слов

только на первый взгляд выглядит направленной не по адресу. Во-первых, Аякс 
пусть не самый близкий, но все же родственник Ат-ридам: двоюродный племянник по 
матери. А во-вторых, кровь действительно пролита рукой, родней которой не 
бывает: своей собственной. Самоубийца, проливший собственную кровь, получает 
уникальную возможность «переадресовать проклятие». Он «возливает» Эриниям, 
которые чуют кровнородственные убийства, — и оглашает виновного в пролитии 
крови. Аякс просит у Эриний принять по отношению к Атридам «адекватные меры»: 
как он поражен своею собственной рукой, так и их должна поразить «своя рука», 
рука домашних.
    Далее монолог весьма затейливо продолжает линию «переадресации». Сперва 
Аякс взывает к Гелиосу, который, в своем обычном движении с востока на запад, 
быстрее прочих достигнет родного Саламина. Просьба стандартная для 
традиционного (в том числе и фольклорного) предсмертного «плача бойца по себе»: 
передать весточку о его гибели родным, как правило — матери. Плач этот имеет в 
рамках традиционных индоевропейских культур четко выраженную прагматику. Воин, 
гибнущий на чужбине, далеко не всегда имеет возможность быть подобающим образом 
погребенным и оплаканным своими. Накопленный им символический капитал — «фарн», 
«удача» — должен быть надлежащим образом распределен, чтобы сам умерший не 
превратился в «заложного покойника», одержимого нерастраченным «воинским 
счастьем». Часть этого символического капитала может быть перераспределена на 
месте — среди товарищей по оружию, для чего, к примеру, и устраиваются 
погребальные игры «с призами», где та или иная «доля от мертвого» получает 
материальное воплощение. Однако «принадлежность» умершего вне дома представляет 
собой проблему: поскольку он является частью не только своей ватаги или дружины 
(которой он, естественно, «обязан счастьем» и которая имеет право на свою долю),
 но и кровнородственной группы, которой причитающуюся «долю» также нужно 
доставить (обычно в виде «славы героев», часто, но не всегда, подкрепленной тем 
или иным предметным воплощением). И предсмертный плач воина по себе являет 
собой своеобразную «матрицу» такого сообщения, которое магическими способами 
(через солнце, птицу, ветер и т.д.) переадресуется далеким родственникам — и не 
только им. В большинстве индоевропейских мифологических традиций существовали 
специальные крылатые существа (фраваши, фюльгьи и т.д.), которые «прилетали» за 
мертвыми: их в первую очередь и следовало известить о случившемся.
    Все свои «несчастья» Аякс уже переадресовал Атридам, препоручив их Эриниям. 
Цепочка обращений, которую выстраивает
    
Греки	259
Аякс вслед за взыванием к Гелиосу (и к смерти, Танатосу)', четко выявляет 
направление «переадресации счастья». Итак, после Ге-лиоса и Танатоса следуют: 
1) священная земля, родная почва Са-ламина ((Ь yf\c, iep6v otxeiac, ne6ov 
ZaAaurvog, 859—860); 2) «основание» отчего очага, та земля, на которой он 
устроен (со латрфу teniae, лёбоу, 860); 3) «близкородственные» славные Афины 
(хХа-vat T'A'Bfjvai, xai то aiJVTpocpov yzvoc,, 861). Эти три ступени 
«переадресации» совершенно понятны. В священную землю родного Саламина Аякс как 
«старший сын» по справедливости должен был бы лечь, когда придет его черед. 
Отеческий очаг и тот конкретный клочок земли, на котором он устроен, должны 
были бы стать тем местом, где Аякс перед смертью причастился бы родовой, 
кровной традиции, чтобы остаться в ней навсегда, будучи причисленным к лику 
«славных предков». Упоминание «славных» Афин со специально акцентированным 
вниманием к их близкородственным связям с «примыкающим» к ним Саламином — это, 
несомненно, политическая реалия не Аяксовых, но Софокловых времен. Софоклу 
важно подчеркнуть, что Аякс обращается не только к «кровной», но и к 
«гражданской» составляющей своего ностос'а, которому теперь не суждено 
состояться. И эта гражданская составляющая для Софокла неразрывно связана с 
Афинами и с принадлежностью Афинам Саламина, за который за полтора века до 
постановки трагедии шли ожесточенные бои с соседями-мегарцами.
    Затем Аякс вдруг переходит от одной четкой локализации, связанной с 
«домашним адресом», к другой, не менее четкой, обращаясь к тому пейзажу, 
который видит перед собой. Он обращается с приветствием к родникам и рекам, к 
троянской земле, которую неожиданно называет своей «кормилицей» (xpfjvaixe 
лотацо1 6' оГбе, xai та Трон хса та Tpwi'xa лебю яроааибй, хеи'рет', ш xpocpfjc,
 ?uoi, 862—863). Этот переход только на первый взгляд кажется неожиданным. На 
родину Аяксу возврата больше нет, но обратиться к ней как к точке отсчета он 
был обязан. Она ему — мать, но мать, вернуться к которой он никогда не сможет, 
дабы не осквернить ее. И потому ляжет он не в лоно материнской земли, но в 
«землю-кормилицу», которая к родной земле имеет такое же отношение, как 
кормилица — к настоящей матери.
    Этот перечень адресатов не случаен ни в одном из своих пунктов и следует 
четко выверенной стратегии. Я считаю, что мнение
       1 Специальная связь двух этих мифологических фигур еще должна стать 
предметом самостоятельного рассмотрения в рамках исследовательской деятельности 
семинара ПМАК и Лаборатории исторической, социальной и культурной антропологии. 
Первые нам