поделенным на две основные семантические зоны, связанные с двумя 
основными модусами существования уважаемого скифского вождя — с 
маргинально-воинской и брачно-хозяйственно-родовой. Две эти зоны благочестиво 
разделены между собой растительным фризом, который повествует как о непременной 
жертве перехода при пересечении границы двух главных зон, так и о присущей 
тексту в целом «жертвенной» ориентации. Символика приносимой жертвы вообще 
является главным организующим началом всего торевтическо-го текста, составляя 
смысловую основу как обоих «фигуративных» фризов, так и разделяющего и 
соединяющего их фриза растительного.
    Та часть высказывания, которая наделена «внутренней», 
«хозяйственно-родовой» семантикой, вполне логично расположена «ближе к телу». 
Однако «общий настрой» текста — скорее воинский, что, несомненно, отвечало 
наклонностям самого владельца пекторали. Об этом можно судить в том числе и по 
венчающим углы пекторали обоймам, оформленным в виде львиных голов. Этот взятый 
из воинского кода символ характерен для оконечностей золотых скифских гривен и 
браслетов, которые чуть выше мы уже интерпретировали как маркеры воинской 
«судьбы» и ритуальной разомкнутое™ культурных границ. Четыре витых жгута, 
которые разделяют фризы пекторали, фактически и являются четырьмя вправленными 
в единый текст гривнами. «Ошейники» из растительного орнамента, помещенные на 
обоймах позади львиных головок, еще раз подчеркивают общую «жертвенную» 
семантику текста1.
         1 Эта принципиальная «жертвенность» семантики пекторали — на всех 
смысловых уровнях — наводит еще на одну мысль Если данный предмет не был частью 
бытового (пусть даже парадного, для исключительных случаев) убора своего 
владельца и если он был выполнен специально по случаю похорон, то смысл места, 
в котором он был обнаружен, серьезно меняйся
    
Скифы

175

    Эта особенность семантики данного торевтического текста позволяет нам 
высказать и еще одно предположение в отношении смысла некоторых деталей 
верхнего фриза — ничуть, впрочем, не противоречащее сформулированной выше 
гипотезе. Я напомню, что именно «золотая» цедилка из овечьей шерсти являлась 
центром ритуала по приготовлению амриты, напитка бессмертия. Именно пройдя 
через нее, сок сомы менял свои свойства и обретал магические характеристики. 
Процесс выжимания сока производился при помощи двух камней, имеющих различную и 
богато модифицированную семантику, связанную в том числе и с эротическими 
коннотациями. Стекая, сок попадал в два кувшина [РВ IX, 72, 5], «усаживаясь» в 
них, как сокол на ветвях дерева [РВ IX, 65, 19; IX, 72, 5], и готовясь к 
«облачению в белые одежды», то есть к смешиванию с молоком. Не этот ли смысл 
заключен в двух юношах с сосудами, один из которых выдаивает овцу в горшок, а 
другой откупоривает амфору? Спешу оговориться, что данная семантика 
предлагается в качестве добавочной и комментирующей основное высказывание, ибо 
сведений о том, что скифы приготовляли хао-му, у нас нет (если не считать 
таковыми сведения о «конопляных банях»). Впрочем, магнетические коннотации 
предметов, задействованных когда-то в канувших в Лету ритуалах, имеют странное 
обыкновение сохраняться гораздо дольше, чем память о смысле и форме самих этих 
ритуалов. Мы не прощаемся через порог, давно уже успев утратить четкое 
представление о магических характеристиках территорий и границ между ними. Мы 
забыли, что фактически подобное рукопожатие, «узел», завязанный на разделяющей 
внутреннее, сакральное, и внешнее, «злое», пространство линии, равносилен 
пожеланию смерти. Мы просто так не делаем — и все. Магическое виденье мира 
осталось в пусть не таком далеком — но все-таки в прошлом. Что не мешает нашему 
поведению оставаться в основе своей магнетически ориентированным: наши поступки 
и действия не направлены на достижение конкретного магического результата, но 
продиктованы культурной традицией, восходящей именно к такого рода мотивациям.
Человек, чей скелет был найден в дромосе в сопровождении парадного меча и 
золотой пекторали, мог в таком случае быть близким родственником умершего вождя,
 убитым и похороненным здесь во время поминальной тризны, которая, согласно 
Геродоту, имела место через год после похорон и во время которой у кургана 
устанавливали «мертвую стражу» из убитых юношей на чучелах убитых лошадей. Зять 
вождя вполне мог «возглавить» эту «мертвую охоту» — и пектораль делали 
специально для этого случая. Впрочем, данное предположение остается всего лишь 
предположением, поскольку никаких доказательств в его пользу, за исключением 
косвенных, мы привести не можем.

176

В. Михаилин. Тропа звериных слов

    Бесписьменная скифская культура была культурой архаической, и выработанные 
ею культурные коды отличались значительно большей устойчивостью, сохраняя в 
коллективной памяти образы (а возможно, и смыслы), восходящие, вероятно, еще к 
эпохе индоевропейского или, по крайней мере, индоиранского единства, от которой 
до блистательного скифского IV века до н.э. прошло, по меркам архаических 
традиций, не так уж и много времени. По крайней мере, гораздо меньше тех двух с 
половиной тысяч лет, которые отделяют нас от времени жизни и смерти хозяина