
роком смысле слова, я вернусь к их уточнению в заключительной части 
главы, после рассмотрения различных примеров их возникновения и эволю-
ции. 

Саму же проблему кочевой государственности я начну с выводов пре-
дыдущих глав. Кочевое скотоводство в хозяйственном отношении не явля-
ется автаркичным, и до тех пор, пока оно остается кочевым, нуждается в 
экономических ресурсах оседлого, прежде 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



Кочевая государственность и условия ее возникновения 363 

 

всего, земледельческого и городского мира. При этом, для номадов наи-
более выгодны внеэкономические способы приобретения недостающих 
им продуктов, особенно путем подчинения различны; оседлых групп, 
обществ, государств. Завоевание было лишь одним из средств такого 
подчинения, доведенным до своего логического конца. 

Целый ряд обстоятельств, о которых уже много писалось в преды-
дущих главах, ограничивал развитие социальной дифференциации и 
возникновение государства у кочевников sui generis, только лишь в ре-
зультате внутреннего развития. Чаще всего появление последнего было 
непосредственно связано с завоеваниями, как правило, оседлых стран и 
областей. Правда, потребности обороны, по-видимому, также могли вы-
зывать иногда появление государственных образований у кочевников, но 
в этом случае они обычно являлись кратковременными и наименее ус-
тойчивыми. К тому же от обороны до нападения и экспансии у номадов 
был всего лишь один шаг. 

Итак, подчинение и завоевание оседлых земледельческих и город-
ских обществ являются конкретным проявлением того внешнего факто-
ра, который, наряду с внутренним, определял особенности социополити-
ческой организации кочевых обществ и общий уровень их развития. По-
скольку номадизм — это не только хозяйственная адаптация к природ-
ным условиям, но и активная адаптация к экономическим, социополити-
ческим и культурным условиям внешнего мира — подчинение и завое-
вание являлись крайним средством адаптации второго рода. 

Сторонники завоевательной теории происхождения государства 
(Ueberlagerungstheorie), в подтверждение правильности своих взглядов, 
наиболее часто ссылались и ссылаются именно на факты завоевания 
земледельцев кочевниками или скотоводами (см., например, Gumplovicz, 
1899; Oppenheimer, 1926; Thurnwald, 1935; Westermann, 1952; Eberhardt, 
1952; ср. Pritsak, 1952: 51). На мой взгляд, проблема гораздо сложнее. 
Прежде всего, две генерализации нуждаются в аккуратном различении. 
(1) Действительно, кочевые государства если не во всех, то в большин-
стве случаев рождаются в связи с успешной военной экспансией, в ре-
зультате 





364 Глава V. Номады и государственность 

 

подчинения и завоевания, в первую очередь, оседлого населения. (2) Не 
все некочевые государства формируются в результате завоевания. Таким 
образом, в универсальном плане завоевание является лишь одним из 
конкретных путей возникновения государства, отнюдь не единственным 
(Хазанов, 1970; Khazanov, 1979). 

Но если не всякое государство рождается в результате завоевания, 
то справедливо и обратное утверждение: не всякое подчинение и завое-
вание автоматически влекут за собой возникновение государства. Для 
этого они должны быть достаточно прочными и крупномасштабными (т. 
е. численность и экономический потенциал подчиненного населения 
должны быть достаточно велики). Кроме того, общества как завоеван-
ных, так и самих завоевателей, должны уже быть в какой-то мере соци-
ально дифференцированными. Сомнительно, например, что вообще воз-
можно завоевание одного эгалитарного общества другим, а длительное и 
прочное завоевание в этом случае — даже еще более сомнительно. 

Сам по себе необходимый минимум социальной дифференциации 
может быть недостаточно большим, чтобы повлечь за собой возникно-
вение отдельного государства у завоеванных и, тем более, у завоевате-
лей. Но в результате подчинения или завоевания, выступающих в роли 
катализаторов, возникает суперстратификация (см., например, Fried, 
1967: 232; ср. Wittfogel, 1963: 324—325), которая, с одной стороны, пол-
ностью или частично, превращает этнические различия в социальные, а с 
другой — приводит к возникновению государства. 

И все же новые государства чаще всего возникали в результате за-
воевания уже существовавших государств и оседлых областей, город-
ское и крестьянское население которых было уже разделено на отдель-
ные слои и классы. Иногда для строительства здания проще использо-
вать материалы из развалин других зданий, чем все создавать заново. 
Иногда, когда разрушены лишь верхние этажи, проще всего их до-
строить и отремонтировать. Новые здания, построенные или достроен-
ные подобным образом, могут быть не столь красивыми и пропорцио-
нальными, как прежние, зато возводятся гораздо быстрее. Так и создан-
ные кочевниками государства нередко широко использовали наследство, 
доставав- 



Кочевая государственность и условия ее возникновения 365 

 

шееся им от их оседлых, а отчасти, и кочевых предшественников. К чему 
это приводило, я постараюсь проследить дальше. 

При всех обстоятельствах для проведения широкой внешней экс-
пансии кочевое общество должно быть достаточно консолидированным. 
Все или большинство кочевников должны извлекать из экспансии (ска-
жем шире — военных успехов) определенные выгоды или рассчитывать 
извлечь их в недалеком будущем. В то же время, чем сильнее объект экс-
пансии, тем выше требования к централизованности и сплоченности но-
мадов. Однако рост социальной дифференциации в кочевых обществах 
отнюдь не обязательно должен предшествовать внешней экспансии. На-
против, он может происходить уже в ходе ее самой и по мере ее успехов. 

Успешная экспансия ставила перед кочевым обществом новые про-
блемы. Она могла способствовать стабилизации политической власти, 
укреплению социальных и имущественных позиций кочевой аристокра-
тии, существовавшей ранее или заново возникшей, превращению ее в 
господствующий класс по отношению к покоренному населению и в 
привилегированное руководящее сословие по отношению к рядовым ко-
чевникам. Более того, при определенных обстоятельствах она же откры-
вала пути для превращения кочевой аристократии в господствующий 
класс и по отношению к остальным номадам. Подобная экспансия могла 
смягчать и разрешать внутренние проблемы, возникающие у кочевников 
из-за возрастающих социальных различий, так как способна была выно-
сить их вовне, решать за счет подчиненного или завоеванного общества. 
Тем не менее социальные и экономические последствия экспансии могли 
приводить к тому, что кочевое общество теряло как раз те черты, которые 
делали возможной ее успешную экспансию. Тогда другие кочевники 
вступали на путь своих предшественников и отчасти повторяли, весь 
процесс. 

Различные кочевники решали возникавшие в результате успешной 
экспансии проблемы по-разному, но само решение оказывало сильное 
воздействие на специфику и судьбы конкретных кочевых государств. 



366 Глава V. Номады и государственность 

 

Характер государственных образований, возникавших в результате 
подчинения или завоевания кочевниками земледельцев, во многом опре-
делялся социально-политическими и экономическими отношениями, 
складывавшимися между победителями и побежденными. При анализе 
этих отношений нельзя сбрасывать со счетов и экологический аспект. 
Можно выделить три основные типа государств, возникавших в резуль-
тате такого завоевания. Каждый из них связан с определенными путями 
специфической эволюции. Правда, эти эволюционные пути редко реали-
зовыва-лись полностью и подчас были обратимыми. Поэтому вместо 
особых типов часто предпочтительнее говорить о соответствующих осо-
бенностях и тенденциях или направлениях возникновения, функциони-
рования и трансформации рассматриваемых государств. На практике эти 
тенденции нередко проявлялись одновременно в одних и тех же государ-
ствах, но все же преобладающей в каждом из них в определенный исто-
рический период, как правило, была лишь одна. Разумеется, нельзя 
упускать из виду, что каждый конкретный случай уникален и неповто-
рим. Но некоторая схематизация исторической конкретики — явление, 
неизбежное в любой генерализации. 

 

Основные типы и тенденции возникновения и эволю-
ции кочевой государственности 

 

Кочевые государства первого типа (или государства с преоблада-
нием первой тенденции) характеризуются тем, что подчинение и завое-
вание оседлого населения, в основном, реализовывалось в них в вас-
сально-даннических или иных примитивных и не всегда упорядоченных 
формах коллективной зависимости и эксплуатации. Наиболее устойчи-
выми и длительными эти формы чаще всего были тогда, когда кочевни-
ки и оседлое население продолжали обитать в раздельных экологиче-
ских зонах. 

Иногда при этом оседлое население сохраняло свое собственное 
государство, лишь поставленное в вассальную зависимость от кочевого, 
иногда кочевники и оседлые жители оказывались объединенными в со-
ставе одного и того же государства. При всех обстоятельствах их 
весьма ограниченная интеграция 



Основные типы и тенденции возникновения... 367 

 

происходила преимущественно в политической сфере. Кочевники и 
оседлое население жили бок о бок, но не вместе. Эксплуатация по-
следнего, сколь бы хищнической она подчас ни была, не затрагивала 
социальных и экономических основ этого общества и не влекла за 
собой возникновение единой социально-экономической системы в 
дополнение к политической. 

Даже установление вассальной зависимости оседлого государ-
ства и, тем более, создание единого государственного образования с 
земледельцами и горожанами всегда стимулировали изменения в ко-
чевом обществе. Возникновение кочевого государства было сопря-
жено по крайней мере с ограниченной седентаризацией. Так, кочевая 
аристократия не могла обойтись без городов — центров политиче-
ской власти, ремесел и торговли. Иногда она сама вызывала их к 
жизни. Правда, появление таких городов выглядит несколько искус-
ственно. Не столько государство существовало за их счет, сколько 
сами они существовали за счет государства. К тому же в рассматри-
ваемых государствах подобные явления не были необратимыми. Они 
лишь могли иногда служить предпосылками дальнейших изменений, 
но уже на иной основе. 

До тех пор, пока внешняя экспансия еще продолжалась, пока 
завоевательный порыв не угас, для кочевого государства часто было 
характерно преобладание первой тенденции. После того, как из-за 
изменившегося соотношения сил, или из-за иных причин, возможно-
сти примитивной эксплуатации оседлого населения существенно со-
кращались или прекращались вовсе — можно проследить три ос-
новных варианта дальнейших изменений. 

Первый связан с отпадением оседлых областей или государств, 
уменьшением удельного веса земледелия и ремесла и гибелью горо-
дов внутри самого кочевого общества, с вторичной примитивизацией 
его социально-политических отношений, распадом и гибелью коче-
вого государства. 

Второй вариант обусловлен дальнейшим усилением и конеч-
ным возобладанием седентаризационного процесса. В результате 
кочевое общество в целом переставало быть таковым, становясь 
оседлым земледельческо-городским par excellence. Оно могло еще 
сохранять значительный кочевой уклад, но развивалось уже совсем в 
ином русле. 



368 Глава V Номады и государственность 

 

Третий вариант связан с тем, что кочевое государство первого типа 
превращалось в государство второго типа, к характеристике которого я и 
перехожу. 

В государствах второго типа кочевники, земледельцы и горожане 
были интегрированы в единую социально-политическую и, отчасти, даже 
экономическую систему. В полном и законченном виде подобная инте-
грация встречается сравнительно редко. Чаше всего она затрагивает 
лишь отдельные слои и классы как оседлого, так и, особенно, кочевого 
общества. (Именно в таких случаях предпочтительнее говорить не о типе 
государства, а о соответствующей тенденции в его функционировании и 
трансформации.) 

Государства второго типа особенно характерны для тех случаев, 
когда кочевники после завоевания оседлого государства, или в его про-
цессе, переселялись на территорию последнего и начинали делить с зем-
ледельцами одни экологические зоны. В подобных государствах проис-
ходил синтез сравнительно менее развитых социальных отношений за-
воевателей с более развитыми отношениями завоеванных. Соответст-
венно, и изменения в государствах второго типа (или государствах с 
преобладанием второй тенденции развития) происходили быстрее, чем в 
государствах первого типа. 

Хотя подобные государства своим возникновением были обязаны 
кочевникам, характер господствующих в них социально-экономических 
и, отчасти, даже политических отношений во многом определялся отно-
шениями, сложившимися в оседлых областях. 

Государства третьего типа характеризуются наличием единой со-
циально-экономической и политической системы, в основе которой ле-
жало общественное разделение труда, как правило, между скотоводами 
и земледельцами. При этом социальная стратификация и оформление 
классов развивались по линиям, по большей части совпадающим с эко-
номической специализацией и этническими различиями. 

Я не думаю, что выделенные типы и тенденции возникновения и 
трансформации кочевых государств являются исчерпывающими. 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 369 



Известны и некоторые другие. Например, государство у кочевников мо-
жет возникать за счет внутренней седентаризации и/или создания земле-
дельческого уклада в их обществе без всяких завоеваний, в результате 
религиозного движения (пример — сенуситы). Кроме того, все оговорки 
относительно условности различных типологий, которые были сделаны в 
предшествующих главах, в полной мере сохраняют свою силу и в данном 
случае. 

Таковы некоторые предварительные соображения о возникновении 
и трансформации кочевых государств. Для дальнейшей конкретизации 
необходимо рассмотреть их особенности в различных регионах распро-
странения номадизма. К сожалению, объем книги и ограниченность моих 
знаний позволяют остановиться лишь на отдельных примерах. Я стре-
мился лишь выбирать те из них, которые, на мой взгляд, наилучшим об-
разом служат поставленным целям. Но, конечно, фрагментарность кар-
тины не может не сказаться отрицательным образом на конечных выво-
дах. 

 

Евразийские степи, полупустыни и пустыни 

 

Из экологических особенностей рассматриваемого региона, 
влияющих на специфику кочевых государств, надо отметить две сле-
дующих: преимущественно раздельное обитание номадов и осед-
лого населения в различных экологических зонах и сравнительно высо-
кую плотность кочевого населения, что облегчало его объе-
динение. Важнейшей политической особенностью региона было то, 
что внешний оседлый мир нередко противостоял кочевому в виде круп-
ных государств, подчас даже империй. 

Конечно, имелись и мелкие государственные образования. Не тре-
бовалось, например, больших сил для подчинения изолированных оази-
сов в Восточном Туркестане в тех случаях, когда Китай был не в состоя-
нии противодействовать этому. Однако значительно чаще для завоевания 
оседлых обществ нужна была предварительная консолидация самого ко-
чевого общества или даже нескольких обществ. Это, соответственно, 
влекло за собой усиление в них социальной дифференциации. В отдель-
ных случаях государство у кочевников возникало уже накануне завоева-
ния земледельцев и горожан, хотя от успеха или неудачи последнего за-
висела его дальнейшая судьба. 



370 Глава V. Номады и государственность 

 

Наконец, важнейшая экономическая особенность, отчасти связанная 
с двумя перечисленными, заключалась в определенных трудностях в ре-
гулярной и бесперебойной торговле между кочевниками и оседлым на-
селением (подробнее об этом см. с. 332—333 сл.). 

По изложенным причинам, подчинение оседлых обществ имело для 
кочевников евразийских степей особенно важное значение и чаще всего 
происходило в форме завоевания последних. 

Нарушив хронологическую последовательность, я начну с монголов, 
потому что о созданных ими государствах мы располагаем гораздо более 
подробными сведениями, чем о других кочевых государствах древности 
и раннего средневековья. 

В последнее время некоторые ученые стали утверждать, что госу-
дарство Чингиз-хана не было первым монгольским государством, что 
уже в XII в. государство и классовое общество имелись у найманов, ке-
реитов и даже собственно монголов (История Монгольской Народной 
Республики, 1967: 109; Гонгор, 1973: 121; Кычанов, 1974: 169; Сандаг, 
1977; Krader, 1978: 99; Krader, 1979: 27). Бездоказательность такого мне-
ния хорошо показана Мункуевым (1977). 

Вплоть до начала XIII в. у монголов были известны только отдель-
ные племена или племенные объединения: найманское, ке-реитское, 
меркитское, татарское и другие, по существу, являвшиеся не более, чем 
ситуационными вождествами. Все они, однако, были довольно текучими 
по своему составу. «Племя (ирген) было величиной непостоянной и 
чрезвычайно слабо организованной и сплоченной. Известное объедине-
ние временно возникало в период войн, когда собирались нападать на 
кого-нибудь или отражать нападение противного племени» (Владимир-
цов, 1934: 79). Соответственно, и ханы этого времени «были эфемерные 
вожди неопределенных групп с неопределенной, всегда оспариваемой 
властью» (Владимирцов, 1934: 80). 

Одно время, во второй половине XII в., существовало объединение 
собственно монголов (Тайная история, §§52, 53, 57, 58; Рашид ад-Дин, 
1952а: 35 - 46). Но оно включало в себя не все монгольские подразделе-
ния и скоро распалось. После смерти Хутулы-хана монголы обходи-
лись без общего предводителя, и 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 371 

когда Тэмуджин боролся за объединение монголов, тайчиуты и другие 
собственно монгольские подразделения находились в стане его врагов. 

Для Монголии рассматриваемого времени в этом не было ничего 
удивительного. XII в. — время ожесточенной борьбы не только между 
различными племенными объединениями, но и внутри них, между раз-
личными племенами и даже их подразделениями. «Тайная история» и 
Рашид ад-Дин рассказывают об этом с подробными деталями и в полном 
согласии друг с другом. Разница лишь в том, что Тайная история (§254; 
цит. по Козин, 1941: 184) повествует о междоусобицах в эпическом духе: 

«Небо звездное бывало 

Подворачивалось — 

Вот какая распря шла 

Всенародная. 

На постели тут не ложилися. 

Мать широкая земля 

Содрогалася — 

Вот какая распря шла 

Всеязычная 

В одеяло тут не кутались, 

Все мечами переведывались. 

Друг на друга всяк посягал, 

Вольной волею никто не живал. 

В общей свалке ли кому уйти, 

В смертной сече ли кому сдобровать?» 

А прозаический Рашид ад-Дин (1952: 104, 105) сообщает о междо-
усобицах сухим языком фактов. Не случайно Тэмуджину для объедине-
ния монгольских племен потребовалось больше времени и сил, чем для 
всех последующих завоеваний. 

Борьба велась, как всегда, за пастбища, скот, добычу, за под-
чинение одних групп номадов другим. При этом создается впечатление, 
что внутренняя борьба в монгольском обществе XII в. выходила за рам-
ки обычных междоусобиц, присущих кочевни- 



372 Глава V. Номады и государственность 

 

кам. Есть основания для предположения, что баланс между естественной 
продуктивностью наличных пастбищ, количеством скота и численностью 
населения был у монголов сильно нарушен. В то время, как у них на-
блюдалось нечто вроде перенаселения, засушливый климат, характерный 
для XII в., привел к ухудшению условий выпаса (Khazanov, 1979). Не 
случайно у монголов в это время существенное значение имела охота, а 
иногда даже рыболовство. Не менее показательно, что по невыгодному 
для Цзинь договору 1147 г., она должна была поставить монголам не 
только сельскохозяйственные продукты, но и овец и коров (Martin, 1950: 
58; Воробьев, 1975: 330). 

Но дополнительные источники существования, вне собственно ко-
чевого хозяйства, были у них в XII в. крайне ограничены. Трансконти-
нентальная торговля переживала упадок (Воробьев, 1975: 338—339), а 
отношения с Китаем складывались не в пользу монголов (Martin, 1950: 
57—59). Монгольское общество XII в. явно находилось в «стрессовом 
состоянии». 

Между тем оно было социально дифференцированным, хотя и нет 
никаких данных, подтверждающих мнение Кредера (Krader, 1978: 
99—100), что оно уже было разделено на два класса, различающихся 
своим отношением к средствам производства. Помимо рядовых кочев-
ников — аратов, у монголов выделился аристократический стратум, а на 
другом полюсе — зависимые группы. Но рядовые свободные кочевники 
не платили каких-либо регулярных и фиксированных налогов и не вы-
полняли других обязательных повинностей в пользу аристократии. 

Тем не менее последняя уже превращалась в наследственное сосло-
вие. Тэмуджин был правнуком Хабул-хана, одного из самых знатных и 
влиятельных вождей первой половины XII в. Однако социальные пози-
ции аристократии окончательно еще не стабилизировались. Об этом 
опять-таки свидетельствует родословная Тэмуджина. Его прадед воз-
главлял вождество, в которое входила большая часть собственно мон-
гольских подразделений. Но его отцу, Есугаю, уже не хану, а просто 
баатуру, помимо его собственного подразделения, подчинялась только 
часть другого — таичиутов. Сам же Тэмуджин, несмотря на свое знатное 
проис- 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 373 

хождение, начал карьеру бедным и невлиятельным человеком, без зави-
симых людей и нукеров. 

Так случалось у монголов не раз. Только не каждый, подобно Тэ-
муджину, способен был переломить судьбу. Но и ему удалось сделать это 
только благодаря тому, что его деятельность совпала с объективной тен-
денцией развития монгольского общества. Оно очень нуждалось в объе-
динении для того, чтобы с помощью завоеваний преодолеть внутренние 
трудности, как экономические, так и социальные. Поэтому не будь Тэму- 
джина, это объединение совершил бы кто-нибудь другой. Вопрос: как и в 
какой форме? 

1206 г., когда Тэмуджин стал Чингиз-ханом, можно считать годом 
рождения монгольского государства. Дальнейшая судьба его всецело за-
висела от успешной внешней экспансии. Без нее оно было бы обречено 
на скорый распад. Поэтому не случайно, что и до того, как Тэмуджин 
был провозглашен ханом, и сразу же после этого события он предпринял 
первые грабительские походы против тангутов (Кычанов, 1968: 298 сл.; 
Кычанов, 1977)1. 

Единая Монгольская Империя была кочевым государством первого 
типа. Кочевники непосредственно в жизнь завоеванных стран вмешива-
лись далеко не всегда и не полностью. Сбором налогов и управлением 
многими оседлыми областями ведали местные выходцы. Наиболее из-
вестными из них были Махмуд Ялавач и его сын Масудбек, управлявшие 
Мавераннахром. Широкая внешняя экспансия в этот период еще про-
должалась, и плохо поддающийся контролю грабеж завоевываемых тер-
риторий до поры до времени вполне адекватно служил ее целям (Schur-
mann, 1956: 304). 

Социальные отношения в завоеванных странах подверглись опре-
деленный трансформации, в одних более существенной, в дру- 

 

1 Согласно Леттимору (Lattimore, 1963: 6), после объединения Монголии Чин-
гиз-хан вначале завоевывал кочевые племена степи, а уж затем — земледельцев. 
Про-
стая хронология событий опровергает это мнение: 1205—1227 гг. — завоевание Си 
Си 
(тангутов); 1211 —1234 — завоевание Цзинь, 1218 — установление монгольского 
гос-
подства в Восточном Туркестане. 1219—1224 — завоевание Центральной Азии, и т. д.
 
Подчинение кочевников совершалось попутно с основными ударами, направленными 
против земледельческих государств. 



374 Глава V. Номады и государственность 

гих . менее. Принципиальных изменений эта трансформация, однако, 
не внесла. Эксплуатация зависимых классов завоеванных стран значи-
тельно усилилась, но во многих из них сохранялись или постепенно вос-
станавливались ее старые формы. Старые господствующие классы также 
были уничтожены далеко не полностью и не всюду, хотя и вынуждены 
были мириться с главенствующим положением нового монгольского 
господствующего класса и поступаться в его пользу значительной частью 
своих прав и доходов (Schurmann, 1956). 

Монгольское общество в социально-экономическом отношении 
претерпело более значительные изменения. Рядовым кочевникам был 
запрещен самовольный переход из одного подразделения в другое. Не-
которые ученые усматривают в этой реформе установление феодализма и 
даже крепостного права (см., например, Владимирцов, 1934: 10—12; Фе-
доров-Давыдов, 1973: 245; Ишжамц, 1974: 139). Однако запрет переходов 
и откочевок распространялся и на аристократию (см., например, данные 
Рубрука и Карпини — Путешествия..., 1957: 45—46, 91). Текучесть со-
става неминуемо создала бы угрозу военной организации, которая от-
части продолжала базироваться на прежних звеньях социополитической 
организации, особенно низших (см. об этом Рашид ад-Дин, 1952а: 179, 
270 сл.). 

Поверхностное сходство с европейским феодализмом в организации 
власти не должно заслонять качественных различий в отношении собст-
венности на ключевые ресурсы, военной системы, отношений, устано-
вившихся между различными слоями монгольского общества и внутри 
них. Впрочем, и в организации власти различия были весьма велики. 
Настоящего европейского вассалитета монголы не знали. Все были вас-
салами каана (Владимирцов, 1934: 105—106, ср., однако, 104; Марков, 
1976: 83; Krader, 1979: 228—229). 

Мне кажется, рассматриваемая реформа была обусловлена двумя 
причинами. Завоевательная политика требовала централизации и дис-
циплины. Поэтому монголы из вооруженного народа превратились в 
народ-войско — с четкой военной организацией, построенной на основе 
десятичной системы. Такая военная орга- 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 375 

 

низания издревле существовала у центральноазиатских номадов. Чин-
гиз-хан лишь придал ей наиболее законченные формы. Об этом уже пи-
сали многие ученые (см., например, Кычанов, 1973: 81). 

Вторая причина связана с обстоятельствами прихода Тэмуджина к 
власти. Некоторые из них еще не получили должного внимания. В свое 
время Бартольд (19636: 137) высказал мнение, что главный соперник Тэ-
муджина — Джамуха, был главою «демократической партии» среди 
монголов, в то время как Тэмуджин — «аристократической». Имеющиеся 
источники не дают никаких оснований для подобного предположения. 
Тем не менее верно, что различия между Тэмуджином и Джамухой не 
сводились к простому соперничеству. Оба стремились к объединению 
монголов, но на различной основе. 

Джамуха хотел сохранить традиционные формы социополитической 
организации, в том числе различные кочевые объединения. Тэмуджин их 
безжалостно ломал. Не случайно даже большинство собственно мон-
гольских подразделений долгое время шло за Джамухой, а нукеры и 
войско Тэмуджина представляли собой выходцев из самых различных 
подразделений, объединенных не традиционными социальными связями, 
а личной преданностью вождю или просто силой. 

Нельзя забывать, что большая часть старой монгольской аристо-
кратии, особенно высшей, была Тэмуджином истреблена в ходе долгой и 
кровопролитной борьбы, в некоторых отношениях напоминавшей граж-
данские войны. По существу, на исходе этой войны возникла новая ари-
стократия, состоявшая из сородичей Тэмуджина, лиц, выдвинувшихся в 
период его борьбы за объединение монголов, и, лишь отчасти, старой 
кочевой знати. Это обстоятельство облегчило его реформу, направлен-
ную на прочное объединение монгольских племен. 

Неизвестно, в какой мере в Степи сохранялся опыт предше-
ствующих государственных образований, в какой — осознавались хро-
нические слабости, коренившиеся в самих обстоятельствах их возник-
новения. Для создания крупного кочевого государства в степи, как уже 
упоминалось, требовалось объединение нескольких политических обра-
зований. Обычно это достигалось насильствен- 



376 Глава V. Номады и государственность 

 

ным путем. Поэтому помимо конфликтов между кочевниками en masse и 
завоеванным оседлым населением нередко существовали и другие: меж-
ду привилегированными политическими образованиями номадов и теми, 
кто подчинился им под давлением силы или обстоятельств, но сохранил 
свою автономию. Успешная экспансия могла на время сгладить послед-
ние, но полностью их не устраняла. Пример всех тюркских каганатов (см. 
далее с. 397—400) в этом отношении весьма показателен. 

Едва ли Тэмуджин знал об этих каганатах что-либо конкретное. 
Мировосприятие центральноазиатских кочевников было ориентировано 
на фиксацию циклического, а не линейного времени. Устная традиция в 
таких условиях приобретает легендарный характер. Но опыт монголь-
ских междоусобиц XII в. был достаточно поучителен для того, кто был 
способен на нем учиться. Объединение монгольских племен было дос-
тигнуто силой, и Тэмуджин, еще не став Чингиз-ханом, несомненно за-
думывался о способах его укрепления. 

Владимирцов (1934: 96) был не совсем прав, когда писал, что 
«обычно Чингиз-хан ничего нового у себя не вводил». Кредер (Krader, 
1968: 95) также недооценивает отличий монгольского государства от его 
предшественников, когда подчеркивает его племенную основу. Новым 
как раз и была созданная Чингиз-ханом военно-политическая система, 
сломавшая высшие звенья традиционной социально-политической ор-
ганизации монгольских номадов, частично перетасовавшая их различные 
подразделения и, тем самым, устранившая угрозу проявления сепара-
тизма, по крайней мере, в его традиционной для кочевников форме. Ее 
эффективность была доказана практикой, но к возникновению феода-
лизма она никакого отношения не имела. 

Новой для монголов была и концепция верховной власти, санкцио-
нированной небесами, по мнению Рашевилца (Rachewiltz, 1973), заим-
ствованная монголами, как до них — древними тюрками, у оседлых об-
ществ2. 

 

2 Эта концепция отмечена уже у скифов (Хазанов, 1975) и, следовательно, во-
обще может становиться характерной идеологической концепцией кочевых государств 

в евразийских степях. Поэтому вопрос о возможности ее заимствования у оседлых 
об-
ществ остается открытым. 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 377 

 

Главной повинностью монгольских аратов была военная служба. 
При Чингиз-хане они не получали за нее никакого жалованья. Сущест-
вовали и другие повинности (Schurmann, 1956: 312 ff.; Мункуев, 1965а: 
701 f.). Судя по Тайной истории (§§278— 280), они при Угэдее были 
смягчены и упорядочены. Помимо почтовой повинности, араты платили 
натуральную (шужн) — по одному двухгодовалому барану со стада, вы-
деляли дойных кобылиц для каанского двора и по одной овце с каждых 
ста — в пользу неимущих. Последняя повинность — копчур, восходила к 
старым реципрокальным традициям монгольского общества. «Раньше, 
когда существовали их обычаи и правила, — писал Рашид ад-Дин (1946: 
281; см. также 1952: 135), — со всего монгольского войска выделяли 
ежегодно обедневшим ордам и дружинам копчур лошадьми, овцами, во-
лами, войлоком, куртом и прочим». 

Теперь копчур получил редистрибутивную форму, а в дальнейшем 
превратился в налог, причем не только с кочевников, но и с подчиненно-
го оседлого населения. Кроме того, часть военной добычи выделялась 
казну и другим представителям аристократии, даже когда они не участ-
вовали в походе (Мэн-да бей-лу, листы 12а-б, цит. по Мункуев, 1975: 
67—68; ср. Владимирцов, 1934: 13). 

Однако в 1233 г. была внесена поправка, что одна голова с поголо-
вья овец, коров и лошадей берется и в том случае, если их число в хозяй-
стве не достигает ста (Мункуев, 19656: 137—138). 

Газан-хан, возможно, умышленно сгущал краски, когда говорил о 
тяжелом материальном положении рядовых монголов при своих предше-
ственниках, чтобы подчеркнуть свою собственную заботу о них. И все же 
его слова представляются весьма примечательными. «Теперь не для кого 
не скрыть, что прежде, во времена наших славных отцов, на монгольский 
улус налагались разного рода повинности и тяготы. Вроде копчура ско-
том, содержания больших ямов, несения бремени сурового ясака и кала-
нов, которые мы ныне одним разом отменили. Большей частью они были 
лишены [продовольственных] складов и тагара, однако, несмотря на те 
обременения, они честно трудились и служили [государю], переносили 
невзгоды дальних походов и довольствовались малым. Несомненно, что 
до настоящей поры монгольскому 



378 Глава V. Номады и государственность 

 

войску немного досталось богатства и добра» (Рашид ад-Дин, 1957: 292). 

В то же время необходимо отметить, что вопреки мнению Влади-
мирцова (1934: ПО сл.) и его последователей, включая Кредера (Krader, 
1978 : 102; 1979 : 230), нет убедительных данных, свидетельствующих о 
том, что монопольная собственность на пастбища, не говоря уже о скоте, 
находилась в руках монгольской аристократии. Ей лишь в гораздо боль-
шей степени, чем прежде, принадлежало право регуляции перекочевок и 
распределения пастбищ. 

К началу XIII в. в Монголии возник не кочевой феодализм, который, 
по представлениям Владимирцова, мало чем отличался от западноевро-
пейского, а общество иного типа. В этом обществе главные различия ме-
жду слоями и классами заключались не в отношениях к собственности на 
ключевые ресурсы, а в отношении к власти и управлению. Те прямые 
повинности, которые правители наложили на управляемых, явились не 
причиной, а следствием появления привилегированного слоя. 

Однако социально-экономическая ситуация в монгольском обществе 
приняла весьма специфическую форму, потому что на общеимперском 
уровне отношения монгольской аристократии и || аратов не были основ-
ными. Главные различия, ведущие формы 1 зависимости и эксплуатации 
устанавливались в отношениях » монгольской кочевой аристократии с 
завоеванным оседлым населе-\ нием, как в целом, так и с его отдельны-
ми классами. 

Тем показательнее, что даже при самом Чингиз-хане и его ближай-
ших преемниках началась борьба между различными группировками 
монгольской знати по вопросу о способах управления и эксплуатации за-
воеванного оседлого населения. В той или иной форме она продолжалась 
долгое время и после распада единой Империи (Бартольд, 1963: 525сл.; 
Якубовский, 1946: 48—52; Толстов, 1948: 344; Петрушевский, 1952: 
12—15; Петрушевский I960: 32; 48-53; Петрушевский, 1977: 239—240; 
Строева, 1958; Мункуев, 1965: 18, 44 сл.; Хазанов, 1975: 263). 

Борьба шла не только за то, должна ли эксплуатация завоеванных 
стран вылиться в хищнические контрибуционные или дан- 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 379 

 

нические формы, или принять более регламентированный вид. Осоз-
нанной или неосознанной ставкой было и другое — должна ли была 
кочевая аристократия сблизиться с господствующими классами завое-
ванных стран, или же остаться враждебным им завоевателем, опираю-
щимся только на военную силу. 

Конфликты по вопросу об отношении к оседлому населению на-
чались среди монгольской знати уже при завоевании Центральной Азии. 
Джучи старался предотвратить ненужные разрушения и истребление 
населения, но Чагатай был беспощаден (Бартольд, 1963: 525). «Великая 
Яса» Чингиз-хана запрещала монголам переходить к оседлости и жить в 
городах. Тем не менее неумолимые объективные потребности управле-
ния Империей привели к основанию ее столицы — города Каракорума 
(Киселев и Мерперт, 1965). 

Показательно также, что уже первые чингизиды стремились соз-
дать ремесленный уклад в своем государстве, но опять-таки за счет за-
воеванных. При захвате городов, ремесленников отдавали членам пра-
вящего рода, а те распоряжались ими по своему усмотрению. Часть их 
монголы обратили в почти рабскую зависимость и угоняли в Монголию. 
В Каракоруме можно было встретить пленных мастеров — выходцев из 
Центральной Азии, Ирана, Китая и, даже, Франции (Olshki, 1946). Дру-
гих ремесленников монголы обложили натуральным налогом на месте. 

Чагатай свято следовал заветам отца. Напротив, Угэдей, по свиде-
тельствам Джувейни, Сейди и других историков, стремился прекратить 
ненужные разрушения. По его приказу был восстановлен Герат. Гораздо 
важнее, что он усвоил старый афоризм древнекитайского оратора Лу 
Цзя (III—II вв. до н.э.), преподанный ему китайским советником Елюй 
Чу-цаем: «Хотя [вы] получили Поднебесную, сидя на коне, но нельзя 
управлять [ею], сидя на коне», и позволил привлечь в гражданскую ад-
министрацию ученых-конфуцианцев. Елюй Чу-цай убедил Угэдея упо-
рядочить налогообложение в Китае и доказал на деле, что казна от этого 
только выигрывает (Мункуев, 1965). 

Однако реформы проводились в обстановке острой борьбы со 
«старомонгольской» партией. Сам Угэдей временами колебал- 



380 Глава V. Номады и государственность 

 

ся и не смог полностью устранить произвол монгольской знати в завое-
ванных странах (Думан, 1977: 338—339). Наследник Угэдея — Гуюк, 
стремился вернуться к политике деда и дяди. По свидетельству Дзужд-
жани, при его дворе серьезно обсуждался план всеобщего избиения или 
кастрации мусульман в восточных областях Империи. 

Но Мункэ был продолжателем линии Угэдея. Он ограничил налоги и 
повинности крестьян и горожан в завоеванных странах, санкционировал 
кардинальную денежную реформу и стремился передать управление 
оседлыми областями общеимперской администрации, чтобы уменьшить 
произвол монгольской кочевой аристократии (Рашид ад-Дин, I960: 
141—142). 

Прекращение завоеваний совпало, и едва ли случайно, с началом 
распада Империи. И по мере того, как она распадалась на отдельные го-
сударства, развитие в каждом из них приобретало своеобразные черты. 
Однако в них все же можно заметить преобладание одной из первых двух 
тенденций, хотя они проводились в жизнь с различной последовательно-
стью и различным успехом. 

Первый тип кочевой государственности дольше всего и в наиболее 
чистом виде сохранялся в Золотой Орде с ее сравнительно четким гео-
графическим размежеванием основной массы кочевников и оседлого на-
селения. Монголы сразу же после завоевания русских княжеств непо-
средственно вмешивались в управление ими, физически уничтожая наи-
более сильных и независимых князей, производя переписи населения, 
устанавливая порядок налогообложения и посылая в русские города 
специальных чиновников-баскаков и даруг с военными отрядами. 

В дальнейшем, однако, золотоордынские ханы стремились лишь к 
регулярному получению дани (хотя существовали и другие повинности и 
чрезвычайные сборы), поддержанию своего верховного суверенитета над 
русскими княжествами и предотвращению опасного усиления како-
го-либо из них. С XIV в. русские князья сами везли дань в Орду, да еще 
ездили в нее с взятками и доносами, интригуя друг против друга. Но по 
мере усиления Московского княжества его князья стали стремиться еди-
нолично 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 381 

 

представлять всех прочих перед золотоордынским ханом. В то же время 
их поездки в Орду становились все более редкими (Насонов, 1940; Гре-
ков, Якубовский, 1950; Сафаргалиев, 1960; Spuler, 1965; Греков 1975; 
Полубояринова, 1978). С теми или иными вариациями подобная политика 
проводилась и по отношению к другим оседлым странам, вынужденным 
временами признавать свою вассальную зависимость от Золотой Орды 
(Константину, 1974:163). 

В отличие от Ирана, в Золотой Орде кочевая аристократия не имела 
икта, зато чисто административные потребности и выгоды от создания 
ремесленного и земледельческого укладов были очевидны. Политика зо-
лотоордынских ханов была направлена на быстрое строительство городов 
на тех территориях своего государства, на которых обитали кочевники, и 
на превращение этих городов в торгово-ремеселенные центры. Для этого 
в них сгонялось население из завоеванных стран. Именно такими пересе-
ленцами и была создана яркая и синкретическая культура золотоордын-
ских городов, которых вместе с поселками насчитывалось свыше 100. 
Около 20 из них были крупными центрами с правом чеканки монеты 
(Егоров, 1973: 12; см. также Поволжье в средние века, 1970). 

Меньше сведений имеется о земледелии в Золотой Орде. Помимо 
неблагоприятных природных условий, очевидно, это связано и с тем, что 
большую часть необходимых земледельческих продуктов монголы полу-
чали в виде дани с покоренных земель. Впрочем, уже Плано Карпини 
(Путешествия.., 1957: 57—58) отмечал создание крупных земледельче-
ских хозяйств, которые велись руками зависимого населения, может 
быть, первоначально — обращенными в рабство военнопленными. Од-
нако, по свидетельству ал-Омари (цит. по Тизенгаузен, 1884: 229, 230, 
233), по сравнению с Ираном, городов и деревень в Золотой Орде было 
мало. 

Судя по сведениям ал-Омари (Тизенгаузен, 1884: 230), Барбаро 
(Барбаро и Контарини о России, 1971: 150) и некоторым другим, седен-
таризационнын процесс в Золотой Орде начался, но не получил большого 
развития. В городах оседали лишь некоторое 



382 Глава V. Номады и государственность 

 

число обедневших кочевников и часть аристократии, связанной с адми-
нистративным аппаратом (Федоров-Давыдов, 1973: 85 — 86). В ней раз-
вивалась не столько оседлая жизнь, сколько города, а это не совсем одно 
и то же. 

Переходя к общей оценке Золотой Орды, надо остановиться на ха-
рактере отношений между кочевой аристократией -— господствующим 
классом в государстве, и рядовыми кочевниками. Еще Березин (1864: 468 
сл.) в своей до сих пор не утратившей ценности работе отметил сущест-
венную разницу в положении покоренного оседлого населения и рядовых 
номадов. Тем не менее и последние платили налоги и выполняли иные 
повинности. По сообщению все того же ал- Омари (цит. по Тизенгаузен, 
1884: 235), в годы стихийных бедствий для уплаты налогов иногда при-
ходилось продавать в рабство собственных детей. Однако нет данных, 
свидетельствующих о том, чтобы налоги были иными или что размер их 
существенно изменился по сравнению с эпохой единой Империи или 
Хулагуидским Ираном (Федоров-Давыдов,1973: 39—41). Любопытно, 
что при этом кочевая аристократия и рядовые номады в Золотой Орде, 
особенно на первых порах, имели различное этническое происхождение. 
В Восточной Европе монголы физически уничтожили половецкую ари-
стократию и навязали себя на ее место (Федоров-Давыдов, 1966: 228 сл.; 
Федоров-Давыдов, 1973: 27— 28, 41). Тем не менее характер их взаимо-
отношений с покоренными кочевниками был принципиально сходным с 
теми, которые существовали в других государствах чингизидов. Очевид-
но, это связано с общими закономерностями функционирования кочевых 
государств первого типа. «C'est le ton qui fait la chanson» [мелодия опре-
деляет песню]. 

В целом, вопреки некоторым исследователям, которые считают Зо-
лотую Орду феодальным государством (см., например, Федо-
ров-Давыдов.1973), я склонен считать ее ранним государством. Данни-
чество являлось в нем ведущей формой эксплуатации покоренного на-
селения. Рабы, особенно в городах, также составляли слой зависимого 
населения, но об их положении известно мало. Зато примечательно, что 
на протяжении всей истории Зо- 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 383 

 

лотой Орды, несмотря на некоторые временные колебания, важное 
значение имел экспорт рабов (Сафаргалиев, 1960: 91; Хазанов, 1976: 
264—266). Кочевая аристократия и господствующие классы вас-
сальных государств оставались совершенно обособленными, только 
силой объединенными в единую политическую суперсистему. Прав-
да, в XIV в. отмечается некоторое сближение кочевой аристократии с 
заново образовавшейся оседлой верхушкой новых городов, особенно, 
торгово-купеческой (Федоров-Давыдов, 1973: 82—83), но и оно было 
неполным и временным. 

Когда в XIV в. Золотая Орда постепенно распалась на отдельные 
политические образования, каждое из них включало, помимо кочев-
ников, прилегающие оседлые районы. Но последние постепенно 
приходили в упадок. Поэтому к середине XIV в. кочевая аристокра-
тия с новой силой устремилась к захвату оседлых земель (Мордовии, 
болгарского Прикамья), т.е. к поиску новых внешних источников за-
висимости и эксплуатации. Она даже пыталась прямо подчинить себе 
русские княжества, чтобы стать в них господствующим классом. 

Государства, образовавшиеся на обломках Золотой Орды, 
трансформировались по-разному, представляя все отмеченные выше 
варианты изменений, проявляющиеся после гибели кочевых госу-
дарств первого типа. Большая Орда стремилась продолжать преж-
нюю политику Золотой Орды, неосуществимую в условиях изме-
нившегося соотношения сил. Поэтому ее распад и гибель не застави-
ли себя долго ждать. В XIV в. «Дешт-и-Кипчак возвращается к сво-
ему кочевому облику, кочевая стихия господствует беспредельно, 
захлестнув все те элементы городской жизни, которые были здесь сто 
лет назад, но которые не оставили в степи почти никакого наследия» 
(Федоров-Давыдов, 1973: 166). 

Астраханское ханство было минирепликой Золотой Орды. В 
Крымском ханстве возобладал седентаризационный процесс. Лишь в 
его периферийных областях сохранялся полукочевой уклад, отчасти 
поддерживаемый выгодами от набегов на Русь, Польшу и Литву, с 
последующей продажей пленников на международные рынки. Ка-
занское ханство, где кочевое скотоводство было невоз- 



384 Глава V. Номады и государственность 

 

можно уже по экологическим причинам, было вполне оседлым государ-
ством, господствующий класс которого составили потомки былых за-
воевателей. Лишь отдельные традиции золотоордынского времени со-
хранялись в его политической жизни. 

Иным был характер монгольского государства в Китае. Еще в 1230 г. не-
которые представители кочевой знати предлагали истребить население 
Северного Китая, а страну превратить в пастбища (Мункуев, 1965: 190). 
Угэдей на это не пошел и запретил конфисковывать земли под пастбища 
(Schurmann, 1956: 29). Хубилай при завоевании Южного Китая стремился 
уже избегать ненужных жертв, приказывая не убивать мирных жителей и 
запрещая произвольные грабежи (Schurmann, 1956a: 306; Свистунова, 
1977: 290—291; Думан, 1977: 341; Боровкова, 1977: 447—448). Перенеся 
свою столицу из Каракорума в Кайпин, а затем в 1267 г. в Даду (Ханба-
лык), на месте нынешнего Пекина, и основав династию Юань, Хубилай 
сделал важный шаг на пути превращения своей державы в государство 
второго типа. Ценою этого была длительная гражданская война с 
Ариг-Бугою и Хайду, ставкой в которой была судьба монгольского госу-
дарства. Противники Хубилая стремились сохранить Монголию центром 
Империи, а самим стать монгольскими каанами, наподобие прежних 
(Далай, 1977: 327). Но Хубилай желал быть императором Китая даже це-
ной распада Монгольской империи. 

После его победы единство монгольского общества было нарушено даже 
в географическом отношении. Углубился раскол между различными 
группами монгольской аристократии, интересы которых теперь резко ра-
зошлись. Оставшиеся в степях были недовольны тем, что львиная доля 
доходов от эксплуатации завоеванного Китая концентрировалась в Китае 
же, у отказавшихся от заветов Чингиз-хана его потомков и их привер-
женцев. Этим объясняется присущая «старомонголам» склонность к вос-
станиям и смутам (Bessac, 1965: 384). 

Государство Юань было своего рода насилием над законами экологии, 
потому что к югу от Китайской стены располагалась древняя зона ирри-
гационного земледелия, и основная масса ко- 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 385 



чевников продолжала кочевать к северу от нее. Исключение составляли 
лишь те, кто был призван в армию или переселился в Китай вместе с ди-
настией. По данным монгольской летописи XVII в., в конце Юань их 
было свыше 400 тысяч (Данзан, 1973: 252; ср. Мункуев, 1977: 400—401), 
гораздо меньше, чем в самой Монголии, и капля в море по сравнению с 
китайцами. Тем не менее вместо даннических форм зависимости монго-
лы в Китае предпочли прямое управление. 

Уже в эпоху Чингиз-хана стало ясно, что монголы не могут, обой-
тись без китайской государственной машины (de Rachewiltz, 1968). Но в 
полной мере поняли это те, кто переселился в Китай. Поэтому они со-
хранили с небольшими изменениями и саму машину, и китайских чи-
новников, хотя и сознавали опасность опоры на них и не желали сли-
ваться со старыми китайскими господствующими классами. Этим объяс-
няется их первоначальное стремление разбавить административный ап-
парат иноэтничными элементами — иногда такими экзотичными как для 
китайцев, так и для монголов лицами, как Марко Поло, и попытка огра-
ничить употребление китайского языка и письменности в качестве госу-
дарственных, которая оказалось неэффективной. 

В конце концов, население Юань было разделено на четыре катего-
рии, обладавшие различными правами и привилегиями: монголов; вы-
ходцев из западных по отношению к Китаю стран; жителей Северного 
Китая; и жителей Южного Китая. Руководителями центральных органов 
управления обычно назначали монголов или выходцев из Центральной и 
Внутренней Азии, но советниками себе они вынуждены были брать ки-
тайцев. Местные органы управления комплектовались как из монголов, 
так и из китайцев (Думан, 1977: 335—336). Кроме того, была возрождена 
старая конфуцианская система экзаменов — свидетельство невозможно-
сти коренного изменения социально-политической системы Китая. 

Социально-экономические отношения, установившиеся в юань-ском 
Китае, были не менее противоречивыми, чем политические. Социальные 
различия не всегда были такими, какими им предписывала быть их этни-
ческая модель. Уже при Угэдее в 1236 г., 



386 Глава V. Номады и государственность 

несмотря на возражения Елюй Чу-цая, началась раздача китайских земель 
в уделы родственникам каана и видным представителям военной знати. 
Уделы («ши-и», дословно, «территории на кормление» — Ду-
май, 1977: 344 сл., прим. 71, 74) давали право сбора налогов с пожало-
ванной территории и часто становились наследственными. Этот 
дальневосточный аналог ближне- и средневосточного икта иногда 
состоял из целых округов и уездов (Schurmann,1956: 67; Мункуев, 1965: 
47—48), и в Китае тоже был источником сепаратизма. Однако в 
Юань роль удельной системы была все же меньшей, чем в Хулагуид-
ском Иране. К тому же Хубилаю удалось несколько ограничить власть и 
влияние владельцев уделов (Schurmarm,1956: 8; Мелихов, 1977: 77—78). 

С прежних времен в Китае сохранилось крупное частное 
землевладение. Но состав самого класса землевладельцев претерпел су-
щественные изменения, особенно в Северном Китае, где среди них те-
перь стало много монголов и их союзников из числа киданей, чжурчже-
ней и выходцев из Центральной Азии. Однако в Южном Китае преобла-
дало крупное китайское землевладение (Schurmann, 1956: 23; Думан, 
1977: 358; Боровкова, 1977: 448). Экономическое положение землевла-
дельцев и даже крестьян в Южном Китае было лучше, чем в 
Северном, но, зато их не допускали к центральному аппарату 
власти (Боровкова, 1977: 450). 

О положении рядовых кочевников, оставшихся в Монголии и со-
предельных с нею районах (о расселении их в последних см. Рашид 
ад-Дин, 1952а: 279; Владимирцов, 1934: 125; Мелихов, 1977: 73) и про-
должавших вести прежний образ жизни, известно мало. Если даже их 
социальные позиции по сравнению с общеимперским периодом и не 
претерпели существенных изменений, то экономические — стали хуже. 

«Поскольку можно судить по скудным источникам, находящимся в 
нашем распоряжении, за время Юаньской династии благосостояние 
Монголии и монголов сильно пошло на убыль, в особенности, по срав-
нению с веком Чингиза и его трех преемников. Не прекращавшиеся 
феодальные войны, содержание больших контингентов войск, необхо-
димых для охраны империи, истощали страну. 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 387 



А между тем, ростовой, торговый капитал, находившийся в руках «му-
сульманских» и китайских купцов, не создавал и не мог создать новых 
форм производства. Вновь основанные в Монголии города, по-видимому, 
не процветали3; не развивалось и земледелие...» (Владимирцов, 1934: 
127). 

Вероятно, больше, чем междоусобные войны, к которым монголы 
привыкли издревле, и натуральные повинности, едва ли более обремени-
тельные, чем во времена Угэдея, на положении рядовых кочевников ска-
зывались тяготы военной и гарнизонной службы (Далай, 1977: 336), вво-
дившие их в тяжелые расходы и отрывавшие от ведения привычного хо-
зяйства в оптимальной экологической среде. По свидетельству Марко 
Поло (гл. LXXVIII, издание Рамузио), уже при Хубилае жалование, ко-
торое платили воинам, не покрывало их расходы. Частично они корми-
лись за счет своих стад и молока, которое продавали горожанам. Дело 
доходило до того, что приходилось продавать в рабство жен и детей. Так, 
в 1317 году, согласно придворной записи, император повелел: «За по-
следнее время слышно, что монгольские племена обнищали и часто про-
дают сыновей и дочерей ... в рабство. Так приказываем чиновникам вы-
купить и вернуть их в племена» (Юань ш и, гл. 26; цит. по Мункуев, 
1977а: 423). Правительство осознавало опасность подобного положения и 
пыталось облегчить бремя рядовых монголов, но без особых успехов 
(Мункуев, 1977а). 

Еще хуже было положение монголов, переселившихся в Северный 
Китай, где им не хватало пастбищ4. У многих из них было менее ста 
овец, но с них все равно брали копчур. Поэтому ряд правительственных 
декретов был направлен на облегчение налогового бремени. В 1304 г. 
облагаемый налогом минимум 

 

3 Это подтверждается современными археологическими исследованиями (Древ-
немонголъские города, 1965). Сейчас на территории Монгольской Народной 
Республи-
ки известно 23 населенных пункта XII—XIV вв., два городища открыты в Забайкалье 
и 
два неукрепленных поселения в Туве. Подавляющее большинство их не дожило даже 
до конца XIV в. 

4 Много веков раньше от этого же страдали древние тюрки, насильно поселенные 
в Северном Китае. Бильге-каган патетически предостерегал соотечественников: «О 
тюркский народ, когда ты идешь в эту страну, ты становишься на край гибели» 
(Кляшторный, 1964: 24). 



388 Глава V. Номады и государственность 

 

скота у монголов был определен в 30 голов, а в 1312 г. — в 100 голов 
(Мункуев, 1965а: 75 сл.). Но, очевидно, значительного успеха эти меры 
не достигли. 

Таким образом, в Юаньском Китае возобладала тенденция к сохра-
нению традиционных социально-экономических отношений. Главные 
изменения произошли в составе господствующих классов, ставших эт-
нически неоднородными. Кочевая аристократия в завоеванной стране 
вынуждена была поделиться частью власти и привилегий со своими 
оседлыми предшественниками, но не пожелала и не смогла слиться с 
ними в единый класс. В качестве монгольской аристократии она искала 
опору в рядовых кочевниках, но, будучи одновременно и в первую оче-
редь господствующим классом оседлого государства, она, желая того или 
нет, вынуждена была относиться к ним как к одному из зависимых клас-
сов. 

Юань было государством второго типа, отнюдь не ранним, а разви-
тым, в котором социальные отношения, характерные для периода единой 
Монгольской империи, если и сохранялись, то лишь на социальной и 
географической периферии. Но родимые пятна происхождения, связан-
ные с традициями завоевательного кочевого государства, не были в нем 
полностью преодолены. Политика династии была половинчатой, а сло-
жившееся положение обернулось клубком политических, социальных и 
этнических конфликтов как между различными классами и сословиями, 
так и внутри них. Это никого не устраивало. Отражением общественного 
кризиса явился кризис в самом монгольском правящем классе, борьба за 
власть между его различными группировками и упадок императорской 
власти (Далай, 1977: 332—333). Падение Юань стало неизбежным. 

Судьбы монгольской государственности в Туркестане также были 
не простыми. По мере обособления Чагатайского улуса одни царевичи 
выступали против бесконтрольного грабежа местного населения, другие 
— фактически его поощряли. Так, в 60— 70-е годы XIII в. был опусто-
шен Восточный Туркестан, несмотря на то, что его запретил грабить сам 
Чингиз-хан. Несторианские монахи мар Ябалаха и раббан Саума на пути 
из Китая в Иран в 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 389 

 

70-е годы XIII в. видели Хотан и Кашгар совершенно разоренными (Пи-
гулевская, 1958: 67). 

На курултае 1269 г. на берегу реки Талас, оформившем образование 
отдельного монгольского государства в Центральной Азии, возобладали 
сторонники умеренной политики. Было подтверждено право каждого 
чингизида на получение своей доли доходов от эксплуатации оседлых 
областей. Но одновременно было решено не вмешиваться в управление 
этими областями, не собирать налогов, кроме установленных, жить в 
степях и горах, кочевать по определенным маршрутам и не выпускать 
стада на пашни (Бартольд, 1963а: 63). Таким образом, новое государство 
имело отчетливо выраженные признаки кочевого государства первого 
типа. 

На практике не все царевичи следовали установленной политике. 
Разорение городов и земледельческих территорий, особенно из-за по-
стоянных междоусобных войн, продолжалось вплоть до прихода к вла-
сти Тимура. 

Смуты конца XIII — начала XIV в. довершили разорение земле-
дельческих территорий. Ал-Омари писал в первой половине XIV в.: «В 
Туркестане теперь можно найти только развалины, более или менее хо-
рошо сохранившиеся. Издали видишь хорошо построенное селение, ок-
рестности которого покрыты цветущей зеленью. Приближаешься к нему 
в надежде встретить жителей, но находишь дома совершенно пустыми. 
Все жители страны — кочевники и нисколько не занимаются земледе-
лием» (цит. по Бартольд, 1963а: 74-75). 

Правда, уже со второй половины XIII в. отдельные ханы время от 
времени стали предпринимать попытки опереться на оседлые области 
Мавераннахра, но они встречали успешное противодействие со стороны 
кочевой знати. Положение несколько изменилось при хане Кебеке 
(1318—1326 гг.), который вместе со многими представителями кочевой 
аристократии переселился в оседлые области, причем эта знать стала 
непосредственно управлять земледельческими территориями и города-
ми. Вместе с ними в Мавераннахр переселилась и часть рядовых кочев-
ников. В обмен на обязательство военной службы целые округа были 
выделе- 



390 Глава V. Номады и государственность 

 

ны их различным подразделениям в кормление на правах суюргала, т. е. 
полного налогового иммунитета (Гафуров, 1972: 466—467). Но другие 
продолжали кочевать, враждебно относясь к новым веяниям (Бартольд, 
1963Ь: 153; Бартольд, 19636: 262—265; Гафуров, 1972: 466—467). По-
следовали очередные смуты. Хан Тармаширин (1326—1334 гг.) — брат 
Кебека, принял ислам5 и стремился к городской жизни, но был низложен 
и убит. 

И все же в Мавераннахре вторая тенденция в развитии кочевого го-
сударства постепенно становилась ведущей. Окончательно она возобла-
дала при Тимуридах. Тем не менее главную военную опору Тимура 
по-прежнему составляли чагатаи, особенно барласы. Тимур дал им раз-
личные привилегии, в частности, освободил от налогов и других повин-
ностей (Махмудов, 1966: 252, 263). Однако сын и преемник Тимура 
Шахрух желал уже быть чисто оседлым мусульманским государем. Он 
отвергал законы Чингиз-хана и принуждал подданных точно соблюдать 
все предписания шариата (Бартольд, 19636: 157, 161). В Центральной 
Азии господствующий слой кочевников в конце концов стал господ-
ствующим классом оседлого населения, слившись со своими уцелевши-
ми предшественниками. Рядовые кочевники частично осели, частично 
образовали особый класс податного населения, сохранивший отдельные 
привилегии лишь постольку, поскольку он представлял воинское сосло-
вие. 

Примечательно, как постепенно изменялся смысл, вкладываемый в 
термин «чагатаи». В XIII—XIV вв. так называли привилегированное 
тюрко-монгольское окружение потомков Чагатая, в XV в. — тюркоя-
зычное население Мавераннахра и Восточного Хорасана, в значительной 
мере еще сохранившее кочевнические традиции. Но 

 

5 
Необходимая культурная адаптация к внешнему миру влечет за собой необ-
ходимость для кочевников признания и/или принятия его религий. Однако принятие 
кочевниками евразийских степей той или иной религии, а также выбор 
соответствую-
щего момента было явлением сложным и неоднозначным, зависящим от конкретной 
исторической и экономической ситуации в регионе в целом. Какие-либо 
генерализации 
в этом вопросе на материале евразийских кочевников требуют большой осторожности 

и менее определенны, чем на материале кочевников Ближнего и Среднего Востока. В 

будущем я рассчитываю посвятить этому вопросу специальную работу (прим. к рус-
скоязычному изданию: cM.Khazanov, 1994). 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 391 

 

позднее, в период борьбы Шейбанидов с Тимури-дами, этот термин уже обо-
значал все население Мавераннахра как тюркское, так и таджикское, как осед-
лое, так и неоседлое, но в равной мере противостоящее новым пришельцам из 
Дешт-и-Кипчака — кочевым узбекам Шейбани-хана (Якубовский, 1941: 10). 

В Китае монголы остались монголами, но перестали быть кочевниками. В 
Золотой Орде они остались кочевниками, но перестали быть монголами. В Ма-
вераннахре они перестали быть и монголами, и кочевниками. 

Уже в середине XIV в. единое монгольское государство в Туркестане рас-
палось на два: Мавераннахр и Могулистан. Если Мавераннахр, в конце концов, 
превратился в кочевническое государство второго типа, то в Могулистане 
трансформация происходила в ином направлении (см. Бартольд, 1963а: 79—95; 
Пищулина, 1970). Земледельческо-городская база этого государства с самого 
начала была слишком мала. Она состояла лишь из Восточного Туркестана, и то 
не всего и не всегда, и Семиречья, в котором оседлая жизнь влачила жалкое су-
ществование. 

Поэтому все попытки отдельных ханов последовать мавераннахрскому 
образцу неизменно терпели неудачу. Судьба могулистанского государства за-
висела от ряда внешнеполитических факторов, прежде всего от его способности 
к экспансии. Но и тут сказывались внутренние конфликты. Ханы стремились к 
прочному завоеванию оседлых территорий, кочевая аристократия — к их гра-
бежу. В результате могулистанским ханам так и не удалось захватить достаточ-
но большие оседлые территории и, еще меньше, создать земледельче-
ско-городской центр притяжения внутри собственного общества. 

Самой влиятельной силой в Могулистане была кочевая аристократия — 
беки (эмиры в персоязычной литературе), возглавлявшие различные кочевые 
подразделения. Они выступали как руководящее сословие по отношению к ря-
довым кочевникам, и как господствующий класс — по отношению к зависи-
мому оседлому населению. 

Сомнительно, однако, чтобы на протяжении полуторавекового сущест-
вования Могулистана о нем вообще можно было гово- 





392 Глава V. Номады и государственность 

 

рить как о непрерывно существовавшем государстве. Временами единственное, 
что от него оставалось, была ханская власть, и то больше номинальная. Ханы и 
их сторонники пытались опереться на города и оседлые территории, кочевые 
группировки успешно им противодействовали. Примечательно, что носителями 
централистских тенденций в Могулистане нередко выступала верхушка племени 
дуглатов, владевшая оазисами Восточного Туркестана. 

Во второй половине XV в., когда после очередной смуты на престоле 
утвердился Иунус-хан, по сообщению Мухаммада Хай-дара, «могульскии народ 
и эмиры взяли у хана обязательство, что впредь он не будет принуждать их жить 
в городах и населенных культурных местах, потому что именно это было при-
чиной смуты среди могулов и их обиды на хана» (Мухаммад Хайдар, цит. по 
Материалы по истории казахских ханств, 1963: 201). 

В конце концов, Иунус-хан укрепился в Мавераннахре, но утратил 
власть над кочевниками. Могулистан в это время быстро шел к своей гибели. 
Любопытно, что в конце XV в. слабая власть могулистанских ханов распро-
странялась не на кочевые, а на некоторые оседлые области. В начале XVI в., по 
существу, возникло новое оседлое государство — Могулия с династией кочево-
го происхождения, а в первой половине XVI в. окончательно прекратилось гос-
подство могулов в Семиречье (Пищулина, 1977; ср. Златкин, 1964: 64—66). 

Монгольское государство в Иране6 было создано тогда, когда среди 
монгольской аристократии борьба о дальнейших путях развития обозначилась 
уже достаточно четко. Первоначально хулагуиды в своей политике в основном 
придерживались первой линии: Чингиз-хана — Чагатая (из многочисленной 
литературы, посвященной монгольскому Ирану, см. Lambton, 1953, Spuler, 1955; 
Али-Заде, 1956; Петрушевский, 1960; Петрушевский, 1977; Petrushevsky, 1968; 
Boyle, 1968). Кочевники не оседали хотя бы 

 

6 Я рассматриваю в данном разделе это средневосточное государство не потому, 
что, 
как и многие другие, оно было создано кочевниками евразийских степей. В 
политическом от-
ношении, как и по всех остальных, средневосточный номадизм является до 
некоторой степени 
маргинальным и промежуточным. Главная причина — желание рассмотреть все 
государства 
чингизидов в одном разделе. 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 393 

 

потому, что положение воина-кочевника было несравненно лучше, чем бес-
правного, задавленного и обираемого крестьянина — рай ,ата. Сами ильха-
ны вели полукочевой образ жизни. 

Завоевание Ирана сопровождалось резким упадком ирригации и зем-
леделия, сокращением обрабатываемых площадей, притоком значительного 
числа кочевников из евразийских степей. Вассальные государства сохраня-
лись лишь на окраинах державы ильханов и платили дань — весьма тяжелую 
(Spuler, 1955: 357—359; Галстян, 1977). 

В самом Иране монголы правили самостоятельно. С самого начала их 
государство являлось соединением раннегосударственных монгольских ин-
ститутов общеимперского периода со значительно более развитыми институ-
тами оседлого мусульманского общества, противоречивое сочетание Ясы с 
мусульманским правом. 

Хотя состав господствующих классов претерпел значительные изме-
нения, в нем оставалось много иранцев. Монголы сохранили бюрократиче-
ский аппарат, оставшийся от государства хорезм-шахов, и почти сплошь со-
стоявший из иранцев. Сохранилось и давнее деление правящих классов на 
«людей меча», заинтересованных в сильной центральной власти лишь до тех 
пор, пока продолжались завоевания, и на «людей пера», традиционных носи-
телей централистских тенденций. «Люди меча» были представлены как по-
литически доминирующей кочевой знатью монгольского и тюркского проис-
хождения, так и той частью провинциальной оседлой знати иранского проис-
хождения, которая не была истреблена во время завоевания или после него. 
«Люди пера», помимо духовенства всех религий, состояли из иранской бю-
рократии. 

В результате произошедшего перераспределения земельного фонда 
монгольская и тюркская аристократия получила от ильханов обрабатываемые 
земли, но эксплуатировала крестьян, не порывая с кочевым образом жизни. 
Она просто взыскивала с них продуктовую ренту, допуская при этом произ-
вол и насилие. В первый период существования Хулагуидского государства 
кочевники фактически считали себя военным лагерем в завоеванной, но ос-
тавшейся чужой неприятельской стране. 



394 Глава V. Номады и государственность 

 

Реформы Газан-хана и его знаменитого министра Рашид ад-Дина, в 
политическом отношении иранского Елюй Чу-цая, хотя и не привели к 
значительному оседанию кочевников, но все же означали частичный по-
ворот ко второй тенденции развития. Они отменили откупа, процветав-
шие при первых Хулагуидах и разорявшие крестьянство, стремились 
сделать налоги фиксированными, облегчить их бремя, оживить земледе-
лие и торговлю и т. д. Кроме того, реформы способствовали увеличению 
политического веса иранской бюрократии. 

Газан-шах не доверял кочевой знати и казнил многих ее представи-
телей, однако должен был с нею считаться. Не случайны слова, с кото-
рыми этот мудрый и гуманный правитель обращался к ней: «Я-де не 
держу сторону ра'йятов-таджиков. Ежели польза в том, чтобы всех их 
ограбить, то на это дело нет никого сильнее меня. Но ежели вы в буду-
щем будете надеяться на тагар и столовое довольствие и обращаться [ко 
мне], с просьбами, то я с вами поступлю жестоко. Надобно вам пораз-
мыслить: раз вы ра'иятов обижаете, забираете их волов и семена и трави-
те хлеб, то что вы будете делать в будущем?» (Рашид ад-Дин, 1957: 27). 

Однако показательно, что у кочевников теперь появилось «страст-
ное желание» владеть поместьями и «завести земледелие» (Рашид 
ад-Дин, 1957: 291). Так они приспосабливались к изменившимся усло-
виям, когда завоевания прекратились и не могли быть главным источни-
ком доходов. В 1303 г. неохотно, по прямому требованию войска, Га-
зан-хан был вынужден издать ярлык о наделении его икта. Они давали 
право на землю, воду и доходы с них и включали полный налоговый (но 
еще не административный) иммунитет, за исключением небольшого ко-
личества зерна, которое владельцы икта должны были поставлять в каз-
ну. 

Икта выделялись большими наделами, нередко, целыми земле-
дельческими округами, тем подразделениям кочевников, которые со-
ставляли отдельные войсковые единицы. Далее они делились среди всех 
военнообязанных, вплоть до рядовых. Помимо икта, наделение которы-
ми было связано с обязанностью военной службы, развилось также на-
деление мульками — в данном случае, наследственными безусловными 
держаниями. 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 395 

 

Реформы Газан-шаха были неокончательными. Борьба между сто-
ронниками обеих тенденций продолжалась при последних Хулагуидах. И 
все же мнение Шпулера (Spuler, 1955: 409), что «движение сбилось с пу-
ти еще на ранних этапах: деятельность Газана по-видимому не оставила 
за собой каких-либо запоминающихся последствий», кажется слишком 
категоричным. 

Показательно, что после распада государства ильханов Чобаниды, 
действовавшие в духе первых Хулагуидов, удерживали власть очень не-
долго. Чобанидское государство оказалось самым эфемерным и было 
разгромлено золотоордынским ханом Джанибеком (1356 г.) при под-
держке местной знати. Пришедшие на смену Чобанидам Джелаириды 
стремились управлять в духе политической линии Газан-хана. 

Будучи основным господствующим классом по отношению к осед-
лому населению, кочевая аристократия в хулагуидском Иране по отно-
шению к рядовым кочевникам выступала всего лишь в роли руководя-
щего сословия. Земли кочевых племен (юрт) считались их коллективной 
собственностью. Племенные вожди (эмиры) руководили перекочевками, 
но не имели права отчуждать пастбища или лишать кочевников права 
пользования ими. 

Правда, кочевники платили государству традиционный копчур 
(Lambton, 1953; Петрушевский, 1960: 361; Бартольд, 1966: 331) и обязаны 
были воинской службой. Но нельзя забывать, что первоначально войско 
получало жалованье, правда, нерегулярное, и долю военной добычи. Ко-
гда завоевания окончились, все без исключения кочевники, несшие во-
енную службу, получили икта. 

Кочевое субобщество в Иране, окончательно сложившееся 
именно при Хулагуидах и просуществовавшее с различными ва-
риациями до XX в., хотя и было частично втянуто в развитую государст-
венную и классовую жизнь страны, но на весьма привиле-
гированных условиях, а в политическом отношении преимуще-
ственно, через посредство своей аристократии. Это субобщество, 
не полностью интегрированное в социально- экономическую 
систему оседлого иранского общества, неоднократно являлось источни-
ком деволюции его политической системы. 



396 Глава V. Номады и государственность 

 

Примечательно, что все перечисленные типы, тенденции и вариан-
ты возникновения и эволюции кочевой государственности в евразийских 
степях, прослеженные на примере государств чингизидов, были уже из-
вестны с древности (подробнее об этом см. Khazanov, 1981). 

И Первое, и Второе Скифские царства являлись ранними государст-
вами, основанными на завоевании и даннической эксплуатации кочевни-
ками оседлого населения. Но уже в период Второго Скифского царства 
началось оседание кочевников. Третье Скифское царство, возникшее по-
сле ряда поражений, понесенных скифами, и, соответственно, резкого 
сокращения возможностей даннической эксплуатации покоренного на-
селения, стало развиваться уже как преимущественно земледельче-
ско-городское общество. Внутренние формы зависимости в нем возобла-
дали над внешними. Подобному развитию способствовали длительные и 
многосторонние контакты с греческими полисами Северного Причерно-
морья, потому что в условиях соседства с ними выгодный экспорт зерна 
являлся дополнительным стимулом для занятия земледелием (Хазанов, 
1975; Khazanov, 1978). 

Общество сюнну долгое время развивалось в том же направлении, 
что и скифское. При шаньюе Маодуне были покорены многие кочевые 
племена и земледельческие территории, а Китай в первой половине II в. 
до н.э. вынужден был выплачивать регулярную дань в результате унизи-
тельных для него договоров, известных в истории как «договоры о мире, 
основанном на родстве». Археологические материалы свидетельствуют о 
богатстве сюннуского общества в период его наибольшего могущества 
(Давыдова, 1975:142). 

Как сообщает Сыма Цян, сын Маодуня — Лаошан, по наущению 
китайского ренегата, впервые обложил налогами самих сюнну (Ши Цзи, 
гл. 110; цит. по Таскин, 1968: 45). Однако в источниках это известие — 
единичное, и едва ли налогообложение в собственно сюннуском обще-
стве имело сколько-нибудь существенное значение. 

Кроме того, сюнну стали развивать у себя земледельческий и ре-
месленнический уклады, отчасти за счет китайских пленных и пе- 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 397 

 

ребежчиков (Бань Гу. Хань-шу. гл. 70, 94а, 946 — цит. по Таскин, 1973: 
24, 30, 41, 57, 121, 137). В Забайкалье раскопано городище сюнну — 
крупный ремесленный центр (Davydova, 1968, Давыдова 1977: 83—84). 

Тем не менее государство сюнну до самого своего конца оставалось 
ранним. Сюнну гордились тем, что «создают государство, сражаясь на 
коне» (Бань Гу. Хань-шу, гл. 94б ; цит. по Таскин, 1973: 34), и в отличие 
от скифов, так с этого коня и не слезли. Соответствующими были и ре-
зультаты. Когда сюнну стали терпеть поражения, их государство пре-
кратило свое существование. Те поздние сюннуские племена, которые в 
IV—VBB. переселились вместе с другими кочевниками в Китай и соз-
дали там свои недолговечные государства, с коня, правда, слезли, но ко-
чевниками после этого оставались недолго, и были быстро ассимилиро-
ваны китайцами (Гумилев, 1974; Крюков, Малявин, Софронов, 1979: 25 
сл.). 

В раннем средневековье ярко выраженным кочевым государством 
первого типа был Тюркский каганат (551—744 гг.), империя, во времена 
своего расцвета простиравшаяся от Византии до Маньчжурии (о древних 
тюрках см. Pelliot, 1929; Бернштам, 1946; Бичурин, 1950; Малов, 1951; 
Малов. 1959; Liu Mau-Tsai, 1958; Кляшторный, 1964; Гумилев, 1967; Ec-
sedy, 1972). 

Каганат возник в результате возвышения собственно тюркского 
(тюрк /turk/, кит. тюркют /turkut/) племенного объединения и подчине-
ния им множества других кочевых объединений и оседлых территорий. 
При этом ведущей формой отношений, установившихся между победи-
телями и побежденными, были различные виды вассально-даннической 
зависимости. 

Тюрки стремились инкорпорировать подчиненные ими кочевые 
образования в свою военно-политическую организацию. В рунических 
надписях все они иногда обозначаются словом тюрк tьrк (Кляшторный, 
1964: 19, прим. И; Ecsedy. 1972: 247, п.3). 

Но в подчиненных тюркам кочевых образованиях традиционные 
формы социально-политической организации претерпели мало измене-
ний. Сохранялась и местная аристократия, хотя она должна была теперь 
подчиняться членам правящего в государ- 



398 Глава V. Номады и государственность 

 

стве рода Ашина. Вассальные кочевые образования платили дань и уча-
ствовали в войнах. Нередко их посылали вперед, потому что меньше жа-
лели. Зато вся история тюркского государства полна их сепаратистскими 
движениями. 

В завоеванных оседлых областях сидели тудуны — наместники ка-
гана, собиравшие фиксированные подати. Впрочем, в источниках отме-
чаются и «беззаконные подати». 

По отношению к рядовым тюркам в источниках на первом плане 
выступают военно-организаторские функции каганов и аристократии. 
Известно, что они ведали распределением пастбищ, особенно на завое-
ванных территориях. Каганы отправляли также сакральные функции. В 
рунических надписях каганы неоднократно подчеркивали заботу о своем 
собственном народе, о том, что раздают ему полученные с покоренных 
народов дань, скот и рабов, требуя взамен «труды и силы» (Малов,1959: 
35, 40). 

Больше всего каганы боялись откочевок отдельных групп кочевни-
ков на другие территории, т.е. выхода из-под их власти. Бильге-каган 
объяснял гибель Первого Восточнотюркского каганата тем, что из-за 
подстрекательства китайцев беги и народ стали неверны кагану, народ — 
бегам, и делал назидательный вывод: «Если ты, тюркский народ, не от-
делишься от своего кагана, от своих бегов, от своей родины... ты сам бу-
дешь жить счастливо, будешь находиться в своих домах, будешь жить 
беспечально» (Малов, 1959: 24). 

Очевидно, классом тюркская аристократия была лишь по отноше-
нию к покоренным странам и народам. В своем собственном эле (al, il — 
племенной союз или объединение; этот термин нередко употреблялся в 
смысле «тюркское государство») она оставалась руководящим сослови-
ем. По отношению к другим кочевникам ее позиции, возможно, меня-
лись на протяжении всей истории различных древнетюркских каганатов. 
Грань между руководящим сословием и господствующим классом в 
древнетюркских кочевых государствах была подвижной. Во многом она 
зависела от внешнеполитической ситуации и количества доходов, из-
влекаемых с покоренных оседлых областей и народов. 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 399 

История падения Первого Восточнотюркского каганата и в этом 
отношении весьма показательна. Для него важнейшую роль играли 
взаимоотношения с Китаем. Когда Китай был слаб, гго можно было бес-
препятственно грабить и заставлять платить дань. Это устраивало под-
чиненные кочевые образования, и они мирились со своим положением. 
Но последний каган — Хели, из-за расходов, связанных с непрерывными 
тяжелыми войнами, внешнеполитическими неудачами, отпадением не-
которых племен и стихийными бедствиями, испытывал нужду в средст-
вах. Так как Хели не смог покрыть своих расходов за счет внешних по-
ступлений, он, по сведениям китайских источников, обложил племена 
высокими налогами. Из-за этого жизнь его подданных стала более тяже-
лой, и вскоре они взбунтовались (Lui Mau-tsai, 1958, I: 143). 

Как явствует из приведенных высказываний каганов Второго Вос-
точнотюркского каганата, и сами они смогли извлечь уроки из истории, и 
ситуация в их государствах снова была иной. 

Как рядовые тюрки, так и их аристократия оставались кочевниками. 
Земледелием они частично стали заниматься, когда после гибели Первого 
Восточнотюркского каганата вынужденно поселились на территории Се-
верного Китая. После антикитайского восстания и восстановления кага-
ната они с удовольствием вернулись к прежнему образу жизни. Но как ее 
предшественники (сюнну) и отдаленные преемники (монголы), тюркская 
аристократия стремилась к созданию земледельческого и ремесленного 
укладов в своем обществе. Только в отличие от монголов тюрки поощ-
ряли добровольное создание на своей территории больших согдийских 
колоний, занимавшихся земледелием, ремеслом, торговлей и даже осно-
вывавших города (Pulleyblanck, 1952; Кляшторный, 1964: 114—122). 

Прочности установившихся связей способствовала взаимная выго-
да. Каганы, благодаря торговому опыту и связям согдийцев, смогли на-
ладить сбыт военной добычи и дани, особенно шелка. Для согдийцев 
власть тюрок была мало обременительной. Сила каганов была гарантом 
их безопасности на торговых путях; политическое влияние тюрок помо-
гало открывать новые рынки. Сложилась ситуация, которой не было ни 
в предшествующих, ни в 



400 Глава V. Номады и государственность 

 

последующих кочевых государствах в степях Евразии. Однако, когда ка-
ган Хели стал противопоставлять своих согдийских советников — сто-
ронников продолжения войн с Китаем — собственной аристократии, ни-
чего хорошего из этого у него не вышло. Лишь в Западнотюркском кага-
нате вторая тенденция развития проявилась сколько-нибудь заметно. 
Правда, основная масса тюрок, в отличие от их предшественников — 
кушан и эфталитов, еще продолжала кочевать в степях. Но местные пра-
вители в Центральной Азии постепенно стали заменяться тюркскими или 
превращаться в наместников кагана. Тюрки начали переселяться в завое-
ванные области. Часть их оседала в оазисах, другая — занималась ското-
водством на их окраинах (Гафуров, 1972: 222— 223). Однако в Западно-
тюркском каганате власть каганов во второй половине VII в.— первой 
половине VIII в. была слабой. Смуты следовали одна за другой. Зависи-
мость некоторых оседлых областей, например, согдийского Семиречья, 
приближалась к номинальной, во всяком случае, не выходила за пределы 
даннической. Поэтому отмеченная тенденция не смогла реализоваться 
сколько-нибудь полно. Не смогла и не успела из-за арабского завоевания 
Центральной Азии. 

История внутреннеазиатских империй, от сюнну до монголов и, тем 
более, маньчжуров, отнюдь не представляет единый эволюционный ряд, 
в котором каждое новое государство достигало более высокого уровня 
развития, чем его предшественники. В отдельные периоды преемствен-
ность, действительно, была. Но она нередко прерывалась или обращалась 
вспять. К тому же развитие государств-преемников могло совершаться в 
иных направлениях, чем у их предшественников. 

В социально-политическом отношении Уйгурский каганат 
(744—840 гг.), возникший на развалинах Второго Восточнотюркского, 
первоначально, действительно, во многом напоминал своего предшест-
венника (об уйгурах см. Бичурин, 1950; Hamilton, 1955; Тихонов, 1966; 
Pinks, 1968; Mackerras, 1968; Малявкин, 1974). 

Следуя старой тюркской традиции, уйгуры, сами представлявшие 
собой кочевое объединение, поставили в вассально-данническую зави-
симость ряд других (карлуков, теленгутов, татар, кида- 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 401 

ней, кыргызов и других). Социально-политическая организация послед-
них практически не была существенно изменена. По сведениям китай-
ских источников, уйгуры посылали специальных чиновников к своим 
кочевым вассалам, чтобы следить за поступлением ежегодной дани (Ма-
лов, 1959: 41; Малявкин, 1974: 35). Но часть подчиненных племен (на-
пример, басмалы и восточные карлуки) считались юридически равно-
правными. 

Во время восстания Ань Лу-шаня и последовавших смут, едва не 
сокрушивших Тан, уйгуры успешно разоряли страну. Китай, превратив-
шийся для них в огромную дойную корову, вынужден был терпеть гра-
бежи, платить огромные контрибуции, стыдливо именуемые «пожалова-
нием подарков в благодарность за оказание помощи» и дань, от уплаты 
которой он полностью освободился только после гибели каганата. По 
признанию самих китайцев, «уйгуры были большим бедствием во время 
танской эпохи» (Малявкин, 1974: 43). 

У уйгуров уже были настоящие города, а в долинах рек развивалось 
земледелие. Правда, неизвестно, кто именно обрабатывал земли. Оче-
видно, в собственно уйгурском обществе социальная стратификация раз-
вивалась, в основном, за счет внешних факторов и внешних источников 
дохода. Шао Бо-вэнь в начале сунской эпохи писал: «В начале обычаи 
уйгуров отличались простотой и искренностью, и различия между 
князьями и народом не были очень большими. Поэтому помыслы народа 
были едиными и [уйгуры] были сильны и непобедимы. Конечно, они 
имели заслуги перед танским государством. Танский [двор] делал бога-
тые пожалования. Каган Дэн-ли (т. е. Тэнгри, 759—779 гг.) впервые за-
знался, стал строить дворцы для жилья. У женщин имелись пудра, краски 
для бровей и [одежда], украшенная парчовыми вышивками, все это изго-
товлено в Срединном государстве. Расточительство вызвало разложение 
варварских обычаев» (Вэнь Цзянь Лу; цит. по Малявкин, 1974: 92). 

Внутренние неурядицы, вызванные соперничеством различных 
групп уйгурской аристократии, отпадение ряда вассальных кочевых об-
разований и стихийные бедствия привели к разгрому Уйгурского каганата 
кыргызами и вынужденной эмиграции части 



402 Глава V. Номады и государственность 

 

уйгуров в Восточный Туркестан (Малявкин, 1972). Там уйгуры смогли 
покорить и со временем ассимилировать местное население. Возникшие 
на новом месте отдельные уйгурские политические образования в конце 
IX в. объединились в Уйгурское турфанское княжество. Но это государ-
ство развивалось уже по иному пути. В Восточном Туркестане возмож-
ности ведения кочевого скотоводства были весьма ограниченными. Уй-
гуры стали селиться в городах, заниматься земледелием (von Gabain, 
1973). При таких обстоятельствах внутренние формы зависимости впер-
вые приобрели у них решающую роль. 

Типичным ранним кочевым государством первого типа было также 
государство киданей (каракитаев) в Центральной Азии. По свидетельству 
ал-Асира, кидане, завоевав Восточный Туркестан и Мавераннахр, «тяже-
ло попирали их народы», но ограничивались чисто данническими фор-
мами зависимости оседлого населения, а сами продолжали кочевать в 
Семиречье. Их завоевание не сопровождалось никакими разрушениями, 
но болезненно воспринималось в Центральной Азии, потому что мусуль-
мане еще не знали, что вслед за каракитаями придут монголы. Иначе, 
возможно, оценка первых была бы иная. 

По свидетельству того же источника, у киданей «в каждом городе 
[есть] наместник, который доставляет им деньги, а они проживают в ки-
битках по своему обычаю, [существовавшему] прежде, чем они воцари-
лись» (цит. по Материалы по истории киргизов и Киргизии, 1973: 73). 

Повсюду продолжали существовать местные династии, а в некото-
рые государства, например, в Хорезм, представители киданьского гурха-
на вообще наезжали лишь эпизодически, только для получения дани. Де-
ло доходило до того, что в середине XII в гурхан приказывал своему на-
местнику в Бухаре во всем поступать по совету местного правителя (Бар-
тольд, 19636: 133—134). 

Кочевыми государствами второго типа являлись в древности держа-
ва кушан, а в раннем средневековье - ряд государств, созданных кочев-
никами в Китае в IV-VI вв. н. э , а позднее государства киданей и чжур-
чженей в Китае и Караханидов и Шейбанидов в Центральной Азии 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 403 

 

Правители недолговечных государств, основанных кочевниками в 
Китае в IV—VI вв. н. э., сначала пытались сохранить кочевые культурные 
традиции и предотвратить распространение китайского влияния. Но во 
второй половине V в. н.э. они изменили политический курс и стали 
стремиться к сближению с китайской аристократией, сохраняя ее приви-
легии и статус. 

Так, Тоба Хун, правитель государства Северное Вэй, созданного 
табгачами (сяньби), в конце семидесятых — начале восьмидесятых годов 
V в. издал серию указов, направленных на синификацию табгачей. Один 
из этих указов запрещал ношение сяньбийской одежды, другой — за-
прещал даже разговаривать на сяньбийском языке. Как и до завоевания, 
чиновникам государства предписывалось быть образованными и обла-
дать хорошими манерами. Зато рядовые кочевники потеряли все свои 
привилегии и шансы на социальное продвижение. Те области государст-
ва, где проживали табгачи, стали очень провинциальными — местами, 
куда ссылались преступники, а иноэтничные командующие войсками, 
присланные из столицы, грабили население. Правда, такая политика 
встречала яростное сопротивление, но наступивший затем «ренессанс» 
табгачскои культуры продолжался очень недолго (Крюков, Малявин, 
Софронов, 1979: 32—34, 91—93). 

Караханидский каганат, как и Уйгурский, может рассматриваться 
как наследник древнетюркских каганатов, но социально-политические 
отношения в нем приняли уже совсем иной вид (о караханидах см. Бар-
тольд, 1963; Prilsak, 1950; Pritsak, 1954; Кляшторный, 1970; Кляшторный, 
1972). В VI—VII вв. карлуки были одним из кочевых образований, под-
чинявшихся тюркским каганам, и во главе их стояли члены дома Ашина. 
Во Втором Восточнотюркском каганате они вместе с уйгурами входили в 
объединение токуз-огузов и участвовали в победоносном восстании, по-
ложившем конец каганату. После этого, отколовшись от уйгуров, они 
смогли овладеть Семиречьем (766 г.), затем Кашгарией и частью Ферга-
ны (766—775 гг.), но вынуждены были признать вассальную зависимость 
от Уйгурского каганата. 

Зато сразу же после его падения, в 840 г. правитель карлукского 
объединения, в которое входили ягма, чигили (джикили) и 



404 Глава V. Номады и государственность 

 

тухси, будучи потомком Ашина, объявил себя каганом. Внутри каганата 
власть покоилась на тонком балансе сил между чигилями и ягма. Было 
даже два кагана, хотя чигильский считался старшим. По сравнению с 
предшествовавшими кочевыми государствами, в этом еще не было ниче-
го принципиально нового. 

Но по причинам, заслуживающим специального исследования, во 
второй половине IX в. в сердце кочевой части Внутренней Азии — мон-
гольских степях, образовался демографический вакуум, который только 
начал заполняться монголоязычными племенами (киданями и татарами). 
Центры политической жизни тюркоязычных кочевников переместились к 
оседлым мусульманским государствам. Новое становление их государ-
ственности происходило в иных условиях, чем прежде. Карлуки уже не 
были чистыми кочевниками, во всяком случае, не все. Они по-прежнему 
стремились к подчинению оседлых территорий, но на более прочной ос-
нове, чем чисто даннические отношения. Внешним проявлением новых 
связей и устремлений было принятие карлуками в середине X в. ислама, 
как бы подчеркивавшее их желание считаться с порядками мусульман-
ского мира. 

Караханидское завоевание Центральной Азии не сопровождалось ни 
разрушениями, ни единовременной массовой миграцией кочевников. 
Можно лишь говорить о постепенной инфильтрации отдельных групп на 
территорию Мавераннахра. Свержение династии Саманидов Карахани-
дами произошло при полном равнодушии масс, которые последовали 
совету духовенства и решили, по утверждению Хилял ас-Саби, что «ко-
гда борьба идет из-за благ сильных мира сего, то мусульманам нет на-
добности подставлять себя для убиения» (цит. по Бартольд, 1963: 329). 

Новое государство с самого начала было кочевым государством 
второго типа Однако социальные изменения, произошедшие в 
1уркестане, все же нельзя недооценивать Состав господствующего 
класса существенно пополнился тюркской военно-кочевой аристокра-
тией По существу, он разделился на два, военный и бюрократический, 
состоявший из выходцев земледельческо-городской среды. 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 405 



Дехканство как класс землевладельцев не было истреблено, но поте-
ряло политический вес и экономическую силу Недавние кочевники стре-
мились обзавестись земельной собственностью, и караханидские правите-
ли конфисковывали имущество наиболее влиятельных представителей 
старой оседлой знати (Гафуров, 1972: 403). По-видимому, институт икта, 
существовавший уже при Саманидах, при Караханидах получил большее 
распространение в Центральной Азии. Этот институт развивался теперь на 
благодатной почве старых удельных традиций древнетюркскои кочевой 
государственности и был очень удобен для кочевой знати в качестве сред-
ства ее господства над ираноязычным крестьянством. 

Однако социальные противоречия в Караханидском государстве да-
леко не полностью совпадали с этническими. Несмотря на то, что многие 
ханы вели полукочевой образ жизни (Бартольд, 1963: 378), они были тесно 
связаны с аппаратом управления, заботились о процветании городов и 
следили за тем, чтобы кочевники не обижали земледельцев. Кочевые беки 
проявляли сепаратистские настроения. Недовольные ориентацией ханов на 
горожан, они блокировались с городским же духовенством (Беленицкий, 
Бентович, Большаков, 1973: 348—349). 

Не удивительно, что в таких условиях разрыв между династией и ря-
довыми кочевниками быстро возрастал, и последние иногда выражали не-
довольство (Бартольд, 1963: 380). Но в Караханидском государстве кочев-
ники ни в каком отношении не составляли единого целого. Не было в нем и 
сплоченных племенных объединений, сыгравших такую важную роль во 
внутренней истории древнетюркских каганатов. По свидетельству Махму-
да Кашгарского, кочевники были разделены на отдельные разбросанные 
группы, некоторые из которых уже осели или оседали. Например, часть 
чигилей продолжала кочевать, но другая — жила в городе Таразе. В сере-
дине XI в. противопоставление Ирана и Турана, как оседлости номадизму, 
имевших различную этническую основу, в «доме Афрасиаба», т.е. в Цен-
тральной Азии, теряло свой смысл. 

Барт (Barth,1973: 19) заметил: «У государств есть «кочевая политика», 
тогда как про кочевников, начиная с монголов, вряд ли 



406 Глава V. Номады и государственность 

 

можно сказать, что у них была «аграрная политика». Едва ли это верно. 
Шейбанидское завоевание Центральной Азии, по словам местного исто-
рика, обошлось «без грабежа и насилия» и не привело к сколько-нибудь 
существенному изменению ее социально-экономического строя. Про-
изошли лишь очередные изменения в составе господствующих классов и 
перераспределение крупной земельной собственности, которая теперь 
сосредоточилась в руках членов нового правящего дома и знати узбек-
ских племен. Поэт Васифи писал, что во время завоевания Герата один 
узбекский эмир, приняв его и его спутника за крестьян, разъяснил им, что 
произошла лишь смена землевладельцев и ничего более. 

Кочевые племена, пришедшие с Шейбани-ханом, заняли лучшие 
пастбища, тесня местное полукочевое и, отчасти, даже оседлое населе-
ние. Но часть их в дальнейшем осела, а часть перешла к полукочевому 
хозяйству (Гафуров, 1972: 528 сл.). Нехватка пастбищ в Мавераннахре 
препятствовала ведению чисто кочевого хозяйства, но недостаток оро-
шаемой земли — прочной седентаризации. 

Хотя созданное Шейбани-ханом государство с самого начала разви-
валось как государство второго типа, невозможность и нежелание части 
кочевников перейти к оседлому образу жизни придали ему специфиче-
ские черты. Господство удельной системы — давняя традиция кочевых 
государств, влекло за собой бесконечные междоусобные войны. В ре-
зультате главы узбекских племен, в XVI в. бывшие ханскими наместни-
ками отдельных оседлых областей и владельцами крупных икта, в XVII 
в. превратились в мелких самостоятельных правителей (Иванов П.П., 
1958: 68—69; Ахмедов, 1979: 22). 

Создалась ситуация, несколько напоминающая положение в Аравии 
в XIX в. (см. с. 424—425). Сами правители перестали быть кочевниками 
и господствовали как над оседлым, так и над кочевым населением. Но 
так как последние составляли их военную опору, они подчеркивали свое 
кочевое происхождение, поддерживали связи с кочевой средой. Соци-
альные позиции кочевников были гораздо выше, чем крестьян. 

Мне кажется, приведенных примеров достаточно, чтобы уловить 
основную тенденцию возникновения и трансформации госу- 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 407 

 

дарственности у кочевников евразийских степей. Для того, чтобы пере-
шагнуть рубеж, отделяющий ранние государства от более развитых, ко-
чевое общество должно было быть интегрированным (по крайней мере, 
частично) в единую социально-экономическую и политическую систему 
с оседлым. В результате кочевое государство превращалось в государст-
во, созданное кочевниками, но покоившееся на земледельческой и го-
родской основе. 

Руководящий слой кочевников превращался в господствующий 
класс оседлого общества или в один из его господствующих классов. 
Положение рядовых кочевников в подобных государствах было более 
противоречиво. Они иногда платили подати государству, но в отличие от 
крестьян пастбища оставались в их коллективной собственности, во вся-
ком случае на практике. Не случайно и налоги, там, где они платились, 
как правило, собирались со скота, а не за пользование пастбищами. 

В одном и том же государстве, созданном кочевниками, позиции 
различных групп и объединений номадов могли быть различными. Но 
уже сам факт, что они не составляли отдельного общества, а, в лучшем 
случае, были более или менее автономным субобществом, не мог не 
сказываться на их положении. В социальном отношении оно было выше, 
чем положение крестьянства, и номады никогда не составляли с послед-
ними единого зависимого класса. Но социально-политические различия 
между кочевой аристократией и рядовыми кочевниками становились 
глубже, а их интересы расходились сильнее. 

На протяжении почти трех тысяч лет в евразийских степях выделя-
ются два основных типа кочевой государственности. Конечно, каждое из 
государств в силу обстоятельств своего появления, социаль-
но-политической специфики, взаимоотношений с оседлым миром и осо-
бенностей последнего, наконец, просто исторических судеб, обладало 
индивидуальными чертами и особенностями. Полного однообразия и 
единообразия никогда не было и не могло быть. Но, в целом, развитие 
кочевой государственности осциллировало между двумя описанными 
путями. 

Переход от первого пути ко второму совершался гораздо чаще, чем 
со второго на первый. Однако и развитие по второму 



408 Глава V. Номады и государственность 

 

пути редко достигало своего завершения. У государств, созданных ко-
чевниками евразийских степей, всегда был кочевой хинтерланд. Кочев-
ники этого хинтерланда нередко повторяли цикл развития, уже прой-
денный их предшественниками. Этим, наряду с рядом иных причин, 
объясняется не только обратимость социально-политических процессов у 
кочевников, но и обратимый, преходящий характер самой их государст-
венности. 

Однако полной цикличности все же не было. Оседлые государства 
на границах евразийских степей, в том числе и те, которые были созданы 
кочевниками в период от древности до нового времени, развивались и 
становились сильнее, хотя нет нужды рассматривать этот прерывистый и 
многолинейный процесс как плавную и однолинейную эволюцию. Их 
экономика и технология не стояли на месте. Но кочевники в хозяйствен-
ном отношении почти не менялись. Они могли ответить на вызов только 
укрупнением и укреплением своей социально-политической организа-
ции, и именно этот процесс, опять-таки, прерывистый и обратимый, мы и 
наблюдаем, если сравнить скифов и сюнну с древними тюрками, а древ-
них тюрок — с монголами. Только в новое время силы кочевников и 
оседлого населения стали несопоставимыми. 

 

Средний Восток 

 

Я уже отмечал ряд особенностей этого региона: отсутствие четкого 
экологического размежевания между кочевниками и земледельцами, от-
сутствие серьезных препятствий для торговли между ними, периодиче-
ский приток номадов извне, нередкую слабость государственной власти. 

По отмеченным причинам, в государствах, созданных кочевниками, 
преобладала вторая из отмеченных выше тенденций, хотя и не всегда, и 
не полностью. 

Уже в древности среднеазиатские кочевники парны (Just., XLI, 
4—5; ср. Арриан, Parthia, fr.I — Fragmenta Historicorum Graecorum, II: 
586-587), отнявшие Иран у Селевкидов, постепенно осели на землю (по 
крайней мере, их аристократия) и слились с этнически близкими им 
парфянами. Старый иранский господствующий класс, сохранившийся с 
ахеменидских времен, был по- 



Средний Восток 409 

 

теснен, но не уничтожен. Греческие и семитские полисы Месопотамии 
долгое время сохраняли значительную автономию. 

Социально-экономические отношения в парфянском Иране опреде-
лялись условиями, сложившимися на оседлых земледельческих и город-
ских территориях со значительными локальными различиями. Однако 
старые кочевнические традиции (например, представление о государстве 
как о совокупной собственности правящего царского рода) давали о себе 
знать, а связи с кочевниками не были утеряны. Страбон отмечал, что у 
парфян образ жизни и обычаи во многом варварские и скифские, благо-
приятствующие господству и военным успехам (Strabo, XI, 9, 2). 

Парфянский Иран был государством с династией кочевого проис-
хождения и несколькими господствующими классами, среди которых 
наиболее привилегированное положение занимали потомки парнской ко-
чевой аристократии. Однако их противоречия с другими господствую-
щими классами никогда не были полностью устранены. Парфянская ди-
настия так и осталась для Ирана чужой. Парфяне не смогли также унич-
тожить многочисленные вассальные царства на территории Ирана. Они 
довольствовались тем, что навязали им свой суверенитет. Все это, в конце 
концов, привело к падению парфянского господства (Ghirshman, 1954: 
262— 266; Neusner, 1963; История Ирана, 1977: 100—102). 

Следующим по времени завоеванием Ирана кочевниками евразий-
ских степей было сельджукское. Оно не походило на монгольское, так как 
не было ни преднамеренным, ни заранее продуманным и спланирован-
ным. К созданию Сельджукской Империи привели цепная реакция собы-
тий и никем не предполагавшаяся слабость средневосточных государств. 

В результате завоевания Ирана и Малой Азии с сопредельными 
странами Сельджуки, неожиданно для себя, оказались создателями Им-
перии, большинство населения которой составляли оседлые жители, с 
прочно устоявшимися социальными и политическими порядками, с ты-
сячелетними традициями государственной власти (о государствах сель-
джуков см. Бартольд, 1963; Гордлевский, 1960; Lambton, 1953; Lambton, 
1968; Bosworth, 1968; Cahen, 1968; Агаджанов, 1969; Агаджанов, 1973). 



410 Глава V. Номады и государственность 

 

Завоевание и связанные с ним войны разорили многие земледельче-
ские области. Кочевники отбирали скот у крестьян, опустошали поля. Как 
обычно, оно изменило и состав господствующих классов, привело к пе-
рераспределению земельного фонда. Еще только в ожидании сельджук-
ского завоевания, земля в Хорасане начала обесцениваться (Байхаки, 
1959: 739—741). Тюркская кочевая аристократия заметно потеснила ста-
рую оседлую, преимущественно иранскую аристократию. 

Но уже первые султаны стремились восстановить сельское хозяйст-
во. Сельджуки не изменили полностью местных порядков, но они их 
модифицировали и пополнили некоторыми традициями, восходящими к 
тюркским объединениям и государствам, теперь переосмысленным 
(Lambton, 1953: 60—61; Cahen, 1968: 36 ff.; Гордлевский 1960: 77 сл.). 

Личностные связи преобладали над земельными. Так, государство 
рассматривалось как корпоративная собственность правящего рода, а 
правящий род — как выразитель интересов кочевого объединения 
(Lambton, 1968: 218), хотя на самом деле это было уже не так. 

Тем не менее гораздо большее распространение, чем при Бундах, 
получил институт икта (Бартольд, 1963: 369—370; Lambton, 1965: 358 
f.), т.е. земельные наделы, с которых новый господствующий класс мог 
взимать налоги и повинности, не порывая сразу с кочевым бытом. 
Именно при Сельджуках институт икта впервые на Среднем Востоке 
превратился в средство господства кочевой тюркской аристократии над 
иранским крестьянством. 

Этот институт был ключевым в проведенной военной реформе. В 
период завоеваний династия опиралась в основном на племенные опол-
чения. Теперь, по существу, было создано новое войско, обязанное слу-
жить за земельные пожалования. Поскольку распределение икта зави-
село от военачальников — эмиров, их власть укрепилась, а зависимость 
от них рядовых воинов-кочевников возросла (Низам аль-Мульк, 1949: 
129). Но самое интересное заключалось в том, что войско вербовалось 
уже не только из огузов и туркмен, но также из арабов и курдов Дина-
стия пыталась избавиться от чрезмерной, на ее взгляд, зависимости от 
собственных соплеменников (Bosworth, 1968: 197). 



Средний Восток 411 

 

Однако проблемы это не решило, только создало новые трудности. 
Помимо тех земельных наделов, доходы с которых поступали в кормле-
ние войску, обширные земельные пожалования были розданы в икта или 
мульк (наследственное пожалование) членам правящего рода и сель-
джукской знати, иногда просто как признание положения, уже сложив-
шегося de facto. После этого последние стали активно проявлять сепара-
тистские настроения. В борьбе с ними сельджукские султаны стали опи-
раться на иранскую бюрократию и мусульманское духовенство. А носи-
тели центробежных тенденций среди господствующих классов в Сель-
джукском государстве, затевая междоусобные войны, могли рассчиты-
вать на недовольных кочевников (Bosworth, 1968: 197). 

Кочевники огузы и туркмены всегда оставались для сельджукских 
султанов одной из самых главных и больных внутренних проблем (Бар-
тольд, 1963: 372), возникшей уже в период Великих Сельджуков, но осо-
бенно резко давшей о себе знать в следующий период сельджукской ис-
тории. Кочевники не забывали, что пришли в страну как завоеватели, и не 
желали платить налоги и подчиняться управлению иранской бюрократии 
наравне с остальной массой населения. 

Сельджукские султаны любили сравнивать себя с пастухами своего 
народа. Но для тех, кто действительно пас овец, они оказались плохими 
пастырями. Как позднее турецкие султаны, они долгое время придержи-
вались многих традиций кочевого образа жизни (Гордлевский, 1960: 74; 
Cahen, 1968: 36). Но они возглавляли государство, социаль-
но-экономические отношения которого, а отчасти даже политическая ор-
ганизация, определялись уже не кочевниками, а земледельцами и горо-
жанами. Опираясь на новую социальную базу, Сельджуки стремились 
перевести кочевников на положение рядовых подданных, втягивая их в 
социальную систему, господствующую в завоеванных странах. 

Это не осталось незамеченным. Когда Идриси писал о тюрках: «Их 
князья воинственны, предусмотрительны, тверды, справедливы и отли-
чаются превосходными качествами; народ жесток, дик, груб и невежест-
венен» (цит. по Бартольд, 1963: 368), он с позиции ученого горожанина 
описывал конфликт между кочевой династией, правившей оседлой стра-
ной, и рядовой массой номадов. 



412 Глава V. Номады и государственность 

 

В период Великих Сельджуков власти еще кое-как справлялись со 
своими кочевыми подданными. Уже при Малик-шахе (Bosworth, 1968: 
79; Lambton, 1968: 249) их заставляли платить налоги с поголовья скота и 
за пользование пастбищами. Кроме того, кочевники несли воинскую по-
винность. В XI в. они продолжали играть важную роль в армии, но их 
стремились отправлять на границы государства, для набегов и борьбы с 
христианскими государствами. Правительство сознательно дробило, 
территориально разъединяло и разбрасывало кочевые племена, поощряло 
седентариэацию. 

Низам аль-Мульк, влиятельнейший иранский визирь султанов 
Алп-Арслана и Малик-шаха, понимал рискованность такой политики. 
Признавая, что огузы и туркмены имеют законные права на привилеги-
рованное положение в государстве, он предлагал закрепить за их воен-
ными отрядами такое же положение в государстве, какое в прежних за-
нимала гвардия из купленных рабов и наемников (Низам аль-Мульк, 
1949: 110). Но хотя предложение Низам аль-Мулька было всего лишь 
паллиативом, его предостережение о необходимости считаться с огузами 
и туркменами после его смерти было забыто. Низам аль-Мульк был 
меньшим реалистом, чем Рашид ад-Дин. Его внутриполитическая про-
грамма в сложившихся в государстве условиях была обречена на неудачу. 

Впрочем, в период распада единой Сельджукской Империи и ослаб-
ления центральной власти трудно вообще говорить о единой и последо-
вательной политике по отношению к кочевникам тем более что приток их 
из Центральной Азии продолжался. 

С одной стороны, огузо-туркменские племена, охотно участвовав-
шие в междоусобицах, склонны были ко все меньшему повиновению 
центральным властям. С другой - правительства не только следили за 
тем. чтобы они регулярно платили налоги. Они подчиняли их наместни-
кам соответствующих провинций или непосредственно султану, а над 
традиционными вождями назначали специальных чиновников с широ-
кими полномочиями. 

Показательна двойственная политика султана Санджара. Он 
облагал кочевников налогами (Курпалидис, 1979: 106), пытался 

 

 





Средний Восток 413 

 

поставить под контроль иранской бюрократии и в то же время, увещевал 
последнюю не притеснять кочевников слишком сильно (Материалы по 
истории туркмен и Туркменистана, 1939: 314— 315). Кончилось это для 
него очень плохо. 

В ответ на чрезмерные поборы и попытку усилить зависимость 
огузов, которым были отведены земли в Балхской области, те в 1153 г. 
восстали. Войско султана было разбито, сам он попал в плен, несколько 
городов Хорасана подверглись разграблению. В течение трех лет огузы 
повсюду возили Санджара за собой, причем днем ему оказывался внеш-
ний почет, а на ночь его запирали в железную клетку (Бартольд, 1963: 
393). 

При Сельджуках дело не дошло до того, что позднее случилось 
при Османах, когда кочевники в завоеванных их предками странах пре-
вратились в приниженный слой населения. Именно тогда слово «тюрк», в 
смысле кочевник, некогда произносившееся с гордостью или страхом, 
превратилось чуть ли не в презрительную кличку, синоним плебея, при-
чем по иронии судьбы эта кличка звучала в устах потомков тех же самых 
тюрок, только утративших связь с кочевничеством. И все же даже много 
позднее в туркменских преданиях сохранилось представление о Сель-
джуках как династии, предавшей свой народ. «Сельджуки, заявляя: «мы, 
туркмены, мы [ваши] братья», не принесли пользу ни илю, ни народу» 
(Абу-л-гази-хан, 1958: 70). 

Сельджукское государство (точнее, государства) вполне можно 
относить к государствам второго типа. Однако типичное для них разви-
тие при сельджуках далеко не было завершено, как и в других государст-
вах, созданных на территории Ирана в более позднее время. Только в 
наиболее долговечном — Сельджукском султанате Рума и его преемнице 
— Османской Турции, оно получило свое завершение. 

Но в государстве Великих Сельджуков и султанате Санджара 
позиции номадов в оседлом государстве еще не устоялись. На одном 
полюсе была династия и господствующий класс, состоявший из кочев-
ников и/или бывших кочевников. На другом — рядовые огузы и турк-
мены, не вошедшие в состав господствующего класса, платившие налоги 
и обязанные некоторы- 



414 Глава V. Номады и государственность 

ми иными повинностями. Между ними — аристократия отдельных ко-
чевых групп. 

В целом и социальное, и экономическое положение рядовых кочев-
ников было лучше, чем положение крестьян — основного зависимого и 
эксплуатируемого класса. Но сами кочевники не составляли ни единого 
класса, ни единого сословия. Одни кочевые группы оказывались в более 
привилегированном положении, чем другие. Те кочевники, которые были 
причислены к воинскому сословию, занимали более высокое положение, 
чем те, которые составляли племенное ополчение. Те, кто несли службу 
на границах, получали за это земли (удж) и налоговый иммунитет (Гу-
сейнов, 1979: 34). Наконец, отдельные представители и группы в составе 
господствующих классов, пытаясь опереться на кочевников, оказывали 
им определенную поддержку. В отличие от крестьянства, кочевники со-
храняли вертикальные социальные связи, препятствовавшие дальнейше-
му ухудшению их положения. 

Сходное положение сохранялось и во многих, хронологически более 
поздних государствах, созданных кочевниками на территории Ирана. 

И уже оговорил, по каким соображениям характеристика отношений, 
существовавших в государстве ильханов, находится не том разделе, где 
ей надлежало бы быть (см. с. 392, прим. 6). Гибель государства Хула-
гуидов совпала с возвышением Турции на западе и минского Китая на 
далеком востоке — государств не кочевых, а оседлых. В Иране дело об-
стояло по-другому. 

После падения власти ильханов (1258—1353 гг.) полтора века одно 
недолговечное кочевое государство на его территории сменяло Другое (о 
них см. Петрушевский, 19496; Петрушевский, 1949в; Lambton. 1953). Но, 
как справедливо заметила Лэмбтои (Lambton, 1953: 175), «говоря в це-
лом, возникновение новых династий существенно не меняло структуру 
землевладельческих классов, хотя изменяло их состав и до некоторой 
степени, относительную значимость различных частей землевладельче-
ских классов». 

Государства Чобанидов (1340—1357 гг.), Джелаиридов (1358 — 
1410 гг.). Кара-Койюнлы (1410—1468 гг.) и Ак-Койюнлы (1468— 1501 
гг.) были созданы кочевниками и возглавлялись различны- 



Средний Восток 415 

ми кочевыми династиями. По отношению к основному зависимому и 
эксплуатируемому классу иранского общества — крестьянству, по-
литика этих государств и отдельных государей колебалась в пределах 
от положения, существовавшего в начале сельджукского господства и 
при первых Хулагуидах, с одной стороны, до положения, существо-
вавшего при Великих Сельджуках и ильха-нах после реформ Га-
зан-хана, с другой. Первое направление политики, связанное с чрез-
мерным ограблением крестьянства и монополизацией власти в руках 
военно-кочевой аристократии, преобладало. 

С конца XIV в. иютш постепенно вытесняются союргалами — 
земельными пожалованиями, обладавшими не только налоговым, но 
и административно-судебным иммунитетом в обмен на обязанность 
военной службы (Фарзалиев, 1979). 

В отношении привилегированных слоев из числа оседлого насе-
ления вопрос состоял лишь в том, какая часть их и на каких условиях 
допускалась в господствующий класс, в основном состоявший из ко-
чевой аристократии. Местные землевладельцы, бюрократия и му-
сульманское духовенство играли лишь второстепенную и подчинен-
ную роль. 

Узун-Хасан и его сын Якуб пытались опираться на духовенство 
и бюрократию в противовес кочевой знати (Woods, 1976: 7; 
285—266). Они стремились ограничить рост союргалов, установить 
фиксированные подати райатов в государстве Ак-Кой-юнлы и за-
прещали введение новых, но административно-финансовая реформа 
принесла лишь временное облегчение. Якуб умер при загадочных 
обстоятельствах. После его смерти эмиры жестоко расправились со 
всеми сторонниками реформ (Эфендиев, 1979). Ахмед Ак-Койюнлы в 
1497 г. попытался по примеру турецких султанатов опереться на 
оседлые слои населения, уменьшить налоги, стремился уничтожить 
союргалы и вступил в борьбу с кочевой аристократией, но удержался 
у власти всего неполных 7 месяцев (Петрушевский, 1949а, Woods, 
1976: 291). 

В Иране окончательно установилась двойственность положения 
рядовых кочевников — в собственном кочевом объединении (иль, 
эль), охранявшем их интересы, и только опосредствован- 



416 Глава V. Номады и государственность 

 

но в государстве в целом. Рядовые кочевники были обложены лишь не-
большими налогами. В первую очередь они были не податным, а воен-
ным сословием, но служили в составе своих племенных ополчений (хо-
шун). Их вертикальные социальные связи, по сравнению с сельджукским 
временем, только укрепились, потому что кочевая аристократия теперь 
больше, чем прежде, дорожила своими позициями в кочевом субобществе 
и стремилась их всячески укрепить, одновременно консервируя сложив-
шиеся отношения. Таким образом, в средние века инкапсуляция кочев-
ников в Иране хотя и увеличивала власть их предводителей, но далеко не 
всегда вела к тем же последствиям, что и в наше время. Отношения этих 
предводителей с центральным правительством были более конфликтны-
ми, а баланс сил — менее определенным. 

Положение кочевой аристократии и рядовых кочевников в различ-
ных государствах, существовавших на территории Ирана, было неоди-
наковым. Кочевая аристократия одновременно выступала в двух ипоста-
сях: как особая группа в составе гетерогенного господствующего класса 
государства или как один из его господствующих классов, и как руково-
дящий слой по отношению к своему кочевому объединению, как пред-
ставитель государственной власти среди кочевников, и как выразитель 
корпоративных интересов своего объединения перед государством, при-
чем именно эта двойная ипостась наилучшим образом гарантировала ее 
интересы (Петрушевский, 1949: 75, 76; Helfgott, 1977: 49 f). 

Существенным образом положение изменилось только при Сефе-
видах, но и то не сразу. Новая династия потомков ардебильских шейхов 
не являлась кочевой, но пришла к власти с помощью кочевников. Глав-
ной опорой Сефевидов на протяжении большей части XV в. была группа 
кочевых племен азербайджанского происхождения — кызылбаши. 
Правда, уже Исмаил I стремился ограничить притеснение райатов со 
стороны кочевой знати (Петрушевский, 1949в: 233), а шах Тахмасп начал 
разделять и разбрасывать кочевые племена (Lambton, 1953: 107). Тем не 
менее руководящее положение в государстве занимали представители 
кочевой аристократии. 



Средний Восток 417 

 

Только после реформ шаха Аббаса I этому господству временно 
пришел конец. Руководящие позиции заняла оседлая иранская аристо-
кратия. Создание постоянного войска уменьшило значение племенных 
ополчений. Ведущей формой земельных пожалований кочевой аристо-
кратии стал не союргал, а тиул — условное владение, связанное со 
службой, которое нельзя было продать или передать по наследству. Тем 
самым Сефевиды попытались вернуться к практике, существовавшей при 
первых Сельджуках. Налоговое бремя кочевников увеличивалось, а наи-
более мятежные племена физически уничтожались. 

Несмотря на то, что система косвенного управления кочевниками 
при Сефевидах продолжалась, зависимость основной массы их от осед-
лого государства и его правительства возрастала. Хотя и в XVI—XVII вв. 
положение кочевников было лучше, чем положение крестьян, оно посте-
пенно ухудшалось. Так, при шахе Хусейне их обложение было увеличено 
вдвое. Двойственное положение кочевников в составе государства стало 
слабеть. Большинство их превращалось в один из зависимых податных 
классов. В конце XVI в. кочевая знать находилась в оппозиции к Сефе-
видам. 

Хотя подобная тенденция существовала и в последующее время, она 
не всегда проводилась последовательно. В отдельные периоды происхо-
дило движение вспять. Социальное положение илятов (т. е. рядовых ко-
чевников) было по-прежнему выше, чем райатов. 

Надир-шах, как прежние властители Ирана, применял по отношению 
к кочевникам практику косвенного управления. Тем не менее, несмотря 
на свое кызылбашское происхождение, он стремился ослабить их ари-
стократию, в большем размере, чем его предшественники, разделяя и 
разбрасывая враждебные ему племена (Lambton, 1953: 131). В то же вре-
мя отдельные хорасанские племена, прежде всего афшары, составляли его 
главную опору (Ару-нова и Ашрафян, 1958: 111—112). 

Фатх Али-шах — основатель каджарской династии, рассматривал 
свое собственное племя как опору династии, а Иран — как завоеванную 
страну. При первых Каджарах положение ко- 



418 Глава V. Номады и государственность 

 

чевников в государстве во многом походило на положение в предшест-
вующий Сефевидам период (Lambton, 1953, 135—162) Господствующий 
в стране класс землевладельцев включал племенных вождей кочевников, 
которые распределяли среди своих соплеменников специально выде-
ляемые для них земли и отвечали за сбор налогов. Как и при предшест-
вовавших династиях, одни кочевые племена ослаблялись, зато другие 
усиливались, а привилегированные племена вообще не платили налогов 
Когда кочевники в составе войска двигались по стране, они разоряли по 
дороге земледельцев, а правительство не принимало эффективных мер, 
чтобы воспрепятствовать этому. 

Даже во второй половине XIX в., когда политика Каджаров по от-
ношению к кочевникам изменилась, контроль за племенами и сбор на-
логов с них оставались серьезной проблемой. 

Только Пехлеви уже в нашем столетии с помощью крутых и жесто-
ких мер в большей мере смогли покончить с особым социальным поло-
жением кочевников и низвести их основную массу на положение не-
привилегированного класса, размываемого и в социальном, и в эконо-
мическом (в связи с переходом части кочевников к земледелию и другим 
занятиям) отношениях. Можно ли считать, что в политическом отноше-
нии с проблемой кочевников в Иране покончено навсегда, покажет не-
далекое будущее. 

Иной характер приняла проблема «кочевники и государство» в со-
седнем с Ираном Афганистане (см. Рейснер, 1954; Массой, Ромодин, 
1965; Ганковский, 1958; Ганковский, 1958а; Lockhart, 1958; Губар, 
1959). Среди различных типов кочевой государственности на Среднем 
Востоке «афганская модель» вообще не является достаточно чистой. 

Главное различие заключается в том, что в ходе переселений аф-
ганских племен в XIV —XVIII вв. часть их завоевала земледельческие 
территории вместе с их населением и стала землевладельцами еще до 
создания собственного государства и без такого государства. Миграции 
и захваты облегчались тем, что земледельческое ирано-таджикское и 
индо-арийское население на обширной территории между Индом и 
Гиндукушем было частично 



Средний Восток 419 

истреблено в период монгольского нашествия и походов Тимура, а час-
тично укрылось в менее опасных местах. 

Таким образом, мы еще раз убеждаемся в том, что не всякое завое-
вание кочевниками земледельцев автоматически приводит к возникно-
вению государства. Там, где земледельческое население сравнительно 
немногочисленно и раздроблено, где оно не обладает сильной политиче-
ской организацией, где подчинение и эксплуатация его не требуют от 
кочевников принципиально новых форм организации и управления, там 
государство может и не возникнуть, и во всяком случае — не сразу. Аф-
ганские племенные объединения являлись не более чем вождествами. 

Подчинение земледельческого населения было лишь одним из фак-
торов, которые в долговременной перспективе привели к усилению со-
циальной дифференциации и возникновению государства у афганцев. 
Другим — была их собственная постепенная седентаризация с анало-
гичными последствиями. Третьим — их многовековое активное участие в 
политической жизни Среднего Востока, в XVI—XVII вв. — их зависи-
мость от Сефевидов и Моголов, способствовавшая усилению влияния 
афганских ханов среди соплеменников, но одновременно демонстриро-
вавшая выгоды создания собственного государства. 

Афганцы принимали активное участие в завоевании Бабу-ром Ин-
дии, а затем в длительной борьбе Моголов и Сефевидов за Кандагар. В 
начале XVIII в., когда Индия, Иран и Центральная Азия оказались в со-
стоянии упадка и политической раздробленности, для афганской аристо-
кратии наступил подходящий момент. И как нередко бывало в таких слу-
чаях, внешняя экспансия опережала внутреннюю консолидацию. 

В начале XVIII в. гильзаи в Кандагаре, под руководством Мир Вайса 
из ханского хеля Шах-Алам и абдали в Герате — во главе с представите-
лями хан-халя сазодаев, добились независимости от Ирана. Сначала они 
вступили в борьбу друг с другом. Но уже в конце 1721 г. сын и преемник 
Мир Вайса — Мир Махмуд, во главе гильзаев, еще продолжавших вести 
кочевой или полукочевой образ жизни, предпринял поход на Исфаган. В 
следующем году он завоевал значительную часть Ирана и стал его шахом. 



420 Глава V. Номады и государственность 

 

Недолговечное государство Мир Махмуда имело все основные при-
знаки кочевого государства первого типа. У правительства была только 
одна опора — афганское войско, безжалостно грабившее и разорявшее 
страну. Правда, сначала завоеватели попытались сохранить сефевидскую 
администрацию, но перешли к репрессиям против нее, обнаружив ее не-
надежность. Не удалось им и привлечь на свою сторону иранских кочев-
ников. Тем не менее афганцы в основном сохранили прежнюю систему 
управления, хотя увеличили налоги, не говоря уже о простых грабежах и 
контрибуциях (Миклухо-Маклай, 1954). 

Единственной своеобразной чертой во всем этом мероприятии было 
то, что завоеватели не только не могли и не желали привлечь к завоева-
нию Ирана другие афганские племена, но даже умудрились быстро пере-
ссориться друг с другом. В результате они перестали получать подкреп-
ления с родины. Мир Вайс и его преемники пытались обложить налогами 
некоторые хели гильзаев, что вызвало открытое сопротивление. Сказы-
валась и старая вражда между гильзаями и абдали. Поэтому борьба аф-
ганских завоевателей с Надир-шахом была обречена на неуспех. 

Надир-шах, завоевавший почти весь Афганистан, проводил поли-
тику, направленную на ослабление гильзаев, особенно западных, но 
стремился привлечь на свою сторону ханов абдали. Однако, усилившись, 
именно они смогли создать первое общеафганское государство. 

Государство Ахмад-шаха Дуррани тоже являлось государством за-
воевательного типа, в котором абдалийские (дурранийские) племена, 
среди которых кочевники были уже в меньшинстве, заняли привилеги-
рованное положение. Однако вассальные владения, и тем более области 
расселения других афганских племен, сохраняли значительную внут-
реннюю автономию и управлялись по своим обычаям. Кочевников было 
особенно много среди западных племен, и от них шах хотел лишь одного 
— воинов (Elphistone, 1819, II: 104,105). Большинство афганских племен 
было освобождено от уплаты налогов или платило их в очень неболь-
шом, подчас чисто символическом размере (Ганковский, 1958: 69). Ах-
мад-шах «со своей проницательностью уже понял, что завое- 



Средний Восток 421 

 

вать все соседние государства потребует меньше усилий, чем подчинить 
своих собственных соотечественников» (Elphistone, 1819 I: 281). 

Успешные походы Ахмад-шаха позволили возложить основное 
бремя эксплуатации на неафганское население завоеванных областей. 
При этом.был использован унаследованный от Сефевидов, Надир-шаха и 
Моголов административный аппарат. Будучи трезвым и дальновидным 
политиком, Ахмад-шах ограничил свои завоевания в Индии Пенджабом, 
не стремясь создать обширную империю и перенести в нее свою столицу. 
Он не желал отрыва династии от афганского ядра государства и в одном 
из своих стихотворений писал: «О делийском троне я забываю, когда в 
памяти возникают горные вершины страны афганцев». 

В то же время процесс захвата обрабатываемых земель дурраний-
скими и другими афганскими племенами в государстве Дуррани только 
усилился, а центробежные тенденции развивались быстро. 

Афганские ханы облекались большой властью на завоеванных тер-
риториях и усиливали эксплуатацию зависимых земледельцев-хамсая. 
Однако они действовали не только в своих собственных интересах, но и в 
интересах своего племени. По отношению к соплеменникам большинство 
афганских ханов не располагало принудительной властью и не могло об-
лагать их налогами и другими повинностями. 

«Я не найду двух примеров, когда бы хан облагал налогами свой 
улус ради своей выгоды; но регулярный налог, который платят «хамсая», 
налог, налагаемый на неверных, который платят индусы, и пошлины, со-
бираемые с торговли, проходящей через земли улуса, в нескольких слу-
чаях присваиваются ханом» (Elphistone, 1819, I: 263—264). Некоторые 
привилегированные племена, члены которых становились землевладель-
цами, приобретали черты сословных групп. 

Но, главное, про государство Дуррани с самого начала нельзя гово-
рить как про государство, созданное кочевниками. Последние лишь при-
нимали участие в его создании и особенно в его завоеваниях, и извлекали 
из этого определенную выгоду — иногда в том, что получали даль-
нейшие возможности и стимулы для 



422 Глава V. Номады и государственность 

 

отказа от номадизма (ср. с политическими образованиями Белуджистана 
— см. Swidler, 1978; Pastner, 1978). 

Ближний Восток 

 

К Ближнему Востоку в целом особенно подходит замечание Гелл-
нера (Gellner, 1973: 1), которое этот ученый сделал применительно к бо-
лее обширному региону. «История мусульманского Среднего Востока с 
самого ее начала в значительной степени может быть написана с точки 
зрения взаимодействия кочевников и оседлого и городского населения» 
(ср. Asad, 1973: 71). 

На кочевую государственность Ближнего Востока также оказывали 
влияние разнообразные факторы, такие, как преимущественно оазисный 
характер земледелия, слабое развитие крупных ирригационных систем 
(за исключением Месопотамии, Египта и древнего Йемена), благоприят-
ствующие централизованному управлению; разделение труда среди са-
мих кочевников и полукочевников, иногда стремление кочевников мо-
нополизировать владение скотом (туареги, кочевники Мавритании, от-
части фулани в суданско-сахельской маргинальной зоне; см. Gallois, 
1972: 301—302); сравнительно небольшая плотность и разбросанность 
кочевого населения на обширных территориях, характерная для многих 
подтипов ближневосточного номадизма, и наконец, особенно большая 
роль ислама — «привилегированного инструмента экспансии и влияния» 
(de Planhol, 1976: 126). 

Тем не менее экологические и исторические условия в различных 
частях Ближнего Востока были столь непохожи, что кочевые государст-
ва в них обладали ярко выраженными локальными особенностями. 

Отсутствие крупных ирригационных систем в Аравии, начиная со 
средневекового периода, и оазисный характер земледельческо-городской 
жизни всегда мешали ее объединению в единое государство. Помимо 
экологических препятствий, экономический потенциал полуострова был 
слишком невелик как для того, чтобы стимулировать возникновение 
крупных кочевых объединений, так и для создания больших и сильных 
оседлых государств в отличие от кочевников евразийских степей, в 
Аравии сравнительно 



Ближний Восток 423 

прочные объединения нескольких кочевых образований были редки и 
недолговечны. Так, в объединение Нури алъ-Шаалана в первой четверти 
XX в. входили рвала, авлад али и аль-михлаф, а также несколько неболь-
ших неаназских племен, причем сильнейшими были рвала. Все эти пле-
мена считались равными и самостоятельными. Без согласия их шейхов 
Нури не имел даже права объявлять войну. Все его действия по ограни-
чению самостоятельности отдельных племен рассматривались как узур-
пация их законных прав и имели лишь кратковременный и относитель-
ный успех (Musil, 1928: 506, Oppenheim, 1939: 108). 

Для массовой седентаризации на выгодных для кочевников условиях 
пригодных для культивации земель в Аравии было недостаточно. Подчи-
нение бедуинами отдельных оазисов обычно происходило на локальном 
уровне. 

Показательно, что первые государственные образования доислам-
ской Аравии возникли преимущественно на периферии полуострова, где 
кочевники непосредственно соседили с более богатыми и развитыми 
оседлыми странами. Таковыми были государства кедаритов, набатеев, 
киндитов, химъяритов, лахмидов и некоторые другие. 

В самой Аравии носителями центростремительных сил чаще были 
оседлые жители, и при этом им приходилось преодолевать сепаратист-
ские настроения кочевников с помощью различных средств: от идеоло-
гических до чисто военных. Любопытно, что ситуация, сложившаяся в 
кочевых областях Аравии в VI в. н. э., до некоторой степени напоминает 
положение в Монголии XII в. Возникновение арабского царства в Паль-
мире, а затем буферных государств Хира и Гассан препятствовало сво-
бодному движению номадов на север; оккупация Южной Аравии абис-
синцами, а затем ок. 570 г. — персами, препятствовала их миграциям на 
юг. По сравнению с античным временем, торговля на Пути благовоний 
сократилась. Между 581 и 640 гг. Аравию постигла серия засух (de Plan-
hol, 1970—444). Все это привело к перенаселению и сперва выразилось в 
усилении набегов и войн среди самих кочевников (Bishai, 1968: 61 — 62) 
Затем произошло объединение под руководством Мухаммеда — выходца 
из торгово-городской среды. 



424 Глава V. Номады и государственность 

 

Своего Чингиз-хана в Аравии не нашлось. Но едва ли государство Му-
хаммеда просуществовало бы сколько-нибудь долго, если бы не начав-
шиеся широкие завоевания вне Аравии. 

Первое государство ваххабитов в некоторых отношениях стреми-
лось пойти по пути, пройденному Мухаммедом и его первыми преемни-
ками (Васильев, 1967). Но обнаружилось, что за истекшие столетия ок-
ружающий Аравию мир изменился слишком сильно, чтобы оставить ему 
шанс на длительный успех. 

Тем не менее время от времени в Аравии, в результате подчинения 
кочевниками отдельных оседлых территорий, возникали мелкие госу-
дарственные образования. Примечательно, что в этих кочевых государ-
ствах в одних случаях превалировала первая, в других — вторая тенден-
ция, хотя и тут местные особенности проявлялись достаточно заметно. 
Однако подробные сведения о них мы имеем только для XVIII—XIX вв. 

Поскольку для массовой седентаризации не было подходящих ус-
ловий, и даже экономические возможности эксплуатации завоеванных 
или подчиненных территорий были ограниченными, династия должна 
была выбирать: остаться кочевой и по-прежнему всего лишь представ-
лять руководящее аристократическое сословие в кочевом обществе или 
укрепиться в оазисах, рискуя потерять при этом поддержку своих сопле-
менников бедуинов, потому что последние получали в таком случае мало 
выгоды. Неудивительно поэтому, что некоторые правители пытались 
лавировать, не отрезая для себя ни один из возможных путей. 

Например, представители дома Аль Хумайд из племени бану халид, 
владевшие в XVII—XVIII вв., до образования первого ваххабитского 
государства, всей Аль-Хасой и частью Неджда, продолжали вести коче-
вой образ жизни и никогда не жили в своей столице Хуфуфе (Niebuhr, 
1780, П-180; Oppenheim, 1952: 133 ff.). Сходным образом вели себя 
Шааланы — шейхи рвала, когда на короткий период им удалось утвер-
диться в Аль-Джауфе. Подобный комбинированно-оазисный путь соз-
дания государства был, однако, слишком непрочным и непостоянным. 

В других случаях бедуинские шейхи, поставив под свой контроль 
оазисы и города, становились затем их правителями (Blunt, 



Ближний Восток 425 

1881, I: 260—261, 270), постепенно отдаляясь от своих племен, и воз-
главляли оседлую аристократию. Спустя некоторое время они уже с 
оружием в руках защищали приобретенные владения от притязаний ко-
чевников. Тем не менее они стремились сохранять свои связи с кочевни-
ками и поддерживать родственные отношения с бедуинской знатью. Та-
кова, например, история эмирата Джебель-Шаммар (Першиц, 1961: 168 
сл.; Rosenfeld, 1965: 81 ff.). 

Уже основатель династии Ибн Рашидидов — Абдаллах, заставил 
признать свою власть некоторые кочевые нешаммарские племена. Пер-
вое время именно шаммары были его главной опорой. Но они стреми-
лись лишь к грабежу и сбору дани. Поэтому их влияние стали система-
тически ограничивать. Сын Абдаллаха — Талал, уже подчинял бедуинов 
с помощью тех, кого его отец с помощью бедуинов покорял поколением 
раньше (Palgrave, 1866: 53). Основу войска Рашидидов теперь составляли 
рабы, вольноотпущенники и наемники. Бедуинские ополчения привле-
кались лишь в качестве вспомогательных. По отношению к кочевникам 
политика Рашидидов была довольно двойственной. Они ограничивались 
лишь общим контролем за межплеменными отношениями и сбором за-
кята — не всегда успешным. Шейхи племен и те кочевники, которые 
призывались к участию в военных походах эмира, от уплаты закята ос-
вобождались (Musil, 1918: 24—25). Племена управлялись собственными 
шейхами, пастбища оставались в их коллективном владении, и Рашиди-
ды почти не вмешивались в их внутренние дела (Doughty, 1888, I: 537). 

Рашидиды всемерно подчеркивали свою принадлежность к бедуи-
нам, в первую очередь к шаммарам, лояльность которых они стремились 
сохранить различными средствами. Для оседлых жителей Дже-
бель-Шаммара Рашидиды были эмирами, для шаммаров — просто шей-
хами. Они одевались в бедуинское платье, проводили в пустыне от трех 
до восьми-девяти месяцев в году (Huber, 1891: 165), систематически 
подкармливали бедняков шаммаров (Doughty, 1888, I: 610). 

Престиж благородного бедуинского происхождения был столь ве-
лик в Аравии, что его любили подчеркивать даже такие оседлые прави-
тели, как Саудиды, кувейтские аль-Сабахи и бахрейнские аль-Халифа 
(Dickson, 1951: 111). 



426 Глава V. Номады и государственность 

 

В целом можно сделать вывод, что вплоть до образования в Аравии 
современного государства, бедуинское общество изнутри оставалось со-
циально дифференцированным, но не более того. Аишь там, где оно кон-
таминировало с оседлым, где часть кочевников оседала, а кочевая ари-
стократия становилась господствующим классом оседлого населения, 
неравенство приобретало классовый характер. 

Но это было уже развитие оседлого, а не кочевого общества. Даже 
ваххабиты в XVII—XIX вв., поставившие в зависимость от себя ряд ко-
чевых племен, не смогли изменить коренным образом их социаль-
но-политическую организацию. 

По-иному происходила эволюция кочевых обществ Сахары. Уни-
кальность туарегского общества (точнее — туарегских обществ) в числе 
прочих причин заключается в том, что в них больше, чем в остальных 
кочевых обществах, подчинение одних кочевников другим являлось ос-
новой глубокой социальной стратификации. 

Большинство ученых полагает, что противопоставление благород-
ных туарегов (Ихаггарен, Имажерен) — вассалам (Имрад, Кель Улли) 
связано с покорением верблюдоводами более древних кочевников Саха-
ры — козоводов (Lhote, 1955: 200, Birket-Smith, 1957: 134, Bourgeot, 
1975: 19—23, Keenan, 1977: 16—17, Gast, 1979: 202—203). Так, по мне-
нию Николайсена (Nicolaisen, 1963: 405, 409—410, 436, 479 ff.), туарег-
ские общества возникли на основе двух различных вариантов кочевого 
скотоводства. На территорию древних бербероязычных козоводов Са-
хары в первые века н. э. с севера вторглись берберы-верблюдоводы лем-
та. Новые верблюдоводческие группы появились в Тассили, Ахаггаре и 
Аире в результате передвижений, вызванных хилялианским вторжением 
в Северную Африку в XI в. Обычно их отождествляют с берберами Хав-
вара, ушедшими на юг из Фецана. Считается, что именно в результате их 
миграции и подчинения более древних номадов окончательно оформи-
лось деление на благородных туарегов и их вассалов. 

Однако Першиц (1968: 342—343) обратил внимание на ге-
матологические исследования, демонстрирующие идентичность 



Ближний Восток 427 

 

групп крови благородных и вассальных племен (Mandoul et 
Jacquemin, 1953; поп vidi). Поэтому, по его мнению, нет оснований 
относить их к различным пластам туарегского этногенеза. По мне-
нию Першица, в основе социальных различий между благородными 
туарегами и их вассалами лежало диктуемое экологией разделение 
труда между верблюдоводами и козоводами. Более сильные в воен-
ном отношении верблюдоводы оказались в выгодном положении и 
смогли монополизировать владение верблюдами и даже пользование 
главными видами оружия. Но и эта гипотеза, по существу, не отри-
цает подчинения. 

История формирования туарегских обществ явно была сложной 
и длительной, и уже поэтому нет необходимости в том, чтобы одна 
гипотеза полностью исключала другие. Бритва Оккама далеко не 
всегда пригодна для истории и антропологии. 

История южных туарегов была тесно связана с историей судан-
ских обществ и государств. Правда, нет достоверных указаний на 
берберское (туарегское) проникновение в районы хауса ранее XV в. 
(Smith, 1971: 183). Но в XV в. Тимбукту и Валата платили дань туа-
регам (Levtzion, 1971: 140). Поэтому я остановлюсь на более «чис-
том» примере северных туарегов Кель Ахаг-гара, которым посвяще-
на обширная литература. 

Можно ли утверждать, что у них было классовое общество и 
государство, как это делали многие исследователи? Глубокие соци-
альные различия между двумя основными сословиями — ихаггарен 
и имрад налицо. «Сюзерены называют Кель Улли тамексит, то есть 
«средства к существованию». Не может быть более точного опреде-
ления» (Gast, 1979: 206). 

Ихаггарен — это прежде всего военная аристократия, считав-
шаяся собственником всей земли и имевшая право свободно пере-
двигаться по территории своего эттебела (ettebel, множ.— ettebelen, 
дословно группа барабанов), — Николайсен (Nicolaisen, 1963: 217) 
называет их «вождествами». Их собственное скотоводческое (верб-
людоводческое) хозяйство было очень ограниченным и в основном 
велось силами рабов. Их главные источники дохода были подати и 
повинности, платившиеся вассалами имрад, а также набеги, плата за 
покровительство, за пропуск караванов и т. д. 



428 Глава V. Номады и государственность 

 

Имрад — владельцы основной массы скота, имели своих рабов. Они 
выплачивали ежегодные фиксированные подати как в целом всем ихаг-
гарен своего эттебела в лице его вождя амрара, так и отдельным семьям 
или матрилиниджам — за покровительство. Они выпасали скот, принад-
лежавший ихаггарен, но могли пользоваться его узуфруктом и брать на 
время верблюдов в торговых целях. В свою очередь, они должны были 
безвозмездно предоставлять свой скот во временное пользование ихагга-
рен, при чрезвычайных обстоятельствах вообще отдавать им часть своего 
скота, участвовать в их военных предприятиях, делиться добычей, когда 
совершали самостоятельные набеги (Duveyrier, 1864: 273, 334 ff.f 315, 
385; Benhazera, 1908: 54, 139, 148; Lhote, 1955: 194, 371; Nicolaisen, 1963: 
399—400, 403—405, 436; Keenan, 1977: 32 f.; Bourgeot, 1979—147 ff.; 
Cast, 1979: 205 f.). 

Из других вассальных сословий наиболее важными и многочис-
ленными были исеккемарен, особенно активные в торговле (Nicolaisen, 
1963: 10; Keenan, 1977: 28—29). Остальные категории зависимого насе-
ления, в том числе рабы (иклан), имели значительно меньшее производ-
ственное и социальное значение. 

Судя по приведенным данным, объединение (тегехе) туарегов 
Ахаггара можно считать не просто сословным, но даже классовым. В то 
же время коллективные по преимуществу формы зависимости, устано-
вившиеся между ихаггарен и имрад, и присутствующие в них элементы 
реципрокации (в том числе в политической сфере — я имею в виду от-
ношения военной защиты и покровительства), свидетельствуют лишь о 
начальных формах неразвитых классовых отношений (Nicolaisen, 1963: 
404; Bourgeot, 1975: 27). 

Ихаггарен являлись корпоративными носителями политической 
власти. Правда, имелись также индивидуальные предводители — амра-
ры различных эттебелов, выбиравшиеся из определенных матрилинид-
жей. Имелся и верховный вождь — аменукал, который одновременно 
был амраром одного из эттебелов. 

Для ихаггарен амрары были обычными военными предводителями, 
ведавшими организацией общественной жизни, а также редистрибуцией 
прибавочного продукта, поступавшего в их кол- 



Ближний Восток 429 

 

лективное пользование. В то же время в качестве вождей всего эттебела 
амрары регулировали взаимоотношения различных сословий, ведали 
распределением его территории и получали за это специальную плату. 
Они получали также плату за пропуск караванов и половину добычи, за-
хваченной в результате набегов их вассалов. Амрары отправляли судеб-
ные функции, налагали наказания и штрафы, которые шли в их пользу, 
следили, чтобы имрар выполняли свои повинности и т.д. Часть этих по-
винностей поступала лично амрарам (Duveyrier, 1864: 353, 427—428; 
Lhote, 1955: 193; Nicolaisen, 1963: 336, 400, 435—436; Keenan, 1977: 
38—9, 40; Gast, 1979: 205—206). 

Характер власти аменукала тоже был противоречивым, хотя и в 
ином отношении. Сильный противовес ей представляла власть амраров. 
Но все же аменукал был амраром крупнейшего эттебела (Кель Рела у 
Кель Ахаггара, Урарен у Кель Аджер). Он имел определенный религи-
озный престиж и представлял объединение в целом по отношению к 
внешнему миру. Его власть возрастала, когда его объединение выступало 
как единое целое, но в XIX в. такое случалось не часто. Аменукалы имели 
самостоятельные источники доходов, сопряженные с их должностью. В 
частности они получали плату за покровительство от соседних племен и 
даже имели трех-четырех помощников (халифа) (Benhazera, 1908: 53, 55; 
Lhote, 1955:189; Briggs? 1960:136; Nicolaisen, 1963: 397—398, 400—401, 
435; Cast, 1979: 206). 

В то же время особый аппарат власти и его функционеры, харак-
терные для любого государства, у туарегов Ахаггара фактически отсут-
ствовали. 

Грань между ранними государствами, особенно в начальной стадии 
их развития, и предгосударственными образованиями (например, разви-
тыми вождествами) всегда до некоторой степени условна и трудноразли-
чима. Тем более трудно провести ее применительно к такому специфиче-
скому обществу, как туареги Ахаггара, крайне небольшому, с жесткими 
сословными перегородками и высшим сословием, одно время обладав-
шим монополией военной силы и принуждения и выступавшим в ка-
честве корпоративного собственника ключевых ресурсов и кол- 



430 Глава V. Номады и государственность 

 

лективного эксплуататора зависших слоев. Более индиви-
дуализированные формы зависимости, сколько бы важное значение они 
со временем не приобрели, являлись производными от взаимоотношений 
различных слоев туарегского общества в целом. Коллективное данниче-
ство было в этом обществе первичным, клиентелла — вторичной. В та-
кой ситуации общество Ахаггара можно считать хотя и классовым (ран-
неклассовым), но еще догосударственным . 

При всех обстоятельствах бесспорно, что общество туарегов Ахаг-
гара достигло очень высокого для кочевников уровня социального нера-
венства при отсутствии сколько-нибудь значительных групп зависимого 
и эксплуатируемого земледельческого населения. В этом отношении се-
верные туареги значительно отличались от южных. У туарегов Кель Ге-
рес соотношение «благородных» и зависимых земледельцев составляло 
1:10 (Bonte, 1979:183). Но в Ахаггаре арендаторы-издольщики (изегга-
рен, арабск. Harratin) начали селиться только во второй половине XIX в., 
и к концу его их насчитывалось всего несколько сотен (Кеепеп, 1977: 
100). 

Подобная ситуация является уникальной для номадов и нуждается в 
объяснении. Частично оно заключается в особенностях взаимоотноше-
ний ихаггарен и имрад. По-видимому, нигде зависимость одних групп 
кочевников от других в рамках единой социально-экономической и по-
литической системы не зашла так далеко, как у северных туарегов. Но 
это стало возможным не только из-за экологического фактора, закреп-
лявшего хозяйственную специализацию, но и из-за военно-политической 
специализации ихаггарен. Создавшееся положение в некоторых отно-
шениях было выгодно и для имрад. Они получили военную защиту и 
сконцентрировали в своих руках все основные виды хозяйственной дея-
тельности, с конца XIX в. включая и торговлю. Повинности вассалов не 
были слишком обременительными. Нет никаких данных, указывавших 
бы на серьезные конфликты между имрад и ихаггарен. Не случайно 
многие вассалы были богаче своих благородных сюзеренов (Duveyriei, 
1864: 220, 354, 355; Benhazera, 1908: 151, 160—161). 



Ближний Восток 431 

 

Однако мне хотелось бы обратить внимание на иное обстоя-
тельство, связанное с социополитическими изменениями у туарегов 
Ахаггара, общество которых отнюдь не было статичным и маломе-
няющимся. До 1660 г. все северные туареги входили в состав об-
ширного государственного образования, возглавлявшегося султанами 
из племени именан, считавшимся шурфа7. Какое воздействие это 
оказало на социополитическую организацию туарегов, можно только 
гадать. Зато для последующего периода, вплоть до установления 
французского господства, характерно постепенное ослабление их 
политической организации и улучшение позиций имрад в туарегском 
обществе. 

После восстания под руководством Урарен северные туареги 
разделились на независимые объединения Кель Аджер и Кель Ахаг-
гар. Первоначально все или большинство вассалов находились в 
прямом подчинении аменукала и лишь одной из благородных групп 
— Тегехе-н-оу-Сиди. Но уже в середине XVIII в. аменукал Сиди аг 
Мухаммед эль Хир вынужден был уступить домогательствам других 
групп благородных туарегов. Политическая организация туарегов 
Ахаггара и, особенно, уровень ее централизации вновь ослабели. 

Впервые возникли три эттебела, возглавлявшиеся ихаггарен 
Кель Рела, Тайток и Тегехе Меллет. Каждый из них имел своих вас-
салов и пользовался очень широкой автономией. Наиболее сильным 
и обладавшим наибольшим числом вассалов был Кель Рела. На этой 
почве между тремя эттебелами происходили постоянные столкнове-
ния. Помимо этого, на протяжении XVIII— XIX вв. тауреги Ахаггара 
неоднократно воевали с туарегами Аира и другими своими соседями 
(Nicolaisen, 1963: 393 f.; Keenan, 1977: 25—32, 53 f.; Cast, 1978). На 
протяжении XIX в. власть аменукала продолжала ослабевать. Ему 
стало трудно поддерживать порядок даже в собственном эттебеле 
(Nicolaisen, 1963: 397— 398, 401). 

 

 

7 Шурфа — потомки пророка Мухаммеда. Буквальное значение слова — 
«знать, аристократия» Как правило, линиджи шурфа претендуют на особый поли-
тический и религиозный статус. 



432 Глава V. Номады и государственность 

И по мере того, как продолжались внутренние неурядицы и внешние 
войны, медленно, но неуклонно улучшались социальные позиции имрад. 
По мнению Кенана (Кееnаn, 1977: 55 — 56), этот процесс начался уже во 
второй половине XVIII в. У ихаггарен возникла потребность в дополни-
тельной военной силе. К моменту появления французов в Ахаггаре вас-
салы имели право владеть верблюдами и таким же оружием, как благо-
родные. К концу XIX в. (Кеепеп, 1977: 57—61), или даже раньше (Du-
veyrier, 1864: 331; Nicolaisen, 1963: 398, 435), они уже оказывали серьез-
ное воздействие на выборы амраров и аменукала. Ихаггарские Таитоки 
начали даже практиковать браки со своими имрад (Briggs, 1960: 136; Ni-
colaisen, 1963: 402—403). Некоторые благородные семьи уже не столько 
требовали, сколько выпрашивали у вассалов традиционные платежи 
(Lhote, 1955: 225). 

Можно предположить, что к моменту появления французов обще-
ство туарегов Ахаггара находилось накануне решительных перемен. Ко-
гда Кенан (Кеепап, 1977: 11) характеризует их как «классовая револю-
ция», он, по-видимому, заходит слишком далеко. Но эти перемены, дей-
ствительно, могли привести к падению или упадку власти благородных 
туарегов и смягчению или ликвидации зависимого положения их васса-
лов. Можно усомниться и в том, что общество туарегов Ахаггара про-
должало бы оставаться даже раннеклассовым. 

В туарегском обществе Ахаггара заметна третья тенденция, связан-
ная с возникновением и трансформацией кочевых государств — разде-
ление труда, совпадающее с линиями социальной стратификации внутри 
общества. Она выглядит у туарегов несколько смазанной, отчасти пото-
му, что само государство у них так и не сформировалось, отчасти пото-
му, что ей сопутствовали и другие тенденции, и главное, потому что 
разделение труда совершалось между самими скотоводами, а не между 
скотоводами и земледельцами. В некоторых других туарегских общест-
вах упомянутая тенденция проявлялась более отчетливо. 

Першиц (1968: 351) справедливо отметил, что в неразвитости по-
литической организации у туарегов «сыграли свою роль и 



Ближний Восток 433 

бедность страны, и малочисленность населения, и, главное, то обстоя-
тельство, что ни у Кель Ахаггар, ни у Кель Аджар не было ни одного 
крупного оазиса, опираясь на который аменукалы могли бы упрочить 
свою власть над кочевыми племенами». 

Эту мысль можно развить и дальше. Отсутствие достаточно много-
численного эксплуатируемого земледельческого населения неминуемо 
должно было обратить вспять процессы социальной стратификации туа-
регов Ахаггара, несмотря на все особенности их социально-политической 
организации, вернуть их на доклассовый уровень развития. В конце кон-
цов, и в данном случае общие закономерности развития кочевых обществ 
возобладали бы над локальными особенностями. 

Очень много своеобразных аспектов имела проблема кочевой госу-
дарственности в Северной Африке (Магрибе). Раздельность проживания 
кочевников и земледельцев в этом регионе далеко не полная, а границы 
между кочевым и оседлым миром были в средние века весьма подвиж-
ными (de Planhol, 1968: 140 ff.). Даже если на зиму кочевники откочевы-
вали в присахарские районы, их летники находились в непосредственном 
соседстве с обрабатываемыми землями, например, в Телле, с прилегаю-
щими районами. К тому же на юг откочевывали только верблюдоводче-
ские группы; овцеводы в зимних перекочевках не участвовали (Dhina, 
1956: 421—424). 

Кроме того, для кочевников всегда были притягательными степные 
равнины Магриба. Переселения номадов в Северную Африку происхо-
дили не только из Азии. Неблагоприятные условия, засухи и пр. влекли 
также кочевников Сахары к плодородному побережью. Иногда это были 
завоевания, иногда постепенная инфильтрация, иногда их приглашали 
султаны, стремившиеся противопоставить одних кочевников другим. При 
этом кочевники нередко присваивали земельную собственность и ставили 
земледельцев в зависимое положение (Dunn, 1973: 85, 92—93). 

В Северной Африке кочевники имели все основания стремиться со-
хранить свое положение в неизменности, потому что на протяжении 
многих веков они были господствующей военной си- 



434 Глава V. Номады и государственность 

 

лой с соответствующими возможностями в эксплуатации земледельцев и 
горожан. Их седентаризация в средние века хотя иногда и имела место, 
но в очень ограниченных размерах (de Planhol, 1968: 152). Все эти об-
стоятельства хотя и не исключали полностью, но существенно ограничи-
вали проявление второй тенденции в эволюции кочевых государств. 

Другой особенностью Северной Африки было состояние оседлых 
обществ. В евразийских степях, а иногда и на Среднем Востоке, кочев-
никам противостояли крупные и сильные государства. Как правило, лю-
бая форма их подчинения кочевникам, не говоря уже о прямом завоева-
нии, была возможна только в периоды их ослабления и децентрализации 
и/или при условии предварительного объединения и централизации са-
мих кочевников. 

В Северной Африке хилялианское вторжение XI в. нанесло сильный 
удар по местной оседлой государственности. Начиная с XI в. для всех 
государств Северной Африки проблема кочевников приобрела особо 
острое и постоянное значение. 

Временами североафриканские государства были так слабы, что 
кочевники могли грабить и эксплуатировать оседлое население, не захо-
дя в своей централизации далее племенного уровня. Но даже наиболее 
крупные и сильные государства не могли обойтись без их поддержки, не 
могли вытеснить кочевников со своей территории и уже поэтому выну-
ждены были идти им на различные уступки. В возникновении и, тем бо-
лее, длительном сохранении кочевых государств первого типа в Север-
ной Африке в сущности не всегда была необходимость. 

Поэтому само противопоставление кочевой и оседлой государст-
венности в ней было значительно менее резким, чем на Среднем Востоке 
и, тем более, в евразийских степях. Этнические, социальные и полити-
ческие критерии были более расплывчатыми и неопределенными. При-
менительно к некоторым периодам истории Северной Африки, возмож-
но, правильнее говорить не о противопоставлении оседлой и кочевой 
государственности, а о государственности вообще и ее особенностях в 
частности, о роли кочевников в возникновении, функционировании и 
смене одних го- 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



Ближний Восток 435 

сударств другими8. Не всегда испытывая потребности в создании собст-
венных государств, кочевники, тем не менее, играли самую активную 
роль во всем, что так или иначе было связано с последними (об этом см. 
Ibn Haldun, 1925; Marcais, 1913; Branschvig, 1940; Bmnschvig, 1947; Ju-
lien, 1956a; Terrasse, 1950; Le Tourneau, 1969; Laroui, 1970; Abun-Nasr, 
1971; Levtzion, 1971; Levtzion, 1977; Fischer 1977). 

Многие государства в Северной Африке были основаны в резуль-
тате завоеваний, причем именно кочевники являлись завоевателями и 
нередко поставщиками династий для новых государств. Довольно быст-
ро, однако, члены династии вместе со своими ближайшими сподвижни-
ками переселялись в города и становились во главе оседлого общества. 
Но основная масса кочевников оставалась кочевниками, не испытывая 
ни желания, ни потребности в седентаризации. 

Возникало противоречие. Династия и ее правительство стремились 
к централизации, упорядочиванию государственной жизни и для этого — 
к подчинению кочевников своей власти, или хотя бы к контролю над 
ними. 

Но они были слишком слабы, чтобы противостоять последним. Ко-
чевники же были заинтересованы лишь в наилучших условиях для экс-
плуатации оседлого населения и в сохранении своей фактической неза-
висимости от любого правительства, которое они готовы были терпеть и, 
тем более, поддерживать лишь постольку, поскольку его политика соот-
ветствовала их интересам. 

Положение дел было немного иным в том случае, если династия по 
своему происхождению была выходцем из оседлой религиозной среды. 
Слабость государственной власти, экологические особенности, этниче-
ские различия и ряд других обстоя- 

 

 

8 Для истории Северной Африки этот вопрос является частью более широкой 
проблемы о взаимоотношениях государств, с одной стороны, и племен с 
сегментарной 
организацией, с другой. Среди последних были и оседлые земледельцы, социальная 
ор-
ганизация которых походила на социальную организацию кочевников и, возможно, 
возникла под влиянием последних в результате своего рода цепной реакции Их роль 
в 
создании и смене одних оседлых государств другими мало чем отличалась от роли 
ко-
чевников. 



436 Глава V. Номады и государственность 

тельств затрудняли создание больших кочевых объединений, не-
обходимых для крупномасштабных завоеваний. Зато господство ислама и 
распространенный в Северной Африке культ марабутов создавали бла-
гоприятную почву для деятельности всевозможных святых посредников 
и реформаторов, способных на время сплотить кочевников на завоевания 
под предлогом заботы о чистоте религии. Но и в подобных государствах 
кочевники составляли автономную и плохо контролируемую силу, доби-
вающуюся очередных привилегий, новых возможностей грабить и экс-
плуатировать оседлое население. Почти постоянные внутридинастиче-
ские распри в различных государствах Северной Африки также благо-
приятствовали этим целям. «Новый султан будет остерегаться разрывать 
связи, связывающие его с товарищами по его прошлой жизни. Это они 
обеспечат его военной силой, необходимой для сохранения его трона. 
Это они, кто обеспечит его армией, в лице небходимого кочевого кон-
тингента, называемого в современном Марокко «джиш» (джайш); они же 
будут племенами махзен нарождающейся империи» (Marcais, 1913: 245). 

В таких условиях в распоряжении различных правительств по от-
ношению к кочевникам было только два возможных политических сред-
ства — внешняя экспансия и старое «разделяй и властвуй». Одно из них 
не исключало другого. 

Геллнер (Gellner, 1969: 3—4) отметил, что в средневековых марок-
канских государствах было три группы племен: привилегированный 
«внутренний круг» племен, составлявших опору династии (джиш), в 
пользу которых платились налоги, «средний круг» — племена, платив-
шие налоги, и «внешний круг» — племена, отказывавшиеся платить на-
логи. «История Марокко может быть написана как история борьбы сме-
няющих друг друга династий за то, чтобы удержать власть и авторитет. 
Две основные проблемы, с которыми они сталкивались, были: вербовка 
джиш и владение и расширение податных территорий» Этот образец с 
некоторыми модификациями был воспринят французами в колониальный 
период, когда некоторые племена, в основном берберские, были постав-
лены в привилегированное положение по сравнению с другими. 



Ближний Восток 437 

 

Привилегированные племена в государствах Северной Африки не 
платили никаких налогов и рассматривали оседлое население лишь как 
объект эксплуатации Шейхи этих племен в качестве их представителей 
получали от государства крупные денежные субсидии, а также фискаль-
ные и земельные пожалования за военную службу. Даже когда кочевники 
откочевывали на юг, они оставляли сборщиков податей со своих райятов. 
При этом рядовые кочевники получали свою долю доходов от эксплуа-
тации оседлого населения (Marcais, 1913: 253 ff.; Brunschvig, 1947: 100 
ff.)9. 

Социальная дифференциация внутри кочевых племен, особенно тех, 
кто составлял джиш, не носила классовый характер, но по отношению к 
оседлому населению они являлись привилегированным сословием клас-
сового общества, а их аристократия входила в состав его господствую-
щих классов. Шейхи привилегированных кочевых племен махзен были 
связаны с правителями брачными узами, участвовали в выработке важ-
нейших решений и главных событиях в жизни государства (Marcais, 
1913: 242 ff.,258—259). 

Если правительство не могло или не хотело удовлетворять всех тре-
бований кочевников, если раскол между ними заходил достаточно далеко, 
правительство теряло необходимую ему опору в кочевой среде. Вывод 
Ибн Халдуна о том, что основанные бедуинами государства существуют 
только три поколения (Ibn Haldun, 1967: 138 ff.), был сделан на богатом 
историческом опыте Марокко. Поэтому правительства различных севе-
роафриканских государств чаще всего стремились не порвать полностью 
свою зависимость от кочевников, а по возможности лишь ограничить ее, 
умерить их произвол, контролировать их действия, используя для этого 
вражду между различными кочевыми племенами. 

Империя Альморавидов возникла как довольно типичное кочевое 
государство первого типа. В основе религиозно-реформаторского дви-
жения, которое привело берберов санхаджа из Сахары в Марокко и Ис-
панию, лежали вполне конкретные исторические обстоятельства. 

 

 

9 Надо отметить, что среди племен джиш были не только кочевые, но и оседлые 
или перешедшие к оседлости. 



438 Глава V. Номады и государственность 

 

Важнейшее значение для санхаджа имел контроль над транссахар-
ской торговлей. Но в первой половине XI в на юге ему угрожала Гана, а 
на севере — старые противники санхаджа — кочевники заната. Положе-
ние осложнялось еще и тем, что существовавшее ранее непрочное объе-
динение самих санхаджа прекратило свое существование. Некоторые их 
подразделения действовали самостоятельно. В таких условиях деятель-
ность и проповеди Ибн Ясина открывали путь для преодоления внутрен-
них противоречий, а также экономических и внешнеполитических труд-
ностей (Abun-Nasr.1971: 92, Levtzion, 1971: 127—129). 

Перспектива грабежа, захвата добычи и сведения счетов с конку-
рентами способствовала прозелитическому рвению. Хотя лидеры Альмо-
равидов были глубоко верующими людьми, движение в целом с самого 
начала имело характер большой грабительской экспедиции (Hopkins, 
1958: 28). Кроме того, кочевники искали на равнинах Марокко более 
обеспеченной жизни, чем в песках Сахары (Abun-Nasr, 1971: 92). 

Однако по мере того, как Альморавиды завоевывали оседлые стра-
ны, перед ними встал извечный вопрос: что делать дальше. Отношения 
между Абу Бакром и Ибн Ташфином, хотя и мирно разрешившиеся, как 
мы видим, были весьма показательны Абу Бакр оставался кочевником, не 
желавшим покидать Сахару. Ибн Ташфин, при всем своем пуританизме, 
ориентировался уже на завоеванные оседлые страны Сознательно или 
бессознательно, но Абу Бакр был сторонником первой тенденции в раз-
витии государства Альморавидов, Ибн Ташфин — второй 

Хотя до смерти Абу Бакра окончательного разрыва между сахарской 
и магрибской частями Империи не произошло, глубокий раскол был уже 
налицо Кратковременное завоевание Ганы было вполне в стиле кочевого 
государства первого типа Но после смерти Абу Бакра политическое об-
разование санхаджа в Сахаре практически распалось, альморавидское 
движение там быстро пошло на убыль (Levtzion, 1971: 130), а сахарские 
санхаджа вернулись к своей привычной борьбе друг с другом, которая и 
раньше сдерживалась вождями движения с большим трудом 



Ближний Восток 439 

 

Но и в государстве Ибн Ташфина вторая тенденция не смогла реа-
лизоваться сколько-нибудь полно Центр Империи был перенесен в 
оседлые области. Но в долговременной перспективе прочнее от этого она 
не стала, скорее, даже наоборот. Ибн Халдун прямо писал, что источник 
подкреплений Альморавидов находился в пустыне. Но чем больше во-
влекались они в дела Магриба и Испании, тем слабее становились их 
связи с Сахарой и оставшимися в ней кочевниками и тем меньше под-
креплений оттуда они получали (Levtzion, 1977: 337, 338). 

Между тем, и в Магрибе, и в Испании различные слои населения 
рассматривали Альморавидов как иностранных завоевателей. Ни проч-
ного союза, ни, тем более, слияния с местными господствующими клас-
сами у них не было. Положение осложнялось еще и тем, что Альмора-
виды подчинили себе не только оседлое население, но и кочевников. 
Старый конфликт между санхаджа и заната они предпочли решить силой, 
хотя извлекли из этого мало пользы10. В областях, населенных кочевни-
ками, налоги можно было собирать только с помощью военной силы, по-
этому они не платились годами (Hopkins, 1958: 54). Но, устранив других 
кочевников от выгод, связанных с завоеванием, Альморавиды подрубили 
сук, на котором сами сидели (Le Tourneau, 1969: 13). 

Санхаджа рассматривали себя как господствующий класс и, дейст-
вительно, стали таковыми. Они даже запрещали своим подданным носить 
литхам (покрывало) — свой отличительный знак. Они получили раз-
личные выгоды и привилегии от династии, из них назначались военные 
командиры, одновременно являвшиеся губернаторами провинций. При 
Альморавидах впервые была введена практика земельных пожалований 
за службу (Hopkins, 1958: 83). 

Правда, Альморавиды не могли обойтись без образованных анда-
лузских секретарей. Роль андалузцев в их государственном аппарате на-
поминает роль персидской бюрократии в Империи Сельджуков, хотя 
влияние первых все же было более ограниченным. 

 

 

10 По мнению Геллнера (из личной переписки) вся теория санхаджа /масмуда 
/заната очень преувеличена французской историографией. 



440 Глава V. Номады и государственность 

 

Но даже среди самих санхаджа привилегии распределялись нерав-
номерно. Наиболее привилегированным племенем были ламтуна. Именно 
они составляли ядро армии и новой аристократии. Альморавидская Им-
перия в социально-политическом отношении представляла собой геге-
монию одной племенной группы кочевого происхождения над много-
численным оседлым и кочевым населением (Abun-Nasr, 1971: 101). По-
добная социальная база была слишком узкой. Несмотря на весь свой ре-
лигиозный фанатизм и войны с христианами, именно Альморавиды пер-
выми в Северной Африке ввели практику использования войск, состояв-
ших из христианских наемников (Hopkins, 1958: 54; Levtzion, 1977: 334). 
Но это, конечно, не было решением проблемы. 

Сын и наследник Ибн Ташфина — Али, вырос уже не в пустыне, а в 
городской андалузской среде, но социальная база его государства от 
этого шире не стала. «Короче говоря, за красивым фасадом Альморави-
декой империи находилось переходное общество и различные его части, 
собранные по указу Юсуфа ибн Ташфина, не очень хорошо подходили 
друг другу» (Le Tourneau, 1969: 14—15). 

Империя Альмохадов была создана не сахарскими кочевниками, а 
горными земледельцами масмуда. Но кочевники играли в ней все воз-
растающую роль и, в то же время, были плохо контролируемой и управ-
ляемой силой. К середине XII в. Бану Хиляль уже укрепились в Ифрикии 
и отчасти в Среднем Маг-рибе; Бану Макиль продвигались вдоль гра-
ницы Сахары к Дальнему Магрибу. Заната чаще всего действовали как 
союзники арабских кочевников. 

Единственное, что пыталось делать правительство, это про-
тивопоставлять одни группы номадов другим (Abun-Nasr, 1971: ПО, 
112). Уже Абд аль-Мумин, чтобы ослабить могущество арабских племен 
в Ифрикии и Среднем Магрибе, переселил часть их в Марокко и пре-
доставил им земли между Рабатом и Касабланкой, рассчитывая создать 
из них опору для своей династии (Marcais, 1913: 187; de Planhol, 1968: 
140; le Tourneau, 1969: 66). В результате арабы и арабизированные заната 
быстро стали главной военной силой в государстве. Они получали паст-
бища и обрабатывав- 



Ближний Восток 441 

мые земли в кормление и не только были освобождены от уплаты нало-
гов, но сами взыскивали их с оседлого населения (Marcais, 1913: 250; 
Julien, 1956а: 111—112; Levtzion, 1977: 343). При этом они не упускали и 
возможности прямых грабежей. 

Их верность династии зависела исключительно от соображений 
собственной выгоды. В последний период существования Альмохадского 
государства их влияние еще больше усилилось, потому что кочевники 
принимали активное участие в династииных распрях, поддерживая одних 
претендентов против других. 

Пришла ли оседлая жизнь в упадок из-за кочевников или, напротив, 
кочевники всего лишь воспользовались обстоятельствами уже начавше-
гося упадка (de Planhol, 1968: 141; Le Tourneau, 1969: 103—104), но при 
Альмохадах на долгое время сложилось положение, когда кочевники 
прочно заняли привилегированное положение в государствах Северной 
Африки, безотносительно к обстоятельствам их возникновения. 

При Абдельвадидах, Меринидах и Хафсидах роль кочевников еще 
более возросла. Первые две династии сами происходили из знатных ко-
чевых родов, и поэтому кочевая аристократия претендовала в их госу-
дарствах на исключительное положение. Но и у Хафсидов (Brunschvig, 
1940; Brunschvig, 1947) бедуинские шейхи приравнивались к высшему 
слою аристократии — потомкам альмохадов. Хафсидские правители и не 
пытались вмешиваться во внутренние дела кочевых племен. Зато именно 
в их государстве с конца XIII в. достигла своего расцвета массовая раз-
дача кочевникам земель в икта (Julien, 1956a: 140). В XIVB. в икта пе-
реходили уже целые провинции. 

Стремление отдельных султанов противодействовать этому процес-
су успеха не имело. Положение ухудшалось еще больше из-за соперни-
чества различных кочевых объединений. Оседлая жизнь во внутренних 
областях государства хирела. Оседлые обитатели равнин стали укрывать-
ся за стенами городов (de Planhol, 1968: 152—154). Города процветали 
только на побережье, но они были ориентированы на внешнюю торговлю 
и оторваны от собственного хинтерланда. 



442 Глава V. Номады и государственность 

Когда занатское племя Бану Мерин добилось в начале XIII в. пер-
вых побед над Альхомадами, оно уже не вернулось в пустыню, а вступи-
ло в борьбу за Марокко, куда его, как и многих других, влекли хорошие 
пастбища и перспектива добычи. Вождь Бану Мерин — Абу Яхья заранее 
распределил еще не завоеванную страну на области, предназначавшиеся 
во владение отдельным подразделениям племени. В дальнейшем Мери-
ниды вынуждены были опираться на поддержку отдельных занатских и 
арабских племен, в то же время воюя с другими племенами кочевников. 
Меринид Абу-л-Хасан, на короткий срок сумевший установить свою 
власть над всем Магрибом, правда, пытался отменить право арабских 
племен собирать налоги с земледельцев и даже стремился контролиро-
вать их перекочевки, но был разбит кочевниками в 1348 г. в битве при 
Кейруане (Abun-Nasr, 1971: 129). 

Государство Абдельвадидов (Julien, 1956a) также было основано 
кочевниками заната. Хотя его основатель Ягмурасан ибн Зайян, обосно-
вавшись в Тлемсене, раздавал земли арабам сувейл, первые Абдельва-
диды всячески подчеркивали свое происхождение. Они оставались шей-
хами своего племени, выступали в поход во главе его, демонстративно 
советовались с другими шейхами. Лишь Абу Хаммув в начале XIV в. за-
вершил превращение кочевого шейха в султана оседлого государства. 

Уже Ягмурасан стремился к тому, чтобы кочевники покинули пре-
делы его государства. Однако его неудачи в этом отношении привели 
лишь к новым вторжениям и приглашению других племен, быстро об-
ретших силу и влияние в государстве. По свидетельству Ибн Халдуна, в 
1380 г. реальная власть абдельвадидских султанов не выходила за пре-
делы прибрежных территорий. Все остальное было роздано в икта. 

В специфических условиях Северной Африки оба пути, открывав-
шиеся перед кочевой государственностью, по существу, оказывались ту-
пиковыми. Сразу же после завоевания оседлого общества кочевники пе-
реставали испытывать нужду в централизованной власти, потому что в 
оседлом мире не находилось силы, способной им противостоять. Нужда в 
государстве первого типа отпадала. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



Ближний Восток 443 

Поэтому, если руководители завоевания не желали вновь оказаться 
на положении обычных кочевых шейхов, они должны были переселяться 
в города и становиться правителями оседлого общества, т.е. делать шаг в 
сторону второй тенденции. Они стремились править оседлым населени-
ем, но не могли расстаться с главной опорой своего господства — под-
держкой соплеменников или племен, входивших в джиш. 

Однако кочевники не желали ни оседать, ни интегрироваться в со-
циополитическую систему нового государства, а среди оседлых слоев 
этого государства не было силы, способной принудить их сделать это. 
«Ни одного конкретного решения не было найдено для этих проблем. 
Успешные марокканские династии использовали различные принципы 
рекрутирования своей военной силы: племена, из которых они происхо-
дили; иностранцы (например, христианские наемники); арабские племе-
на, разбитые и плененные в заграничных походах; обученные армии из 
негров-рабов; или сочетание привилегированных племен и постоянной 
армии» (Gellner, 1969: 4). 

Но все эксперименты были неудачными. Только турки, сравнитель-
но прочно утвердившиеся в Тунисе и Алжире, оказались успешнее дру-
гих. Вопрос о том, почему им удалось это, заслуживает специального 
изучения. Не претендуя на ответ, я лишь замечу, что сила Османской им-
перии была несравненно больше, чем сила любого из средневековых се-
вероафриканских государств. В самой же Северной Африке кочевые ди-
настии, представляя интересы оседлого общества, в то же время принуж-
дены были опираться на кочевников и способствовать им в эксплуатации 
земледельцев и горожан. Желая того или нет, но они, даже утратив связь 
с кочевым бытом, по существу отождествив свои интересы с интересами 
оседлого государства, не могли окончательно превратить свои государст-
ва в государства второго типа и, тем более, не могли примирить различ-
ные интересы внутри своих государств. 

Лишь в позднем средневековье отдельным правителям удавалось на 
время ограничить деструктивную роль кочевников в своих государствах. 
Марокканский Мулай Исмаил в этом отно- 



444 Глава V. Номады и государственность 

шении несколько напоминает шаха Аббаса I. Но его деятельность и ус-
пехи были всего лишь кратковременным историческим эпизодом. По-
этому и социальные отношения, существовавшие у североафриканских 
кочевников, довольно противоречивы. По отношению к государству в 
целом племена, составлявшие джиш, являлись привилегированным со-
словием классового общества, а кочевая аристократия — одним из гос-
подствующих классов. Но по отношению к собственным соплеменникам 
она выступала всего лишь как руководящий слой. Рассматриваемые из-
нутри, эти племена представляли собой уже дифференцированные в со-
циальном отношении, но еще доклассовые общества, или субобщества, 
когда они были так или иначе включены в состав государства. Однако 
поскольку даже инкорпорация тех или иных кочевников в состав раз-
личных государств не была постоянной, значительная осцилляция соци-
альных процессов у североафриканских кочевников была одним из по-
стоянных факторов их средневековой истории. 

Восточная Африка 

Проблемы, связанные с возникновением кочевой, точнее скотовод-
ческой, государственности в этом регионе, по существу, сводятся к ис-
тории государств Межозерья. В прошлом эти государства служили 
обоснованием широких теорий вроде «хамитской» или «завоеватель-
ной», которые в настоящее время пользуются плохой репутацией. 

О завоевательной теории происхождения государства я уже писал 
выше. Хамитскую теорию в том виде, в котором она была предложена 
Спеком (Speke, 1864) и его последователями, в настоящее время можно 
считать опровергнутой (см., например, Macgaffy, 1966; Sanders, 1969). 
Однако обстоятельства возникновения государств Межозерья от этого 
яснее не стали. Скорее напротив, никогда не высказывалось столько 
противоречивых мнений по данному вопросу, как в последние годы. 

Я не берусь решать проблему во всей ее полноте — для этого сей-
час просто не хватает позитивных данных. Взамен я попытаюсь сгруп-
пировать уже известные факты и гипотезы, на 



Восточная Африка 445 

мой взгляд, лучше других соответствующие этим фактам, и на этой 
основе сделать некоторые предварительные заключения. 

Социально-политическая организация и даже экономика государств 
и вождеств Межозерья накануне колониального периода отнюдь не были 
столь однородными, как принято было думать еще недавно. Наличие не-
которых общих политических и идеологических институтов не может 
заслонить существенных различий (Beattie, 1971: 245 ff.). Не может это 
сделать и представление об одинаковом уровне развития государств 
Межозерья, как бы он ни определялся различными учеными: как фео-
дальный или раннегосударственный, «азиатский» или «африканский», 
деспотический или бюрократический. Достаточно сравнить Буганду и 
Руанду, Буньоро и Анколе, чтобы различия стали очевидными. Истори-
ческое развитие в каждом государстве Межозерья имело свои особенно-
сти. Едва ли будет слишком смелым предположить, что и в возникнове-
нии их могли иметься локальные различия. 

За исключением Буганды, государства Межозерья не были этниче-
ски гомогенными. В большинстве их население делилось на группы, ко-
торые условно можно именовать этно-социальными слоями: тутси (хима, 
хума), хуту (иру), а кое-где еще и тва. 

Физические различия между ними слишком заметны, чтобы их 
можно было объяснить иначе, чем различным происхождением. Те, кто 
склонны видеть в них только лишь следствие социальных различий в ре-
зультате хозяйственной специализации и различий в системах питания 
(Posnansky, 1966a: 6), следуют за Лысенко или, в лучшем случае, за Ла-
марком, но отнюдь не за современными генетическими теориями (cf. 
Hiernaux, 1966). 

Напротив, данные антропологии и связь тутси со скотоводством, так 
же как разводимая ими порода крупного рогатого скота — санга, доста-
точно надежно указывают на их северное происхождение. 

Очевидно, появление их предков в Восточной Африке было связано 
с многочисленными миграциями туда скотоводческих племен Нет необ-
ходимости предполагать при этом единовременную миграцию. Предки 
тутси могли появиться в Межозерье в разное время и из разных мест 
(Mail, 1962: 129; d'Hertefeld, 1962: 



446 Глава V. Номады и государственность 

 

17;d'HertefeldF 1965: 406; Lemarchand, 1966: 599; Posnansky, 1967: 645; 
Oliver, 1977: 626 ff.). Но, действительно, окончательное формирование 
самих тутси произошло уже на месте при участии бантуязычных предков 
хуту. Этим, а также последующим этническим смешением объясняются 
языковая ассимиляция тутси и появление промежуточных антропологи-
ческих типов (d'Hertefeld 1962: 17—18). 

Нет никаких оснований для предположения (см., например, Oberg, 
1940: 121; Oliver, 1961: 58; Dunbar, 1965: 24), что скотоводы принесли в 
Межозерье государственность в уже готовом и сформировавшемся виде. 
Однако не обязательно и представлять их по образцу таких слабо диф-
ференцированных в социальном отношении восточноафриканских ско-
товодов, как каримоджонг или туркана. 

Если местная традиция о культуртрегерах басвези (Nyakatura, 1973: 
17 ff.), в отличие от традиции о батембузи (ср., однако, Cohen D.W., 1972: 
80 ff.), имеет под собой реальное основание, а таково, кажется, мнение 
большинства специалистов (ср., однако, Wngley, 1958: 16; Henige, 1974: 
44—45), то скорее надо предположить, что в XIV—XV вв.11 в Уганде 
обитала группа скотоводов, уже дифференцированных в социальном от-
ношении, во главе которых стоял линидж или клан басвези (Dunbar, 1965: 
2, 24; ср. Steinhart, 1978: 132). Другой возможный вариант, кажущийся 
мне менее вероятным, что басвези — обозначение как самих скотоводов, 
так и их предводителей. Однако местные легенды разделяют басвези и 
бахима, подчеркивая, что первых было мало. Имеются и другие аргу-
менты против их отождествления (Posnansky, 1967: 642; Nyakatura, 1973: 
249; ср. Dunbar, 1965: 21, 45). В целом отношение басвези к бахима оста-
ется сложной и нерешенной проблемой. 

При всех обстоятельствах данные археологии о Биго и других посе-
лениях с их «большими земляными укреплениями», сооружение которых 
требовало концентрации и организации большого количества рабочей 
силы (см Posnansky, 1966a), подтвер- 

 

11Все даты, связанные с рассматриваемым периодом в Межозерье, все еще надо 
рассматривать как условные. 



Восточная Африка 447 



ждают мнение, что общество басвези уже знало институционали-
зированное социальное неравенство. 

Но если скотоводы к моменту их появления в Уганде или в процессе 
их утверждения в ней были уже социально дифференцированными, то 
для этого должны быть какие-то причины. Они могли быть связаны с их 
предысторией или с обстоятельствами их миграции и обоснования в 
Уганде, или, наконец, историей их пребывания в последней. 

Исчезновение басвези из Уганды скорее всего объясняется их оче-
редной миграцией по неизвестным нам в точности причинам, может 
быть, из-за давления новых групп скотоводов с севера (луо?) приблизи-
тельно в конце XV в. (Posnansky, 1967: 634; Ogot, 1967: 46), усуглублен-
ном стихийными бедствиями (Dunbar, 1965: 24). По -видимому, басвези 
все еще оставались если не настоящими кочевниками, то подвижными 
скотоводами. Но та легендарная память, которую они оставили о себе в 
Межозерье, и стремление различных династий в некоторых ее государ-
ствах, обоснованно или нет, связать свое происхождение с басвези (Pos-
nansky, 1966a: 5; Beattie, 1971: 57; Oliver, 1977: 636), требуют какого-то 
объяснения. 

Возможно, при басвези в Межозерье, помимо экономических, если 
не впервые установились, то впервые приняли четкие контуры какие-то 
социополитические связи между скотоводами и земледельцами, и басве-
зи смогли на время стать руководителями как различных скотоводческих, 
так и земледельческих групп. Отсюда ведет свое происхождение леген-
дарная традиция об «империи» Китара. В сущности единственное, на чем 
сходится большинство ученых в данном вопросе, это важная роль взаи-
модействия скотоводов и земледельцев в ее возникновении. 

Правда, существует мнение, что земледельцы в Межозерье имели 
собственную государственность еще в период, предшествовав-
ший.скотоводческим миграциям (Wrigley, 1958: 16, 17; Lewis H.S., 1966а: 
405; Katoke, 1971; ср. Murdock, 1959: 350).Однако для него нет серьезных 
оснований (Steinhart, 1978: 134). Самое большее, что можно допустить, 
это наличие мелких вождеств. Государства в Межозерье возникли позд-
нее, после скотоводческих миграциям, и то далеко не сразу. 



448 Глава V. Номады и государственность 



Появление в Межозерье нилотов луо и смена басвези династией 
бито в Буньоро, как стала называться теперь Китара, очевидно, не озна-
чали полного возврата к прежнему состоянию до басвези. Напротив, 
преемственность развития во многом сохранялась. На юге государства и 
вождества с династиями, своим происхождением связанными с хима, от-
части могли возникать как реакция на миграцию луо и установление вла-
сти бито 

Как бы то ни было, в результате миграций скотоводов, которых 
смогли возглавить басвези, и дальнейших скотоводческих миграций ме-
жду скотоводами и земледельцами на территории Межозерья установи-
лась определенная экономическая взаимозависимость. С чисто хозяйст-
венной стороны земледельцы, очевидно, были также заинтересованы в 
приобретении скота и продуктов скотоводческого хозяйства, как ското-
воды — земледельческих продуктов и, возможно, ремесленных изделий 
(о последних см. Elam, 1974: 160, 167). В некоторых районах скот был 
важен также для удобрения полей (Oliver, 1977: 640). И повсюду облада-
ние скотом приобрело престижное и, соответственно, социальное значе-
ние. 

Сервис (Service, 1975: 120—123) подчеркивает договорный характер 
сбалансированных отношений политической кооперации, установив-
шихся в Анколе, которые, в известной мере, были выгодны и для иру. 
Однако разделение труда между скотоводами и земледельцами не осно-
вывалось на чисто экономической обменной основе. Оно должно было 
сопровождаться установлением определенных социальных и политиче-
ских связей. Возникающая единая социополитическая организация могла 
создаваться как мирными.так и немирными средствами (Lemarchand, 
1966:598). 

В одних случаях, как в Буганде, баланс сил оказался на стороне 
земледельцев и статус пастухов хима был очень низким. В других — пе-
ревес был на стороне скотоводов. Кроме того, в различных государствах 
этот баланс не всегда оставался неизменным, а правящие в них династии 
могли иметь различное происхождение с большинством господствующе-
го класса Примечательно, однако, что позиции скотоводов были слабее 
всего в тех областях, где было меньше хороших пастбищ и больше земли, 
годной для культивации (Mair, 1962: 30). 



Восточная Африка 449 



Так, Буганда малопригодна для развития скотоводческого направ-
ления экономики (Kottak, 1972: 373), Условия повышенной влажности 
благоприятны для тропического земледелия; в то же время 32 % площа-
дей в Уганде заражены мухой цеце (Baker, 1963: 20). Напротив, в Анколе 
большая часть страны была отведена под пастбища (Е1ат,1973: 162 ff.). 

Там, где скотоводы оказались, в конце концов, сильнее земледель-
цев, возникающая единая социополитическая организация была основана 
на таком разделении труда с земледельцами, из которого первые извле-
кали наибольшую выгоду. В большей или меньшей степени происходила 
монополизация владения скотом, и общественное разделение труда стало 
принудительным12, а реди-стрибутивные механизмы укрепляли позиции 
династии и связанной с ней элиты (Oberg, 1940: 130; Maquet, 1961: 
164—165; cTHertefeld, 1965: 423 ff.; Lemarchand, 1966: 608; Elam, 1973: 
161, 171). Основное направление социальной стратификации совпадало с 
хозяйственной специализацией и этническими различиями и, тем самым, 
приобрело более или менее выраженную тенденцию к кастообразованию. 
Таким образом, третья тенденция в возникновении кочевой (скотоводче-
ской) государственности именно в Восточной Африке проявлялась как 
ведущая. 

Разумеется, не все скотоводы были включены в состав господ-
ствующего класса и не всем земледельцам доступ в него был закрыт. Ог-
раниченная социальная мобильность всегда существовала. Ни в одном 
обществе она никогда не равняется нулю. Но в государствах Межозерья 
внешне она чаще всего оформлялась в рамках установившегося социаль-
но-этнического клише, основанного на противопоставлении тутси и хуту 
(d'Hertefeld, 1971: 56— 57; Steinhart, 1978: 145). 

Как уже отмечалось, все это не более чем гипотетическая общая 
схема. Формирование и дальнейшее развитие каждого из государств Ме-
жозерья имели свои особенности. В одних из них разделение между 
тутси и хуту наблюдается более отчетливо. 

 

12 Среди иру в Анколе существовало предание, что когда-то они имели скот, но 
он был отобран у них хима (Oberg, 1940; 130, ср Steinhart, 1978: 142). 



450 Глава V. Номады и государственность 

 

В других — практически отсутствует (Mair, 1962: 134—7; Beattie, 1971: 
139; Steinhart, 1978: 147). Например, в Буньоро в XIX в. после резкого 
сокращения поголовья крупного рогатого скота разделение между хима и 
иру в значительной степени утратило свое социальное значение. Любой, 
кто имел много скота, мог стать хима (Beattie, 1971: 24). 

Однако необходимо отметить, что значительные трансформации 
происходили среди скотоводов даже в тех государствах, в которых они 
занимали доминирующее положение. Не только династии и их прибли-
женные, но и большое количество рядовых кочевников перешли на 
оседлый образ жизни. Таким образом, вторая тенденция, хотя и в очень 
специфической форме, также проявлялась в историческом развитии го-
сударств Межозерья. Соответственно, возникновение и трансформация 
этих государств в целом не противоречат общей модели появления и 
развития государственности среди кочевников и, шире, среди экстен-
сивных и подвижных скотоводов. Особый характер их взаимодействия с 
внешним миром или особая интеграция с ним (или внутри него) явились 
самыми важными предпосылками и характеристиками кочевой государ-
ственности в Восточной Африке. 

Выводы 

Материалы этой главы показывают, что только в отдельных, редких 
случаях кочевое государство возникало без завоевания и покорения 
оседлого населения. Такие государства были лишь не более чем кратко-
срочными эпизодами в истории. Они появлялись как результат весьма 
специфических проблем, с которыми сталкивалось кочевое общество, 
обычно накануне завоеваний и ради завоеваний. Однако только само 
завоевание обеспечивало стабильное существование таких государств. 
Точно так же как вождества, предшествующие им, могут быть названы 
ситуационными, такие государства также могут быть определены как 
ситуационные. 

Не так давно Классен и Скалник (Claessen and Skalnik,1978a: 627) 
писали: «Не совсем ясно, завоевание ли ведет к формированию раннего 
государства, или, напротив, формирование раннего го- 



Выводы 451 



сударства ведет к завоеванию». Среди кочевников наблюдаются оба 
примера, однако первый является более распространенным. В возникно-
вении кочевых государств роль завоеваний, вторжений и насилия в це-
лом настолько заметна, что в контроверзе «конфликт — интеграция» 
первый решительно преобладает. Но такой конфликт в основном выно-
сился во внешний мир, за пределы самих кочевых обществ. 

В эволюционном и даже структурном отношении ситуационные го-
сударства подобны «зарождающимся ранним государствам», по опреде-
лению Классена и Скалника (Claessen and Skalnik, 1978a: 629—33; 1978b: 
641). Различия между ними заключаются в степени стабильности и в на-
правленности их дальнейшей эволюции. Как только возникает кочевое 
государство, оно должно иметь особые отношения с внешним миром и 
определенные формы таких отношений. Оно не может существовать 
продолжительное время исключительно за счет внутреннего развития 
кочевых обществ. Чтобы существовать и поддерживать стабильность на 
протяжении длительного времени, кочевое государство должно или ин-
корпорировать в себя часть внешнего мира, представленную его оседлым 
населением, или, прямым или косвенным образом, подчинить себе осед-
лое население. Однако именно поэтому такие государства не являются 
чисто кочевыми государствами в прямом смысле. 

За исключением ситуационных государств, все другие кочевые го-
сударства могут только условно считаться кочевыми. Они кочевые толь-
ко в том смысле, что были основаны кочевниками или что кочевники в 
них занимали доминирующие позиции. Но рассуждать применительно к 
ним о кочевниках вообще будет неправильно. Следует всегда точно вы-
яснить, кто именно обладал властью, а также против кого и в какой фор-
ме эта власть проявлялась. 

Первая социальная демаркация в кочевых государствах возникала 
между кочевниками и оседлым населением. Другой характерной чертой 
кочевых государств является их определенная гетерогенность. Пусть не 
во всех, но в большинстве таких государств существовало несколько 
правящих и зависимых cло- 



452 Глава V. Номады и государственность 

 

ев и классов, а также зачастую промежуточные слои, своего рода «сред-
ние классы». 

Как правило, слои и классы кочевых государств образуют две суб-
системы (или два субобщества), связанные между собой преимущест-
венно политическими узами. Известны случаи и более глубокого и орга-
ничного синтеза. Однако, во-первых, они обычно вторичны и возникают 
в результате упомянутых выше политических отношений, и, во-вторых, 
они редко развиваются до полного слияния двух субсистем в одну. 

Социальный характер оседлого субобщества, главным образом, оп-
ределялся отношениями, которые были присущи ему до его подчинения 
или завоевания кочевниками. Если после завоевания зависимость осед-
лых субобществ проявлялась лишь в политической сфере, они обычно не 
претерпевали серьезных изменений, особенно когда зависимость была 
всего лишь вассальной. Даже если завоевание сопровождалось разруше-
нием оседлого государства и инкорпорацией его населения в новое ко-
чевое государство, основные изменения происходили в политической 
сфере. 

Некоторые изменения происходили в социальной структуре осед-
лого населения. Но они в большей степени затрагивали правящие слои и 
классы, чем зависимые группы населения. Определенные модификации 
в социальной и экономической системе оседлого субобщества также 
иногда имели место, но, как правило, они не были столь значительными, 
чтобы привести к каким-либо качественным трансформациям. 

В действительности, в кочевом субобществе кочевого государства 
могли происходить более фундаментальные изменения. Во-первых, такое 
субобщество впервые становилось классовым обществом, не всегда пол-
ностью, но всегда весьма своеобразным образом. Наиболее оригинальная 
сторона формирования классов в кочевых субобществах кочевых госу-
дарств, на мой взгляд, состоит в том, что их различные слои и группы 
становятся классами неодновременно и не по отношению друг к другу 

Обычно первой становилась классом кочевая аристократия, но не 
по отношению к простым кочевникам, а по отношению к подчиненному 
и завоеванному оседлому населению/ В то же вре- 



Выводы 453 

мя в течение более или менее продолжительного периода ока оставалась 
всего лишь руководящим сословием рядовых кочевников. Часто процесс 
социальной дифференциации в кочевом субобществе останавливался на 
этом этапе. В других случаях кочевая аристократия становилась классом 
по отношению к простым кочевникам. Однако даже там, где это проис-
ходило, классовый характер обоих субобществ: кочевого и оседлого, был 
различным. 

Со времен Владимирцова (1934) постоянно обсуждалась проблема 
так называемого «кочевого феодализма». В течение многих десятилетий 
она особенно серьезно дискутировалась в советской антропологии и ис-
тории (более подробно см. Хазанов, 1975; Марков, 1976; Першиц, 1976; 
см. также Khazanov, 1984: 123-124). Однако, как правило, остается неяс-
ным, что обсуждается — ситуационные государства кочевников, сравни-
тельно редкие и неустойчивые политические образования, или кочевые 
субобщества в кочевых государствах в широком понимании. 

Однако, на мой взгляд, ни первые, ни вторые не могут быть опреде-
лены как феодальные. Как правильно отметил Леттимор (Latumore, 1979: 
488): «Международные термины, как, например, «феодальный», подчер-
кивают схожие черты, но часто скрывают различия». Можно, конечно, 
утверждать, что все зависит от понимания феодализма, от того, является 
ли он, прежде всего, социально-экономическим или политическим фено-
меном. Однако любые черты феодализма, которые считаются основными 
обеими научными школами, в действительности не характерны для ко-
чевников. 

Выдающийся советский медиевист А. Я Гуревич (1970: 7) определил 
феодализм следующим образом: «Феодальная формация характеризуется 
наличием противоречия между крупной собственностью на землю и 
мелким крестьянским производством и внеэкономическим принуждени-
ем, необходимость которого вытекает из основного противоречия; так как 
крестьянин ведет собственное домашнее хозяйство, присвоение произве-
денного им излишка возможно только при применении силы в той или 
иной форме. Связанные с этой системой производственные отношения 
определяются такими особенностями феодализма, как условный 



454 Глава V. Номады и государственность 

 

характер феодального землевладения и иерархия структуры, а также ие-
рархия правящего класса. Такое понимание феодализма дает нам проч-
ную основу для изучения специфических проблем истории средних 
веков». 

Однако далее в своей книге Гуревич указывает, что 
предложенное им определение является не более чем неполной 
теоретической моделью. С одной стороны, эта модель включает черты, 
которые характерны не только для феодализма; с другой стороны, далеко 
не всегда и не в одной и той же форме они применимы даже к сред-
невековым государствам Западной Европы. Гуревич сам пришел к дан-
ным заключениям. Я хотел бы расширить большинство из них с помо-
щью другого определения феодализма, данного великим историком 
Марком Блоком (Маrс Bloch, 1974, II: 446): «Подчиненное кре-
стьянство» широкое применение земельных пожалований (феод) вместо 
денежной платы, о которой не могло быть и речи; господство специали-
зированного класса воинов; узы подчинения и защиты, которые свя-
зывали человека с человеком, а внутри воинского класса приобрели спе-
цифическую форму, называвшуюся вассалитетом, и неизбежно ведущую 
к беспорядку; и в сердцевине всего этого, выживание других форм объе-
динений, семьи и государства...» 

Но наиболее важным является то, что в отношении кочевников не-
приемлемо ни одно определение. В связи с этим показательна одна из 
недавних попыток доказать феодальную природу монгольского госу-
дарства, предпринятая Мункуевым. Отметив, что идея централизован-
ной монархии была чуждой Чингиз-хану и что, по этой причине, его го-
сударство было основано на улусной системе, Мункуев приходит к сле-
дующему выводу: «Поэтому в Монголии с самого начала феодализм 
возник в классическом и политическом смысле (я не имею здесь в виду 
вышеуказанные социально-экономические отношения) с характерным 
ему наличием вассальной зависимости и другими институтами» (1977: 
393). 

Я уже писал о весьма специфической и относительной природе 
монгольского вассалитета (см. Khazanov, 1984: 158, 159—160). Оче-
видно, что отсутствие централизованной монархии также недостаточ-
ное доказательство для того, чтобы идентифицировать 



Выводы 455 

государство как феодальное. Что касается социальных и экономиче-
ских отношений, то Мункуев (1977: 387) ссылается на три структуры: 
отогу-бойол, нокур и домашнее рабство. Ни одна из них не может 
быть охарактеризована как феодальная (см. Khazanov, 1984: 
159—160). В этом случае очевидно, что предвзятая оценка Мункуева 
противоречит фактам. 

Что касается оседлых субобществ в кочевых государствах, то 
могу лишь заметить, что поскольку я склоняюсь к узкому региональ-
но-временному пониманию феодализма как преимущественно евро-
пейского средневекового феномена, я также не считаю их феодаль-
ными. 

Следует различать феодализм как целостную социально 
-экономическую и политическую систему и отдельные феодальные 
элементы и институты (например, вассалитет). Некоторые из них 
распространены значительно шире, чем сам феодализм. Еще чаще 
они лишь внешне совпадают с феодальными (ср. Service, 1975: 82). 
Тем не менее именно на основании наличия подобных институтов в 
том или ином обществе его иногда без достаточных оснований объ-
являют феодальным. 

Кочевое общество (субобщество) в тех случаях, когда оно во-
обще достигает классового уровня, является раннеклассовым и оста-
ется таковым. Во всяком случае, до тех пор, пока оно продолжает 
быть кочевым и политически самостоятельным. Оно может вновь 
стать доклассовым, но даже в том случае, если оно оказывается под-
чиненным оседлому обществу, развитые классовые отношения про-
никают в него с трудом и извне. 

Под раннеклассовым кочевым обществом я понимаю общество: 

а) в эволюционном ряду занимающее место между доклассовым 
(первобытным) и развитым классовым обществом; б) в котором ча-
стная собственность на основные ресурсы отсутствует или в котором 
это обстоятельство не является главным критерием социальной 
дифференциации; в) в котором различные отношения основных сло-
ев, сословий и классов к производству и распределению не связаны 
непосредственно с отношениями по поводу собственности на ос-
новные ресурсы; г) в котором основные соци- 



456 Глава V. Номады и государственность 

альные различия связаны с политическим доминированием и зависимо-
стью, которые в большинстве случаев определяются различными соци-
альными отношениями к правящим и управленческим институтам обще-
ства; д) в котором существуют регулярное налогообложение и/или в ко-
тором зависимые слои и классы выполняют другие обязательства перед 
государством и правящими слоями и классами. 

Возвращаясь к трем типам кочевой государственности, выделенным 
ранее, необходимо уточнить, что они имеют отношение к кочевым госу-
дарствам в широком смысле, а не к ситуационным государствам кочев-
ников. Мне хотелось бы еще раз подчеркнуть, что эти типы, в первую 
очередь, являются условными и упрощенными теоретическими моделя-
ми. В действительности, применительно к конкретным обществам мож-
но говорить лишь о более или менее отчетливом преобладании соответ-
ствующей тенденции и степени ее реализации. 

Социальные отношения в кочевых государствах первого типа опре-
деляются тремя основными факторами: а) отношением кочевников в це-
лом к завоеванному или подчиненному оседлому населению или осед-
лому государству; б) отношениями между кочевой аристократией и 
оседлым населением или оседлым государством; в) отношениями между 
кочевой аристократией и рядовыми кочевниками. 

Иногда к трем факторам прибавляется четвертый: отношения меж-
ду различными кочевыми объединениями, политическими образова-
ниями, племенами, этническими группами и т.д. 

В государствах первого типа отношения господства и подчинения или 
зависимости, установившиеся между кочевниками, особенно между ко-
чевой аристократией и оседлым населением, в целом являются основ-
ными. Безусловно, что само существование такого государства зависит 
от этих отношений. Соответственно, внешние формы зависимости и 
эксплуатации доминируют над внутренними. Чем сильнее само господ-
ство, тем более отчетливее проявляется тенденция, характерная для го-
сударств первого типа. В государствах первого типа кочевые и оседлые 
общества не всегда даже образуют отдельные субобщества, раз-
деленные в 



Выводы 457 

социальном, социально-политическом, а часто и географическом отно-
шениях. Когда оседлое государство продолжало существовать, а его за-
висимость от кочевого государства была только вассально-даннического 
типа, кочевники, с одной стороны, и земледельцы и городские жители, с 
другой, в основном продолжали жить в двух отдельных обществах. 

В этом случае отношения между кочевой аристократией и рядовыми 
кочевниками могут приобретать раннеклассовую форму, хотя чаще всего 
они остаются доклассовыми. В отношении к кочевому обществу или су-
бобществу аристократия часто действует как руководящее сословие, но, 
безусловно, не как господствующий класс. Рядовые кочевники остаются 
основной военной и социальной опорой кочевой аристократии, и среди 
кочевников в таких государствах продолжают действовать механизмы ре 
дистрибуции. 

Ситуация не претерпевает фундаментальных изменений, если при 
вышеотмеченных обстоятельствах кочевники и оседлое население объе-
диняются в единое государство. В таком государстве существует, по 
крайней мере, два правящих класса: новый кочевой и старый оседлый 
(или старые оседлые), и отношения между ними очень обострены. Поло-
жение непривилегированного оседлого населения в таких государствах 
обычно ухудшается, а уровень его эксплуатации увеличивается; однако 
положение рядовых кочевников в основном сохраняется прежним. 

В государствах второго типа кочевники и оседлое население также 
могут образовывать два отдельных субобщества, но только в социальном, 
а не политическом или географическом отношении. Однако интеграци-
онные процессы проявляются в них значительно сильнее, чем в государ-
ствах первого типа. В социальной сфере даже намечается тенденция сти-
рания границ между двумя субобществами, но на практике она не осу-
ществляется в полной мере. До определенной степени политический 
синтез всегда сопровождается социальным, но это зависит от конкретной 
ситуации. 

Главными факторами, определяющими социальные отношения в 
государствах второго типа, являются: а) отношение правящих классов к 
крестьянству как зависимому и эксплуатируемому классу; б) отношения 
между самими правящими классами, особенно 



458 Глава V. Номады и государственность 

между старыми и новыми, оседлыми и кочевыми; в) отношение пра-
вящих классов к рядовым кочевникам. 

Если в государствах первого типа положение кочевой аристократии 
(правящий класс — ведущее сословие) является по преимуществу двой-
ственным, то в государствах второго не менее двойственным является 
положение рядовых кочевников ( подданные -соплеменники). Однако 
рядовые кочевники не только не являются основным классом в таких 
государствах, но даже редко образуют одно сословие или класс. 

Чем полнее реализуется вторая тенденция, тем более дифференци-
рованным становится кочевое субобщество. Среди кочевников государ-
ства второго типа в большей степени, чем в государствах первого типа, 
проявляется их разделение на привилегированных, менее привилегиро-
ванных и непривилегированных, основанное на связях с династией и ко-
чевой аристократией, их этнических и племенных связях и т. п. Обычно в 
них формируются несколько промежуточных сословий или слоев, неко-
торые из которых ближе к правящему классу, а другие ближе к зависи-
мым слоям населения. Поэтому не всегда можно сказать, что в таких го-
сударствах правительство или правящие классы имеют особую политику 
по отношению к простым кочевникам. Обычно эта политика варьирует 
применительно к различным слоям, группам и объединениям кочевников 
и в различные периоды существования государства. 

В отношении кочевого субобщества процесс интеграции в государ-
ствах второго типа может принимать различные формы. Однако в целом 
он характеризуется социальной неоднородностью и отсутствием одно-
временного воздействия. Обычно он воздействует в первую очередь на 
династию и ее непосредственное окружение, правящие государством, а 
затем на всю или часть кочевой аристократии, которая становится пра-
вящим классом оседлого населения или одним из его правящих классов. 

По мере развития интеграционного процесса кочевая аристократия 
и особенно династия должны были решить, сосредоточить ли основное 
внимание на правлении государством и объединить свои интересы с 
интересами государства в целом и его оседлого субобщества, или же в 
первую очередь стараться сохранить 



Выводы 459 

свое прежнее положение в кочевом субобшестве и в таком случае 
идти иногда против интересов государства. 

Дилемма никогда не была простой, и не всегда можно было 
достичь согласия даже среди различных слоев и групп кочевой ари-
стократии внутри одного государства. В результате в государствах 
второго типа часто возникали новые конфликты между династией 
кочевого происхождения и ее сторонниками, с одной стороны, и тра-
диционной кочевой аристократией, с другой, а также между дина-
стией и рядовыми кочевниками и т. д. 

Государства второго типа не всегда остаются кочевыми даже в 
широком смысле слова. Одним из распространенных путей их 
трансформации является их превращение в оседлые государства, в 
которых некоторые номады постепенно оседают, в то время как дру-
гие из отдельного, политически доминирующего субобщества посте-
пенно превращаются в отсталое социальное, а иногда и этническое 
меньшинство, которое инкапсулируется в более развитую социаль-
но-экономическую и политическую систему оседлого государства. 

К государствам третьего типа слово «кочевые» вообще может 
быть применено только очень условно. В их отношении в гораздо 
большей степени, чем в отношении государств первого и второго 
типов, можно говорить лишь о соответствующей тенденции, но не о 
какой-либо отчетливой форме. 

Полное проявление и соответствующая реализация третьей 
тенденции происходят только при объединении двух различных 
процессов: возникновения единой социальной, экономической и по-
литической системы, в которой происходит интеграция кочевников и 
земледельцев, и формирования социальных различий по направле-
ниям, в основном совпадающим с экономической специализацией и 
вдобавок зачастую связанным с этническими различиями. Эти про-
цессы чаще возникают раздельно, чем вместе, что является причиной 
того, почему при возникновении и трансформации кочевой государ-
ственности третья тенденция проявляется реже, чем две первых. 
Кроме того, когда она вообще прослеживается, третья тенденция ча-
ще всего проявляется в различном сочетании с другими тенденциями 
и редко бывает доминирующей. 



460 Глава V. Номады и государственность 



Другой причиной, также затрудняющей выделение кочевых госу-
дарств третьего типа, является то обстоятельство, что создание единой 
социально-экономической системы, объединяющей кочевников или ско-
товодов с оседлым населением, само по себе формирует своеобразный 
смешанный характер этих государств. На практике этот процесс обычно 
ведет к тому, что политически доминирующие кочевники перестают быть 
кочевниками, хотя и могут сохранять свои скотоводческие традиции как 
часть культурного наследия и/или как критерий социальных отличий. 

Тем не менее кочевники или экстенсивные скотоводы обычно игра-
ют ведущую роль в упомянутых процессах, особенно в их слиянии 
Именно поэтому при изучении проблем, связанных с кочевой государст-
венностью, мы должны принять во внимание существование третьей 
тенденции. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



 

 

Вместо заключения: внешний мир и кочевники 

Проблема взаимоотношений между кочевниками и оседлым земле-
дельческим и городским миром имеет две стороны, о каждой из которых 
написано уже довольно много Наиболее важные исследования первой сто-
роны проблемы были сделаны этнографами, и я, в известной степени, сле-
дую по их стопам Исследование второй стороны проблемы, о воздействии 
кочевников на развитие оседлого мира, почти полностью остается прерога-
тивой историков Тем не менее большинство связанных с нею вопросов до 
сих пор остается неясным и спорным и требует антропологического изуче-
ния. Ограничусь несколькими примерами 

Я не могу сейчас обсуждать сложную и дискуссионную проблему о 
характере китайского, средневосточных или ближневосточных обществ 
средних веков. Но можно задать вопрос, повлияли ли частые завоевания 
этих обществ кочевниками на основное направление и темп их эволюции? 
Если да, то каким образом Все это скорее темы для будущих исследований, 
чем сколько-нибудь решенные проблемы. 

Даже вопрос о нередко декларируемой связи между кочевыми завое-
ваниями и замедленностью развития упомянутых обществ отнюдь не про-
стой. Замедленность по сравнению с чем? Явно не с Африкой или доко-
лумбовой Америкой. Следовательно, замедленность по сравнению с Евро-
пой. Но правомерна ли такая постановка вопроса вообще? Ведь его можно 
сформулировать и иначе. Чем были вызваны более быстрые темпы развития 
европейских обществ? Отсутствием кочевых завоеваний? Но, во-первых, 
Европа опережала в своем развитии многие другие регионы уже в верхнем 
палеолите и снова — в античное время. А во-вторых, отсутствие 

 





 

462 Вместо заключения: внешний мир и кочевники 

кочевых завоеваний в Европе было весьма относительным. Как-никак гун-
ны смертельно ранили Римскую империю, в то время как аварские набеги и 
мадьярское завоевание Паннонии в IX и X вв. ощущались в большей части 
Европы (Dienes, 1972) И нельзя забывать о том, что в русской историогра-
фии получило название «трехсотлетнего татарского ига». 

Наконец, о более быстрых или медленных темпах развития корректно 
говорить лишь в том случае, если мы имеем дело с однолинейной эволю-
цией, конкретно — если китайское и различные мусульманские общества, 
как и средневековое европейское, были феодальными. (Кстати, европейский 
феодализм тоже весьма разнолик.) Но вопрос об этом дискутируется со 
времен Вольтера .и Монтескье и все еще далек от своего решения. 

Если же эволюция средневековых обществ Азии и Европы (и не будем 
забывать про древние общества тоже) была мультилинейной, где те крите-
рии и мера, которыми мы можем измерить ее темпы? И сопоставимы ли они 
вообще? 

Во всяком случае сомнительно, чтобы всякое кочевое завоевание обяза-
тельно должно было замедлять эволюцию завоеванного оседлого общества. 
Караханидское и сельджукское завоевания не принесли больших разруше-
ний и потрясений. Многие войны между самими оседлыми государствами 
были более кровопролитными и опустошительными. 

Применительно к социально-экономической сфере саму проблему можно 
иногда повернуть противоположным образом. Вспомнив о том, что именно 
в результате упомянутых завоеваний институт икта, существовавший уже 
при Бундах и Саманидах, получил значительно большее распространение, 
можно задаться вопросом: замедлили ли эти завоевания темпы эволюции 
соответствующих обществ или, напротив, ускорили их. 

Я ничего не утверждаю. Я просто хочу показать, что нет оснований для 
категорических утверждений, зато много — для дискуссий и дальнейших 
исследований. 

В полной мере это относится и ко всем вопросам и проблемам, затрону-
тым в этой книге. Я старался в меру моих сил пред- 





Вместо заключения: внешний мир и кочевники 463 

 

дложить то их решение, которое сейчас представляется мне наиболее при-
емлемым. Но это не означает, что оно покажется таковым моим коллегам, а, 
возможно, в дальнейшем и мне самому. Потому что я хотел бы надеяться, 
что и в будущем смогу продолжать заниматься неисчерпаемой темой, свя-
занной с номадами и номадизмом. 

На этом пора и кончить. 

Москва, ноябрь 1979* 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

* После августа 1979 г. я смог внести в рукопись первого издания книги лишь 
небольшие 
уточнения и добавления в основном библиографического характера 





 

Послесловие к третьему изданию. 
Кочевники в истории оседлого мира 

Эта книга посвящена в основном экономической и со-
циополитической зависимости кочевых обществ от оседлых. Однако 
чем больше я изучаю кочевых скотоводов, тем больше я прихожу к выводу, 
что их идеологическая и культурная зависимость от последних также 
была весьма существенной. Как специализированная кочевая 
экономика нуждалась в земледельческих и ремесленных продуктах, 
так и кочевые культуры нуждались в оседлых культурах в качестве источ-
ника, компонента и модели для сравнения, заимствования, имитации или, 
напротив, отвержения. Земледельцы и горожане могли представ-
ляться кочевникам «другими» и «чужими», и тем не менее их влияние на 
кочевников нельзя недооценивать. Исторические источники и ар-
хеологические материалы не оставляют сомнения в том, что значи-
тельная часть предметов материальной культуры кочевых скотоводов 
(одежда, утварь, даже оружие, и, конечно же, предметы роскоши) произво-
дилась оседлыми ремесленниками и мастерами. 

Даже идеологическое противостояние никогда не было полным. 
Достаточно заметить, что сами кочевники не создали ни одну из мировых 
религий, но внесли значительный вклад в их распространение 
по земному шару (Khazanov, 1994). 

Но все это одна сторона медали. В послесловии к первому изданию 
этой книги я отмечал, что малоизученной остается ее вторая сторона — 
влияние кочевых скотоводов на развитие оседлого мира. Почти двадцать 
лет спустя положение остается, по существу, тем же. Это вынуждены были 
констатировать все участники организованного мною совместно с Андре 
Винком симпозиума, состоявшегося в Лейдене летом 1998 г. Проблема да-
лека 



Кочевники в истории оседлого мира 465 

от ясности, даже если ограничить ее только культурным влиянием и за-
имствованиями. Нет нужды доказывать, что в ряде регионов в опреде-
ленные исторические периоды кочевники оказывали существенное воз-
действие на культуры оседлого населения. Первое, что приходит на ум, 
— это, конечно, верховая езда, а в военном отношении — конница. 
Взаимоотношения с кочевниками, включая прямую военную конфрон-
тацию, оказали сильное влияние на развитие военного дела и вооруже-
ния Центральной Азии, Ирана, других стран Среднего и Ближнего Вос-
тока, позднеантичной и раннесредневековой Европы, равно как Китая и 
ряда иных регионов. Не исключено, что средневековые европейские 
рыцари в технологическом отношении были потомками, если не пря-
мыми, то коллатеральными, древних тяжеловооруженных катафракта-
риев, происхождение которых, очевидно, связано с евразийским степ-
ным миром. 

Все же в отношении ряда артефактов, будь то некоторые виды со-
ставных луков и доспехов, сабля или стремена, желательна известная 
осторожность. Нередко их изобретение, без достаточно убедительных 
доказательств, приписывается кочевникам. В некоторых случаях более 
осторожным будет предположение, что их происхождение связано с 
конкуренцией между двумя родами войска: пехотой и конницей. На-
пример, иногда можно встретить утверждения о том, что в VI в. н. э. 
древние тюрки изобрели новый вид седла с железными стременами, ко-
торые вскоре распространились по всей Европе. Однако древнейшие 
железные стремена, датируемые концом III в. или началом IV в. н. э, 
найдены археологами не в горах Алтая, а в погребениях Кореи и грани-
чащих с ней районах Маньчжурии. В ожидании новых находок пока бу-
дет более осторожным предположить, что кочевники-тюрки не изобрели 
стремена, а заимствовали и, вероятно, усовершенствовали их. 

Я отнюдь не отрицаю, что кочевники влияли на культуры оседлого 
населения, равно как и то, что изобретение и особенно распространение 
многих культурных элементов было именно их достижением. В осед-
лых странах часто подражали оружию, украшениям, модам кочевников 
В VII и VIII вв. тюркские набор- 



466 Послесловие к третьему изданию 

 

ные пояса распространились от Китая до Ирака. В эпоху династии Тан 
китайская одежда испытала сильное влияние одежды кочевников. Египет-
ские мамлюки даже в то время, когда они воевали с монголами, носили 
монгольские украшения и любили причесывать свои волосы на монголь-
ский лад (В. Lewis, 1993:198). В Европе русская, польская и венгерская 
знать подражала одеждам и прическам кочевников. Однако нередко наи-
более блестящие культурные достижения кочевников были по меньшей 
мере стимулированы их контактами с представителями оседлого мира. В 
качестве примера я могу сослаться на знаменитый, но во многом все еще 
загадочный звериный стиль — декоративное искусство с преобладанием 
зооморфных мотивов, который в древности был на протяжении многих ве-
ков популярен в Евразии, от территории современной Венгрии до Китая. 
Очевидно, семантика этого стиля была весьма сложной и отражала 
как эстетические концепции кочевников, так и их религиозные воззрения и 
систему ценностей. Иначе говоря, звериный стиль отражал их мировоз-
зрение. Однако сформировался он не без влияния искусства оседлых стран 
и, возможно, даже с помощью их художников. Эти художники играли также 
активную роль и в его дальнейшей эволюции. Они не только изготовляли 
изделия в соответствии со вкусами и традициями кочевых заказчиков; они 
вводили в звериный стиль новые сюжеты и художественные приемы, кото-
рые нередко быстро принимались затем самими кочевниками (Хазанов, 
1975с: 107 сл.). Другим примером может служить тюркский рунический 
алфавит, весьма примечательный уже потому, что он использовался 
на протяжении пяти или шести веков и был распространен от Монголии до 
Венгрии. Долгое время происхождение этого алфавита оставалось загадкой. 
Иногда высказывалось даже мнение, что он был изобретен самими тюрка-
ми. В дальнейшем, однако, выяснилось, что алфавит возник в результате 
адаптации согдийских букв к тюркской фонетике, вероятно, выполненной 
согдийскими учеными (Clauson, 1970- 51 ff Bazin, 1975: 37—46). 

Бесспорно, однако, то, что кочевники играли очень важную роль в ка-
честве организаторов и посредников в различного вида культурных обменах 
между самими оседлыми обществами. Их 



Кочевники в истории оседлого мира 467 

вклад в трансконтинентальную циркуляцию и трансмиссию культурных и 
технологических артефактов и инноваций, идей и концепций и даже рели-
гий является очень значительным. В этом отношении полиэтнические и по-
ликультурные империи, основанные кочевниками, играли некоторую по-
ложительную роль. 

В этнолингвистической истории Старого Света роль скотоводов вооб-
ще и кочевых скотоводов в частности трудно переоценить. Я не буду оста-
навливаться на распространении индоевропейских языков, потому что все 
еще не ясно, были ли первые индоевропейцы скотоводами или ранними 
земледельцами. Однако распространение семитских языков, языков, при-
надлежащих к иранской группе индоевропейской лингвистической семьи, и 
многих алтайских языков, особенно тюркских, безусловно, было связано с 
миграциями, завоеваниями и/или политическим доминированием скотово-
дов и кочевников (Golden, 1992: 15 ff.). 

Огромная роль, которую кочевники играли в политической истории 
Евразии и даже Африки, столь очевидна, что не нуждается ни в какой аргу-
ментации. Хочу лишь заметить в этой связи, что многие их завоевания яв-
лялись не столько причиной, сколько следствием слабости и дезинтеграции 
оседлых государств, очевидных уже к моменту завоевания. При всех об-
стоятельствах эти завоевания нередко приводили к радикальным изменени-
ям политических границ или даже к гибели некоторых государств и империй 
и возникновению новых на их развалинах. Все эти изменения, однако, наи-
более заметны в исторические периоды краткой и средней продолжительно-
сти. Далеко не все кочевые завоевания необратимо изменяли поли-
тическую конфигурацию больших исторических регионов. Последствия 
сельджукской победы над Византией при Манцикерте, в 1071 г., действи-
тельно привели к тому, что в дальнейшем Анатолия оказалась включенной в 
совсем иной историко-культурный регион. Но так же верно и то, 
что когда осела пыль от монгольских завоеваний, то все основные 
региональные политические конфигурации, которые предшествовали 
им: Китай, Индия, Центральная Азия, Иран, тюркская Анатолия и русские 
земли — появились вновь на политической и культурной картах мира. В 
этой связи очень важным представляется 



468 Послесловие к третьему изданию 

 

вопрос о том, насколько кочевые завоевания изменяли общие характери-
стики и основные социополитические структуры завоеванных оседлых 
стран. 

Кочевые завоевания обычно сопровождались династическими измене-
ниями, а также более или менее серьезными изменениями в этническом и 
социальном составе новых государств. Особенно заметные перемены про-
исходили в их привилегированных слоях. Однако даже смена правящих 
элит, как правило, не была полной, и во многих случаях нетрудно просле-
дить определенную институциональную преемственность между ними. Так, 
во многих случаях, для победоносных номадов было гораздо легче устра-
нить «людей меча» — старое военное сословие, чем «людей пера» — бю-
рократию. Точно так же ни сельджуки, ни карахани-ды, нанесшие оконча-
тельный удар по дехканской аристократии, ни другие завоеватели никогда и 
не помышляли посягнуть на привилегии другого высшего слоя мусульман-
ского общества: улама и суфийских шейхов (Бартольд, 1963: 369—371). В 
Китае ученые-бюрократы пережили всех завоевателей. Все династии коче-
вого происхождения рано или поздно обнаруживали, что для управления 
этой страной бюрократия была незаменима. Поэтому им приходилось пола-
гаться на ее помощь. Даже монголы в Китае в конце концов возродили ста-
рую конфуцианскую экзаменационную систему. 

Похоже, что изменения в политических структурах и институтах, вы-
званные кочевыми завоеваниями, нередко были менее кардинальными, чем 
это иногда предполагается. Такие государственные деятели, как Назим 
ал-Мульк, Рашид ад-Дин, Елю Чу-цай или андалузские секретари Альмо-
равидов, символизируют ограничения, которые испытывали новые прави-
тели, вынужденные принять или приспосабливаться к административным 
моделям, существовавшим в завоеванных ими оседлых государствах. В 
этой связи соблазнительно напомнить Макса Вебера (1978: 368), полагав-
шего, что капиталистическое развитие в доиндустриальных империях было 
убито их бюрократиями. 

Проблема инноваций в государствах, возникших в результате кочевых 
завоеваний, является столь же важной, как и опреде- 

 



Кочевники в истории оседлого мира 469 

ленная преемственность политической традиции и практики. Очень 
важно установить, в какой мере победоносные кочевники вводили новые 
политические институты в завоеванных ими странах, и какова была 
судьба этих институтов в долговременной исторической перспективе. Не 
менее важно исследовать, происходил ли в таких случаях синтез коче-
вых институтов с оседлыми. 

Как бы ни оценивать уровень развития евразийских кочевников, 
они имели собственную и весьма своеобразную политическую культуру. 
Они могли казаться варварами своим оседлым современникам, но на 
самом деле эти «варвары» были весьма изощренными в политическом 
отношении. Достаточно сослаться на ряд концепций и институтов, ко-
торые на протяжении многих веков имели широкое распространение в. 
евразийских степях. К их числу относятся представления о харизме и 
божественном мандате на правление, данном избранному Небом роду 
(Rachelwitz, 1973; Golden, 1982); специфические модели правления 
(включая двойное царствование); развитая имперская титулатура и им-
перский символизм (Allsen, 1997); понятие о коллективном суверените-
те, согласно которому государство и его подданные принадлежали не 
индивидуальному правителю, а всем членам правящего рода в качестве 
их корпоративной собственности, а также соответствующая удельная 
система; специфические модели наследования власти, основанные на 
различных вариантах ее коллатеральной ротации и принципе старшин-
ства внутри правящего рода; патримониальный вид правления, подра-
зумевавший распределение различного рода богатств среди вассалов, 
сторонников и даже рядовых кочевников, и некоторые другие концеп-
ции. Представляется, что в той форме, в которой они существовали до 
завоеваний, эти концепции не оказывали серьезного влияния на полити-
ческую культуру оседлых государств. Лишь в условиях, созданных за-
воеваниями, некоторые из них, например, легитимация верховной вла-
сти или понятие о коллективном суверенитете, могли быть навязаны 
покоренным странам, но обычно без долговременного эффекта. 

Не менее, если не более важным, чем вопрос о политическом син-
тезе, является другой вопрос: приводили ли завоевания кочевников к 
серьезным изменениям в формах землевладения и зе- 



Послесловие к третьему изданию 470 

мельной собственности в покоренных странах, или, иначе говоря, приводи-
ли ли они к возникновению новых форм, порывавших с прежней практи-
кой? Хорошо известно, что во многих регионах и в различные историче-
ские эпохи аристократия кочевников, или правящие элиты коче-
вого происхождения, становились земледельческими элитами осед-
лых обществ. Это случилось, например, с гуджаратами в ранне-
средневековой Индии. В Центральной Азии и Иране это случалось не 
один раз. Однако оседлые общества в целом и существовавшие в 
них формы землевладения едва ли были серьезно затронуты этими пере-
менами. Попытки внести более серьезные изменения в структуры завое-
ванных оседлых обществ обычно не имели большего успеха, особенно в 
долговременной перспективе. Например, монголы, особенно в Китае, Ира-
не, возможно в других завоеванных странах, ввели правило, согласно ко-
торому даже те чингизиды, которые не сделали их своей резиденцией, 
имели в них свою долю земельной собственности и соответствующие до-
ходы от нее. Для распоряжения текущими делами, касающимися этих зе-
мель, верховный правитель назначал специальные администрации, но при 
этом включал в них людей, которые специально следили за соблюдением 
интересов членов тех линиджей рода чингизидов, которые обосновались в 
других странах. 

Такая практика противоречила местным формам землевладения, и, 
очевидно, она была отброшена по окончании монгольского правления в 
соответствующих странах. 

В то же время завоеватели охотно принимали те институты завоеван-
ных оседлых стран, которые не противоречили их интересам. Так, Сель-
джуки приняли и расширили систему икта, потому что она соответствовала 
определенным кочевым традициям и практике и к тому же способствовала 
их господству над земледельческим населением. Хотя я предпочитаю избе-
гать поспешных и категоричных выводов, мне все же кажется, что измене-
ния в социальных и экономических структурах оседлых стран, вызванные 
их завоеваниями кочевниками, часто были менее кардинальными, чем это 
иногда представляется. Определенная преемственность структур и инсти-
тутов совершенно очевидна во многих случаях. Прямое и необратимое 
навязывание кочевых 



Кочевники в истории оседлого мира 471 

 

институтов или даже их эффективное слияние с соответствующими инсти-
тутами завоеванных оседлых стран были скорее исключением, чем общим 
правилом. В то же время определенное взаимное приспособление этих ин-
ститутов и структур было весьма распространенной практикой. В целом же 
определенные пермутации в социальном строе оседлых стран были более 
частным результатом их завоевания кочевниками, чем его радикальная пе-
ремена. 

Экономические последствия взаимоотношений кочевых скотоводов с 
оседлыми земледельцами и горожанами также неоднозначны, особенно если 
рассматривать их в сравнительном плане. Многие набеги и вторжения ко-
чевников в земледельческие страны приводили к опустошительным послед-
ствиям, хотя, справедливости ради, надо отметить, что иногда эти опусто-
шения преувеличивались сначала средневековыми историками из числа 
оседлого населения, а затем их последователями в новое время. Буквально 
следовать каждой строчке средневековых хроник так же опасно, как пы-
таться читать их между строк. Утверждение, что кочевники прибегали к 
разрушениям, убийствам и резне более часто и с большим энтузиазмом, чем 
завоеватели и правители из оседлых стан, в сущности остается недоказан-
ным. Я очень сомневаюсь, что ассирийцы, или римляне, или крестоносцы 
были менее кровожадны, чем самые жестокие из числа завоевате-
лей-кочевников. За время Тридцатилетней войны в Европе население Гер-
мании сократилось с 21 до 13 миллионов в значительной мере потому, что 
армии всех вовлеченных в эту войну государств содержались за счет грабе-
жа оккупированных ими земель (Davies, 1996: 568) точно так же, как это де-
лали кочевники во время своих военных кампаний. При желании число по-
добных примеров можно легко продолжить. 

Тезис о том, что все завоевания кочевников были опустошительными, 
нуждается в большой осторожности и в тщательной проверке в каждом 
конкретном случае, особенно если речь идет о долговременных экономиче-
ских последствиях. Слишком часто для объяснения экономического упадка 
в оседлых странах кочевникам отводится роль козлов отпущения. Запус-
тение многих зе- 



472 Послесловие к третьему изданию 

 

мель древнего орошения в Центральной Азии могло быть результатом за-
соления почв в не меньшей степени, чем разрушения ирригационной сис-
темы, вызванные вторжениями кочевников (Khazanov, 1992). Вопреки все 
еще распространенному мнению, ирригация в Ираке находилась в упадке 
уже начиная с X в., т. е. задолго до монгольского вторжения (Adams, 1965: 
71—89; Sourde! and Sourdel, 1968: 272 ff.). Ибн Халдун назвал хилалианское 
вторжение в Северную Африку «саранчовой чумой». Однако теперь выяс-
няется, что разрушительные последствия этого вторжения были преувели-
чены арабским ученым и его последователями из числа французских исто-
риков старой школы (Fisher, 1977: 244—245). 

О торговле я уже писал в этой книге и хочу еще раз подчеркнуть, что 
как прямая торговля с кочевниками, так и караванная торговля, связывав-
шая определенные страны и даже континенты, в которой кочевники играли 
всевозможную посредническую роль, нередко приносили большую прибыль 
вовлеченным в нее группам оседлого населения. Притцак (Pritsak, 1979; 
1980:14 ff.) даже утверждает, что сами завоевания кочевников и создание 
ими новых государств совершались по инициативе купеческих гильдий, 
вовлеченных в международную торговлю. Я не вижу никаких оснований 
для такого крайнего мнения, отводящего кочевникам роль марионеток на 
исторической арене. Гораздо более сбалансированными и обоснованными 
представляются выводы, к которым пришел Оллсен (Allsen, 1997: 104). Он 
пишет: «Мы обычно полагаем, что кочевые государства стимулировали об-
мен между территориями, разделенными большими расстояниями. Они де-
лали это, устанавливая pax, который обеспечивал безопасность и представ-
лял транспортационные возможности. На самом деле именно процесс обра-
зования кочевых государств стимулировал торговлю, потому что он увели-
чивал спрос на драгоценные металлы и украшения, и особенно на парадную 
одежду». 

Все же, на мой взгляд, требуется определенная осторожность в отно-
шении торговли на большие расстояния и ее роли в мировом историческом 
процессе. После работ Валлерстейна (Wallerstein, 1974) и его последовате-
лей (см., например, Abu-Lughod, 1989), идея о существовании мировых 
экономических систем уже в до- 



Кочевники в истории оседлого мира 473 

 

капиталистические эпохи стала столь модной, что иногда ее доводят до аб-
сурда. На мой взгляд, гипотеза Валлерстейна отчасти уязвима даже приме-
нительно к Европе начала нового времени. Однако надо отдать должное 
этому ученому: он никогда не утверждал, что мировые экономические сис-
темы могли существовать уже в докапиталистические эпохи. Напротив, он 
подчеркивал, что их характерными чертами являются возрастающая эконо-
мическая интеграция и регулярный обмен товарами широкого и повседнев-
ного спроса. Следовательно, до победы капиталистических отношений еди-
ной мировой экономики и глобального рынка не было и быть не могло. В 
докапиталистические эпохи торговля между странами, разделенными боль-
шими расстояниями, особенно сухопутная торговля, в основном ограничи-
валась предметами роскоши, престижа и экзотическими товарами. Это по-
нятно, если принять во внимание высокую стоимость транспортировки, ох-
раны, а также плату за протекцию тем, кто контролировал торговые пути. 
Правда, в докапиталистических обществах предметы необходимости и 
предметы роскоши не всегда находились на противоположных полюсах, 
потому что последние могли иметь важное символическое значение. И тем 
не менее различие между докапиталистической и капиталистической эпохой 
очень велико. Поэтому я не могу согласиться с теми, кто утверждает, что 
монголы играли главную роль в экспансии китайской экономики, так как 
они якобы интегрировали ее с экономиками Центральной Азии, Среднего 
Востока и даже Европы. Равно ошибочным мне представляется и утвержде-
ние, что монголы, подобно португальцам, англичанам и голландцам, создали 
свою империю для установления единой торговой системы в тех регионах, 
где они господствовали (Seaman, 1991: 4, 7). Вклад кочевых скотоводов в 
развитие мировой экономики не следует переоценивать. 

Однако наиболее трудные проблемы возникают, когда мы обращаемся 
к долговременным историческим процессам. Какое влияние оказали кочев-
ники на эти процессы в Европе, Южной Азии, Восточной Азии и на Ближ-
нем и Среднем Востоке? На эту тему имеется множество различных домы-
слов и гипотез, но мало что, или даже вообще что-нибудь, может считаться 
доказанным. 



474 Послесловие к третьему изданию 

К сожалению, проблема в целом отнюдь не является чисто научной, и, 
по-видимому, это неизбежно. Она дискутируется уже более двух со-
тен лет и почти всегда имеет весьма явную идеологическую подоплеку. Как 
только интеллектуалы, сначала в Центральной и Восточной Европе, а затем 
и в других частях света, обнаружили относительную отсталость своих 
стран по сравнению с западноевропейскими, они стали стремиться 
найти этому наименее унизительное, с их точки зрения, объяснение. Иначе 
говоря, они стали искать козла отпущения. Кочевники идеально подхо-
дили для этой роли, потому что они были «чужими». В рус-
ской, венгерской, румынской и других патриотических политизированных 
историографиях отсталость их стран объяснялась как следствие вторжений 
и завоеваний кочевников. В этих событиях историки нашли даже пози-
тивные моменты, пригодные для залечивания ран уязвленной нацио-
нальной гордости. Оказалось, что страны Восточной Европы 
были плотиной против варваров и даже спасителями христианства, 
что они жертвовали собой для защиты Запада от монголов и турок (а со-
гласно румынской историографии, также от русских и славян в целом, по-
тому что последние в этой историографии мало чем отличались от татар — 
см., например, Pearton, 1988: 163—164). Так были созданы мифы, которые 
затем стали пропагандироваться не только историками, но и писателями, 
поэтами, художниками, даже правителями. Этим мифам учили и все еще 
продолжают учить в школах. Они глубоко проникли в общественное соз-
нание и демонстрируют примечательную живучесть. Следуя своим сред-
невековым предшественникам и некоторым современным европейским 
ученым, правда, в последнем случае часто без соответствующих ссылок, 
многие ученые из арабских стран и стран Среднего Востока тоже стали 
склоняться к объяснению сравнительной отсталости своего региона нега-
тивными последствиями монгольского нашествия (об этом см. В. Lewis, 
1993: 189 ff.). 

Во многих странах роль кочевников в национальных историях не 
только была, но и все еще остается очень политизированным вопросом. В 
качестве примера я кратко остановлюсь на том, как монгольское завоевание 
трактовалось в дореволюционной российской и советской историографиях 
и в продолжающейся дис- 



Кочевники в истории оседлого мира 475 

 

куссии на эту тему в постсоветской России. Первая попытка догнать запад-
ную Европу, предпринятая Петром Великим, была лишь частично успеш-
ной. За исключением армии, Россия оставалась сравнительно отсталой 
страной. Такое положение дел нуждалось в объяснении, и оно было найдено 
в деструктивных последствиях монгольского завоевания. Последующий пе-
риод русской истории был образно, но едва ли адекватно назван «трехсот-
летним татарским игом», хотя первые следы этой концепции появились в 
русской литературе лишь в XVI или даже в XVII вв. (Haiperin, 1982: 99; 
Halperin, 1986: 17). Стало общепринятым обвинять «татарское иго» за все 
исторические неудачи и недостатки русского общества и его политической 
системы. 

Негативные последствия монгольского завоевания и дани, которую 
русские земли вынуждены были платить Золотой Орде, очевидны. Они 
едва ли компенсировались выгодами от международной торгов-
ли, находившейся под монгольским патронажем. Однако предпо-
лагаемые долговременные, даже перманентные последствия золото-
ордынского периода русской истории кажутся более всего принадлежа-
щими к сфере идеологии. Никто еще не доказал, что только из-за «татарско-
го ига» Россия не знала Ренессанса, Реформации и периода Просвещения, 
что в средние века в ней был слаб «бюргерский слой», а позд-
нее отсутствовало сильное и многочисленное «третье сословие», что кре-
постное право в ней было отменено лишь в 1861 г. (Halperin, 1987: 86). Зо-
лотая Орда, безусловно, оказала определенное влияние на политическое 
развитие московского княжества. Возникшая в XVI в. московская авто-
кратия, возможно, заимствовала некоторые монгольские и золото-
ордынские административные методы и институты. Московские 
правители даже претендовали на роль легитимных наследников Золотой 
Орды. Однако золотоордынский фактор в политическом объединении рус-
ских земель едва ли стоит преувеличивать, и кажется более вероятным, что 
автократия в России возникла в основном в результате внутренних процес-
сов развития. Что касается внешних воздействий на эти процессы, то визан-
тийское влияние было по меньшей мере не слабее золотоордынского. 



476 Послесловие к третьему изданию 

 

Совсем по-иному, но столь же идеологизированно относились к Золотой 
Орде и ее роли в русской истории представители ревизионистской школы, 
возникшей в русских эмигрантских кругах в 20-х гг. XX в. «Евразийцы» ут-
верждали, что существуют почти извечная вражда и антагонизм между кон-
тинентальной евразийской и западной атлантической цивилизациями. В сущ-
ности, этот тезис был нужен евразийцам лишь для обоснования их политиче-
ской мечты: восстановления Российской Империи в любых подходящих для 
этого одеяниях. Именно поэтому они настаивали на том, что по экологическим и 
культурно-историческим причинам все народы от Хингана до Карпат имеют 
общую судьбу и должны иметь общую государственность. По этим же при-
чинам они превозносили автократию в России как монгольский вклад в раз-
витие ее государственности (последние издания наиболее важных публикаций 
ранних евразийцев см. Исаев, 1982; Новикова и Сиземская, 1995; Толстой, 
1997). 

Начиная с 70-х гг. XX в. некоторые идеи евразийцев, особенно их тезис 
о культурном и политическом симбиозе между восточными славянами и тюр-
ко-монгольскими кочевниками, стали пропагандироваться, хотя до поры до 
времени в не столь крайней форме, их эпигоном, Л. Н. Гумилевым (Гумилев, 
1970; ср. 1989). В советской академической науке Л. Н. Гумилев был «белой 
вороной». Но зато сейчас он стал кумиром для той части русских национали-
стов, у которых приобрело популярность евразийство и особенно такие его 
черты, как плохо скрытый империализм, антилиберализм и враждебность к 
Западу. Самое занятное, что некоторые идеи евразийства были приняты на 
вооружение российскими коммунистами. Их лидер Геннадий Зюганов прямо 
заявляет, что Россия является наследницей империи Чингиз-хана. Заманчиво 
было бы считать такое утверждение новым словом в постсоветском марксизме, 
но современные российские коммунисты являются кем угодно, но только не 
марксистами. Более удивительно, что А. Н. Гумилев и евразийство приобрели 
известную популярность в некоторых центральноазиатских кругах. Возможно, 
отчасти это объясняется политическими соображениями, а отчасти — не-
достаточным знакомством с проимперскими устремлениями старых и новых 
евразийцев. 



Кочевники в истории оседлого мира 477 

 

В посткоммунистической России, и не только в ней, отношение к мон-
гольскому периоду евразийской истории слишком часто оказывается прямо 
связано с политической поляризацией и неприкрытым национализмом. В 
качестве еще одного примера сошлюсь на высказывание президента Татар-
стана Минтемира Шаймиева о том, что без Золотой Орды не было бы вели-
кой России, потому что благодаря ей русские княжества, занимавшиеся 
междоусобной борьбой, объединились вокруг Москвы (Шаймиев, 1997: 6). 
Бедные монгольские коммунисты вынуждены были следовать за своими со-
ветскими хозяевами и демонстрировать отрицательное отношение к своему 
национальному герою Чингиз -хану. Те, кто не желали этого делать, были 
сурово наказаны. Но как только коммунистический строй в Монголии рух-
нул, культ Чингиз-хана снова приобрел легитимный характер. Гораздо более 
интересно отношение к Чингиз-хану в коммунистическом Китае. После 
разрыва с Советским Союзом его в этой стране стали считать китайским го-
сударственным деятелем в гораздо большей мере, чем монгольским «варва-
ром». Его превозносили за то, что, разгромив «сорок государств», он вывел 
их из изоляции и сделал возможным их приобщение к более высокой китай-
ской культуре (Farduhar, 1968: 186). Еще одна победа национализма над 
наукой! 

Пора, однако, вернуться к общей проблеме о роли, которую скотоводы 
играли в историческом развитии различных регионов. Действительно ли 
правы те достаточно многочисленные ученые, которые полагают, что роль 
кочевников в этом процессе была в основном негативной? Прежде чем вы-
сказать свое мнение по этому вопросу, я должен разъяснить, что мое пони-
мание исторического процесса радикально отличается от того, которое было 
предложено однолинейным эволюционизмом и марксизмом, потому что они 
являются телеологическими в своей сущности. На мой взгляд, все важней-
шие «прорывы», т.е. кардинальные изменения в истории человечества, будь 
то неолитическая революция и ее последствия, включая появление кочевого 
скотоводства, возникновение государства, или индустриальная революция, 
были результатом уникальной комбинации многих различных факторов. В 
не- 



478 Послесловие к третьему изданию 

 

которых случаях их совпадение по времени кажется почти случайным. Ни-
какого автоматизма, никакой неизбежности в этих прорывах не было. Неза-
висимо друг от друга они совершались только считанное число раз, или да-
же лишь однажды. К тому же случались они лишь в ограниченном числе 
регионов, и только затем распространялись на другие регионы или были 
навязаны последним. Но в принципе этих прорывов вообще могло не быть, 
или же они могли случиться совсем в другое время, в других формах и в 
других регионах. В сущности, в истории наблюдается очень мало законов и 
закономерностей, и в той мере, в какой они существуют вообще, они в ос-
новном связаны лишь с последовательностью кардинальных изменении (Ge-
ller, 1988b: 15 ff.) Например, индустриальная революция не могла бы про-
изойти, если бы ей не предшествовала неолитическая революция; но это 
отнюдь не означает, что неолитическая революция рано или поздно неиз-
бежно влечет за собой индустриальную революцию. Возникновение пись-
менности, конечно, связано с усложнением общества и возникновением го-
сударства. Однако нам известны бесписьменные государства и догосудар-
ственные общества, обладавшие письменностью. 

Далее, лишь игнорируя очень большое количество фактов и обладая 
весьма догматическим складом ума, можно в настоящее время все еще 
придерживаться теории универсальных социоэкономических формаций. В 
сущности, для отцов-основателей марксизма, а затем для их попутчиков и 
последователей эта теория всегда служила идеологическим целям в гораздо 
большей мере, чем научным. Я решительно принадлежу к числу тех уче-
ных, которые считают, что в различных регионах исторический процесс 
принимал различный характер, формы, темпы, следовал в различных на-
правлениях и т. п. Что касается сходных черт, то они не меньше, если не 
больше, чем с параллельным самостоятельным развитием, были связаны с 
движениями идей, культурных инноваций и человеческими миграциями, т. 
е. с теми процессами, в которых кочевники играли не последнюю роль. К 
сожалению, наше понимание причин, вызывавших региональные различия, 
остается очень слабым; поэтому и воздействие кочевников на региональное 
развитие оценивается по-разному. 



Кочевники в истории оседлого мира 479 

 

Начну с Европы. Причины, по которым Западная Европа была единст-
венным регионом в мире, где спонтанно совершились индустриальная ре-
волюция и прорыв к либеральному капитализму, по-прежнему вызывают 
оживленный интерес многих ученых. Одни историки придают большое зна-
чение тому обстоятельству, что в Западной Европе не было внутренних ко-
чевников, а их вторжения в нее из других регионов прекратились уже в пе-
риод развитого средневековья (см., например, Strayer, 1970: 16; Anderson, 
1974: 218— 28; Crone, 1989: 150), другие считают это несущественным (Bar-
tlett, 1993). Сравнительная безопасность региона от внешних вторжений 
должна была благоприятствовать его развитию. И все же не следует прида-
вать решающее значение этому обстоятельству в попытках объяснить даль-
нейшее многовековое развитие Западной и особенно Северо-Западной Ев-
ропы. Едва ли отсутствие кочевников было столь же важным фактором в ее 
конечном вступлении в индустриальную эру, сколь Реформация, Просве-
щение или многополярная политическая система, благоприятная для эко-
номического роста (Hall, 1985: 139; Mann, 1988: 10 ff.). Рациональная наука 
возникла в Западной Европе отнюдь не из-за того, что после X в. копыта 
лошадей кочевников никогда не вступали на ее почву. Многие особенности 
исторического развития этого региона заметны уже в его формативный пе-
риод, т. е. задолго до начала нового времени. Конечно, сами по себе они ни в 
коей мере не предопределяли конечного результата. Но они открывали окна 
потенциальных возможностей дальнейшего развития, хотя то, что эти воз-
можности были в конечном счете реализованы, кажется почти что чудом. 

Как бы то ни было, но применительно к Западной Европе можно обсу-
ждать лишь значение того обстоятельства, что кочевники не оказывали 
большого влияния на развитие этого региона. Ситуация становится проти-
воположной, если обратиться к таким регионам, как Южная Азия, Восточ-
ная Азия и особенно Ближний и Средний Восток. Сказать, что роль кочев-
ников в них была весьма велика, будет заурядной тривиальностью. Гораздо 
важнее — не ограничиваться тривиальностями и поэтому стараться избегать 
упрошенных моделей и поспешных выводов. 



480 Послесловие к третьему изданию 

 

В истории индийского субконтинента роль кочевников тоже не следует 
переоценивать. Местные формы скотоводства были всего лишь дополнением 
к земледельческой экономике и разновидностью оседлого общества, причем 
до такой степени, что сами скотоводы восприняли даже некоторые элементы 
кастовой системы. Я не буду останавливаться на проблемах, связанных с 
индо-ариями и гибелью харрапской цивилизации. Эти проблемы все еще во 
многом принадлежат к области домыслов и спекуляций, но при всех об-
стоятельствах индо-арии кочевыми скотоводами не были. В древности ми-
грации и завоевания кочевников не оказали большого социального, полити-
ческого и долговременного культурного влияния на индийскую цивилиза-
цию. К такому выводу можно прийти, если не забывать, что кушаны пере-
стали быть кочевниками задолго до своего прихода в Индию. 

Распространение ислама и формирование индо-иранского общест-
ва нередко считаются двумя крупнейшими культурными и политическими 
переменами в средневековой Индии. Однако было бы неверно прямо связы-
вать их с кочевниками. Характерной чертой раннесредневекового индий-
ского развития было соединение оседлого общества земледельческих равнин 
с теми формами политической организации, которые возникли в погранич-
ной зоне (Wink, 1997: 162 ff.). Однако последняя не может быть охаракте-
ризована как кочевая. По экологическим и климатическим причинам Ин-
дия никогда не была регионом, благоприятным для миграции кочевых ско-
товодов евразийского степного типа. Многие, если не большинство, из пе-
реселявшихся туда тюрок уже до этого подверглись детрибализации и де-
номадизации. Высокий спрос на тюрок в Индии был создан не экспансией 
кочевников, а экспансией оседлого исламского общества. Испытавшие 
сильное иранское влияние газнавиды и некоторые более поздние династии 
по своему происхождению были тюркскими, как и напоминающие 
мамлюков отборные части войск. Однако они перестали быть кочевниками, и 
их государства никак нельзя считать кочевыми. Несмотря на этническое 
происхождение политических и военных элит, такие государства средне-
вековой Индии были исламскими в гораздо большей мере, чем тюркскими, и 
не кочевые институты, а 



Кочевники в истории оседлою мира 481 

 

некоторые институты средневосточного оседлого мусульманского об-
щества были заимствованы при их посредстве в Южной Азии. Ислам 
является первостепенным социальным фактором, но даже исламское 
правление в Индии затронуло политическую сферу гораздо больше, чем 
такие фундаментальные характеристики социального строя, как касто-
вая система. Что касается рядовых тюрок в Индии, то их роль во многом 
походила на роль бедуинов во время ранних арабских завоеваний. В ос-
новном они служили топливом для ислама, и тюркские рабы-солдаты 
походили на свободных кочевников-воинов гораздо меньше, чем это 
иногда предполагают. При всех обстоятельствах оригинальные инсти-
туты степных кочевников никогда не оказывали глубокого и долговре-
менного влияния на социальный строй Индии. 

Гораздо большую роль играли кочевники в Китае. С самого начала 
и на протяжении более трех тысяч лет китайская история была тесно свя-
зана с историей кочевников Центральной и Внутренней Азии. Новые ар-
хеологические материалы и некоторые исторические источники позволяют 
допустить, что в формативный период китайской цивилизации культур-
ное и иные влияния кочевников могли быть даже более сильными, чем по-
сле ее кристаллизации (см., например, So and Bunker, 1995). Впрочем, ко-
чевники, и не только внешние, но зачастую внутренние тоже, оставались 
почти перманентным фактором в истории Китая. Нередко они были глубо-
ко вовлечены в династические циклы этой страны. Деструктивные по-
следствия некоторых вторжений кочевников в Китай хорошо известны. 
В дополнение к этому необходимость считаться с угрозой, которую пред-
ставляли кочевники для китайского государства, часто требовала больших 
военных расходов или уплаты дани, субсидий и других платежей, обо-
рачивавшихся увеличением налогового бремени. Это подрывало экономи-
ческую базу некоторых династий и тем самым косвенно способствовало их 
упадку и гибели. Менее ясно, однако, в какой мере это сказывалось на 
долговременном экономическом развитии страны. Огромные эконо-
мические и технологические достижения средневекового Китая скорее 
указывают на то, что негативные последствия его взаимоотношений с 
кочевниками не следует переоценивать. 



482 Послесловие к третьему изданию 

Точно так же внутренняя специфика исторического процесса в Китае 
лишь в ограниченной мере подвергалась влиянию фактора, связанного к 
кочевниками. Гегель называл Китай страной повторяющегося прин-
ципа. Нет нужды следовать этому высказыванию буквально для того, чтобы 
признать, что исторический процесс в этой стране демонстрировал 
примечательную стабильность и преемственность основных идеологи-
ческих структур и институтов. Даже самые победоносные кочевники нико-
гда не могли разрушить китайскую государственную машину и 
бюрократию или фундаментальным образом изменить социальный строй 
страны. Самое большее, что они были способны сделать, это изменить 
состав правящего класса, который в таких случаях на время становился эт-
нически гетерогенным. Однако возникновение и стойкое сохранение таких 
специфически китайских институтов, как имперский характер государст-
венности и связанная с ним синоцентрическая модель мира, конфуцианская 
этика, класс ученых-бюрократов, система экзаменов для занятия должностей 
в государственном аппарате и многих других, было ответом на внутренние, а не 
внешние условия. Даже неоднократно повторявшаяся неспособность Китая 
выработать адекватные меры против угрозы со стороны кочевников объяс-
няется спецификой его социополитической системы и политической фило-
софии, во всяком случае не меньше, чем силой его противников. Как верно 
отметил Волдрон, «любой более или менее образованный администратор в 
позднеимператорском Китае располагал уж никак не меньшей инфор-
мацией о взаимоотношениях его страны с кочевниками, чем самые ученые 
из современных антропологов. Но он совсем по-иному систематизировал и 
понимал эту информацию» (Waldron, 1992: 380). 

Представляется, что в результате такого положения дел различные 
китайские правительства никогда не были способны сформировать, и еще 
меньше — претворить на практике долговременную и рациональ-
ную политику на своем пограничье с кочевниками (см., например, Fairbank, 
1968; Rossadi, 1983; Sagchid and Symans, 1989). Кочевники в завоеванном 
ими Китае сами неоднократно имели возможность убедиться в удиви-
тельной устойчивости его основных социополитических институтов В 
тех случаях, когда 



Кочевники в истории 483 

 

они пытались навязать стране свои собственные, альтернативные институ-
ты, они рано или поздно неизбежно терпели неудачу. Даже монголы до-
вольно быстро обнаружили, что невозможно править Китаем, используя 
свое обычное право; в результате им пришлось приспосабливаться к китай-
ским юридическим концепциям и институтам (Ch'en, 1979). 

Все иностранные династии в Китае сталкивались со сходной пробле-
мой. Недостаточная синизация делала их неприемлемыми для китайских 
подданных; чрезмерная синизация подрывала их собственную этническую 
базу, служившую им опорой в завоеванной стране. Время от времени, в 
попытке решить эту неразрешимую проблему, завоеватели или их потомки 
вводили различные гибридные Системы, при которых правительство 
управляло страной с помощью китайской бюрократии, но опиралось на 
поддержку армий, рекрутированных из числа их соплеменников. Одни пра-
вители из числа династий кочевого происхождения, как, например, чжур-
чжэни, открыто избрали политику ассимиляции (Bol, 1987). Другие, напри-
мер, императоры из династий Ляо и Юань, пытались сохранять раздельны-
ми этнические и культурные идентификации и институты победителей и 
побежденных (Endicott-West, 1991). В конечном счете результат был одним 
и тем же. Те из кочевников (или бывших кочевников), кто не были побеж-
дены и изгнаны из Китая или сами не предпочли покинуть его, были асси-
милированы и перестали быть кочевниками. Рано или поздно чисто китай-
ские идеологические, политические и социоэкономические институты брали 
верх над системами двойного управления 

Развивая идеи Леттимора (Lattimore, 1940), Барфилд предложил ин-
тересную модель для объяснения циклов китайской династической истории 
(Barfield, 1989; 1991). По его мнению, все кочевые империи в монгольских 
степях и те китайские династии, которым удавалось объединить всю страну, 
возникали и гибли в одно и то же время. Напротив, государственность в 
Маньчжурии развивалась лишь в периоды анархии на северной границе, 
когда и в Китае, и в степях отсутствовала центральная власть. Барфилд так-
же утверждает, что все китайские династии, власть которых распространя-
лась на всю страну, гибли в результате внутренних 



484 Послесловие к третьему изданию 

 

катаклизмов; равным образом объединение Китая под властью местных 
династий тоже было результатом внутренних процессов, в которых степня-
ки почти не играли никакой роли 

На мой взгляд, эта модель наряду с сильными сторонами имеет ряд 
слабых и поэтому нуждается в дальнейшей разработке. Например, я никак 
не могу согласиться с Барфилдом в том, что монгольское завоевание Китая 
было аберрацией степных порядков и поэтому было почти случайным. 
Трудно также принять его утверждение, что кочевники никогда не 
имели отношения к событиям, приводившим к гибели империй, пра-
вивших над всем Китаем. Достаточно напомнить в этой связи роль уйгуров в 
падении династии Тан (Pulleyblank, 1955). Однако в главном я согласен с 
Барфилдом. Долговременные исторические процессы в Китае были гораздо 
больше связаны с внутренними, чем с внешними факторами. На Ближнем и 
Среднем Востоке кочевники, с одной стороны, и земледельцы и горожане — 
с другой, были особенно тесно связаны между собой по причинам экологи-
ческого и исторического порядка. Как я уже отмечал, одной из важных осо-
бенностей этих регионов было то, что большое количество кочевых ското-
водов постоянно находилось внутри их. В то время как в Вос-
точной Европе экологические границы, отделявшие зону, занятую ското-
водством, от земледельческих зон были достаточно четкими, на Ближнем 

Востоке и Среднем Востоке они были более размытыми. В этой связи важно 
делать различие между передвижениями кочевников, происходившими 
внутри самих регионов, и теми, в результате которых кочевники миг-
рировали туда из других регионов. Бедуины могли быть нарушителями 
спокойствия, но за немногими и неполными исключениями вроде 
недолговременной империи Альморавидов они не были создателями им-
перий. В этом они сильно отличались от тюрок и монголов. 

О роли кочевников в историческом процессе на Ближнем и Среднем 
Востоке написано уже очень много, но и различие во мнениях по этому во-
просу все еще очень велико Поэтому я ограничусь лишь несколькими во-
просами и соображениями для дальнейшей дискуссии. Какие обстоятельства 
затормозили развитие 



Кочевники в истории оседлого мира 485 

 

на Ближнем и Среднем Востоке или даже вызвали его некоторый регресс? 
Виновниками этого чаще всего считают кочевников и европейцев (см., 
например, Ashtor, 1976 и многих других авторов), Нередко в этой связи на-
зываются также мамлюки, но и в таком случае кочевники все равно оказы-
ваются виноватыми. Согласно одному из мнений, «институт мамлюков по-
лучил распространение, потому что все другие формы политической органи-
зации на Ближнем Востоке были разрушены монголами» (Garcin, 1988: 120). 
Правда, некоторые ученые полагают, что кочевники были лишь второстепен-
ным фактором в числе тех, которые привели к стагнации и заблокировали 
развитие рассматриваемых регионов. Гораздо большее значение они прида-
ют некоторым особенностям ислама и мусульманского общества, например, 
слабой институционированности власти. Но в настоящее время эти ученые 
находятся в меньшинстве. Гораздо чаще для объяснения стагнации кочев-
ников ставят в один ряд с исламом. Так, по мнению Холла, совместное воз-
действие этих факторов привело к возникновению единообразной в культурном 
отношении, но политически нестабильной среды, неспособной создать усло-
вия для самостоятельного развития капиталистических отношений (Hall, 
1985: 103; ср. Gellner, 1981: 24). Вполне возможно, что особенности военной 
организации на Ближнем и Среднем Востоке, которая основывалась на 
мамлюках и/или племенных контингентах, способствовали отчужде-
нию государства от общества и тем самым имели некоторые 
отрицательные последствия. Это было замечено уже Ибн Халдуном, который 
полагал, что городская жизнь несовместима с политической ответственно-
стью. Он обвинял оседлых жителей в том, что они доверили охрану своей 
собственности и самих своих жизней коррумпированным наместникам 
и правителям, опиравшимся на иноэтничные войска, вместо того, что-
бы взять это дело в свои собственные руки. Из современных ученых к 
сходным выводам пришел Кук. «В исламской истории удивительно трудно 
найти то, что можно было бы охарактеризовать как гражданские армии, 
рекрутируемые не из племен, а из местного оседлого населения, и притом 
рекрутированные государством, которое идентифицировало бы себя с дан-
ной территорией» (Cook, 1988: 133). 



486 Послесловие к третьему изданию 

 

Итак, армии были этническими, и господствующие элиты тоже были 
этническими. Но такая модель общественного устройства была создана не 
тюркскими кочевниками, а самими арабами уже в 1Хв. (Crone, 1980; Pipes, 
1981). Вопреки все еще существующему мнению (Beckwith, 1984), мамлюк-
ская система была феноменом не кочевого, а оседлого, исламского, пре-
имущественно ближне- и средневосточного общества. Эта система была 
основана на особого рода этническом разделении труда и профессионали-
зации военного дела. Сила кочевых обществ заключалась прямо в противо-
положном. Именно неразвитое общественное разделение труда в случае не-
обходимости делало из каждого рядового кочевника воина-всадника. Толь-
ко это обстоятельство позволяло кочевникам, несмотря на их сравнитель-
ную малочисленность, мобилизовывать достаточно большие армии. Мам-
люки были совсем другими. Большинство их было вырвано из племенной 
среды, продано в рабство и доставлено в страны ислама в очень раннем 
возрасте. Их высокие военные качества были связаны со специальным обу-
чением, а не с их этническим и кочевым происхождением. Иногда военная 
подготовка и вооружение мамлюков использовали некоторые кочевые тра-
диции, но и в этом отношении мамлюкская система обладала многими ори-
гинальными чертами (Amitai-Preiss, 1995: 214 ff.; Smith, 1997: 255 ff.). 

Другим важным элементом военной системы в рассматриваемых ре-
гионах были племена, по преимуществу, хотя и не исключительно, зани-
мавшиеся кочевым скотоводством. Следуя Ибн Халдуну и Роберу Монте-
ню, Эрнест Геллнер предложил модель ближне-средневосточного истори-
ческого процесса, очень элегантную в своей простоте, но, на мой взгляд, 
слишком простую, чтобы быть полностью принятой. «Создается впечатле-
ние, — писал ученый, — что в основном массиве исламских стран, распо-
ложенном между Центральной Азией и атлантическими берегами Африки, 
все время разыгрывалась одна и та же ограниченная колода карт. Страны 
были различными, колода — постоянной» (Gellner, 1981: 99). По его мне-
нию, для всех этих стран был характерен далеко не мирный симбиоз пле-
мен с базировавшимися в городах правительствами. В то время как страны 
северного Средиземноморья 



Кочевники в истории оседлого мира 487 

пошли по феодальному пути развития, основанному на обособлении прави-
телей и воинов от крестьян, относительная сила скотоводов в странах вос-
точного и южного Средиземноморья привела к возобладанию в них «пле-
менной альтернативы». 

Геллнер задал остроумный вопрос, на который, по его собственному 
признанию, он так и не нашел ответа: почему в странах Ближнего и Среднего 
Востока никогда не родился Ибн Вебер, написавший бы «Хареджитскую 
этику и дух капитализма»? Один из возможных ответов, конечно, заключа-
ется в политической нестабильности рассматриваемых регионов, к которой 
кочевники приложили немалую руку. Можно даже развить мысль Геллнера 
дальше и объяснить нестабильностью отсутствие в них реальных аналогов 
раннекапиталистической этики. В то время как протестанты в странах севе-
ро-западной Европы в соответствии с доктриной предопределения размыш-
ляли, были ли они избраны Богом или нет, их мусульманские современники 
в странах Магриба были озабочены более земными проблемами. Они спра-
шивали себя, будут ли они ограблены завтра утром или же им удастся избе-
жать этой участи? 

Все дело в том, однако, что политическая нестабильность на Ближнем 
и Среднем Востоке была относительной. В одни периоды она ощущалась 
гораздо более остро, чем в другие. На протяжении столетий многие цен-
тральные правительства в этих регионах вполне эффективно контролировали 
бедуинов и других кочевников, во всяком случае эти правительства были 
способны ограждать свои собственные государства от их агрессивных по-
ползновений. Достаточно сослаться на пример Османской империи. Кроме 
того, вторжения кочевников могли быть повторяющимися, но их последст-
вия таковыми не были, и далеко не все эти вторжения были более деструк-
тивными, чем войны между оседлыми государствами. 

На мой взгляд, сама дискуссия о роли кочевников в историческом 
процессе на Ближнем и Среднем Востоке должна принять иной характер. 
Во-первых, проблема стагнации и заблокированного развития ощутима 
лишь для тех, кто полагает, что западноевропейская модель была естест-
венной и для других регионов 



488 Послесловие к третьему изданию 

 

и что страны Ближнего и Среднего Востока также развивались в направле-
нии к индустриальному обществу, вот только где-то и когда-то случился 
сбой. Отсюда их стремление найти виновных за отклонение от предопреде-
ленного пути развития Во-вторых, мы должны признать, что не столько 
присутствие кочевников определило некоторые важные особенности осед-
лых исламских обществ в рассматриваемых регионах, сколько сами эти 
особенности сделали кочевников столь важным фактором в их функциони-
ровании. Если не рассматривать «европейское чудо» в качестве эталона и 
допустить, что исторический процесс принимал различные формы и на-
правления, то надо обратить больше внимания на внутреннюю логику ре-
гионального развития. Возможно, при таком подходе роль кочевников в ис-
тории Ближнего и Среднего Востока будет представляться более скромной; 
во всяком случае, она будет оцениваться несколько по-иному. Все это при-
водит меня к мысли, что кочевники нигде не были единственным или даже 
самым важным из множества тех факторов, которые определяли долговре-
менные тенденции регионального развития 

Медисон — Оксфорд, июль 1999 



Сокращения 

 

АА — 

American Anthropologist 

AQ — 

Anthropological Quarterly 

CA — 

Current Anthropology 

CERM — 

Centre d'etudes et de recherches 

 

marxistes. Paris 

СНА — 

The Cambridge History of 
Africa 

CHI — 

The Cambridge History of Iran 

GR — 

The Geographical Review 

ISSJ — 

International Social Science 
Journal 

JAAS — 

Journal of Asian and African 
Studies 

JAH — 

Journal of African History 

JESHO — 

Journal of the Economic and 
Social 

 

History of the Orient 

JRGS — 

Journal of the Royal Geograph-
ical 

 

Society 

PPP — 

Paleogeography, Paleoclimatol-
ogy, 

 

Paleoecology 

SJA — 

Southwestern Journal of Anth-
ropology 

WA — 

World Archaeology 

ВДИ — 

Вестник древней истории 

ВИ — 

Вопросы истории 

ВЛУ — 

Вестник Ленинградского уни-
верситета 

КСИА — 

Краткие сообщения Института 
архео- 

 

логии Академии наук СССР 

КСИЭ — 

Краткие сообщения Института 
востоко- 

 

ведения Академии наук СССР 

КСИИМК — 

Краткие сообщения Института 
истории 

 

материальной культуры Ака-
демии 

 

наук СССР 





490 Сокращения 

 

КСИЭ 

—Краткие сообщения Института 
этнографии Академии наук СССР 

ЛГУ 
- 

—Ленинградский государственный 

 

МГУ 
- 

университет 

—Московский государственный 

 

МИА 

 

НАА 
РГО 
— 

университет 

—Материалы и исследования 

по археологии СССР 

—Народы Азии и Африки 

—Русское географическое общест-
во 

CA 
- 

—Советская археология 

СЭ 

ТИЭ 

—Советская этнография 

—Труды Института этнографии 
Академии наук СССР. Новая серия 







 

 

Библиография 

Абрамзон, 1951: Абрамзон С. М. Формы родоплеменной организации у 
кочевников Средней Азии // ТИЭ. Т. 14. М.: Изд-во АН СССР, 1951. С. 
132-156. 

Абрамзон, 1971: Абрамзон С. М. Киргизы и их этногенети-ческие и 
историко-культурные связи. Л.: Наука, 1971. 

Абу-л-Гази, 1958: Абу-л-Гази. Родословная туркмен / Пер. и коммент. 
А. Н. Кононова. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1958. 

Абылхожин, Козыбаев, Татимов, 1989: Абылхожин Ж. Б., Козыбаев М. 
К, Татимов. Казахстанская трагедия // Вопросы истории. 1989. № 7. С. 
53-71. 

Авдал, 1959: Авдал, Амине. Патронимия у курдов Армении в XIX в. // 
СЭ. № 6. С. 150-152. 

Аверкиева, 1970: Аверкиева Ю. П. Индейское кочевое общество 
XVIII—XIX вв. М.: Наука, 1970. 

Агаджанов, 1969: Агаджанов С. Г. Очерки истории огузов и туркмен 
Средней Азии IX—XII вв. Ашхабад: Ылым, 1969. 

Агаджанов, 1973: Агаджанов С. Г. Сельджукиды и Туркмения в 
XI—XII вв. Ашхабад: Ылым, 1973. 

Агаханянц, 1965: Агаханянц О. Е. Основные проблемы физической 
географии Памира. Ч. 1. Душанбе: Изд-во АН ТаджССР, 1965. 

Азимджанова, 1971: Азимджанова С. А. Государство Бабу-ра в Кабуле 
и Индии. М.: Наука, 1971. 

Айтбаев, 1959: Айтбаев М. Т. Очерк охоты киргизов XIX и начала XX 
вв. // Тр. Ин-та истории АН КиргССР. Вып. 5. Фрунзе: Тип. АН КиргССР, 
1959. С. 77-112. 

Акишев, 1969: Акишев К. А. Зимовки-поселения и жилища древних 
усуней // Изв. АН КазССР. 1969. № 1. С. 29—47. 

 





492 Библиография 

 

Акишев, 1970: Акишев К. А. О возникновении оседлости и земледелия у 
древних усуней Семиречья //По следам древних культур Казахстана. Ал-
ма-Ата: Наука, 1970. С. 69—78. 

Акишев, Кушаев, 1963: Акишев К. А., Кушаев Г. А. Древняя культура 
саков и усуней долины реки Или. Алма-Ата: Изд-во АН КазССР, 1963. 

Алексеенко, 1967: Алексеенко Е. А. Кеты // Историко-этнографические 
очерки. Л.: Наука, 1967. 

Алехин, 1950: Алехин В. В. География растений. М.: Учпедгиз, 1950. 

Али-заде, 1956: Али-заде А. А. Социально-экономическая и политическая 
история Азербайджана XIII—XIV вв. Баку, 1956. 

Андрианов, 1978: Андрианов Б. В. Неоседлое население мира и опыт 
его картографирования // Проблемы этнической географии и картографии. 
М.: Наука, 1978. С. 119 — 140. 

Аннинский, 1940: Аннинский С. А. Известия венгерских миссионеров 
XIII—XIV вв. о татарах в Восточной Европе // Ист. Арх. Вып. 3. С. 
71—112. 

Аполлова, 1976: Апполова Н. Г. Хозяйственное освоение Прииртышья 
в конце XVI — первой половине XIX в. М.: Наука, 1976. 

Аргынбаев, 1973: Аргынбаев X. Некоторые особенности хозяйства ка-
захов Копальского уезда Семиреченской области (в конце XIX — начале 
XX в.) // Очерки по истории хозяйства народов Средней Азии и Казахстана. 
ТИЭ. Т. 98. Л.: Наука, 1973. С. 154—160. 

Аристов, 1894: Аристов Н. Опыт выяснения этнического состава кир-
гиз-казаков Большой орды и кара-киргизов на основании родословных 
сказаний и сведений о существующих тамгах, а также исторических дан-
ных и начинающихся антропологических исследованиях // Живая старина. 
Вып. 3, 4. 1894. С. 391-486. 

Артамонов, 1977: Артамонов М. И. Возникновение кочевого ското-
водства // Проблемы археологии и этнографии. Вып. 1. Л.: Изд-во ЛГУ, 
1977. С. 4—13. 

Арунова, Ашрафян, 1958: Арунова М. Р., Ашрафян К. В. Государство 
Надир-шаха Афшара // Очерки общественных отношений в Иране 30-40-х 
гг. XVIII в. М, Изд-во вост. лит., 1958. 



Библиография 493 

Ахинжанов, 1989: Ахинжанов С. М. Кипчаки в истории средневе-
кового Казахстана. Алма-Ата: Наука, 1989. 

Ахмедов, 1956: Ахмедов Б. А. Государство кочевых узбеков. М.: 
Наука, 1956. 

Ахмедов, 1979: Ахмедов Б. А. Икта в Средней Азии в XVI — нача-
ле XVIII в. // Формы феодальной земельной собственности и владения 
на Ближнем и Среднем Востоке: Бартольдовские чтения 1975 г. М.: 
Наука, 1979. С. 15—24. 

Бабаджанов, 1975: Бабаджанов Р. К вопросу о скотоводческом 
хозяйстве туркмен Тедженского оазиса в конце XIX — начале XX в. // 
Хозяйственно-культурные традиции народов Средней Азии и Казахста-
на. М.: Наука, 1975. С. 220—229. 

Байхаги, 1969: Байхаги, Абу-л-Фазл. История Мас'уда (1030—1041) 
/ Пер., коммент. и прил. А. К. Арендса. М.: Наука, 1969. 

Барбаро, 1971: Барбаро и Контарини о России / Пер. Е. Ч. 
Скржинской. Л.: Наука, 1971. 

Бартольд, 1963: Бартолъд В. В. Туркестан в эпоху монгольского 
нашествия // Соч. Т. 1. М.: Изд-во вост. лит., 1963. 

Бартольд, 1963а: Бартолъд В. В. Очерк истории Семиречья // Соч. 
Т. 2. Ч. 1. М.: Изд-во вост. лит., 1963. 

Бартольд, 19636: Бартолъд В. В. История Туркестана // Соч. Т. 2. 
Ч. 1. М.: Изд-во вост. лит., 1963. 

Бартольд, 1963в: Бартолъд В. В. История культурной жизни Тур-
кестана // Соч. Т. 2. Ч. 1. М.: Изд-во вост. лит., 1963. 

Бартольд, 1963г: Бартолъд В. В. Таджики. Исторический очерк // 
Соч. Т. 2. Ч. 1. М.: Изд-во вост. лит., 1963. 

Бартольд, 1963д: Бартолъд В. В. Киргизы. Исторический очерк // 
Соч. Т. 2. Ч. 1. М.: Изд-во вост. лит., 1963. 

Бартольд, 1966: Бартолъд В. В. Персидская надпись на стене 
аниискои мечети Мануче // Соч. Т. 4. М.: Наука, 1966. 

Бартольд, 1971: Бартолъд В. В. Историко-географический обзор 
Ирана // Соч. Т. 7. М.: Наука, 1971. 

Баскин, 1976: Баскин Л. М. Поведение копытных животных. М.: 
Наука, 1976. 



494 Библиография 

Бекмаханов, 1947: Бекмаханов Е. О зависимых категориях — рабах и 
тюленгутах (первая половина XIX века) // Вести. АН КазССР. 1947. № 6 
(27). С. 46-51. 

Беленицкий, Бентович, Большаков, 1973: Беленицкий А. М., Бентович 
И. Б., Большаков О. Г. Средневековый город Средней Азии. Л.: Наука, 1973. 

Берг, 1947: Берг А. С. Климат и жизнь. М.: Географгиз, 1947. Берг, 
1955: Берг А. С. Природа СССР. М.: Географгиз, 1955. 

Березин, 1864: Березин И. Н. Очерк внутреннего устройства улуса 
Джучиева // Тр. Вост. отд-ния Рус. археол. о-ва. Т. 8. С. 387—494. 

 Бернштам, 1946: Бернштам А. Социально-экономический строй 
орхоно-енисейских тюрок VI—VIII веков // Восточно-тюркский ка-
ганат и кыргызы. М.; Л.: Изд-во АН СССР. 

Беретти, 1929: Беретти H. H. На крайнем Северо-Востоке // Зап. Вла-
дивостокского отд. Гос. Рус. геогр. о-ва. Владивосток: О-во изуч. Амурско-
го края, 1929. С. 5—102. 

Бижанов, 1969: Бижанов М. Социальные категории казахского обще-
ства XVIII века в трудах русских ученых // Казахстан в XV—XVIII веках. 
Алма-Ата: Наука, 1969. С. 160—170. 

Бичурин, 1950: Бичурин Н. Я. (Иакинф). Собрание сведений о народах, 
обитавших в Средней Азии в древние времена. Т. 1. М.; Л.: Изд-во АН 
СССР, 1950. 

Бичурин, 1950а: Бичурин Н. Я. (Иакинф). Собрание сведений о народах, 
обитавших в Средней Азии в древние времена. Т. 2. М.; Л.: Изд-во АН 
СССР, 1950. 

Боголюбский, 1959: Боголюбский С. Н. Происхождение и преобразова-
ние домашних животных. М.: Советская наука, 1959. 

Богораз-Тан, 1928: Богораз-Тан В. Г. Распространение культуры на 
земле // Основы этнографии. М.; Л.: Госиздат, 1928. 

Боровкова, 1977: Боровкова А. А. О борьбе китайского народа против 
монгольских завоевателей в середине XIV в. // Татаро-монголы в Азии и 
Европе: Сб. ст., М.: Наука, 1977. С. 447 - 461. 

Брегель, 1961: Брегель Ю. Э. Хорезмские туркмены в XIX веке. М.: 
Изд-во вое. лит., 1961. 

Брискин, 1929: Брискин (Восточный) А. Степи казакские: Очерки 
степного Казакстана. Кызыл-Орда: Казак, изд-во, 1929. 



Библиография 495 

Броднев, 1959: Броднев M. M. Из истории земельных и имущест-
венных отношении у ямальских ненцев // СЭ. 1959. № 6. С. 69—79. 

Будыко, 1974: Будыко М. И. Изменения климата. Л.: Гидрометио-
издат, 1974. 

Бурдуков, 1969: Бурдуков А. В. В старой и новой Монголии. Вос-
поминания, письма. М: Наука, 1969. 

Бучинский, 1957: Бучинский И. Е. О климате прошлого русской 
равнины. Л.: Гидрометиоиздат, 1957. 

Вайнштейн, 1961: Вайнштейн С. И. Тувинцы-тоджинцы. М.: 
Изд-во вост. лит., 1961. 

Вайнштейн, 1972: Вайнштейн С. И. Историческая этнография ту-
винцев: Проблемы кочевого хозяйства. М.: Наука, 1972. 

Вайнштейн, 1991: Вайнштейн С. И. Мир кочевников Центра Азии. 
М.: Наука, 1991. 

Василевич, 1969: Василевич Г. М. Эвенки // Истори-
ко-этнографические очерки (XVIII—XX в.). Л.: Наука, 1969. 

Василевич, Левин, 1951: Василевич Г. М., Левин М. Г. Типы олене-
водства и их происхождение. СЭ. 1951. № 1. С. 63—87. 

Васильев, 1967: Васильев А. М. Пуритане ислама? Ваххабизм и 
первое государство Саудидов в Аравии (1744/45—1818). М: Наука, 
1967. 

Васильев, 1982: Васильев А. М. История Саудовской Аравии 
(1745—1973). М.: Наука, 1982. 

Васильев, 1962: Васильев В. И. Система оленеводства лесных энцев 
и ее происхождение. КСИЭ. 1962. Вып. 37. С. 67—75. 

Васильев, 1976: Васильев В. И. Возникновение элементов частно-
собственнического уклада у самодийских народов Обско-Енисейского 
Севера // Становление классов и государства. М.: Наука, 

1976. С. 314—341. 

Васильева, 1954: Васильева Г. П. Туркмены-нохурли // Среднеази-
атский этнографический сборник. 1. ТИЭ. Т. 21. М.: Изд-во АН СССР, 
1954. С. 82-215. 

Вдовин, 1965: Вдовин И. С. Очерки истории и этнографии чукчей. 
М.; Л.: Наука, 1965. 

Вдовин, 1973: Вдовин И. С. Очерки этнической истории 

коряков. Л.: Наука, 1973. 



496 Библиография 

Виноградов, 1968: Виноградов А. В. Неолитические памятники Хорез-
ма. М.: Наука, 1968. 

Виноградов, Мамедов, 1975: Виноградов А. В., Мамедов Э. Д. Перво-
бытный Лявлякан. Этапы древнейшего заселения и освоения Внутренних 
Кызыл-кумов. М.: Наука, 1975. 

Владимирцов, 1934: Владимирцов Б. Я. Общественный строй монго-
лов. Монгольский кочевой феодализм. Л.: Изд-во АН СССР, 1934. 

Возовик, 1970: Возовик Ю. И. О повторяемости событий в процессе 
развития ландшафтов во времени // Ритмы и цикличность в природе. Во-
просы географии. Сб. 79. М.: Мысль, 1970. С. 3—14. 

Волков, 1967: Волков В. В. Бронзовый и ранний железный век Север-
ной Монголии. Улан-Батор: Изд-во АН МНР, 1967. 

Волков, 1979: Волков В. В. Монголия в скифское время // The Third In-
ternational Congress of Mongolists. T. 3. Улан-Батор, 1979. 

Воробьев, 1975: Воробьев М. В. Чжурчжэни и государство Цзинь (X в. 
— 1234 г.): Исторический очерк. М.: Наука, 1975. Воробьев, 1983: Во-
робьев М. В. Культура чжурчжзней и государства Цзинь. М.: Наука, 
1983. 

Вяткин, 1941: Вяткин М. П. Очерки по истории Казахской ССР. Т. 1. 
Л.: Госполитиздат, 1947. 

Вяткин, 1947: Вяткин М. П. Батыр Срым. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 
1947. 

Вяткина, 1960: Вяткина К. В. Монголы Монгольской Народной Рес-
публики // ТИЭ. Т. 9. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1960. 

Галкин, 1867: Галкин M. H. Этнографические материалы по Средней 
Азии и Оренбургскому краю. Спб.: Типография Куколь-Яснопольского, 
1867. 

Галстян, 1977: Галстян А. Завоевание Армении монгольскими вой-
сками // Татаро-монголы в Азии и Европе: Сб. ст. М.: Наука, 1977. С. 
166—185. 

Гамкрелидзе, 1968: Гамкрелидзе Б. В. Из истории скотоводства в гор-
ной Ингушетии // Кавказский этнографический сборник. 2. Тбилиси: Мец-
ниереба, 1968. С. 237—247. 

 





Библиография 497 

Ганковский, 1958: Ганковский Ю. В. Империя Дуррани. Очерки адми-
нистративной и военной системы. М.: Изд-во вост. лит., 1958. 

Ганковский, 1958а: Ганковский Ю. В. Северо-западная Индия под вла-
стью шахов Дуррани (некоторые вопросы организации управления индийскими 
вилайетами) // КСИВ. 1958. Вып. 13. С, 60—74. 

Гафуров, 1972: Гафуров Б. Г. Таджики. Древнейшая, древняя и сред-
невековая история. М.: Наука, 1972. 

Георги, 1776: Георги, Иоганн Готлиб. Описание всех в Российском го-
сударстве обитающих народов. Ч. 1. Спб.: Шнор, 1776. 

Георги, 1796: Георги. Иоганн Готлиб. Описание всех обитающих в 
Российском государстве народов. Ч. 2. Спб.: Илья Глазунов, 1796. 

Гонгор, 1973: Гонгор Д. К. К вопросу формирования халхас-кой на-
родности / / The Third International Congress of Mongoiists. T. 1. Улан-Батор, 
1972. С. 285—290. 

Греков, Якубовский, 1950: Греков Б. Д., Якубовский А. Ю. Золотая Ор-
да и ее падение. M; A.: Изд-во АН СССР. 

Греков, 1975: Греков И. Б. Восточная Европа и упадок Золотой Орды. 
М.: Наука. 1975. 

Го Мо-жо, 1959: Го Мо-жо. Бронзовый век. М.: Изд-во иностр. лит., 
1959. 

Гондатти, 1897: Гондатти Н. Состав населения Анадырской округи // 
Записки Приамурского отдела Императорского РГО. Т. 3. Вып. 1. Хаба-
ровск, 1897. С. 166—178. 

Гордлевский, 1960: Гордлевский В. А. Государство Сельд-жукидов 
Малой Азии // Избранные сочинения. Т. 1. М.: Изд-во вост. лит. 

Грайворонский, 1979: Грайворонский В. .. От кочевого образа жизни к 
оседлости (на опыте МНР). М.: Наука, 1979. 

Гродеков, 1889: Гродеков Н. И. Киргизы и каракиргизы 
Сыр-Дарьинской области. Т. 1. Юридический быт. Ташкент: С. И. Лахтин, 
1889. 

Грумм-Гржимайло, 1926: Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия 
и Урянхайский Край. Т. 3. Вып. 1. А.: РГО, 1926. 



498 Библиография 

Грумм-Гржимайло, 1933: Грумм-Гржимайло Г. Е. Рост пустынь и ги-
бель пастбищных угодий и культурных земель в Центральной Азии за ис-
торический период // Изв. Гос. Рус. геогр. о-ва. Т. 65. Вып. 5. 1933. С. 
437—454. 

Грязнов, 1947: Грязнов М. П. Памятники майэмирского этапа ранних 
кочевников на Алтае // КСИИМК. Вып. 18.1947. С. 9—17. 

Грязнов, 1955: Грязнов М. П. Некоторые вопросы истории сложения и 
развития ранних кочевых обществ Казахстана и Южной Сибири // КСИЭ. 
Вып. 24. 1955. С. 19—29. 

Грязнов, 1957: Грязнов М. П. Этапы развития хозяйства скотоводческих 
племен Казахстана и Южной Сибири в эпоху бронзы // КСИЭ. Вып. 26. 1957. 
С. 21-28. 

Грязнов, 1978: Грязнов М. П. Саяно-алтайский олень (этюд на тему 
скифо-сибирского звериного стиля) // Проблемы археологии. Вып. 2. Л.: 
Изд-во ЛГУ, 1978. С. 222—232. 

Губар, 1959: Губар, Мир Гулам Мухаммед. Ахмад-шах — основатель 
афганского государства. М.: Изд-во иностр. лит., 1959. 

Гумилев, 1966: Гумилев Л. Н. Гетерохронность увлажнения Евразии в 
древности (ландшафт и этнос). 4. ВЛУ. 1966. № 6. Сер. геол. и географ.. 
Вып. 1. С. 62—72. 

Гумилев, 1967: Гумилев Л. Н. Древние тюрки. М.: Наука, 1967. Гуми-
лев, 1970: Гумилев Л. Н. Поиски вымышленного царства. М.: Наука, 1970. 

Гумилев, 1974: Гумилев Л. Н. Хунны в Китае: Три века войны Китая 
со степными народами III—VI вв. М.: Наука, 1974. Гумилев, 1989: Гумилев 
Л. Н. Древняя Русь и Великая степь. М.: Мысль, 1989. 

Гунга, 1976: Гунга Ж. В чем ценность конины? // Монголия. 1976. № 2 
(206). С. 31. 

Гурвич, 1975: Гурвич И. С. Юкагирская проблема в свете этнографи-
ческих данных // Юкагиры (историко - этнографический очерк). Новоси-
бирск: Наука, 1975. С. 12—83. 

Гурвич, 1977: Гурвич И. С. Культура северных якутов-оленеводов //К 
вопросу о поздних этапах формирования якутского народа. М.: Наука, 1977. 





Библиография 499 

 

Гуревич, 1970: Гуревич А. Я. Проблема генезиса феодализма в Запад-
ной Европе. М.: Высш. Школа, 1970. 

Давыдов, 1969: Давыдов А. Д. Афганская деревня (сельская община и 
расселение крестьянства). М.: Наука, 1969. 

Давыдова, 1975: Давыдова А. В. Об общественном строе хунну // 
Первобытная археология Сибири. Л.: Наука, 1975. С. 141—145. 

Давыдова, 1977: Давыдова А. В. Основные вопросы изучения куль-
туры хунну // Проблемы археологии и этнографии. Вып. 1. Л.: Изд-во ЛГУ, 
1977. С. 82—90. 

Далай, 1975: Далай Ч. Некоторые вопросы истории монголов в период 
юаньской династии / / История и культура Востока Азии. Т. Ъ. Новосибирск: 
Наука, 1975. С. 196—202. 

Далай, 1977: Далай Ч. Борьба за великоханский престол при Хубилае 
и его преемниках // Татаро-монголы в Азии и Европе / / Сб. ст. М.: Наука, 
1977. С. 323—334. 

Далай, 1983: Далай Ч. Монголия в XIII—XIV вв. М.: Наука, 1983. 

Данзан, 1973: Данзан, Лубсан Алтай Тобчи («Золотое сказание») / 
Пер., введ., коммен и прилож. Н. П. Шастиной. М.: Наука, 1973. 

Дахшлейгер, 1965: Дахшлейгер Г. Ф. Социаль-
но-экономические преобразования в ауле и деревне Казахстана (1921— 
1929 гг.). Алма-Ата: Наука, 1965. 

Дестунис, 1860: Дестунис, Спиридон. Византийские историки / Пер. 
Спб.: Леонид Демис, 1860. 

Диков, 1974: Очерки истории Чукотки с древнейших времен до наших 
дней / Отв. ред. H. Н. Диков. Новосибирск: Наука, 1974. 

Диков, 1975: Диков H, Н. Основные проблемы археоло-
гического изучения Севере-Востока СССР / / ВИ. 1975. 

№ 10. С. 43—52. 

Дмитриев, 1903: Дмитриев Н. Очерк хозяйственного быта киргизов по 
данным Кустанайского и др. уездов / / Материалы по киргизскому земле-
пользованию, собранные и разработанные экспедицией по исследованию 
степных областей. Т. 5. Тургайс- 



500 Библиография 



кая область. Кустанайский уезд., Воронеж: В. И. Исаев, 1903. С. 1-154. 

Долгих, 1970: Долгих Б. О. Очерки по этнической истории ненцев и 
энцев. М.: Наука, 1970. 

Долгих, Левин, 1951: Долгих Б. О., Левин М. Г. Переход от родопле-
менных связей к территориальным в истории народов Северной Сибири // 
ТИЭ. Т. 14. Изд-во АН СССР, 1951. С. 95—108. 

Древнемонголъские города / Отв. ред. С. В. Киселев. М.: Наука, 1965. 

Друри, 1949: Друри Н. В. Дикий северный олень Советской Арктики и 
Субарктики. М.; Л.: Изд-во Главсевморпути, 1949. 

Дуброва, 1898: Дуброва Я. П. Быт калмыков Ставропольской губернии 
до издания закона 15 марта 1892 года. Казань: Изд-во Импер. ун-та, 1892. 

Дуброво, 1884: Дуброво Я. П. Маршрут экспедиции к берегам р. Се-
ленги // Изв. Восточно-Сибирского Отд. Импер. РГО. Т. 15. 1884. № 5—6. 
С. 1—43. 

Думан, 1977: Думан А. И. Некоторые проблемы социаль-
но-экономической политики монгольских ханов в Китае в XIII— XIV вв. // 
Татаро-монголы в Азии и Европе: Сб. ст. М.: Наука, 1977. С. 335—376. 

Егоров, 1973: Егоров В. А. Золотоордынский город (Причины воз-
никновения, историческая география, домостроительство). М: МГУ, 1973. 

Егоров, 1985: Егоров В. А. Историческая география Золотой Орды в 
XII—XIV вв. М.: Наука, 1985. 

Еремеев, 1969: Еремеев Д. Е. Юрюки: турецкие кочевники и полуко-
чевники. М.: Наука, 1969. 

Еремеев, 1971: Еремеев Д. Е. Этногенез турок. М.: Наука, 1971. 

Ермаченко, 1974: Ермаченко И. С. Политика маньчжурской династии 
Цин в Южной и Северной Монголии в XVII в. M : Наука, 1974. 

Жагварал, 1974: Жагварал Н. Аратство и аратское хозяйство. 
Улан-Батор. 1974. 



Библиография 501 

Жданко, 1950: Жданко Т. А. Очерки исторической этнографии кара-
калпаков. Родоплеменная структура и расселение в XIX - нач. XX вв. // ТИЭ. 
Т. 9. М.; Л.: Изд-во АН СССР. 

Жебрак, 1933: Жебрак А. Пути и методы интенсификации кочевого 
животноводства МНР // Современная Монголия №3 С. 3—18. 

Житецкий, 1892: Житецкий И. А. Астраханские калмыки: наблюдения 
и заметки. Астрахань: Астраханский листок, 1892. 

Житков, 1913: Житков Б. М. Полуостров Ямал // Записки Импер. РГО 
по общ. геогр. Т. 49. Спб., 1913. 

Жуковская, 1979: Жуковская Н. Л. Пища кочевников Центральной 
Азии (к вопросу об экологических основах формирования модели питания) 
// СЭ. 1979. № 5. С. 64—75. 

Жуковская, 1988: Жуковская Н. Л, Категория и символика традицион-
ной культуры монголов. М.: Наука, 1988. 

Жуковская, 1990: Жуковская Н. Л. Судьба кочевой культуры. М.: Нау-
ка, 1990. 

Завадский-Караснопольский, 1874: 3авадский . Краснополъский А. К. 
Русское царство. Приаральский край. Спб.: П. П. Муркульев, 1874. 

Захир ад-Дин Бабур, 1958: Захир ад-Дин Бабур Бабур-наме (Записки 
Бабура) / Пер. М. Селье. Ташкент: Изд-во АН УзССР, 1958. 

Збенович, 1974: Збенович В. Г. Позднетрипольские племена Северного 
Причерноморья. Киев: Наукова думка, 1974. 

Зиманов, 1958: Зиманов С. 3. Общественный строй казахов первой по-
ловины XIX века. Алма-Ата: Изд-во АН КазССР, 1958. 

Зимин, 1972: Зимин А. А. Россия на пороге нового времени. М.: Мысль, 
1972. 

Златкин, 1964: Златкин И. Я. История Джунгарского ханства 
(1635-1758). М.: Наука, 1964. 

Златкин, 1971: Златкин И. Я. Концепция истории кочевых народов А. 
Тойнби и историческая действительность // Современная историография 
стран Зарубежного Востока. М.: Наука, 1971. С. 131—193. 



502 Библиография 



Златкин, 1973: Златкин И. Я. Некоторые проблемы социаль-
но-экономической истории кочевых народов // НАА. 1973. № 1 С. 61—71. 

Зуев, 1947: Зуев В. Ф. Материалы по этнографии Сибири XVIII века 
(1771-1772) // ТИЭ. Т. 5. М; Л.: Изд-во АН СССР, 1947. 

Иванов, 1976: Иванов В. В. Язык как источник при этногене-тических 
исследованиях и проблематика славянских древностей // Вопросы этногене-
за и этнической истории славян и восточных ро-манцев. М.: Наука, 1976. С. 
30—47. 

Иванов, 1961: Иванов М. С. Племена Фарса. Кашкайские, хамсе, кух-
гилуие, мамасани // ТИЭ . Т. 63. М.: Изд-во АН СССР. 

Иванов, 1965: Иванов Н. А. Свободные и податные племена Северной 
Африки в XIV в. // Арабские страны. История. М.: Наука, 1965. С. 152-192. 

Иванов, 1958: Иванов П. П. Очерки по истории Средней Азии (XVI — 
середина XIX в.). М.: Изд-во вост. лит., 1958. 

Ильясов, 1963: Ильясов С. И. Земельные отношения в Киргизии в конце 
XIX — начале XX вв. Фрунзе: Изд-во АН КиргССР, 1963. 

Исаев, 1992: Пути Евразии: Русская интеллигенция и судьбы России / 
Отв. ред. И. А. Исаев. М.: Русская книга, 1992. 

Исмайлов, 1973: Исмаилов М. А. О характере так называемого кочевого 
скотоводства в Азербайджане в XIX — начале XX веков. Изв. АН АзССР. 
Сер. ист., фил. и права. 1973. № 3. С. 51—59. 

Историко-этнографический атлас Сибири / Под. ред. М. Г.Левина, Л. 
П. Потапова. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1961. 

История Ирана / Под ред. М. С. Иванова. М.: Изд-во МГУ, 1977. 

История Монгольской Народной Республики. М.: Наука, 1967. 

История Сибири. Т. 1. Д.: Наука, 1968. 

Итина, 1977: Итина М. А. История степных племен Южного Приаралья 
(II — начало I тыс. до н. э.). М.: Наука, 1977. 



Библиография 503 

Ишжамц, 1974: Ишжами, Н. Монголд нэгдсэн тор байгуу-лагдаж 
феодализм бурэлдэн тогтсон нь. Улан-Батор: Юинжлэх Ухааны акад. хэв-
лэл, 1974. 

Ищенко, 1928: Ищенко М. М.. Казбекое И. С, Ларин И. В., Щелоков Б. 
К. Особенности сельского хозяйства Адаевского уезда: Материалы ко-
миссии экспедиционных исследований. Вып. 13 (Серия Казахстан-
ская). Л.: Изд-во АН СССР. 

Кадырбаев, 1990: Кадырбаев А. Ш. Тюрки и иранцы в Китае и Цен-
тральной Азии XIII—XIV вв. Алма-Ата: Гылым, 1990. 

Калиновская, 1989: Калиновская К. П. Скотоводы восточной Африки в 
XIX—XX вв. М.: Наука, 1989. 

Калинина, 1974: Калинина А. В. Основные типы пастбищ Монгольской 
Народной Республики (их структура и продуктивность) // Биологические 
ресурсы и природные условия Монгольской Народной Республики. Т. 2. Л.: 
Наука, 1974. 

Каргалов, 1967: Каргалов В. В. Внешнеполитические факторы развития 
феодальной Руси. Феодальная Русь и кочевники. М.: Высш. шк., 1967. 

Карев, 1968: Карев Г. И. Очерки по истории развития северного оле-
неводства. Архангельск: Сев.-Зап. кн. изд-во, 1968. 

Кармышева, 1954: Кармышева Б. X. Узбеки-локайцы Южного Таджи-
кистана // Тр. ин-та. ист., археол. и этногр. АН ТаджССР. Т. 28. Сталинабад: 
Изд-во АН ТаджССР. 

Кармышева, 1976: Кармышева Б. X. Очерки этнической истории юж-
ных районов Таджикистана и Узбекистана. М.: Наука, 1976. 

Каррыев, Мошкова, Насонов, Якубовский, 1954: Каррыев, Ага, Мош-
кова В. Г., Насонов А. Я, Якубовский А. Ю. Очерки из истории туркменского 
народа Туркменистана в VIII—XIX вв. Ашхабад: АН ТССР. 

Керцелли, 1911: Керцелли Е. В. По Большеземельской тундре с кочев-
никами. Архангельск: Губ. тип., 1911. 

Киселев, Мерперт, 1965: Киселев С. В., Mepnepm H. Я. Из истории Ка-
ра-Корума // Древнемонгольские города / Отв. ред. С. В. Киселев. М.: Нау-
ка, 1965. С. 123—137. 

Клеопов, 1941: Клеопов Ю. Д. Основные черты развития флоры ши-
роколиственных лесов Европейской части СССР // Материалы по исто-
рии флоры и растительности СССР Вып. 1. М.: Изд-во АН СССР, 1941 С. 
182—250. 



504 Библиография 

 

Клепикова, 1974: Клепикова Г. П. Славянская пастушеская термино-
логия (ее генезис и распространение в языках карпатского ареала). М.: Нау-
ка, 1974. 

Кляшторный, 1964: Кляшторный С. Г. Древнетюркские рунические 
памятники как источник по истории Средней Азии. М.: Наука, 1964. 

Кляшторный, 1970: Кляшторный С. Г. Эпоха «Кутадгу билиг» // Со-
ветская тюркология. 1970. № 4. С. 82—86. 

Кляшторный, 1972: Кляшторный С. Г. Эпоха Махмуда Кашгарского // 
Советская тюркология. 1972. № 1. С. 18—28. 

Кляшторный, Султанов, 1992: Кляшторный С. Г., Султанов Т. И. Ка-
захстан: Летопись трех тысячилетий. Алма-Ата: Рауан, 1992. 

Книга моего деда Коркута: Огузский героический эпос / Пер. В. В. 
Бартольда; Изд. В. М. Жирмунского, А. Н. Кононова. М.; Л.: Изд-во АН 
СССР, 1962. 

Ковалевская, 1977: Ковалевская В. Б. Конь и всадник. Пути и судьбы. 
М.: Наука, 1977. 

Ковалевский, 1956: Ковалевский А. П. Книга Ахмеда ибн-Фадлана о 
его путешествии на Волгу в 921—922 гг. Харьков: Изд-во ХГУ, 1956. 

Ковалевский, 1938: Ковалевский Г. В. Вертикальные земледельческие 
зоны и верхние границы сельскохозяйственных растений в горах земного 
шара // Изв. Гос. Рус. геогр. об-ва. 1938. Т. 70. Вып. 4—5. С. 480—511. 

Ковязин, 1936: Ковязин H. M. Оленеводство в Эвенском национальном 
округе // Очерки по промысловому хозяйству и 

оленеводству Крайнего Севера. Л. 1936. С. 3-38. 

Козин, 1941: Козин С. А. Сокровенное сказание. Монгольская хроника 
1240 г. Т. 1. Введение в изучение памятника, перевод, тексты, глоссарии. 
М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941. 

Козлов, 1947: Козлов П. К. Монголия и Кам. М.: Географ-гиз, 1947. 



Библиография 505 

 

Колычева, 1956: Колычева Е. И. Ненцы Европейской России в конце 
XVII — начале XVIII века // СЭ. 1956. № 2. С. 76—88. 

Константину, 1974: Константину Флорин Роль кочевых народов в 
развитии румынского общества (IX—XIV вв.) // Role of the Nomadic Peoples. 
1974. С. 159Л64. 

Косвен, 1963: Косвен М. О. Семейная община и патронимия. М.: 
Изд-во АН СССР, 1963. 

Костин, 1965: Костин С. И. Колебания климата на русской равнине в 
историческую эпоху // Труды Главной Геофизической обсерватории им. А. 
И. Воейкова. Вып. 181. Л. 1965. С. 56—74. 

Котляков, Зонн, Чернышев, 1988: Котляков В. М., Зонн С. В., Черны-
шев Е. П. Современное состояние, рациональное освоение и охрана при-
родных ресурсов Юго-Востока ETC // Вестник АН СССР. Вып. 5. 1988. С. 
59—69. 

Крадин, 1992: Крадин Н. И. Кочевые общества. Владивосток: Даль-
наука, 1992. 

Крупник, 1975: Крупник И. И. Природная среда и эволюция тундрового 
оленеводства // Карта, схема и число в этнической географии. М.: РГО, 
1975. С. 26—43. 

Крупник, 1976: Крупник И. И. Факторы устойчивости и развития тра-
диционного хозяйства народов Севера. К методике изучения эт-
но-экологических систем: Дис. ... канд. ист. наук. М.: АН СССР. Ин-т этно-
графии, 1976. 

Крупник, 1976а: Крупник И. И. Становление крупнотабунного олене-
водства у тундровых ненцев // СЭ. 1976. № 2. С. 57—69. 

Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978: Крюков М. В., Софронов М. В., 
Чебоксаров H. H. Древнейшие китайцы: проблемы этногенеза. М.: Наука, 
1978. 

Кузеев, 1978: Кузеев Р. Г. Историческая этнография башкирского на-
рода. Уфа: Башкирское книжное издательство, 1978. 

Кумеков, 1972: Кумеков Б. Е. Государство кимаков IX— XI вв. по 
арабским источникам. Алма-Ата: Наука, 1972. 

Курпалидис, 1979: Курпалидис Г. М. Икта и мулк в официальных до-
кументах XIII в. (по «Атабат ал-катаба») // Формы феодальной земельной 
собственности и владения на Ближнем и Среднем Востоке. М: Наука, 1979. 
С. 102-109. 



506 Библиография 

 

Кычанов, 1968: Кычанов Е. И. Очерк истории тангутского государства. 
М.: Наука, 1968. 

Кычанов, 1973: Кычанов Е. И. Жизнь Темучжина, думавшего покорить 
мир. М.: Наука, 1973. 

Кычанов, 1974: Кычанов Е. И. К вопросу об уровне социаль-
но-экономического развития татаро-монгольских племен XII в. In: Pole of 
the Nomadic Peoples. 1974. С 165-170. 

Кычанов, 1977: Кычанов Е. И. Монголо-тибетские войны и гибель го-
сударства Си Ся // Татаро-монголы в Азии и Европе. М.: Наука, 1977. С. 
46—61. 

Кычанов, Савицкий, 1975: Кычанов Е. И., Савицкий Л. С. Люди и боги 
страны снегов: Очерк истории Тибета и его культуры. М.: Наука, 1977. 

Кюнер, 1908: Кюнер Н. В. Этнографическое описание Тибета. Вып. 2. 
Экономический очерк Тибета // Изв. Вост. ин-та. Т. 27. Владивосток. 1908. 

Лашук, 1973: Лашук Л. П. Кочевничество и общие закономерности ис-
тории // СЭ. 1973. № 2. С. 83-95. 

Левин, 1958: Левин М. Г. Этническая антропология и проблемы этно-
генеза народов Дальнего Востока // ТИЭ. Т. 36. М.: Изд-во АН СССР, 1958. 

Левшин, 1832: Левшин, Алексей. Описание киргиз-казачьих или 
киргиз-кайсацких орд и степей. Ч. 1—3. Спб.: Карл Край, 1832. Логашева, 
1976: Логашева В.-Р. Туркмены Ирана. М.: Наука, : 1976. 

Лус, 1930: Лус Я. Я. Домашний як и его гибриды на Алае и Тянь-Шане 
// Домашние животные Киргизии. Ч. 1 Л., Изд-во АН СССР, 1930. 

Лус, Колесник, 1930: Лус Я. Я., Колесник H. H. Крупный рогатый скот 
кочевого населения Киргизии // Домашние животные Киргизии. Ч. 1. Л.: 
Изд-во АН СССР, 1930. 

Лялина, 1894: Лялина М. Л. Путешествия по Туркестану Н.Севериева и 
А. Федченки. Спб.: Девриен, 1894. 



Библиография 507 

 

Маанаев, 1963: Маанаев Э. Памирские киргизы. (Истори-
ко-этнографический очерк) // Афтореф. дис. ... канд. ист, наук. Фрунзе: 
Ин-тут ист. АН КиргССР, 1963. 

Майский, 1921: Майский, И. М. Современная Монголия. Иркутск: Гос. 
изд-во, 1921. 

Майский, 1959: Майский Им. М. Монголия накануне революции. М.: 
Изд-во вост. лит., 1959. 

Максимов, 1929: Максимов А. Н. Происхождение оленеводства // 
Ученые записки Российской Ассоциации научно-исследовательских инсти-
тутов общественных наук. Т. 6. М. 1929. С. 3—37. 

Малов, 1951: Малое С. Е. Памятники древнетюркской письменности. 
Тексты и исследования. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. 

Малов, 1959: Малое С. Е. Памятники древнетюркской письменности 
Монголии и Киргизии. М.; А.: Изд-во АН СССР, 1959. 

Малявкин, 1972: Маляекип А. Г. К вопросу о расселении уйгуров после 
гибели Уйгурского каганата // Известия Сибирского отделения АН СССР. № 
1. Сер. общ. наук. 1972. Вып. 1. С. 27-35. 

Малявкин, 1974: Малявкин А. Г. Материалы по истории уйгуров в 
IX—XII вв. // История и культура Востока Азии. Т. 2. Новосибирск: Наука, 
1974. 

Малявкин, 1975: Малявкин А. Г. Китай и уйгуры в 840— 848 гг. // Ис-
тория и культура Востока Азии. Т. 3. Новосибирск: Наука, 1975. С. 65-82. 

Мамбетов, 1974: Мамбетов Г. X. О производственных объединениях 
по совместному содержанию скота у кабардинцев и балкарцев во второй 
половине XIX — начале XX века // Археолого-этнографический сборник. 
Вып. 1. Нальчик: Эльбрус, 1974. С. 128—147. 

Мамонова, 1979: Мамонова Н. И. Древнее население Монголии по 
данным палеоантропологии // The Third International Congress of Mongolists. 
T. 3. Улан-Батор, 1979. С. 204—210. 

Мандыбура, 1972: Мандыбура М. Д. Гуцульское полонинское хозяйст-
во второй половины XIX — начала XX в. // Карпатский сборник: Труды 
международной комиссии по изучению народной культуры Карпат и при-
легающих к ним областей. М.: Наука, 1972. С. 7-19. 



508 Библиография 

 

Марков, 1970: Марков Г. Е. Некоторые проблемы общественной орга-
низации кочевников Азии // СЭ. 1970. № 6. С. 74—89. 

Марков, 1976: Марков Г. Е. Кочевники Азии: Структура хозяйства и 
общественной организации. М.: Изд-во МГУ, 1976. 

Марковска, 1973: Марковска Д. Процесс урбанизации в современной 
Монголии // The Second International Congress of Mongolists. T. 3. 
Улан-Батор, 1973. С. 285—290. 

Мартынов, 1970: Мартынов А. С. О некоторых особенностях торговли 
чаем и лошадьми в эпоху Мин / / Китай и соседи в древности и средневеко-
вье. М.: Наука, 1970. С. 234—250. 

Масанов, 1984: Масанов Н. Э. Проблемы социально-экономической 
истории Казахстана на рубеже XVIII—XIX вв. Алма-Ата: Наука, 1984. 

Масанов, 1995: Масанов Н. Э. Кочевая цивилизация казахов: основы 
жизнедеятельности помадного общества. М.; Алматы: Социвест-Горизонт, 
1995. 

Маслов, 1934: Маслов П. Кочевые объединении единичных хозяйств в 
тундре Северного Края // Советский Север. 1934. № 5. С. 27—34. 

Массон, 1971: Массон В. М. Поселение Джейтун (проблема становле-
ния производящей экономики) // МИА. № 180. М.: Наука, 
1971. 

Массон, 1976: Массон В. М. Экономика и социальный строй древних 
обществ. Л.: Наука, 1976. 

Массон, Ромодин, 1965: Массон, В. М., Ромодин В. А. История Афга-
нистана. Т. 2. М.: Наука, 1965. 

Материалы по истории казахских ханств XV—XVIII веков: (извлече-
ния из персидских и тюркских источников) / Сост. С. К. Ибрагимов, Н. Н. 
Мингулов, К. А. Пищулина, В. П. Юдин. А\ма-Ата: Наука, 1969. 

Материалы по истории киргизов и Киргизии. Вып 1. М.: Наука, 1973. 

Материалы по истории туркмен и Туркменистана VII—VI вв. // Араб-
ские и персидские источники / Под ред. С. Л. Волина, А. А. Ромаскеви-
ча, А. Ю. Якубовского. М.; Л Изд-во АН СССР, 1039. 

 



Библиография 509 

 

Махмудов, 1966: Махмудов Н. Феодальная рента и налоги при Ти-
муре и Тимуридах // Вопросы истории СССР. Труды Таджикского госу-
дарственного университета // Серия исторических наук. Вып. 2. Душан-
бе, 1966. С. 231 — 271. 

Mелихов, 1977: Meлuxoв Г. В. Установление власти монгольских 
феодалов в Северо-Восточном Китае // Татаро-монголы в Азии и Евро-
пе. Сб. ст. М.: Наука, 1977. 

Мерперт, 1974: Мерперт Н. Я. Древнейшие скотоводы Волж-
ско-Уральского Междуречья. М.: Наука, 1974. 

Мерперт, 1978: Мерперт Н. Я. О племенных союзах древнейших 
скотоводов Восточной Европы / / Проблемы советской археологии. М.: 
Наука, 1978. С. 55—63. 

Меновщиков, 1974: Меновщиков Г. А. Дикие растения в рационе 
коренных жителей Чукотки // СЭ. 1974. № 2. С. 93—99. 

Меховский, 1936: Меховский, Матвей. Трактат о двух Сар-матиях. 
М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. 

Миклухо-Маклай, 1954: Миклухо-Маклай Н. Д. Из истории афган-
ского владычества в Иране (20-е годы XVIII) // Ученые записки ЛГУ. 
1954. № 179. Сер. востоковед, наук. Вып. 4. С. 138—158. 

Мильков, 1967: Милъков Ф. Н. Основные проблемы физической 
географии СССР. М.: Вые. шк., 1967. 

Мильков, 1977: Милъков Ф. Н. Природные зоны СССР. М.: Мысль, 
1977. 

Мошинская, 1953: Мошинская В. И. Материальная культура и хо-
зяйство Уст-Полуя // Древняя история Нижнего Приобья (МИА № 35). 
М.: Изд-во АН СССР, 1953. С. 72—106. 

Муканов, 1974.: Муканов М. С. Этнический состав и расселение 
казахов Среднего Жуза. Алма-Ата: Наука, 1974. 

Мункуев, 1965: Мункуев Н. Ц. Китайский источник о первых мон-
гольских ханах. Надгробная надпись на могиле Елюй Чу-цая. Перевод и 
исследование. М.: Наука, 1965. 

Мункуев, 1965а: Мункуев Н. Ц. О формах эксплуатации монголь-
ских аратов в XIII—XIV веках. Материалы по истории и филологии 
Центральной Азии. Вып. 2. // Труды Бурятского 



510 Библиография 

 

комплексного научно-исследовательского института. Вып. 16. (Сер. восто-
ковед.). Улан-Удэ, 1965. С. 68—86. 

Мункуев, 1965Б: Мункуев Н. Ц. К вопросу об экономическом положе-
нии Монголии и Китая в XIII—XIV вв. // Краткие сообщения Института 
народов Азии. 1965. Вып. 76. С. 136—153. Мункуев, 1975: Мункуев Н. Ц. 
Мэн-да бэй-лу («Полное описание монголо-татар») / Пер. с кит., введ., ком-
мент. и при-лож. М.: Наука, 1975. 

Мункуев, 1977: Мункуев Н. Ц. Заметки о древних монголах // Тата-
ро-монголы в Азии и Европе: Сб. ст. М.: Наука, 1977. С. 377—408. 

Мункуев, 1977а: Мункуев Н. Ц. Новые материалы о положении мон-
гольских аратов в XIII—XIV вв. // Татаро-монголы в Азии и Европе: Сб. ст. 
М.: Наука, 1977. С. 409-446. 

Муравьев, 1822: Муравьев, Николай. Путешествие в Туркмению и Хиву 
в 1819 и 1820 годах. Ч. 1. М.: Август Семеро, 1822. 

Народы Передней Азии. Под ред. H. H. Кислякова, А. И. Першица. М.: 
Изд-во АН СССР, 1957. 

Народы Сибири. Под ред. М. Г. Левина, Л. П. Потапова. М.; Л.: Изд-во 
АН СССР, 1956. 

Народы Средней Азии и Казахстана / Под ред. С. П.Толс-това, Т. А. 
Жданко, С. М. Абрамзона, Н. А. Кислякова. Т. 1. М.: Изд-во АН СССР, 
1962. 

Народы Средней Азии и Казахстана / Под. ред. С. П.Толс-това, Т. А. 
Жданко, С. М. Абрамзона, Н. А. Кислякова. Т. 2. М.: Изд-во АН СССР, 
1963. 

Насимович, 1955: Насимович А. А. Роль снежного покрова в жизни ко-
пытных животных на территории СССР. М.: Изд-во АН СССР, 1955. 

Насонов, 1940: Насонов А. Н. Монголы и Русь. М.; Л.: Изд-во АН 
СССР, 1940. 

Наумкин, Томас, Хазанов, Шапиро, 1999: Наумкин В., Томас Д., Хаза-
нов А., Шапиро К. Животноводство и скотоводство в Казахстане на этапе 
перехода к рыночным отношениям. М.: Университет Висконсина в Меди-
соне и Российский центр стратегических исследований, 1999. 



Библиография 511 

 

Наумкин, Шапиро, Хазанов, 1997: Наумкин В., Шапиро К.. Хазанов А. 
Пасторализм в Центральной Азии. М.: Университет Висконсина в Медисоне 
и Российский центр стратегических исследований, 1997. 

Небольсин, 1852: Небольсин, Павел. Очерки быта калмыков Хошо-
утовского улуса. Спб.: Карл Край, 1852. 

Нейштадт, Гуделис: Нейштадт М. И., Гуделис В. К. Проблемы голо-
цена: Вопросы голоцена. Вильнюс. С. 5—44. 

Низам ал-Мульк, 1949: Низам ал-Мульк. Сиасет-намэ. Книга о правле-
нии взира XI столетия Низам ал-Мулька / Пер. Б. Н. Заходера. М.; Л.: Изд-во 
АН СССР, 1949. 

Новикова, Сиземская, 1995: Новикова Л. И., Сиземская И. Н. Мир Рос-
сии-Евразии // Антология. М.: Высш. шк., 1995. 

Нурмухамедов, Савосько, Сулейменов, 1966: Нурмухаме-дов С. Б., Са-
восъко В. К., Сулейменов П. Б. Очерки истории социалистического строи-
тельства в Казахстане (1933—1940). Алма-Ата: Наука, 1966. 

Общественный строй у народов Северной Сибири. XVII — начало XX 
в. М.: Наука, 1970. 

Окладников, 1970: Окладников А. П. Неолит Сибири и Дальнего Вос-
тока // Каменный век на территории СССР. М.: Наука, 1970. С. 172—193. 

Оразов, 1970: Оразов А. Хозяйство и основные черты общественной 
организации у скотоводов Западной Туркмении в конце XIX — начале XX в. 
// Труды VII Международного конгресса антропологических и этнографи-
ческих наук. Т. 10. М.: Наука, 1970. С. 200-206. 

Оразов, 1975: Оразов А. О типах скотоводства в Ахале в конце XIX — 
начале XX в. // Хозяйственно-культурные традиции Средней Азии и Казах-
стана. М.: Наука, 1975. С. 206—219. 

Очиров, 1925: Очиров Н. Астраханские калмыки и их экономическое 
состояние в 1915 г. Астрахань: Издание Калмыцкой областной плановой 
комиссии, 1925. 

Паллас, 1809: Паллас П. С. Собрание исторических сведений о мон-
гольских народах. Спб., 1809. 



512 Библиография 

 

Пальмов, 1926—1929: Пальмов H. H. Этюды по истории приволжских 
калмыков Ч. 1, 2, 3—4 Астрахань: Издание Калмыцкого Областного Ис-
полнительного Комитета, 1926—1929. 

Пассек, Черныш, 1970: Пассек Т. Е., Черныш Е. К. Неолит Северного 
Причерноморья // Каменный век на территории СССР. М.: Наука, 1970. С. 
117—133. 

Першиц, 1959: Першиц, А. А. О коллективной собственности на скот у 
кочевников-скотоводов // СЭ. 1959. № 6. С. 37—42. 

Першиц, 1960: Першиц, А. И. Развитие форм собственности в перво-
бытном обществе как основа периодизации его истории // Проблемы исто-
рии первобытного общества // ТИЭ. Т. 54. М.; Л.:Изд-воАНСССР, I960. 

Першиц, 1961: Першиц А. Н. Хозяйство и общественно-политический 
строй Северной Аравии в XIX — первой трети XX в. (истори-
ко-этнографические очерки) // ТИЭ. Т. 69. М.: Изд-во АН СССР, 1961. 

Першиц, 1968: Першиц, А. И. Общественный строй туарегов Сахары в 
XIX в. // Разложение родового строя и формирование классового общества. 
М.: Наука, 1968. С. 320—355. 

Першиц, 1973: Першиц, А. И. К вопросу о саунных отношениях // Ос-
новные проблемы африканистики. М.: Наука, 1973. С. 104—110. 

Першиц, 1976: Першиц А. И. Некоторые особенности 
клас-сообразования и раннеклассовых отношений у скотоводов-кочевников 
// Становление классов и государства. М.: Наука, 1976. С. 280-313. 

 Першиц, 1978: Першиц А. И. Проблема типологизации общины в до-
революционной русской и советской этнографии // Очерки истории русской 
этнографии, фольклористики и антропологии. Вып. 8. ТИЭ. Т. 107. М.: 
Наука, 1978. С. 142-156. 

Першиц, Хазанов, 1979: Першиц А. И, Хазанов А. М. Община у коче-
вых скотоводов. НАА. 1979. № 2. 

Петри, 1926: Петри Б. Оленеводство у карагас // Изв. Биол.-Географ. 
НИИ при Гос. Иркутском ун-те. Т. 3. Вып. 1. 1926. С. 23-44. 

Петров, 1961: Петров К. И. Очерки феодальных отношений у кирги-
зов в XV—XVIII веках. Фрунзе Изд-во АН Кирг ССР. 



Библиография 513 

 

Петров, 1964: Петров М. П. Пустыни СССР и их освоение М; Л: 
Наука, 1964. 

Петров, 1966: Петров М. П. Пустыни Центральной Азии. Т. 1. М.; 
Л.: Наука, 1966. 

Петров, 1966а: Петров М. П. Еще раз об усыхании Азии // Извес-
тия Всесоюзного географического общества. Т 98 1966 № 3 С. 
205—211. 

Петрушевский, 1949: Петрушевский Н. П. Очерки по истории 
феодальных отношений в Азербайджане и Армении в XVI — начале 
XIX вв. Л.: Изд-во ЛГУ, 1949. 

Петрушевский, 1949а: Петрушевский Н. П. Внутренняя политика 
Ахмеда Ак-Койунлу // Сборник статей по истории Азербайджана. Баку: 
Изд-во АН АзССР, 1949. С. 144—152. 

Петрушевский, 19496: Петрушевский И. П. Государства Азер-
байджана в XV веке // Сборник статей по истории Азербайджана. Баку: 
Изд-во АН АзССР, 1949. С. 153—213. 

Петрушевский, 1949с: Петрушевский Н. П. Азербайджан в 
XVI—XVII веках // Сборник статей по истории Азербайджана. Баку: 
Изд-во АН АзССР, 1949. 

Петрушевский, 1952: Петрушевский И. П. Рашид ад-Дин и его 
исторический труд // Рашид ад-Дин: Сборник летописей.Т. 1. Кн. 1. М.; 
Л.: Изд-во АН СССР, 1952. С. 7—37. 

Петрушевский, 1960: Петрушевский И. П. Земледелие и аграрные 
отношения в Иране XIII—XIV веков. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1960. 

Петрушевский, 1977: Петрушевский И. П. Поход монгольских 
войск в Среднюю Азию в 1219—1224 гг. и его последствия // Тата-
ро-монголы в Азии и Европе: Сб. ст. М.: Наука, 1977. С. 107—139. 

Пигулевская, 1958: Пигулевская Н. В. История мар Яба-лахи III и 
раббан Саумы / Исслед., перев., прим. М.: Изд-во вост. лит., 1958. 

Пика, Прохоров, 1988: Пика А., Прохоров Б. Большие проблемы 
малых народов // Коммунист. № 16. 1988. С. 76—83. 

Пикулин, 1959: Пикулин М. Г. Белуджи. М.: Изд-во вост. лит., 
1959. 



514 Библиография 

 

Пиотровский, 1985: Пиотровский М. Б. Южная Аравия в раннем сред-
невековье. М.: Наука, 1985. 

Пищулина, 1969: Пишулина К. А. Присырдаринские города и их значение в 
истории казахских ханств в XV—XVII веках // Казахстан в XV—XVII ве-
ках. Алма-Ата: Наука, 1969. С. 5—49. 

Пищулина, 1977: Пищулина К. А. Юго-Восточный Казахстан в сере-
дине XIV — начале XVI веков: Вопросы политической и социаль-
но-экономической истории. Алма-Ата: Наука, 1977. 

Плоских, 1972: Плоских В. М. Община и патриархально-родовой уклад 
у киргизов XIX в. // К истории социально-экономических укладов Киргиз-
стана. Фрунзе: Илим, 1972. С. 24—52. 

Поволжье в средние века / Ответ, ред. А. П. Смирнов. МИА. № 164. 
М.: Наука, 1970. 

Полное собрание русских летописей. Т. 10. Спб.: Тип. МВД, 1885. 
Полубояринова, 1978: Полубояринова М. Д. Русские люди в Золотой Орде. 
М.: Наука, 1978. 

Попов, 1948: Попов А. А. Нганасаны. Вып 1. ТИЭ. Т. Ъ. М.; Л.: Изд-во 
АН СССР, 1948. 

Потанин, 1950: Потанин Г. П. Тангутско-тибетская окраина Китая и 
Центральная Монголия. М.: Изд-во Геогр. лит., 1950. 

Потапов, 1954: Потапов А. П. О сущности патриархаль-
но-феодальных отношений у кочевых народов Средней Азии и Казахстана 
// ВИ. 1954. № 6. С. 73—89. 

Предтеченский, 1957: Предтеченский П. П. Очерк поздне-ледниковой 
и послеледниковой истории климата / / Труды лаборатории озероведения 
АН СССР. Т. 5. М.; Л. 1957. С. 86-115. 

 Прокофьев, 1928: Прокофьев Г. Н. Остяко-самоеды Туру- 

ханского края: Этнография. Кн. 6. 1928. № 2. С. 96 103. 

Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Руб-рука. М.: 
Географгиз, 1957. 

Рашид ад-Дин, 1946: Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 3. М.; Л.: 
Изд-во АН СССР, 1946. 

Рашид ад-Дин, 1952: Рашид ад-Дин. Сбор ник летописей. Т. 1. Кн. 1. 
М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1952. 

Рашид ад-Дин, 1952а: Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 1. Кн. 2. 
М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1952 



Библиография 515 

 

Рашид ад-Дин, 1957: Рашид ад-Дин. Джами ат-таварих: Сб. летописей. 
Т. 3. Баку: Изд-во АН АзССР, 1947, 

Рашид ад-Дин, 1960: Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. 2. М.; Л.: 
Изд-во АН СССР, 1960. 

Робакидзе, 1978: Робакидзе А. И. Некоторые черты горского феода-
лизма на Кавказе // СЭ. 1978. № 2. С. 15—24. 

Рейснер, 1954: Рейснер И. М. Развитие феодализма и образование го-
сударства у афганцев. М.: Изд-во АН СССР, 1954. 

Решетов, Яковлев, 1975: Решетов А. М., Яковлев А. Г. К вопросу о со-
циально-экономических отношениях у тибетцев в первой половине XX в. // 
Социальная история народов АЗИИ. М.: Наука, 1975. С. 198—215. 

Рычков, 1877: Рычков П. И. Топография Оренбургской губ. 1762 г. 
Оренбург. 1877. 

Рябцева, 1970: Рябцева К. М. Динамика оледенений Хибин в голоцене 
в связи с ритмами увлажненности северного полушария // Ритмы и циклич-
ность в природе (Вопросы географии. Сб. 79). М.: Мысль, 1970. С. 
105—120. 

Сабырханов, 1969: Сабырханов А. К. истории земельных отношений 
Казахстана в XVIII веке: На материалах Младшего Жуза // Казахстан в 
XV—XVIII веках. Алма-Ата: Наука, 1969. С. 146—159. 

Савоскул, Карлов, 1988: Савоскул С. С, Карлов В. В. Туру-ханская ГЭС 
и судьба Эвенкии // Советская этнография. № 5. 1988. С. 166—68. 

Сазонова, 1978: Сазонова М. В. Традиционное хозяйство узбеков Юж-
ного Хорезма. Л.: Наука, 1978. 

Сандаг, 1977: Сандаг Ш. Образование единого монгольского государ-
ства и Чингисхан // Татаро-монголы в Азии и Европе: Сб. ст. М.: Наука, 
1977. С. 23—45. 

Сафаргалиев, 1960: Сафаргалиев М. Г. Распад Золотой Орды. Саранск: 
Мордовское книжное изд-во, 1960. 

Свистунова, 1977: Свистунова Н. П. Гибель Южносунско-го царства // 
Татаро-монголы в Азии и Европе: Сб. ст. М.: Наука, 1977. 



516 Библиография 

 

Семенов, 1976: Семенов Ю. И. Первобытная коммуна и сосед-
ская крестьянская община // Становление классов и государств. М.: Наука, 
1976. С. 7—86. 

 Семенова, 1977: Семенова Л. А. Из истории фатимидского Египта. 
Очерки и материалы. М: Наука, 1977. 

Семенюк, 1973: Семенюк Г. И. Проблемы истории кочевых племен и 
народов периода феодализма (на материалах Казахстана). Калинин: Изд-во 
Калининского Гос. ун-та, 1973. 

Семериков, 1939: Семериков П. П. Оленеводство тундр Ненец-
кого Округа. Архангельск: Северное Краевое изд-во, 1939. 

Симаков, 1978: Симаков Г. Н. Опыт типологизации ското-
водческого хозяйства у киргизов. (Конец XIX — начало XX в.) // СЭ. 
1978. № 6. С. 14—27. 

Симченко, 1976: Симченко Ю. Б. Культура охотников на оленей Се-
верной Евразии. Этнографическая реконструкция. М.: Наука, 1976. 

Симуков, 1933: Симуков А. Хотоны // Современная Монголия. 1933. № 
3. С. 19—32. 

Синицын, 1967: Синицын В. М. Введение в палеоклиматологию. Л.: 
Недра, 1967. 

Словцов, 1881: Словцов И. Путевые записки, веденные во время поезд-
ки в Кокчетавский уезд Акмолинской области в 1878 г. Омск. 1881. 

Смилянская, 1979: Смилянская И. М. Социально-экономическая струк-
тура стран Ближнего Востока на рубеже нового времена (на материалах Си-
рии, Ливии и Палестины). М.: Наука, 1979. 

Смирнов, 1961: Смирнов К. Ф. Археологические данные о древних 
всадниках Поволжско-Уральских степей // CA. 1961. № 1. С. 46—72. 

Снесарев, 1921: Снесарев А. Е. Афганистан. М.: Гос. изд-во, 1921. 

Соколова, 1990: Соколова 3. П. Перестройка и судьбы малочисленных 
народов Сибири // История СССР № 1 1990. С. 155-166. 



Библиография 517 

 

Средняя Азия. Экономико-географическая характеристика и про-
блемы развития хозяйства / Ответ, ред. А. А Минц M., Мысль, 1969. 

Строева, 1958: Строева Л. В. Борьба кочевой знати в Чагатайском 
государстве в первой половине XIV века // Сборник памяти И. Ю. 
Крачковского. Л. 1958. 

Тарасов, 1993: Тарасов А. Поминки по Северу // Известия Октябрь 
9. 1993. С. 6. 

Таскин, 1968: Таскин В. С. Материалы по истории сюнну (по ки-
тайским источникам). Вып. 1. М.: Наука, 1968. 

Таскин, 1968а: Таскин В. С. Скотоводство у сюнну по китайским 
источникам // Вопросы истории и историографии Китая. М.: Изд-во 
вост. лит., 1968. С. 21—44. 

Таскин, 1973: Таскин В. С. Материалы по истории сюнну: по ки-
тайским источникам. Вып. 2. М.: Наука, 1973. 

Таскин, 1975: Таскин В. С. Киданьский император на китайском 
престоле // История и культура Востока Азии. Т. 3. Новосибирск: Нау-
ка, 1975. С. 83—98. 

Таттар, 1961: Tammap А. В. Изменение фауны грызунов и птиц на 
территории средней полосы Европейской части СССР в голоцене // 
Вопросы голоцена. Вильнюс, 1961. С. 327—340. 

Терлецкий, 1934: Терлецкий П. К вопросу о пармах Ненецкого ок-
руга // Советский Север. 1934. № 5. С. 35—44. 

Тизенгаузен, 1884: Тизенгаузен В. Сборник материалов, относя-
щихся к истории Золотой Орды. Т. 1. Спб.: Императорская Академия 
Наук, 1884. 

Тимковский, 1824: Тимковский Е. Путешествие в Китай через 
Монголию в 1820 и 1821 годах. Ч. 1. Спб.: Тип. Мед. Департамента 
МВД, 1824. 

Тихонов, 1966: Тихонов Д. И. Хозяйство и общественный строй 
уйгурского государства. М.; Л.: Наука, 1966. 

Толстов, 1934: Толстое С. П. Генезис феодализма в кочевых ско-
товодческих обществах // Основные проблемы генезиса и развития 
феодального общества. М.; Л.: Соцэкгиз, 1934. С. 165—199. 

Толстов, 1947: Толстов С. П. Города гузов (историко-эт-
нографические этюды) // СЗ. 1947 № 3. С. 55—102. 



518 Библиография 

 

Толстов, 1948: Толстов С. П. Древний Хорезм. Опыт ис-
то-рико-археологического исследования. М.: Изд-во МГУ, 1948. 

Толстой, 1997: Толстой Н. И. Русский узел евразийства // Восток в 
русской мысли. М.: Беловодье, 1997. 

Толыбеков, 1959: Толыбеков С. Е. Общественно-экономический строй 
казахов в XVII—XIX веках. Алма-Ата: Каз. гос. изд-во, 1959. 

Толыбеков, 1971: Толыбеков С. Е. Кочевое общество казахов в XVII — 
начале XX века: Политико-экономический анализ. Алма-Ата: Наука, 1971. 

Трепавлов, 1993: Трепавлов В. В. Государственный строй Монгольской 
империи XIII в. М.: Наука, 1993. 

Трубачев, 1960: Трубачев О. Н. Происхождение названий домашних 
животных в славянских языках. М.: Изд-во АН СССР, 1960. 

Трубецкой, 1966: Трубецкой В. В. Бахтиары (оседло-кочевые племена 
Ирана). М.: Наука, 1966. 

Трубецкой, 1977: Трубецкой В. В. Трансформация традиционной со-
циально-экономической структуры кочевых и полукочевых племен Ближ-
него и Среднего Востока и Северной Африки // Аграрные структуры стран 
Востока. Генезис, эволюция, социальные преобразования. М.: Наука, 1977. 
С. 73—105. 

Тугаринов, 1926: Тугаринов А. Я. Последние калмажи: Северная Азия. 
Кн. 1. 1926. С. 73—88. 

Тумаджанов, 1961: История лесов Северного Кавказа в голоцене // 
Вопросы голоцена. Вильнюс: 1961. С. 249—266. 

Утешев, Семенов, 1967: Утешев А. С, Семенов С. Е. Климат и ветро-
вая эрозия почв. Алма-Ата: Кайнар, 1967. 

Фазлаллах, 1976: Фазлаллах Ибн Рузбихан Исфахани. Мих-
ман-наме-йн Бухара. (Записки Бухарского гостя) / Пер., предисл. и прим. Р. 
П. Джалиловой. М.: Наука, 1976. 

Фань Вэнь-лань, 1958: Фанъ Вэнь-лань. Древняя история Китая. М.: 
Изд-во АН СССР, 1958. 

Фарзалиев, 1979: Фарзалиев Ш. Ф. О суйургале в XV— XVI вв. (по 
«Ахсан ат-таварих» Хасан-бека Румлу) // Формы феодальной земельной 
собственности и владения на Ближнем и Среднем Востоке. Бартольдов-
ские чтения 1975 г. М.: Наука, 1979. С. 141—145. 



Библиография 519 

 

Федоров-Давыдов, 1966: Федоров-Давыдов Г. А. Кочевники Восточной 
Европы под властью золотоордынских ханов. Археологические памятники. 
М.: Изд-во МГУ, 1966. 

Федоров-Давыдов, 1973: Федоров-Давыдов Г. А. Общественный строй 
Золотой Орды. М: Изд-во МГУ, 1973. 

Федорович, 1973: Федорович Б. А. Природные условия аридных зон 
СССР и пути развития в них животноводства // Очерки по истории хозяйст-
ва народов Средней Азии и Казахстана. ТИЭ. Т. 98. Л.: Наука, 1973. С. 
207—222. 

Фиельструп, 1927: Фиелъструп Ф. Скотоводство и кочевание в части 
степей Западного Казахстана // Казаки. Антропологические очерки. Сб. 2. 
(Материалы особого комитета по исследованию союзных и автономных 
республик. Вып. 2.). Л.: Изд-во АН СССР, 1927. С. 78—107. 

Фильштинский, 1977: Филъштинский И. М. Арабская литература в 
средние века. М.: Наука, 1977. 

Формозов А. Н., 1928: Формозов А. Н. В Монголии. М.; Л.: Госиздат, 
1928. 

Формозов А. А., 1977: Формозов А. А. Проблемы этнокультурной ис-
тории каменного века на территории европейской части СССР. М.: Наука, 
1977. 

Хазанов, 1970: Хазанов А. М. Материнский род у сарматов // ВДИ. 
1970. № 2. С. 138—148. 

Хазанов, 1971: Хазанов А. М. Очерки военного дела сарматов. М.: 
Наука, 1971. 

Хазанов, 1972: Хазанов А. М. О характере рабовладения у скифов // 
ВДИ. 1972. № 1. С. 159—170. 

Хазанов, 1973: Хазанов А. М. О периодизации истории кочевников ев-
разийских степей // Проблемы этногеографии Востока. М.: РГО, 1973. С. 
5—10. 

Хазанов, 1974: Хазанов А. М. Сармато-калмыцкие параллели: (К во-
просу о закономерностях кочевого хозяйства в однотипной экологической 
обстановке) // Проблемы алтаистики и монголоведения. Материалы Всесо-
юзной конференции. Элиста, 17— 19 мая 1972 года. Вып. 1. Элиста, 1974. С. 
213—219. 



520 Библиография 

 

Хазанов, 1975: Хазанов А. М. Социальная история скифов Основные 
проблемы развития древних кочевников евразийских степей. М.: Наука, 
1975. 

Хазанов, 1975а: Хазанов А. М. Некоторые проблемы экологии нома-
дизма // Карта, схема и число в этнической географии. М.: РГО, 1975. С. 
43—50. 

Хазанов, 1975b: Хазанов А. М. Община в разлагающихся первобытных 
обществах и ее исторические судьбы // ВДИ. 1975. № 4. С. 3—13. 

Хазанов, 1976: Хазанов А. М. Роль рабства в процессах классообразо-
вания у кочевников евразийских степей // Становление классов и государ-
ства. М.: Наука, 1976. С. 249—279. 

Хазанов, 1979: Хазанов А. М. Классообразование: факторы и меха-
низмы // Исследования по общей этнографии. М.: Наука, 1979. 

Харузин, 1889: Харузин, Алексей. Киргизы Букеевской Орды: (Антро-
полого-этнологический очерк). Вып. 1. // Изв. Импер. об-ва любителей ес-
тествознания, антропологии и этнографии. Т. 63. Тр. антрополог, отд. Т. 10. 
М., 1889. 

Хлопин, 1970: Хлопин И. Н. Проблема происхождения культуры 
степной бронзы // КСИА. Вып. 122. 1970. С. 54-58. 

Хомич, 1966: Хомич А. В. Ненцы. М.; Л.: Наука, 1966. 

Хомич, 1976: Хомич Л. В. Проблемы этногенеза и этнической истории 
ненцев. Л.: Наука, 1976. 

Цалкин, 1964: Цалкин В. И. Некоторые итоги изучения костных остат-
ков животных из раскопок археологических памятников позднего бронзо-
вого века // КСИА. Вып. 101. 1964. С. 24—34. 

Цалкин, 1966: Цалкин В. И. Древнее животноводство племен Восточ-
ной Европы и Средней Азии // МИА № 135. М.: Наука, 1966. 

Цалкин, 1968: Цалкин В. И. Фауна из раскопок Кара-корума // КСИА. 
Вып. 114. 1968. С. 16-23. 

Цалкин, 1970: Цалкин В. И. Древнейшие домашние животные Восточ-
ной Европы // МИА № 161. М.: Наука, 1970. 

Цалкин, 1972: Цалкин В. И. Фауна из раскопок андроновс-ких памят-
ников в Приуралье // Основные проблемы териоло- 



Библиография 521 

 

гии. (Тр. Московского об-ва испытателей природы). Т 48 M 1972. С. 
66—81. 

Чулошников, 1924: Чулошников А. П. Очерки по истории Ка-
зак-Киргизского народа в связи с общими историческими судьбами других 
тюркских племен. 4.1. Оренбург: Киргизское государ, изд-во, 1924. 

Шаймиев, 1997: Шаймиев, Минтимер. В истории народа — его на-
стоящее и будущее // Родина. № 3—4. 1997. С. 6. 

Шан Юэ, 1959: Очерки истории Китая / Отв. ред. Шан Юэ. М.: Изд-во 
вост. лит., 1959. 

Шаниязов, 1975: Шаниязов К. Основные отрасли животноводства в 
дореволюционном Узбекистане // Хозяйственно-культурные традиции на-
родов Средней Азии и Казахстана. М.: Наука, 1975. С 188—193. 

Шапиро, 1977: Шапиро А. Л. Проблемы социально-экономической ис-
тории Руси XIV—XVI вв. Л.: Изд-во ЛГУ, 1977. 

Шахматов, 1964: Шахматов В. Ф. Казахская пастбищно-кочевая об-
щина. (Вопросы образования, эволюции и разложения). Алма-Ата: Изд-во 
АН КазССР, 1964. 

Шенников, 1971: Шенников А. А. Земледельческая неполная оседлость 
и «теория бродяжничества» // Этнография народов СССР. Сб. стат. Геогр. 
об-во СССР. Отделение этногра-фии. Л.: 1971. С. 76—93. 

Шенников, 1973: Шенников А. А. Жилые дома ногайцев Северного 
Причерноморья // Славяно-русская этнография: Сб. ст. Геогр. об-во СССР. 
Л., 1973. С. 46—72. 

Шибаева, 1973: Шибаева Ю. А. Животноводство у киргизов Восточно-
го Памира // Очерки по истории хозяйства народов Средней Азии и Казах-
стана. Тр. ТИЭ. Т. 98. Л.: Наука, 1973. С. 99—132. 

Шилов, 1964: Шилов В. П. Проблемы освоения степей Нижнего По-
волжья в эпоху бронзы // Археологические сообщения Государственного 
Эрмитажа. Вып. 6. Л., 1964. С. 86—102. 

Шилов, 1975: Шилов В. П. Модели скотоводческих хозяйств степных 
областей Евразии в эпоху энеолита и раннего бронзового века // CA. 1975. № 
1. С. 5—16. 



522 Библиография 

 

Ширендыб, 1975: Ширендыб Б. Некоторые вопросы истории земель-
ных отношений в Монголии // История и культура Востока Азии. Т. 3. Но-
восибирск: Наука, 1975. С. 226—234. 

Шнирельман, 1974: Шнирельман В. А. Некоторые проблемы происхо-
ждения и распространения животноводства // СЭ. 1974. № 3. С. 41—52. 

Шнирельман, 1980: Шнирельман В. А. Происхождение скотоводства. 
М.: Наука, 1980. 

Шнирельман, 1986: Шнирельман В. А. Позднепервобытная община 
земледельцев-скотоводов и высших охотников, рыболовов и собирателей // 
История первобытного общества / Отв. ред. Ю. В. Бромлей. М.: Наука, 1986. 
С. 236—426. 

Шнирельман, 1989: Шнирельман В. А. Возникновение производящего 
хозяйства. М.: Наука, 1989. 

Шнитников, 1957: Шнитников А. В. Изменение общей увлажненности 
материков Северного Полушария: Записки Геогр. об-ва СССР // Новая се-
рия. Вып. 16. М.; Л., 1957. 

Шнитников, 1969: Шнитников А. В. Внутривековая изменчивость 
компонентов общей увлажненности: Очерки. А.: Наука, 1969. 

Шульженко, 1954: Шулъженко И. Ф. Животноводство Монгольской 
Народной Республики (Труды Монгольской комис-сии). Вып. 61. М.; Л.: 
Изд-во АН СССР, 1954. 

Эрдниев, 1964: Эрдниев У. Э. Скотоводство у калмыков в XIX — нача-
ле XX веков: Историко-этнографический очерк // Записки Калмыцкого НИИ 
языка, литературы и истории. Вып. 4. Сер. историческая. Элиста, 1964. С. 
20—46. 

Эрдниев, 1970: Эрдниев У. Э. Калмыки: (конец XIX — начало XX вв.) 
// Историко-этнографические очерки. Элиста: Калмыцкое книжн. изд-во, 
1970. 

Эфендиев, 1979: Эфендиев О. А. Институт «суйургал» и централист-
ская политика правителей Ак-Койунлу и первых Се-февидов // Формы фео-
дальной земельной собственности и владения на Ближнем и Среднем Вос-
токе. Бартольдовские чтения 1975 г. М.: Наука, 1979. С. 168—175. 

Якубовский, 1941: Якубовский А. Ю. К вопросу об этногенезе узбек-
ского народа. Ташкент: Изд-во Узбекского филиала АН СССР, 1941. 



Библиография 523 

 

Abu Jaber К. S. and Gharaibeh F. A. 1981: Abu Jaber К. S. and 
Charaibeh F. A. Bedouin Settlement: Organizational, Legal, and Administra-
tive Structure in Jordan. In: The Future of Pastoral Peoples. Ed. by D. Aron-
son, J. G. Galaty, and P.C. Sal zman. Ottawa, International Development 
Research Centre.1981: 294—300. 

Abu-Lughod Janet L. 1989: Abu-Lughod Janet L. Before European 
Hegemony: The World System AD 1250—135л N' York: Oxford University 
Press.1989. 

Abun-Nasr Jamil M. 1971: Abun-Nasr Jamil M A History of the Mag-
hrib. Cambridge; Cambridge University Press. 1971. 

Abun-Nasr Jamil M 1987: Abun-Nasr Jamd M A History of the Mag-
hrib in the Islamic Period. Cambridge, Cambridge University Press. 1987. 

Adams R. M. 1965: Adams R. M. Land Behind Baghdad. Chicago; 
Chicago University Press. 1965. 

Adams R. M. 1981: Adams R. M. Heartland of Cities: Surveys of An-
cient Settle ment and Land Use of the Central Floodplain of the Euphrates. 
Chicago and London, University of Chicago Press. 1981. 

Adamu Mahdi and Kirk-Greene A. H. M. eds. 1986: Adamu Mahdi and 
Kirk-Creene A. H. M. eds. Pastoralists of the West African Savanna. Man-
chester, Manchester University Press. 1986. 

Ahmed Akbar S. and Hart David M. eds. 1984: Ahmed, Akbar S. and 
Hart David M. eds. Islam in Tribal Societies: From the Atlas to the Indus. 
London, Routledge and Kegan Paul. 1984. 

Aikio, Pekka. 1989: Aikio, Pckka. The Changing Role of Reindeer in 
the Life of the Sami. In: Walking Larder: Patterns of Domestication, Pasto-
ralism, and Predation. Ed. by J. Glutton-Brock. London, Unwin Hyman. 
1989: 169—184. 

Al Rasheed, Madawi. 1991: Al Rasheed. Madawi. Politics in an Ara-
bian Oasis: The Rashidi Tribal Dynasty. London and New York, L. B. Tau-
rus & Co.1991. 

Al-Azmeh Aziz. 1985: Al-Azmeh Aziz. Review of Nomads and the 
Outside World. The Journal of Peasant Studies. 1985. Vol. 13, No. 1: 
132—133. 

Albright William Foxwell. 1942: Albright William Foxwell. Archaeo-
logy and the Religion of Israel. Baltimore, The Johns Hopkins Press. 1942. 



524 Библиография 

 

Albright William Foxwell. 1960: Albright William Foxwell. The Archaeo-
logy of Palestine. Penguin Books, Harmondsworth, Middlesex.1960. 

Allan William. 1965: Allan William. The African Husbandman. London, 
Oliver and Boyd. 1965. 

Allsen Thomas T. 1987: Alhen Thomas T. Mongol Imperialism: The Poli-
cies of the Great Qan Mongke in China, Russia, and the Islamic Lands. Berkeley, 

University of California Press. 1987. 

Allsen Thomas T. 1997: Allsen Thomas T. Commodity and Exchange in the 
Mongol Empire: a Cultural History of Islamic Textiles. Cambridge: Cambridge 
University Press. 1997. 

Almagor Uri. 1978: Almagor Uri. Pastoral Partners: Affinity and Bond 
Partnership among the Dassanetchof South-West Ethiopia. Manchester, Man-
chester University Press. 1978. 

Alpers Edward and Ehret Christopher. 1975: Alpers Edward and Ehret 
Christopher. Eastern Africa. СНА. Vol. 4, From c.1600 to с 1790. Ed. By Ri-
chard Gray. Cambridge, Cambridge University Press. 1975: 469—536. 

Amitai-Preiss Reuven. 1995: Amitai-Preiss Reuven. Mongols and Mam-
luks: The Mamluk-Ilkhanid War, 1260—1281. Cambridge: Cambridge Univer-
sity Press. 1995. 

Anati Emmanuel. 1968: Anati Emmanuel. Rock-Art in Central Arabia. Vol. 
1. Universite de Louvain. Institut Orientaliste (Bibliotheque du Museon. Vol. 
50). Louvain. 1968. 

Anati Emmanuel. 1974: Anati Emmanuel. Rock-Art in Central Arabia. 
Publications de l'institut orientaliste de Louvain 6. Louvain. 1974. 

Anbar M. 1985: Anbar M. The Amorite Trib es in Mari and the Settlement 
of the Israelites in Canaan. Tel Aviv, The Chaim Rosenberg School of Jewish 
Studies, Tel Aviv University (In Hebrew). 1985. 

And erson Lisa. 1986: Anderson Lisa. The State and Social Transformation 
in Tunisia and Libya, 1830—1980. Phnceton, Princeton University Press. 1986. 

Anthony David W. and Brown Dorcas R. 1991: Anthony David W. and 
Brown Dorcas R. The Origins of Horseback Riding. Antiquity. Vol. 65. 1991: 
22—38. 



Библиография 525 

 

Arbos, Philippe. 1923. The Geography of Pastoral Life: Illustrated with 
European Examples. GR. 1923. Vol. XIII, No. 4: 559—575. 

And Lands. A Geographical Appraisal. Ed. By E. S Hills Paris, UN-
ESCO, 1966. 

Arkell A. J. 1961: Arkell A. J. A History of the Sudan. From the Earliest 
Times to 1821. University of London, The Athlone Press. 1961. 

Armstrong John A. 1982: Armstrong John A. Nations before National-
ism. Chapel Hill: University of North Carolina Press. 1982. 

Arrian, History of Parthia, in C. Muller (ed.) Fragmenta Historicorum 
Graecorum, vol. II, (1841—1870). 

Asad Talal. 1970: Asad Talal. The Kababish Arabs. Power, Authority 
and Consent in a Nomadic Tribe. New York, Praeger. 1970. 

Asad Talal. 1973: Asad Talal. The Beduin as a Military Force: Notes on 
Some Aspects of Power Relations between Nomads and Sedentaries in His-
torical Perspective. In: The Desert and the Sown. 1973: 61—73. 

Asad Talal. 1919: Asad Talal. Equality in nomadicsocial systems? 
Notes towards the dissolution of an anthropological category. In: Pastoral 
Production and Society. 1979: 419—428. 

Ashkenazi Touvia. 1946—1949: Ashkenazi Touuia. La tribu arabe: ses 
elements. Anthropos, Bd. XLI—XLIV. Hft. 4—6. 1946— 1949: 657—672. 

Ashtor E. 1976: Ashtor E. A Social and Economic History of the Near 
East in the Middle Ages. Berkeley, CA: University of California Press. 1976. 

Atherton Lewis. 1961: Atherton Lewis. The Cattle Kings. Bloomington, 
Indiana University Press. 1961. 

Awad Mohamed. 1962: Awad Mohamed. Nomadism in the Arab lands 
of the Middle East. In.The Problems of the Arid Zone. 1962: 325—339. 

The Babur-nama in English. 1922 (Memoirs of Babur): The 
Babur-nama in English. Translated from the original Turki text of Zahi-
ru'd-din Muhammad Babur Padshah Ghazi by Annette Susannah Beveridge, 
1922. vol. I, London, Luzac and Co. 



526 Библиография 

 

Background to Evolution in Africa. Erl. by Waltei W. Bishop and J. Des-
mond Clark. The University of Chicago Press, Chicago and London, 1967. 

Bacon Elizabeth. 1954: Bacon Elizabeth. Types of Pastoral Nomadism in 
Central and Southwest Asia. SJA 1954. Vol. 10, No. 1: 44—68. 

Bacon Elizabeth. 1958: Bacon Elizabeth. Obok. A Study of Social Structure 
in Eurasia. Viking Fund Publications in Anthropology, 1958. No. 25. New York. 

Bahhady Faik A. 1981: Bahhady Faik A. Recent Changes in Bedouin Sys-
tems of Livestock Production in the Syrian Steppe. In: In the Future of 
Pastoral 
Peoples. Ed. by D. Aronson, J. G. Galaty, P. C. Salzman, and A. Chouinard. Ot-
tawa, International Development Research Centre. 1981: 258—265. 

Baker Randall. 1975: Baker Randall. 'Development' and the pastoral people 
of Karamoja, North Eastern Uganda. An example of the treatment of symptoms. 
In: Pastoralism in Tropical Africa. 1975: 187—202. 

Baker S. J. K. 1963: Baker S. J. K. The East African Environment. In: His-
tory of East Africa. Ed. by Roland Oliver and Gervase Mathew. Vol. I. Oxford, 
at the Clarendon Press. 1963: 1—22. 

Balland Daniel and Kieffer Charles M. 1979: Balland Daniel and Kieffer 
Charles M. Nomadisme et secheresse en Afghanistan: l'exemple des nomades 
Pastun due Dast-e Nawor. In: Pastoral Production and Society. 1979: 75—90. 

Banks K. M. 1984: Banks K. M. Climates, Cultures and Cattle: The Holo-
cene Archaeology of the Eastern Sahara. Dallas, Southern Methodist University 
Press. 1984. 

Bar-Yosef Ofer and Khazanov Anatoly, eels. 1992: Bar-Yosef Ofer and 
Khazanov Anatoly, eds. Pastoralism in the Levant: Archaeological Materials in 
Anthropological Peispectives. Madison, WI, Prehistory Press. 1992. 

Barfield Thomas J. 1981: Barfield Thomas J. The Central Asian Arabs of 
Afghanistan: Pastoral Nomadism in Transition Austin, University of Texas 
Press. 1981. 



Библиография 527 

 

Barfield Thomas J. 1989: Barfield Thomas J, The Perilous Frontier: No-
madic Empires and China. Cambridge, Mass., Basil Blackwell. 1989. 

Barfield Thomas J. 1991: Barfield Thomas j. Inner Asia and Cycles of 
Power in China's Imperial History. In Gary Seaman and Daniel Marks (eds.). 
Rulers from the Steppe: State Formation on the Eurasian Periphery. Los Angeles: 

Ethnographic Press. 1991: 21—62. 

Barfield Thomas J. 1993: Barfield Thomas J. The Nomadic Alternative. 
Englewood Cliffs, N.J., Prentice Hall. 1993. 

Baroin Catherine. 1985: Baroin Catherine. Anarchic et cohesion sociale 
chez les Toubou. Cambridge and Paris, Cambridge University Press and Editions 
de la Maison des sciences de l'homme. 1985. 

Barsh Russel L. 1990: Barsh Russel L.The substitution of cattle for bison 
on the Great Plains. In: The Struggle for Land: Indigenous Insight and 
Industrial 
Empire in the Semiarid World. Ed. by Paul A. Olson. Lincoln and London, Uni-
versity of Nebraska Press. 1990: 103—126. 

Barth Fredrik. 1953: Barth Fredrik. Principles of Social Organization in 
Southern Kurdistan. Universitetes Ethnografiske Museum Bulletin, 1953. No. 7. 
Oslo. 

Barth Fredrik. 1956: Barth Fredrik. Ecologie Relationships of Ethnic 
Groups in Swat, Northern Pakistan. AA. 1956. Vol. 58, No. 6: 1079—1089. 

Barth Fredrik. 1959—1960: Barth Fredrifc. The Land Use Pattern of Mi-
gratory Tribes of South Persia. Norsk Geografisk Tidsskrift, Bind XVII. (The 
Bobbs-Merrill Reprint Series in the Social Sciences, A— 11). 1959—1960: 
1—11. 

Barth Fredrik. 1962: Barth Fredrik. Nomadism in the Mountain and Pla-
teau Areas of South West Asia. In: The Problems of the Arid /Lone. 1962: 
341—355. 

Barth Fredrik. 1964: Barth Fredrik. Nomads of South Persia. The Basseri 
Tribe of the Khamseh Confederacy. Oslo, Universe tetsforlaget. 1964. 

Barth Fredrik. 1964a: Barth Fredrik. Capital, Investment, and the Social 
Structure of a Pastoral Nomad Group in South Persia. In: Capital, Saving, and 
Credit in Peasant Societies. Ed. by Raymond 



528 Библиография 

 

Firth and B. S. Yamey. Chicago, Aldine Publishing Company. 1964a: 69-81. 

Barth Fredrik. 1964b: Barth Fredrik. Competition and Symbiosis in North 
East Baluchistan. Folk. 1964b. Vol. 6, No. 1: 15—22. 

Barth Fredrik. 1966: Barth Fredrik. Models of Social Organization. Royal 
Anthropological Institute of Great Britain and Ireland. Occasional Paper. 1966. 

No. 23. 

Barth Fredrik. 1973: Barth Fredrik. A General Perspective on No-
mad-Sedentary Relations in the Middle East. In: The Desert and the Sown. 1973: 
11—21. 

Barth Fredrik. 1973a: Barth Fredrik. Descent and Marriage Reconsidered. 
In: The Character of Kinship. Ed. by Jack Goody. Cambridge, Cambridge Uni-
versity Press. 1973a: 3—19. 

Barth Fredrik. 1976: Barth Fredrik. Socio-Economic Changes and Social 
Problems in Pastoral Lands: Some Concrete Factors. In: Ecological Guidelines 
for 
the Use of Natural Resources in the Middle East and South West Asia. Merges, 
Switzerland. 1976: 74-80. 

Bartlett Robert. 1993: Bartleit Robert. The Making of Lurope. Princeton, NJ: 
Princeton University Press. 1993. 

Bates Daniel G. 1971: Bates Daniel C. The Role of the State in Pea-
sant-Nomad Mutualism. AQ. 1971. Vol. 44, No. 3: 109-131. 

Bates Daniel G. 1974: Bates Daniel C. Shepherd Becomes Farmer. A Study of 
Sedentarization and Social Change in Southeastern Turkey. In: 1 urkey. Geo-
graphic and Social Perspectives. Ed. by Peter Benedict, Erol Tiimertekin, Fatma 

Mansur. Leiden: E. J. Brill, 1974. 92—133. Bates Daniel G. 1980: Bates Daniel 
C. Yoruk Settlement in Southeast Turkey. In: When Nomads Settle: Processes of 
Sedentarization as Adaptation and Response. Ed. by P. С Salzman. New York, 
Praeger. 1980: 124—139. 

Bates Daniel G. 1984: Bates Daniel C. Review of Nomads and the Outside 
World. Choice (December). 1984: 416—7. 

Bates Daniel G. and Lees Susan H. 1977: Bates Daniel С and Lees Susan H. 
The Role of Exchange in Productive Specialization. AA. 1977. Vol. 79, No. 4: 
824—841. 



Библиография 529 

 

Bawden С. R. 1989: Bawden С R. The Modern History of Mongolia. 
London and New York, Kegan Paul. 1989. 

Baxter P. T. W. I975: Baxter P. T. W. Some consequences of Sedentari-
zation for social relationshi ps. In: Pastoralism m Tropical Africa. 1989: 
206—228. 

Baxter P. T. W. ed. N. d. Property, Poverty and People: Changing Rights 
in Property and Problems of Pastoral Development. Manchester, University of 
Manchester Press. 

Baxter P. T. W. and Almagor Uri, eds. 1978: Baxter P. T. W. and Alma-
gor Uri, eds. Age, Generation and Time: Some Features of East African Age 
Organizations. London, C. Hurst & Co. 1978. 

Bazin L. 1975: Bazin L. Turcs et Sogdiens: les enseignements de 
l'inscription du Bugut (Mongolie). In Melanges linguistiques offerts a E. 
Benveniste. Paris. 1975: 37—46. 

Beach Hugh. 1986: Beach Hugh. Three Complementary Processes that 
Alienate Saami from Their Land in Sweden. Nomadic Peoples. 1986. Vol. 20: 
11—20. 

Beach Hugh. 1990: Beach Hugh. Comparative Systems of Reindeer 
Herding. In: The World of Pastoralism: Herding Systems in Comparative 
Perspective. Ed. by John G. Galaty and Douglas L. Johnson. New York, 
Guilford Press: 255—296. 

Beach Hugh; Anderson Myrdene, and Aikio Pekka. 1992: Beach Hugh; 
Anderson Myrdene and Aikio Pekka. Dynamics of Saami Territoriality within 
the Nation-States of Norway, Sweden and Finland. In: Mobility and Territo-
riality: Social and Spatial Boundaries among Foragers, Fishers, Pastoralists 
and Peripatetics. Ed. by Michael J. Casimir and Aparna Rao. New York and 
Owxford, Berg Publishers. 1992: 55—90. 

Beattie John. 1971: Beattie John. The Nyoro State. Oxford, at the Cla-
rendon Press. 1971. 

Beck Kurt. 1988: Beck Kurt. Die Kawahla von Kordofan: Okologische 
und okonomische Strategien Arabischer Nomaden in Sudan. Stuttgart, Franz 
Steiner Verlag. 1988. 

Beck Lois. 1986: Beck Lois. The Qashga'i of Iran. New Haven, Yale 
University Press. 1986. 

 





530 Библиография 

 

Beck Lois. 1991: Beck Lois. Nomarl: A Year in the Life of a Qashga'i Tri-
besman in Iran. Berkeley, University of California Press. 

1991. 

Beckwith Carol. 1983: Beckwith Carol. Nomads of Niger. New York, Harry 
N. Abrams. 1983. 

Beckwith Christopher I. 1984: Beckwith Christopher I. Aspects of the Early 
History of the Central Asian Guard Corps in Islam. Archivum Eurasiae Medii Ae-
vi, 1984. IV: 29—43. 

Beckwith Christopher I. 1987: Beckwith Christopher I. The Tibetan Empire 
in Central Asia: A History of the Struggle for Great Power among Tibetans, 
Turks, Arabs, and Chinese During the Early Middle Ages. Princeton, Princeton 
University Press. 1987. 

Behnke Roy L, Jr. 1980: Behnke Roy L., Jr. The Herders of Cyrenaica: 
Ecology, Economy, and Kinship among the Bedouin of Eastern Libya. Urbana, 
University of Illinois Press (Illinois Studies in Anthropology). 1980. 

Bekure Solomon and Pasha Ishmael Ole. 1990: Bekure Solomon and Pasha 
Ishmael Ole. The Response of the Kenya Maasai to Changing Land Policies. In: 
The Struggle for Land: Indigenous Insight and Industrial Empire in the Semiarid 

World. Ed. by Paul A. Olson. Lincoln and London: The University of Nebraska 
Press. 1990: 231—250. 

Bell Barbara. 1953: Bell Barbara. Solar Variation as an Explanation of Cli-
matic Change. In: Climatic Change. 1953: 123—236. 

Benhazera M. 1908: Benhazera M. Six mois chez les Touareg du Ahaggar. 
Alger, A. Jourdan. 1908. 

Bennett John W. 1985: Bennett John W. Range Culture and Society in the 
North American West. Folklore Annual. 1985. Vol. 88—104. 

Bennett John W. 1988: Bennett John W. The Political Ecology and 
Economie Development of Migratory Pastoralist Societies in Eastern Africa. In: 
Power and Poverty: Development and Development Projects in the Third World. 
Ed. by Thomas C. Bruneau, Donald W. Attwood, and John G. Galaty. Boulder 
and London, Westview Press. 1988: 31—60. 



Библиография 531 

Berkes F.; Feeny D.; McCay B. J. and Acheson J. M. 1989: Berkes F.; 
Feeny D.; McCay B. J. and Acheson J. M. The Benefits of the Commons. Na-
ture. 1989. Vol. 340: 91—93. 

Bernard Augustin and N. Lacroix. 1906: Bernard Augustin and N. 
Lacroix. L'evolution du nomadisme en Algerie. Alger, A. Jourdan. 1906. 

Bernus Edmond. 1990: Bernus Edmond. Dates, Dromedaries, and 
Drought: Diversification in Tuareg Pastoral Systems. In: The World of Pasto-
ralism: Herding Systems in Comparative Perspective. Ed. by John G. Galaty 
and Douglas L. Johnson. New York, Guilford Press. 1990: 149—76. 

 Berque J. 1959: Berque J. Introduction. ISSJ. 1959. Vol. XI, No. 4: 
481—498. 

Berque J. 1972: Berque J. Du nouveau sur les Bani Hilal? Studia 
Islamica. 1972. Vol. 35: 99—111. 

Berque J. 1974: Berque J. Maghreb, Histoire et Societes. Gembloux, 
Ducolot. 1974. 

Bessac Frank B. 1965: Bessac Frank B. Co-variation between interethnic 
relations and social organization in Inner Asia. Papers of the Michigan Acad-
emy of Science, Arts, and Letters. 1965. Vol. L (1964 Meeting): 373—392. 

Biebuyck D. P. 1966: Biebuyck D. P. On the Concept of the Tribe. Civi-
lizations. 1966. Vol. 16, No. 4: 500—515. 

Bird James. 1834: Bird James. Observations on the Manners of the In-
habitants who occupy the Southern Coast of Arabia and Shores of the Red 
Sea; with Remarks on the Ancient and Modern Geography of that Quarter, 
and the Route, through the Desert, from Kosir to Keneh. JRGS. 1834. Vol. 
IV, Pt. II: 192—206. 

Birket-Smith Kaj. 1957: Birket-Smith Kaj. Fjaerne Folk. Kebenhaven, 
Jespersen og Pios Forlag. 1957. 

Bishai Wilson B. 1968: Bishai Wilson B. Islamic History of the Middle 
East: Background, Development, and the Fall of the Arab Empire. Boston: 
Allyn and Bacon. 1968. 

Black Cyril E., et al. 1991: Black Cyril .., et al. The Modernization of In-
ner Asia. Armonk, N.Y.:/M.E. Sharpe. 1991. 



532 Библиография 

 

Black-Michaud Jacob. 1975: Black-Michaud Jacob. Cohesive Force. Oxford, 
Blackwell. 1975. 

Black-Michaud Jacob. 1986: Black-Michaud Jacob. Sheep and Land: The Econ-
omies of Power in a Tribal Society. London and Paris, Cambridge University 
Press and Maison de sciences de l'homme. 1986. 

Bloch Marc. 1974: Block Marc. Feudal Society. Vols. 1—2. Chicago: The 
University of Chicago Press (Ninth Impression). 1974. 

Blunt Lady Anne. 1879: Blunt Lady Anne. Bedouin Tribes of the Euphrates. 
Vols. I-II. London. John Murray. 1989. 

Blunt Lady Anne. 1891: Blunt Lady Anne. A Pilgrimage to Nejd, the Cradle 
of the Arab Race. A Visit to the Court of the Arab Emir and 'our Persian Cam-
paign'. 1891. Vols. I—II. London, John Murray. 

Boas Franz. 1940: Boas Franz. Race, Language, and Culture. New York, 
Macmillan. 1940. 

Bogoras Waldemar. 1904: Bogoras Waldemar. The Chukchee. The Jesup 
NorthPacificExpedition. Memoir of the American Museum of Natural History. 
1904. Vol. II. Leiden: E. J. Brill. 

Bohannan Paul. 1966: Bohannan Paul. African Outline. Penguin Books, 
Harmondsworth, Middlesex. 1966. 

Bol Peter K. 1987: Bol Peter K. Seeking Common Ground: Han Literati 
under Jurchen Rule. Harvard Journal of Asiatic Studies. 1987. Vol. 47, No. 2: 
461—1538. 

Bonfiglioli Angelo Maliki. 1988: Bonfiglioli Angela Maliki. Dudal: Histoire 
de famille et histoire de troupeau chez un groupe de Wodaabe du Niger. 
Cambridge and Paris, Cambridge University Press and Editions de la Maison des 
sciences de l'homme. 1988. 

Bonte Pierre. 1974: Bonte Pierre. Organization economique et sociale des 
pasteurs d'Afrique orientale. Les cahiers du CERM. No. 110. Etudes sur les 
societes de pasteurs nomades, 2. 1974: 1—95. 

Bonte Pierre. 1975: Bonte Pierre. Cattle for God: An Attempt at a Marxist 
Analysis of the Religion of East African Herdsmen. Social Compass. XXII. 1975. 
No. 3—4: 381—396. 

Bonte Pierre. 1975a: Bonte Pierre. Le probleme de l'Etat chez les 
Touareg Kel Gress. Les cahiers du CERM. No. 121. Etudes sur les 
societes de pasteurs nomades. 3. 1975a: 42 62. 



Библиография 533 

 

Bonte Pierre. 1975b: Bonte Pierre. Les civilizations nomads. La 
recherche. 1975b. Vol. 6, No. 53: 130—140. 

Bonte Pierre. 1977: Bonte Pierre. Classes et parente dans les societes 
segmentaires. Dialectiques. 1977. No. 17: 103—14. 

Bonte Pierre. 1977a: Bonte Pierre. La Guerre dans les societes d'eleveurs 
nomades. Les cahiers du CERM. No. 133. Etudes sur les societes de pasteurs 
nomades. 4. 1977a: 42—67. 

Bonte Pierre. 1979: Bonte Pierre. Segmentante et pouvoir chez les 
eleveurs nomades sahariens. Elements d'une problematique. In: Pastoral 
Production and Society. 1979: 171—199. 

The Book of Ser Marco Polo. 1975: The Book of Ser Marco Polo. Trans-
lated and edited by Henry Yule, revised by Henry Cordier. Third Edition, vols. 
1—2. St. Helier, Armorica Book Co.; Amsterdam, Philo Press. 1975. 

Bose A. B. 1975: Bose A. B. Pastoral Nomadism in India. Nature, Prob-
lems, and Prospects. In: Pastoralists and Nomads in South Asia. 1975: 1—15. 

Bosworth C. E. 1968: Bosworth С. E. The Political and Dynastic History 
of the Iranian World (A. D. 1000—1217). CHI. Vol. 5. Ed. by J. A. Boyle. 
Cambridge University Press. 1968: 1—202. 

Bosworth Edmund and Hillenbrand Carole, eds. 1983: Bosworth Ed-
mund and Hillenbrand Carole, eds. Qajar Iran: Political, Social and Cultural 
Change, 1800—1925. Edinburgh, Edinburgh University Press. 1983. 

Bourgeot Andre. 1975: Bourgeot Andre. La formation des classes 
sociales chez les Twareg de l'Ahaggar. Les cahiers du CERM. No. 121. 
Etudes sur les societes de pasteurs nomades. 3. 1975: 19—41. 

Bourgeot Andre. 1979: Bourgeot Andre. Structure de classe, pouvoir 
politique et organization de l'espace en pays touareg. In: Pastoral Production 
and Society. 1979: 141—153. 

Bousquet G. H. 1957: Bousquet С. H. Les Berberes. Paris, Presses 
Universitaires de France. 1957. 

Bovill E. W. 1958: Bovill E. W. The Golden Trade of the Moors. Lon-
don, Oxford University Press. 1958. 

Bovin Mette. 1990: Bovin Mette. Nomads of the Drought: Fulbe and 
Wodaabe Nomads between Power and Marginalization in the 



534 Библиография 

 

Sahel of Burkina Faso and Niger Republic. In: Adaptive Strategies in Afri-
can Arid Lands. Ed. by Mette Bovin and Leif Manger. Uppsala, The Scandinavian 
Institute of African Studies. 1990: 29—57. 

Bovin Mette and Manger Leif, eds. 1990: Bovin Mette and Manger Leif, eds. 
Adaptive Strategies in African Arid Lands. Uppsala, The Scandinavian Institute 
of 
African Studies. 1990. 

Bowersock G. W. 1983: Bowersock С W. Roman Arabia. Cambridge, Mass., 
Harvard University Press. 1983. 

Boyle J. A. 1968: Boyle J. A. Dynastic and Political History of the II Khans. 
CHI. Vol. 5. Ed. by J. A. Boyle. Cambridge University Press. 1968: 303—421. 

Bradburd Daniel J. 1990: Bradburd Daniel J. Ambiguous Relations: Kin, 
Class, and Conflict among Komachi Pastoralists. Washington, Smithsonian Insti-
tution Press, 1990. 

Bradley Richard. 1972: Bradley Richard. Prehistorians and Pastoralists in 
Neolithic and Bronze Age England. WA. 1972. Vol. 4, No. 2: 192—204. 

Braudel Fernand. 1972: Braudel Fernand. The Mediterranean and the Medi-
terranean World in the Age of Philip II. Vol. I. New York, Harper & Row. 1972. 

Bremaud O. and Pagot J. 1962: Bremaud О. and Pagot ]. Grazing Lands 
Nomadism and Transhumance in the Sahel. In: The Problems of the Arid Zone. 
Paris,UNESCO. 1962. 

Brentjes Burchard. 1968: Brentjes Burchard. Von Schanidar bis Akkad. 
Leipzig, Urania-Verlag. 1968. 

Brett Michael. 1979: Brett Michael. Ibn Khaldun and the Arabization of 
North Africa. Maghrib Review. 1979. Vol. 41: 9—16. Briant Pierre. 1976: Brian/ 
Pierre. 'Brigandage', dissedence et conquete en Asie achemenide et 
hellenistique. 
Dialogues d'histoire ancienne. 2. Annales litteraires de l'Universite de 
Besancon. 
188. 1976: 163—258. 

Briant Pierre. 1977: Briant Pierre. Societes pastorales du Zagros achemenide 
(VI—IV s. av.n.e. environ). Les Cahiers du CERM, No. 133. Etudes sur les 
societes de pasteurs nomades. 4. 1977: 1—9. 

Briant Pierre. 1982: Briant Pierre. Etat et pasteurs au Moyen-Orient ancien. 
London and Paris, Cambridge University Press and Maison des sciences de 
l'homme. 1982. 



Библиография 535 

 

Briggs Lloyd Cabot. 1960: Briggs Lloyd Cabot. Tribes of Sahara. Cam-
bridge, Mass., Harvard University Press. 1960. 

Brooks С. Е. P. 1949: Brooks С. E. P. Climate Through the Ages. A 
Study of the Climactic Factors and Their Variations. London, Ernest Benn 
Ltd. 

Brooks С. Е. P. 1954: Brooks С. E. P. The Climactic Changes of the 
Past Thousand Years. Experientia. 1954. Vol. X. Fasc. 4: 153—158. 

Brotherston Gordon. 1989: Brotherston Cordon. Andean Pastoralism 
and Inca Ideology. In: The Walking Larder: Patterns of Domestication, Pasto-
ralism, and Predation. Ed. byj. Clutton-Brock. London, Unwin Hyman. 1989: 
240—255. 

Browman David L. 1974: Browman David L. Pastoral Nomadism in the 
Andes. CA. 1974. Vol. 15, No. 2: 188-196. 

Browman David L. 1987: Browman David L. (ed.). Arid Land Use 
Strategies and Risk Management in the Andes: A Regional Anthropological 
Perspective. Boulder and London, Westview Press. 1987. 

Browman David L. 1989: Browman David L. Origins and Development 
of Andean Pastoralism: An Overview of the Past 6000 Years. In: The Walk-
ing Larder: Patterns of Domestication, Pastoralism, and Predation. Ed. by J. 
Clutton-Brock. London, Unwin Hyman. 1989: 256—268. 

Browman David L. 1990: Browman David L. High Altitude Camelid 
Pastoralism of the Andes. In: The World of Pastoralism: Herding Systems in 
Comparative Perspective. Ed. by John G. Galaty and Douglas L. Johnson. 
New York, Guilford Press. 1990: 323—352. 

Bruinessen Martin van. 1992: Bruinessen Martin van. Agha, Shaikh and 
State: The Social and Political Structures of Kurdistan. London and New Jer-
sey, Zed Books. 1992. 

Brunschvig Robert. 1940: Brunschvig Robert. La Berberie Orientale sous 
les Hafsides. Des origines a la fin du XVe siecle. Tome premier. Paris. 
Adrien Maisonneuve. 1940. 

Brunschvig Robert. 1947: Brunschvig Robert. La Berberie Orientale sous 
les Hafsides. Des origines a la fin du XVe siecle. Tome second. Paris. Adrien 
Maisonneuve. 1947. 



536 Библиография 

 

Bulliet Richard W. 1975: Bulltet Richard W. The Camel and the Wheel. 
Harvard University Press, Cambridge, Mass. 1975. 

Burch Ernest S. Jr. 1972: Burch Ernest S. Jr. The Caribou/ Wild Reindeer as 
a Human Resource. American Antiquity, 1972. Vol. 37, No. 3: 339-368. 

Burkchardt Johann Ludwig. 1830: Burkchardl Johann Ludwig. Reisen in Ara-
bien, enthaltend eine Beschreibung derjenigen Gebiete in Hedjaz, welche die Mo-
hammedaner fur heilig achten. Weimar, Grossh. 1830. 

Burkchardt Johann Ludwig. 1831: Burkchardt Johann Ludwig. Bemerkun-
gen fiber die Beduinen und Wahaby. Weimar,Grossh. 1831. 

Burnham Philip. 1979: Burnham Philip. Spatial mobility and 

political centralization in pastoral societies. In: Pastoral Production and 

Society: 1979: 349—360. 

Burton Richard F. Sir. 1893: Burton Richard F. Sir. Personal Narrative of a 
Pilgrimage to Al-Madinah and Meccah. Vol. II. London, Tylston and Edwards. 
1893. 

Butzer K. W. 1966: Climactic changes in the arid zones of Africa during 
early to mid-Holocene times. In: World Climate. 1966: 72—83. 

Butzer K. W. and Twidale С R. 1966: Butzer K. W. and Twidale С. R. 
Deserts in the Past. In: Arid Lands. 1966: 127—144. Cahen Claude. 1968: Cahen 
Claude. Pre-Ottoman Turkey. New York, Taplinger Publishing Company. 1968. 

Cahen Claude. 1975: Cahen Claude. 1975. Tribes, Cities and Social Organ-
ization. CHI. Vol. 4. Ed. by R. N. Frye. Cambridge, Cambridge University Press. 

1975: 305—328. 

Capot-Rey Robert. 1953: Capot-Rey Robert. Le Sahara francais. Paris, 
Presses Universitaires de France. 1953. 

Capot-Rey Robert. 1962: Capot-Rey Robert. The Present State of Nomad-
ism in the Sahara. In: The Problems of the Arid Zone. 1962: 301—310. 

Carneiro Robert L. 1973: Carneiro Robert L. The four faces of evolution: 
unilineal, universal, multilineal and differential. In: Handbook of Social and 
Cul-
tural Anthropology. Ed by John J. Honnigmann. Chicago, Rand McNally and 
Co.1973: 89—110. 



Библиография 537 

 

Carr Claudia J. 1977: Can Claudia J. Pastoralism in Crisis: The Dassa-
nech and Their Ethiopian Lands. Chicago, University of Chicago, Department 
of Geography, Research Paper. 1977. 

Casajus Domenique. 1987: Casajus Domenique. La tente dans la soli-
tude: La societe et les morts chez les Touaregs Kel Ferwan. Cambridge and 
Paris, Cambridge University Press and Maison des Sciences de l'homme. 
1987. 

Caskel Werner. 1954: Caskel Werner. The Bedouinization of Arabia. In: 
Studies in Islamic Cultural History. Ed. by G. E. von Grunebaum. (The 
American Anthropological Association. Vol. 56, No.2. Pt. 2. Memoir No. 76). 
Menasha,Wisconsin. 1954. 

Cassanelli Lee V. 1982: Cassanelli Lee V. The Shaping of Somali So-
ciety: Reconstructing the History of a Pastoral People, 1600— 1900. Phila-
delphia, University of Pennsylvania Press. 1982. 

Castillo Jorge Silva, ed. 1981: Castillo Jorge Silva. Nomads and Seden-
tary Peoples. Mexico City, 301th International Congress of Human Sciences in 
Asia and North Africa. 1981. 

Cermak Vladimir. 1971: Cermak Vladimir. Underground Temperature 
and Inferred Climactic Temperature of the Past Millenium. PPP. 1971. Vol. 
X, No. 1: 1—19. 

Chappell J. E. Jr. 1971: Chappell J. E. Jr. Climatic pulsations in Inner 
Asia and correlations between sunspots and weather. PPP. 1971. Vol. X, No. 
2/3:177—197. 

Chappelle Jean. 1958: Chappelle Jean. Nomades Noirs du Sahara. Paris, 
Pion. 1958. 

Chatty Dawn. 1980: Chatty Dawn. The Pastoral Family and the Truck. 
In: When Nomads Settle: Processes of Sedentarization as Adaptation and 
Response. Ed. by Philip Carl Salzman. New York, Fraeger. 1890: 80—94. 

Chatty Dawn. 1986: Chatty Dawn. From Camel to Truck: The Bedouin 
in the Modern World. New York, Vantage Press. 1986. 

Chaudhuri K. N. 1990: Chaudhuri K. N. Asia Before Europe: Economy 
and Civilization of the Indian Ocean from the Rise of Islam to 1750. Cam-
bridge, Cambridge University Press. 1990. 

Ch'en Paul Heng-chao. 1979: Ch'en Paul Heng-chao. Chinese Legal 
Tradition under the Mongols: The Code of 1291 as Reconstructed. Princeton, 
NJ: Princeton University Press. 1979. 



538 Библиография 

 

Claessen Henri J. M. 1978: Claessen Henri J. M. The Early State: A Struc-
tural Approach. In: The Early State. 1979: 533—596. 

Claessen Henri J. M. and Peter Skalnik. 1978: Claessen Henri J. M. and 
Peter Skalnik. The Early State: Theories and Hypotheses. In: The Early State. 
1978: 3—29. 

Claessen Henri J. M. and Peter Skalnik. 1978a: Claessen Henri J. M. and 
Peter Skalnik. Eimits: Beginning and the End of the Early State. In: The Early 
State. 1978a: 619—635. 

Claessen Henri J. M. and Peter Skalnfk. 1978b: Claessen Henri J. M. and 
Peter Skalnik. The Early State: Models and Reality. In: The Early State. 1978b: 

637—650. 

Clark J. Desmond. 1954: Clark J. Desmond. The Prehistoric Cultures of the 
Horn of Africa. Cambridge, Cambridge University Press. 1954. 

Clark J. Desmond. 1967: Clark J. Desmond. The Problem of Neolithic Cul-
ture in Subsaharan Africa. In: Background to Evolution in Africa. 1967: 601-607.
 

Clark J. Desmond. 1970: Clark J. Desmond. The Prehistory of Africa. Lon-
don, Thames and Hudson. 1970. 

Clark J. Desmond. 1972: Clark ]. Desmond. Mobility and settlement pat-
terns in sub-Saharan Africa:a comparison of late prehistoric hunter-gatherers 
and 
early agricultural occupation units. In: Man, Settlement and Urbanism. Ed. by 
Peter J. Ucko, RuthTringham and G. W. Dimbleby. Great Britain, Gerald Duck-
worth and Co. 1972: 127—148. 

Clark J. D. and Brandt S. A., ed. 1984: Clark J. D. and Brandt S. A. From 
Hunters to Farmers: The Causes and Consequences of Food Production in Africa. 
Berkeley, University of California Press. 1984. 

Clarke G. E. 1987: Clarke С. Е. Chinais Reforms in Tib et, and Their Ef-
fects on Pastoralism. Brighton, University of Sussex, Institute of 
Developmental 
Studies, Discussion Paper. 1987. 

Clarke J. I. 1959: Clarke J. I. Studies of Semi-nomadism in North Africa. 
Economic Geography. 1959. Vol. 35, No. 2: 95-106. Clauson Gerald. 1970: 
Clauson Gerald. The Origin of the Turkish 'Runic' Alphabet. Acta Onentalia, 32. 

1970: 51—76. 



Библиография 539 

 

Climatic Change. Evidence, Causes and Effects. Ed. by Harlow Shapley. 
Harvard University Press, Cambridge, Mass. 

Cline Walter. 1950: Cline Walter. The Teda of Tibesti, Borku and Ka-
war in the Eastern Sahara. Menasha, Wisconsin, George Banta Publishing 
Company. 1950. 

Clutton-Brock Juliet. 1981: Clutton-Brock Juliet. A History of Domesti-
cated Animals. London, British Museum (Natural History). 1981. 

Clutton-Brock Juliet. 1981a: Clutton-Brock Juliet. Domesticated Ani-
mals from Early Times. London, British Museum (Natural History) and Hei-
nemann. 1981a. 

Clutton-Brock Juliet. 1987: Clutton-Brock Juliet. A Natural History of 
Domesticated Animals. Austin,University of Texas Press. 1987. 

Clutton-Brock Juliet. 1989: Clutton-Brock Juliet. Cattle in Ancient 
North Africa. In: The Walking Larder: Patterns of Domestication, Pastoral-
ism, and Predation. Ed. by J. Clutton-Brock. London, Unwin-Hyman. 1989: 
201—206. 

Clutton-Brock Juliet, ed. 1989a: Clutton-Brock Juliet. The Walking 
Larder: Patterns of Domestication, Pastoralism, and Predation. London, Un-
win-Hyman. 1989a. 

Clutton-Brock J. and Grigson C, eds. 1983: Clutton-Brock J. and Grig-
son C. Animals and Archaeology: 1. Hunters and their Prey. British Arc-
haeological Reports (International Series). Oxford. 1983. 

Clutton-Brock J. and Grigson C. 1984: Clutton-Bmck J. and Grigson С. 
eds. Animals and Archaeology: 3. Early Herders and their Flocks. British 
Archaeological Reports (International Series). Oxford. 1984. 

Cohen David William. 1972: Cohen David William. The Historical Tra-
dition of Busoga, Mukama and Kintu. Oxford, Clarendon Press. 1972. 

Cohen Ronald. 1978: Cohen Ronald. State Origins: A Reappraisal. In: 
The Early State. 1978: 31—75. 

Cohen Ronald. 1978a: Cohen Ronald. State Foundations: A Controlled 
Comparison. In: Origins of the State. 1978a: 141—160. 

Cole Donald Powell. 1975: Cole Donald Powell. Nomads of the No-
mads. The AI Murrah Bedouin of the Empty Quarter. Arlington Heights, 
AHM Publishing Corporation. 1975. 



540 Библиография 

 

Cole Donald Powell. 1981: Cole Donald Powell. Bedouin and Social Change 
in Saudi Arabia. Journal of Asian and African Studies. 1981. Vol. XVI, No. 1—2: 

128—49. 

Cole S. M. 1963: Cole S. M. The Prehistory of East Africa. New York, 
Macmillan. 1963. 

Conant Frank. 1966: Conant Frank. The external coherence of Pokot ritual 
behaviour. Philosophical Transactions of the Royal Society of London. Series B. 

Biological Sciences. 1966. Vol. 251. No. 772: 505—19. 

Constantine Porphyrogenitus. De Administrando Imperio. 1949. Ed. by Gy. 
Moravcsik and R. J. H. Jenkins. Budapest: Pazmary Peter Tudomanyegyctemi. 

Constantiniu Florin. 1979: Constantiniu Florin. Romanians and Mongols in 
the XIII and XIV centuries. In: The Third International Congress of Mongolists. 

Ulan-Bator III. 1979: 306—310. 

Cook Michael. 1988: Cook Michael. Islam: A Comment. In Jean Baechler, 
John Hall and Michael Mann (eds.) Europe and the Rise of Capitalism. New 
York: Basil Blackwell. 1988: 131—135. 

Coon Carleton S. 1931: Coon Carleton S. Tribes of the Rif. Harvard African 
Studies: Peabody Museum. Vol. IX. Cambridge, Mass. 1931. 

Coon Carleton S. 1943: Coon Carleton S. Southern Arabia, a problem for 
the future. Studies in the Anthropology of Oceania and Asia. Papers of the Pea-
body Museum of American Archaeology and Ethnology, Harvard University. 
Vol. XX. Cambridge, Mass. 1943: 187—220. 

Coon Carleton S. 1959: Coon Carleton S. Badw. Encyclopedia of Islam. 2nd 
Ed. Vol. 1. Leiden, E. J. Brill. 1959: 872—874. 

Coon Carleton S. 1976: Coon Carleton S. Caravan: The Story of the Middle 
East. Huntington, New York, Robert E. Krieger Publishing Company (Original 
Edition, 1951). 1976. 

Cramer Eugenia S. 1976: Cramer Eugenia S. Pastoral Images and Values in 
Southern Donegal. In: The Realm of the Extra-Human: Ideas and Actions. Ed. by 
Agahananda Bharati. The Hague, Mouton Publishers. 1976: 27—42. 

Cribb Roger. 1991: Cribb Roger. Nomads in Arch aeology. Cambridge, 
Cambridge University Press. 1991. 



Библиография 541 

 

Crone Patricia. 1980: Crone Patricia. Slaves on Horses: The Evolution 
of the Islamic Polity. Cambridge, Cambridge University Press. 1980. 

Crone Patricia. 1987: Crone Patricia. Meccan Trade and the Rise of Is-
lam. Princeton, Princeton University Press. 1987. 

Crone Patricia. 1989: Crone Patricia. Pre-Industrial Societies. Oxford, 
Basil Blackwell. 1989. 

Cunnison Ian. 1966: Cunnison Ian. Beggara Arabs. Power and Lineage 
in a Sudanese Nomad Tribe. Oxford, Clarendon Press. 1966. 

Curwen E. Cecil and Hatt Gudmund. 1953: Curwen E. Cecil and Hatt 
Cudmund. Plough and Pasture. The Early History of Farming. New York, 
Henry Schuman. 1953. 

Daghestani Kh. 1932: Daghestani Kh. Etudes sociologiques sur la 
famille musulmane contemporaine en Syrie. Paris. 1932. 

Dahl Gudrun. 1979: Dahl Gudrun. Ecology and Equality. The Boran 
Case. In: Pastoral Production and Society. 1979: 261—281. 

Dahl Gudrun. 1979a: Dahl Gudrun. Suffering Grass: Subsistence and 
Society of Waso Borana. Stockholm, Stockholm Studies in Social Anthro-
pology. 1979a. 

Dahl Gudrun and Hjort Anders. 1976: Dahl Gudrun and Hjort Anders. 
Having Herds. Pastoral Herd Growth and Household Economy (Stockholm 
Studies in Social Anthropology. No. 2). Stockholm, Liber Tryck. 1976. 

Dahl Gudrun and Hjort Anders. 1979: Dahl Gudrun and Hjort Anders. 
Pastoral Change and the Role of Drought. Swedish Agency for Research Co-
operation with Developing Countries. Report 2. 1979. 

Dale Ivan R. 1954: Dale Ivan R. Forest Spread and Climatic Change in 
Uganda during the Christian Era. The Empire Forestry Review. 1954. Vol. 
33. No. 1: 23—29. 

Davies Norman. 1996: Davies Norman. Europe: A History. New York: 
Oxford University Press. 1996. 

Davydova A. V. 1968: Davydova A. V. The Yvolga Gorodishche. Acta 
Archaeologica Academiae Scientiarum Hungaricae. 1968. Tom. XX: 
209—245. 

Demko George J. 1969: Demko George J. The Russian Colonization of 
Kazakhstan, 1896 — 1916. Bloomington, Indiana University Press. 1969. 



542 Библиография 

 

Demougeot Emilienne. 1960: Demougeot Emilienne. Le chameau et 
l'Afrique du Nord romaine. Annales: Economies-Societes-Civilisations. 15e 
annee. 1960. No. 2: 209—247. 

Denbow James. 1986: Denbow James. A New Look at the Later Prehistory 
of the Kalahari. Journal of African History. 1986. Vol. 27, No. 1: 3—28. 

Deng Francis Mading. 1978: Deng Francis Mading. Africans of Two 
Worlds: The Dinka in Afro-Arab Sudan. London and New Haven, Yale Universi-
ty Press. 1978. 

The Desert and the Sown. Nomads in the Wider Society. Ed. by Cynthia 
Nelson. Institute of International Studies, University of California. Berkeley, 

1973. 

Deshler W. W. 1965: DeshlerW. W. Native Cattle Keeping in Eastern Afri-
ca. In: Man, Culture, and Animals. 1965: 153—168. 

Despois Jean. 1949: Despois Jean. L'Afrique du Nord. Paris, Presses 
Universitaires de France. 1949. 

Dhina Amar. 1956: Dhina Amar. Contribution a l'etude du nomadisme. Le 
chameau chez les tribus Arba' du Sud Algerois. Melanges Louis Massignon. T. I. 
Damas. 1956: 417—428. 

Diakonoff I. M. 1972: Diakonoff I. M. Die Arier im Vorderen Orient: Ende 
eines Mythos. (Zur Methodik der Erforschung verschollener Sprachen). Orient-
alia (n.s.). Roma, 41. 1972: 91—120. 

Diarra M. S. 1975: Diarra M. S. Les problemes de contact entre les pasteurs 
peul et les agriculteurs dans le Niger central. In: Pastoralism in Tropical 
Africa: 
284—298. 

Dickson H. R. P. 1951: Dickson H. R. P. The Arab of the Desert. A Glimpse 
into Badawin Life in Kuwait and Sa'udi Arabia. London, George Alien and Un-
win Ltd. 1951. 

Dienes Istvan. 1972: Dienes Istvan. The Hun garians Cross the Carpathians. 
Budapest, Corvina Press. 1972. 

Digard Jean-Pierre. 1973: Digard Jean-Pierre. Contraintes techniques de 
l'elevage sur l, organization des societes de pasteurs nomades. Documents et 
perspectives de travail. Les cahiers de CERM. No. 109. Etudes sur les societes 
de 
pasteurs nomades. 1. 1973: 33—50. 

Digard Jean-Pierre. 1978: Digard Jean-Pierre. The Segmental System: 
Native Model or Anthropological Construction? Discussion of an Iranian Exam-
ple. In: The Nomadic Alternative. 1978: 315—317. 



Библиография 543 

 

Digard Jean-Pierre. 1981: Digard Jean-Pierre. Techniques des nomades 
Baxtyari d'Iran. London and Paris. Cambridge University Press and Maison 
des Sciences de l,отте. 1981. 

Doni A. H. 1974: Doni A. H. The Role of Nomadic Tribes in Pakistan. 
In: Role of the Nomadic Peoples. 1974: 111—114. 

Donner F. McGraw. 1981: Donner F. McC raw. The Early Islamic 
Conquests. Princeton, Princeton University Press. 1981. 

Dostal Walter. 1959: Dostal Walter. The Evolution of Bedouin Life. In: 
L'antica beduina. Ed. by Gabrieli, Francesco. Roma. 1959: 11—34. 

Dostal Walter. 1979: Dostal Walter. The Development of Bedouin Life 
in Arabia Seen from Archaeological Material. In: Studies in the History of 
Arabia. Ed. by A. Al-Ansary. Riyadh, University of Riyadh Press. 1979: 
125—144. 

Doughty Charles M. 1888: Doughty Charles M. Travels in Arabia 
Deserta. Vols. I—II. Cambridge University Press. 1988. 

Douglas Mary. 1966: Douglas Mary. Population control in primitive 
groups. British Journal of Sociology, 1966. Vol. XVII, No. 3: 263—273. 

Downs James F. 1964: Downs fames F. Livestock, Production and So-
cial Mobility in High Altitude Tibet. AA. 1964. Vol. 66: 1115—1119. 

Downs James F. 1964a: Downs James F. Animal Husbandry in Navajo 
Society and Culture. Berkeley, University of California Press. 1964a. 

Downs James F. and Ekvall Robert B. 1965: Downs James F. and Ek-
vall Robert B. Animals and Social Types in the Exploitation of the Tibetan 
Plateau. In: Man, Culture, and Animals: 169—184. 

Dresch Paul. 1989: Dresch Paul. Tribes, Government and Histoiy in 
Yemen. New York, Oxford University Press. 1989. 

Dumas-Champion Francois. 1983: Dumas-Champion Francois. Les 
Masa du Tchad. Betail et societe. Cambridge and Paris, Cambridge Univer-
sity Press and Maison des sciences de l'homme. 1983. 

Dunbar A. R. 1965: Dunbar A. R. A History of the Bunyoro-Kitara 
(The East African Institute of Social Research. East African Studies No. 19). 
Nairobi, Oxford University Press. 



544 Библиография 

 

Dyson-Hudson Neville. 1972: Dyson-Hudson Neville. The Study of Nomads. 
JAAS. 1972. Vol. VII, No. 1—2: 2—29. 

Dyson-Hudson Rada. 1972: Dyson-Hudson Rada. Pastoralism: Self-image 
and Behavioral Reality. JAAS. 1972. Vol. VII, No. 1—2: 30—47. 

Dyson-Hudson Rada, and McCabe J. Terrence. 1985: Dyson-Hudson Rada, 
and McCabe / Terrence. South Turkana Nomadism: Coping with an Unpredicta-
bly Varying Environment. New Haven, Human Relations Area Files. 1985. 

Dyson-Hudson Rada and Neville. 1969: Dyson-Hudson Rada and Neville. 
Subsistence Herding in Uganda. Scientific American. 1969. Vol. 220, No. 2: 
76—89. 

Dyson-Hudson Rada and Neville. 1970: Dyson-Hudson Rada and Ne-
ville.The Food Production System of a Semi-NomadicSociety: The Karimo-
jong.Uganda. In:African Food-Production Systems,Cases and Theory. Ed. by Pe-
ter F. M. McLoughlin. Baltimore and London, The Johns Hopkins Press. 1970: 
91—123. 

The Early State. Ed. by Henri J. M. Claessen and Peter Skalnik. The Hague, 
Mouton Publishers, 1978. 

Eberhardt E. 1952: Eberhardt E. Conquerors and Rulers. Social Forces in 
Medieval China. Leiden, E. J. Brill. 1952. 

Ecsedy Hilda. 1972: Ecsedy Hilda. Tribe and Tribal Society in the 61h cen-
tury Turk Empire. Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. 1972. 
Tom. XXV: 245—62. 

Ecsedy Hilda. 1985: Ecsedy Hilda. Review of Nomads and the Outside 
World. Acta Orientalia Akademiae Scientiarum Hungaricae. 1985. Vol. XXXIX, 
No. 2-3: 369-371. 

Egami Namio. 1956: Egami Namio. Kyodo no keizai katsudo-bokuchiku to 
ryakudatsu no baai. Toyo bunka kenkyujo kiyo, 1956. No. 9: 23-63. 

Egami Namio. 1970: Egami Namio. On the Origin of Nomadism in Mongo-
lia. Proceedings VIII ICAES. Vol. III. Tokyo, Science Council of Japan. 1970: 
324. 

Ehmann Dieter. 1975: Ehmann Dieter. Bahtiyaren — Persische Bergnoma-
den im Wandel der Zeit. Weisbaden, Dr. Ludwig Reichert Verlag. 1975. 



Библиография 545 

 

Ehret Christopher. 1967: Ehrd Christopher. Cattle-Keeping and Milking 
in Eastern and Southern African History: The Linguistic Evidence. JAH. 
1967. Vol. VIII. Pt. 1: 1—17. 

Ehret Christopher and Posnansky Merrick, eds. 1982: Ehret Christopher 
and Posnansky Merrick. The Archaeological and Linguistic Reconstruction of 
African Histoiy. Berkeley, University of California Press. 1982. 

Eickelman Dale F. 1981: Eickelman Dale F. The Middle East: An 
Anthropological Approach. Englewood Cliffs, NJ, Prentice-Hall. 1981. 

Eisenstadt S. N. 1973: Eisenstadt S. N. Tradition, Change, and Modern-
ity. New York, Lohn Wiley & Sons. 1973. 

Eisenstadt S. N. 1983: Eisenstadt S. N. Development, Modernization 
and Dynamics of Civilization. Cultures et development. 1983. Vol. XV, No. 
2: 217—252. 

Ekvall Robert. 1954: Ekvall Robert. Some differences in Tibetan land 
tenure and utilization. Sinologica. 1954. Vol. I. Basel: 39—48. 

Ekvall Robert. 1968: Ekvall Robert. Fields on the Hoof: Nexus of Tibe-
tan Nomadic Pastoralism. New York, Holt, Rinehart and Winston. 1968. 

El-AIi Saleh A. 1959: El-Ali Saleh A. Muslim Estates in Hidjaz in the 
First Century A. H. JESHO. 1959. Vol. II. Pt. 3. 

El-Arifi Salih A. 1975: El-Arifi Salih A. A Regional Approach to Plan-
ning and Development of Pastoral Nomads in the Sudan. Sudan Notes and 
Records. 1975. Vol. 56: 157-159. 

Elam Yitzchak. 1974: Elam Yitzchak. The Relationship Between Hima 
and Iru in Ankole. African Studies. 1974. Vol. 33. No. 3: 160—172. 

Ellis Florence Hawley. 1974: Ellis Florence Hawley. Navajo Indians I: 
An Anthropological Study of the Navajo Indians. New York, Garland. 1974. 

Elphistone Mountstuart. 1819: Elphistone Mountstuart. An Account of 
the Kingdom of Caubul, and its Dependencies in Persia, Tartary, and India: 
Comprising a View of the Afghan Nation, and a History of the Dooraunee 
Monarchy. Vols. I—II. London, Longman, Hurst, Rees, Orme and Brown. 
1819. 



546 Библиография 

 

Emery Walter В. 1960: Emery Walter В. A Preliminary Report on the Exca-
vations of the Egypt Exploration Society at Buhen, 1958— 1959. Kush. Journal of 

the Sudan Antiquities Service. 1960. Vol. VIII: 11—24. 

Endicott-West Elizabeth. 1989: Endicott-West Elizabeth. Mongolian Rule in 
China: Local Administration in the Yuan Dynasty. Cambridge, Mass., Harvard 
University Press. 1989. 

Endicott-West Elizabeth. 1991: Endicott-West Elizabeth. Aspects of Khitan 
Liao and Mongolian Yuan Imperial Rule: A Comparative Perspective. In Gary 
Seaman and Daniel Marks (eds.) Rulers from the Steppe: State Formation on the 
Eurasian Periphery, vol. 2. Los Angeles: Ethnographic Press. 1991: 199—222. 

Engels Frederick. 1969: Engels Frederick. Anti-Duhring. Herr Eugen Duh-
ring's Revolution in Science. Moscow. Progress Publishers. 1969. 

Eph'al Israel. 1982: Eph'al Israel. The Ancient Arabs: Nomads on the Bor-
ders of the Fertile Crescent 9th—5th Centuries B.C. Jerusalem, The Magnes Press.
 
1982. 

Evangelou Phylo. 1984: Evangelou Phylo. Livestock Development in 
Kenya's Maasailand: Pastoralists' Transition to a Market Economy. Boulder and 
London, Westview Press. 1984. 

Evans-Pritchard E. E. 1940: Evans-Pritchard E. E. The Nuer: a Description 
of the Modes of Livelihood and Political Institutions of a Nilotic Tribe. 
Oxford, 
Clarendon Press. 1940. 

Evans-Pritchard E. E. 1949: Evans-Pritchard E. E. The Senusi of Cyrenaica. 
Oxford, Clarendon Press. 1949. 

Ewers John C. 1955: Ewers John C. The Horse in the Blackfoot Indian Culture. 
Washington, D. C, Government Printing Office. 1955. 

Fabietti Ugo. 1982: Fabietti Ugo. Nomadi del medio oriente: Una analisis 
dell'organizzazione sociale. Torino, Loescher Editore. 1982. 

Fabietti Ugo. 1982a: Fabietti Ugo. Sedentarization as a Means of Detribali-
zation: Some Policies of the Saudi Arabian Government towards the Nomads. In: 
State, Society and Economy in Saudi Arabia. Ed. by Tim Niblock. London, 
Croom Helm. 1982a: 186—197. 

Fabietti Ugo. 1984: Fabietti Ugo. II popolo del deserto: I beduini Shammar 
del gran nefud Arabia Saudita. Roma and Bari, Laterza. 1984. 



Библиография 547 

 

Fabietu Ugo. 1986: Fabietu Vga. Control and Alienation of 1 erntory 
among the Bedouin of Saudi Arabia. Nomadic Peoples 1986 Vol. 20: 33—39. 

Fairbank John K. (ed.). 1968: Fairbank John К. (ed.). The Chinese World 
Order: Traditional China's Foreign Relations. Cambridge, MA: Harvard Univer-
sity Press. 1968. 

Fairbridge Rhoder (Ed.). 1961: Fairbridge Rhoder (Ed.). Solar Variations, 
Climatic Change and Related Geophysical Problems. Annals of the New York 
Academy of Sciences. 1961. Vol. 95. Pt. I. New York. 

Farquhar David M. 1968: Farquhar David M. «Chinese Communist As-
sessments of a Foreign Conquest Dynasty». In Albert Feuerwerker (ed.) History 
in Communist China. Cambridge, MA: The M.I.T. Press. 1968: 175—188. 

Fazel G. Reza. 1973: Fazel C. Reza. The Encapsulation of Nomadic Socie-
ties in Iran. In: The Desert and the Sown. 1973: 129—142. 

Ferdinand Klaus. 1962: Ferdinand Klaus. Nomad Expansion and Com-
merce in Central Afghanistan. A Sketch of Some Modern Trends. Folk. 1962. 
Vol. 4: 123—159. 

Ferdinand Klaus. 1969: Ferdinand Klaus. Nomadism in Afghanistan. With 
an Appendix on Milk Products. In: Viehwirtschaft und Hirtenkultur. 1969: 
127—160. 

Ferdinand Klaus. 1969a: Ferdinand Klaus. Ost-Afganischer Nomadismus 
— ein Beitrag zu Anpassungsfahigkeit der Nomaden. In: Nomadismus als Ent-
wicklungsproblem. 1969a: 107—130. 

Fernea Robert A. 1970: Femea Robert A. Shaykh and Effendi. Changing 
Patterns of Authority Among the El Shabana of Southern Iraq. (Harvard Middle 
Eastern Studies, 14). Harvard University Press, Cambridge, Mass. 1970. 

Finbert E. J. 1938: Finbert E. J. La vie du chameau. Paris. 

Finkelstein I. and Perevolotsky A. 1990: Finkelstein I. and Pe-
revolotsky A. Processes of Sedentarization and Nomadization m the History of 
Si-
nai and the Negev. Bulletin of the American Schools of Oriental Research. 1990. 

No. 279: 67-88. 



548 Библиография 

 

Finley M. I. 1975: Finley M. I. The Use and Abuse of History. New York, 
The Viking Press. 1975. 

Fischer H. J. 1977: Fischer H. J. The Eastern Maghrib and the Central Su-
dan. СНА. Vol. 3. From с 1050 to с 1600. Ed. by Roland Oliver. Cam-
bridge, Cambridge University Press: 232—330. 

Fischer W. B. 1966: Fischer W. B. The Middle East. A Physical, Social, and 
Regional Geography. London, Methuen and Co. 1966. 

Fjellstrom P. 1964: Fjellstrom P. Angelica archangelica in the diet of the 
Lapps and the Nordic Peoples. Studia Ethnographia Upsaliensia. XXI. Lapponica. 
Lund. 1964. 

Flaes R. M. Boonzajer. 1985: Flats R. M. Boonzajer. Review of Nomads and 
the Outside World. Sociologica Ruralis. 1985. Vol. 25, No. 1: 94—95. 

Flaming Andrew. 1972: Flaming Andrew. The Genesis of Pastoralism in 
European Pre-History. WA. 1972. Vol. 4. No. 2: 179—191. 

Flannery Kent V. 1965: Flannery Kent V. The Ecology of Early Food Pro-
duction in Mesopotamia. Science. 1965. Vol. 147, No. 3663: 1247—1256. 

Flannery Kent V.; Marcus Joyce and Reynolds Robert G. 1989: Flannery 
Kent V.; Marcus Joyce and Reynolds Robert C. The Flocks of the Wamani: A 
Study of Llama Herders on the Punas of Ayacucho.Peru. New York, Academic 
Press. 1989. 

Flather Paul. 1984: Flather Paul. Nomad Expert Denied Freedom of 
Movement. The Times Higher Education Supplement (August 24). 1984: 10. 

Flor Fritz. 1930: Flor Fritz. Haustiere und Hirtenkulturen Kulturgeschich-
tliche Entwicklungsumrisse. Wiener Beitrage zur Kulturgeschichte und Linguis-
tik. Jahrang I. 1930: 1—238. 

Flores-Ochoa Jorge A. 1979: Flores-Ochoa Jorge Л. Pastoralists of the Andes: 
The Alpaca Herders of Paraita. Philadelphia, ISHI. 1979. Forde С. Daryll. 1963: 

Forde С. Daryll. Habitat, Economy and Society. London, Methuen and Co. (1st 
Edition 1934). 1963. 

Forde С. Daryll. 1971: Forde С. Daryll. Ecology and Social Structure. 
Proceedings of the Royal Anthropological Institute of Great Britain and Ireland 

1970. 1971: 15—30. 



Библиография 549 

 

Forsyth James. 1992: Forsyth James. A History of the Peoples of Sibe-
ria: Russia's North Asian Colony 1581—1990. Cambridge, Cambridge Uni-
versity Press. 1992. 

Fortes M. and Evans-Pritchard E. E. 1940: Fortes M. and 
Evans-Pritchard E. E. Introduction. In: African Political Systems. Ed. by M. 
Fortes and E. E. Evans-Pritchard. London, Oxford University Press. 1940: 
1—23. 

Frantz Charles. 1978: Frantz Charles. Ecology and Social Organization 
Among Nigerian Fulbe (Fulani). In: The Nomadic Alternative. 1978: 
97—118. 

Frantz J. B. and Choate J. E., Jr. 1955: Frantz J. B. and Choate J. E., 
Jr. The American Cowboy: The Myth and the Reality. Norman, University 
of Oklahoma Press. 1955. 

Free Joseph P. 1944: Free Joseph P. Abraham's Camels. Journal of 
Near Eastern Studies. 1944. Volume III, No. 3: 187—193. 

Freeman-Grenville G. S. P. 1962: Freeman-Grenville С S. P. The East 
African Coast. Select Documents from the First to the Earlier Nineteenth 
Century. Oxford, Clarendon Press. 1962. 

Frengel B. 1966: Frengel B. Climatic Change in the Atlantic/ 
sub-Boreal Transition on the Northern Hemisphere:Botanical Evidence. In: 
World Climate. 1966: 99—123. 

Fried Morton H. 1967: Fried Morion H. The Evolution of Political So-
ciety. An Essay in Political Anthropology. New York, Random House. 1967. 

Fried Morton H. 1975: Fried Morton H. The Notion of Tribe. Menlo 
Park, Calif., Cummings Publishing Company. 1975. 

Frye Richard. 1961: Fnje Richard. Remarks on Baluchi History. Cen-
tral Asiatic Journal. 1961. Vol. VI: 44—50. 

Fukui Katsuyoshi. 1970: Fukui Katsuyoshi. Migration and Settlement 
of the Iraqw in Hanang Area — Ecological Observations on an Agri-
co-Pastoral Tribe. Kyoto University African Studies. Ed. by T. Umesao. 
1970. Vol. V: 101—124. 

Fukui Katsuyoshi and Turton David eds. 1977: Fukui Katsuyoshi and 
Turton David eds. Warfare among East African Herders. Suita, Osaka, Na-
tional Museum of Ethnology. 1977. 



550 Библиография 

 

Gadgil M. and Malhotra К. С. 1979: Cadgil M. and Malhotra К. С. Ecology 
of a Pastoral Caste: The Gavali Dhangars of Peninsular India. Calcutta, Indian 
Statistical Institute. 1979. 

Galaty John G. 1980: Calaty John G. The Maasai Group-Ranch: Politics and 
Development in an African Pastoral Society. In: When Nomads Settle: Processes 
of Sedentarization and Response. Ed. by Philip Carl Salzman. New York,Praeger. 
1980: 157—172. 

Galaty John G. 1981: Calaty John G. Maasai: Farmers, Pastoral Ideology 
and Social Change. A paper presented to the symposium on planned and un-
planned change in nomadic and pastoral societies. Intercongress of the Interna-
tional Union of Anthropological and Ethnographical Sciences, Amsterdam, 
23—25 April, 1981. 

Galaty John G. 1992: Galaty John G. «The Land is Yours»: Social and 
Economic Factors in the Privatization, Subdivision and Sale of Maasai Ranches. 
Nomadic Peoples. 1992. Vol. 30: 26—40. 

Galaty John G.; Aronson Dan; Salzman Philip Carl and Chouinard Amy, 
eds. 1981: Galaty John C; Aronson Dan; Salzman Philip Carl and Chouinard 
Amy, eds. The Future of Pastoral Peoples. Ottawa, International Development 
Research Centre. 1981. 

Galaty John G. and Johnson D. L. eds. 1990: Galaty John G. and Johnson 
D. L. eds. The World of Pastoralism: Herding Systems in Comparative Perspec-
tive. New York, Guilford Press. 1990. 

Galaty John G. and Bonte Pierre, eds. 1991: Galaty John G. and Bonte 
Pierre, eds. Herders, Warriors, and Traders: Pastoralism in Africa. Boulder, 
Westview Press. 1991. 

Galaty John G. and Bonte Pierre. 1991a: Calaty John C. and Bonte Pierre. 
The Current Realities of African Pastoralists. In: Herders, Warriors, and 
Traders: 
Pastoralism in Africa. Ed. by Galaty, John G. and Bonte, Pierre. Boulder, West-
view Press. 1991a: 267—292. 

Gallais Jean. 1972: Gallois Jean. Essai sur la situation actuelle des relations 

entre pasteurs et paysans dans le Sahel ouest-africain. In: Etudes de 
geographie 
tropicale offertes a Pierre Gourou. Paris, Mouton. 1972: 301—313. 

Garcin Jean-Claude. 1988: Garcin Jean-Claude. The Mamluk Military 
System and the Blocking of Medieval Moslem Society. In Jean Baechler, John 
Hall and Michael Mann (eds.) Europe and the Rise of Capitalism. New York: 
Basil Blackwell. 1988: 113—130. 



Библиография 551 

 

Garlake P. S. 1978: Garlake P. S. Pastoralism and Zimbabwe. Journal of 
African History. 1978. Vol. XIX, No. 4: 479-493. 

Garthwaite Gene R. 1983: Garthwaite Gene R. Khans and Shahs: A 
Documentary Analysis of the Bakhtiyari in Iran. Cambridge, Cambridge Uni-
versity Press. 1983. 

Gast Marceau. 1978: Gast Marceau. The History of Sovereignty among 
the Kel Ahaggar. In: Nomadic Alternative. 1978: 201-213. 

Gast Marceau. 1979: Gast Marceau. Pastoralisme nomade et pouvoir: la 
societe traditionnelle des Kel Ahaggar. In: Pastoral Production and Society: 
201—20. 

Gauthier-Pilters Hilde and Dagg Anne Innis. 1981: Gauthier-Pilters 
Hilde and Dagg Anne Innis. The Camel: Its Evolution, Ecology, Behavior.and 
Relationship to Man. Chicago and London.University of Chicago Press. 1981. 

Gauthier A. 1990: Gauthier A. La domestication: et T'homme crea 
animaux. Paris, Editions, France. 1990. 

Gelb I. J. 1961: Gelb I. J. The Early History of the West Semitic Peoples. 
Journal of Cuneiform Studies. 1961. Vol. XV, No. 1: 27—47. 

Gellner Ernest. 1969: Gellner Ernest. Saints of the Atlas. London: Wei-
denfeld and Nicolson. 1969. 

Gellner Ernest. 1973: Gellner Ernest. Introduction: Approaches to No-
madism. In: The Desert and the Sown. 1973: 1—9. 

Gellner Ernest. 1981: Gellner Ernest. Muslim Society: Essays. Cam-
bridge, Cambridge University Press. 1981. 

Gellner Ernest. 1988a: Gellner Ernest. State and Society in Soviet 
Thought. Oxford, Basil Blackwell. 1988a. 

Gellner Ernest. 1988b: Gellner Ernest. Plough, Sword, and Book: The 
Structure of Human History. Chicago: The University of Chicago Press. 1988b. 

George Shanti. 1985: George Shanti. Nomadic Cattle Breeders and Dairy 
Policy in India. Nomadic Peoples. 1985. Vol. 19: 1—19. 

George Shanti. 1990: George Shanti. Agropastoral Equations in India: 
Intensification and Change of Mixed Farming Systems. In: The World of Pas-
toralism: Herding Systems in Comparative Perspective. Ed. by John G. Galaty 
and Douglas L. Johnson. New York, Guilford Press. 1990: 119—143. 



552 Библиография 

 

Ghirshman R. 1954: Chirshman R. Iran. From the earliest times to the Is-
lamic conquest. Penguin Books, Harmondsworth, Middlesex. 1954. 

Gilbert Allan S. 1975: Gilbert Allan S. Modern Nomads and Prehistoric 
Pastoralists: The Limits of Analogy. Journal of the Ancient Near Eastern 
Society 
of Columbia University. 1975. 7: 54—71. 

Gilbert Allan S. 1983: Gilbert Allan S. On the Origins of Specialized No-
madic Pastoralism in Western Iran. World Archaeology. 1983. Vol. 15, No. 1: 
105—119. 

Gilles Jere L. 1987: Gilles Jere L. Nomads, Ranchers, and Townsmen: So-
ciocultural Dimensions of Pastoralism Today. Boulder, Westview Press. 1987. 

Gimbutas Marijah. 1970: Gimbutas Marijah. Proto-Indo-European Culture: 
The Kurgan Culture during the Fifth, Fourth, and Third Millennia B.C. In: In-
do-European and Indo-Europeans. Ed. by George Cardona, Henry M. Hoenigs-
wald and Alfred Senn. Philadelphia, University of Pennsylvania Press. 1970: 
155—197. 

Ginat Joseph. 1987: Ginat Joseph. Blood Disputes among Bedouin and Rural 
Arabs in Israel. Pittsburgh, University of Pittsburgh Press. 1987. 

Glantz Michael. 1976: Glantz Michael. Nine fallacies of natural disaster: the 
case of the Sahel. In: The Politics of Natural Disaster. The Case of the Sahel 
Drought. Ed. Michael H. Glantz. New York, Praeger Publishers. 1976: 3—24. 

Glantz Michael. 1977: Glantz Michael. The U.N. and desertification: dealing 
with a global problem. In: Desertification. Environmental Degradation in and 
Around Arid Lands. Ed. Michael H. Glantz. Boulder, Colorado, Westview Press. 
1977: 17—38. 

Glantz Michael. 1977: Glantz Michael. The U.N. and desertification: dealing 
with a global problem. In: Desertification. Environmental Degradation in and 
Around Arid Lands. Ed. Nordwestafghanistan. Weisbaden, Franz Steiner Verlag. 
1977. 

Glantz Michael. 1987: Glantz Michael, ed. Drought and Hunger m Africa: 
Denying Famine a Future. Cambridge, Cambridge University Press. 1987. 



Библиография 553 

 

Glatzer Bernt. 1977: Glatzer Bernt. Nomaden von Gharjistan Aspekte der 
wissenschaftlichesocialen und politischen Organization nomadischer Durra-
ni-Paschtaner in Nordwestafghanistan. Weisbaden, Franz Steiner Verlag. 1977. 

Godelier Maurice. 1978: Goddier Maurice. Infrastructures, Societies, and 
History. CA. 1978. Vol. 19, No. 4: 763—771. 

Goitein S. D. 1955: Goitein S. D. Jews and Arabs. Their Contacts Through 
the Ages. New York, Schocken Books. 1955. 

Golden Peter B. 1980: Golden Peter B. Khazar Studies: An Histori-
co-Philological Inquiry into the Origins of the Khazars. Budapest, Akademiai 
Kiado. 1980. 

Golden Peter B. 1982: Golden Peter B. Imperial Ideology and the Sources of 
Political Unity amongst the Pre-Cinggisid Nomads of Western Eurasia. Archivum 
Eurasiae Medii Aevi, II. 1982: 37-76. 

Golden Peter B. 1992: Golden Peter B. An Introduction to the History of the 
Turkic Peoples: Ethnogenesis and State Formation in Medieval and Early Modern 
Eurasia and the Middle East. Wiesbaden, Otto Harrassowitz. 1992. 

Goldschmidt Walter. 1971: Goldschmidt Walter. Independence as an Ele-
ment in Pastoral Social Systems. AQ. 1971. Vol. 44, No. 3: 132—142. 

Goldschmidt Walter. 1981: Goldschmidt Walter. The Failure of Pastoral 
Economic Development Programs in Africa. In: The Future of Pastoral Peoples. 
Ed. by D. Aronson, J. G. Galaty, and P. С Salzman. Ottawa, International Devel-
opment Research Centre. 1981: 101—118. 

Goldstein Melvyn and Beall Cynthia. 1989: Goldstein Melvyn and Beall 
Cynthia. Nomads of Western Tibet: The Survival of a Way of Life. Berkeley, 
University of California Press. 1989. 

Goldstein Melvyn and Beall Cynthia. 1991: Goldstein Melvyn and Beall 
Cynthia. Change and Continuity in Nomadic Pastorahsm on the Western Tibetan 
Plateau. Nomadic Peoples. 1991. Vol 28: 105-122 

 Golvine L. 1957: Golvine L. Le Magrib Central a l'epoque des Zirides. 
Recherches d'Archeologie et d'Histoire. Paris, Arts et met.ers graphiques. 1957.
 



554 Библиография 

 

Golzio Karl-Heinz. 1985: Golzio Karl-Heinz. Review of Nomads and the 
Outside World. Anthropos. 1985. Vol. 80, No. 4—6: 316—317. 

Gommans Jos. 1993: Gommons Jos. «Horse-traders, Mercenaries and 
Princes: The Formation of the Indo-Afghan Empire in the Eighteenth Century». 
(Ph. D. diss. University of Leiden). 1993. 

Gooch Pernille. 1992: Gooch Pernille. Transhumant Pastoralism in Northern 
India: The Gujar Case. Nomadic Peoples. 1992. Vol. 30: 84—96. 

Goodenough Ward H. 1970: Goodenough Ward H. The Evolution of Pasto-
ralism and Indo-European Origins. In: Indo-European and Indo-Europeans. Ed. by 
George Cardona, Henry M. Hoeningswald and Alfred Senn. Philadelphia, Univer-
sity of Pennsylvania Press. 1970: 253—265. 

Gorse Jean Eugene and Steeds David R. 1987: Gorse Jean Eugene and 
Steeds David R. Desertification in the Sahelian and Sudanian Zones of West 
Afri-
ca. Washington, D.C., World Bank. 1987. 

Goto Tomio. 1969: Goto Tomio. On the Nomadic Unit-Groups of the East 
Mongols in the Recent Times. Proceedings VIII ICAES. Vol. II. Tokyo, Science 
Council of Japan. 1969: 95—96. 

Graf David F. 1989: Graf David F. Rome and the Saracens: Reassessing the 
Nomadic Menace. In: L'Arabie preislamique et son environment historique et 
culturel. Ed. by T. Fahd. Leiden, E. J. Brill. 1989: 341—400. 

Graham Olivia. 1988: Graham Olivia. Enclosure of the East African Range-
lands: Recent Trends and Their Impact. London, Overseas Development Institute. 
1988. 

Graziosi Paolo. 1964: Graziosi Paolo. New Discoveries of Rock Paintings in 
Ethiopia. Antiquity. 1964. Vol. XXXVIII, No. 150: 91—8; No. 151: 187—90. 

Grigson C. and Clutton-Brock J., eds. 1984: Grigson С. and Clutton-Brock J. 
Animals and archaeology: 4. Husbandry in Europe. British Archaeological Re-
ports (International Series). Oxford. 1984. 

Grossman David. 1992: Grossman David. Rural Process-Pattern Relation-
ships: Nomadization, Sedentarization, and Settlement Fixation. Bar-Пап Univer-
sity, Praeger. 1992. 



Библиография 555 

 

Grove А. Т. 1978: Grove A. T. Geographical Introduction to the Sahel. 
The Geographical journal. 1978. Vol. 144, Pt. 3: 407— 415. 

Gulliver P. H. 1955: Gulliver P. H. The Family Herds. A Study of Two 
Pastoral Tribes in East Africa. The Jie and Turkana. London, Routledge and 
Kegan Paul. 1955. 

Gulliver P. H. 197 5: Gulliver P. H. Nomadic Movements:causes and im-
plications. In: Pastoralism in Tropical Africa. 1975: 369—386. 

Gumplowicz L. 1899: Gumplowicz L. The Outline of Sociology. Phila-
delphia, PA, American Academy of Political and Social Science. 1899. 

Hahn Eduard. 1896: Hahn Eduard. Die Haustierre und ihre Beziehun-
gen zur W pzig, Verlag von Duncker und Humboldt. 1896. 

Haldar Alfred. 1971: Haldar Alfred. Who were the Amorites? Leiden, E. 
J. Brill. 1971. 

Halderman John Michael. 1987: Halderman John Michael. «Develop-
ment and Famine Risk in Kenya Maasailand» (Ph. D. diss., University of Cal-
ifornia, Berkeley). 1987. 

Hall John A. 1985: Hall John A. Powers and Liberties: The Causes and 
Consequences of the Rise of the West. Harmondsworth, Middlesex: Penguin 
Books. 1985. 

Halperin C. I. 1982: Halperin C. I. Russia and the 'Mongol Yoke': Con-
cepts of Conquest, Liberation, and the Chingissid Idea. Archivum Eurasiae 
Medii Aevi, II. 1982: 99—107. 

Halperin C. I. 1986: Halperin C. I. The Tatar Yoke. Columbus, OH: Sla-
vica Publishers. 1986. 

Halperin C. I. 1987: Halperin C. I. Russia and the Golden Horde: 1 he 
Mongol Impact on Medieval Russian History. Bloomington, Indiana University 
Press. 1987. 

Hamani Djibo Mallam. 1989: Hamani Djibo Mallam. Au carrefour du 
Soudan et de la Berberic: le sultanat Touareg de ГАуаг. Niamey, Institut de 
Recherches en Sciences Humaines. 1989. 

Hames Constant. 1979: Hames Constant. L'evolution des emirats maures 
sous l'effet du capitalisme marchand europeen. In: Pastoral Production and 
Society. 1979: 375—398. 



556 Библиография 

 

Hamilton James Russel. 1955: Hamilton James Russel. Les Ouighours a 
l'epoque des Cinq dynasties d'apres les documents chinoise. Paris, Presses 
Universitaires de France. 1955. 

Hancar Franz. 1955: Hancar Franz. Das Pferd in prahistorischer und fruhis-
torischer Zeit. Wein-Munchen, Verlag Herold. 1955. 

Hardin Garret. 1968: Hardin Garret. The Tragedy of the Commons. Science. 
1968. Vol. 162: 1243—1248. 

Hardin, Garret and Baden, John. 1977. Managing the Commons. San Fran-
cisco, W. H., Freeman. 

Harmatta J. 1970: Harmatta J. Studies in the History and Language of the 
Sarmatians (Acta Universitatis de Attila Jozsef Nominatae. Acta Antiqua et 
Archaeologica. Tom. XIII). Szeged. 1970. 

Hart David M. 1973: Hart David M. The Tribe in Modern Morocco: Two 
Case Studies. In: Arabs and Berbers. From Tribe to Nation in North Africa. Ed. 
by 
Ernest Gellner and Charles Micaud. London, Duckworth. 1973: 25—28. 

Harth Keith. 1985: Harth Keith. Pastoral Politics. Government and Opposi-
tion. 1985. Vol. 20, No. 3: 566—568. 

Haufler Vlastislav. 1955: Haufler Vlastislav. Horske oblasti v Ceskoslo-
vensku a jejich vyuziti. Praha. Nakladatelstvi Ceskoslovenske Akademie Ved. 
1955. 

Headrick Daniel R. 1981: Headrick Daniel R. The Tools of Empire: Tech-
nology and European Imperialism in the Nineteenth Century. New York, Oxford 
University Press. 1981. 

Helfgott Leonard M. 1977: Helfgott Leonard M. Tribalism as a Socioeco-
nomic Formation in Iranian History. Iranian Studies. 1977. Vol. X, No. 1—2: 
36—61. 

Helmer D. 1989: Helmer D. Le development de la domestication au 
Proche-Orient de 9500 a 7500 В. P.: les nouvelles donnees d'El Kown et de Ras 
Shamra. Paleorient. 1989. Vol. 15, No. 1: 111—121. 

Hemmer H. 1990: Hemmer H. Domestication: The Decline of Environmental 
Appreciation. Cambridge, Cambridge University Press. 1990. 

Henige David P. 1974: Henige David P. Reflections on Early Interlacustrine 
Chronology: An Essay in Source Criticism. JAH. 1974. Vol. XV, No. 1: 27—46. 



Библиография 557 

 

Henninger Joseph. 1969: Henninger Joseph. Zum Fruhsemitischen Noma-
dentum. In: Viehwirtschaft und Hirtenkultur. I969: 33—68. 

Hermanns M. 1949: Hermanns M. Die Nomaden von Tibet. Vienna, Verlag 
Herold. 1949. 

Herskovits Melville J. 1962: Herskovits Melville f. The Human Factor in 
Changing Africa. New York, Alfred A. Knopf. 1962. 

d'Hertefelt Marcel. 1962: d^Hertefelt Marcel. Le Rwanda. In: Les anciens 
royaumes de la zone interlacustre meridionale. Rwanda, Burundi, Buha. Par M. 
d'Hertefelt. A. A. Trouwborst, J. H. Scherer (M usee Royal de l'Afrique 
centrale. 
Monographies ethnographiques. No. 6). Terveuren. 1962. 

d'Hertefelt Marcel. 1965: d'Hertefelt Marcel. The Rwanda of Rwanda. In: 
Peoples of Africa. Ed. by James L. Gibbs, Jr. New York, Holt, Rinehart and 
Winston. 1965: 405—440. 

d'Hertefelt Marcel. 1971: d'Hertefelt Marcel. Les clans du Rwanda ancien. 
Elements d'ethnosociologie et ethnohistoire (Musee Royal de l'Afrique centrale. 

Annales — serie in-8°). Terveuren. 1971. 

Hess J. J. 1938: Hess J. f. Von den Beduinen des inneren Arabiens. Erzah-
lungen, Lieder, Sitten und Gebrauche. Zurich and Leipzig. 1938. 

Hiatt Joseph M. 1984: Hiatt Joseph M. State Formation and the Encapsula-
tion of Nomads: Local Change and Continuity among Recently Sedentarized 
Bedouin in Jordan. Nomadic Peoples. 1984. Vol. 15: 1—11. 

Hiernaux Jean. 1966: Hiernaux Jean. Human biological diversity in Central 
Africa. Man (new series). 1966. Vol. I. No. 3: 287—306. 

Higgs E. S. 1967: Higgs E. S. Early domesticated animals in Libya. In: 
Background to Evolution in Africa. 1967: 165—173. 

Hitti Philip K. 1956: Hitti Philip K. History of the Arabs. London, Macmil-
lan and Co. 1956. 

Hjort af Ornas Anders. 1990: Hjort af Ornas Anders. Production versus En-
vironment? Planning Resource Manage ment and Ecological Adaptation in Ke-
nyan Drylands. In: Adaptive Strategies in African Arid Lands. Ed. by Mette Bo-
vin and Leif Manger. Uppsala: The Scandinavian Institute of African Studies. 
1990: 91—107. 



558 Библиография 

 

Hobbs Joseph J. 1989: Hobbs Joseph J. Bedouin Life in the Egyptian Wil-
derness. Austin, University of Texas Press. 1989. 

Hole Frank. 1978: Hole Frank. Pastoral nomadism in Western Iran. In: Ex-
plorations in Ethnoarchaeology. Ed. by R. A. Gould. Albuquerque. School of 
American Research Advanced Seminar Series, University of New Mexico Press. 
1989: 122—167. 

Holl Augustin. 1989: Holl Augustin. Social Issues in Saharan Prehistory. 
Journal of Anthropological Archaeology. 1989. Vol. 8-313-354. 

Hopkins J. F. P. 1958: Hopkins J. F. P. Medieval Muslim Government in 
Barbary until the Sixth Century of the Hijra. London, Luzac and Company. 1958. 

Horowitz Michael M. 1967: Horowitz Michael M. A Reconsideration of the 
'Eastern Sudan.' Cahiers d'etudes africaines VII. 3(27). 1967: 381—398. 

Horowitz Michael M. 1981: Horowitz Michael M. Research Priorities in 
Pastoral Studies: An Agenda for the 1980s. In: The Future of Pastoral Peoples. 
Ed. 
by D. Aronson, J. G. Galaty, and P. C. Salzman. Ottawa, International Develop-
ment Research Centre 1981: 61—88. 

Horton Robin. 1971: Horton Robin. Stateless Societies in the History of 
West Africa. In: History of West Africa. Vol. I. Ed. by J. F. A. Ajayi and 
Michael 
Crowder. London, Longman. 1971: 78-119. 

Huber Ch. 1891: Huber Ch. Journal d'un voyage en Arabic (1883—1884). 
Paris. 1891. 

Hugot H. J. 1968: Hugot H. J. The Origins of Agriculture: Sahara. CA. 1968. 
Vol. 9, No. 5. Pt. II: 483—488. 

Humphrey Caroline. 1979: Humphrey Caroline. The uses of geneology: A 
historical study of the nomadic and sedentarized Buryat. In: Pastoral 
Production 
and Society. 1979: 235—260. 

Humphrey Caroline. 1983: Humphrey Caroline. Karl Marx Collective: 
Economy, Society and Religion in a Siberian Collective Farm. Cambridge, Cam-
bridge University Press. 1983. 

Humphrey Caroline. 1985: Humphrey Caroline. Wandering Specialists. 
Times Literary Supplement (February 15). 1985: 181. 



Библиография 559 

 

Huntingford G. W. В. 1953: Huntingford С. W. В. The Nandi of Kenya. 
London, Routledge and Kegan Paul. 1953. 

Huntington Ellsworth. 1907: Huntington Ellsworth. The Pulse of Asia. 
Boston-New York. 1907. 

Huntington Ellsworth. 1915: Huntington Ellsworth. Civilization and 
Climate. New Haven, СТ., Yale University Press. 1915 

Huntington Ellsworth. 1945: Huntington Ellsworth. Mainsprings of Ci-
vilization. New York, John Wiley and Sons, Inc. 1915. 

Hutchinson Sharon E. 1988: Hutchinson Sharon E. The Nuer in Crisis: 
Coping with Money, War and the State. Chicago, University of Chicago 
Press. 1988. 

[Ibn Haldun]. 1925: [Ihn Haldun]. Histoire des Berberes et des 
dynasties musulmanes de l'Afrique septentrionale. Traduction de Slaine, 
reedite sous le controle de Paul Casanova. 1925. Vol. I—II. Paris, Geuthner. 

[Ibn Khaldoun]. 1863: [Ihn Khaldoun]. Les prolegomenes dlbn 
Khaldoun. Traduits en francais et commentes par M. de Slane. Tom. I. Paris. 
1863. 

Ibn Khaldun. 1967: Ibn Khaldun. An Introduction to History. The Mu-
qaddimah. Translated from the Arabic by Franz Rosental. Abridged and 
Edited by N. I. Dawood. London, Routledge and Kegan Paul in association 
with Seeker and Warburg. 1967. 

Imperato Pascal James M. D. 1976: Imperato Pascal fames M. D. 
Health care in the Sahel before and after the drought. In: The Politics of Nat-
ural Disaster. The Case of the Sahel Drought. Ed. Michael H, Glantz. New 
York, Praeger Publishers. 1976: 3—24. 

Ingold Tim. 1976: Ingold Tim. The Skolt Lapps Today. Cambridge, 
Cambridge University Press. 1976. 

Ingold Tim. 1980: Ingold Tim. Hunters, Pastoralists and Ranchers: 
Reindeer Economies and Their Transformations. New York, Cambridge 
University Press. 1980. 

Ingold Tim. 1985: Ingold Tim. Review of Nomads and the Outside 
World. Man. 1985. Vol. 20, No. 2: 367—368. 

Ingold Tim. 1985a: Ingold Tim. Khazanov on Nomads. Current Anth-
ropology. 1985a. Vol. 26, No. 3: 384—387. 



560 Библиография 

 

Ingold Tim. 1986: Ingold Tim. The Appropriation of Nature: Essays on Hu-
man Ecology and Social Relations. Manchester, Manchester University Press. 
1986. 

Inskeep R. 1971: Inskeep R. South Africa. In: The African Iron Age. Ed. by 
P. L. Shinnie. Oxford, Clarendon Press. 1971: 245—273. 

Irons William. 1971: Irons William. Variation in Political Strati-
fication among the Yomut Turkmen. AQ. 1971. Vol. 44, No. 3: 

143—156. 

Irons William. 1975: Irons William. The Yomut Turkmen: A Study of Social 
Organization among a Central Asian Turkic-Speaking Population. Ann Arbor, 
University of Michigan. 1975. 

Irons William. 1979: Irons William. Political stratification among pastoral no-
mads, In: Pastoral Production and Society. 1981: 361—374. Iverson, Peter. 1981: 

Iuerson, Peter. The Navajo Nation. Westport, Conn., Greenwood Press. 1981. 

Jacob Georg. 1897: Jacob Georg. Altarabisches Beduinenleben nach den 
Quellen geschildert. Berlin, Mayer and Muller. 1897. 

Jacobs Allan H. 1965: Jacobs Allan H. African Pastoralists: Some General 
Remarks. AQ. 1965. Vol. 38,No. 3: 144—154. 

Jacobs Allan H. 1975: Jacobs Allan H. Maasai Pastoralism in Historical 
Perspective. In: Pastoralism in Tropical Africa. 1975: 406—425. 

Jagchid Sechin. 1988: Jagchid Sechin. Essays in Mongolian Studies. Provo, 
Utah, David M. Kennedy Center for International Studies, Brigham Young Uni-
versity. 1988. 

Jagchid Sechin and Hyer Paul. 1979: Jagchid Sechin and Huer Paul. Mon-
golia's Culture and Society. Boulder, Westview Press. 1979. Jagchid Sechin and 
Symons Van Jay. 1989: Jagchid Sechin and Symons Van Jay. Peace, War and 
Trade along the Great Wall: Nomadic-Chinese Interaction through Two Millen-
nia. Bloomington and Indianapolis, Indiana University Press. 1989. 

Janata A. 1962/1963: Janata A. Die Bevolkerung von Ghor. Beitrag zur 
Ethnographie und Ethnogenese der Chahar Aimaq. Archiv fur Volkerkunde. 
1962/1963. Bd. XVII/XVIII: 73—156. 

Jankowska N. B. 1969: Jankowska N. B. Some Problems of the Economy of 
the Assyrian Empire. In: Ancient Mesopotamia. Socio- 



Библиография 561 

 

Economic History. A Collection of Studies by Soviet Scholars. Moscow 
Nauka Publishing House. 1969: 253—276. 

Janzen Jorg. 1986: Janzen Jorg. Nomads in the Sultanate of Oman: Tradi-
tion and Development in Dhofar. Boulder, Westview Press 1986. 

Jaussen Antonin P. 1908: Jaussen Antonin P. Coutumes des Arabes au pays 
de Moab. Paris, Victor Lecoffre. 1908. 

Jettmar Karl. 1967: Jettmar Karl. Art of the Steppes. New York, Crown 
Publishers, Inc. 1967. 

Johnson Douglas H. 1989: Johnson Douglas H. Political Ecology in the Up-
per Nile: The Twentieth Century Expansion of the Pastoral «Common Econo-
my». Journal of African History. 1989. Vol 30 No. 3: 463—486. 

Johnson Douglas L. 1969: Johnson Douglas L. The Nature of Nomadism: A 
Comparative Study of Pastoral Migrations in Southwestern Asia and Northern 
Africa. The University of Chicago. Department of Geography. Research Paper No. 
118. Chicago. 1969. 

Jones Wellington D. and Derwent S. Whittlesey. 1932: Jones Wellington D. 
and Derwent S. Whittlesey. Nomadic Herding Regions. Economic Geography. 
1932. Vol. 8, No. 4: 378—385. 

Julien Ch.-Andre. 1956: Julien Ch.-Andre. Histoire de l'Afrique du Nord. 
Tunisie-Algerie-Maroc. Des origines a la conquete arabe (647 Ap. J.-C). Paris. 
Payot. 1956. 

Julien Ch.-Andre. 1956a: Julien Ch.-Andre. Histoire de l'Afrique du Nord. 
Tunisie-Algerie-Maroc. De la Conquete arabe a 1830. Paris. 

Payot. 1956a. 

July Robert W. 1975: July Robert W. Precolonial Africa. An Economie and 
Social History. New York, Scribner. 1975. 

Kammenhuber Annelies. 1968: Kammenhuber Annelies. Die Arier im Vor-
deren Orient. Heidelberg, Carl Winter Univer sitatsverlag. 1968. 

Katakura Motoko. 1977: Katakura Motoko. Bedouin Village: A Study of a 
Saudi Arabian People in Transition. Tokyo, University of 

Tokyo Press. 1977. Katoke Israel. 1971: Katoke Israel. The History of 
the Pre-Colonial States of North-western Tanzania: Introduction. Journal of 
World 
History 1971. Vol. 13: 512-514. 



562 Библиография 

 

Katz R. W. and Glantz M. H. 1977: Katz R. W. and Glantz M. H. Rainfall, 
droughts, and dessertification in the Sahel. In: Desertification, Environmental 
De-
gradation in and around Arid Lands. Ed. Michael H. Glantz. Boulder, Colorado, 
Westview Press. 1977: 81-102. 

Keenan Jeremy. 1977: Keenan Jeremy. The Tuareg. People of Ahaggar. New 
York, St. Martin's Press. 1977. 

Kellog William and Scheider Stephen H. 1977: Kellog William and Scheider 
Stephen H. Climate, Desertification and Human Activities. In: Desertification, 
Environmental Degradation in and around Arid Lands. Ed. Michael H. Glantz. 
Boulder, Colorado, Westview Press. 1977: 141—163. 

Kelly Raymond C. 1985: Kelly Raymond C. The Nuer Conquest: The Struc-
ture and Development of an Expansionist System. Ann Arbor, University of 
Michigan Press. 1985. 

Kent Susan. 1985: Kent Susan. Review of Nomads and the Outside World. 
Journal of Anthropological Research. 1985. Vol. 41, No. 1: 117—119. 

Khazanov A. M. 1973: Khazanov A. M. The Character of Slavery among the 
Scythians. Soviet Anthropology and Archaeology. 1973. Vol. 11, No. 4: 
415—438. 

Khazanov A. M. 1975: Khazanov A. M. Caractere de l'esclavage chez le 
Scythes. In: Formes d'exploitation du travail et rapports sociaux dans l,
Antiquite 
classique. Recherches internationales a la lumiere du marxisme. 1975. No. 84—3: 

111—128. 

Khazanov A. M. 1978: Khazanov A. M. The Early State among the Scy-
thians. In: The Early State. 1978: 425—439. 

Khazanov A. M. 1978a: Khazanov A. M. Some Theoretical Problems of the 
Study of the Early State. In: The Early State. 1978a: 77—92. 

Khazanov A. M. 1978b: Kliazanov A. M. Characteristic Features of No-
madic Communities in the Eurasian Steppes. In: The Nomadic Alternative. 
1978b: 119—126. 

Khazanov A. M. 1979: Khazanov A. M. Les formes de dependence des 
agriculteurs par rapport aux nomads antiques des steppes eurasiatiques. In: 
Terre et paysans dependants dans les societes 



Библиография 563 

 

antiquites, Lyon Editions de Centre nationale de la recherchescentifique. 1979: 

229-247 

Khazanov A. M. 1980: Khazanov A M. Notes on the emergence of the Mon-
golian state under Genghis Khan. In: Production pastorale et societe. Bulletin 
de 
l'equipe ecologie et anthropologie des societes pastorales. 1980. 

Khazanov A. M. 1980: Khazanov A. M. The Size of Herds among Pastoral 
Nomads. In: Nomadic Peoples. 1980. No. 7: 8~13. 

Khazanov A. M. 1980a: Khazanov A. M. The Origin of Ghenghiz Khan's 
State: An Anthropological Approach. In: Etnografia Polska 1980a. t. XXIV, pt. 
1: 
29—39. 

Khazanov A. M. 1981: Khazanov A. M. The Early State among the Eurasian 
Nomads. In: The Study of State. Ed. by Henri J. M. Claessen and Peter Skalnik. 
The Hague, Mouton Publishers. 1981. 

Khazanov A. M. 1984: Khazanov A. M. Nomads and the Outside World. 
Cambridge: Cambridge University Press. Second Edition: Madison, WI: Universi-
ty of Wisconsin Press, 1994. 

Khazanov A. M. 1990: Khazanov A. M. Pastoral Nomads in the Past, Present 
and Future: A Comparative View. In: The Struggle for Land: Indigenous Insight 
and Industrial Empire in the Semiarid World. Ed. by Paul A. Olson. Lincoln and 
London, University of Nebraska Press. 1990: 81—99. 

Khazanov A. M. 1990a: Khazanov A. M. Pastoralists in Second and Third 
World Countries — The Probfem of Modernization. Bulletin of the Israeli Aca-
demic Center in Cairo. 1990a. Vol. 13: 16—20. 

Khazanov A. M. 1990b: Khazanov A. M. The Ecological Situation and the 
National Issue in Uzbekistan. Environmental Policy Review. 1990b. Vol. 4, No. 
1: 
20—28. 

Khazanov A. M. 1992: Khazanov A. M. Nomads and Oases in Central Asia. 
In: Transition to Modernity. Ed. by John A. Hall and I. С Jarvie. Cambridge, 
Cambridge University Press. 1992: 69-89. 

Khazanov A. M. 1992a: Khazanov A. M. Soviet Soc.al Thought in the Period 
of Stagnation. Philosophy of the Social Sciences. 1992a. Vol. 22, No. 2: 
231-237. 

Khazanov A. M. 1994: Khazanov A. M. The Spread of Wor d Religions in 
Medieval Nomadic Societies of the Euras.an Steppes. In 



564 Библиография 

 

Michael Gervers and Wayne Schlepp (eds.) Nomadic Diplomacy, Destruc-
tion, and Religion from the Pacific to the Adriatic. Toronto: Toronto Studies 
in 
Central and Inner Asia, 1994. No. 1: 11—33. 

Khazanov A. M. 1995: Khazanou A. M. The Ethnic Problems of Ka-
zakhstan. Central Asian Survey, 1995. 14 (2): 243—264. 

Khodarkovsky Michael. 1992: Khodarkovsky Michael. Where Two Worlds 
Met: The Russian State and the Kalmyk Nomads, 1600— 1771. Ithaca and Lon-
don, Cornell University Press. 1992. 

Khogali Mustafa Mohamed. 1981: Khogali Mustafa Mohamed Sedentariza-
tion of the Nomads: Sudan. In: The Future of Pastoral Peoples. Ed. by D. 
Aronson, 
J. G. Galaty, and P. C. Salzman. Ottawa, International Development Research 
Centre. 1981: 302—313. 

Khoury Philip S. and Kostiner Joseph, eds. 1990: Khoury Philip S. and Kos-
tiner Joseph. Tribes and State Formation in the Middle East. Berkeley, 
University 
of California Press. 1990. 

Kirchhoff Paul. 1968: Kirchhoff Paul. The Principles of Clanship in Human 
Society. In: Readings in Anthropology. Ed. by Morton H. Fried. Vol. II. New 
York, Thomas Y. Crowell Co.. 1968: 370—381. Klengel H. 1972: Klengel H. 
Zwischen Zelt und Palast. Die Begegnung von Nomaden und Sesshaften im alien 
Vorderasien. Leipzig, Koehler und Amelang. 1972. 

Klima George J. 1970: Klima George J. The Barabaig: East African 
Cattle-Herders. New York, Holt, Rinehart and Winston. 1970. 

Kluckholn Clyde and Leighton Dorothea. 1962: Kluckholn Clyde and 
Leighton Dorothea. The Navaho. Garden City, NY, The American Museum of 
Natural History. 1962. 

Kolars John F. 1963: Kolars John F. Tradition, Season and Change in a Tur-
kish Village (The University of Chicago, Department of Geography, Research Pa-
per No. 82). Chicago, University of Chicago Press. 1963. 

Kolars John F. 1966: Kolars John F. Locational Aspects of Cultural Ecolo-
gy: the Case of the Goat in Nonwestern Agriculture. GR. 1966. Vol. LVI (Octo-
ber): 577—584. 

Komarov Boris. 1978: Komarov Boris. The Destruction of Nature in the So-
viet Union. London, Pluto Press. 1978. 



Библиография 565 

 

Konczachki Z. А. 1978: Konczachki Z. A. The Economics of Pastorahsm: A 
Case Study of Sub-Saharan Africa. London, Frank Cass. 1978. 

Kostiner Joseph. 1990: Kostiner Joseph. Transforming Dualities-Tribe and 
State Formation in Saudi Arabia. In: Tribes and State Formation in the Middle 
East. Ed. by Philip S. Khoury and Joseph Kostiner. Berkeley, University of 
Cali-
fornia Press. 1990. 

Kottak Conrad P. 1972: Kottak Conrad P. Ecological Variables in the Origin 
and Evolution of African States: The Buganda Example. Comparative Studies in 
Society and History. 1972. Vol. 14, No. 3: 351—380. 

Kowalska-Lewicka A. 1976: Kowalska-Lewicka A. Mauretania. Warszawa, 
Wiezda Powszechna. 1976. 

Krader Lawrence. 1955: Krader Lawrence. Ecology of Central Asian Pasto-
rahsm. SJA. 1955. Vol. 11, No. 4: 301—325. 

Krader Lawrence. 1959: Krader Lawrence. The Ecology of Nomadic Pasto-
ralism. ISSJ. 1959. Vol. XL No. 4: 499—510. 

Krader Lawrence. 1963: Krader Lawrence. Social Organization of the 
Mongol-Turkic Pastoral Nomads. The Hague, Mouton. 1963. 

Krader Lawrence. 1966: Krader Lawrence. 1966. Social Life in the Arid 
Zones. In: Arid Lands. 1966: 405—420. 

Krader Lawrence. 1968: Krader Lawrence. Formation of the State. Engle-
wood Cliffs, Prentice Hall. 1968. 

Krader Lawrence. 1970: Krader Lawrence. Pastoral Nomadism in Eurasia: 
As Evolution and as History. Proceedings VIII ICAES. 1 Vol. HI. Tokyo, Science 
Council of Japan. 1970: 321—323. 

Krader Lawrence. 1975: Krader Lawrence. The Asiatic Mode of Production. 
Assen, Van Gorcum. 1975. 

Krader Lawrence. 1978: Krader Lawrence. The Origin of the State among 
the Nomads of Asia. In: The Early State. 1978: 93-107. 

Krader Lawrence. 1979: Krader Lawrence. The Origin of the State among 
the Nomads of Asia. In: Pastoral Production and Soc.ety. 

1979- 231 234 

Kramer Frite L. 1967: Krcner Fritz L Eduard Hahn and the End of the Three 
Stages of Man' GR. 1967 Vol 57, N.. 1: 73-89. 

Krandialov D. 1963: Krandalov D. Valas, na Morave. Praha, Statni 
Pedagogicke Nakladatelstvi. 1963. 



566 Библиография 

 

Kroeber A. L. 1947: Kroeber A. L. Culture Groupings in Asia. SJA 1947. 
Vol. 3, No. 4: 322-330. 

Kroeber A. L. 1948: Kroeber A. L. Anthropology. New York, Harcourt 
Brace. 1948. 

Krusche Rolf, ed. 1981: Krusche Rolf. Die Nomaden in Geschichte und Ge-
genwart. Berlin, Akademie-Verlag. 1981. 

Krzyzaniak Lech. 1976: Krzyzaniak Lech. The Archaeological Site of Kade-
ro, Sudan. CA 1976. Vol. 17, No. 4. 

Kuper Adam. 1982: Kuper Adam. Lineage Theory: A Critical Retrospect. 
Annual Review of Anthropology. 1982. Vol. 11: 71-95. 

Kupper J. R. 1957: Kupper J. R. Les nomades en Mesopotamie au temps des 
rois de Mari (Bibliotheque de la Faculte de Philosophie et Lettres de 
L'Universite 
de Liege, Fasc. XCLII) Paris, Societe d'Edition 'Les Belles Lettres'. 1957. 

Kupper J. R. 1959: Kupper J. R. Le role des nomades dans l'histoire de la 
Mesopotamie ancienne. JESHO. 1959. Vol. 2: 113—127. 

Kussmaul Friedrich. 1962: Kussmaul Friedrich. Geographische Aspekte der 
Kulturgeschichte Tibets. In: Hermann von Wissmann-Festschrift. Tubingen. 
1962: 222—237. 

Kussmaul Friedrich. 1969: Kussmaul Friedrich. Das Reiternomadentum als 
historisches Phanomen. In: Nomadismus als Entwicklungsproblem. 1969: 
30—56. 

La Bianca 0stein Sakala. 1992: La Bianca 0s\eva Sakala. Sedentarization 
and Nomadization: Food System Cycles at Kesban and Vicinity in Transjordan. 
Berrien Springs, Mich., Andrews University Press. 1992. 

Lack David. 1954: Lack David. The Natural Regulation of Animal Numbers. 
Oxford, Clarendon Press. 1954. 

Lamb H. H. 1966: Lamb H. H. The Changing Climate. London, Methuen 
and Co. 1966. 

Lamb H. H. 1974: Lamb H. H. Climate, vegetation and forest limits in early 
civilized times. In: The Place of Astronomy in the Ancient World. A Joint Sym-
posium of the Royal Society and the British Academy. London, Oxford Universi-
ty Press. 1974: 195—230. 

Lambton Ann K. S. 1953: Lambton Ann K. S. Landlord and Peasant in Per-
sia. A Study of Land Tenure and Land Revenue Administration. London, Oxford 
University Press. 1953. 



Библиография 567 

 

Lambton Ann К. S. 1965: Lambton Ann К. S. Reflections on the lqta . In: 
Arabie and Islamic Studies in Honor of Hamilton A. R Gibb. Leiden, E. j. Brill. 

1965: 358—376. 

Lambton Ann K. S. 1968: Lambton Ann K. S. The Internal Structure of the 
Saljuq Empire. CHI. Vol. V. Ed. J. A. Boyle. Cambridge University Press. 1968: 
203—282. 

Lancaster William O. 1981: Lancaster William O. The Rwala Bedouin To-
day. Cambridge, Cambridge University Press. 1981. 

Lancaster W. and Lancaster F. 1986: Lancaster W. and Lancaster F. The 
Concept of Territory among the Rwala Bedouin. Nomadic Peoples. 1986. Vol. 
20: 41—48. 

Langley Myrtle S. 1979: Langley Myrtle S. The Nandi of Kenya: Life Crisis 
Rituals in a Period of Change. New York, St. MartinDs Press. 1979. 

Lapidus Ira M. 1975: Lapidus Ira M. Hierarchies and Networks: A Compar-
ison of Chinese and Islamic Societies. In: Conflict and Control in Later 
Imperial 
China. Ed. by Frederic Wake man, Jr. and Carolyn Grant. Berkeley, Calif. 1975: 
6—42. 

Laroui Abdallah. 1970: Laroui Abdallah. L'histoire du Maghreb: Un essai de 
synthese. Paris, Fracois Maspero. 1970. 

Laroui Abdallah. 1977: Laroui Abdallah. The History of the Maghrib: An 
Interpretive Essay. Princeton, Princeton University Press. 1977. 

Lattimore Owen. 1940: Laftimore Owen. Inner Asian Frontiers of China. 
New York, American Geographical Society (First Edition). 

1940. 

Lattimore Owen. 1963: Lattimore Owen. The Geography of Chingis Khan. 
The Geographical Journal. 1963. Vol. CXXIX, pt. 1: 

1—7. 

Lattimore Owen. 1967: Lattimore Owen. Inner Asian Frontiers of China. 
Boston, Beacon Press. (First published in 1940). 1967. 

Lattimore Owen. 1974: Lattimore Owen. On some questions of periodisation 
in nomadic history. In: Role of the Nomadic Peoples. 

1974: 171—173. 

Lattimore Owen. 1979: Lattimore Owen. Herdsman^rmers, urban culture. 
In: Pastoral Production and Society. 1979: 479-490. 



568 Библиография 

 

Laube Raphael. 1986: Laube Raphael. Maasai — Identitat unci sozialer 
Wandel bei den Maasai. Basel, Monographien zur Sociologie und Gesellschafts-
politik. 1986. 

Lavie Smadar. 1990: Lavie Smadar. The Poetics of Military Occupation: 
Mzeina Allegories of Bedouin Identity under Israeli and Egyptian Rule. Berkeley,
 
University of California Press. 1990. 

Le Tourneau Roger. 1969: Le Toumeau Roger. The Almohad Movement in 
North Africa in the Twelfth and Thirteenth Centuries. Princeton, New Jersey: 
Princeton University Press. 1969. 

Leach Edmund. R. 1961: Leach Edmund. R. Rethinking Anthropology. 
London, the Athlone Press; 1984. Anthropologies. London Review of Books (2 
August — 6 September). 1961: 18—19. 

Lee Richard B. and DeVore Irven. 1968: Lee Richard B. and DeVore Irven. 
Problems in the Study of Hunters and Gatherers. In: Man the Hunter. Ed. by Ri-
chard B. Lee and Irven DeVore. Chicago, Aldine Publishing Co. 1968: 3—12. 

Leeds Anthony. 1965: Leeds Anthony. Reindeer Herding and Chukchi Social 
Institutions. In: Man, Culture and Animals. 1965: 87 — 128. 

Lees Susan H. and Daniel G. Bates. 1974: Lees Susan H. and Daniel C. Bates. 
The Origins of Specialized Pastoralism: A Systemic Model. American Antiquity. 
1974. Vol. 39, No. 2 (pt. 1): 187—193. 

Lefebure Claude. 1979: Lefebure Claude. Introduction: the specificity of 
nomadic pastoral societies. In: Pastoral Production and Soci-ety. 1979: 1—14. 

Le Houerou H. N. 1976: Le Houerou H. N. Ecological management of arid 
grazing lands ecosystems. In: The Politics of Natural Disaster. The Case of the 

Sahel Drought. Ed. Michael H. Glantz, New York, Praeger Publishers. 1976: 
267—281. 

Le Houerou H. N. 1977: Le Houerou H. N. The nature and causes of deserti-
fication. In: Desertification. Environmental Degradation in and around Arid 
Lands. Ed. Michael H Glantz. Boulder, Colorado, Westview Press. 1977: 17—38. 

Leibzon Leonid. 1992: Leibzon Leonid. Yamal: An Endangered Peninsula. 
Moscow News. 1992. No. 45: Novembei 8—15: 4 



Библиография 569 

 

Lemarchand Rene. 1966: Lemarchand Rene. Power and Stratification in 
Rwanda: A Reconsideration. Cahiers d'etudes africaines. 1966. Vol. VI, No 24: 
592—610. 

Leshnik Lawrance S. 1972: Leshnik Lawrance S. Pastoral Nomadism in the 
Archaeology of India and Pakistan. WA. 1972. Vol. 4, No. 2: 150—166. 

Levtzion Nehemia. 1971: Levtzion Nehemia. The Early States of the West-
ern Sudan to 1500. In: History of West Africa. Vol. I. Ed. by J. F. A. Ajayi 
and 
Michael Crowder. London, Longmans. 1971: 120—157. 

Levtzion Nehemia. 1977: Levtzion Nehemia. The Western Maghrib and Su-
dan. СНА. Vol. 3. From с 1050 to с 1600. Ed. by Roland Oliver. Cambridge, 
Cambridge University Press. 1977. 

Levtzion Nehemia. 1979: Levtzion Nehemia. 'Abd Allah B. Yasin and the 
Almoravids. In: Studies in West African Islamic History. Vol. 1. The 
Cultivators 
of Islam. Ed. by John Ralph Wills. London, Frank Cass. 1979: 78—112. 

Levy Thomas Evan. 1983: Levy Thomas Evan. The emergence of Specia-
lized Pastoralism in the Southern Levant. World Archaeology. 1983. Vol. 15, No. 

1: 15—36. 

Lewis Bernard. 1993: Lewis Bernard. Islam in History, Ideas, People, and 
Events in the Middle East. 2nd Edition. Chicago and LaSalle, Illinois. 1993. 

Lewis I. M. 1955: Lewis I. M. Peoples of the Horn of Africa. Somali, Afar, 
and Soho (Ethnographic Survey of Africa. North Eastern Africa, Pt. I). London, 
International African Institute. 1955. 

Lewis I. M. 1960: Lewis I. M. The Somali Conquest of the Horn of Africa. 
JAH. 1960. Vol. I. No. 2: 213—229. 

Lewis I. M. 1961: Lewis I. M. A Pastoral Democracy. London, Oxford 
University Press. 1961. 

Lewis I. M. 1962: L ewis I. M. Hi storical Aspects of Genealogies in North-
ern Somali Social Structure. JAH, 1962. Vol. Ill, No. 1: 35—48. 

Lewis H. S. 1966: Lewis H. S. The Origins of Galla and Somali. JAH. 1966. 
Vol. 7, No. 1: 27—46. 



570 Библиография 

 

Lewis H. S. 1966a: Lewis H. S. The Origins of African Kingdoms. Cahiers 
d'etudes africaines. 1966a. Vol. VI, No. 23: 402—407. 

Lewis Norman N. 1987: Leivis Norman N. Nomads and Settlers in Syria and 
Jordan, 1800—1980. Cambridge, Cambridge University Press. 1987. 

Lhote Henri. 1955: Lhote Henri. Les Touaregs du Hoggar (Ahaggar). Paris, 
Payot. 1955. 

Lhote Henri. 1976: Lhote Henri. Vers d'autres Tassilis. Paris, Arthaud. 1976. 

Lindner Rudi Paul. 1981: Lindner Rudi Paul. Nomadism, Horses, and Huns. 
Past and Present, 1981. No. 92: 3—19. 

Lindner Rudi Paul. 1983: Lindner Rudi Paul. Nomads and Ottomans in Me-
dieval Anatolia. Bloomington, Research Institute for Inner Asian Studies, 
Indiana 
University. 1983. 

Lippens Philippe. 1956: Lippens Philippe. Expedition en Arabie Centrale. 
Paris, Adrien Maisonneuve. 1956. 

Little Peter. 1985: Little Peter. Absentee Herd Owners and Part-time Pasto-
ralists: The Political Economy of Resources Use in Northern Kenya. Human 
Ecology. 1985. Vol. 13, No. 2: 131—151. Little Peter. 1992: Little Peter. The 
Elusive Granary: Herder, Farmer, and State in Northern Kenya. Cambridge, Cam-
bridge University Press. 1992. 

Liu Mau-tsai. 1958: Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten zur Ge-
schichte der Ost-Turken (T'u-kue). Buch I-II (Gottinger Asiatische Forschungen, 

Bd. X). Wiesbaden, Otto Harrassowitz. 1958. Livingstone Ian. 1977: Livingstone 
Ian. Economic Irrationality among Pastoral Peoples: Myth or Reality? Develop-
ment and Change. 1977. Vol. 8, No. 2: 209—230. 

Lockhart Laurance. 1958: Lockhart Laurance. The Fall of the Safavi Dy-
nasty and the Afghan Occupation of Persia. Cambridge University Press. 1958. 

Loiske Vesa Matti. 1990: Loiske Vesa Matti. Political Adaptation: The Case 
of the Wabarabaig in Hanang District, Tanzania. In: Adaptive Strategies in 
African 
Arid Lands. Ed. by Mette Bovin and Leif Manger. Uppsala, The Scandinavian In-
stitute of African Studies. 1990: 77—90. 



Библиография 571 

 

Lovejoy P. E. and Baier S. 1976: Lovejoy P. E. and Baier S. The desert-side 
economy of the Central Sudan. In: The Politics of Natural Disaster. The Case of 

the Sahel Drought. Ed. Michael H. Glantz. New York, Praeger Publishers. 1976: 
145—175. 

Macgaffy Wyatt. 1961: Macgaffy Wyati. Concepts of Race in the Historio-
graphy of Northeast Africa. JAH. 1961. Vol. VII, No. 1. Mackerras С 1968: 
Mackerras С The Uighur Empire (744— 840). According to the T'ang Dynastic 
History. Centre of Oriental Studies. The Australian National University. Occas-
sional Papers, 8. Canberra. 1968. 

Maggs Tim and Whitelaw Gavin. 1991: Maggs Tim andWhitelaw Gavin. A 
Review of Recent Archaeological Research on Food-producing Communities in 
Southern Africa. Journal of African History. 1991 Vol. 32, No. 1: 3—24. 

Mahapatra L. K. 1975: Mahapatra L. K. Pastoral ists and the Modern Indian 
State. In: Pastoralists and Nomads in South Asia. 1975: 209—219. 

Mair Lucy. 1962: Mair Lucy. Primitive Government. Penguin Books, Har-
mondsworth, Middlesex. 1962. 

Maliki Bonfiglioli (Angelo). 1986: Maliki Bonfiglioli (Angelo). The Chang-
ing Structures ai Livestock Ownership among Pastoralists in Niger. Bulletin of 
the 
Institute for Development Anthropology. 1986. Vol. 4, No. 1: 3—5. 

Man, Culture and Animals. The Role of Animals in Human Ecological Ad-
justments. Ed. by Anthony Leeds and Andrew P. Vayda (American Association 
for the Advancement of Science. Publication No. 78). Washington, D.C., 1965. 

Mandoul R. et P. Jacquemin. 1953: Mandoul R. et P. Jacquemin. Etude des 
groupes sanguins au Tassili-Ajjer. In: Mission scientifique au Tassili des 
Ajjer. I. 
Alger. 1953. 

Mann Michael. 1988: Mann Michael. European Development: Approaching 
a Historical Explanation. In Jean Baechler, John Hall and Michael Mann (eds.) 
Europe and the Rise of Capitalism. New York: Basil Blackwell. 1988: 6—19. 

Manz Beatrice Forbes. 1989: Manz Beatrice Forbes. The Rise and Rule of 
Tamarlane. Cambridge, Cambridge University Press. 1989. 



572 Библиография 

 

Maquet Jacques L. 1961: Maquet Jacques L. The Premise of Inequality in 
Rwanda. A Study of Political Relations in a Central African Kingdom. London, 
Oxford University Press. 1961. 

Marcais Georges. 1913: Marcais Georges. Les Arabes en Berberie du Xle au 
XlVe siecle. Paris, Ernest Leroux. 1913. 

Marnham Patrick. 1979: Mamham Patrick. Nomads of the Sahel. Minority 
Rights Group, Report No. 33. London. 1979. 

Marshall Fiona. 1990: Marshall Fiona. Origins of Specialized Pastoral Pro-
duction in East Africa. American Anthropologist. 1990. Vol. 92, No. 4: 873—894. 


Martin H. Desmond. 1950: Martin H. Desmond. The Rise of Chingis Khan 
and His Conquest of North China. Baltimore, The Johns Hopkins University 
Press. 1950. 

Marx Emanuel. 1977: Marx Emanuel. The Tribe as a Unit of . Subsistence: 
Nomadic Pastoralism in the Near East. AA. 1977. Vol.79, No. 2: 343—363. 

Marx Emanuel. 1978: Marx Emanuel. The Ecology and Politics of Nomadic 
Pastoralists in the Middle East. In: The Nomadic Alternative. 1978: 41—74. 

Marx Emanuel. 1979: Marx Emanuel. Back to the Problem of Tribe. Ameri-
can Anthropologist. 1979. Vol. 81, No. I: 124—125. 

Marx Emanuel and Shmueli Avshalom, eds. 1984: Marx Emanuel and 
Shmueli Avshalom. The Changing Bedouin. New Brunswick and London, Trans-
action Books. 1984. 

Mason I. L., ed. 1984: Mason I. L. Evolution of Domesticated Animals. 
London, Longman. 1984. 

Matly Ian M. 1968: Mason I. L. Tranhumance in Bosnia and Herzogovina. 
GR. 1968. Vol. 58, No.2: 231—261. 

Matthews Victor Harold. 1978: Matthews Victor Harold. Pastoral Nomadism 
in the Mari Kingdom (ca. 1830—1760 В. С). Cambridge, Mass., American 
School of Oriental Research. 1978. 

Mauny Raymond. 1954: Mauny Raymond. Gravures, peintures et inscrip-
tions rupertres de l'Ouest African. Institute d'Afrique Noire. Initiation 
Africaines, 
XI. Dakar. 1954. 

Mauny Raymond. 1967: Mauny Raymond. L'Afrique et les origines de la 
domestication. In: Background to Evolution in Africa: 583—599. 



Библиография 573 

 

Mayrhofer Manfred. 1974: Mayrhofer Manfred. Die Aner im Vorderen Orient 
— ein Mythos? Wien, Verlag der O sterreichischen Akademie der Wissenschaften. 
1974. 

McCauley M. 1970: McCauley M. Kazakhstan and the Virgin and Idle Lands 
Programme, 1953—1964. Mizan. 1970. Vol. 12: 100-111. 

McCay Bonnie M. and Acheson James M., eds. 1987: McCay Bonnie M. and 
Acheson fames M. The Question of the Commons: The Culture and Ecology of 
Communal Resources. Tuscon, University of Arizona Press. 1987. 

McClure Harold A. 1971: McClure Harold A. The Arabian Peninsula and 
Prehistoric Populations. Field Research Projects, Miami, Florida, Coconut Grove.
 
1971. 

McGreevy Tom. 1989: McCreevy Tom. Prehispanic Pastoralism in Northern 
Peru. In: The Walking Larder: Patterns of Domestication, Pastoralism, and 
Predation. 
Ed. by J. Glutton-Brock. London, Unwin Hyman. 1989: 231—239. 

Mearns Robin. 1993: Mearns Robin. Local Institutions and Common-Pool 
Grazing Management in Post-Socialist Mongolia. Fourth Annual Conference of the 
International Association for the Study of Common Property, Manila, 15—19 
June. 1993. 

Meeker Michael E. 1979: Meeker Michael E. Literature and Violence in 
North Africa. New York, Cambridge University Press. 1979. 

Meeker Michael E. 1989: Meeker Michael E. The Pastoral Son and the Spirit 
of Patriarchy: Religion, Society, and Person among East African Stock Keepers. 
Madison, University of Wisconsin Press. 1989. 

Middleton John and Tail David. 1958: Middleton John and Tail David. Intro-
duction. In: Tribes Without Rulers. Studies in African Segmentary Systems. Ed. 
by 
John Middleton and David Tait. London, Routledge and Kegan Paul. 1958: 1—31. 

Minorsky V. 1948: Minorsky V. Tamim ibn Bahr's Journey to the Uyghurs. 
Bulletin of the School of Oriental Studies. 1948. Vol. XII. Pt. 2. 

Mirza Mohammad Haidar Dughlat. 1895: Mirza Mohammad Haidar Dug-
hlat. The Tarikh-i-Rashidi. A History of the Moghuls of Central Asia. Ed. by N. 

Elias. Translation by E. Denison Ross. London, Sampson Low, Marston and Co. 
1895. 



574 Библиография 

 

Misra Р. К. and Malhotra К. С, eds. 1982: Misra P. K. and Malhotra К. С 
Nomads in India. Calcutta, Anthropological Survey of India. 1982. 

Mohammed M. J. 1981: Mohammed M. J. Planning Policy and Bedouin So-
ciety in Oman. In: The Future of Pastoral Peoples. Ed. by D. Aronson, J. G. 
Gala-
ty, P. C. Salzman, and A. Chouinard. Ottawa: International Development Research 

Centre. 1981: 334—336. 

The Mongol Mission. 1955: The Mongol Mission. Translations of a nun of 
Stanbrook Abbey, ed. and introduction by C. Dawson. London and New York, 
Sheed and Ward, 1955. John of Piano Carpini's 'History of the Mongols, pp. 
3—72; 'The Journey of William of Rubruck', pp. 89—223. 

Monod Theeodore. 1932: Monod Theeodore. L'Ardar Ahnet. Contribution a 
l'etude archeologique d'un district saharien. Paris, Institute d'ethnologie. 
1932. 

Montagne Robert. 1932: Montagne Robert. Notes sur la vie sociale et 
politique de l'Arabie du Nord. Revue des Etudes Islamiques. 1932. Cahier 1: 
61—81. 

Moorey P. R. S. 1976: Moorey P. R. S. Pictorial Evidence for the History of 
Horseriding in Iraq before the Kassite Period. 1976. Vol. XXXII. Pt. 1: 36—50. 

Morgan David. 1986: Morgan David. The Mongols. Oxford, Basil Black-
well. 1986. 

Morris C. Patrick. 1990: Morris С Patrick. Hydroelectric Development and 
the Human Rights of Indigenous People. In: The Struggle for the Land: Indigen-
ous Insight and Industrial Empire in the Semi-arid World. Ed. by Paul A. Olson. 

Lincoln and London, University of Nebraska Press. 1990: 193—209. 

Mortensen Peder Arhus. 1974: Mortensen PederArhus. A Survey of Prehis-
toric Settlements in Northern Luristan. Acta Archaeologica. 1974. Vol. 45. KO-
benhavn: 1—143. 

Muller V. 1931: Muller V. En Syria avec les Bedouins: les tribue du desert. 
Paris, Leroux. 1931. 

Murdock George Peter. 1959: Murdoch George Peter. Africa. Its Peoples 
and Their Cultural History. New York, McGraw-Hill. 1959. 



Библиография 575 

 

Murdock George Peter. 1965: Murdock George Peter. Social Structure. 
New York, The Free Press (First Edition 1949). 1965. 

Murdock George Peter. 1967: Murdock George Peter. Ethnological At-
las. Pittsburgh, PA, University of Pittsburgh Press. 1967. 

Murdock George Peter. 1968: Murdock George Peter. The Current 
Status of the World's Hunting and Gathering Peoples. In: Man the Hunter. 
Ed. by Richard B. Lee and Irven DeVore. Chicago, Aldine. 1968: 13—20. 

Murdock George P. and Wilson Susan F. 1972: Murdoch George P. 
and Wilson Susan F. Settlement Patterns and Community Organization: 
Cross-Cultural Codes 3. Ethnology. 1972. Vol. XI. No. 3: 254—295. 

Murra John V. 1975: Murra John V. Herds and Herders in the Inca 
State. In: Man, Culture and Animals. 1975: 185—215. 

Musil Alois. 1908: Musil Alois. Arabia Petraea. Bd. III. Ethnologische 
Reisebericht. Wien. 1908. 

Musil Alois. 1918: Musil Alois. Zur Zeitgeschichte von Arabien. Leip-
zig-Wien. 1918. 

Musil Alois. 1927: Musil Alois. Arabia Deserta. A Topographical Iti-
nerary. American Geographical Society. Oriental Explorations and Studies. 
No. 2. New York. 1927. 

Musil Alois. 1928: Musil Alois. The Manners and Customs of the Rwa-
la Bedouins. American Geographical Society. Oriental Explorations and 
Studies. No. 6. New York. 1928. 

Muzzolini Alfred. 1983: Muzzolini Alfred. La prehistoire du boeuf dans 
le nord de l'Afrique durant l'Holocene. Pahs, Ethnozootechnie. 1983. Naroll 
Raol S. 1950: Naroll Raol S. A Draft Map of the Culture Areas of Asia. SJA. 
1950. Vol. 6, No. 2: 183—87. 

Narr Karl J. 1959: Narr Karl J. Anfange von Bodenbau und Viehzucht. 
Paideuma. 1959. Bd. VII. Hft. 2: 83—98. 

Naumova Olga В. 1991: Naumova Olga B. Evolution and Nomadic 
Culture under Modem Conditions: Traditions and Innovations in Kazakh 
Culture. In: Rulers from the Steppe: State Formation on the Eurasian Peri-
phery. Ed. by Gaiy Seaman and Daniel Marks. Los Angeles, Ethnographic 
Press. 1991: 291—307. 



576 Библиография 

 

Nellemann George. 1961: Nellemann George. Theories on Reindeer- 
Breeding. Folk. Vol. 3. K0benhaven. 1961: 91-103. 

Neusler J. 1963: Neusler J. Parthian Political Ideology. Iranica Antiqua. 
1963. Vol. III. Fasc, 1: 40—59. 

Nickul Karl. 1977: Nickul Karl. The Lappish Nation: Citizens of Four 
Countries. Bloomington, Indiana University Press. 1977. 

Nicolaisen Johanness. 1963: Nicolaisen Johanness. Ecology and Culture of 
the Pastoral Tuareg: With Particular Reference to the Tuareg of Ahaggar and Ayr 

(Natinalmuseets Skrifter. Ethnografisk Raekke, 9). Copenhagen, National Mu-
seum. 1963. 

[Niebuhr C] 1780: [NiebuhrC] Voyage de M. Niebuhr en Arabic et en 
d'autres pays d'Orient avecl'extrait de sa description de l'Arabie et des 
observations de Mr. Forskal. Vols. I—II. En Suisse. 1780. 

The Nomadic Alternative. Modes and Models of Interaction in the Afri-
can-Asian Deserts and Steppes. Ed. by Wolfgang Weissleder. The Hague, Mouton 
Publishers, 1978. 

Nomadisms als Entwicklungsproblem. Herausgegeben von Willy Kraus. 
Bertelsmann Universitatsverlag, 1969. 

Noris H. T. 1986: Noris H. T. The Arab Conquest of the Western Sahara. 
Harlow, Essex, Longman. 1986. 

Norton Brien E. 1976: Norton Brien E. The management of desert grazing 
systems. In: The Politics of Natural Disaster. The Case of the Sahel Drought. 
Ed. 
Michael H. Glantz. New York, Praeger Publishers. 1976: 256—266. 

Nyakatura J. W. 1973: Nyakatura J. W. Anatomy of an African Kingdom. A 
History of Bunyoro-Kitara. New York, Anchor Press/ Doubleday. 1973. 

Oates Joan. 1976: Oates Joan. Prehistory in Northeastern Arabia. Antiquity. 
1976. Vol. L. No. 197: 20—31. 

Oberg К 1940: Oberg K. The Kingdom of Ankole in Uganda. In: African 
Political Systems. Ed. by M. Fortes and E. E. Evans-Pritchard. Published for 
the 
International Institute of African Languages and Cultures. London, Oxford Uni-
versity Press. 1940: 121—162. 

Oberling Pierre. 1974: Oberling Pierre. The Qashqa'i Nomads of Pars. The 
Hague, Mouton. 1974. 



Библиография 577 

 

Ogot Bethweil A. 1967: Ogot Bethwell A. History of the Southern Luo. 
Vol. I. Migration and Settlement 1500—1900. Nairobi, East African Publish-
ing House. 1967. 

Olcott Martha Brill 1987: Olcott Martha Brill. The Kazakhs. Stanford, 
Hoover Institution Press. 1987. 

Oliver Roland. 1961: Oliver Roland. The Riddle of Zimbabwe. In: The 
Dawn of African History. Ed. by Roland Oliver. London, Oxford University 
Press. 1961. 

Oliver Roland. 1977: Oliver Roland. The East African Interior. СНА. 
Vol. 3. From с 1050 to с 1600. Ed. by Roland Oliver. Cambridge, Cambridge 
University Press. 1977. 

Oliver Roland. 1986: Oliver Roland. 1986. Review of Nomads and the 
Outside World. Journal of African History. 1986. Vol. 27, No. 2: 406. 

Oliver Symmes C. 1962: Oliver Symmes C. Ecology and Cultural Con-
tinuity as Contributing Factors in the Social Organization of the Plains In-
dians. Berkeley, University of California Press. 1962. 

Oliver Symmes C. 1962a: Oliver Symmes C. The Plains Indians as 
Herders. Anthropology. 1962a. Vol. 18: 35—43. (Spe-
cial Issue: Path to the Symbolic Self-Essays in Honor of Walter Gold-
schmidt). 

Olshki L. 1946: Olshki L. Guillaume Boucher, a French Artist at the 
Court of the Khans. Baltimore, England. 1946. 

Olson Paul A., ed. 1990: Olson Paul A. The Struggle for the Land in-
digenous Insight and Industrial Empire in the Semiarid World. Lincoln and 
London, University of Nebraska Press. 1990. 

Oppenheim Max Freiherr von. 1900: Oppenheim Max Freiherr von. 
Von Mittelmeer zum Persischen Golf. Durch den Hauran Syrische Wuste 
und Mesopotamien. Bd. II. Berlin, Dietrich Reimer. 1900. 

Oppenheim Max Freiherr von. 1939: Oppenheim Max Freiherr von. 
Die Beduinen. Bd. I. Leipzig.Otto Harrassowitz. 1939. 

Oppenheim Max Freiherr von. 1952: Oppenheim Max Freiherr von. 
Die Beduinen. Bd. III. Wiesbaden, Otto Harrassowitz. 

Oppenheimer F. 1926: Oppenheimer F. The State. New York, Van-
guard Press. 1926. 

Origins of the State The Anthropology of Political Evolution. Ed. by 
Ronald Cohen and Elman R. Service. Philadelphia, Institute foi the Study of 
Human Issues, 1978. 



578 Библиография 

 

Orlove Benjamin S. 1977: Orlove Benjamin S. Alpacas, Sheep and Men: The 
Wool Export Economy and Regional Society in Southern Peru. New York, Aca-
demic Press. 1977. 

Orlove Benjamin S. 1981: Orlove Benjamin S. Native Andean Pastoralists: 
Traditional Adaptations and Recent Changes. In: Contemporary Nomadic and 
Pastoral Peoples: Africa and Latin America. Ed. by Philip Carl Salzman. Wil-
liamsburg, Virginia. Studies in Third World Societies. 1981: 95—136. 

Paine Robert. 1971: Paine Robert. Animals as Capital: Comparisons among 
Northern Nomadic Herders and Hunters. AA. 1971. Vol. 44. No. 3: 157—72. 

Paine Robert. 1972: Paine Robert. The Herd Management of Lapp Reindeer 
Pastoralists. JAAS. 1972. Vol. 7, No. 1—2: 76—87. 

Paine Robert. 1982: Paine Robert. Dam a River, Damn a People? Saami 
(Lapp) Livelihood and the Alta/Kautokeino Hydro-Electric Project and the Nor-
wegian Parliament. Copenhagen, International Work Group for Indigenous Af-
fairs. 1982. 

Palgrave William Gifford. 1866: Palgrave William Gifford. Personal Narra-
tive of a Year's Journey through Central and Eastern Arabia (1862— 1863). Vols. 

I-II. London and Cambridge, Macmillan. 1866. 

Parker S. Thomas. 1986: Parker S. Thomas. Romans and Saracens: a History 
of the Arabian Frontier. Philadelphia, American School of Oriental Research. 
1986. 

Pastner Stephen. 1971: Pastner Stephen. Ideological Aspects of No-
mad-Sedentary Contact: A Case from Southern Baluchistan. AQ. 1971. Vol. 44, 
No. 3: 173—184. 

Pastner Stephen. 1971a: Pastner Stephen. Camels, Sheep and Nomad Social 
Organization: A Comment on Rubel's Model. Man, 1971a. Vol. 6, No. 2: 
285—288. 

Pastner Stephen. 1978: Pastner Stephen. Conservatism and Change in a 
Desert Feudalism: The Case of Southern Baluchistan. In: The Nomadic Alterna-
tive. 1978: 247—260. 

Pastner Stephen and Pastner Carroll McC. 1972: Pastner Stephen and Past-
ner Carroll McC. Agriculture, Kinship and Politics in Southern Baluchistan. Man.
 
1972. Vol. 7, No. 1: 128—136. 



Библиография 579 

 

Pastoral Production and Society. Proceedings of the international meeting 
on nomadic pastoraiism — Paris 1—3 Dec. 1976. Ed. by L'Equipe ecologie et 
anthropologie des soietes pastorales. Cambridge University Press. 

Pastoraiism in Tropical Africa. Studies presented and discussed at the 
XUIth International African Seminar, Niamey, December 1972. Ed. by Theodore 
Monod. Published for the International African Institute by Oxford University 
Press, 1975. 

Pastoraiism and Nomads in South Asia. Ed. by Lawrence Saadia Leshnik 
and Giinter-Dietz Sontheimer (Schriftenreihe des Sudasien-Instituts der 
Universi-
tat Heidelberg. Herausgegeben vom Sudasien-Institut der Universitat Heidelberg).
 
Wiesbaden, Otto Harrassowitz, 1975. 

Patai Raphael. 1951: Patai Raphael. Nomadism: Middle Eastern and Cen-
tral Asian. SJA. 1951. Vol. 7, No. 4: 401—414. 

Patai Raphael. 1978: Patai Raphael. The Culture Areas of the Middle East. 
In: The Nomadic Alternative. 1978: 3—39. 

Paul A. 1954: Paul A. A History of the Beja Tribes of the Sudan. Cam-
bridge, Cambridge University Press. 1954. 

Pearse C. Kenneth. 1971: Pearse C. Kenneth. «Grazing in the Middle East: 
Past, Present and Future, lournal of Range Management. 1971. Vol. 24, No. I: 
13—16. 

Pearton Maurice. 1988: Pearton Maurice. Nicolae lorga as Historian and 
Politician. In: Dennis Deletant and Harry Hanak (eds.) Historians of Central 
and 
Southeast Europe. London: Macmillan Press. 1988: 157—173. 

Pehrson Robert N. 1966: Pehrson Robert N. The Social Organi-
zation of the Marri Baluch. Compiled and Analyzed from his Notes by Fredrik 
Barth. Chicago, Aldine Publishing Company. 1966. 

Pelliot P. 1929: Pelliot P. Neuf notes sur der questions d'Asie Centrale. 
Toung Pao. 1929. Vol. 26: 202-265. 

Pelliot Paul and Hambis Louis. 1951: Pelliot Paul and Hamhis, Louis. 
Histoire des campagnes de Gengis Khan. Cheng-Won Ts'in-Tcheng Lou. Tome I. 
Leiden, E. J. Brill. 1951. 

Pershits Abraham I. 1979: Pershits Abraham I. Tribute Relations. In: Polit-
ical Anthropology: The State of the Art. Ed. by S. Lee Seaton and Henri J. M. 
Claesson. The Hague, Mouton Publishers: 149—156. 



580 Библиография 

 

Pershils Abraham I. 1979a: Pershits Abraham I. On Scientific Communica-
tion and Scientific Terminology. CA. 1979a. Vol. 20, No. 1: 148—150. 

Peters Emrys. 1960: Peters Emrys. The Proliferation of Segments in the Li-
neage of the Bedouin of Cyrenaica. The Journal of the Royal Anthropological In-
stitute of Great Britain and Ireland. 1960. Vol. 90, Pt. I: 29—53. 

Peters Emrys. 1967: Peters Emrys. Some Structural Aspects of the Feud 
among the Camel-Herding Bedouin of Cyrenaica. Africa. 1967. Vol. XXXVII, 
No. 3: 261—282. 

Peters Emrys. 1968: Peters Emrys. The Field and the Free. An Account of a 
Type of Patron-Client Relationship among the Bedouin Pastoralists of Cyrenaica. 

In: Contributions to Mediterranean Sociology. Mediterranean Rural Communities 
and Social Change. Ed. by J.-G. Peristiany. The Hague, Mouton Publishers: 
167—188. 

Peters Emrys. Ed. 1990: Peters Emrys. The Bedouin of Cyrenaica: Studies in 
Personal and Corporate Power. Cambridge, Cambridge University Press. 1990. 

Petrushevsky I. P. 1968: Petrushevsky I. P. The Socio-Eco-nomic Condition 
of Iran under the Il-Khans. CHI. Vol. 5. Ed. by J. A. Boyle. Cambridge 
University 
Press. 1968: 483—537. 

Philby H. St. J. 1922: Philby H. St. }. The Heart of Arabia. A Record of Tra-
vel and Exploration. Vols. I—II. London, Constable and Co. 1922. 

Phillipson D. W. 1976: Phillipson D. W. Archaeology and Bantu Linguistick. 
WA. 1976. Vol. 8, No. 1: 65—82. 

Pinks Elisabeth. 1968: Pinks Elisabeth. Die Uiguren von Kan-Chou in der 
fruhen Sung-Zeit (960—1028) (Asiatische Forschungen. Bd. 24). Weisbaden, Ot-
to Harrassowitz. 1968. 

Piperno Marcello and Tosi Maurizio. 1975: Piperno Marcello and Tosi 
Maurizio. The Graveyard of Shahr-i-Sokhta, Iran. Archaeology. 1975. Vol. 28, 
No. 3: 186—197. 

Pipes Daniel. 1981: Pipes Daniel. Slaves, Soldiers,and Islam: The Genesis of 
a Military System. New Haven and London. 1981. 

de Planhol Xavier. 1959: de Planhol Xavier. Geography, Politics and No-
madism in Anatolia. ISSJ. 1959. Vol. XI, No. 4: 525—531. 



Библиография 581 

 

de Pianhoi Xavier. 1966: de Planhol Xavier. 1966. Small-scale Industry and 
Crafts in Arid Regions. In: Arid Lands. 1966: 273— 285. 

de Planhol Xavier. 1966a: de Planhol Xavier. Aspects of Mountain Life in 
Anatolia and Iran. In: Geography as Human Ecology. Methodology by Example. 
Ed. by S. R. Eyre and G. R. J. Jones. London, Edward Arnold Ltd. 1966a: 
291—308. 

de Planhol Xavier. 1968: de Planhol Xavier. Les fondements geographiques 
de l'histoire de l'Islam. Paris, Flammarion. 1968. 

de Planhol Xavier. 1969: de Planhol Xavier. L'evolution du nomadisme en 
Anatolie et en Iran. In: Viehwirtschaft und Hirtenkultur. 1969: 69—93. 

de Planhol Xavier. 1970: de Planhol Xavier. The Geographical Setting. In: 
The Cambridge History of Islam. Vol 2. The Further Lands. Islamic Society and 
Civilization. Ed. by P. M. Holt, A. K. S. Lambton, and B. Lewis. Cambridge, 
Cambridge University Press. 1970: 443—469. 

de Planhol Xavier. 1976: de Planhol Xavier. The World of Islam. Ithaca and 
London, Cornell University Press. (French Edition 1957, first English 
translation 
1959). 1976. 

Pohl A. 1957: Pohl A. Einhocher und Zweihocher in Zweistromland. Orien-
talia, n.s. 1957. Vol. 26: 165—166. 

Pohlhausen Henn. 1954: Pohlhausen Henn. Das Wander-hirtentum und 
seine Vorstufen. Eine ethnographish-geographische Studie zur Entwicklung der 
Eigenborenwirtschaft. Braunschweig, Albert Limbach Verlag. 1954. 

Pohlhausen Henn. 1972: Pohlhausen Henn. 1972. Standpunkte zur Diskus-
sion uber das Alter der Viehzucht. Anthropos. 1972. Vol. 67, No. 1/2: 176—195. 

The Politics of Natural Disaster. The Case of the Sahel Drought. 1976. Ed. 
Michael H. Glantz. New York, Praeger Publishers. 

Polo Marco. 1929: Polo Marco. The Book of Ser Marco Polo, the Venitian, 
Concerning the Kingdoms and Marvels of the East. Translated and edited with 
notes by Colonel Sir Henry Yule. New York: Charles Scribner's Sons. 



582 Библиография 

 

Porter Philip W. 1965: Porter Philip W. Environmental Potentials and 
Economie Opportunities — A Background for Cultural Adaptation. AA. 1965. 
Vol. 67, No. 2: 409—420. 

Posnansky Merrick. 1966: Posnansky Merrick. The Origins of Agriculture 
and Iron Working in Southern Africa. In: Prelude to East African History. Ed. 
by 
Merrick Posnansky. London, Oxford University Kress. 1966: 82—94. 

Posnansky Merrick. 1966a: Posnansky Merrick. Kingship, Archaeology and 
Historical Myth. Uganda Journal. 1966a. VoL 30. No. 1: 1—12. 

Posnansky Merrick. 1967: Posnansky Merrick. The Iron Age in East Africa. 
In: Background to Evolution in Africa: 629—658. 

Poucha Pavel. 1968: Poucha Pavel. Bodenbauren und Nomaden im alteren 
Mittel- und Zentral-Asien. In: Das Verhaltnis von Bodenbauren und Viezuchtern 
in historischer Sicht. Berlin, Akademie -Verlag: 120—126. 

Price Barbara J. 1978: Price Barbara J. Secondary State Formation. In: Ori-
gins of the State. 1978: 161—166. 

Pristak Omeljan. 1950: Pristak Omeljan. Karachanidische Streitfragen. 1-4. 
Oriens. 1950. Bd. Ill, No. 2: 209—228. 

Pristak Omeljan. 1952: Pristak Omeljan. Stammensnamen und Titulaturen 
der Altaischen Volker. Ural-Altaische Jahrbucher. Bd. XXIV. Hft. 1—2. Wiesba-
den, Otto Harrassowitz. 1952: 49—104. 

Pristak Omeljan. 1953: Pristak Omeljan. Der Untergang des Reiches des 
oguzischen Yabgu. In: '60 dogum yili mtmasebetiyle Fuad Koprulu armagani. 
Melanges Fuad Koprulu. Istanbul. 1953. 

Pristak Omeljan. 1954: Pristak Omeljan. Die Karachaniden. Der Islam. Bd. 
31, Hft. 1. 1954: 17—68. 

Pristak Omeljan. 1979: Pristak Omeljan. The Role of the Bosporus Kingdom 
and Late Hellenism as the Basis for the Medieval Cultures North of the Black 
Sea. 
In Abraham Ascher, Tibor Halasi-Kun, and Bela К. Kiraly (eds.) The Mutual Ef-
fects of the Islamic and Judeo-Christian Worlds: The East European Pattern. 
Brooklyn, NY: Brooklyn College Press. 1979: 3—21. 

Pristak Omeljan. 1980: Pristak Omeljan. The Origin of Rus', vol. I. Cam-
bridge, MA: Harvard University Press. 1980. 



Библиография 583 

 

The Problems of the Arid Zone. Nomadic Pastoraiism as a Method of Land 
Use. Arid Zone Researches — XVIII. Proceedings of the Paris Symposium. Pans, 
UNESCO: 1962. 

Pulleyblank E. G. 1952: Pulleyblank E. C. A Sogdian Colony in Inner Mon-
golia. T'oung Pao. 1952. Vol. XLI, No. 4: 317—356. 

Pulleyblank E. G. 1955: Pulleyblank E. С The Background of the Rebellion 
of An Lu-shan. London: Oxford University Press. 1955. de Rachewiltz Igor. 1966: 

de Rachewiltz Igor. Personnel and Personalities in North China in the Early 
Mon-
gol Period. JESHO. 1966. Vol. IX, Pt. I-II: 88—144. 

de Rachewiltz Igor. 1973: de Rachewiltz Igor. Some Remarks on the Ideo-
logical Foundations of Chingis Khan's Empire. Papers on Far Eastern History, 
1973. Vol. 7: 21—36. 

Raikes Philip L. 1981: Raikes Philip L. Livestock Development and Policy in 
East Africa. Uppsala: The Scandinavian Institute of African Studies. 1981. 

Raikes Robert. 1967: Raikes Robert. Weather and Prehistory. London, John 
Baker. 1967. 

Rao Aparna. 1992: Rao Aparna. The Constraints of Nature or of Culture? 
Pastoral Resources and Territorial Behaviour in the Western Himalayas. In: Mo-
bility and Territoriality: Social and Spatial Boundaries among Foragers, 
Fishers, 
Pastoralists and Peripatetics. Ed. by Michael J. Casimir and Aparna Rao. New 
York and Oxford, Berg Publishers: 91—134. 

Rao A. and Casimir M. J. 1982: Rao A. and Casimir M. Mobile Pastoralists 
of Jammu and Kashmir: A Preliminary Report. Nomadic Peoples. 1982. Vol. 10: 
40—50. 

Ratchnevsky Paul. 1991: Ratchnevsky Paul. Genghiz Khan: His Life and 
Legacy. Oxford, Basil Blackwell. 1991. 

Rathjens Carl. 1952—1953: Rathjens Carl. Die Weihrauchstrasse in Arabien, 
die alteste Welthandelstrasse. Tribus. Bd. 2/3. 1952—1953. 

Rathjens Carl. 1955: Rathjens Carl. Sabaeica. Bericht uber die archaologi-
schen Ergebnisse seiner zweite, dritten und vierten Reise nach Sudarabien. II 
Teil. 
Hamburg, Kommissionsverlag Ludwig Appel. 1955. 



584 Библиография 

 

Rathjens Carl. 1969: Rathjens Carl. Geogiaphische Grundlagen und Ver-
breitung des Nomadismus. In: Nomadismus als Entwicklungsproblem: 19—28. 

Read C. A. 1959: Read C. A. Animal domestication in the prehistoric Near 
East. The origins and histoiy of domestication are beginning to emerge from 
arc-
haeological excavations. Science. 1959. Vol. 130, No. 3383: 1629—1639. 

Reid James J. 1983: Reid James J. Tribalism and society in Islamic Iran, 
1500—1629. Malibu, Calif., Undena Publications. 1983. 

Reining P., ed. 1978: Reining P. Handbook on Desertification Indicators. 
Washington, D. C, American Association for the Advancement of 
Science. 1978. 

Renan Ernest. 1889: Renan Ernest. Histoire du peuple d'Israel. T. I. Paris, 
Calmann Levy. 1889. 

Richard Suzanne. 1987: Richard Suzanne. Questions of Nomadic Incursions 
at the End of the Third Millenium B.C. In: Studies in the History and 
Archaeology 
of Jordan, III. Edited by Adnan Hadidi. London and New York, Routledge & Ke-
gan Paul. 1987: 241—246. Rigby Peter. 1985: Rigby Peter. Persistent 
Pastoralists: 
Nomadic Societies in Transition. London, Zed Books. 1985. 

Rindos D. 1984: Rindos D. The Origins of Agriculture: An Evolutionary 
Perspective. New York, Academic Press. 1984. 

Ripinsky M. M. 1975: Ripinsky M. M. The camel in ancient Arabia. Antiq-
uity. 1975. Vol. 49, No. 196: 295—297. 

Robertshaw Peter. 1987: Robertshaw Peter. Prehistory in the Upper Nile 
Basin. Journal of African History. 1987. Vol. 28, No. 2: 177—89. 

Robertshaw Peter. 1989: Robertshaw Peter. The Development of Pastoral-
ism in East Africa. In: The Walking Larder: Patterns of Domestication, 
Pastoral-
ism, and Predation. Ed. by J. Glutton-Brock. London, Unwin Hyman. 1989: 
207—230. 

Robertshaw P. T. and Collett D. P. 1983: Robertshaw P. T. and Collett D. P. 
The Identification of Pastoral Peoples in Archaeological Record' An Example 
from 
East Africa. Woild Archaeology. 1983. Vol. 15, No. 1: 67—78. 



Библиография 585 

 

Robertshaw Peter and Collett David. 1983: Robertshaw Peter and Collett 
David. A New Framework for the Study of Early Pastoral Communities in East 
Africa. Journal of African History. 1983. Vol. 24, No. 3: 289-301. 

Robertson Smith W. 1903: Robertson Smith W. Kinship and Marriage in 
Early Arabia. Ed. by S. A. Cook. London, Black. 1903. 

Robinson Paul Wesley. 1985: Robinson Paul Wesley. «Gabbra Nomadic 
Pastoralism in Nineteenth and Twentieth Century Northern Kenya: Strategies 
for Survival in a Marginal Environment». 1985. Vols. 1—3. (Ph.D. diss., 
Northwestern University). 

Roerich Y. N. 1974: Roerich Y. N. The Nomad Tribes of Tibet. In: The 
Countries and Peoples of the East. Ed. by D. A. Olderogge. Moscow, Nauka. 
1974: 238—243. 

Role of the Nomadic Peoples in the Civilization of Central Asia. A record 
of papers and discussions of the international UNESCO symmposium. Ulan 
Bator, 1974. 

Rosen S. A. 1988: Rosen S. A. Notes on the Origins of Pastoral Nomadism 
from the Negev and Sinai. Current Anthropology. 1988. Vol. 29, No. 3: 
498—506. 

Rosenfeld Henry. 1965: Rosenfeld Henry. The social composition of the 
military in the process of state formation in the Arabian Desert. Journal of 
the 
Royal Anthropological Institute. 1965. Vol. 95. Pt. I— II: 75—86; 174—194. 

Rossabi Morris (ed.) 1983: Rossabi Morris. China Among Equals: The 
Middle Kingdom and its Neighbors, 10th—14th Centuries. Berkeley: University 
of California Press. 1983. 

Rossabi Morris 1988: Rossabi Morris. Khubilai Khan: His Life and 
Times. Berkeley, University of California Press. 1988. 

Rowton Michael B. 1967: Rowton Michael B. The Physical Environment 
and the Problem of the Nomads. Xve Recontre Assyriologique Internationale. 
La Civilisation de Mari. Paris, Societe d'Edition 'Les Belles Lettres'. 1967: 
109—112. 

Rowton Michael В. 1981: Rowton Michael В. Economie and Political 
Factors in Ancient Nomadism. In: Nomads and Sedentaiy Peoples. Ed. by J S. 
Castillo. Mexico City, 30th International Congress of Human Sciences in Asia 
and North Africa. 1981: 25—36. 

 





 

586 Библиография 



Rudenko S. 1.1969: Rudenko S. I. Studien uber das Nomadentum. In: Vieh-
wirtschaft und Hirtenkultur. 1969: 19—32. 

Russell K. W. 1988: Russell K. W. After Eden. Oxford. 1988. Sadr Karim. 
1991: Sadr Kaum. The Development of Nomadism in Ancient Northeast Africa. 
Philadelphia, University of Pennsylvania Press, B.A.R. International Series. 
1991. 

Sahlins Marshall D. 1961: Sahlins Marshall D. The Segmentary Lineage: 
An Organization of Predatory Expansion. AQ. 1961. Vol. 63, No. 2: 322—346. 

Sahlins Marshall D. 1968: Sahlins Marshall D. Tribesmen. Englewood 
Cliffs, Prentice-Hall Inc. 1968. 

Sahlins Marshall D. 1974: Sahlins Marshall D. Stone Age Economies. 
London, Tavistock Publication. 1974. 

Sahlins Marshall D. and E. R. Service, (eds) 1960: Sahlins Marshall D. and 
E. R. Service. Evolution and Culture. Ann Arbor, University of Michigan Press. 
1960. 

Salih M. A. Mohamed. 1990: Salih M. A. Mohamed. Agro-Pastoralists Re-
sponse to Agricultural Policies: The Predicament of the Baggara, Western Su-
dan. In: Adaptive Strategies in African Arid Lands. Ed. by Mette Bovin and Leif 

Manger. Uppsala, The Scandinavian Institute of African Studies. 1990: 59—75. 

Salonen Armas. 1955: Salonen Armas. Hippologica Accadica. (Suomalainen 
Tiedeakatemian Toimituksia, Serja B, Nide 100). Helsinki. 1955. 

Salzman Philip Carl. 1967: Salzman Philip Carl. Political Organization 
among Nomadic Peoples. Proceedings of the American Philosophical Society. 
1967. Vol. Ill, No. 2: 115—131. 

Salzman Philip Carl. 1971: Salzman Philip Carl. Movement and Resource 
Extraction among Pastoral Nomads: The Case of the Shah Nawazi Baluch. AW. 
1971. Vol. 144. No. 3: 185—197. 

Salzman Philip Carl. 1971a: Salzman Philip Carl. Introduction. AQ. 1971a. 
Vol. 44, No. 3: 103—107. 

Salzman Philip Carl. 1974: Salzman Philip Carl. Tribal Chiefs as Middle-
men: the Politics of Encapsulation in the Middle East. Anthropological Quarter-
ly. 1974. Vol. 47, No. 2: 203—210. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



 

Библиография 587 

 

Salzman Philip Carl. 1978: Salzman Philip Carl. Does Complementary 
Opposition Exist? AQ. 1978. Vol. 80, No. 1: 53—70 Salzman Philip Carl. 1978a: 
Salzman Philip Carl. The Proto-State in Iranian Baluchistan. In: Origins of the 

State: 125—140. 

Salzman Philip Carl. 1978b: Salzman Philip Carl. The Studey of "Complex 
Society" in the Middle East: A Review Essay. International Journal of Middle 
East 
Studies. 1978b. Vol. 9: 539—557. 

Salzman PhilipCarl. 1978c: Salzman Philip Carl. Ideology and Change in 
Middle Eastern Tribal Societies. Man (n.s.). 1978c Vol 13, No. 4: 618—637. 

Salzman Philip Carl. 1979: Salzman Philip Carl. Inequality and oppression in 
nomadic society. In: Pastoral Production and Society. 1979: 429—446. 

Salzman Philip Carl. 1979a: Salzman Philip Carl. Tribal Organization and 
Subsistence: A Response to Emmanuel Marx. American Anthropologist. 1979a. Vol. 
81, No. 1: 121-124. 

Salzman Philip Carl. Ed. 1980: Salzman Philip Carl. Ed. When Nomads Settle: 
Processes of Sedentarization as Adaptation and Response. New York, Praeger. 
1980. 

Salzman Philip Carl. Ed. 1982: Salzman Philip Carl. Contemporary Nomadic 
and Pastoral Peoples: Asia and the North. Williamsburg, VA, College of William 
and Mary. 1982. 

Salzman Philip Carl. 1986: Salzman Philip Carl. Shrinking Pasture for Rajas-
thani Pastoralists. Nomadic Peoples. 1986. Vol. 20: 49—61. 

Samatar Said S. 1982: SamatarSaid S. Oral Poetry and So-mali Nationalism: 
The Case of Sayyid Mahamad "Abdille Hasan. Cambridge, Cambridge University 
Press. 1982. 

Sanders Edith R. 1969: Sanders Edith R. The Hamitic Hypothesis: Its Origin 
and Functions in Time Perspective. JAH. 1969. Vol. X, No. 4: 521—532. 

Sandford Stephen. 1983: Sandford Stephen. Management of Pastoral Devel-
opment in the Third World. Chichester and New York, 
John Wiley and Sons. 1983. 

Sauer Carl O. 1952: Sauer Carl O. Agncultural Ongms and Dispersals. New 
York, The American Geographical Society. 1952 

 

 





588 Библиография 

 

Savory Roger. 1980: Savory Roger. Iran under the Satavids. Cambridge, 
Cambridge University Press. 1980. 

Schlee Gunther. 1979: Schlee Gunther. Das Glaubens — und SoziaUystem 
der Rendille Kamelnomaden Nordkenias. Berlin, Verlag von Dietrich Reimer. 
1979. 

Schlee Gunther. 1989: Schlee Gunther. Identities on the Move: Clanship and 
Pastoralism in Northern Kenya. Manchester and New York, Manchester University 
Press. 1989. 

Schmidt W. 1951: Schmidt W. Zu den Anfangen der Herdentierzucht. Zeit-
schrift fur Ethnologie. Band 76. Hft. 1. 1951: 1—41. 

Schmidt W. and Koppers W. 1924: Schmidt W. and Koppers W. Volker und 
Kulturen. Erster Teil. Gesellschaft und Wirtschaft der Volker. Regensburg, 
Josef 
Habbel. 1924. 

Schneider Harold H. 1957: Schneider Harold H. The Subsistence Role of 
Cattle among the Pakot and in East Africa. AA. 1957. Vol. 59, No. 2: 278—300. 

Schneider Harold H. 1964: Schneider Harold H. Economics in East African 
Aboriginal Societies. In: Economic Transition in Africa. Ed. by Melville J. 
Hersko-
vits and Mitchell Harwitz. Evanston, IE, Northwestern University Press. 1964: 
53—75. 

Schneider Harold K. 1979: Schneider Harold K. Livestock and Equality in 
East Africa: The Economic Basis for Social Structure. Bloomington, Indiana Uni-
versity Press. 1979. 

Schneider Jane. 1977. Was There a Pre-Capitalist World System? Peasant 
Studies. 1977. Vol. VI. No. 1: 20—29. 

Scholz Fred, ed. 1981: Scholz Fred. Beduinen im Zeichen des Erdols: Studien 
zur Entwicklung im Beduinischen Lebensraum Sudost-Arabiens. Weisbaden, Dr. 
Ludwig Reichert Verlag. 1981. 

Scholz Fred. 1991: Scholz Fred. Ed. 1991. Nomaden. Mobile Tierhaltung: Zur 
gegenwartigen Lage von Nomaden und zu den Problemen und Chancen mobiler 
Tierhaltung. Berlin, Das Arabische Buch. 1991. 

Schurmann Herbert Franz. 1956: Schurmann Herbert Franz. Economic 
Structure of the Yuan Dynasty. Translation of Chapters 93 and 94 of the Ylian 
shih 
(Harvarcl-Yenching Institute Studies, XVI). Cambridge, Mass. 1956. 



Библиография 589 

 

Schurmann Herbert Franz. 1956a: Schurmann Herbert Franz. Mongolian 
Tributary Practices of the Thirteenth Century. Harvard Journal of Asiatic 
Studies, 
1956a. Vol. 9, No.3 and No. 4: 304—389. 

Schurmann Herbert Franz. 1962: Schurmann Herbert Franz. The Mongols 
of Afghanistan. Gravenhage, Mouton & Co. 1962. 

Seaman Gary. 1991: Seaman Gary. World Systems and State Formation on 
the Inner Eurasian Periphery. In Gary Seaman and Daniel Marks (eds.) Rulers 
from the Steppe: State Formation on the Eurasian Periphery, vol. 2. Los 
Angeles: 
Ethnographic Press. 1991: 1—20. 

Seddon David. 1968: Seddon David. The Origins and Development of 
Agriculture in East and Southern Africa. CA. 1968 Vol. 9, No. 5. Pt. II: 489—34.
 

Service Elman R. 1971: Service Elman R. Cultural Evolutionism. Theory 
and Practice. New York, Holt, Rinehart and Winston Inc. 1971. 

Service Elman R. 1975: Service Elman R. Origins of the State and Civiliza-
tion. New York, Norton. 1978. 

Service Elman R. 1978: Service Elman R. Classical and Modern Theories of 
the Origins of Government. In: Origins of the State. 1978: 21—34. 

Shahid Irfan. 1984: Shahid Irian. Rome and the Arabs: A Prolegomenon to 
the Study of Byzantium and the Arabs. Washington, D. C, Dumbarton Oaks Re-
search Library and Collection; 1984a. Byzantium and the Arabs in the Fourth 
Century. Washington, D. C, Dumbarton Oaks Research Library and Collection. 
1984. 

Shahrani Nazif Mohib M. 1979: Shahrani Nazi/Mohib M. The Kirghiz and 
Wakhi of Afghanistan: Adaptation to Closed Frontiers. (Publications on 
Ethnicity 
and Nationality of the School of International Studies, University of 
Washington, 
No. 1). Seattle and London, University of Washington Press. 1979. 

Shaw Thurstan. 1971: Shaw Thurstan. The Prehistory of West Africa. In: 
History of West Africa. Vol. I. Ed. by J. F. A. Ajayi and Michael Crowder. Lon-
don, Longman. 1971: 33—77. 

Sherratt A. 1981: SherrattA. Plough and Pastoralism: Aspects of the Sec-
ondary Products Revolution. In: Pattern of the Past: Studies in Honor of David 
Clarke. Ed, by G. Isaac, I. Hodder and N. Hammond. Cambridge, Cambridge 
University Press. 1981: 261—306. 



590 Библиография 

 

Sherratt A. 1983: Sherratt A. The secondary exploitation of animals in the Old 
World. World Archaeology. 1983. Vol. 15, No. 1: 90—104. 

Shimkin Demitri B. 1986: Shimkin Demitri B. Review of Nomads and the Out-
side World. Slavic Review. 1986. Vol. 45, No.l: 136—137. 

Shoup John. 1990: Shoup John. Middle Eastern Sheep Pasto-ralism and the 
Hima System. In: The World of Pastoralism: Herding Systems in Comparative Pers-
pective. Ed. by John G. Galaty and Douglas L. Johnson. New York, Guilford Press.
 
1990: 195—215. 

Silberman Leo. 1959: Silberman Leo. Somali Nomads. ISSJ. 1959. Vol. XI. 
No. 4: 559—571. 

Silitshena Robson. 1990: Silitshena Robson. The Impact of Colonialism on 
Land Use in Central and Southern Africa. In: The Struggle for the Land: 
Indigenous 
Insight and Industrial Empire in the Semiarid World. Ed. by Paul A. Olson. 
Lincoln 
and London,University of Nebraska Press. 1990. 

Simonsen Povl. 1957: Simonsen Povl. Relations Between the Lapps and the 
Scandinavians in Early Times — an Archaeological Survey. In: Lapps and Norsemen 

in Olden Times. Bergen, Universitetforlaget: 65—77. 1957. 

Simonsen Povl. 1972: Simonsen Povl. The transition from food-gathering to 
pastoralism in North Scandinavia and its impact on settlement patterns. In: Man,
 Set-
tlement and Urbanism. Ed. by Peter J. Ucko, Ruth Tringham and G. W. Dimbleby. 
London, Duckworth: 187— 92. 1972. 

Simpson J. R. and Evangelou P., eds. 1984: Simpson J. R. and Evangelou P. 
Livestock Development in Subsaharan Africa: Constraints, Prospects, Policy. 
Bould-
er, Westview Press. 1984. 

Sinor Denis, ed. 1990: Sinor Denis. The Cambridge History of Early Inner 
Asia. Cambridge, Cambridge University Press. 1990. 

Skalnik Peter. 1978: Skalnik Peter. The Early State as a Process. In: The Early 

State. 1978: 597—618. 

Smith Abdullahi. 1971: Smith Abdullahi. The Early States of the Central Su-
dan. In: History of West Africa. Vol. I. Ed. by J. F. A. Ajayi and Michael 
Crowder. 
London, Longman. 1971: 158—201. 



Библиография 591 

 

Smith Andrew В. 1992: Smith Andrew В. Pastoralism in Africa: Origins and Devel-
opment Ecology. London and Athens, OH, Christopher Hurst and Ohio University 
Press. 
1992. 

Smith J. Maynard. 1974: Smith J. Maynard. Models in Ecology. Cambridge, Cam-
bridge University Press. 1974. 

Smith John Masson Jr. 1997: Smith John Masson Jr. Mongol Society and Military 
East: Antecedents and Adaptations. In Yaacov Lev (ed.) War and Society in the 
Eastern 
Mediterranean, 7th 15th Centuries. Leiden: E. J. Brill. 1997: 249—266. 

Smith M. G. 1956: Smith M. G. On Segmentary Lineage Systems. The Journal of the 

Royal Anthropological Institute of Great Britain and Ireland. 1956. Vol. 86, Pt.
 II: 39—80. 

Smith Susan E. 1978: Smith Susan E. The Environment Adaptation of Nomads in the 

West African Sahel: A Key to Understanding Prehistoric Pastoralists. In: The 
Nomadic 
Alternative. 1978: 75—96. 

So Jenny F. and Bunker Emma C. 1995: So Jenny F. and Bunker Emma C. Traders 
and Raiders on China's Northern Frontier. Seattle and London: Arthur M. Sackler 
Gallery, 
Smithsonian Institution, in association with the University of Washington Press.
 1995. 

Sontheimer Gunter-Dietz. 1975: Sontheimer Giinter-Dietz. The Dhangars. A No-
madic Pastoral Community in a Developing Agricultural Environment. In: 
Pastoralists and 
Nomads in South Asia. 1975: 139—170. 

Sontheimer Gunter-Dietz. 1976: Sontheimer Gunter-Dietz. Biroba, Mhaskoba, und 
Khandoba: Ursprung, Geschichte und Umwelt von pastoralen Gottheiten in 
Maharastra. 
Wiesbaden, F. Steiner Verlag. 1976. 

Sopher David E. 1975: Sopher David E. Indian Pastoral Castes and Livestock 
Ecolo-
gies. A Geographie Analysis. In: Pastoralists and Nomads in South Asia. 1975: 
183-208. 

Sorre Max. 1950: Sorre Max. Les fondements de la Geographie Humaine. Vol. II, 
Partie 2. Paris, Librairie Armand. 1950. 

Sourdel Dominique and Sourdel Janine. 1968: Sourdel Dominique and Sourdel Ja-
nine. La civilisation de l'Islam classique. Paris: Arthaud. 1968. 



592 Библиография 

 

Southall A. 1970: Southall A. The Illusion of Tribe. JAAS. 1970. Vol. 5: 
28—50. 

Spain James W. 1963: Spain James W. The Pathan Borderland. The Ha-
gue, Mouton and Co. 1963. 

Spear Thomas. 1981: Spear Thomas. Kenya's Past: An Introduction to 
Historical Method in Africa. Burnt Mill and Harlow, Essex, Longman. 1981. 

Speke John A. 1864: Speke John A. A Journey of the Discovery of the 
Source of the Nile. New York, Harper and Bros. 1864. 

Spencer Paul. 1965: Spencer Paul. The Samburu. A Study of Gerontocra-
cy in a Nomadic Tribe. Berkeley-Los Angeles, University of California Press. 
1965. 

Spencer Paul. 1973: Spencer Paul. Nomads in Alliance. Symbiosis and 
Growth among the Rendille and Samburu of Kenya. London, Oxford University 
Press. 

Spencer Paul. 1988: Spencer Paul. The Maasai of Matapato: A Study of 
Rituals of Rebellion. Bloomington, Indiana University Press. 1988. 

Spittler Gerd. 1989: Spittler Gerd. Durren, Krieg und Hungerkreisen bei 
den Kel Ewey (1900—1985). Stuttgart, Franz Steiner Verlag. 1989. 

Spooner Brian. 1972: Spooner Brian. The Status of Nomadism as a Cul-
tural Phenomenon in the Middle East. JAAS. 1972. Vol. 7, No. 1—2: 122—131. 

Spooner Brian. 1973: Spooner Brian. The Cultural Ecology of Pastoral 
Nomads. An Addison-Wesley Module in Anthropology. 1973. No. 45. 

Spooner Brian. 1975: Spooner Brian. Nomadism in Baluchistan. In: Pas-
toralists and Nomads in South Asia. 1975: 171 — 182. 

Spooner Brian. 1976: Spooner Brian. Flexibility and Interdependence in 
Traditional Pastoral Land-Use Systems: A Case for the Human Component in 
Ecological Studies for Development (Turan). In: Ecological Guidelines for the 
Use of Natural Resources in the Middle East and South West Asia. Merges, 
Switzerland. 1976: 86—93. 



Библиография 593 

 

Spooner Bnan. 1986: Spooner Brian. Review of Nomads and the Outside 
World. American Ethnologist. 1986. Vol. 13 No 1- 183— 184. 

Spuler Bertold. 1955: Spuler Bertold. Die Mongolen in Iran. Politic, Verwalte-
rang und Kultur der Il-chanzeit 1220-1350. Berlin, Akademie Verlag. 1955. 

Spuler Bertold. 1965: Spuler Bertold. Die Goldene Horde. Die Mongolen in 
Russland. 1223-1502. Wiesbaden, Otto Harrassowitz 1965. 

Starkel L. 1966: Starkel L. Post-glacial climate and the moulding of European 
relief. In: World Climate from 8000 to 0 B.C. 1966- 15-33. 

Stauffer Thomas R. 1965: Stauffer Thomas R. The Economics of Nomadism in 
Iran. The Middle East Journal. 1965. Vol. 19, No. 3: 284—302. 

Stein Lothar. 1967: Stein Lothar. Die Sammar-Gerba. Beduinen im Ubergang 
vom Nomadismus zur Sesshaftigkeit. Berlin, Akademie Verlag. 

Steinhart, Edward I. 1978. Ankole: Pastoral Hegemony. In: The Early State. 
1967: 131—150. 

Stenning Derrick J. 1957: Stenning Derrick J. Transhumance, Migratory Drift, 
Migration Patterns of Pastoral Fulani Nomadism. The Journal of the Royal 
Anthro-
pological Institute of Great Britain and Ireland. 1957. Vol. 87, Pt. 1: 57—73. 

Stenning Derrick J. 1958: Stenning Derrick J. Household Viability among the 
Pastoral Fulani. In: The Development Cycle in Domestic Groups. Ed. by Jack 
Goody 
(Cambridge Papers in Social Anthropology, No. 1). Cambridge, Cambridge 
Universi-
ty Press. 1958: 92—119. 

Stenning Derrick J. 1959: Stenning Derrick J. Savanna Nomads. A Study of the 
Wodaabe Pastoral Fulani of Western Bornu Province Northern Region, Nigeria. 
London, Oxford University Press. 1959. 

Stenning Derrick J. 1965: Stenning Derrick J. The Pastoral Fulani. In: Peoples 
of 
Africa. Ed. by James L. Gibbs, Jr. New York, Holt, Rinehart and Winston. 1959: 
363—401. 

Steward Frank Henderson. 1986: Steward Frank Henderson. 



594 Библиография 

 

Bedouin Boundaries in Central Sinai and the Southern Negev: A Document from 
the Ahaywat Tribe. Wiesbaden, Otto Harrassowitz. 1986. 

Stewart С. С 1973: Stewart С. G Islam and Social Order in Mauritania. A Case 
Study form the Nineteenth Century. Oxford, Clarendon Press; 1973a. Political 
Au-
thority and Social Stratification in Mauritania. In: Arabs and Berbers. From 
Tribe to 
Nation in North Africa. Ed. by Emest Gellner and Charles Micaud. London: Duck-
worth. 1973: 375—393. 

Stober Georg. 1978: Stober Ceorg. Die Afshar: Nomadismus im Raum Kerman 
(Zentraliran). Marburg and Lahn, Geographischen Institutes der Universitat 
Marburg 
(Marburger Geographische Schriften, H. 85). 1978. 

Stone I., ed. 1991: Stone /. Pastoral Econimies in Africa and Long-term Res-
ponses to Drought. Aberdeen, Proceedings of the Aberdeen University African 
Stu-
dies Group. 1991. 

Strayer Joseph R. 1970: Strayer Joseph R. On the Medieval Origins of the 
Modern State. Princeton, NJ: Princeton University Press. 1970. 

Strickon A. 1965: Slrickon A. Euro-American Ranching Complex. In: Man, 
Culture and Animals. 1965. 

Sulcliffe R. С 1963: Sutcliffc R. С Theories of Recent Changes in Climate. In: 
Changes of Climate. Proceedings of the Rome Symposium organized by UNESCO 
and the World Meteorological Organization. UNESCO, 1963: 277—280. 

Sutton J. E. G. 1971: Sutton J. E. С The Interior of East Africa. In: The 
African 
Iron Age. Ed. by P. L. Shinnie. Oxford, Clarendon Press. 1971: 142—152. 

Sweet Louise E. 1965: Sweet Louise E. Camel Pastoralism in North Arabia and 
the Minimal Camping Unit. In: Man, Culture and Animals. 1965: 129—152. 

Swidler Nina. 1972: Swidler Nina. The Development of the Kalat Khanate. 
JAAS. 1972. Vol. 7, No. 1—2: 115—121. 

Swidler Nina. 1973: Swidler Nina. Adaptive Piocessos Regulating No-
mad-Sedentary Interaction in the Middle East. In: The Desert and the Sown. 
1973: 
23—41. 



Библиография 595 

 

Swift Jeremy. 1977: Swift Jeremy. Pastoral development in Somalia: herding co-
operatives as a strategy against desertification and famine. In: 
Desertification, Envi-
ronmental Degradation In and Around Arid Lands. 

Ed. Michael H. Glantz. Boulder, Colorado, Westview Press- 275 305. 1977. 

Swift Jeremy. 1979: Swift Jeremy. The development of livestock trading in a 
nomad pastoral economy. The Somali case. In: Pastoral Production and Society. 
1979: 447—466. 

Szynkiewicz Siawoj. 1975: Szynkiewicz Siawoj. Kin Groups in Medieval 
Mongolia. Ethnologia Polona. Vol. 1: 113—33. 

Szynkiewicz Siawoj. 1976: Szynkiewicz Siawoj. Grupy krewniacze u mongoiow. 
Studium organizacji w spoieczecstwie postrodowym. Ethnograha Polska. 1976. Tom. 

XX, z. 2: 85—145. 

Szynkiewicz Siawoj. 1977: Szynkiewicz Siawoj. Kinship groups in modern 
Mongolia. Ethnologia Polona. 1977. Vol. 3: 31—45. 

Szynkiewicz Siawoj. 1981: Szynkiewicz Siawoj. Rodzina pasterska w Mongolii 
[The Family of the Mongol Pastoralists]. Warszawa, Wydawnictwo Polskiej Alca-
demii Nauk. 1981. 

Tablino Paulo. 1980: Tablino Paulo. I Gabbra del Kenya. Bologna, E. M. I. 
1980. 

Tamisier Maurice. 1840: Tamisier Maurice. Voyage en Arabic. Vol. I. Paris, 
Louis Des'essart. 1840. 

Tapper Nancy. 1991: Tapper Nancy. Bartered Brides: Politics, Gender and 
Marriage in an Afghan Tribal Society. Cambridge, Cambridge University Press. 
1991. 

Tapper Richard L. 1979: Tapper Richard L. The organization of nomadic 
communities in pastoral societies of the Middle East. In: Pastoral Production 
and So-
ciety. 1979: 43—65. 

Tapper Richard L. 1979a: Tapper Richard L. Individuated grazing right and so-
cial organization among the Shahsevan nomads of Azerbaijan. In: Pastoral 
Production 
and Society. 1979a: 95—114. 

Tapper Richard L. 1979b: Tapper Richard L. Pasture and Politics: Economies, 
Conflict and Ritual among Shahsevan Nomads of Northwestern Iran. London, Aca-
demic Press. 1979b. 

Tapper Richard L. Ed. 1983: Tapper Richard L. The Conflict of Tribe and State 
in Iran and Afghanistan. London, Cioom Helm. 1983. 



596 Библиография 

 

Tappet Richard L. 1985: Tapper Richard L. Patriarchs or Parasites? The Spec-
tator (13 July). 1985: 25—26. 

Tapper Richard L. 1986: Tapper Richard L. Review of Nomads and the Out-
side World. Bulletin of the School of Oriental and African Studies. 1986. Vol. 
XLI, 
Pt. I: 244—245. 

Tapper Richard L. 1990: Tapper Richard L. Anthropologists, Historians, and 
Tribespeople on Tribe and State Formation in the Middle East. In: Tribes and 
State 
Formation in the Middle East. Ed. by Philip S. Khoury and Joseph Kostiner. 
Berke-
ley, University of California Press. 1990: 48—73. 

Tchernov E. 1974: Tchernov E. Animal Engravings in Central Arabia. A Study 
from the Fauna from Sectors A-Q. Publications de Vinstitut orientaliste de 
Louvain 
6. Louvain. 1974. 

Terrasse H. 1950: Terrasse H. Histoire du Maroc. Casblanca, Editions 
Atlantides. 1950. 

Terrell John Upton. 1970: Terrell John Upton. The Navajos. New York, Wey-
bright and Talley. 1970. 

Thesiger Wilfred. 1955: Thes'iger Wilfred. The Hazaras of Central Afghanis-
tan. The Geographical Journal. 1955. Vol. CXXI, Pt. 3. 

Thomson James T. 1977: Thomson James T. Ecological deterioration: local-level 
rule making and enforcement problems in Niger. In: Desertification. 
Environmental De-
gradation in and around Arid Lands. Ed. Michael H. Glantz. Boulder, Colorado, 
Westview Press. 1977: 57—79. 

Thurnwald Richard. 1932: Thumwald Richard. Economics in Primitive Com-
munities. London, Oxford University Press. 1932. 

Thurnwald Richard. 1935: Thumwald Richard. Die menschliche Geselschaft in 
ihren ethnosociologischen Grundlagen. Vol. 4. Berlin, De Gruyter. 1935. 

Tony William I. 1976: Tony William I. Residence Rules among the Gabra No-
mads: Some Ecological Considerations Ethnology, 1976. Vol. XV, No. 3: 269—285. 

Toynbee A. 1935: Toynhee A. A Study of History. Vol. III. London, Oxford 
University Press. 1935. 

Travels to Tana and Persia by Josafa Barbara and Ambiogio Contarini. Trans-
lated from the Italian by W. T. Clark, ed. and introduction by Lord Stanley of 
Alderly. 
London, Hakluyt Society, 1873. 



Библиография 597 

 

Trigger Bruce G. 1976: Tngger Bruce G. Nubia Under the Pharaohs. Lon-
don, Thames and Hudson. 1976. 

Underbill Ruth. 1956: Underbill Ruih. The Navahos. Norman, OK, Uni-
versity of Oklahoma Press. 1956. 

Vajnstein S. I. 1978: Vajnstein S. I. The Problem of Origin and Formation of 
the Economic-Cultural Type of Pastoral Nomads in the Moderate Belt of Eurasia. 
In: The Nomadic Alternative. 1978: 127—133. 

Vainshtein Sevyan. 1980: Vainshtein Sevyan. Nomads of South Siberia. 
Cambridge, Cambridge University Press. Translated by Michael Colenso. 1980. 

Van Ess John. 1947: Van Ess John. Meet the Arab. New York, The John 
Day Company. 1947. 

Van Lohuizen-de Leeuw J. E. 1975: Van Lohuizen-de Leeuw J. E. The Con-
tribution of Foreign Nomads to the Culture of the Indian Subcontinent. In: 
Pasto-
ralists and Nomads in South Asia. 1975: 16—29. 

Van Zwanenberg R. M. A. and A. King. 1975: Van Zwanenberg R. M. A. 
and A. King. An Economic History of Kenya and Uganda 1800—1970. Athlan-
tic Highlands, Humanities Press. 1975. 

Vardiman E. E. 1977: Vardiman E. E. Nomaden: Schopfer einer neuer 
Kultur im vorderen Orient. Wien and Dusseldorf, Econ Verlag. 1977. 

Veryard R. G. 1963: Veryard R. G. A Review of Studies on Climatic Fluc-
tuations during the Period of the Meteorological Record. In: Changes of Climate.
 
Proceedings of the Rome Symposium Organized by UNESCO and the World Me-
teorological Organization. UNESCO, 1963. 

Veyret P. 1951: Veyret P. Geographic de l'elevage. Paris, Libraire 
Gallimard. 1951. 

Viehwirtschaft unt Hirtenkultur. Ethnographische Studien. Herausgegeben 
von Laszlo Foldes. Budapest, Akademiai Kiado, 1969. 

Viehzucht und Hirtenleben in Ostrnitteleuropa. Ethnographische Studien. 
Redigiert von Laszlo Foldes. Budapest, Akademiai Kiady, 

1961. 

Vogt Evon Z. 1961: Vogt Evon Z. Navaho. In: Perspectives in American 
Indian Culture Change. Ed. by Edward H. Spicer. Chicago, University of 
Chicago Press. 1961: 278—336. 



598 Библиография 

 

Volney (C.-F.)- 1959: Volney (C.-F.). Voyage en Egypte et en Syrie. 
Publie avec une introduction et des notes de Jean Gaulmier. Paris-La Haye, 
Mouton. 1959. 

Von Gabain A. 1973: Von Cabain A. Das Leben im uigurischen Konig-
reich von Qoco (850—1250). Vol. I. Wiesbaden, Otto Harrassowitz. 1973. 

Von Wissmann H. 1959: Von Wissmann H. Badw. In: Encyclopaedia of 
Islam, 2nd Edition. Leiden, E. J. Brill. 1959: 880b— 889b. 

Von Wissmann H. and Kussmaul F. 1959: Von Wissmann H. and Kuss-
maul F. Badw. In: Encyclopaedia of Islam, 2nd Edition. Leiden, E. J. Brill. 
1959: 
874b—880b. 

Vorren Ornulv. 1973: Vorren Ornulv. Some Trends of the Transition from 
Hunting to Nomadic Economy in Finnland. In: Circumpo-lar Problems. Habitat, 
Economy, and Social Relations in the Arctic. Ed. by Costa Berg. Oxford, Per-
gamon Press. 1973. 

Vorren Ornulv and Manker Ernst. 1962: Vorren Ornulv and Manker Ernst. 
Lapp Life and Customs. A Survey. London, Oxford University Press. 1962. 

Waldron Arthur. 1990: Waldron Arthur. The Great Wall of China: From 
History to Myth. Cambridge, Cambridge University Press. 1990. 

Wallerstein Immanuel. 1974: Wallerstein Immanuel. The Modern 
World-System. Vol. I: Capitalist Agriculture and the Origins of the European 
World-Economy in the Sixteenth Century. New York: Academic Press. 1974. 

Wallin George Augustus. [1850]: Wallin George Augustus. Notes Taken 
During a Journey through Part of Northern Arabia in 1850. London. 1850. 

Wallin George Augustus. 1854: Wallin George Augustus. Narrative of a 
Journey from Cairo to Medina and Масса, by Suez, Araba, Tawila, al-Jauf, Jub-
lae, Hail, and Nejd, in 1845. JRGS. 1854. Vol. 24: 115—201. 

Watson William. 1972: Watson William. The Chinese Contribution to 
Eastern Nomad Culture in the pre-Han and Early Han Periods. WA. 1972. Vol. 
4, No. 2: 139—149. 



Библиография 599 

 

Watt W. Montgomery. 1953: Watt W. Montgomery. Muhammed at Mecca. 
London, Oxford University Press, 1953. 

Webb Walter Prescott. 1931: Webb Walter Prescott. The Great Plains. 
New York, Grosset and Dunlop. 1931. 

Weber Max. 1978: Weber Max. The Sociology of Agrarian Civilizations. 
London: New Left Books. 1978. 

Webster J. В., ed. 1979: Webster J. В. Chronology, Migration and Drought 
in Interlacustrine Africa. New York, Dolhousie University Press. 1979. 

Webster S. 1973: Webster S. Native Pastoral ism in the South Andes. Eth-
nology. 1973. Vol. XII, No. 2: 115—133. 

Webster's New Collegiate Dictionary. New York, 1960. 

Wedel Waldo R. 1961: Wedel Waldo R. Prehistoric Man on the Great 
Plains. Norman, OK, University of Oklahoma Press. 1961. 

Westermann D. 1952: Westermann D. Geschichte Africas. Staatenbildung 
sudlich der Sahara. Koln, Greven Verlag. 1952 

Whitaker lan. 1955: Whitaker I an. Social Relations in a Nomadic Lappish 
Community. Oslo, Utgitt av Norsk Folkenmuseum. 1955. No. 2. 

Whittaker С R., ed. 1988: Whittaker С R. Pastoral Economies in Classical 
Antiquity. Cambridge, The Cambridge Philological Society. 1988. 

White R. O. 1966: White R. O. The Use of Arid and Semi-Arid Land. In: 
Arid Lands. 1966: 301—361. 

Wilkinson John С 1985: Wilkinson John С Review of Nomads and the 
Outside World. The Geographical Journal. 151, Pt. 2 (July). 1985: 270—271. 

Willet Hurd С 1953: Willet Hurd С Atmospheric and Oceanic Circulation 
as Factors in Glacial-Interglacial Changes of Climate. InD Climatic Change. 
1953: 51—71. 

Winans Edgar V. 1965: Winans Edgar V. Ecology and Selected Problems 
of African Ethnology. AQ. 1965. Vol. 38,No. 3: 167-180. 

Wink Andre 1990: Wink Andre. The Making of the Indo-Islamic World. 
Vol. I. Delhi, Oxford University Press. 1990. 

Wink Andre. 1997: Wink Andre. Al-Hind: The Making of the Indo-Islamic 
World. Vol. II: The Slave Kings and the Islamic Conquest 11th—13th Centuries. 
Leiden: Brill. 1997. 



600 Библиография 

 

Wittfogel Karl A. 1963: Wiufogel Karl A. Oriental Despotism. A Compar-
ative Study of Total Power. New Haven, Conn, and London, Yale University 
Press. 1963. 

Wolfson Ze'ev. 1990: Wolfson Zeev. Central Asian Environment: A Dead 
End. Environmental Policy Review. 1990. Vol. 4, No. 1: 29—46. 

Woods John E. 1976: Woods John E. The Aqquyunlu. Clan, Confedera-
tion, Empire. A Study in 15th/9th Century Turko/Iranian Politics. Minneapolis 
and Chicago, Bibliotheca Islamica. 1976. 

Worby Eric. 1988: Worby Eric. Livestock Policy and Development Ideol-
ogy in Botswana. In: Power and Poverty: Development and Development 
Projects in the Third World. Ed. by Donald W. Attwood, Thomas C. Bruneau, 
and John G. Galaty. Boulder and London, Westview Press. 1988: 155—180. 

World Climate from 8000 to 0 В. С Proceedings of the International Sym-
posium Held at Imperial College, London, 18 and 19 April 1966. Royal Meteo-
rological Society, 1966. 

Wrigley С. С 1958: Wrighy С. С Some Thoughts on the Bacwezi. The 
Uganda Journal. 1958. Vol. 22, No. 1: 11—17. 

Yadin Yigael. 1963: Yadin Yigael. The Art of Warfare in Biblical Lands. 
In the Light of Archaeological Study. Jerusalem, International Publishing 
Co. 1963. 

Zagarell Allen. 1989: Zagarell Allen. Pastoralism and the Early State in 
Greater Mesopotamia. In: Archaeological Thought in America. Ed. by С. С 
Lambert-Karlovsky. Cambridge, Cambridge University Press. 1989: 280—301. 

Z 



ajaczkowski Ananiasz. 1968: Zajaczkowski Ananiasz. Das Verhaltnis des 
nomadischen Bevol kerung zu den sesshaften Bodenbauern in der Kiptschaki-
schen Steppe (Dest-i Kipcak) bis zum 15 Jahrhundert. In: Das Verhaltnis von 
Bodenbauern und Viehzuchtern in historischer Sicht. Berlin, Akademie-Verlag. 
1968: 229—233. 

Zarins Juris. 1989: Zarins Juris. Pastoralism in Southwest Asia: The 
Second Millennium B.C. In: The Walking Larder: Patterns of Domestication, 
Pastoralism, and Predation. Ed. by J. Clutton-Brock. London, Unwin Hyman. 
1989: 127—155. 



Библиография 601 

 

Zarins Juris. 1990: Zarins Juris. Early Pastoral Nomadism and the Settle-
ment of Lower Mesopotamia. Bulletin of the American School of Oriental Re-
search. 1990. Vol. 280: 31—65. 

Zarrinkub 'Abd al-Husain. 1975: Zarrinkub Abd al-Husain. The Arab 
Conquest of Ira n and its Aftermath. CHI. Vol. 4. Ed. by R. N. Frye. Cambridge, 

Cambridge University Press. 1975: 1—56. 

Zeuner Fredirick Everard. 1956: Zeuner Fredirick Everard. The Domesti-
cation of Animals. Scientia. 1956. Vol. XCI. N-DXXV. Series VI: 23—28. 

Zeuner Fredirick Everard. 1963: Zeuner Fredirick Everard. A History of 
Domesticated Animals. London, Hutchinson. 1963. 

Zohrer Ludwig G. A. 1964/1965: Zohrer Ludwig С. A. Study of the No-
mads of Somalia. Archiv fur Volkerkunde. 1964/ 1965. Bd. XIX: 129—165 



Оглавление 

Благодарности и уведомления………………………………. 5 

Предисловие ко второму изданию…………………………… 8 

Предисловие к третьему, казахстанскому изданию………….. 57 

Введение. Феномен номадизма: мифы и проблемы….. 66 

Глава I. Номадизм как особый вид производящей 

экономики……………………………………………… 83 

Что такое номадизм……………………………………... 83 

Основные формы скотоводства………………………… 86 

Видовой состав стада……………………………………. 97 

Численность стада……………………………………..… 101 

Характер использования экологических зон…………… 107 

Характер перекочевок…………………………………… 112 

Характер утилизации продуктов скотоводческого 

хозяйства и системы питания…………………………… 115 

Основные типы кочевого скотоводства………………… 116 

Проблемы баланса и неавтаркичность кочевого 

Хозяйства…………………………………………………. 153 

Глава II. Происхождение кочевого скотоводства…………….. 174 

 

Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений 

номадов с внешним миром……………………………………… 217 

Аборигенная модель (native model), научная модель 

и реальная действительность ……………………………………… 217 

Проблема собственности в кочевых обществах……………. 222 

Семья, хозяйство и община в кочевых обществах…………. 227 

Родство и происхождение в кочевых обществах………….. 242 

Сегментарные системы в кочевых обществах……………… 250 



Оглавление 603 

 

Высшие уровни социально-политической организации 

в кочевых обществах .......................... ………………………………………. 256 

Имущественное неравенство и социальная дифферен- 
циация в кочевых обществах…………………………………………… 262 

Кочевые вождества…………………………………………. …………. 279 

Тема и вариации ................................ ............. ……...………………......
.... 285 

Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему 

миру..................................................................... 
………………............................. 323 

Седентаризация ............................................... ………………...........
..... 324 

Торговля и торговое посредничество....... …………………………………. 328 

Подчинение и различные формы зависимости кочев- 
ников от оседлых обществ ........................... ………………….…..................
... 341 

Подчинение и различные формы зависимости осед- 
лых обществ от кочевников ......................... ………………………... ……… 354 

Глава V. Номады и государственность……...……………………………… 362 

Кочевая государственность и условия ее возникнове- 
ния……………………………….................................... 362 

Основные типы и тенденции возникновения и эволю- 
ции кочевой государственности ………………………………........... 366 

Евразийские степи, полупустыни и пустыни…………………………… 369 

Средний Восток .............................................. ……………………………….. 
408 

Ближний Восток............................................. ……………………………….. 422 

Восточная Африка ......................................... ………………………………. 444 

Выводы…………………………………………………………………… 450 

Вместо заключения: внешний мир и кочевники……………… …. 461 

Послесловие, к третьему изданию. 

Кочевники в истории оседлого мира .................. ………………………………… 464 

Сокращения……………………………… ………………………………. 489 

Библиография....................................................................
....................................... 491 





Научное издание 
Хазанов Анатолий Михайлович 
КОЧЕВНИКИ И ВНЕШНИЙ МИР 
Редакторы А. К. Султангалиева, Т.П. Казанникова 
Корректор H. M. Галкина 
Технический редактор С. А. Ван Вилсон 
Обложка С. А. Ван Вилсон. Стилизация Е. Н. Корешкова 
Компьютерный дизайн и верстка С. А. Ван Вилсон Компьютерный набор Е. А. 
Немировской, А. Ш. Алдашевой 
Подписано в печать 07.10.2002 Формат 60x90/16. Печать офсетная. Бум. оф-
сетная. 
Гарнитура Академическая. Усл. печ. л. 37,8. Усл. кр.-от. 38,0. Уч.-изд. л. 35,4.
 
Тираж 1000 экз. 
Издательство «Дайк-Пресс» 
480100 г. Алматы, ул. Курмангазы, 29 
Тел. 62-28-35 
Директор Б. А. Казгулов 
Типография ТОО "PRINT-S" 
480082, г. Алматы, 

ул. Ибрагимова,1