индусов. В помощь ему были назначены четыре помощника, а в руководство – 
программа с двумя принципами: суд беспристрастный, дешевый и скорый, наказания 
без лишней жестокости. Маколею предоставлялось не только собрать уже 
существовавшие законы и обычаи, но также преобразовать их согласно требованиям 
разума и необходимости. Труд был громадный, однако уложение было окончено без 
проволочек. По мнению одних, оно представляло собой нечто прекрасное, 
совершеннейшее произведение законодателя; по мнению других, оно было ниже 
всякой критики. По словам Вызинского, истина была посередине. Труд Маколея 
обладал достоинствами со стороны теоретической и недостатками с практической. 
«Он был, можно сказать, слишком хорош для индийского населения. Индусы еще не 
доросли до таких законов. Различие туземных пород сделало почти невозможным его 
применение». Справедливость этого мнения
отчасти
доказывается следующим письмом мадрасского туземца к самому Маколею. «Известно 
Вашему превосходительству, – писал этот корреспондент, – что все зло происходит 
от одной причины, а именно: от усвоенной жителями этой страны привычки давать 
ложные показания на суде. Судья решительно не знает, чему верить. Если Вы 
сумеете принудить жителей говорить только то, к чему обязывает их присяга, то 
имя Ваше прославится, и дела компании будут процветать. Я не скрою этого от Вас 
ради Вашей пользы и ради интересов правительства. Прикажите только отрезывать 
большой палец на правой ноге у всякого, кто скажет на суде неправду, – и Вы 
убедитесь, что слава Ваша будет обеспечена навек…»

Если хорошее действительно оказалось несвоевременным, то Маколей мог утешиться 
сознанием, что и в Индии остался верен чувству гуманности и преданности 
прогрессу. В остальном он мало находил утешения. Как прежде он рвался в Индию, 
так его тянуло теперь обратно на родину, и он выражал даже желание хоть умереть,
 но поскорее увидеть Англию. Наконец в 1833 году он покинул Калькутту. Радость 
прибытия в отечество еще в дороге омрачилась, однако, известием о смерти 
Захарии Маколея. Захария умер семидесятилетним стариком, дождавшись исполнения 
своих заветных желаний. В этом отношении он был счастливее Вильберфорса. Глава 
аболиционистов скончался 29 июня 1833 года, за два дня до принятия парламентом 
билля о полном освобождении негров в британских колониях.

Смерть отца, четырехлетняя неутомимая работа в Индии, ряд неприятных 
столкновений – все это не замедлило отразиться на нервной натуре Маколея. Его 
охватила в конце концов страстная жажда покоя, желание отрешиться от 
неугомонной сутолоки жизни, уйти в себя от непрерывной смены волнений и тревог. 
Как это ни странно в устах писателя, в каждой строке которого сказывается 
деятельный интерес к судьбам человечества, Маколей доходил в эту пору даже до 
признания бесцельности политической борьбы. «Пусть каждый, – писал он, – идет 
своим путем. Но если перед кем-либо открываются два пути, литература или 
политика, и слава ожидает его одинаково на том и другом из них, а он 
отказывается от литературы, чтобы посвятить себя исключительно политике, то, 
по-моему, это просто безумие. С одной стороны – здоровье, отдых, спокойствие 
ума, безмятежное занятие научными вопросами, все наслаждения, доставляемые 
дружбой и обществом, с другой же – почти несомненное расстройство физических 
сил, изнуряющий труд и постоянные тревоги. И
ради каких благ,
имея возможность ложиться спать и вставать в определенный час, заниматься чем 
хочешь и посещать тех, кто нам нравится, мы будем осуждать себя на жизнь 
арестанта и просиживать целые ночи напролет в душной атмосфере, слушая речи, из 
которых девять десятых не стоят порядочной передовой статьи в газете?..»

Не только физическое и нравственное утомление было причиной апатии, охватившей 
Маколея по возвращении из Индии. Это был еще своего рода реванш писателя 
политику. Правда, и в Индии Маколей не покидал своих любимых занятий и 
продолжал помещать статьи в «Эдинбургском обозрении», но служебная процедура 
все-таки была преобладающим элементом его деятельности на Индостане. Основное 
требование его натуры постоянно подавлялось там, отодвигалось на второй план, а 
потому и реакция наступила во всей своей резкости, до полного отрицания всякого 
интереса к общественным делам. Все, что не было литературой, показалось ему, в 
этом новом настроении, бессмысленным водотолчением – «и ради каких благ?..» – 
самоистязанием на верной дороге к преждевременной могиле. Говоря о 
превосходстве газетных статей над парламентскими речами, он был близок к 
решению «разломать на дрова скамьи нижней палаты и разрезать на азбуку Великую 
хартию…» Отсюда понятно, почему, вернувшись в Англию, Маколей остался на родине 
лишь короткое время и затем пустился в странствования по Европе. Его письма из 
Италии за это время переполнены описанием художественных памятников, восторгами 
писателями древности и отмечены почти полным молчанием о политике. В ноябре 
1838 года Маколей был во Флоренции. Он получил здесь письмо от Мельборна, в это 
время главы министерства вигов, с предложением места в кабинете без участия в 
совещаниях. Маколей ответил отказом. Он стоял на своем решении отдаться 
исключительно литературе. Но политик уже пробуждался в его душе, и он делал 
оговорку к отказу, что был бы не прочь занять более видное положение в 
министерстве. В 1839 году Маколей вернулся в Англию.



Глава IV. Опять в парламенте