ции. С одной стороны, в целях коммуникации язык должен 
быть общедоступным. Это достигается тем, что общество в целом формирует в 
тонком мире определенную область (коллективный тезаурус, то есть толковый 
словарь), в котором находятся соответствующие понятия и связи между ними, и 
обучает отдельных своих членов доступу к этой области: ребенка учат понимать, 
говорить на различные темы, обучают манерам, принятым в обществе и т. п. С 
другой стороны, в процессе выражения своих мыслей и чувств человек часто 
сталкивается с тем, что ему не хватает того языка, которым он владеет, и он 
начинает формировать личный тезаурус: наделяет отдельные слова и выражения 
особыми значениями или оттенками, вводит новые слова и понятия, формирует связи 
между ними и т. д. Естественно, что для того чтобы понять такого человека, 
нужно сначала изучить его личный тезаурус.
То же самое происходит и с программами подсознания; отличие заключается в том, 
что роль коллективного тезауруса играют в этом случае определенные языки 
общественного подсознания. Вообще, основная трудность обучения заключается не в 
том, чтобы объяснить учащемуся, что думать - это можно выразить словами, а в 
том, чтобы дать понять, как думать, то есть, другими словами, сформировать язык 
соответствующей программы подсознания.
Следует различать две принципиально разные задачи: первая - научить человека 
думать, как все, то есть подключить его к общественному подсознанию (или 
ноосфере, как сейчас принято выражаться), и вторая - научить человека мыслить 
(творить, чувствовать ...) самостоятельно, то есть научить строить языки для 
программ своего подсознания. Необходимо и то и другое, но вторая задача, как 
правило, труднее.
Вопреки распространенному мнению, глупый человек может стать умным, так же как 
от природы хилый может стать сильным. Ежедневные упражнения по подключению к 
коллективному знанию и различным программам общественного подсознания (читай 
роман Д. Лондона "Мартин Иден") дадут ему возможность подключиться к 
коллективному тезаурусу и считывать информацию на желаемые темы; окружающим 
будет казаться, что он резко поумнел и стал мыслить здраво. Действительно, 
человек выучил язык и теперь может на нем говорить. Гораздо труднее научиться 
мыслить оригинально. Это означает, что для каждой конкретной проблемы человек 
разрабатывает свой, особенный язык для соответствующей программы подсознания. 
Коллективный язык, хотя и является очень мощным, все же не ориентирован на 
данную, специфическую проблему, и может оказаться для нее неадекватным, то есть 
не в силах выразить тонкие моменты. Кроме того, коллективный язык имеет 
множество штампов, которые часто выполняют роль заглушек, то есть прямых 
блокировок для потока информации из тонкого мира. Преодоление штампов, в 
частности, осознание того, что штампованный ответ есть не ответ, а блокировка 
внимания, устремленного на недоступный для данного языка объект, информация о 
котором не выразима средствами этого языка, есть важнейшая и необходимая работа,
 как для индивидуума, так и для коллектива в целом.
Но как же все-таки формировать язык программы подсознания, ориентированный на 
данную проблему, то есть на связь с данным участком тонкого мира? Это и есть 
основная проблема обучения. Обычно обучение воспринимается как создание у 
человека уменьшенной копии совокупности коллективных знаний, умений и навыков 
(что именуется техникой: рисования, чтения, игры на скрипке) - а дальше - твори,
 если сумеешь. Вот так и создается бесчисленное множество внутренне совершенно 
одинаковых и удивительно соответствующих своему времени и обществу предметов 
искусства, научных теорий и философских систем, не несущих никакого отпечатка 
личности автора и, главное, не учитывающих специфики проблемы.
Однако истинное творчество начинается там, где человек создает свой язык 
программы подсознания, и именно этому следует учиться и учить - разумеется, 
наряду с изучением коллективного языка. Здесь следует иметь в виду два 
существенных обстоятельства. Во-первых, человек получает ответы только на те 
вопросы, которыми он задается, а во-вторых, в ответах всегда имеется некоторая 
дополнительная информация, не связанная непосредственно с вопросом, но 
являющаяся намеком на дальнейшее направление действий. Поэтому, если художник, 
рисуя модель, задается вопросом, как ему разместить рисунок на листе, он (быть 
может, после мучительных колебаний) получит ответ, а если он этим вопросом не 
задастся, то ответа на него точно не получит. Но, более того, решив основную 
композицию, он получит ответ (намек) на то, каким должно быть общее выражение 
лица и прочие пропорции станут вдруг более ясными (опять-таки, если художник 
стремится создать законченный, то есть обладающий внутренней гармонией, рисунок,
 а не просто интересуется лишь сходством или соблюдением пропорций самих по 
себе). По мере продвижения рисунка основной его язык, то есть сокровенные 
изгибы линий и расположение теневых пятен, возникает именно из этих 
последовательно возникающих намеков, не связанных прямо с теми вопросами, 
которыми задается художник. Хороший художник стремится для каждой модели найти 
свой, наиболее адекватный язык для программы подсознания, на котором 
подсознание получит информацию и затем передаст ее непосредственно в голову и 
руку художника. И в выражении рисунка мы увидим синтез образа модели и 
индивидуальности художника; чем более гибким является его метод, тем меньше 
проступает на портрете его низшее "я", насилуя образ оригинала.
* * *
Чрезвычайная важность языка программ подсознания находит косвенное выражение в 
очень любопытном явлении, которое можно наблюдать повсеместно и в быту, и в 
науке - это споры о словах или терминологии.
Наиболее радикально, казалось бы, этот вопрос решен в математике. Там человек 
имеет право сказать: "Назовем мартингалом то-то", - и никто его не сможет 
упрекнуть, если определение точное. Однако эта свобода кажущаяся.
В науках менее точных, скажем, в лингвистике или информатике, вопрос 
определения основных понятий почему-то находится