прочие тяготы жизни в осажденном городе довели 
его до
полного истощения, и он больше не может держаться.
«Боги Библа, – пишет Рибадди, – разгневались на меня и сильно мною недовольны,
поскольку я провинился перед ними, и поэтому я не предстану перед моим 
господином
фараоном». Не считал ли царь своей виной то, что он прислушался к поучениям 
Эхнатона? И
на это послание фараон, похоже, не ответил.
Глава 6
ЭХНАТОН ПО-ПРЕЖНЕМУ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ПОСЫЛАТЬ ПОМОЩЬ
Грязные и утомленные дорогой посланцы, прибывавшие в город Атона из всех
владений с письмами о помощи, были, вероятно, разочарованы тем приемом, который 
им
оказывали. Мужественным солдатам, защищавшим окраины огромной империи, были
ненавистны прекрасные причалы, к которым приставали их суда, им не нравились
прекрасные виллы и тенистые улицы. И трижды ненавистны им были завораживающие 
слух
гимны Атону, доносившиеся из храмовых залов, когда они спешили во дворец.
Живущие неторопливой размеренной жизнью горожане улыбались при виде
чужеземцев, спешащих по улицам города-мечты, придворные чиновники не торопились
передавать их письма, считая, что негоже беспокоиться из-за каких-то азиатов.
В конце концов эти политые кровью и слезами письма оказывались погребены в
архивах и забыты всеми, кроме Эхнатона. Вместо победоносных маршей и грозного 
боя
барабанов и рожков, которые надеялись услышать посланцы, в их ушах звучали 
только
бесконечные песнопения религиозных церемоний и речитативные любовные песни
неофициальных празднеств.
Пропахшие потом и поседевшие от дорожной пыли, эти люди, чья память еще хранила
картины недавно виденных ужасов войны, а в сердцах еще тлела надежда сохранить
единство империи, с презрением смотрели на роскошь новой египетской столицы, 
оставаясь
безучастными к восторженным разговорам о цветах.
Худощавый и сутулый, с печальными глазами и вечно склоненной головой, фараон
говорил только о своем боге. Даже сама его внешность, абсолютно чуждая всякой
воинственности, должно быть, приводила посланцев в отчаяние.
Из давно покинутых ими осажденных городов до них долетали горестные крики о
помощи, и они не могли ни превратить их в миротворческие речи, ни выстроить в 
стройную
систему песнопений, так популярных при дворе, ни заставить их зазвучать 
серенадой. Кто,
думали ожидающие приема посланцы, может остаться глух к горестному призыву: 
«Город
плачет, и текут реки слез».
Как можно сидеть в праздности в столице, когда гордая империя, оплаченная 
кровью
храбрых воинов великого Тутмоса, рушится на глазах? Чего стоит любая философия 
и все
боги на небесах, если Египет теряет свои владения? Великолепные Ливанские горы, 
белые
приморские города Аскалон и Ашдо, Тир, Сидон, Симирра и Библ, холмы Иерусалима,
Кадеш и великий Оронт, прекрасный Иордан, Тунип, Алеппо, далекий Евфрат. По
сравнению с этим чего стоит верность учению? Бог? Правда? Единственным богом 
был бог
войны который вел Египет к победам и помог ему завоевать Сирию; единственной 
правдой
была правда сильного.
Всматриваясь в глубины прошедших тридцати двух столетий, можно ли сказать, кто
был прав – фараон или его воины? На одной чаше весов лежала утонченная культура,

построенная на культе всеобщей любви, смирении, молитвах, доброжелательности и 
мире.
На другой – сила, власть, могущество, здоровье, отвага, храбрость и 
непримиримая борьба с
врагами.
Конечно, нельзя не признать, что воззрения Эхнатона были более человечными и
гуманными, но разве сердца наши не преисполнены сочувствия к тем, кто продолжал
удерживать азиатские крепости? Мы можем одобрять в теории идеи юного правителя, 
но не
в силах простить ему разрушение империи.
Однако в своих попытках добиться справедливости и найти «мальчика для битья» мы
дол