ожить, что «быстрое, сильное, стремительное» в 
качестве эстетического идеала свойственно не скифскому искусству вообще (иначе 
на «предметах повседневного обихода» звериный стиль встречался бы столь же 
часто), но маргинально-воинскому идеалу красивого, противопоставленному идеалу 
хозяйственно-статусному Пектораль из Толстой Могилы уникальна именно тем, что 
на ней представлены обе эстетики, статусная и не-статусная, как части одного 
изобразительного текста, в контексте единого смыслового поля1
     С этой точки зрения совершенно иную семантическую наполненность может 
обрести и проблематичный «растительный» фриз Можно долго дискутировать о том, 
почему растительный (в широком смысле слова, а не только и даже не столько 
древесный') субстрат является основным «переходным» компонентом в индоиранских 
ритуалах, связанных с очищением и с обретением другого статуса и/или состояния 
Но факт остается фактом — в виде ли травы брошенной под ноги жертвенному 
животному, в виде ли непременного пучка прутьев (барасман или барсом), который 
совершающий очистительное жертвоприношение жрец держит в руке, или в виде сока 
{сома, хаома) от истолченного в «чистой» каменной ступке каменным же пестиком 
растения, — но, прежде чем обрести свое новое состояние, жертва должна «стать 
травой», «умереть и взойти» «Потому что тело жертвы — это трава, — комментирует 
данное обстоятельство Айтарейа-Брахмана (II, 2, 11), — (и) поистине так он 
(жрец) дает жертве ее полное тело» (См [Бойс 1988 11 — 12]) Имеет смысл 
напомнить в этой связи также и о зафиксированном греческими источниками 
(Геродот, История, IV, 60) бескровном характере «статусных» скифских жертв 
богам, резко противопоставленных весьма кровавым военным ритуалам, свя-
       1 В л ои связи было бы небезынтересно заново пересмотреть традиционные 
факговки семантики такою классического «литературно изобразительного текста, 
каким является у Гомера описание щита Ахилла На настоящий момент, как мне 
кажется, самая взвешенная и интересная точка зрения на лот счет предо делена в  
[Schnapp-Gourbeillon I98I]
    
Скифы

15

занным с питьем крови первого убитого противника, с ритуальными убийствами 
пленных, со снятием скальпов и кожи с правой руки убитого врага — и с 
дальнейшим использованием скальпов и человеческой кожи в качестве материала для 
«бахромы на удилах», обшивки для горитов или целых «волосатых» плащей как 
откровенного предмета ритуального (и кровавого, волчьего) воинского бахвальства.
 Вспомним также и о другом, зафиксированном греческими источниками скифском 
ритуале, связанном со сжиганием семян конопли. Надышавшиеся наркотическим дымом 
скифы «громко воют от удовольствия»- практика, на мой взгляд, вполне 
сопоставимая с рядом других известных индоевропейских воинских практик, вроде 
обычая викингов «перерождаться в волков», одурманивая себя перед боем 
своеобразной «хаомой» из сока мухоморов.
    Итак, переход между двумя основными пространственными зонами возможен лишь 
через растительную «буферную зону», связанную с очистительным или 
посвятительным жертвоприношением1, а потому «посредническая» функция среднего, 
растительного фриза не нуждается, с моей точки зрения, ни в каких 
дополнительных семантических атрибуциях2   Важны здесь и птицы,
        1	Относительно жертвоприношения как способа «структурировать и регу
лировать» насилие см   [Жирар, 2000]
        2	Интересно, что сходную, на мой взгляд, ритуальную рочь «культурно
посредничающей» инстанции между двумя мирами, статусным и мар1иналь-
но-воинским, могут играть скандинавские кеннинги На существование в них
двух четко выраженных и противопоставленных друг другу смысловых рядов
обратил внимание А Я Гуревич в уже цитированной выше работе «Можно
предположить, что, собственно, кеннинг соединяет не разнородные понятия,
а скорее представляет единство тех элементов мира, которые для древних нор
маннов не были расчленены Эти различные (д 1я нас) ряды вещей и существ
живая и мертвая природа, люди и звери, птицы и т п — не воспринимались в
такой же степени различными и обособленными в обществе, к которому при
надлежали творцы кеннингов, и те, кто их слышал в исполнении скальдов, по
нимали их и испытывали удовольствие Не JTHVI ЛИ объясняется постоянное
обозначение в кеннишах моря землей ("земля рыб", "земля тюленей", "дом
лососей") и наоборот ("море оленей", "озеро елей", "фьорд кустарника"),
отсюда дом — "корабль", рыба — "змея воды"» [Гуревич 1967 137| Однако
смысловая противопоставленность моря и суши играла в скандинавской куль
туре люхи викшпов весьма специфическую роль Достаточно сказать, но
устойчивый термин «морской копуш» обозначает предводителя разбойничь
ей воинской дружины, которая, в отличие oi нанимаемых «хозяйскими> об
щинами кондотьеров, защищающих ту или иную ieppnторию, занима iaci> ipa-
бежом без разбора между своими и чужими Впрочем, и «сухопутные» коп>ши
с окончанием зимнего «сезона спячки» jieiKO превращались в «морских» и, по
большому счету, oi личались от них только наличием «зимних квартир», где им
полагалось «кормление» Море, весна/лето, корабль были, таким образом, чет
ко про1ивопос1авлепы )емле  осени/зиме, аому — как ючл «свобоны и добы-
2*

36

В  Михаилин   Тропа звериных слов

составляющие часть растительного орнамента Жаль, что Д С Раевский, обыкновенно 
весьма внимательный к числовой символике изобразительно