тки были сделаны еще в 2003 году в работе Ирины Ковалевой [Ковалева 
1997]. Сейчас этой темой плодотворно занимается ряд сотрудников лаборатории, и 
в первую очередь С. Трунев.
9*

260

В Михаилин. Тропа звериных слов

Бернарда Нокса, который упрекает Аякса в мономании и в нежелании считаться с 
чьими бы то ни было интересами, кроме интересов собственной героической 
личности, является недопустимой модернизацией. В архаических индоевропейских 
цивилизациях любой индивид существовал как значимая единица постольку, 
поскольку он был частью определенного коллектива — родового и гражданского, — и 
его «личная» значимость в современном европейском смысле слова не существовала 
в отрыве от этих реалий. Аякс опозорен и обесславлен именно потому, что 
оказывается не в состоянии достойным образом встроиться в родственные и 
общинные связи после совершенного им запредельного нарушения социальных норм. 
Самоубийство не дает ему возможности восстановить утраченное, но зато дает 
возможность «начать заново»: стать для своих потомков, настоящих (Еврисак) и 
будущих, героем-основателем.
    Колоссальный — вне зависимости от знака (позитивного или негативного) — 
символический капитал, который Аякс уносит с собой в могилу, при любом развитии 
дальнейших событий будет нуждаться в перераспределении. «Несчастливую» его 
составляющую Аякс старательно переадресовал Атридам. «Счастливая» же 
составляющая, действенная только здесь и сейчас и уже не совместимая с родной 
землей, может быть использована одним-един-ственным способом: будучи положена в 
основу, она станет своеобразной формой заявления прав на ту землю, в которой 
упокоится Аякс. На чернофигурной амфоре работы Эксекия Аякс, одной рукой 
утверждая в троянской земле меч, на который вскоре упадет всем телом, другой 
рукой касается взрыхленного холмика: очень осторожным и трепетным жестом.
    По сути, Аякс повторяет логику вывода колонии, которой пользовались 
греческие города-государства и во времена Софокла, и, видимо, даже во времена 
Гомера. Четко задекларированная связь с родной землей, родным очагом, с 
отеческими культами и городом-метрополией обязательно должна быть подкреплена 
на новом месте этиологическим мифом, сюжетом, дающим право именно этим 
переселенцам именно из этой метрополии претендовать именно на этот кусок 
«чужой» земли. И самым веским основанием для подобной претензии является могила 
героя-основателя (при том что в реальной практике выведения колоний 
использовались куда менее значимые мифологические мотивации).
    Здесь, как мне представляется, кроется ответ и на последний вопрос, 
заданный мной в начале статьи: о способе погребения Аякса, радикально 
отличающемся от способа погребения прочих гомеровских героев. Как правило, в 
греческой эпической традиции
    
Греки

261

практикуется сожжение тела с последующим возведением кургана1; в случае же с 
Аяксом никакой речи о погребальном костре не идет вообще, его тело с самого 
начала планируется просто предать земле. Устоявшаяся в отечественной 
классической филологии точка зрения на этот счет2 (опирающаяся на замечание 
Порфирия, процитированное Евстафием, о том, что «Аякс не был обычным образом 
сожжен на костре, но просто положен во гроб из-за гнева царя»1) требует, как 
мне кажется, серьезной коррекции.
    Филипп Холт, автор опубликованной в 1992 году статьи «Похороны Аякса в 
раннегреческой эпической традиции», категорически отрицает какую бы то ни было 
связь между выбором конкретного способа погребения (кремация/ингумация) и 
отношением к покойному со стороны тех, кто этим погребением распоряжается. Ни 
мифологическая традиция, ни повседневные практики древних греков, пишет он, не 
дают нам основания считать, что «греки рассматривали ингумацию как менее 
почетное погребение по срав-нениюс кремацией» [Holt 1992: 321]. Никаких 
оснований нетидля того, чтобы рассматривать ингумацию как древнегреческий 
способ хоронить самоубийц [Holt 1992: 327]. Однако то объяснение, которое 
предлагает сам автор, также не кажется мне удовлетворительным: он считает, что 
статистическое превалирование в микенскую эпоху ингумационных захоронений по 
сравнению с кремационными дает основания считать ингумацию более древним 
обычаем, чем кремация, которая, «развившись в железном веке, отчасти заместила 
обычные микенские практики» [Holt 1992: 324]. Вывод отсюда следует простой: 
Аякс — герой откровенно архаической формации, и его похороны, наряду с 
«башенным щитом» и рядом других маркеров, следует рассматривать как примету 
более ранней, по сравнению с Гомером, эпической традиции [Holt 1992: 325].
    Сам же Филипп Холт приводит также весьма здравую, на мой взгляд, точку 
зрения археолога Дж. С. Кирка, специалиста по микенскому периоду, который еще в 
1960 году высказал предполо-
        1	Убитые с обеих сторон в первый день битвы (Ил., VII, 323—437), Пат-
Рокл (Ил., XXIII, 1-257), Гектор (Ил,. XXIV, 37-38; 662-663; 782-794), Эль-
пенор (Од., XI, 74-75; XII, 11-15), Ахилл (Од., XXIV, 65-73).
        2	Ср. примечания В.Н. Ярхо к «Аяксу»: «...впав в безумие, Аякс перебил
стада, приняв их за своих обидчиков — ахейских полководцев. Поэтому после
смерти ему было отказано в обычном для героического века почетном сожже
нии на костре, и он был захоронен в могиле» [Ярхо 1990а: 563), со ссылкой на.
Poetarum Epicorum Graecorum testimonia et fragmenta P. I / Ed. by A Bernabe.
LPz., 1987. S. 69, 71, 74, 77.
       Eust. 285. 34—35, опубл. как фрагмент 3 «Малой Илиады» в: Allen TW.