учае. Текст же будет стремиться к восстановлению утраченного 
равновесия, и в этом, собственно, и будет состоять его основной пафос.
    В случае с Агамемноном утрата воинского счастья и магическая 
несостоятельность и «неправедность» дальнейших боевых действий являют себя 
буквально с самого начала. Вся вторая песнь
А потеря колесницы для дворцовой армии значила неизмеримо больше, чем потеря 
десятка «бегунов» для варварской армии.
     Есть интереснейшая, на мой взгляд, взаимосвязь между профессионализацией 
римской армии и переходом Рима от расширения границ к обороне завоеванного. 
Особо обращает на себя внимание и тенденция к варваризации римского лимеса, а 
затем и римской армии в целом. Римский легион был идеальной для своего времени 
боевой машиной; но в конечном счете легионы были вытеснены с исторической сцены 
варварскими дружинами, причем произошло это еще при жизни Западной империи.
     Современные профессиональные армии позволяют буквально за несколько дней 
ликвидировать менее оснащенные вооруженные силы «третьих» стран. Так, хеттские 
колесницы до поры до времени тоже неплохо справлялись со слабо организованными 
и плохо вооруженными варварами, — стоило только тем выйти на равнину. Но 
практика уже показала полную беспомощность оснащенных самым современным и 
дорогостоящим оборудованием «структур безопасности» перед десятком 
«террористов».
     Реальная проблема заключается в том, что любая «зона изобилия», 
организующая себя — для пущего удобства сограждан — исключительно по «старшей» 
модели, плодит вокруг себя окраинные элиты, которые не только чувствуют себя 
обделенными и обиженными, но и имеют под рукой бесконечный и дешевый 
человеческий ресурс: мириады «младших сыновей», которых нужно только вовремя и 
грамотно направить на нужный небоскреб.
    
200

В. Михайлин. Тропа звериных слов

«Илиады», вплоть до начала «Списка кораблей», посвящена магическому обоснованию 
этой несостоятельности. Сперва Агамемнону является сон о возможности взять 
Илион одним ударом и без участия Ахилла, — сон ложный, но волею Зевеса 
«прочитанный» Агамемноном и его военным советом как истинный и пророческий. 
Кроме того, обычно мудрый Нестор не просто не видит обманной природы сна, но 
особо подчеркивает, что сон не может быть не истинным, поскольку приснился он 
именно Агамемнону. Итак, Агамемнон здесь — источник обольщений и ложных надежд.
    Затем Агамемнону приходит в голову довольно странная мысль «испытать» 
войско, объявив ему на общей сходке о разочаровании в возможности достичь цели 
похода и о желании поход прекратить, то есть фактически о собственной 
несостоятельности и неправомочности в качестве «фарнового» военного вождя. 
Остальные ба-силеи должны при этом отговорить бойцов слушаться Агамемнона и 
возжечь в них боевой пыл, — так сказать, от противного. Затея эта совершенно 
нелепа с прагматической точки зрения1, но имеет глубокий 
ритуально-магистический смысл. Агамемнон не может не осознавать ущерба, 
нанесенного его «удаче» историей с Хрисеи-дой—Ахиллом—Брисеидой. Он не может 
начинать решающего боя с той ущербной удачей, которая у него осталась, какие бы 
вещие сны ему ни снились. Таким образом, уловка с ложным отказом от задуманного 
является, во-первых, проверкой «боевого духа» войска, того совокупного 
воинского фарна, который остался при ахейцах и сумма которого не вполне 
известна Агамемнону, и, во-вторых, попыткой «заново раздать» фарн — 
переадресовать его другим ба-силеям, среди которых даже за вычетом Ахилла 
осталось немало известных героев, и воспользоваться их собственными «резервами 
счастья».
    Обращенная к войску речь Агамемнона весьма показательна. Как бы ни 
воспринимал сам Агамемнон то, что он говорит, он проговаривает четкую картину 
хаоса, в котором (по его вине) оказалось ахейское войско. Он говорит о Зевсе, 
уловившем его когда-то в тенета судьбы и заставившем затеять эту войну:
Ныне же злое прелыценье он совершил и велит мне В Аргос бесславным бежать, 
погубившему столько народа.
(II, 114-115)
    Последнее искупается только славой. Чтобы выиграть войну и взять Илион, 
нужно либо самому быть героем, «младшим сыном»,
       1 И продолжает расцениваться как некая сюжетная несообразность даже и 
современными исследователями, см . [Клейн 1998]
    
Греки

201

готовым погибнуть ради славы и общего «победного» счастья, либо иметь таковых 
под рукой. Потому Агамемнон и обращается к ахейцам вералоутЕС, Арлос;, 
«ферапоны Аресовы»1, — в надежде пробудить в них готовность к самопожертвованию.

    Впрочем, он тут же переходит к теме «несчастливой судьбы», которая не 
позволила до сих пор и не позволит впредь ахейцам взять город. Главный образ, 
на котором держится весь пафос этой речи, — это образ гнили.
Древо у нас в кораблях изгнивает, канаты истлели; Дома и наши супруги, и наши 
любезные дети, Сетуя, нас ожидают...
(II, 135-137)
    И веревки, и корабельное дерево здесь семантически значимы помимо прямых 
денотативных смыслов. О связи образа плетеной нити или веревки с образом судьбы 
сказано вполне достаточно (см.: [Онианз 1999]). Связь дерева (в том числе и как 
материала) с семантическими полями жертвы и судьбы была разобрана выше, в 
«скифском» разделе