свое искусство к погребностям скифской среды <...>, не могли быть 
импортированными из отдаленных от Скифии центров, а изготавливались в 
непосредственной близости от потребителя» [Археология 1986   190]
    
Скифы	165


ляется в виде меча, которому приносят кровавые (в отличие от других божеств), в 
том числе и человеческие, жертвы. В этой связи нелишним будет коснуться 
семантических аспектов двух типов предметов, часто встречающихся в скифских 
воинских погребениях, а именно собственно мечей и так называемых наверший.
     Д.С. Раевский достаточно по
дробно останавливается в «Моде
ли мира скифской культуры» на	рис 25
анализе изображений, помещен
ных на перекрестье и на устье ножен келермесского меча, а также
на ряде сходных изобразительных текстов. Изображение на устье
ножен трактуется следующим образом:
     На них представлена трехчленная симметричная композиция, центральным 
элементом которой служит орнаментальный мотив, восходящий к древневосточному 
изображению священного дерева ... и фланкированный двумя фигурами обращенных к 
нему крылатых гениев <...> Она связана с воплощением идеи упорядоченного, 
организованного пространства и является одной из реализаций так называемой 
концепции мирового дерева, «определявшей в течение долгого времени модель мира 
человеческих коллективов Старого и Нового Света» [Топоров, 1972, с. 93], в 
частности представление о трехчленной вертикальной и четырехчленной 
горизонтальной структуре пространства.
     Символическое изображение дерева в этом случае отчетливо выступает как 
воплощение «центра мира», как axis mundi, а предстоящие ему фигуры 
символизируют основные направления горизонта, стороны света.
     Представление о пятичленном (включая «центр») горизонтальном пространстве 
в изобразительных и орнаментальных текстах допускает различные воплощения 
{данной структуры. — В.М.). <...> ...«фронтальное» ее восприятие, наиболее 
удобное при изобразительной, а не орнаментальной трактовке, приводило к 
естественной редукции структуры до симметричной трехчл, находимые обыкновенно в 
курганных погребениях вместе со скелетами убитых в честь умершего лошадей, 
очевидно, также являются маркерами кровавого воинского жертвоприношения, 
отсылая к реалиям, семантически близким к ваджре ведического Индры1.
    О смысле троекратного повторения сцены терзания коней грифонами уже 
говорилось выше: согласно представленной здесь точ-
что никак не свидетельствует о недостатке топлива. На мой взгляд, важнейшей во 
всей 61-й главке является фраза о том, что «бык сам себя варит», — что при 
общей иранской зацикленности на ритуальной чистоте вполне логично характеризует 
«мирную» жертву. У Геродота сказано также, что посвященную богу часть мяса 
(вероятнее всего, те же бедра) жрец по окончании варки бросает прямо на землю 
(то есть мясо уже считается чистым, ибо не оскверняет собой земли). На землю же 
бросаются и вареные внутренности — то есть та часть туши, которая в 
маргинальной зоне, при кровавом жертвоприношении и приготовлении мяса, на 
открытом огне (без воды!) досталась бы «псам».
        1	А также упомянутые у Геродота обычай «набивки желудков» покойни
кам семенами растений и травами; чучела всадников в почетном карауле у
кургана; «погребение» проштрафившихся жрецов в горящем хворосте.
        2	Снабженные при этом явными маркерами фарна (орлы, пахчиры, бара
ньи волюты) и кровавого жертвоприношения (грифоны, копмшыс в жертвен
ных позах).
     'Данный вопрос станет предметом самостоятельного рассмотрения в 
планируемой совместно с Сергеем Труневым работе «Ваджра и фарн».
    
170

В  Михиилин. Тропа звериных слов

ке зрения, они отвечают трем пройденным владельцем пекторали «балцам», и 
соответственно все три, вместе взятые, означают обретение им высшего возможного 
воинского ранга — ранга военного вождя.
    Единственное, о чем осталось упомянуть в пределах нижнего фриза пекторали, 
так это о симметрично помещенных на обеих его оконечностях парах сидящих 
головой друг к другу кузнечиков. В контексте свойственного всему нижнему фризу 
нарастания атональности от края к центру эта парная композиция выглядит 
совершенно безмятежной и лишенной динамики: здесь никто никого не терзает, 
фигурки даже не соприкасаются между собой, они равны по «породе» и статусу и 
находятся в позе полного покоя. Однако в построении нижнего фриза есть и еще 
одна, семантически куда более значимая закономерность: от края к центру фриза, 
наряду с нарастанием атональности, идет нарастание семантики «возраста» и 
воинского статуса, чтобы закончиться кульминацией последнего жертвоприношения. 
В этом смысле пару кузнечиков можно рассматривать как маркер «детского», 
«мальчишеского» статуса, предшествующего даже отроческой, «щенячьей» стадии. 
Чем обусловлен выбор именно кузнечиков в качестве семантически значимого 
элемента кодового высказывания, остается только гадать. Возможно, это связано с 
доступностью кузнечика как добычи даже маленькому ребенку; возможно, с чем-то 
подобным китайскому стравливанию между собой «бойцовских» сверчков. А может 
быть, ключом к дешифровке этой сцены является сама по себе «пружинная» 
неподвижность кузнечиков — с понятной для данного насекомого готовностью к 
мгновенному и дальнему прыжку: к атональной и быстротечной («полет»!) вои