в корзинах для 
шерсти, а также капель вина и молока, которые начинают капать с потолка рабочей 
комнаты То есть для того, чтобы преобразить людей, бог прежде всего преображает 
пространство, в котором эти люди пребывают, и вино здесь — отнюдь не 
единственный проводник его силы
    Плутарх в «Застольных беседах» пишет: «Так и философы, погружаясь за столом 
в диалектические тонкости, докучают остальным, которые не могут за ними 
следовать, и те, в свою очередь, обращаются к каким-то песенкам, пустой 
болтовне, пошлым и площадным речам- забыта цель застольного общения, и Дионис в 
обиде Когда Фриних и Эсхил стали вводить в трагедию мифы и страсти, им 
говорили: "При чем здесь Дионис?" Так и мне часто приходилось сказать тем, кто 
навязывает симпосиям софистические ухищрения: "Дружище, при чем здесь Дионис7" 
Распевать так называемые сколии вокруг винной чаши, возложив на себя венки, 
которые знаменуют освобождающую силу бога, это, может быть и <не самое яркое 
проявление дружественных взаимоотношений пирующих, но не чуждо ни Музам, ни 
Дионису; а вот вдаваться в запутанные словопрения — и> некрасиво и не подобает 
симпо-сию»1
     Итак, у застольного общения есть некая цель, Дионис же остается в обиде на 
философов не потому, что они мало пьют, но потому, что они неправильно ведут 
себя на симпосии. И освобождающая сила бога являет себя не только и не столько 
через вино, сколько через сумму всех составляющих достойного застолья. Напомню, 
что и дочери Миния поплатились за то, что неправильно вели себя, не желая 
покидать рабочей комнаты после окончания работ; а если люди не желают идти к 
Дионису, тогда Дионис идет к людям, властно претворяя помещение, отданное под 
покровительство Афине Эргане, в помещение, где привычно царствует он сам, — в 
пиршественный зал.
    Монотеистическое в своей основе сознание не в силах понять одной вещи, 
существенно важной для сознания политеистического. «Материя вечна, бесконечна, 
беспредельна и вездесуща», — говаривал в советские времена наш лектор по 
диалектическому материализму, по-марксистски наивно контаминируя 
монотеистический символ веры с простенькой подменой «бога» на «материю» В 
политеизме нет и не может быть вездесущих богов, и единствен-
' 614F — 615В Ци1  по Плутарх Застольные беседы Л   Наука, 1990 С 8

Греки	21S
ный способ понять атрибутивный набор и способы действия того или иного 
конкретного божества, а также систему «положенных» ему сюжетов и ритуалов — это 
представить себе это божество в рамках той конкретной культурной территории, 
антропоморфизи-рованной функцией от которой оно, собственно, и является.
    Так, Зевс есть, несомненно, божество центрального культурного пространства, 
связанного с властью отца семейства, с представлениями о достатке, 
справедливости, договорных обязательствах, с культами «своих», «правильных» 
мертвых и т.д.1 Зевс Отчий, Зевс Отец, Зевс Хтоний (то есть связанный с культом 
мертвых), Зевс Ксений (то есть отвечающий за «правильное» обхождение с гостем 
дома) — какое отношение все это имеет к «лучезарному дневному небу»? А вот к 
отчему дому имеет, и самое непосредственное.
    Аполлон, бог юношеских воинских союзов и прочих маргинальных мужских 
объединений, связан с полудикой, пограничной территорией, с зоной войны и 
охоты; с дорогой; с рыночной площадью, на которой осуществляются взаимодействия 
с «чужими», и т.д.
    Дионис же — божество праздничного пространства, выгороженного на четко 
определенный срок из пространства повседневного. «Волчья» воинская свобода, 
ограниченная только особой, не совместимой со статусным пространством 
«дружинной» этикой,
         1 Он не имеет никакого прямого отношения к «лучезарному дневному небу»,
 которое вменяет ему в атрибут все тот же Буркерт (с. 226). Да, корень слова 
связан с латинскими словами deus («бог») и dies («день»). Но «день» и 
«лучезарное дневное небо» — все-таки не одно и то же. Христианское желание 
провидеть в чуждых культурах (а тем более в такой жизненно важной для 
европейского мироощущения, как греческая) все тот же образ «Отца Небесного» в 
этой подмене являет себя со всей очевидностью. Зевс связан с громом и молнией, 
поскольку в его власти находятся (причем не изначально, не от рождения) перуны, 
аналог громыхающей и неотвратимой ведийской вад-жры. Но клубящиеся вокруг 
горной вершины грозовые тучи и «лучезарное дневное небо» — опять-таки не одно и 
то же. Ведийский громовержец Инд-ра также связан и с горой, и с богатством, 
которое он из этой юры добывает; но есть основания полагать, что сама эта гора 
отсылает к «богатствам предков», то есть выводит нас на все ту же, основную 
функцию отеческой власти: налаживание «правильных» отношений со своими мертвыми 
(см. в этой связи работу СИ. Трунева «Изначальный холм: К исследованию одного 
индоевропейского сюжета» [Трунев 2005]). Что же касается «дневной», «светлой» 
атрибутивности Зевса, то, как мне кажется, разгадка лежит на самой поверхности. 
Практически во всех культурах индоевропейского Kpyia действует дихотомия 
правого/правильно!о/светлого/дневно!о/прямого/своего и 
левого/неправильного/ночною/кривого/чужою Зевс «Дневной» — то