рационалистами, поклонниками той или иной разновидности «свободной любви» и 
ярыми критиками «прогнивших систем» с позиций свободы. Впрочем, они и сами не 
прочь были время от времени встать в позу оскорбленной добродетели и заклеймить 
«распущенную знать» (или чернь) — как это делал тот же Ретиф де ла Бретон, — 
старательно не замечая тех культурных границ, которые для них самих были 
несущественны. Логика проста до элементарного: министра застукали без штанов, 
значит, он такой же развратник, как и я, и не имеет права выступать от лица 
Закона (Бога, Права, Добродетели).
    В то же время XVIII, а вслед за ним XIX век — это эпоха окончательного 
становления централизованных государств общенационального и наднационального 
масштаба, с централизацией и профессионализацией государственных структур, с 
появлением невиданных доселе финансовых возможностей и так далее. Огромные 
массы населения, непричастного доселе к радостям «свободного пересечения 
границ», понемногу получают к ним доступ, и порнография, как это ни 
парадоксально, дает ключ к одной из элементарнейших и наиболее действенных в 
этом смысле возможностей. Если в начале XIX века любовный роман и общедоступный 
театр являют собой предельно возможную границу между «приличным» и 
«неприличным», если мужские костюмы Жорж Санд четко маркируют вовсе не ее 
гомоэротические наклонности, но принадлежность к «свободной», «цыганской» 
{пэдика!) культуре, то к концу века грань смещается: эротической темой в 
искусстве можно удивить разве что провинциальных американцев, основой массовой 
зрелищной культуры становятся оперетты, мюзик-холлы и кабаре, а вид обнаженных 
(или обтянутых панталонами) женских ног уже не являет собой порнографического 
откровения, но всего лишь приятно щекочет нервы.
    Отдельную тему в этом отношении представляет собой европейская 
гомосексуальная культура и связанные с ней феномены (вроде феномена дендизма 
образца первой половины XIX века). Помимо вполне естественной апелляции к 
«счастливым и свободным» древнегреческим нравам, помимо заинтересованного 
вчиты-ванья современных коннотаций в теоретическое обоснование преимуществ 
«чисто мужской» любви в «Пире» Платона и любования знаменитыми парами 
героев-любовников1, европейский гомосек-
         1 Ахилл и Патрокл, Эпаминонд и Асопих, Гармодий и Аристогитон и т.д. В 
первом случае важны общее величие образов и сцена страданий Ахилла по
    
Греки

307

суализм XIX—XX веков проходит забавнейшую эволюцию и в целом, как культурный 
феномен, как стиль и способ жизни. XIX век являет собой в этом плане картину 
классическую: джентльмены «старой школы» строжайшим образом скрывают от 
посторонних свои сексуальные наклонности, «расслабляясь» только в узком кругу1. 
Про двоих-троих самых ярких денди XIX века, вроде «Бо» Браммела, известно 
только, что они никогда не были женаты и вообще отличались 
женоненавистничеством2. Зачастую о гомосексуальных пристрастиях образцового 
викторианского джентльмена становится известно только после публикации его 
частных бумаг в XX веке, как в случае с Э.М. Форстером, который, несмотря на 
некоторую разницу во времени, откровенно придерживался порядков и обычаев 
«старой школы». На рубеже веков гомосексуальная культура уже пробует запреты на 
прочность, находя выход в демонстративном пост-дендистском балансировании на 
грани тогдашних приличий, для кого-то, как для Оскара Уайльда, это 
заканчивалось классическим (во всех смыслах) уголовным делом. Для кого-то, как 
для Обри Бердсли, — всего лишь «публичным знанием»'(чего сам виновник скандала 
и добивался). В начале XX века гомосексуальные салоны множатся как грибы во 
всех ведущих столицах мира — от Парижа и Лондона до Санкт-Петербурга А 
современная гомосексуальная культура настолько публична и неотъемлема от 
шоу-бизнеса, что зачастую с ним ассоциируется.
убитому другу (у Гомера, кстати, прямых указаний на гомосексуальный характер 
отношений между Ахиллом и Патроклом нет, но зато богатая позднегре-ческая 
традиция упорно настаивает именно на таком прочтении этих отношений) Во втором 
— верность до последнего вздоха Третий еще того интересней, поскольку он четко 
увязывает между собой гомоэротизм и преданность «другу» со свободолюбием и 
тираноборчеством
       1	Который по своей социально-стратовой сути удивительно схож с древ
негреческими гетэриями Это может быть «закрытый мужской клуб», а может
быть и просто «друж