ьшинство древнегреческих (и не только древнегреческих) героев, 
есть черта врожденная, не отделимая от героического статуса Тем не менее каждой 
героической судьбе присущи свои нюансы, которые, собственно, и «делают сюжет», 
позволяя контаминировать его с другими героическими сюжетами
      1 См также [Cohen 1978 28] («ночной» Аякс), [von Млсп 1900 99, Biggs 1966.
 2251 (Аякс как вечный одиночка)
    
Греки

231

и таким образом выстраивать мифологическую или эпическую панораму. Героический 
«гнев» Ахилла и столь же героический «гнев» Аякса потому и вступают между собой 
в сложную смысловую перекличку, что высвечивают разные составляющие типичного 
героического сюжета. И если мы хотим разобраться в том смысловом поле, которое, 
видимо, ощущали за этой перекличкой сами греки, одних констатации относительно 
общей природы героического недостаточно: необходимо вскрыть кодовые системы, 
которые стоят за нюансами сюжетов, за поведенческой, предметной и событийной 
конкретикой.
    Итак, в отличие от Ахилла, «ночной» Аякс являет нам себя со всей 
очевидностью. Мотивы его гнева донельзя близки к Ахилловым: его лишили доли, 
которая принадлежит ему по праву. Как и в случае с Ахиллом, для Аякса подобная 
несправедливость со стороны Агамемнона непереносима сразу по нескольким 
основаниям.
    Во-первых, как «второй лучший» боец греческого войска, он после смерти 
Ахилла автоматически становится первым. В рамках общей для всех индоевропейских 
культур дружинной этики данное «продвижение» внутри маргинального воинского 
статуса имеет как четко выраженные пространственные (близость к предводителю), 
так и четко выраженные «фарновые»' коннотации. «Лучший» воин просто обязан 
иметь «лучшую долю» — в обоих смыслах этого русского (и греческого! — цоТра) 
слова, и Ахиллова паноплия в данном случае является четким маркером права на 
эту «лучшую долю». Аякс не имеет ни права, ни возможности взять доспех 
самостоятельно, поскольку предмет этот обретает соответствующее «качество 
счастья», только пройдя через руки инстанции, аккумулирующей «совместную удачу» 
всего греческого войска, то есть через руки Агамемнона2. Для того чтобы 
действительно стать «первым лучшим» среди ахейцев, Аякс должен получить 
материальный знак этого высокого воинского статуса от «общего», верховного 
вождя, как бы он ни относился при этом лично к Агамемнону, на способ 
распределения «счастья» это не влияет3. Однако, лишив его заслуженной награды, 
Агамемнон не просто недодает ему надлежащей доли из «общего котла» — он 
отбирает у него положенное, покушаясь на самые основы того высокого воинского 
статуса, который Аяксу привычен. Маргинальная воинская «судьба» строится на 
постоянной необходимости «ловить день», сверяться с изменчивой
' То есть связанные с семантическими молями счастья, удачи, блага и i .д.
2	См. предыдущую главу.
         3	Исходя из несколько иных посылок при анализе того же материала и
касаясь взаимоотношений древнегреческого эпического и трагедийного героя
с «обычными людьми», Пенелопа Бипз пишет' «Ничтожность судей вовсе не
делает приговора бессмысленным» (Biggs 1966. 226]
    
232

В. Михайлин. Тропа звериных слов

воинской удачей, всякий раз подтверждать свое право на «высокую долю»; и любая 
демонстративная неудача чревата полным крушением воинской судьбы. Одиссей, 
вчерашний друг, немедленно становится врагом Аякса, как только заявляет 
претензии на его законную долю, и эта вражда переходит в разряд смертельных, 
как только Агамемнон присуждает доспех Одиссею.
    Во-вторых, Аякс, как и Ахилл, выступает не только в качестве 
индивидуального бойца и «полевого командира», подчиненного Агамемнону. Он — как 
и Ахилл — еще и самостоятельный басилей, приведший под Трою пусть небольшую, но 
собственную дружину в силу былых договорных отношений с Атридами. Любое 
умаление его части/чести неминуемо скажется не только на его собственном 
символическом капитале, но и на том, как будут чувствовать себя его земляки 
среди остальных ахейцев и как эти остальные ахейцы будут относиться к его 
землякам.
    В-третьих — и в этом Аякс радикальнейшим образом отличается от Ахилла — 
Теламонид здесь, под Троей, не один. С ним его младший единокровный братТевкр, 
а кроме того — Еврисак, первый и единственный сын от фригийской царевны 
Текмессы, которого он с готовностью признает своим законным наследником. Если 
Ахилл (хотя бы внешне, хотя бы по видимости) волен выбирать себе судьбу (между 
xXioc, и vooTOg, между «долей младшего сына»,