еезжали с места на место. Многие 
чиновники служили за сотни километров от родных мест, более того, считалось, 
что чиновник не имеет права служить на родине, дабы не потакать и без того 
развитой коррупции, неформальным связям и тайным обществам. Многие из местных 
чиновников блестяще знали ушу, к тому же отменное здоровье было важным условием 
на чиновничьих экзаменах. Это знание ушу помогало "пришлым" быстро 
адаптироваться в местной среде при переездах с места на место народ высоко 
ценил боевое мастерство. Так ученики школы могли начинать преподавать в разных 
районах Китая, естественно, с разной долей усердия, и к тому же и способности 
их были различны. Представители семейных школ на новом месте были вынуждены 
брать в обучение членов других фамилий, и клановость школы ушу нарушалась. 
Боевые искусства становились все более открытыми и вместе с тем разветвленными. 
Но все эти разъехавшиеся в разные стороны люди сохраняли ощущение 
принадлежности к общему центру и взаимосвязи внутри единого тела школы. Эта 
идея единила их, а центром мог становиться не только мастер, но какое-то святое 
место. Таким образом, стиль это чисто психологическое отнесение себя к той или 
иной ветви ушу. Он не определяется ни общим техническим арсеналом, ни общей 
духовной традицией, в отличие от школы. Здесь забавный парадокс традиции 
китайского ушу: бесконечное разнообразие стилей и подстилей есть проявление 
полного внутреннего единства боевых искусств. Связь внутри школы была реальным 
воплощением семейных связей. Основатель школы обычно именовался "тайцзу" 
великий предок, так же, как называли и императоров-основателей династии. Его 
портрет всегда висел перед алтарем школы, а перед табличкой с его именем 
возжигались благовония. Наставник ныне существующего учителя школы звался 
"шицзун" "наставник-первооснователь" или "наставник-дед".
Ученики одного учителя именовались "шисюн" и "шиди" "братья по учителю". В 
школе почитались не только те, кто непосредственно преподавал ушу, но и те, кто 
связан с семьей мастера, например его жена именовалась "шинян" или "шиму" 
"матушка-наставница", младшая дочь учителя "шимэй", старшая дочь учителя 
"шицзе". В женских школах ушу сами женщины-последователи называли себя "шимэй" 
и "шицзе". 
Таким образом, школа функционировала как семья, воспитывала детей-учеников, 
устанавливала отношения с другими семьями, а распределение обязанностей в школе 
ушу было таким же, как и в обычной семье.
Ближайшие ученики приглашались жить в доме учителя, правда не в самих покоях 
мастера, а в других постройках. Большинство же просто приходило к нему, так как 
все жили в одной деревне. Ученики выполняли обычно все обязанности по дому 
носили дрова, убирали помещение, готовили пищу, содержали хозяйство. Широко 
известно, что далеко не всякого брали в ученики. Менее известно, что даже того, 
кого
мастер пускал к себе на двор, еще рано было называть учеником, этот человек мог 
в течении некоторого времени лишь выполнять домашнюю работу, убирать двор, 
чистить оружие. До тренировок он не допускался, никаких наставлений от мастера 
не получал. Люди, поверхностно знакомые с внутренней традицией ушу, это явление 
объясняют так: учитель хотел проверить преданность и искренность намерений 
ученика. Действительная причина здесь заключена в ином. Истинное мастерство 
наставника заключено как раз в том, что он лучше знает своего последователя, 
чем тот себя самого. Дело в том, что неофит должен был почувствовать обстановку 
школы, ее внутренний климат, особую психологическую ситуацию. У новичка была 
полная возможность отказаться непосредственно от обучения, если он понимал, что 
физически или духовно неспособен воспринять учение. Но сразу отказать человеку 
полному энтузиазма, горячего рвения, уверенности в своих силах, настойчивости 
значит нанести ему душевную травму.
Большинство учителей сразу чувствовало, кто останется, а кто покинет школу даже 
не приступив к обучению, не случайно до сих пор традиционные наставники 
"учеником" называют лишь того человека, который пробыл в школе не менее трех 
лет. До этого срока его просто нечему обучать, так как ни его разум, ни его 
психика не готовы к восприятию этого особого внутреннего мира ушу, который и 
превращает боевую технику в духовное искусство. Иногда самой большой милостью 
по отношению к человеку становился мягкий отказ от преподавания ему боевых 
искусств. Не каждый способен выдержать груз этого знания.
Сохранились интересные воспоминания одного японца, который в начале 1940-х 
годов присутствовал при ритуале приема в школу ушу. В центре сидел мастер, по 
бокам от него стояли два ближайших ученика. 
Посвящаемый вышел в центр, произнес традиционную формулу с просьбой о приеме в 
ученики и сделал несколько поклонов. Внезапно мастер подал какой-то едва 
уловимый знак, один из стоявших сбоку старших учеников резко взмахнул мечом, и..
. посвящаемый упал замертво. То же самое произошло и со вторым
неофитом, а вот третий человек, который произносил ту же заученную формулу, 
делал те же самые поклоны, был принят. Наблюдатель-японец, профессиональный 
солдат, был поражен жестокостью ритуала.
Речь идет не о правильности произнесения формулы или выполнения поклона, но об 
искренности, о том, чтобы все исходило от сердца, от "Небесной воли". Между 
учителем и учеником устанавливались прежде всего отношения глубочайшей 
содоверительности. Но и в среде самых упорных, старательных учеников всегда 
выделялась особая группа тех, которые были способны на самую полную 
самореализацию ради ушу.
Таких людей в школе обычно было немного два--три, но чаще всего один. В ушу 
таких людей называли "учениками внутренних покоев" (шинэй туди) или "учениками, 
вхожими в покои" (жуши туди). Все же остальные, пускай весьма способные и 
преданные, именовались "учениками внешних покоев" (шивай туди).
Зачастую "ученики внутренних покоев" жили вместе с учителем, вместе 
странствовали, сопровождали его п