ичными чужими» и есть не что иное, 
как система внешних маркеров, позволяющих классифицировать мир по нескольким 
основным «направлениям», чаще всего имеющим непосредственную привязку к 
сторонам света и другим географическим категориям («по ту сторону» и т д )
    Но в чем эпос ориентируется дотошно, напряженно и, я бы сказал, вдохновенно,
 так это в системах отношений между различными воинскими статусами Здесь перед 
нами предстает мир, исполненный тончайших нюансов, изысканных и витиеватых 
намеков на мельчайшие детали, существенные для той или иной статусной позиции, 
для той или иной групповой или индивидуальной воинской «биографии» Здесь то и 
дело происходят колоссальные по своим масштабам нарушения «внутреннего 
распорядка», хотя даже самому незначительному отступлению от принятых 
поведенческих норм может приписываться — и приписывается — вполне судьбоносное 
значение
    Если воспринимать литературу как один из способов организации коллективной 
памяти, ответственный за непрямое постули-
    
Греки

215

рование общезначимых в пределах данной социальной среды истин, то вряд ли стоит 
сомневаться в том, что для эпоса подобной средой была воинская аристократия и 
что эпос организовывал современную ему коллективную память именно так и именно 
по тем стандартам, которые были аутентичны этому весьма специфическому 
социальному слою.
    В этой связи неудивительно и то, что расцвет «больших» эпических традиций 
всякий раз приходится на период резкой смены способа существования правящей 
воинской элиты. Сейчас уже ни у кого не вызывает сомнения то обстоятельство, 
что созданию гомеровских поэм предшествовала длительная и богатая эпическая 
традиция на различных диалектах древнегреческого языка. Гомеровский текст 
настолько изощрен и настолько богат скрытыми отсылками к иным, не вошедшим 
непосредственно в корпус основного текста сюжетам, что становится совершенно 
ясно: внемлющая ему аудитория должна была обладать весьма солидной культурной 
базой, которая позволяла «развязывать узлы» и оценивать красоту «плетения» 
текста1. Однако необходимость в создании колоссальной по масштабу и совокупному 
объему кодифицированного социального опыта гомеровской (и послегомеровской) 
эпической традиции возникла не раньше VIII века, то есть именно тогда, когда 
способ существования аутентичной эпосу социальной среды претерпел резкие 
структурные изменения.
    VIII век до н.э. — время весьма специфическое для древнегреческой истории. 
Именно в эту эпоху заканчивается переход от «темных веков» к преддверию 
классического периода. Бывшие разрозненные, по преимуществу пастушеские общины, 
группировавшиеся вокруг басилеев, военных вождей, сохранивших традицион-
         1 Подобная культурная опытность отнюдь не предполагает какой бы то ни 
было «кабинетной» составляющей: скальдическая поэзия или ирландские вставные 
«реторики» усложнены (на микроуровне) куда сильнее, чем гомеровские тексты, 
однако нам известно, что адресатами и наиболее благодарными слушателями как в 
том, так и в другом случае были отнюдь не ученые монахи, но банды откровенных 
головорезов. Мужские воинские союзы всегда были склонны к созданию 
специфических поведенческих и разговорных кодов, усложненность которых зачастую 
является гарантией их действенности — как с точки зрения гарантированное™ 
отличения своего от чужого (в зависимости от владения/невладения или даже от 
степени владения кодом), так и с точки зрения специфических практик повышения 
мужского статуса теми индивидами, которые не просто владеют кодом, но владеют 
им мастерски и творчески (см. главу о русском мате). Скальдическая и 
параллельные ей ска-зительские традиции, «замороженные» наступающим 
христианством на относительно ранней стадии развития, дают нам некоторое 
представление о том, что могло предшествовать формированию системы масштабных и 
изощренных эпических текстов — в том числе и на древне!реческой почве.
    
216

В  Михайлин   Тропа звериных слов

ное влияние со времен «дорийского» нашествия, открывают для себя (или 
вспоминают) более прагматичные способы самообеспечения, связанные с земледелием 
Земледелие создает прекрасную базу для резкого численного прироста населения, 
но требует постоянной, хорошо охраняемой территории, а кроме того — 
качественного изменения характера собственности. Вместо «движимых» скота и 
металла, которые служили основным предметом накопления в «больших домах» 
басилеев в контексте престижной экономики «темных веков» (и которые 
относительно свободно переходили из рук в руки в результате «перемен судьбы»), 
главным показателем статуса становится владение участками пахотной земли. 
Соответственно меняются и статусные приоритеты «младший» способ существования, 
привычный для полукочевых скотоводческих сообществ, где гл