5 — он не объясняет.
    Во-вторых: почему гнев Аякса на неправедный суд Атридов и на удостоенного 
незаслуженной чести Одиссея настолько силен, что это влечет за собой попытку 
тотального избиения едва ли не всего греческого войска? Причем попытка эта — 
откровенно «раз-
' Pausanias, I.35.3.
2	Pausanias, 1.28.12.
3	Pindar. Nemean Odes IV.49.
4	Herodotus, VI.35: Pausanias, 1.35.2; Plutarch. Solon. XI.
5	Ср.: Or)., XI. 543 и далее.
8. Заказ № 1635.

225

выбрасывает доспех прямо к подножию кургана, возведенного над могилой Аякса на 
троянском берегу'. Тевкр пытается вернуться домой на Саламин, но отец, Теламон, 
обвиняет его в смерти брата и даже не дает сойти на родную землю2, тогда Тевкр 
отправляется на Кипр и основывает там город с тем же названием — Саламин'. Сын 
Еврисака и внук Аякса Филей якобы становится афинским гражданином, что 
впоследствии дало афинянам основание претендовать на Саламин, а также сделать 
Аякса героем-эпонимом, то есть назвать его именем одну из аттических фил4.
    Софоклова версия сюжета логична и последовательна. Она отталкивается от 
ключевой точки (гнева и безумия Аякса), проходит кульминацию (самоубийство 
главного героя) и заканчивается восстановлением некоего — пускай довольно 
шаткого — порядка. Однако и в ней есть ряд моментов, требующих прояснения.
    Во-первых, непонятны мотивы, движущие Одиссеем. Софокл изо всех сил 
старается выстроить логику поведения этого персонажа так, чтобы его финальная 
«перемена сторон» и открытое выступление против Атридов на стороне их кровного 
отныне врага Тевкра не выглядела неожиданной. Одиссей еще в прологе 
отказывается от предложенного мстительной Афиной удовольствия созерцать 
унижение своего врага Аякса, который в это самое время мнит, что истязает бичом 
его же, Одиссея. Замыкающая пролог (если не считать одобрительной финальной 
реплики Афины) Одиссеева сентенция относительно бренности человеческого бытия 
(121 — 126) убивает сразу двух зайцев: выказывает в нем подобающее смирение 
перед лицом неодолимой божественной власти — и утверждает право сохранять перед 
лицом этой власти собственное мнение, чем готовит почву для отказа поддержать 
Атридов в конце трагедии. Если уж Одиссей умудряется решать «по-человечески», 
противореча Афине в ее же присутствии и сохраняя при этом добрые с ней 
отношения, то «земная» власть царей ему тем более не указ. С точки зрения 
логики развития драматического действия ход безупречен, однако логики мифа — со 
столь резкой и неожиданной сменой дружбы на ярую вражду, а той, в свою очередь, 
на откровенный поиск примирения5 — он не объясняет.
    Во-вторых: почему гнев Аякса на неправедный суд Атридов и на удостоенного 
незаслуженной чести Одиссея настолько силен, что это влечет за собой попытку 
тотального избиения едва ли не всего греческого войска? Причем попытка эта — 
откровенно «раз-
1	Pausanias, 1.35.3.
2	Pausanias, I.28.12.
3	Pindar. Nemean Odes IV.49.
4	Herodotus, VI.35; Pausanias, 1.35.2; Plutarch. Solon. XI.
3 Ср.. Од., XI. 543 и далее
8. Заказ № 1635.

226	В Михайлин   Тропа звериных слов
боиничья», не совместимая с высоким мужским статусом, поскольку в свою кровавую 
экспедицию Аякс отправляется ночью, когда порядочные статусные воины не воюют.
    В-третьих: почему избиение крупного и мелкого рогатого скота воспринимается 
им как катастрофа, как унижение настолько глубокое, что единственным выходом из 
сложившейся ситуации остается только самоубийство? Он ничуть не раскаивается в 
самом намерении убить Атридов и Одиссея и прямо говорит об этом даже после того,
 как приходит в себя (383—391). Безумие, насланное Афиной, ничуть его не 
смущает, и замысленная в «маниакальном» состоянии массовая ночная резня 
соратников в военное время и в непосредственной близости от неприятеля не 
противоречит ни его «трезвым» чувствам, ни самой его природе. Однако при этом 
он настолько деликатен, что не в состоянии пережить другого фокуса, который 
выкинула с ним та же Афина: отведя ему глаза и «натравив» на стадо.
    И, в-четвертых, неясной остается причина, по которой был выбран способ 
захоронения Аякса: без костра, предав тело земле и насыпав над ним курган. Он 
настолько очевидно противопоставлен принятым у гомеровских персонажей 
погребальным практикам, что это должно иметь четко выраженный смысл.
3. ГНЕВ АЯКСА: ОДИССЕЙ
    Софокл открывает свою трагедию весьма любопытной сценой: рано утром к шатру 
Аякса по его ночным следам приходит Одиссей. За Одиссеем, в свою очередь, 
следит Афина, которая, оставаясь невидимой, обращается к нему с вопросом, кого 
и зачем он выслеживает: собственно, этим ее монологом и открывается пьеса. В ее 
речи, адресованной Одиссею, поразительно часто мелькает охотничья терминология. 
Одиссей, «желая предупредить врага», забрался на самый край греческого лагеря 
(ivQa TCIJJIV ?oxaTnv, ст.4) и чутьем (сгЗршэд, 8), как лаконская гончая 
(crJpivog, 8), идет по следу. Одиссей объясняет свою «охотничью» экспедицию 
странным ночным происшествием, в результате которого