ванном прецеденте: о радикальной смене 
внешнеполитического курса Афин в самом начале VI века до н. э. Именно тогда 
молодой и амбициозный политик Солон публично прочел элегию «Саламин», после 
чего прерванная было война с мегарянами за этот остров была возобновлена, а 
самого Солона поставили в ней военачальником1. Напомню также, что Солону 
инкриминировалась интерполяция в «Илиаду» стиха (И, 558), в котором Аякс 
Теламонид встает со своими «двенадцатью кораблями» в общий строй там, «где 
стояли афинян фаланги»; она трактовалась как обоснование наследственных прав 
афинян на Саламин. Тот же Солон во время третейского суда по поводу Саламина 
будто бы апеллировал к потомкам Аякса, Ев-рисаку и Филею, нашедшим новую родину 
в Аттике, и к манере захоронения, свойственной саламинцам и, с его точки зрения,
 наиболее близкой к афинской манере.
    Через сто пятьдесят лет после выигранной Солоном партии за Саламин, когда 
принадлежность острова уже ни в ком не вызывала сомнений, когда само это 
название стало символом победы Афин над могучим персидским флотом, а Аякс 
числился героем-защитником, который помог одержать эту победу, настало время 
«расширения границ». И могила Аякса на троянском берегу Геллеспонта — да еще со 
столь мощным «присваивающим» подтекстом, которым снабжает ее жертвенное 
самоубийство Аякса, — была для афинян V века прекрасным и вполне убедительным 
основанием для присвоения прав на стратегически важный район. Не имеет ли в 
таком случае смысла попытка уточнить дату написания трагедии, исходя из 
конкретной афинской политики в этом регионе?
    Что ж, такова судьба мифа. Во все эпохи и на всех этапах своего 
существования миф всегда был — и будет — в первую очередь инструментом 
социального воздействия. Аякс — не первый и не единственный персонаж, которого 
ставили себе на службу политики, искушенные в способах воздействия на умы и 
души сограждан, да и далеко не последний.
1 Plut, Solon, VI11

ДИОНИСОВА БОРОДА: ПРИРОДА
И ЭВОЛЮЦИЯ ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОГО
ПИРШЕСТВЕННОГО ПРОСТРАНСТВА1
1. ДИОНИС И СОВРЕМЕННЫЙ МИФ О ДИОНИСЕ
    «Дионис, как кажется, достаточно легко поддается определению: бог вина и 
внушаемого вином опьянения, экстаза», — пишет в своем уже ставшем классическим 
труде «Греческая религия» Вальтер Буркерт [Бур-керт 2004: 267]2. Этой фразой он 
открывает главку, посвященную Дионису, а закрывает ее предложением, фактически 
противоположным по смыслу: «В то время, как к концу V века литературное 
предание и иконография Диониса обрели свою в существенных чертах завершенную, 
классическую форму, под этой наружной оболочкой бог и его действие продолжали 
оставаться загадочными и непостижимыми» [Буркерт 2004: 274].
    Буркерт — исследователь аккуратный и внимательный, для которого «гениальные 
и своевольные» ницшеанские бредни о «ди-онисийском» и «аполлоническом» как о 
двух основополагающих и полярных эманациях древнегреческого духа остаются не 
более чем «вопросом психологии культуры» [Буркерт 2004: 268]. Все это красиво, 
обаятельно и многое способно сказать о самом Ницше, но, как непременно спросили 
бы сами греки: «При чем здесь Дионис?» Однако же и Буркерта, поставившего перед 
собой неразрешимую — при всех оговорках — задачу свести в единое целое 
религиозные представления древних греков, подводит традиционное и, наверное, 
неизбежное в европейской культуре стремление воспринимать чужую, языческую 
культуру через призму собственных, на уровне языка усвоенных, сугубо 
европейских стереотипов. Поэтому Дионис и остается для него в конечном счете 
«загадочным и непостижимым». Дионис — бог вина и внушаемого вином опьянения. Но 
тогда, как в школьном учебнике, Афродита — богиня любви, Арес — бог войны, а 
Зевс — бог грома и молнии.
    Из того, что долгая, в две с лишним тысячи лет, европейская традиция 
вдолбила нам в головы именно такое, рационалистичес-
         1	Первая публикация: [Михайлин 2005b). Для настоящего издания статья
переработана и дополнена.
         2	Здесь и далее цитаты даются по изданию Буркерт В. Греческая религия.
Архаика и классика / Пер. с нем М. Витковской и В. Витковского. СПб.: Але-
тейя, 2004.
    
272	В. Михайлин. Тропа звериных слов
ки-аллегорическое представление о греческих богах, вовсе не следует, что сей 
концепт имеет отношение к действительности — к той действительности, в которой 
жили греки VII или VI века до н. э. и в которой Аполлон вовсе не был «богом 
солнечного света». Грекам, еще не испорченным платоновскими застольными 
софизмами, и в голову бы не пришло абстрагировать и обожествлять явления 
природы, будь то природа натуральная или социальная. Да, они могли играть с 
подобного рода отвлеченными понятиями — но именно что играть, делая их частью 
художественного текста, который сам по себе был частью игрового действа: 
застолья, театрального представления, состязания певцов. Да, djkh, 
«справедливость» у Гесиода фактически персонифицирована, отчего европейские 
издатели привычно пишут ее с большой буквы: Дикэ или Дика'. Но по большому 
счету это то же самое, что, развивая поэтическую фигуру о Зевсовом перуне, 
поразившем того или иного наглеца, писать это слово с большой буквы и 
недрогнувшей рукой вводить Перуна в «древнегреческий пантеон2», как это 
привычно делается с другими «персонифицированными метафорами», вроде Фобоса и 
Деймоса, Страха и Ужаса, эпических формульных «спутников» Ареса3. В таком 
случае нужно был