подвергает изучению “происхождение и причины наших суждений о наших собственных 
поступках и чувствах”. Мы можем судить о своих поступках, только отрешившись от 
самих себя; мы должны, так сказать, раздвоиться в своем сознании. Одна часть 
нас становится воображаемым наблюдателем, ценителем и судьею, руководящимся 
законами симпатии и антипатии; а другая – тем существом, поступки которого 
подлежат оценке. Посторонние наблюдатели могут ошибаться в своих похвалах и 
порицаниях; но внутреннему наблюдателю ближе известны все обстоятельства. Люди 
испытывают неполное, поверхностное удовлетворение от уважения и удивления, 
которые воздаются им по ошибочной оценке их поступков. Они желают не только 
быть любимыми, но и быть действительно достойными любви; они желают не только 
похвалы, но заслуженной похвалы, то есть быть достойными похвалы, хотя бы никто 
и не хвалил их. При этом следует, однако, заметить, что страдание, причиняемое 
нам незаслуженным порицанием, превосходит обыкновенно удовлетворение, 
испытываемое нами от незаслуженной похвалы. “Природа, создавая человека для 
общественной жизни, – говорит Смит, – одарила его желанием нравиться ближним и 
опасением оскорбить их. Она побуждает его радоваться их расположению или 
страдать от их неприязни. Она устроила таким образом, чтобы одобрение прочих 
людей само по себе было для него приятно и лестно, а неодобрение их неприятно и 
оскорбительно”. Но этого мало, чтобы сделать человека пригодным для 
общественной жизни. “Поэтому природа не ограничилась тем, что одарила его 
желанием одобрения, она внушила ему еще и желание быть достойным одобрения. 
Первое могло бы побудить человека казаться годным для общественной жизни; 
второе было необходимо, чтобы действительно побудить его к приобретению свойств,
 требуемых подобной жизнью. Первое побуждало бы его лишь к тому, чтобы скрывать 
свои пороки и притворяться добродетельным, и только второе могло внушить ему 
настоящую любовь к добродетели и настоящее отвращение к пороку”. Выше 
человеческого суда стоит суд своей собственной совести, суд “воображаемого, 
беспристрастного и просвещенного постороннего свидетеля, суд, отыскиваемый 
каждым человеком в глубине своего сердца и служащий верховным посредником и 
вершителем всех наших действий. Приговоры обоих этих судов основаны на началах 
хотя и сходных в некоторых отношениях и близких друг с другом, но, тем не менее,
 в действительности различных и неодинаковых. Власть над нами мнения прочих 
людей основана на желании похвалы и на опасении порицания. Власть же совести 
основана на желании заслуженной похвалы и на отвращении к заслуженному 
порицанию… Если мнение прочих людей одобряет и восхваляет нас за поступки, 
которых мы не делали, за чувства, которые не побуждали нас к этим поступкам, то 
совесть наша тотчас же унижает в нас гордость, вызванную похвалами, и говорит 
нам, что так как нам известны собственные наши заслуги, то мы заслуживаем 
презрения за все, что принимаем сверх следуемого нам. Если люди упрекают нас в 
поступках, которых мы не делали, в побуждениях, которые нисколько не руководили 
нами, то внутренний голос совести исправляет ложное мнение посторонних людей и 
показывает нам, что мы ни в каком случае не заслуживаем несправедливо 
направленного против нас осуждения”. Но в подобных случаях внутренний человек 
нередко бывает поражен и смущен жестокостью и криками посторонних людей; 
естественное понимание того, что заслуживает похвалы, и того, что заслуживает 
порицания, “притупляется и приходит в оцепенение”, совесть никнет под напором 
всеобщего порицания и негодования. С другой стороны, присутствие посторонних 
людей и их суждения бывают часто необходимы, чтобы пробудить в человеке 
сознание своего долга, и если беспристрастных свидетелей нет, а присутствующие 
относятся к человеку с пристрастием и потворством, то нравственные чувства 
легко могут быть извращены. Низкий уровень партийной и международной 
нравственности сравнительно с личной объясняется, по мнению Смита, именно этим 
обстоятельством. Извращение нашей совести происходит не только при отсутствии 
беспристрастных посторонних свидетелей, но и вследствие наших собственных 
эгоистических страстей, приводящих нас к несправедливым и насильственным 
поступкам. Мы нередко сами потворствуем себе. К счастью, природа не отдала нас 
всецело во власть самолюбивых самообольщений; она поставила на страже нашего 
поведения “общие правила нравственности”. “В основание их легло то, что 
постоянно одобрялось или порицалось в целом ряде частных случаев нашими 
нравственными способностями, нашим чувством приличия и достоинства”. Раз эти 
правила были выработаны и установлены, они составили, так сказать, общий кодекс,
 к которому обращаются люди в затруднительных случаях. “Наше уважение к общим 
правилам и есть собственно так называемое
чувство долга,
начало, имеющее весьма важное значение в человеческой жизни, единственное 
начало, которым вся масса человечества способна руководствоваться в своих 
поступках… Без такого священного уважения к правилам нравственности не было бы 
возможности рассчитывать ни на чье поведение”. В дальнейшем изложении Смит 
останавливается на влиянии пользы, обычаев и моды на наше чувство одобрения или 
неодобрения в делах нравственности; он отводит много места характеристике 
добродетельного человека, руководящегося в своих поступках благоразумием, 
справедливостью, великодушием и самообладанием, и в заключение дает очерк 
различных систем нравственной философии.

Мы скажем еще несколько слов об отношении Смита к утилитаристам. Он не считал 
возможным вывести всю нравственность из принципа пользы. В системах, “выводящих 
принцип одобрения из нашего личного интереса”, он находит “много смутного и 
неопределенного”. Польза сопровождает всякую добродетель, а не порождает ее, и 
этот элемент полезности придает особенную силу и прелесть добродетели. Когда 
утилитаристы развивают свою идею пользы, то “читатель, – говорит Смит, –