вляется общественной собственностью, 
которой фактически распоряжаются хошуны. Ни князья, ни высшие 
ламы, ни сам Богдо-Гэген не имеют особых, только им принадлежав-
ших участков. Все пасут свой скот на равных основаниях». «В смысле 
кочевок, князь по общему правилу не имеет никаких привилегий; его 
скот пасется со скотом его подданных». 

Однако контроль за использованием пастбищ, осуществ-
лявшийся монгольской аристократией, все же значительно превышал 
традиционные формы. Уже в XIX в. Дуброво (1884: 7) отмечал про 
Северную Монголию: «Князья и тайджи, т. е. дворяне, пользуясь на-
равне с другими общинной землей, в то же время позволяют, себе 
выделять из нее лучшие куски, захватывают их в свою пользу, закреп-
ляют за собой и строго следят, чтобы никто другой не пользовался 
будто бы их собственной землей. За нарушение же прав на землю, 
присвоенную без какого бы то ни было согласия общины, строго на-
казывают». Сходная картина наблюдается в: настоящее время кое-где 
на Среднем Востоке (см., например, Barth, 1964 b про белуджей). 

Тем не менее корпоративная собственность на пастбища, при-
сущая подавляющему большинству кочевых обществ, демонстрирует 
большее разнообразие, чем частносемейная и частноиндивидуальная 
собственность на скот. На одном полюсе мы встречаемся с ее такими, 
сравнительно простыми формами, когда земля и пастбища, т. е. вся 
территория, не только теоретически считаются принадлежащими коче-
вому образованию в целом, но и на практике отсутствует (или выра-
жено слабо) фиксированное разделение этой территории между его 
различными подразделениями. Наилучшим примером в этом отноше-
нии служат номады Восточной Африки (Gulliver, 1955: 31; Spencer, 
1965: 5; Dyson-Hudson R. and N. 1969: 



Проблема собственности в кочевых обществах 225 

 

78, 79, 88) или некоторые кочевники Судана (Cunnison, I966: 27, 74; 
Asad, 1970: 13). Сходная ситуация отмечается у сомали (Lewis, 
1955: 331—332), аль мурра (Coie, 1975: 28, 95), марри белуджей 
(Pehrson, 1966: 8) и других. 

На другом полюсе мы имеем дело со случаями, когда вер-
ховная собственность на пастбища в кочевых обществах принадле-
жит всему кочевому объединению, но на практике они распределя-
ются на правах владения или пользования между его различными 
подразделениями. Разумеется это всего лишь схема, но она опира-
ется на обобщение фактического материала. Многочисленные при-
меры в изобилии отмечены у кочевников евразийских степей и 
Ближнего и Среднего Востока, исследователи которых неодно-
кратно описывали конкретные особенности распределения пастбищ, 
а также колодцев, разграничение маршрутов перекочевок и т. п. При 
этом иногда возникали очень сложные формы расчлененных прав 
собственности, владения и пользования. 

Подобный вид корпоративной собственности на пастбища в 
значительной степени сопряжен с регулированием и контролем их 
распределения и использования. Осуществление этих функций иногда 
предоставляет руководящему слою номадов определенные пре-
имущества как социального, так и материального порядка, в част-
ности возможность пасти свой скот на лучших пастбищах. Именно 
подобные привилегии принимаются некоторыми советскими учены-
ми за доказательство наличия частной собственности на пастбища. 
Однако, несмотря на встречающиеся злоупотребления, в этом слу-
чае мы чаще имеем дело с отправлением общественно полезной 
функции управления и ее вознаграждением, чем со сколько-нибудь 
развитыми частнособственническими правами. 

Например, последний тюркский каган имел пастбища, за-
претные для остальных кочевников. Однако пасшиеся на нем стада 
должны были служить пищей во время военных походов. Куруки — 
заповедные пастбища у средневековых тюрок и монголов, являлись 
своего рода общественным фондом на случай войн и стихийных 
бедствий (Бартольд, 1963а: 29, 34). 

В некоторых кочевых обществах важное и самостоятельное 
значение приобретала собственность на колодцы и другие в