отправился в Лондон, для того чтобы отдать в печать уже оконченную им тогда 
сатиру «Английские барды и шотландские обозреватели?» О настроении его во время 
создания этой знаменитой сатиры можно судить по тем многочисленным изменениям, 
которые он сделал в ней во время ее печатания. 13 марта Байрон в первый раз 
явился в палату лордов и одиноко, мрачно занял свое место на скамьях 
либеральной оппозиции. Несколько дней спустя после этого вышла из печати его 
сатира. Она сразу же произвела фурор. Первое анонимное издание ее разошлось в 
течение одного месяца. Необыкновенная сила и остроумие, с которыми молодой поэт 
громил в своей сатире шотландских критиков, до того пользовавшихся 
исключительной привилегией нападать и издеваться над начинающими писателями, 
встретили почти всеобщее одобрение, а смелость и юношеский задор, с которыми он 
развенчивал тогдашних литературных кумиров, делали ее чрезвычайно оригинальной 
и любопытной для читающей публики. Но эта же сатира в то же время привела в 
страшное негодование массу затронутых в ней лиц вместе с их друзьями и 
поклонниками. Далеко не все нападки, сделанные Байроном в его сатире, были 
справедливы или, по крайней мере, беспристрастны. Оскорбленный небольшой кучкой 
шотландских критиков, он в своем негодовании бросил вызов чуть ли не всем 
английским и шотландским писателям того времени. Поэт осмеял даже таких 
писателей, произведениями которых он в то время восторгался и которые несколько 
лет спустя стали лучшими его друзьями, как, например, Вальтер Скотт и Томас Мур.
 Байрон впоследствии сам сознавал все это и в своих последующих произведениях 
не раз высказывал сожаление, что написал эту «свирепую» сатиру.
За первым изданием «Английских бардов и шотландских обозревателей» последовало 
очень скоро второе, уже с именем автора и, кроме того, увеличенное сотней новых 
стихов. Сдав в печать это новое издание своей сатиры, Байрон стал готовиться к 
далекому путешествию, о котором мечтал с самого детства. В конце мая 1809 года 
он вернулся в Ньюстед, куда вскоре затем съехались все друзья его, для того 
чтобы надлежащим образом отпраздновать отъезд поэта на Восток. Отправляясь в 
далекое и, в то неспокойное время, не совсем безопасное путешествие, Байрон 
предварительно написал завещание, в котором, между прочим, просил, чтобы в 
случае смерти останки его положили в Ньюстедском парке рядом с покойным другом 
его – ньюфаундлендом Ботсвейном.



Глава IV. Путешествие. «Чайльд-Гарольд»

Заняв дополнительно денег, распростившись с матерью и пролив прощальную слезу 
над могилой Ботсвейна, Байрон в начале июня 1809 года уехал из Ньюстеда в 
Фальмут, где он должен был сесть на корабль, отправлявшийся на Восток. Молодой 
лорд, всего тогдашнего дохода которого едва хватило бы для уплаты одних 
процентов по его долгам, взял с собой в дорогу трех камердинеров и большой 
гардероб роскошной одежды, между прочим, ярко-красный сюртук, вышитый золотом и 
покроем напоминавший мундир английского адъютанта. Этот пышный сюртук 
предназначался для самых торжественных случаев. Подобно своему будущему герою 
Чайльд-Гарольду, в котором он изобразил самого себя, Байрон покидал родину в 
самом мрачном настроении духа. Он был пресыщен «женщинами, вином и славой» и 
видел кругом себя только «тучи и мрак». За несколько дней до отплытия из 
Фальмута поэт написал другу следующее: «Я оставляю Англию без сожаления и 
вернусь в нее без удовольствия. Я подобен Адаму, первому преступнику, 
приговоренному к ссылке, но у меня нет никакой Евы и я не отведывал никакого 
яблока, кроме разве уж очень кислого…»
2 июля корабль, везший Байрона и его друга Гобгауза, дождавшись попутного ветра,
 снялся с якоря и вышел из Фальмута. Молодой поэт долго стоял на палубе быстро 
удалявшегося судна и с глубокой тоской смотрел на исчезавшие в последних лучах 
заходившего солнца берега своей родины. То, что ему приходилось испытывать в 
эти минуты, он впоследствии выразил в «Чайльд-Гарольде» в прелестной песне, 
начинающейся следующими трогательными строками:


Прости! Утопает в дали голубой
Родимого берега вид;
Волна за волною ревет вперебой,
И дикая чайка кричит.
Мы видим, как солнце в морской глубине
Торопится отдых найти…
Прости и тебе, как родимой стране!
Мой край! доброй ночи! прости!

(Пер. Д. Минаева)

Благодаря хорошей погоде, корабль через два с половиной дня уже был в Лиссабоне.
 Здесь Байрон отличился, переплыв страшно быструю реку Таго в самом широком ее 
месте. Из Лиссабона он и Гобгауз решили, отослав свой багаж морем в Гибралтар, 
самим отправиться туда на лошадях через юго-западную Испанию. В многочисленных 
письмах своих, посылавшихся с пути матери и друзьям, Байрон замечательно 
подробно описывал все то, что ему пришлось видеть, слышать и испытать. Тон всех 
этих писем чрезвычайно игривый; в них нет и следа той тоски, с которой он 
покидал Англию. Кроме описаний местностей и нравов, они содержат и суждения о 
политических событиях, волновавших тогда Пиренейский полуостров.