виноват, всем он неотложно нужен, и совершенно непонятно, что делать.
        Однако для подростковой личности в такой ситуации совет обратиться 
вовнутрь себя и найти там ответ, по-видимому, не эффективен. Тут лучше 
действовать чисто инструментально, входить в его положение, давать конкретные 
рекомендации по повышению его энергетики, по балансировке этики различных 
эгрегоров. И это ситуация, где психотерапевт действительно может быть полезен, 
а сам человек никак сам не может из нее выбраться. У него не хватает ресурсов. 
        В современной гуманистической психологии, а также западной психологии 
вообще, распространена идея, что в каком бы положении человек ни оказался, у 
него всегда есть внутренние ресурсы, чтобы это положение выправить. Я эту идею 
не разделяю – если бы это действительно было так, то профессия психотерапевта 
(а также врача) была бы ненужной. Я считаю, что есть положения, в которых 
человек довольно-таки беспомощен, и выбраться он может только усилиями других 
людей. 
        Другой вопрос, что при этом он не поднимается по эволюционной лестнице. 
Я по этому поводу иногда предлагаю своим клиентам такую метафору: "Вы 
находитесь на дне ямы с отвесными краями, а ваш психолог или ваш целитель может 
перетащить вас из этой ямы в другую, находящуюся в другом месте, но той же 
глубины – однако с пологими краями, откуда вы уже будете в состоянии выбраться 
сами. А из той ямы, где вы находитесь, вы сами не выберетесь." Может быть, это 
вопрос личного опыта, ибо каждый человек строит свою философию на основе своего 
жизненного опыта, но я видел в своей жизни многих людей, которые были в 
абсолютном тупике, и было совершенно не похоже, чтобы они сами могли из него 
выбраться. 
        В особенности это относится к первым двум уровням личности, то есть к 
инфантильной и подростковой. Дальше уже как-то легче, а эти две в некоторых 
ситуациях совершенно беспомощны. 
        Но зато если подростковая личность хорошо уцепится за свою ценность, 
особенно если это мощная, традиционная ценность, например, ценность 
принадлежности к определенному социальному слою – то ее уже не отдерешь: никто 
другой так не вцепляется в свои ценности, как подростковая личность. Для того, 
чтобы она отцепилась от полюбившегося ей социального слоя, нужно как минимум 
устроить революцию, чтобы он потерпел крах, и лишь тогда она отойдет от него 
добровольно. А иначе – нет, поскольку чем меньше уверенность человека в себе, 
тем больше его стремление держаться за что-то такое, что кажется ему устойчивым.
 А для подростковой личности устойчивыми являются ее программы, ее текущие 
ценности – и зачастую в первую очередь это ценности, разделяемые ее социальным 
кругом, то есть наведенные соответствующим эгрегором.
        Этика этого человека отличается тем, что ему непонятно, куда ему в 
целом следует идти. Он следует этике эгрегора, который всегда меньше, чем 
человеческая личность. Эгрегор – это не микрокосм. Вообще, говоря о природе 
эгрегоров, как и о природе любых других ангелов (или демонов), надо понимать, 
что они до самого верха, до Бога не поднимаются. Они – как бы промежуточные 
инстанции между более тонкими планами и более плотными, своего рода почтовые 
голуби, если хотите.
         Поэтому, когда человек идентифицирует себя с эгрегором, он заведомо 
ставит себе определенный потолок. Когда он говорит, что служит человечеству, 
это, конечно, хорошо, особенно если это бескорыстное служение – но при этом он 
себя ограничивает. Человек единосущен Абсолюту, который творит весь мир. Однако 
на уровне подростковой личности этика не поднимается выше идеи служения тому 
или иному конкретному эгрегору, той или иной разворачивающейся плотной 
программе: дальше этого человек не идет. Ему непонятно, зачем надо идти дальше 
(и возможно ли это в принципе).
        И здесь нет идеи влияния на эгрегор. Этот человек подчиняется воле 
эгрегора, и хотя он эгрегора не осознает, но он его чувствует. Однако у него 
нет идеи, что можно как-то повлиять на эгрегор и каким-то образом его изменить 
своей личной энергией. Энергии своего истинного внутреннего "я" этот человек 
еще не ощущает, поэтому он чаще всего и не может этого сделать, да и не ставит 
это себе целью. 
        Его этика чаще всего представляет собой дифференцированную сетку 
запретов, своего рода расписание того, что и когда ему нельзя (и что 
обязательно необходимо), причем расписание, разработанное иногда весьма 
подробно. Но эти запреты для него безличны; это означает, что хотя они вроде бы 
относятся лично к нему, но он не ощущает потребности как-то их корректировать с 
учетом своей, как говорится, "неповторимой индивидуальности". Дело в том, что 
он ее не ощущает. Он сам для себя в достаточной степени формален. Он ощущает 
себя как винтик в определенном механизме, или как шестерню, которую крутит 
большое колесо, а эта шестерня, в свою очередь, крутит шестеренку поменьше, и 
есть определенные правила этого вращения, которые надо соблюдать. Почему надо 
соблюдать, он не очень об этом думает, и он совсем не думает о том, что он 
может эти правила изменить. Они для него как бы внешние, хотя бы даже речь шла 
и о его внутренней этике, то есть о правилах поведения во внутреннем мире.
        С другой стороны, у него есть нехорошее ощущение свободы выработки 
своей этической системы. Ему кажется, что, когда он попадает в какую-то 
ситуацию и в ней адаптируется, он свободно себе назначает ценности и цели, к 
которым надо стремиться, и он в этом свободен. 
         Ощущения того, что у него есть некоторое внутреннее "я", которое может 
воспротивиться той этической системе, которую он себе "свободно" назначил, у 
него нет. Оно приходит лишь на следующем, третьем уровне развития личности. 
        И именно за счет этого ложного ощущения ценностной свободы и вследствие