Скажи, а не хочется ли тебе самому нарушить условности?
Уинтроп долго колебался и наконец ответил:
— Клянусь Оливером Венделом Холмсом, старшим и младшим, я… я…
Продолжать он не мог, но в уголке глаза блеснула предательская слезинка. Она 
поведала о существовании глубокого, невыразимого при помощи слов чувства. 
Сердце мое обливалось кровью, в то время как мой друг вытащил чековую книжку и 
расплатился за обед.
Теперь я знал, что мне надо делать.
Я должен был вызвать из другого измерения Азазела. Я не стану описывать сложную 
процедуру, связанную с рунами и пентаграммами, пахучими травами и 
могущественными заклинаниями, дабы не смутить твой и без того слабый рассудок, 
дружище.
Азазел, как обычно, появился с пронзительным визгом. Независимо от того, как 
часто мы с ним видимся, я оказываю на него неизгладимое впечатление. Полагаю, 
он закрывает глаза, чтобы не ослепнуть от моего великолепия.
Вот и Азазел — ярко-красный, двухсантиметровый, с крошечными рожками и длинным 
острым хвостом. Сегодня он выглядит необычно — к хвосту его привязана длинная 
голубая лента. На ней так много колечек и завитушек, что я не могу их все 
разглядеть.
— Что это, о Защитник Беззащитных? — спрашиваю я, ибо ему очень нравится этот 
бессмысленный титул.
— На банкете, — самодовольно произносит Азазел, — отметили мои заслуги перед 
народом. Разумеется, мне пришлось надеть зплатчник.
— Сплатчник?
— Нет. Зплатчник. Первая согласная звонкая. Ни один уважающий себя мужчина не 
позволит себе явиться на церемонию награждения без зплатчника.
— Ага, — понимающе кивнул я. — Официальная одежда.
— Конечно, официальная. На что еще это похоже?
На самом деле зплатчник походил на обыкновенную голубую ленточку, но я 
почувствовал, что говорить этого не стоило.
— Выглядит строго и со вкусом, — отметил я. — По странному совпадению именно о 
формальных тонкостях я и хотел сегодня побеседовать.
Я рассказал ему историю Уинтропа, и Азазел уронил несколько крошечных слезинок. 
Когда чьи-нибудь невзгоды напоминают его собственные, он становится чрезвычайно 
мягкосердечным.
— Да, — наконец произнес он, — формальности могут замучить кого угодно. Я не 
стал бы говорить об этом с первым встречным, но зплатчник причиняет мне массу 
неудобств. В частности, он затрудняет вращательные движения моего 
замечательного хвостового придатка. Но что делать? Появиться на официальной 
церемонии без зплатчника — значит вызвать настоящий скандал. Тебя вышвырнут на 
тротуар, да так, что ты еще и подскочишь.
— Можно ли как-нибудь помочь Уинтропу, о Надежда Скорбящих?
— Думаю, да, — неожиданно жизнерадостно произнес Азазел. Обычно, когда я 
обращаюсь к нему с мелкими просьбами, он пытается раздуть из них целое дело, 
долго описывает возникающие сложности и проблемы. — По правде говоря, в моем 
мире, как, очевидно, и на вашей ничтожной грязной планете, никому не нравятся 
формальности. Они являются отголоском садистского воспитания с раннего детства. 
Достаточно удалить крошечный участок мозга, известный в моем мире как нервный 
узел Зудко, и личность немедленно возвращается к природной лени и апатии.
— Можешь ли ты вылечить Уинтропа?
— Конечно, если ты нас познакомишь. Надо оценить его умственные способности, 
какими бы они ни оказались.
Устроить встречу оказалось совсем не сложно. Отправляясь на очередной обед с 
Уинтропом, я положил Азазела в карман куртки. Мы выбрали бар; весьма удачный 
выбор, поскольку посещающих бостонские бары пьяниц трудно смутить выглядывающей 
из кармана красной рожей с рожками. Эти выпивохи и в трезвом состоянии видали 
вещи пострашнее.
Уинтроп Азазела не заметил, ибо последний обладал способностью затуманивать 
сознание человека, чем всегда напоминал мне твою манеру писать, дружище.
Как бы то ни было, в определенный момент мне показалось, что Азазел приступил к 
работе, ибо глаза Уинтропа широко раскрылись. Очевидно, внутри его что-то 
происходило. Никаких звуков я не слышал, но глаза его выдавали.
Результаты не заставили себя долго ждать. Спустя неделю Уинтроп заглянул ко мне 
в гостиницу.
— Уинтроп, — сказал я, — ты выглядишь жутко расхлябанным.
И действительно, одна из пуговиц на воротничке была расстегнута.
Рука его непроизвольно потянулась к пуговице, но потом Уинтроп тихо проворчал:
— Ну и черт с ней. Мне все равно. — Затем, так же тихо, он добавил: — Я порвал 
с Гортензией.
— О боже! — воскликнул я. — Почему?
— Все произошло из-за пустяка. В понедельник я отправился к ней на чай в 
воскресных туфлях. Просто недосмотрел. Не заметил, и все. Кстати, многое стало 
ускользать от моего внимания. Это меня волнует, Джордж, но, к счастью, не 
сильно.
— Если я правильно понял, оплошность заметила Гортензия?
— В ту же секунду, ибо она столь же наблюдательна, как и я. Вернее, столь же 
наблюдательна, как я раньше. И вот она мне заявляет: «Уинтроп, вы обуты не 
надлежащим образом». Не знаю почему, но ее голос подействовал на меня 
раздражающе, и я ответил: «Я имею право обуваться так, как мне того хочется, а 
вы, если вам что-то не нравится, можете ехать в Нью-Хейвен».