мать решение делегируется 
«законному владельцу».
    Во-вторых, он обязан хотя бы время от времени «радовать» войско, устраивая 
пиры и принося расточительные жертвы: демонстрация щедрости равнозначна 
демонстрации (и приманиванию) удачливости, а удачливость вождя равнозначна 
удачливости всего войска.
    В-третьих, он обязан выделять из общей доли1 награды особо отличившимся 
(удачливым!) воинам и «полевым командирам» и устраивать по ним пышные «поминки»,
 целью которых является демонстративное перераспределение «освободившейся» 
воинской удачи. В «Илиаде» характернейшим примером такого «перераспределения 
счастья» являются погребальные игры по Патроклу. Сюжет о безумии и смерти Аякса 
отталкивается от суда о доспехе покойного Ахилла: и этот суд также связан с 
перераспределением воинской удачи.
       1 Или даже из своей, обособленной ог общей. Разница между этими двумя 
«формами собственности вождя на добычу» стерта иногда до полной неразличимости.
    
248

В  Михаилин   Тропа звериных Cjioe

    В-четвертых, военный вождь распоряжается совокупной войсковой «удачей» 
временно: до окончания похода и соответственно до истечения срока действия 
собственных полномочий. Последующий раздел происходит уже не по принципу 
«раздачи наград». Прежде всего он, как правило, имеет место если не на базовой 
территории, то по дороге к ней — и по выходе из «зоны боевых действий». Далее, 
военный вождь уже не обладает во время этого раздела единоличным правом на 
перераспределение добычи: взяв себе «первую долю» и обозначив, таким образом, 
момент перехода от строго иерархических «прав военного времени» к более 
эгалитарному «мирному праву», он превращается в инстанцию, контролирующую 
раздел и «принимающую претензии». На этом этапе стремление вождя сохранить 
контроль над «общаком» уже трактуется как попытка взять больше, чем положено, и 
ведет к конфликтной ситуации (как в хрестоматийном эпизоде с франкским королем 
Хлодвигом и разрубленной золотой чашей1)- Рядовой боец или «полевой командир» 
получает право на самостоятельное участие в «распределении счастья» именно 
теперь; в поле же действия «прав военного времени» он вынужден полностью 
полагаться на добрую волю военного вождя «выделять положенное» и ждать 
окончания войны, а с ним и справедливого раздела добычи.
    В этом контексте истребление Аяксом «неразделенной добычи» — акт 
действительно крайне показательный, значимость которого никоим образом не 
сводится к «бессмысленной резне» и действительно перевешивает акт 
несостоявшегося убийства отцов-командиров. В последнем случае Аякс совершил бы 
деяние сколь угодно предосудительное, но оправданное «поруганной честью» и в 
принципе компенсируемое выплатой надлежащей виры. Истребив же всю общевойсковую 
добычу (а скот в пределах архаических индоевропейских «престижных экономик» 
является как основным мерилом ценности, так и главным средством накопления), 
Аякс автоматически лишает «счастья», «чести» и «доли» не одного Агамемнона, а 
все ахейское войско, совершает «растрату счастья», которая в принципе не может 
быть компенсирована. Для того чтобы расплатиться со всеми ахейцами, не хватит 
не только его собственных ресурсов, но и всего отцовского и родового достояния.
    Именно по этой причине в первых же репликах Аякса, пришедшего в себя и 
оплакивающего приключившуюся с ним «недолю», после двукратного восклицания «О, 
доля, доля!» (букв, «увы мне, увы мне!», Ico uot uoi, 333, 336) следует — в 
силовой позиции «третьего повтора» — восклицание «О сын мой, сын мой!» ('1й> 
лсалсй, 339). Афина знает, чем наказать провинившегося перед ней героя,
Григории Туре кий  История франков (II. 27).

Греки

249

который долго не желал признавать ее власти над собой, упорно цепляясь за 
«взрослую», статусную роль. После избиения стада расплатиться по счетам, как то 
подобает статусному мужу, у Аякса не получится уже никогда. Что из этого 
следует? Во-первых, он утрачивает право на ностос, поскольку в противном случае 
он привез бы с собой на родной Саламин не «славу героев» и даже не ее 
отсутствие, но неоплатный долг, — уничтожив тем самым право отца, Теламо-на, на 
царский статус и обрекши весь свой род на вековое проклятие. Во-вторых, он 
утрачивает также и право на адекватное продолжение рода — поскольку сыну своему,
 Еврисаку, передать не может ничего, кроме тех же неоплатных долгов. Ситуация 
была бы много проще, если бы Аякс был бездетен. Тогда пожизненная отныне 
«приписка» в маргинальный статус изгоя осталась бы его личным делом: он просто 
не вернулся бы на родину, навсегда превратившись в «искателя удачи», за которым 
не стоит никакая семья1 и взыскать с которого моральный долг можно только одним 
способом — убив его. Но сын у него уже есть: Еврисак с настоящего момента 
обречен стать носителем родового проклятия, и виноват в столь тяжкой «недоле» 
своего первенца сам Аякс.
    Есть у избиения стада и еще одна смысловая составляющая. Это ночное 
избиение стада. Партизанский рейд Аякса по собственным тылам с убийством ряда 
видных военачальников был бы вп