ус, полученный Деллием из Александрии, был особенно интересен 
и опасен для Рима.

     «Сколь ни велики богатства, что Азия Риму дала поневоле,
     Взысканы будут сторицей долги, и за каждого в рабство
     Уведенного в Рим человека двадцать римлян станут рабами,
     На тысячи римлян падет проклятье!
     О Рим, о развратом упившийся город, подобный блуднице,
     Станешь еще ты рабам угождать, позабыв о гордыне!
     Будешь острижен ты в знак униженья хозяйкой суровой
     И сброшен на землю, ибо в ее руках – правосудье и милость!»

   Пожалуй, это уж слишком. Намек на «острижение» Рима, у которого Восточная 
правительница сумела отрезать многие из завоеванных когда-то земель, был грубым 
и неприкрытым. Многие народы, униженные египетским владычеством, наверняка 
будут недовольны, прочитав это пророчество. Могучее войско, хлынувшее из глубин 
Азии, призвано было открыть эру «Восходящего Солнца». Но как увязать это мирное 
время «Солнца» с идеей того спасительного владыки, который установит свое 
правление мечом?
   И в этот новый «золотой век» Риму суждено платить дань, троекратно 
превосходящую ту, которую прежде получал он сам. Все ликуют, а Рим гибнет!
   Деллий, запутавшись в собственных мыслях, спрятал папирус и решил 
прогуляться, дабы развеять тягостное настроение.
   На лагерь спускались сумерки. Солдаты отдыхали. Кто-то пил кислое вино, 
похожее больше на уксус, кто-то просто спал, не обращая внимания на шум. В 
палатке царицы тускло светила масляная лампа. Деллий заметил, как туда вошел 
лекарь. Царица скрывала, что, как и многие в лагере, переживает странные 
приступы незнакомой болезни. Она каждое утро выходила из палатки свежая, 
отдохнувшая, как только что из прохладного бассейна.
   Повинуясь неосторожно нахлынувшему чувству, Деллий направился к палатке той, 
о которой безнадежно грезил вот уже несколько месяцев.
   «Приветствую тебя, царица», – Деллий замер на пороге. Врача уже не было, и 
Клеопатра приводила себя в порядок после осмотра. Она стояла, совершенно 
обнаженная, служанка подавала ей платье, ее тело отражало свет луны, 
выглянувшей из-за облаков. Без тени смущения Клеопатра продолжила одевание. Под 
стать ей была и служанка, невозмутимая, молчаливая, средних лет египтянка. Она 
и бровью не повела, увидев солдата в палатке госпожи. Обе женщины молча, 
игнорируя Деллия, заканчивали приготовления к ужину. Царица должна была 
выглядеть безупречно, и это требовало много времени. Деллий, как деревянный, не 
в силах пошевелить ни рукой, ни ногой так и остался стоять в проходе палатки.
   «Ты свободна, – Клеопатра легким движением руки отослала служанку и наконец 
взглянула на Деллия. – Ты хотел мне что-то сказать, Деллий?»
   Мужчина проглотил наконец ком, застрявший в горле: «Я должен принести 
извинения, царица. Но ты вроде как и не заметила, когда я зашел. Будем считать, 
что ничего не было. В любом случае я готов понести любое наказание за свое 
бесстыдное вторжение». «Наказать тебя? Чтобы все в лагере узнали о том, что их 
офицер несколько минут, стоя, как дурак, посреди палатки, лицезрел прелести 
царицы? Я не сделаю тебе такого подарка. Ничего не случилось. Ты только что 
вошел и попробуй сказать что-то другое. Тогда ты и будешь наказан, но только за 
навет на Владычицу Египта». Деллий в очередной раз поразился мгновенной реакции 
и уму Клеопатры. «Я зашел по делу, царица. Не хотелось бы мне, чтобы все в 
лагере получили такое послание, которое я принес тебе. Не думаю, что удастся 
остановить поток этой грязи, но ты должна быть предупреждена», – Деллий решил 
вдруг рассказать все этой женщине, поразившей его только что и умом, и... 
волшебной, мистической прелестью нагого тела. Ни одна из тех женщин, с которыми 
он проводил ночи, не восхищала его так, как эта почти сорокалетняя египтянка, 
родившая четырех детей, живущая уже пять месяцев в тяжелейших условиях военного 
лагеря.
   Он рассказал все, о чем прочитал, и высказал все свои сомнения. Клеопатра 
слушала молча. «Самым страшным пророчеством, царица, стало пророчество о 
золотом дожде, под которым погибнут жители Вечного города, а Вдова, именуемая 
Госпожой, вернет оставшихся в живых к золотому веку. После таких слов ты 
становишься более уязвимой для клеветников, Клеопатра. Может быть, стоит 
предпринять попытку опровергнуть пророчество?»
   Только теперь Деллий заметил, что в молчании Клеопатры было больше недоверия,
 чем внимания. Неужели о