Когда ко мне вернулось чувство равновесия и я смог говорить, произошло 
престранное событие. Я вдруг осознал, какие глупые создания эти люди. Не 
существовало законов, регулирующих человеческие поступки. Поэтому людям 
пришлось самим придумывать нужные правила, но даже после этого они не могли 
заставить себя им следовать.
Люди очень легко смущались, достаточно было кому-нибудь над ними посмеяться. 
Теперь я понимал, что такое смех, и даже мог сам производить соответствующий 
звук, хотя, конечно, старался этого не делать. Это было бы невежливо и 
оскорбительно. Я хохотал про себя. В голове у меня начал вырисовываться рассказ 
про то, будто бы у людей были свои законы, но они их ненавидели и всячески 
старались нарушить.
Вспомнился также и техник, после чего я решил поместить его в рассказ. Мистер 
Нортроп неоднократно обращался к нему за помощью, с каждым разом требуя сделать 
все более сложные вещи. Теперь вот техник загрузил в меня чувство юмора.
Ну, предположим, я напишу рассказ про смешных и нелепых людей. Роботов в нем не 
будет, потому что роботы не смешные и их присутствие может все испортить. 
Предположим, в рассказе будет человек, техник по людям. Персонаж со странными и 
могучими способностями, умеющий изменять человеческое поведение наподобие того, 
как техники меняют поведение робота. Что произойдет в этом случае?
Сразу же станет ясно, до чего же люди — бестолковые существа.
Я целыми днями обдумывал свой рассказ, и мне становилось все веселее и веселее. 
Начнется с того, что два человека обедают, а один из них владеет техником… то 
есть у него есть специальный техник… Все происходит в двадцатом веке, чтобы не 
обижались мистер Нортроп и другие люди из двадцать первого.
Я прочел много книг, чтобы лучше разобраться в людях. Мистер Нортроп не 
возражал и почти не давал других поручений. При этом он меня не торопил. 
Возможно, до сих пор переживал за то, что подверг меня большому риску.
Наконец я приступил к рассказу, который привожу полностью.
Эфросинья Дурандо. СТРОГО ФОРМАЛЬНО.
Джордж и я обедали в шикарном ресторане, куда нередко заглядывали люди, одетые 
изысканно и строго.
Джордж с неприязнью взглянул на одного из них и вытер губы моей салфеткой. Свою 
он давно уронил на пол.
— Чума на эти смокинги, — проворчал он.
Я проследил направление его взгляда. Насколько я мог судить, он наблюдал за 
плотным, напыщенным человеком лет пятидесяти, помогавшим устроиться за столом 
молодой очаровательной женщине.
— Уж не собираешься ли ты сказать, что знаешь этого типа в смокинге? — 
поинтересовался я.
— Нет, — покачал головой Джордж. — Не собираюсь. Я строю свое общение с тобой — 
как, впрочем, и со всеми живыми существами — на полной правдивости.
— А как же твои сказки про двухсантиметрового демона Аз…
Я осекся, ибо лицо Джорджа исказила гримаса боли.
— Не смей говорить об этом, — хрипло прошептал он. — У Азазела нет чувства 
юмора, зато очень развито чувство собственного могущества. — Немного 
успокоившись, Джордж добавил: — Я всего-навсего выразил свое презрение к типам 
в смокингах, особенно таким жирным и неприятным.
— Между прочим, — сказал я, — мне тоже не нравятся официальные костюмы. Хотя 
иной раз без них действительно не обойтись. Вот я и стараюсь реже попадать в 
подобные ситуации.
— И правильно, — кивнул Джордж. — Я давно считаю тебя безнадежным в социальном 
отношении человеком. Я всем это говорю.
— Спасибо, Джордж, — сказал я. — Очень красиво с твоей стороны, тем более что 
ты не упускаешь случая пожрать за мой счет.
— Я предоставляю тебе возможность насладиться моим обществом, старина. Если я 
вдруг скажу, что у тебя есть хотя бы одно положительное качество, это внесет 
сумятицу в умы наших друзей, которые давно смирились с мыслью, что их у тебя 
нет.
— Я им весьма признателен.
— Довелось мне знавать одного человека, — произнес Джордж. — Он родился в 
феодальном поместье. Его пеленки застегивались не на булавки, а на запонки. А 
на первый день рождения ему повязали маленький черный галстук. Заметь: повязали,
 а не прицепили. И так было всю его жизнь. Звали его Уинтроп Карвер Кэбуэлл. Он 
вращался в столь изысканном обществе браминов и аристократов Бостона, что время 
от времени ему приходилось прибегать к помощи кислородной маски.
— И ты был знаком с этим патрицием? Ты?
— Конечно, был, — обиженно произнес Джордж. — Неужели ты мог посчитать меня 
снобом, который откажется общаться с человеком только потому, что тот 
принадлежит к богатейшей касте браминов? Плохо ты меня знаешь, если мог такое 
подумать, старина. Мы с Уинтропом неплохо ладили. Я был его отдушиной.
Джордж тяжело вздохнул, и попавшая в алкогольные пары муха сорвалась в штопор.
— Бедняга, — произнес он. — Бедный богатый аристократ.
— Джордж, — сказал я. — Похоже, ты собираешься поведать мне очередную 
неправдоподобную историю с ужасным концом. Я не хочу ее слышать.
— С ужасным? Наоборот. Я расскажу тебе веселую и счастливую историю, и, 
поскольку она доставит тебе удовольствие, я начну прямо сейчас.
Как я уже говорил, мой друг брамин был джентльменом до мозга костей, с чистыми 
помыслами и царственной осанкой. Для всех нормальных людей, с кем ему 
доводилось общаться, он стал притчей во языцех. Справедливости ради надо 
заметить, что с нормальными людьми он не общался, только с такими же