высказанного 
выше соображения о необходимости «обру-
     ' Что тем более странно, если учесть следующее обстоятельство: критикуя 
действительно более чем уязвимую точку зрения Д.А. Мачинского (массагеты, по 
Геродоту, вешают лук у входа в кибитку в качестве предупреждающего знака при 
совокуплении с женщиной, и, следовательно, этот мотив есть знак приобщения 
персонажей к женскому божественному началу), Д.С. Раевский в качестве аргумента 
пользуется именно этим, вторым, лежащим на земле луком: «Если мотиву висящего 
лука такая семантика присуща стабильно в любом контексте (что само по себе 
трудно доказуемо) .. то непонятно, почему повешен лук лишь одного из "энареев", 
тогда как у другого он лежит на земле» (Раевский 1985: 186].
    
24

В. Muxaii/um. Тропи звериных слов

бить» в этом случае мировое древо в верхнем фризе пекторали, возникает еще 
целый ряд неразрешимых, с нашей точки зрения, вопросов.
     Итак, предположим, что лук маркирует верхнюю часть мирового дерева, а 
овчина — его середину. Нижнюю, откровенно хтоническую часть древа маркирует в 
этом случае «изображение терзаемой лошади, что указывает на толкование нижней 
зоны мирового дерева как мира смерти» | Раевский 1985: 202]. Однако буквально 
дюжиною страниц выше, рассуждая об аспектах «использования в анализируемом 
памятнике топографического кода», автор пишет:
    Заслуживает внимания тот факт, что на пекторали грифоны терзают именно 
лошадей. Связь этого мотива в скифской традиции с космическим верхом 
подтверждается и восходящими к фольклору источниками.
[Раевский 1985: 190]
    Кроме того, при рассмотрении вертикальной оси композиции из авторского поля 
зрения как-то вдруг выпадает столь значимый со структурной точки зрения средний 
(или — центральный?), «растительный» фриз, в котором на среднюю ось как раз 
приходятся пальметта (то есть — «низ»? поскольку именно из нее все и растет?) и 
сидящая под пальметтой птица (то есть явный «верх»). Крайне невразумительно 
выглядит подобный «топографический код», где все три части мирового древа 
играют в чехарду, а потому некоторые из них вовсе не учитываются, а другие 
трактуются весьма произвольно — в зависимости от ситуативной необходимости.
    Явная уязвимость данного подхода видна и при попытке распространить его, 
скажем, на известный изобразительный текст позолоченной серебряной амфоры из 
кургана Чертомлык (по замечанию самого Д.С. Раевского, «на близость принципов 
построения декора» этих двух памятников «указывали многие исследователи» 
[Раевский 1985: 182)). На чертомлыцкой амфоре (рис. 2) растительный орнамент со 
вписанными фигурами птиц (а также с выступающими рельефными головками львов и 
гиппокампа/пегаса) занимает большую и нижнюю часть поверхности сосуда. 
«Человеческому» фризу, более или менее параллельному верхнему фризу пекторали, 
отведена середина, в то время как в верхнем фризе грифоны терзают оленя. Таким 
образом, верх и низ откровенно меняются местами.
    И тем не менее сам выдвинутый Д.С. Раевским принцип подхода к пекторали как 
к единому, семантизированному не только на образном, но и на более высоком, 
структурно-топографическом
    
Скифы	25


уровне тексту представляется мне вполне оправданным. Проблема состоит в том, 
чтобы попытаться найти принцип построения пекторали, способный непротиворечиво 
«расшифровать» и смысл каждого заключенного в той или иной группе образов 
послания, и общий, существующий на «мак-ротекстуальном» уровне смысл.
    Отталкиваться, как мне кажется, нужно в первую очередь от возможной 
функционально-ритуальной значимости пекторали. ибо в скифской, как и любой 
другой сколько-нибудь «ранней» традиции, семантика изобразительного текста, 
помещаемого на бытовом, а тем более ритуальном предмете чаще всего бывает самым 
тесным образом связана с семантикой самого этого предмета. Ритуальная же 
значимость золотой пекторали сомнения, как мне кажется, ни в ком вызывать не 
должна, — как и шейные гривны, она маркирует на теле мертвого статусного воина 
семантически значимую границу между головой и туловищем (ср. известную 
«трехчастность» каменных скифских «надгробий», где главными пограничными 
маркерами являются именно гривна и пояс. См.: [Савинов 1977; Раевский 1985: 
135— 146]). Не следует, впрочем, упускать из виду и того обстоятельства, что 
пектораль «шире» гривны — как в прямом, так и в переносном смысле. Маркируя 
верхней своей кромкой фаницу между головой и туловищем, основным «текстом» она 
прикрывает «душу» (как до сих пор именуются в ряде русских говоров центральная 
и верхняя часть фуди) покойного, тем самым претендуя на центральное место в 
погребальном «макротексте».
    Тем не менее проблема функционально-ритуальной привязанности «текста» 
пекторали до сей поры ускользала от внимания исследователей, тогда как, на наш 
взгляд, совершенно очевидным является следующий факт: при глубокой (согласно 
греческим источникам) разработке скифского погребального ритуала, в особенности 
же ритуала царского, «случайных» предметов здесь быть просто не может. В 
отечественной традиции интерпретировались — с опорой на археологические и 
текстологические данные — самые
    
26	В  Мчхаи.шн. Тропи чвериных с.юн
разные предметно-семантические аспекты скифского погребального ритуала: 
семантика пространственной орг