ia быть свойственна и гаi>и-ровке 
на теле вождя из Пазырыкского кургана Это особенно важно в нашем случае, 
поскольку, во-первых, пазырыкская культура вообще по MIIOIMM параметрам близка 
к культуре скифской, а во-вюрых, конкрешыи изобразительный код, свойственный 
пазырыкскои паяльной та!уировке — это юкальныи вариант все того же самого 
«звериного стиля», с непосреды венным смысто-вым наполнением которою нам еще 
нредсюи! разобрался
    
52

В  Михаилин   Тропа звериных с we

    Кроме того, значимой характеристикой такого рода текстов является их 
«литературность», а вернее, изощренное сочетание расчета на развитый 
зрительский глаз, способный ухватить торевти-ческий текст во всем ею 
многообразии и смысловом богатсгве, и ориентации на привычку адресата к 
своеобразному «генеалогизи-рованному» принципу организации текста, основанного 
на представлении о «сквозной судьбе», крайней точкой в которой является смерть 
Каждая конкретная «сцена» в таком случае становится своего рода 
«подтверждением» или «проявлением» общей судьбы индивида, но сами эти сцены уже 
выстраиваются в последовательный, восходящий от «меньшего к большему» ряд, 
чтобы закончиться кульминацией смерти
    Более высокая со структурной точки зрения степень организации такого текста 
вовсе не отменяет ритуальной синкретичное™ на каждом конкретном его уровне 
«Генеалогический сюжет», прочитываемый в пекторали, задает своего рода 
«грамматику высказывания», в то время как и на «высшем» (общий смысл текста), и 
на «низшем» (каждый отдельный образ/сцена) уровнях текста сохраняется 
принципиальное ритуалистическое единство смысла и формы При этом «низший» 
структурный уровень как бы «вспоминает» исходные, древние ритуалы, с тем чтобы 
подвергнуть их синтагматической «генеалогической» развертке, а «высший» — 
собирает их воедино по ту сторону грамматики и реорганизует на новом, более 
адекватном изменившейся социокультурной ситуации уровне
3. ИНТЕРПРЕТАЦИЯ КОНКРЕТНЫХ ОБРАЗОВ. ЗАЯЦ И ПЕС1
3 1   Общие соображения
    Первый двуединый образ, на котором, по нашему мнению, имеет смысл подробно 
остановиться, — это образ собаки, преследующей зайца первая из сцен 
преследования/терзания в нижнем фризе пекторали, если считать от края С точки 
зрения организации «генеалогически» выстроенной и поданной «воинской судьбы» 
этот образ и стоящее за ним семантическое поле можно считать пороговым, 
стартовым, вводным
    За подтверждениями догадки о связи «собачьих/волчьих» коннотации с ранними, 
юношескими стадиями воинской биографии у скифов далеко ходить не нужно Проблема 
существования едва ли
       Отдельные части лгои павы были опубликованы ранее в  [Михаилин 2()02Ь|
     
С кифы

53

не во всех без исключения индоевропейских (и не только индоевропейских) 
культурах института юношеских воинских союзов, ассоциирующихся с волком и/или 
псом, разработана давно и достаточно подробно' Именно в этом контексте А И 
Иванчик реингер-претирует феческие источники (Полизн, Элиан), содержащие 
сведения о разгроме киммерийцев скифами, «спустившими на них псов» [Иванчик 
1988] «Песий» статус молодых скифских воинов он связываете зафиксированным в 
осетинской традиции так называемым «первым балцем» — первым из трех 
обязательных военных походов, маркирующих мужской воинский статус и его 
соответствующую перемену
     Важнейшим элементом традиционного осетинского воспитания был институт балц 
— военных походов Мужчина считался достигшим полной зрелости то есть прошедшим 
последовательно все ступени инициации, лишь после того, как совершал 
последовательно все три предусмотренных обычаем балца — годичныбоды со статусной территорией, на которую «переходит» выходящая замуж 
женщина, а также очевидную принадлежность зайца «полевой», вне-домашней 
пространственно-магнетической зоне, то выбор зайца в качестве виновника 
«девичьей беды» вполне логичен. Следует, очевидно, принять во внимание и 
очевидную «не-опасность» зайца, его неспособность осквернить, «окровавить» 
будущую невесту, — в отличие, скажем, от волка или пса. Подозрение в «сексе с 
псом» — уже инвектива, основа для русского матерного мужского кода. Впрочем, 
принимая во внимание статусную и сюжетную единосущность зайца и волка/пса, 
можно предположить следующее, «безопасный» заяц в данном случае был просто 
магически «уместнее» «кровавого» волка. И дальнейший регистр оценки добрачного 
секса и возможных рожденных вне брака детей зависел от ситуации и от интенций 
говорящего. На свадьбе, в контексте «благословляющей ругани», речь, таким 
образом, шла о зайцах2. В тех же случаях, когда являлась необходимость 
оскорбить женщину, подчеркнув ее неуместность на статусной территории и 
несовместимость с нею, в ход шли «суки» (то есть «вступавшие в сношение со 
псом)1, «сукины дети» и «ублюдки/выблядки».
    Кстати, славянские сюжеты, связанные с зайцем, отнюдь не ограничиваются 
свадебными обвинениями в добрачном сексе Так,
         1	«Заинька серенький, / Да не ходи по сеням, / Не топай ногою, / Я 
ля1у
с тобою» «— Заюшка, с кем ты спал да ночевал9 / — Спал я, спал я, п