инициации (Кирка, вполне подходящая на роль «хозяйки 
зверей»; Калипсо)1, помощь богини в критической ситуации (при возвращении на 
родной берег), офиоморный враг на возвратном пути (Скилла), победа над 
множеством противников и возвращение себе высокого мужского статуса, «усмирение 
хаоса» при постоянном соучастии Афины. Набор функциональных атрибутов включает 
в себя корабль как способ путешествия по хтоническим далям; ритуальное оружие 
(лук, оружие юношеское, не-статусное, которым приходится доказывать свое право 
на возвращение статуса; откровенно инициаци-онный характер имеет и испытание с 
натягиванием тетивы); волшебную сумку (Эол); невидимость/неузнанность.
    Итак, сходные последовательности ситуативных и атрибутивных рядов в этих 
двух напрямую связанных с Афиной сюжетах дают нам некоторую возможность 
предполагать если не формы, то содержание исходного ритуала, вероятно, близкого 
собственно скифским ритуалам перехода. Этим, возможно, и объясняется готовность 
скифов к присвоению греческой иконографии и отождествление ее со своей 
собственной.
    То же, по сути, происходит и с другими греческими сюжетами и персонажами, 
охотно вводимыми скифами в свой обиход, — причем избирательность такого 
присвоения инокультурных феноменов говорит сама за себя. Наибольшей 
популярностью в скифском (и шире — в иранском) мире пользовались два греческих 
героя, Ахилл и Геракл, но в обоих случаях выбор сцен из «судьбы» персонажа был 
достаточно специфичен. Весьма интересный анализ типового изображения на золотых 
окладах скифских горитов (рис. 23)2, явно выполненных одним и тем же греческим 
мастером, дал тот же Д.С. Раевский, интерпретировав изображенные на нем сцены 
как эпизоды из сюжета об Ахилле [Раевский 1985; 167—169]. Это выполненное 
вполне в духе скифской ритуальной сюжетики посвящение юного Ахилла в воины 
(сцена вручения лука), «испытание на оружии» (сцена с узнаванием Ахилла, 
прячущегося на женской половине дома скиросского царя Ликомеда), прощание с 
Ликоме-
         1	Трех, если иметь в виду еще и включенный в Гомерову «Одиссею» сю
жет Телемахии, где сцена узнавания Еленой Телемаха в Спарте имеет вполне
инициационный смысл: Телемаха Елена ни разу не видела, но сразу узнает его
(отца в нем), а Менелай тут же переводит ситуацию в иную плоскость и не
посредственно отсылает к «узнаваниям/неузнаваниям» Еленой Одиссея в Трое
(при попытке выкрасть Палладий и позже, при выкликании Еленой сидящих
в троянском коне греческих героев).
         2	Найденных в курганах Чертомлык, Ильинецкий, Мелитопольский и
Пятибратний.
    
Скифы	159


дом, облачение Ахилла оружием
(центральная сцена в нижнем
ряду) и, с краю, Фетида с урной,
в которой находится пепел Ахил
ла. Интерпретация, повторяю,
интересная и вполне доказатель
ная. Но при этом автор обошел
вниманием целую сцену, причем
довольно значимую, — крайнюю	Рис. 23
слева в нижнем ряду и, по логике
построения текста, предшествующую облачению Ахилла. На этой сцене представлены 
четыре женщины (три сидят, одна стоит), причем центральная из трех сидящих 
женщин, облаченная в пышные ниспадающие одежды, властно положила разведенные в 
стороны руки на плечи сидящих с ней рядом девушек. В русле представленной выше 
гипотезы имеет смысл предположить во всем нижнем фризе горита вторую, 
посвятительную (в отличие от первой, испытательной, в верхнем фризе) часть 
обряда инициации — со строгим разделением мужских и женских сцен, а также и 
функций в отношении проходящего инициацию Ахилла.
    Далее, Д.С. Раевский не упомянул о «не-антропоморфной» части 
изобразительного ряда — возможно, потому, что логика его построения никак не 
вписывается в «трехчленную» схему, основанную на мировом дереве. И 
действительно, самый верхний фриз на горитах — это разнообразные сцены терзания,
 коим противопоказано находиться в верхней части мировых деревьев во избежание 
семантической путаницы. Нижние же фризы заполнены растительным орнаментом вкупе 
с помещенной на выступе горита еще одной, не совсем стандартной, сценой 
терзания, на которой грифоны терзают льва и смысл которой вполне прозрачен 
(исходя из предложенных выше трактовок и из того, что данная сцена «рифмуется» 
с крайним правым в нижнем «антропоморфном» сюжетном фризе образом Фетиды с 
прахом Ахилла). Изображение на горите носит откровенно инициационно-героический 
характер и свидетельствует о достаточно высоком, хотя и откровенно «юношеском», 
воинском статусе владельца.
    Интересен и еще один феномен, связанный с «культурно близкими» скифам 
греческими героями — Ахиллом и Гераклом. Для обоих этих персонажей зафиксирован 
эпизод с переодеванием в женскую одежду, возвращающий нас к давно и на разных 
уровнях обсуждающемуся в научной литературе вопросу о месте и функциях жреца в 
женской одежде в ряде архаичных культур1.
     'См. в этой связи параграф «Жрец в женской одежде. Вепрь» в главе «Между 
волком и собакой...».
     
160

В. Михайлин. Тропа звериных слов

    Связанный с переодеванием в женскую одежду сюжет о Геракле (Омфала) 
несколько менее внятен с точки зрения вычленения стоящих за ним ритуальных 
аспектов, однако обращает на себя внимание то, что и Геракл, и Ахилл остались 
фактически пожизненно приписаны в юношеский, маргинально-героический статус. 
Ахилл представ