«Действительно, – писал радикал Гетерингтон 1 октября 1831 года, – народ 
доведен до самого отчаянного положения. Можно сказать, что он смертельно болен. 
Это – болезнь бедности и унижения. Она может быть излечена только радикальным 
врачом, который живет между ее жертвами и ставит себе в обязанность как 
изучение болезни, так и заботу о больных. Всеобщее избирательное право, тайная 
баллотировка, уничтожение каких бы то ни было имущественных ограничений, ценза 
или правоспособности – вот необходимые лекарства. Во всяком случае, наша 
обязанность – протестовать против такой партийной и призрачной меры, как 
„реформа“, и честно дать вам знать, что народ никоим образом не относится к ней 
благоприятно».
Дальнейшие события вполне оправдали слова этого выразителя народных желаний. 
Оправданию их помогали сами виги. Добившись реформы, они решили, что пора 
убрать бутафорские принадлежности народных демонстраций, потому что на это 
движение действительно смотрели как на своего рода балет, удачно разыгранный, 
но подлежащий снятию со сцены. Для них вопрос был исчерпан. Страна нуждалась, 
по их мнению, в отдыхе, хотя бы и на голодный желудок, а промышленность и 
торговля – в процветании. Когда парламенту предложили назначить комитет для 
исследования бедственного положения рабочих классов, он нашел, что это роскошь, 
и мотивировал отказ отсутствием особенной надобности. Но так как эпоха наивных 
иллюзий и идиллического настроения миновала, то отказ был подкреплен биллем о 
подавлении волнений оружием. Правда, последняя мера касалась Ирландии, но это 
не увеличивало популярности парламента. «Голодные» легко могли столковаться, и 
действительно, ирландцы очень долго шли рука об руку с радикалами Англии. 
Впрочем, парламент вовсе не думал о соглашении. В 1833 году он нанес «голодным» 
и своей популярности новый удар – не менее чувствительный. По закону Елизаветы, 
голодные, больные и немощные всегда имели в резерве право на приходскую помощь 
и в 1832 году получили таким образом двадцать миллионов рублей. «Громадное» 
воспособление в действительности было бесконечно малым, если учесть огромное 
количество голодных ртов, однако мелкие собственники и фабриканты, пользуясь 
благоприятной минутой, подняли вопль, что нищие объедаются мясом и отнимают у 
прилежных рабочих возможность высокого заработка. Часть этого заработка, по 
словам протестантов, уходила на кормление лентяев… Зло было обнаружено, а в 
виде врачевания парламент решил прекратить оргии нищих, уничтожить раздачу на 
дом пособий и передать дела приходской благотворительности в ведение особых 
комитетов.
В 1834 году английские ремесленные союзы сделали первую попытку сплотиться в 
одну организацию. Через два года в Лондоне образовалась ассоциация рабочих и 
мало-помалу развилось движение, известное как чартизм. Ассоциация старалась 
также войти в сношение с иностранными рабочими, бельгийскими, американскими и 
даже с польскими патриотами. В феврале 1837 года ассоциация собрала митинг в 
таверне «Crown and Anchor» («Корона и якорь») с целью выработать петицию в 
парламент о всеобщей подаче голосов и прочих вопросах. Так были отредактированы 
шесть параграфов «народной хартии» – пиплз-чартер (people's charter), откуда 
пошло и название ее составителей и поборников – чартистов. Основы «народной 
хартии» сводились к следующим положениям:
1. Всеобщая подача голосов.
2. Ежегодные выборы в парламент.
3. Тайная баллотировка.
4. Отмена имущественного ценза.
5. Жалованье членам парламента во время исполнения общественной обязанности.
6. Равные избирательные округа по числу избирателей.
Восьмого мая 1838 года появилась и сама петиция чартистов, а к концу 1839 года 
чартизм подвергся разгрому. Главные деятели его попали в тюрьму, а кто 
оставался на свободе, тот во всякое время мог оказаться лишним винтом в 
социальной машине и остаться без хлеба и работы. Фабриканты сейчас же 
рассчитывали подозрительных, прокуроры требовали от судей для сторонников 
хартии высшей меры наказания. Оживление чартизма снова последовало в начале 
сороковых годов. В апреле 1842 года исполнительный комитет чартистской 
ассоциации решил подать петицию парламенту с прибавлением седьмого пункта об 
отмене слияния с Ирландией. 2 мая того же года петицию торжественно привезли в 
Лондон. Процессия чартистов двинулась по главным улицам при любезном содействии 
полиции, направляясь к зданию парламента. Депутат Данкоб предложил коллегам 
выслушать чартистов у нижней решетки палаты, но Маколей восстал против этого и 
склонил парламент к отказу. В полной солидарности с чартистами Маколей был 
только по вопросу о хлебных законах.

Политическая зрелость масс всегда и везде начиналась и начинается с желудка. 
Немудрено поэтому, что ряды чартистов увеличивали ряды противников хлебных 
законов. Эти законы были ближайшим объектом народного негодования, и в их 
отмене, как в былое время в реформе-обмане, оптимисты народной среды видели 
панацею. Хлебная политика правительства в сороковых годах объяснялась теорией 
покровительства английским землевладельцам, а между тем те же землевладельцы – 
конечно, мелкие, но ведь их-то и спасали от иностранной конкуренции – говорили 
на митингах, что им покровительствуют, а они умирают с голоду. Покровительство 
состояло в обложении пошлинами ввозного зерна: в урожайные годы оно повышалось, 
в голодные падало, но, по меткому выражению Джона Россела, хлебный барометр на 
самом деле показывал хорошую погоду, когда корабль трещал от бури. В 1842 году 
глава консервативной партии сэр Роберт Пиль поддерживал максимум пошлины на 
заграничное зерно в 20 шиллингов (восемь рублей) с четверти при цене местного 
зерна в 51 шиллинг (двадцать рублей), виги стояли за восемь, а тори за более