уже закончилась. «Счастье» и «несчастье» 
перераспределились, и новая конфигурация требует уважительного к себе 
отношения: игры на удачу закончились, и Одиссей опять — муж совета и договора, 
который в безумце видит не кровного врага, которого нужно победить любой ценой, 
но всего лишь человека, одержимого uavia той 9еой и до сих пор пребывающего в 
полной власти наславшей эту «болезнь» богини. Косвенно эта мысль подтверждается 
тем обстоятельством, что, по меткому замечанию Пенелопы Биггз, «одним из 
симптомов безумия Аякса является способность видеть ее (Афину. — В.М.), при том 
что она остается невидимой для своего любимца (Одиссея. — В.М.)» [Biggs 1966: 
224]. Одиссей, с готовностью принимающий юрисдикцию любого бога, на чьей 
территории он оказался, сохраняет адекватность вне зависимости от контекста: 
зная, что законы и способы видеть бывают разные, он смотрит на мир этими 
глазами и потому лишен сомнительной и опасной привилегии созерцать богов. Ему, 
как и другим своим любимцам, Афина является у Гомера, приняв облик одного из 
смертных: только по косвенным признакам «мудрые», «благоразумные» персонажи 
определяют, что перед ними — божество. Гектор, не сумевший отличить своего 
брата Деифоба от Афины, принявшей его облик, поплатился за это жизнью. У 
Софокла Одиссей и вовсе не видит Афины, а только слышит ее голос: он почтителен 
с ней, он признает ее власть над собой и только поэтому получает право 
оставаться самим собой — и даже возражать богине.
    Аякс же, привыкший к устойчивости и стабильности того мира, в котором он 
только и хочет существовать, ничем не защищен от безумия. Он видит Афину, 
говорит с ней, выстраивает с ней отношения, как минимум, на равных, не понимая, 
что оказался в другом измерении и что его поведением управляет уже совсем 
другая логика. Именно здесь, как мне кажется, следует искать ответ на второй 
вопрос, который был задан в начале статьи: почему гнев Аякса на Атридов и 
Одиссея настолько силен, что это влечет за собой попытку тотального избиения 
едва ли не всего греческого войска — причем попытку «кривую», «ночную», 
«не-статусную»?
    Аякс долго не желал иметь ничего общего с Афиной и полагался только на себя,
 на собственную силу и на собственное доброе имя. Однако суд об оружии проломил 
наконец брешь в «твердыне ахеян». Аякс оказался бессилен именно там, где изо 
всех сил пытался остаться: в совете статусных мужей, где все решается по 
справедливости, по отеческому, Зевесову праву. Но победитель в спо-
    
Греки

241

ре за доспех Ахилла к конечном счете был определен неправыми способами. 
Предводители войска почему-то сочли для себя возможным прибегнуть к неверной и 
зыбкой дивинационной практике, подобающей не Зевсу, но богам сугубо 
маргинальным, вроде Аполлона или Ареса, — да еще ночью, да еще на основе 
«показаний» откровенно чужих и не-статусных троянских девушек. Логика такого 
поведения Агамемнона и Менелая (даже если оставить в стороне догадку о том, что 
за организацией суда могла стоять Афина) вполне понятна: а на каких богов они, 
спрашивается, должны полагаться, если вот уже десять лет находятся не дома, а 
на войне? Назойливая озабоченность воюющих греков и римлян всякого рода 
пророчествами и знаками и едва ли не ежедневная потребность в них целых 
действующих армий — лучшее тому подтверждение. Однако Аякс — не игрок. Он — 
статусный муж, причем упрямый статусный муж, которого Гомер недаром сравниваете 
ослом.
    Он обесчещен — то есть лишен той чести/части, которая принадлежит ему по 
праву. Позволить себе оставаться в подобном положении он не может, а правых 
способов настоять на своем больше нет. И Аякс наконец смиряется с тем, что ему 
придется совершить переход в «ночную», «левую», «кривую» ипостась, чтобы 
утвердить свои права и покарать обидчиков на их же территории их же методами. А 
божество, которое обеспечивает такого рода переходы, очевидно: это Афина. Вот 
только для того, чтобы Афина отнеслась к обратившемуся к ней «за пропуском» 
мужу благосклонно, одного обращения, да еще и вынужденного, недостаточно. Аякс 
уже успел оскорбить богиню неподобающим, хюбристическим, с ее точки зрения, 
поведением, и теперь она возьмет свое. Она проведет Аякса «на ту сторону», но 
только смысл у этого «переключения регистров» будет совсем не такой, которого 
хочет Аякс. Он жаждет покарать обидчиков, он жаждет вернуться в «нормальный», 
«дневной», статусный мир успешным мстителем за поруганную честь:
Аф и н а: И на Атридов меч ты обратил? Аякс: Не обесчестить им Аякса боле! 
Афина: Ты на тот свет отправил их, не так ли? Аякс: И пусть теперь наград меня 
лишат\
(96-99)
    Даже придя в себя, он ничего зазорного не видит в том, что пытался ночью 
перерезать спящими собственных боевых товарищей (3