высших и средних школ для индийской молодежи. Богатых горожан привлекали к 
участию в пожертвованиях. Бюджет народного просвещения достиг небывалых 
размеров. Одним словом, под небом Индии Маколей ни на йоту не изменил своим 
убеждениям, в данном случае взглядам на просвещение. Он всегда был горячим 
сторонником образования. «Правительство, – говорил он, – обязано защищать нас и 
нашу собственность от всякой опасности. Главная опасность для нас и нашей 
собственности лежит в невежестве народа. Следовательно, правительство обязано 
стараться, чтобы народ не был невежествен». Он сказал это в Англии, говорил на 
берегах Ганга, повторил бы в России и где хотите.

Как ни высоко ставил Маколей классическую литературу, он и в Англии, как и в 
Индии, стоял за изучение английского языка по преимуществу, потому что, по его 
мнению, знавший отлично греческий и латинский имел гораздо меньше преимуществ, 
чем знавший один английский язык. «Великий человек средних веков, – говорил 
Маколей, – не мог вообразить ничего подобного „Макбету“, „Лиру“ или „Генриху 
IV“. Лучшая известная ему эпическая поэма была гораздо слабее „Потерянного рая“,
 и все тома его философов не стоили одной страницы „Novum Organum“ Бэкона». В 
подобной точке зрения видели доказательство слабости Маколея как философа. Ему, 
как говорили, недоставало философского образования. Если это его вина, то в 
такой же мере, как неверие протестанта в непогрешимость папы. Знай или не знай 
Маколей философов древности, он все равно остался бы при своем мнении, потому 
что по складу своего ума был утилитаристом. Он требовал от науки или литературы,
 как и от политики, служения жизни. Для него было хорошо и разумно только то, 
что улучшает жизнь, увеличивает сумму полезных знаний, человеческой свободы и 
счастия. Он симпатизировал философии только в духе Бэкона, и вообще философия, 
по его мнению, началась
только с
Бэкона. Древние мыслители обнаружили и затратили массу ума – Маколей соглашался 
с этим, но объект их мышления казался ему бесполезным, и, подобно Данте, 
сожалевшему, что великие люди древности томятся в аду, он сожалел о направлении 
их мысли. «Так вот из-за чего они не обедали!» – говорил Маколей словами одной 
римской комедии, подразумевая труды философов древности. С этим взглядом тесно 
связаны воззрения и симпатии его как общественного и государственного деятеля: 
любовь к свободе как лучшей гарантии человеческого счастия, любовь к 
просвещению – потому же, и предпочтение английского языка всякому другому, не 
исключая языка греков и римлян, потому что это знание – ближайшая дорога к 
сокровищнице
полезных
знаний, и следовательно, к свободе и счастью… В этом духе были заботы Маколея о 
просвещении индусов.

Другой заботой его были судебные дела и законы. По собственным его словам, 
прежде чем дождаться «умеренности, милосердия и дальновидной политики» своих 
завоевателей, население Индии испытало на себе английскую силу, «не 
сопровождавшуюся английской нравственностью». Это был период, когда завоеватели 
довольно долго думали только о том, чтобы скорее выжать из туземцев сто или 
двести тысяч фунтов, затем вернуться домой, жениться на дочери пэра и, накупив 
«гнилых местечек», пробраться в члены палаты. Целые толпы подобных Писарро 
ежегодно высаживались в портах Индии, и если не погибали от лихорадки, то опять 
отплывали на родину, чтобы разыгрывать там роль почтенных граждан соразмерно 
тугости кошелька. В довершение их благополучия и к соблазну новых искателей 
счастья, закон как бы покровительствовал этим пришельцам. В гражданских делах с 
туземцами эти господа, на правах сынов Англии, имели привилегию апеллировать в 
верховный калькуттский совет и там искать правосудия, недоступного их 
противникам. Маколей решил отменить эту роскошь бесправия и действительно 
настоял на своем решении. Ему пришлось вынести при этом целую бурю негодования 
с патетическими возгласами о любви к свободе и, наконец, с такими потоками 
красноречия, что пришлось скрывать от его сестры газеты, в которых говорилось о 
Маколее.
Сам он относился к этой кампании со спокойствием человека, знающего цену своим 
противникам.
«Со всех сторон, – писал он, – мы только и слышим, что об общественном мнении, 
о любви к свободе и законном влиянии печати. Но не забывайте, что под 
общественным мнением в этой стране подразумевается мнение не более чем пятисот 
человек, которые по своим интересам, образу мыслей и наклонностям не имеют 
ничего общего с 50 миллионами туземцев; что любовью к свободе здесь величают 
сильнейшее негодование против всяких мер, которые препятствуют пятистам лицам 
поступать по собственному произволу с 50 миллионами; что печать существует 
только для этих пятисот, а потребности и желания 50 миллионов отнюдь не 
принимаются ею в соображение. Всем известно, что Индия еще не создана для 
свободных учреждений, но, по крайней мере, мы должны обеспечить для нее систему 
доброжелательного и беспристрастного деспотизма. Она очутилась бы поистине в 
бедственном состоянии, если бы увенчалось успехом все, чего добиваются 
противники принятой мной меры, потому что главная их цель состоит в том, чтобы 
они были признаны привилегированным классом свободных людей среди громадной 
массы рабов. Меня называют врагом свободы только потому, что я не хочу 
допустить безграничного господства немногочисленной аристократии над всем 
здешним природным населением».

Главным трудом Маколея в Ост-Индии было составление уложения законов для