ническое бегство висящей 
на ее эгиде головой Горгоны. Афина не успокоится и не оставит Ахилла своими 
заботами, пока не убедится в том, что обратной дороги ему нет. Ахилл знает, что 
должен погибнуть вскоре после смерти Гектора2, однако тем яростнее стремится 
поразить его. Афина предает Гектора безоружным в руки жаждущего мести Ахилла и 
не препятствует последнему гневить других богов, когда он глумится над телом 
Гектора или выкрикивает откровенно хюбристические угрозы под стенами Трои3. 
Судьба Ахилла отныне окончательно предопределена, никаких «возвращений» уже не 
предвидится — и далее этот персонаж ее не слишком занимает.
    Выраженную нелюбовь Афины к Аяксу Теламониду можно объяснить именно тем, 
что Аякс, находясь в поле действия ее божественного права, не желает признавать 
ее власти над собой: не хочет выходить из роли старшего сына, преемника и 
наследника, и примерять на себя маргинальные воинские роли. Афина, 
воодушевляющая воинов на битву, вдыхающая в них «божественное бешенство», 
которое позволяет бойцу самозабвенно бросаться в самую гущу сражения, не боясь 
ни богов, ни людей4, выступает в
1	Ял., XVIII, 203-231.
2	Ил., XIX, 404 и далее; XXII, 355-360.
J Hyg., Fabuhe, 107.
4 Как то происходит с Диомедом в V песни «Илиады».

Греки

235

откровенно «валькирической» ипостаси. Она же отвечает и за «переход удачи» на 
поле боя, «вдохновляя» тех бойцов, которые только что бежали перед лицом 
противника, и обращая в паническое бегство тех, кто только что был уверен в 
победе. У Софокла Аякс «безрассудным хвастовством» (764) отвечает на пожелание 
отца стремиться к победе, но победы ожидать от бога: с богами-де и слабый 
осилит врага, он же надеется стяжать славу «и без таковых» (xai 6ixaxeitov, 
768—769). Эта фраза, которую обычно — и вполне логично — толкуют как 
свидетельство очевидной «мономании» Аякса, может иметь несколько иной смысл. 
Аякс не желает терять разум, вверяя себя богам битвы, которые погружают 
человека в скоротечную героическую судьбу. Он надеется на собственную силу и на 
собственное боевое искусство, которое позволит ему добиться славы, не обрекая 
себя на героический «билет в один конец». На мой взгляд, Бернард Нокс неправ, 
когда считает (см. приведенную выше цитату), что у Аякса нет чувства 
ответственности ни перед кем и ни перед чем, кроме как перед собственной 
героической личностью и необходимостью не уронить той великой славы, которую до 
него снискал его отец. Даже если судить только по Софоклову тексту, оставляя в 
стороне надежного и рассудительного гомеровского Аякса, забота о родных и 
близких не просто не чужда герою, но составляет едва ли не главный предмет его 
страданий'. Похоже, что именно это и непереносимо для Афины, которая требует от 
героя полной включенности в ситуацию перехода: ибо только так он может вверить 
себя ей, а она — принять его под свое весьма двусмысленное покровительство.
    Второй Аяксов faux pas, приведенный в речи вестника, обращенной к Тевкру, 
еще более показателен в этом отношении:
Второй же раз Афине, — Когда бодрящий зов ее раздался, Чтобы с яростью он 
грянул на врагов, — Ответствовал неслыханным он словом: — Владычица, других 
аргивян кликом Подбадривай; а там, где я стою, Враг сомкнутого строя не прорвет 
(хаб' лдас. б' оилот' ёхрт^а цахл)-
(770-776)
    Примечательным здесь представляется то обстоятельство, что Аякс настаивает 
на сугубо оборонительном характере своей доблести. Таковым же предстает он и в 
«Илиаде»: как ёрхос, Axcuoov,
Подробное рассмотрение этой проблемы см  ниже

236

В  Михаилин   Тропа звериных слов

«твердыня ахейцев» Помощь Афины, зовущей вперед, в бои, ему действительно не 
нужна: он боец от обороны. Это, естественно, не отменяет хюбристического 
характера его слов и поступков, с точки зрения самой Афины. Война — ее законная 
культурная зона, и всякий, кто сюда попадает, должен считаться с ее властью на 
этой территории. Тех же, кто не желает этого делать, она показательным образом 
наказывает, и их самые сильные стороны становятся слабейшими их сторонами. 
Складывается впечатление, что даже сам суд о доспехах не обошелся без участия 
Афины. Троянские девушки у городской стены (разговор которых о сравнительных 
доблестях Аякса и Одиссея, подслушанный греками, якобы и стал основой для 
окончательного решения по этому вопросу1), весьма подозрительны в этом 
отношении. «Градодержица» (По^юиос,), «градоохранительница» (ЕриоСлтоХц) — 
стандартные эпитеты Афины, и место, в котором она проявляет эту свою функцию, — 
именно городская стена Тема девушек или женщин на городской стене — вообще 
отдельная тема с колоссальным объемом материала2, требующая самостоятельного 
рассмотрения. Пока же напомню только о том, что Афина — сама девственница и что 
городская стена находится под ее особым покровительством.
    Одиссей, конечно, многое сделал для того, чтобы приблизить победу над 
троянцами, но приоритет Аякса как «второго величайшего» ахейского воина после 
Ахилла настолько формулен и очевиден, что сама по себе ситуация суда об оружии 
с участием каких-то других претендентов, кроме Аякса, кажется парадоксальной. 
Одиссея с Аяксом связывают дружеские отношения