многочисленных стад на слабый дерновый покров степи. Увы, такого 
отношения не было к «интернациональным» зимним пастбищам Прикаспия, где еще 
более слабая супесчаная основа дерновины. Огромные стада (видимо, 
преимущественно мелкого рогатого скота), пригонявшиеся на зимовку, очень сильно 
видоизменили некоторые районы полупустыни. Представляется, что золовые 
ландшафты Черноземелья, Рын-Песков, Камыш-Самарья и Ахту-бы — прямое следствие 
нерегламентированного хищнического выпаса скота на протяжении последних 5—4 
тысяч лет.
(Лопатин 2002: 35-36)
    Обращает на себя внимание и следующий факт: на своей «базовой» территории в 
Волго-Уральских степях срубники строили постоянные жилища полуземляночного типа,
 рассчитанные, как правило, на одну большую семью в 10—15 человек. Эти «хутора» 
отстояли друг от друга на несколько (а иногда и на несколько десятков) 
километров, что давало возможность стабильно эксплуатировать один и тот же 
участок земли, достаточный для обеспечения семейного коллектива как продукцией 
экстенсивного пойменного земледелия, так и кормами для скота в теплое время 
года. Такого рода дома использовались в течение длительного срока, покрывающего 
несколько поколений. Обитатели срубных хуторов явно не могли воспринимать 
принадлежащие им земельные участки иначе как «свои», «родные», а это, 
несомненно, не могло не сказываться на общем отношении к местным ресурсам. 
Здесь же, на «коренных» землях, располагаются и специфические погребения — со 
срубны-ми камерами и, в ряде случаев, с насыпным курганом1, — четко маркирующие 
«укорененность» покойного в данной земле.
    В противоположность «коренной» зоне, в Прикаспийской низменности постоянных 
срубных поселений нет, а есть только временные зимние «дюнные» стоянки. 
Встречающиеся в этих местах погребения того времени похожи на «коренные» во 
всем, кроме самых главных отличительных признаков: здесь нет курганов и срубов. 
Таким образом, при совершении погребального обряда
         1 Очевидно, свидетельствующим о высоком социальном статусе покойного.
    
Скифы

85

живые просто переводили мертвого в иной статус и никак не маркировали его 
жесткую «приписанность» к данной конкретной территории. То есть «оседлые» в 
более северных степных регионах срубники вели себя здесь как типичные кочевники 
— но только в зимний период времени.
    Более того, есть все основания полагать, что на зимнюю тебеневку в 
Прикаспий стада отгоняли отнюдь не все обитатели степных срубных хуторов. 
Долговременные срубные поселения носят выраженные признаки круглогодичной 
эксплуатации и даже снабжены хозяйственными пристройками, которые, судя по 
всему, использовались в том числе и для стойлового содержания части скота в 
зимний период. Идет ли речь о молодняке или просто о некоторой части стада, 
которую оставляли «дома» для обеспечения животной пищей той части семьи, 
которая не уходила на зимовку в Прикаспий, в данном случае не существенно важно.
 Важно другое: уже в развитой срубной культуре часть (и только часть!) 
населения была жестко привязана к системе чередования как минимум двух 
радикально отличающихся друг от друга способов существования, причем сами эти 
способы существования имели ярко выраженные сезонные и территориальные 
характеристики. Кто же составлял эту «подвижную» часть населения? Ответ на 
данный вопрос, как мне представляется, с достаточной долей вероятности может 
дать отсылка к типичным для индоевропейских (и для соседних, связанных с 
индоевропейскими) культур способам социально-возрастной стратификации. Юноши и 
мужчины добрачного возраста, не вступившие в «полные» гражданские права, как 
правило, «приписаны» именно к маргинальным территориальным зонам и к 
маргинальным способам жизнедеятельности.
    Таким образом, мы получаем следующую гипотетическую картину «распределения 
обязанностей» в пределах развитой срубной культуры. Теплое время года 
практически все население проводит в «коренных» степных и лесостепных угодьях, 
занимаясь мотыжным земледелием и придомно-пастушеским скотоводством в речных 
поймах и на водоразделах. Осенью, ориентировочно в октябре—ноябре, молодые люди 
(а возможно, и часть девушек) с соседних «хуторов» собирались в достаточно 
крупные группы и гнали скот на юг, в Прикаспийскую низменность, где и проводили 
зиму. При средней численности обитателей одного такого хутора в 10—15 человек 
понятно, что в соответствующую социально-возрастную категорию не могло попадать 
более 2—3 человек от одной большой семьи. Один-два пастуха вполне справятся с 
небольшим стадом, если речь идет о придомном выпасе с возможностью загнать скот 
на ночь на огороженную и так или иначе охраняемую территорию. Однако перегон 
скота на длинные расстояния заня-
    
86

В  Михаилин   Тропа звериных с we

тие крайне трудоемкое и опасное, особенно если учесть, что сруб-ники, по всей 
видимости, не владели навыками верховой езды Поэтому «ватажный» способ 
перегонки скота представляется единственно возможным решением данной проблемы
     Итак, «сбившиеся в стаю» молодые мужчины и юноши отгоняли крупные стада 
скота на юг на всю холодную часть года «Дома» при этом оставалась большая часть 
населения, которая ничуть не меняла привычных способов существования Понятно, 
что сам способ социальной организации пастушеских «временных трудовых 
коллективов» радикально отличался от обычного, «летнего», и не мог не повторять 
стандартной для большинства архаических (а во многом и современных) 
человеческих сообществ модели Мап-nerbund, «мужского союза»1 При этом 
прикаспийские зимние пастбища были зоной куда более