Итак, монархия, но монархия ограниченная, однако, не народным 
представительством, а с одной стороны – коренными законами, с другой же – 
правом каждого подданного свободно выражать «свои воззрения на вещи» в 
представлениях верховной власти и в печати.
Народное представительство Каразину было непонятно, и он высказывался против 
него самым определенным образом.


«Я вседушевно не одобряю нынешних конституций. К чему эти громкие собрания, 
уничтожающие власть, подобно как и ораторство с престола, заимствованное у 
англичан? Так называемая репрезентация народа есть вообще
мнимая.
Дело не в том, чтобы у нас в России заводить сражения красноречия мнимых 
репрезентантов с хитросплетениями министров, постыдные сражения прихотей 
государя и его наемников с прихотями адвокатов, подкрепляемых чернью, чтоб 
выводить на позор целого света покушения и неудачи власти; чтобы открыть 
народному буйству, сосланному у нас в питейные дома, великолепный театр, 
украшенный всеми эмблемами могущества империи. Нет, совсем нет!..»


В таких выражениях Каразин отзывался о представительном образе правления в 
записке, поданной Александру I как раз после того, когда тот устроил 
конституционное правление в Царстве Польском.
В частности, по отношению к России он считал прежний абсолютизм невозможным. 
Обращаясь к Императору Николаю I в 1826 году с просьбою об освобождении от 
обязательного жительства в своем имении и полицейских стеснений, которым он был 
подвергнут с 1820 года, Каразин, несмотря на неудобство случая и на собственное 
сознание, что разговор о столь щекотливых предметах едва ли может привести к 
облегчению его участи, – не мог удержаться от того, чтобы не указать на 
невозможность возвращения к «формам правления, которые могли быть приличны 
прошедшим лишь векам»:

«Ничто не может, нет никакого средства, не достанет никакой человеческой силы 
остановить колесо или дать ему противное движение. Словами Екатерины II, коими 
начала она первую главу своего наказа, словами: „Россия есть европейская 
держава“ – все решено!.. Не должно было сближать нас с Европою, начиная от XVI 
века еще, если самодержец пребыть хочет выше общественного мнения и законов, 
если он карает за самые верноподданнические о том, под печатью тайны, 
представления. Разврат и довременное лицемерие высших и низших есть все, что 
может быть выиграно при самом щедром излиянии милостей, при самых мудрейших, 
благонамереннейших предписаниях. Преумножая и распространяя до Камчатки и 
американских берегов пороки рабов просвещенных, пороки Рима и Франции, мы не 
можем уже иметь добродетелей, свойственных рабам прежних веков. Новое 
воспитание? О, государь!. Медлительно действуют училища. И из чего составят их 
курсы и библиотеки? Почти всех древних авторов должно будет удалить, лишиться 
из новых не только Монтескье и Бентама, но и самого Юстия, уже в 1770 году у 
нас в России напечатанного на природном языке, как и первые. Оставить совсем 
преподавание о других образах правления, дабы избежать естественнейших 
вопросов: почему же у нас иначе и пр.? Где, кроме Карамзина, найдем и историков,
 которые бы одобряли самовластие? Из поэтов надо будет перепечатать с большими 
пропусками не только знаменитейших, каков, например, Шиллер, иностранных, но и 
своих, как то: Державина, Княжнина. Все человеческие познания составляют теперь 
непрерывную цепь, в которой лишение одного звена будет нетерпимо…»


Исходя из таких положений, Каразин в 1801 году писал Александру I и через 19 
лет, в 1820 году, снова повторял: «Время укрепить расслабевающий состав нашего 
государства! Время заменить религиозное к престолу почтение другим,
основанным на законах!»
«Правители народов, – писал он в 1820 г. Александру I, – должны добровольными, 
ими данными постановлениями предварять постановления насильственные», и 
приводил в подтверждение разговор Бальи с одним из министров Людовика XVI, в 
котором министр выражал удивление, почему Национальное собрание недовольно теми 
уступками, которые сделал Людовик требованиям собрания, тогда как 10 лет назад 
эти уступки были бы встречены с энтузиазмом. Бальи отвечал, что собрание
само
теперь хочет сделать то, что оно с благодарностью приняло бы раньше от короля.

К сожалению, мы в настоящее время лишены возможности выяснить себе, что разумел 
Каразин под теми «законами», которыми, по его мнению, должна была ограничить 
себя монархическая власть. Дело в том, что документы, относящиеся сюда, доселе 
не напечатаны, исключая записку, представленную в 1820 году Александру I, 
которая, однако, напечатана с громадными, поглотившими все существенное, 
пропусками. Мы можем отметить только некоторые черты этих «законов», имея в 
виду как приведенные выше отрывки из записок Каразина, так и некоторые другие 
места опубликованных документов.
Несомненно, что Каразин не желал перенесения в Россию тех форм ограничения 
монархии, которые выработались западноевропейской жизнью. Это ясно видно уже из 
тех отзывов о западноевропейских конституциях и парламентах, которые приведены