Несколько выше я уже сделал вывод о «выигрыше Аякса», противоположном — и 
противопоставленном — «азартным» выигрышам природных маргиналов вроде Ахилла 
или Диомеда, или «подвижных» героев вроде Одиссея. Аякс выигрывает право на 
священную жертву, и эта священная жертва, в отличие от жертвы Ахилла, 
приносится не ради взятия, разграбления и уничтожения чужого города, а ради 
основания рода. Да, Афина смотрит на Ахилла, но ноги-то у нее направлены в 
сторону Аякса. Да, копье у нее в правой, «Ахилловой» руке — но приветственный 
жест она делает левой. Да, Ахилл сидит справа, а Аякс — слева от нее, но вопрос 
в другом: а хорошо ли сидеть одесную от такой богини? И быть у нее не под той 
рукой, в которой щит, а под той, в которой смертоносное жало копья? Тогда, 
может статься, и щит на оксфордской оль-пе, закрывающий голову Аякса, — не 
композиционная ошибка художника? В этом случае общий смысл композиции вполне 
совместим с общим смыслом мифологического сюжета о «последней милости» Афины к 
неуязвимому Аяксу, и истинным «счастливчиком» оказывается именно он.
    В завершение разговора о правом и левом позволю себе привести еще одно 
соображение. Гомер, как уже говорилось в самом начале статьи, четко указывает 
на то, что в греческом лагере станы Ахилла и Аякса занимали два противоположных 
фланга2, но нигде не говорит, какие это были фланги. Очень может быть, что он 
не делает этого просто потому, что ответ на этот вопрос представлялся очевидным.
 Если Ахилл — это копье, а Аякс — щит1, то и с флан-
1	См примеч  307
2	Ил , XI, 7-9
        3	Здесь, кстати, мне видится возможность дополнительного осмысления
и знаменитого меча Аякса, Гекторова подарка, орудия сперва «ночной мании»,
а затем и самоубийства Маркер Аякса — не меч, а щит, и го обстоятельство,
что ночью он выбегает из шатра с одним мечом, не может не быть значимым
Кроме того, Аякс завещает похоронить этот меч с собой вместе, оставив все
остальное вооружение, и в первую очередь все тот же щит, «щитовому младен
цу» Еврисаку  Меч сослужил свою службу, стал инструментом жерпюприно-
    
Греки

269

гами лагеря все предельно просто: Ахилл стоит на правом, а Аякс — на левом. И 
смысл игры между двумя руками, «крыльями», представленными столь мощными 
фигурами, тоже приобретает несколько иное измерение. Поскольку между ними — не 
только Афина. Между ними — судьбы всех греков, приехавших под Трою.
8. ПОСТСКРИПТУМ: АЯКСОВА МОГИЛА
    Любой литературный текст, даже причисленный традицией к разряду 
«классических», «вечных», имеет смысл рассматривать, принимая во внимание его 
вероятные актуальные контексты. Меткое замечание Бернарда Нокса относительно 
уничижительного, с точки зрения афинского зрителя середины V века до н. э., 
смысла, который должно было иметь слово союзник в устах Аякса по отношению к 
Афине у Софокла, радикально меняет наше представление о данном конкретном 
эпизоде текста. Не ставя перед собой задачи выявить весь спектр возможных 
«современных» смыслов данного конкретного драматического1 текста, позволю себе 
высказать еще одно предположение.
    Какой актуальный смысл мог (или должен был) иметь финал Софоклова «Аякса» в 
Афинах середины V века до н. э.? В Афинах, которые уже успели превратиться в 
амбициозную морскую империю, имеющую далекоидущие экспансионистские планы в 
самых разных уголках тогдашнего мира, и не в последнюю очередь — в районе 
Геллеспонта, который, между прочим, попал в сферу агрессивных афинских 
интересов еще в предыдущем, VI веке, в правление истинного строителя сильной 
афинской державы (и учредителя афинского театра — Писистрата). Писистратова 
экспансия на близлежащие к стратегически важному району проливов острова, 
авантюра Мильтиада в Херсонесе Фракийском2, боевые действия в этом регионе 
сперва против персов, а затем, куда более ожесточенные, против 
конкурентов-спартанцев — все они являются звеньями одной цепи. А по законам 
древнегреческого политического мышления, одного силового давления в данном 
конкретном ре-
шения и должен уйти в хтоническое подземное царство вместе с самим Аяк-сом: 
Аякс не хочет передавать его по наследству. Что ж, Одиссею, как выясняется, 
тоже не пригодилось выигранное им оружие Ахилла...
     ' А значит, публичного, ориентированного на заинтересованное и, несомненно,
 «сиюмоментное» восприятие фактически всего гражданского населения Аттики. Об 
актуальных социальных контекстах греческого театра см. [Griffin 1998; Veraant 
1990; Vfernam 1990a].
       г Вполне сопоставимая — если не по масштабам, то по интенциям — с 
иберийским предприятием карфагенской семьи Барка
    
270

В Михайлин. Тропа звериных слов

гионе было недостаточно для того, чтобы всерьез заявить свои претензии на 
присвоение местных земель и других ресурсов: необходима была еще и 
мифологическая, «фарновая» мотивация, «генетическое» обоснование права на 
присутствие.
    Не эту ли сверхзадачу ставил перед собой Софокл, актуализируя древний миф о 
могиле Аякса на троянском берегу — то есть, собственно, на восточном, азиатском 
берегу Геллеспонта? Данная интерпретация отнюдь не покажется наивной или 
надуманной, если вспомнить о роли публичных дискурсивных практик в определении 
внешней и внутренней стратегии древнегреческих полисов, и даже конкретнее — о 
вполне реальном и исторически зафиксир