стона «Ojibway Ceremonies»
[Johnston 1990] аутентичное описание одного из таких походов, а также пред
шествующих ему и последовавших за ним ритуалов «выхода» из «чечовеческой»
зоны и обратного «входа» в нее Описание содержит также ламечашльмо ин
тересный материал в плане взаимоотношении между «бывалыми» воинами и
теми, для кого это — «первый балц», в плане отношения к оружию к <своеи»
и «чужой» территории, к противнику, а также отношения к участникам похо
да их соплеменников, остающихся дома
    
1 14

В. Михайлин. Тропа звериных слов

ствовать в некоем стабильном равновесии между миром и войной, поддерживая 
постоянную боеготовность, но никоим образом не претендуя на захват чужих земель 
(за исключением спорных пограничных территорий), не говоря уже о тотальном 
уничтожении, подчинении или изгнании противника.
    Овладение навыками сперва колесничной, а затем и верховой езды задало 
совершенно иной способ существования1 — а именно способ профессионально 
воинский, для которого «посвященность смерти» была нормой. Зримым же 
воплощением этой воинской, интимной системы отношений со смертью являлся именно 
конь, разом и гарант мобильности, участия на равных в дальнем походе и в добыче,
 и — знак постоянной готовности «отправиться к Барасты-ру». Кстати, в контексте 
достаточно распространенной в Евразии «кодовой формулировки», где одна часть 
кодового высказывания помещается над другой (хищник над жертвой, божество над 
фигурой атрибутивного животного или человека, которому оно оказывает 
покровительство, — со всеми возможными вариантами редукции исходных фигур), 
сама по себе фигура всадника должна обладать ярко выраженными хтоническими 
коннотациями, куда более явными, нежели в случае с фигурой колесничего. Человек,
 сидящий (об особой семантике сидячей позы уже упоминалось) на лошади, есть 
человек, нагляднейшим образом «вписанный» в смерть, посвященный хтонической 
воинской судьбе. Отныне понятия «конь», «судьба», «удача», «скорость» и 
«смерть» образуют единое семантическое поле, следы которого явственно ощутимы 
практически во всех современных культурах и по сей день2. Кроме того, есть 
немалые основания полагать [см.: Кардини 1987], что именно изменения в конской 
сбруе и снаряжении всадника, сделавшие возможными новые, более эффективные 
методы ведения кавалерийского боя, послужили первотолчком (или одним из 
первотолчков) для очередного всплеска воинско-аристократических культур, в 
результате которо-
         1	Это сделало возможными, кроме прочею, два гигантских исторических
сдвига. Во-первых, освоение колоссальных степных пространств Евразии,
впоследствии главного «проводника» (а с точки зрения соседних оседлых или
вернувшихся к оседлости народов — «источника») накатывающих одно за дру
гим «переселений народов» А во-вторых, создание культуры номадов и обшир
нейших, хотя и весьма специфически структурированных, «кочевых империй»,
часть из которых (вроде Тюркского и Хазарского каганатов или Золотой Орды)
до конца более или менее прочно хранила верность кочевым традициям; дру-
|ие же подобные образования (Арабский халифат, Османская империя) дос-
нггочно быстро «оседали на землю», формируя из бывших номадов правящий
класс военной аристократии.
         2	Со вполне понятной подменой коня более современными средствами
перемещения (автомобиль, самолет, мотоцикл и т.д )
    
Скифы

115

го, в частности, в Западной Европе прекратил свое существование античный мир и 
началась эпоха Средневековья. Как бы ни относиться к самой возможности сведения 
к одному-единственному техническому усовершенствованию всего обилия факторов, 
повлекших за собой крушение Западной Римской империи и образование на ее месте 
конгломерата варварских королевств, которые дали начало будущей средневековой 
Европе, факт остается фактом. Изобретение стремени и последующее 
усовершенствование седла для верховой езды приводит к возможности использования 
в конном бою длинного палаша и длинной тяжелой пики, что в свою очередь ведет к 
«утяжелению» и профессионализации кавалерии. Происходит перелом в тактическом 
значении конницы, которая до сей поры играла на поле боя роль скорее 
вспомогательную — и, замечу, аристократически-демонстративную. Отныне 
тяжеловооруженный всадник представляет собой основную боевую единицу, вокруг 
которой выстраивается вся средневековая культура войны (и воинская культура 
вообще). Более того, именно аристократически-демонстративная функция конницы на 
поле боя впервые после первого появления на исторической арене индоевропейских 
боевых колесниц начинает более или менее совпадать с действительной боевой 
значимостью кавалерийских соединений. В результате мощнейшей по своим масштабам 
и последствиям мифологизации реальная боевая мощь кавалерии оказывается сильно 
преувеличенной, практически до полной абсолютизации: так что первые победы 
пехоты над рыцарской кавалерией1 произвели на современников впечатление 
культ