высокое обложение. В народном обиходе эти шиллинги определялись гораздо проще и 
выразительнее: в XV столетии четверть хлеба стоила рабочему двадцати двух дней 
труда, а в 1838 году та же четверть обходилась уже в
сорок шесть.
Еще более просто это формулировалось словами: народ голодал.

В середине тридцатых годов тяжесть хлебных законов увеличилась еще и 
промышленным кризисом. В городе Болтоне близ Манчестера, с населением в 50 
тысяч жителей, из 50 промышленных заведений 30 были закрыты, и пять тысяч 
рабочих не имели ни работы, ни хлеба. Дети умирали с голоду на руках у матерей, 
отцы покидали семьи, чтобы не видеть их страданий. В городе царил беспорядок, 
четверть домов пустовала, тюрьмы были переполнены. Парламент назначил 
расследование, но дело тянулось, а бедствие продолжалось. Однако Англия 
находилась в это время в завидном положении, когда страна не только волнуется, 
но и выделяет из своей среды людей энергичных, готовых служить ее интересам. 
Голод ведет за собой болезни, и потому врач – первый свидетель его успехов. 
Этим легко объясняется, почему в роли первых истолкователей несчастия болтонцев 
явились представители медицины.

В августе 1838 года старый медик, доктор Бирней объявил в Болтоне, что намерен 
в такой-то день и час прочесть лекцию о хлебных законах и их последствиях. Хотя 
последствия хлебных законов были населению отлично известны, на лекцию 
собралось столько народу, что почтенный Бирней оробел и отказался от чтения. 
Академическое настроение обманувшихся слушателей готово было перейти в грозное 
раздражение, как вдруг на сцену – дело происходило в театре – вышел хирург 
Полтон и произнес блестящую речь против хлебных законов и о народных страданиях 
как следствии их. Это была счастливейшая из операций Полтона. Нарыв смутного 
недовольства был ловко разрезан, недуг локализован, рецепт прописан, оставалось 
лечиться и выздоравливать. Речь так понравилась слушателям, что они просили ее 
повторения, и Полтон прочел вторую лекцию с новыми данными в руках. Депутат 
Болтона Боуринг, сторонник свободы торговли, находился в это время в Манчестере,
 где заседал комитет фабрикантов, обсуждая все то же бедствие. Как только до 
него дошел слух об импровизациях хирурга, он сейчас же предложил призвать его в 
Манчестер. В результате на Полтона была возложена миссия объезжать 
мануфактурные округи Англии и выступать за отмену хлебных законов. Одновременно 
с этим манчестерская торговая палата приняла петицию в том же духе, под которой 
подписались фабриканты, торговцы и рабочие: хлебным законам была объявлена 
война не на жизнь, а на смерть. Чтобы поддерживать ее, фабриканты основали 
особый орган – «Circulaire contre la Taxe sur le Pain»
[3]
– и собрали на расходы издания 500 тысяч рублей. Еще более широкую постановку 
приняло новое движение под руководством Ричарда Кобдена, фабриканта ситца в 
Манчестере, депутата и богача с ясным умом и живым красноречием. Он перенес 
агитацию в Лондон и положил основание лиги против хлебных законов. Для 
пропаганды своих идей лига владела двумя салонами с эстрадой для ораторов, где 
выступали лучшие представители английского политического красноречия. В одном 
из них, в Ковент-Гардене, на торговую политику Роберта Пиля особенно яростно 
набросился Фокс.

Обстоятельства как нельзя более поддерживали красноречие подобных выступлений. 
В 1845 году и Англия, и Ирландия переживали небывалый голод; запретительная 
система даже в самом умеренном виде рушилась сама собой, и не только виги, но 
даже и консерваторы с Робертом Пилем пришли к осознанию необходимости полной 
отмены хлебных законов. Что касается Маколея, то он всегда, по его собственным 
словам, обращенным к эдинбургским избирателям, «смотрел на покровительство 
земледелию как на дурной принцип» и еще в 1839 году стоял за полное уничтожение 
хлебных законов.
В этом вопросе он не расходился ни с крайними радикалами, ни со своими 
избирателями. Если в одних вопросах времени он оказывался человеком прошлого, 
то в других в сравнении с большинством своих современников он стоял на такой 
умственной и нравственной высоте, до которой не долетают упреки в ошибках. Его 
либерализм далеко не был еще ходячей монетой во всех закоулках Англии, не 
говоря уж о других странах Европы; в сравнении с его гуманностью и терпимостью 
нравственный катехизис даже лучших английских кружков представлял собой 
собрание вандальских воззрений, добродушных сентенций в духе инквизиционной 
морали, узкого патриотизма и двоедушия. В этом отношении Маколею случалось 
расходиться со своими избирателями – отчасти потому, что он не признавал 
программы, строго сформулированной выборщиками. Он требовал доверия, контроль 
он считал делом второстепенным, если же избиратели недовольны, они могут 
переменить депутата. Быть может, вследствие этого, принимая своих доверителей, 
он больше говорил, чем слушал, и однажды очень обидел эдинбургских 
виноторговцев, просивших его постоять за понижение акциза. Они просили 
понижения, а Маколей объявил, что его следует повысить. Между представителем 
власти и представляемыми этой властью назревал разлад. Приближалась развязка.
В 1845 году Пиль предложил расширить Майнутское католическое училище в Ирландии 
и соразмерно увеличить прежнюю субсидию в девяносто тысяч рублей. Для либералов 
это было несколько неожиданно, хотя совершенно в духе главы консерваторов, не 
признававшего партийных вопросов. Вопрос о школе был для Пиля маневром с целью 
задобрить католиков. Ирландия волновалась. В 1843 году на колоссальном митинге 
в пятьсот тысяч человек О'Коннел произнес горячую речь за парламентскую