но войти и выйти, не покидая пределов 
собственного дома (или города, если речь идет о праздниках общегородских).
    Это обстоятельство диктует необходимость строжайшим образом маркировать 
границы праздничного пространства — как территориальные, так и временные — и не 
менее, а может быть, и более строго кодифицировать и регламентировать 
праздничное поведение. Понятно, что каждый предмет, каждая субстанция, каждый 
сюжет, поведенческий модус, жест, включенный в пиршественное пространство и 
маркирующий его собой, приобретает особый смысл: становится атрибутом 
празднества, его неотъемлемой приметой и характеристикой, встраивается в особую 
кодовую систему, которая позволяет всякому знакомому с ней человеку моментально 
осознавать факт пересечения границы, «включения в праздник» — и заставляет его 
актуализировать соответствующие поведенческие навыки.
    Набор кодовых маркеров греческого пиршественного пространства достаточно 
прихотлив и разнообразен, но при всем том
    
278

В Михайлин   Тропа звериных слов

(в исходном своем состоянии) практически полностью дублирует набор атрибутивных 
признаков и характеристик Диониса.
    Впрочем, самым прямым и действенным маркером является сам Дионис Для ранней 
афинской вазописи характерно весьма специфическое изображение этого бога: его, 
и только его среди всех олимпийцев, изображают крупным планом анфас, причем 
зрачки у него расположены строго в середине глазных яблок, отчего создается 
известный завораживающий зрителя эффект «следящего взгляда» (рис. 31). 
Единственным аналогом во всей древнегреческой вазописи являются так называемые 
«горгонейоны», анфасные изображения уродливой змееволосой Горгоны с высунутым 
языком, торчащими изо рта клыками и змеями вместо волос. Порой Горгона бородата,
 отчего становится трудноотличимой от самого Диониса, который на ранних 
чернофигурных изображениях совсем непохож на тот образ, который привычен нам по 
римской или позднегрече-ской традиции: вместо женоподобного томного юноши (рис. 
32) перед нами предстает бородатый зрелый муж (рис. 33). Возможна и 
абстрагированная модификация этого откровенно амбивалентного «следящего» анфаса.
 Одним из весьма распространенных мотивов, украшающих афинские праздничные чаши 
для вина, является пара глаз со зрачками, расположенными в центре глазного 
яблока (рис. 34). Таким образом, сама чаша становится тем объектом, который 
следит за человеком, не сводя с него глаз. Если же учесть то обстоятельство, 
что в соответствующей кодовой системе подобный взгляд может принадлежать только 
двум персонажам — Дионису или Горгоне, — то двусмысленность исходного образа 
становится очевидной, поскольку зритель волен прозревать за направленным на 
него взглядом как первого, так и вторую — либо же обоих сразу.
    






Рис 31

Рис. 32

Греки	279




Рис. 33	Рис. 34
    Глаза являются атрибутом еще одного традиционного в афинской вазописи 
образа: крылатого фаллоса (рис. 35). Джон Бордмен, крупнейший современный 
специалист по греческой вазописи, считает, что смысл пары глаз на головке 
птицы-фаллоса очевиден: глазами греки награждали всякий объект, который должен 
сам найти свой путь1. Замечательной иллюстрацией этого положения могут 
послужить глаза на носах древнегреческих боевых кораблей, в непосредственной 
близости от тарана2.

    Я хочу предложить еще одну возможную интерпретацию этого
образа, которая, впрочем, ничуть не противоречит интерпретации
сэра Джона. На чашах мы видим не просто пару глаз, поскольку не
учитывать фокуса со «следящим» взглядом предмета невозможно:
в нем-то, собственно, и заключен
основной кодовый смысл. Дио
нис/Горгона — «добрый дух», но
он же и «опасный»; хранитель
праздничного пространства, бла
гой по отношению к тем, кто со
блюдает правила «благого пира»
и, в соответствии с природой иг
ривого поведения, балансирует на
грани статусного и не-статусного.
Но он же и наказывает тех, кто
оступается в ту либо в другую сто
рону: человека, не желающего	рис. 35
    
       1	[ARVAP: 220]. Пользуясь случаем, хочу выразить искреннюю признатель
ность сэру Джону, во-первых, за написанные им прекрасные книги, а во-вто
рых, за содержательные беседы, устные и письменные, и за искреннее жела
ние помочь.
       2	Впрочем, хочу заметить, что изображения «глазастых» кораблей извест
ны нам, как правило, все из той же «игривой» вазописной традиции.


280

В. Muxaihiim. Тропа <вериных с.юв

уделять ему положенное время, он карает безумием и тем же безумием грозит не 
знающему меры, не умеющему вовремя остановиться'.
    К человеку, попадающему в «игривое» пространство симпосия, бог обращается с 
тем же немым приказом, с которым в 1917 году дядя Сэм на плакате работы Дж. М. 
Флэгга, тыча пальцем и «следя» глазами, обращался к проходящим по улице 
американцам: «I want YOU»2. Добровольно отдаться во власть Диониса, 
подчинившись правилам и логике «игривого» пространства, — единственно 
правильная модель поведения в пиршественной зале. Потому что вино, Дионисова 
игристая кровь, в правильном смешении с трезвой водой, все равно найдет к тебе 
дорогу. И на всем протяжении симпосия Дионис продолжает бдительно следить за 
пирующими: из-под Дионисовой маски, того и гляди, проглянет страшный оскал 
горгонейона.
    Особенно важны первая чаша и последние капли в чаше. Первую чашу первого 
кратера принято благочестиво посвящать «благому демону» — то есть тому же 
Дионису. Первую чашу второго — героям и героиням, то есть