анизация любого коче-
вого общества в целом, но и многие ее конкретные формы могут и 
должны рассматриваться под двояким углом: изнутри, как непосредст-
венно вытекающие из потребностей и особенностей функционирования 
собственного общества, и извне, как вызванные к жизни, полностью 
или частично, особенностями и потребностями его взаимоотношений с 
внешним миром. 

 

Проблема собственности в кочевых обществах 

 

Экономические отношения, существующие в кочевых 
обществах, покоятся на двух важнейших основаниях: частной соб-
ственности на скот и корпоративной собственности на пастбища. 

Ни в настоящем, ни в прошлом не известно ни одного кочевого 
общества, в котором основная масса скота за редкими и 
незначительными исключениями (см. Першиц, 1959: 40 сл.) не принад-
лежала бы отдельным индивидам и/или их семьям. Затраты рабочей 
силы в экстенсивном скотоводстве в целом меньше, чем в земледелии, 
зато уход за животными менее обезличен, чем уход за посевами. По-
этому производственная специфика скотоводства такова, что его воз-
никновение с самого начала должно было быть основано если не на 
частнособственнических, то на сугубо индивидуализированных в 
отношении владения и пользования скотом формах (Хазанов, 1975: 9, 
93; Шнирельман, 1980). 



Проблема собственности в кочевых обществах 223 

С правовой точки зрения, частная собственность на скот у кочевников яв-
ляется безусловной, но в практическом отношении в большинстве кочевых 
обществ она дополняется различными формами реципрокации, а иногда и 
ре дистрибуции. (Редкое исключение — современные бахтиары, см. 
Digard, 1973: 48.) 

Вопрос о собственности на ключевые естественные ресурсы в коче-
вых обществах, в первую очередь на пастбища, является более сложным. В 
советской антропологии он дискутируется уже несколько десятилетий. Не-
которые ученые полагали и полагают, что в прошлом в наиболее развитых 
кочевых обществах собственность на пастбища, если не юридически, то 
фактически приобретала частнособственнический, конкретно — феодаль-
ный характер (см., например, Владимирцов, 1934; Потапов, 1954; Златкин, 
1973; Лашук, 1973; Федоров-Давыдов, 1973; см. также Krader, 1979: 230). 
Другие ученые это мнение оспаривали и оспаривают (Толыбеков, 1959; 
Толыбеков, 1971; Шахматов, 1964; Марков, 1970; Марков, 1976; Хазанов, 
1975; ср. Першиц, 1976). На мой взгляд, можно говорить лишь о тенденции 
к установлению частной собственности на некоторые виды пастбищ, и то 
лишь применительно к отдельным кочевым обществам, как правило, нового 
и новейшего времени, интегрированным с оседлыми обществами в одну сис-
тему, в которой кочевники политически оказываются в подчиненном поло-
жении (о современном положении в Африке см. Dahl and Hjort, 1979: 
32—33). Но даже в них частная собственность на пастбища нередко связа-
на с целым рядом ограничений и обычно является значительно менее полной 
и развитой, чем в соседних оседлых обществах. 

Например, в евразийских степях тенденция к переходу отдельных 
пастбищ в частную собственность установилась по мере включения ко-
чевников в состав Российской и Китайской империй, однако полностью 
она так и не была реализована. 

У казахов Внутренней (Букеевской) орды в начале XIX в. хан 
Джангер, бывший, кстати, генерал-майором русской службы и получив-
ший потомственное дворянство, захватывал сам и выделял своим прибли-
женным земельные участки в частную собственность (Толыбеков, 1971: 
388). Но такая ситуация была все же исключительной. Закон 1868 г. 
окончательно порывал с прежней поли- 



224 Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов.. 

тикой русского правительства, направленной на поддержку ханов и 
султанов, а всю землю казахов объявил государственной собственно-
стью (Вяткин, 1941: 318). 

В Монголии XIX — начала XX в. земля считалась собст-
венностью маньчжурского государства, предоставленной в пользование 
монгольским военно-административным единицам. Майский (1921: 
223, 269) отмечал, что «земля