и с подчиненно-
го оседлого населения. Кроме того, часть военной добычи выделялась 
казну и другим представителям аристократии, даже когда они не участ-
вовали в походе (Мэн-да бей-лу, листы 12а-б, цит. по Мункуев, 1975: 
67—68; ср. Владимирцов, 1934: 13). 

Однако в 1233 г. была внесена поправка, что одна голова с поголо-
вья овец, коров и лошадей берется и в том случае, если их число в хозяй-
стве не достигает ста (Мункуев, 19656: 137—138). 

Газан-хан, возможно, умышленно сгущал краски, когда говорил о 
тяжелом материальном положении рядовых монголов при своих предше-
ственниках, чтобы подчеркнуть свою собственную заботу о них. И все же 
его слова представляются весьма примечательными. «Теперь не для кого 
не скрыть, что прежде, во времена наших славных отцов, на монгольский 
улус налагались разного рода повинности и тяготы. Вроде копчура ско-
том, содержания больших ямов, несения бремени сурового ясака и кала-
нов, которые мы ныне одним разом отменили. Большей частью они были 
лишены [продовольственных] складов и тагара, однако, несмотря на те 
обременения, они честно трудились и служили [государю], переносили 
невзгоды дальних походов и довольствовались малым. Несомненно, что 
до настоящей поры монгольскому 



378 Глава V. Номады и государственность 

 

войску немного досталось богатства и добра» (Рашид ад-Дин, 1957: 292). 

В то же время необходимо отметить, что вопреки мнению Влади-
мирцова (1934: ПО сл.) и его последователей, включая Кредера (Krader, 
1978 : 102; 1979 : 230), нет убедительных данных, свидетельствующих о 
том, что монопольная собственность на пастбища, не говоря уже о скоте, 
находилась в руках монгольской аристократии. Ей лишь в гораздо боль-
шей степени, чем прежде, принадлежало право регуляции перекочевок и 
распределения пастбищ. 

К началу XIII в. в Монголии возник не кочевой феодализм, который, 
по представлениям Владимирцова, мало чем отличался от западноевро-
пейского, а общество иного типа. В этом обществе главные различия ме-
жду слоями и классами заключались не в отношениях к собственности на 
ключевые ресурсы, а в отношении к власти и управлению. Те прямые 
повинности, которые правители наложили на управляемых, явились не 
причиной, а следствием появления привилегированного слоя. 

Однако социально-экономическая ситуация в монгольском обществе 
приняла весьма специфическую форму, потому что на общеимперском 
уровне отношения монгольской аристократии и || аратов не были основ-
ными. Главные различия, ведущие формы 1 зависимости и эксплуатации 
устанавливались в отношениях » монгольской кочевой аристократии с 
завоеванным оседлым населе-\ нием, как в целом, так и с его отдельны-
ми классами. 

Тем показательнее, что даже при самом Чингиз-хане и его ближай-
ших преемниках началась борьба между различными группировками 
монгольской знати по вопросу о способах управления и эксплуатации за-
воеванного оседлого населения. В той или иной форме она продолжалась 
долгое время и после распада единой Империи (Бартольд, 1963: 525сл.; 
Якубовский, 1946: 48—52; Толстов, 1948: 344; Петрушевский, 1952: 
12—15; Петрушевский I960: 32; 48-53; Петрушевский, 1977: 239—240; 
Строева, 1958; Мункуев, 1965: 18, 44 сл.; Хазанов, 1975: 263). 

Борьба шла не только за то, должна ли эксплуатация завоеванных 
стран вылиться в хищнические контрибуционные или дан- 



Евразийские степи, полупустыни и пустыни 379 

 

нические формы, или принять более регламентированный вид. Осоз-
нанной или неосознанной ставкой было и другое — должна ли была 
кочевая ар