наблюдаем на золотой 
нащитной бляхе IV века до н.э. из кургана Куль-Оба (рис. 15). Здесь в фигуру 
лежащего все в той же характерной позе и так же развернутого вправо оленя 
вписаны фигуры других животных. В области сердца/лопатки расположена фигурка 
оскаленного льва, развернувшегося так, что его пасть смотрит в то же самое 
место на сочленении оленьего горла с грудью, куда впился лев из Ильичевского 
кургана. В область оленьего живота (вид сбоку) вписан скачущий влево заяц. Под 
горлом у оленя лежит, развернув голову назад, собака: с одной стороны, ее 
сомкнутая пасть приходится на верхнюю часть оленьего горла, а с другой, взгляд 
ее обращен назад и чуть вверх — то есть она «следит» за зайцем. Оленье бедро, 
достаточно четко отделенное от остальной
1 Передняя часть рогов утрачена.

Скифы

141


фигуры, практически целиком занимает изображение сидящего грифона с раскрытым 
клювом и выраженным «драконьим» гребнем на шее. У оленя на рогах девять 
отростков, причем два из них смотрят вперед, ритмически повторяя контур 
собачьей фигуры, а семь — назад, «рифмуясь» с фигурой льва. И еще одна деталь: 
за последним завитком рогов, примерно в районе крестца и строго над грифоном, 
расположена «продолжающая» ритм рогов фигурка барана.
    Если принять высказанное несколько выше предположение о возможном 
соответствии количества завитков на рогах «сроку службы» скифского воина (не 
обязательно выраженного строгим числом проведенных «в поле» весенне-летних 
сезонов — данное число также может быть кодовым, обозначающим уровень 
пройденного «балца»), то смысл заключенного в последней оленьей фигуре 
высказывания становится достаточно прозрачным.
    Собака, помещенная вне оленьей туши с сомкнутой пастью, соответствует в 
таком случае «щенячьему», первому балцу (два торчащих вперед ответвления 
оленьих рогов). Место зайца, ее законной добычи, может в данном контексте 
означать долю «молодняка» при разделе добычи — условно говоря, «потроха». Лев, 
помещенный в силовую позицию (область сердца, пасть, направленная к сочленению 
груди и горла), есть, таким образом, законный «автор» и обладатель всей добычи. 
Его позиция между псом и зайцем также может быть значимой, ибо «немой» пес 
может получить свою долю только с санкции льва.
    Интересна, однако, позиция грифона, который, в отличие от всех прочих 
«участников кода», расположен не в динамичной, а в спокойной, статусной позе и, 
как уже было сказано, вписан в резко выделенное линией бедра из остальной части 
туши поле. А что, если «хозяйская» поза грифона означает не что иное, как 
«божье право» именно на эту часть охотничьей добычи1? Если вспомнить Гомера, то 
именно бедра жертвенных животных являются стандартной «долей жреца»:
Кончив молитву, ячменем и солью осыпали жертвы, Выи им подняли вверх, закололи, 
тела освежили,
       1 Соотношение долей в охотничьей и в воинской добыче, несомненно 
значимое и строго кодифицированное, есть отдельная большая тема.
    
142

В. Михайлин. Тропа звериных слов

Бедра немедля отсекли, обрезанным туком покрыли Вдвое кругом и на них положили 
останки сырые. Жрец на дровах сожигал их, багряным вином окропляя.
|Ил., 1, 458-462)
    «Утробы» являются, так сказать, «горячей закуской» и законной долей 
помогающих жрецу при сжигании жертвы юношей:
Юноши окрест его в руках пятизубцы держали. Бедра сожегши они и вкусивши утроб 
от закланных...
[Ил., I, 463-464]
    А вся остальная туша поступает в распоряжение дружины и готовится 
самостоятельно, отдельно от бедер и внутренностей:
Все остальное дробят на куски, прободают рожнами, Жарят на них осторожно и, все 
уготовя, снимают.
[Ил., I, 465-466]
    После этого юноши, отстраненные от участия в общей трапезе, заняты тем, что 
обносят вином взрослых воинов.
    Таким образом, логика разделки туши жертвенного животного подкрепляется в 
скифском варианте зооморфной кодировкой воинских статусов, обязанностей и «прав 
на добычу». Баран оказывается в данном варианте прочтения этого 
изобразительного текста помещенным в самую, пожалуй, силовую позицию. К нему 
стремится скачущий заяц, которого провожает взглядом пес. К нему «текут» 
повторяющие изгиб его тела семь «взрослых» завитков оленьих рогов, и он же 
осеняет собой спокойного — «в своем праве» — грифона (вспомним еще раз 
характерную, скажем, для хеттского и передневосточного вообще, а также и для 
раннего скифского искусства1 практику помещения одной фигуративно оформленной 
части кодового высказывания над другой как прямую дорогу к более динамичным 
сценам терзания).
    В этом контексте становится яснее и сцена терзания на золотой обкладке 
котла из Ильичевского кургана. Орел, как и грифон с нащитной бляхи из Куль-Обы, 
«взымает» положенную «божью долю»2. Лев есть добытчик и хозяин всей остальной 
оленьей туши.
         1 Ср изображение на тыльной стороне зеркала из Келермесского куршна №4
        г Ср в этой связи никем, насколько мне известно, до сих пор не 
откоммен-i ированную в этом смысле семантику поступка, совершенного персидским 
царем Камбизом в Египте, когда к н