ской стадии, отчасти захватывающей 
афинский VI век до н.э. Именно до этой поры в Аттике, судя по всему, 
продержалась жесткая регламентация различных пространственно-магнетических зон, 
подразумевающая четкую проработку поведенческих механизмов, свойственных каждой 
такой зоне, а также механизмов переключения поведенческих модусов при переходе 
из зоны в зону. Пространственно ориентированные культурные коды как раз и были 
тем «языком», при посредстве которого социально значимая информация, касающаяся 
различных поведенческих модусов, «записывалась» в коллективной памяти, а затем 
автоматически воспроизводилась при пересечении человеком той или иной 
культурной границы, актуализируя необходимую в данный момент поведенческую 
модель. Взаимопроникновение «языков», относимых к разным зонам, было делом 
чрезвычайно опасным, ибо грозило разрушением всей четко отлаженной кодовой 
структуры. Поэтому базовые коды существуют в относительно чистом, беспримесном 
виде, предоставляя нам некую исходную систему координат, исходя из которой 
можно отслеживать направления дальнейшей системной эволюции и догадываться о 
причинах происходящих изменений.
    Существование подобной системы было возможно до тех пор, пока в сознании 
местных политических элит, а тем более в сознании широких слоев населения, 
традиционные представления о базисных моделях человеческого существования 
оставались неизменными. Человек' рождался лишенным каких бы то ни было 
гражданских прав и обязанностей и большую часть жизни тратил на то, чтобы в 
полной мере оные обрести, ибо только в этом случае он мог войти в сообщество 
«равных». Подростковая и юношеская «свобода» здесь не была ни желанной, ни 
значимой, поскольку существовала за пределами собственно гражданского общества2,
 и
         1	То есть свободный мужчина, рожденный от законного брака полноправ
ного гражданина данного полиса с дочерью другого полноправного гражданина.
         2	Данная схема, естественно, страдает определенной условностью и одно
бокостью, как и все подобные схемы. Реальные модели смены возрастных и
статусных ролей, во-первых, существенно менялись от общины к общине, а во-
вторых, не были монолитны и включали в себя элементы более ранних моде
лей — относимых, скажем, к эпохе так называемого «дорийского» вторжения и
последовавших за ним «темных веков», когда первостепенную роль играл воин-
ско-аристократический способ существования, более близкий к «номадиче-
ской» модели «вечной юности». Особенно прочно держались эти рефлексы в
среде потомственной аристократии, где отлились в идеал apETii, («доблести»).
Однако при всей условности схемы она позволяет выстроить некую «базовую»
модель, отталкиваясь от которой можно попытаться понять причины как ло
кальных варианте развития, так и диахронических системных сдвигов
    
Греки	291
юноша должен был сперва сдать целый ряд экзаменов на взрослость, семейных и 
публичных, прежде чем обрести право на признание своих гражданских прав. Уже 
перестав быть мальчиком и юношей, молодой мужчина проводил добрый десяток лет в 
возрастном классе молодых холостяков (спартанские ирены), имеющих право стоять 
в первом ряду фаланги и носить взрослое оружие, но фактически не имеющих права 
жениться, вести самостоятельное хозяйство и заводить «правильных» детей, не 
говоря уже о равноправном участии в публичной политике. Только женившись — 
обычно после тридцати лет — и обзаведясь детьми, он постепенно допускался до 
принятия ответственных решений на полисном уровне. «Пропуском» в полноправный 
статус было право на владение собственным земельным наделом, и до тех пор, пока 
земельная собственность оставалась главным (если и не единственным) критерием 
статусной значимости гражданина, притягательность маргинальных поведенческих 
моделей, а тем более способов существования, оставалась крайне низкой. 
Достаточно вспомнить о том, что в VII—VI веках до н.э. статус солдата-наемника 
был чем-то вроде мужского эквивалента женскому статусу гетеры и оставался 
уделом маргиналов, вроде незаконнорожденного Архилоха (в отличие от ситуации IV 
века, когда едва ли не половина мужского населения Греции так или иначе 
проходила опыт наемничества).
    До начала VI века Афины вряд ли были чем-то большим, нежели «публичным 
местом» жителей Аттики, где те собирались для принятия общезначимых решений, а 
также по торговым и прочим «внешним» по отношению к собственной земле и 
собственному роду делам. Город был частью «внешнего» пространства для 
большинства населения, и статус городского жителя оставался весьма невысоким, 
если только этот горожанин не обладал правом собственности на участок пахотной 
земли. Аттические элиты, естественно, старались держать это «публичное место» 
под постоянным контролем, но до поры до времени их главным ресурсом оставались 
локальные, привязанные к земле семейные и территориальные кланы.
    Все крупные и успешные аттические публичные политики VI века до н.э. делали 
ставку на радикальную смену этой модели. Овладение умами афинян, малочисленных 
по