Гейне к Геттингенскому университету. – Переезд в Берлин

.

Вступил он в жизнь очень рано, всего пятнадцатилетним мальчиком, и она сразу 
представилась ему с очень непривлекательных сторон, дававших обильную пищу тому 
сатирическому и пессимистическому воззрению на людей, которое глубоко лежало 
уже в самой натуре его. В 1815 году отец повез своего Гарри во Франкфурт, чтобы 
там, в центре всех коммерческих предприятий, сделок и комбинаций, посвятить его 
торговле. Мы видели выше, как мать нашего поэта в разгаре господства Наполеона 
мечтала для своего Генриха о военной карьере с «самыми золотыми эполетами» и 
как с падением Наполеона рушились эти планы, заменившись мечтами о превращении 
неудавшегося будущего полководца в «денежную державу». Но для этого нужна было 
подготовка, нужно было пройти как теоретический, так и практический курс – 
эту-то цель и имело отправление будущего поэта во Франкфурт, где, немедленно по 
прибытии, мы видим его служащим в конторе банкира Риндкопфа, за изучением 
вексельного дела, и потом – стоящим за прилавком в бакалейном складе одного из 
крупных торговцев для освоения тайн этого рода операций.
Все это продолжалось, однако, только два месяца – больше поэт не мог выдержать; 
но и из них далеко не все время посвящал своенравный и строптивый юноша 
занятиям, на которые обрекала его родительская воля. Очень часто убегал он из 
своей конторы, из своего бакалейного склада, и целые дни ходил по городу, 
знакомясь с жизнью Франкфурта, с ее отличительными явлениями и раздражаясь все 
больше и больше. С одной стороны, жестоко оскорбляя его поэтическое чувство, 
перед ним раскрывался во всем блеске торгашеский дух франкфуртцев, для которых 
все, не связанное с денежными интересами и спекуляциями, не имело ровно 
никакого значения или имело значение чисто отрицательное; с другой стороны, 
страдало его социальное и гуманное чувство при виде позорного гнета, под 
которым жили в то время его единоверцы.
Положение евреев во Франкфурте, естественно, представлялось ему с этих двух 
точек зрения возмутительным. Если, с одной стороны, он видел все недостатки 
своих единоверцев, если с этих пор уже стал клеймить в них то, на что 
впоследствии с особенною силою и язвительностью обрушивалась его сатира 
(например, торгашество, мелкую изворотливость, нетерпимо-враждебное отношение 
ко всякой другой религии, всякой другой национальности и т. п.), то, с другой 
стороны, на каждом шагу видел он доказательства того, что относительно их 
христианами попирались самые элементарные права – как человеческие, так и 
юридические. Еврейское происхождение Гейне было для него, как замечает 
Штродтман, «неиссякаемым источником любви и ненависти, смотря по тому, что имел 
он в виду: героическое мученичество и двадцативековую историю страшных 
страданий или ту упорную ограниченность, с которою его соплеменники-израильтяне 
твердо держались устарелых форм и сопротивлялись успехам цивилизации».
И вот в одно прекрасное утро наш приказчик бакалейного склада «сбежал» – и 
очутился в доме своих родителей. Но мать далеко еще не отреклась от мысли 
увидеть своего Гарри «великою денежною державой»; вот почему очень скоро после 
бегства его из Франкфурта мы находим его в той же торговой сфере – в Гамбурге. 
Там в эту пору занимал видное место в банкирском мире его дядя, Соломон Гейне, 
несколько времени спустя – миллионер, один из самых крупных финансовых деятелей.
 Генриху Гейне приходилось, как увидим, еще несколько раз в жизни иметь 
контакты – почти исключительно материального свойства – с этим дядей, и притом 
контакты, часто оканчивавшиеся не совсем приятно для племянника, хотя во многих 
случаях и не без вины со стороны этого последнего. Но если о значительной части 
своих родственников наш поэт почти всю свою жизнь не мог говорить без желчи и 
злобы, если некоторых из них он прямо называл главными виновниками своей гибели,
 то к Соломону Гейне, несмотря на происходившие между ними разногласия, он 
всегда относился с симпатией и уважением, даже любовью, за многие его 
выдающиеся свойства, между которыми поэт находил и родственные с его 
собственными.




Соломон Гейне, дядя поэта.


Этот-то Соломон Гейне, исполняя желание родителей Генриха – указать ему путь, 
как сделаться денежной державой, доставил юноше что-то вроде коммерческой 
агентуры, а в 1818 году – необычайно комическая ирония судьбы – мы видим 
будущего автора «Путевых картин» во главе собственной комиссионерской конторы 
под вывеской «Гарри Гейне и К°»! Излишне говорить, что дела «фирмы» шли крайне 
безобразно, и нисколько не удивительно, что менее чем через год состоялась 
ликвидация этого предприятия; но зато этим якобы коммерческим занятиям нашего 
поэта, его постоянному общению с миром торгашей, спекулянтов, банкиров и им 
подобных мы обязаны несколькими страницами прозы и стихов, принадлежащими к 
остроумнейшим произведениям сатирического пера Гейне. Семена, брошенные в этом 
отношении в его ум и душу еще во Франкфурте, здесь находили для своего 
произрастания почву еще благодатнее – тем более что наблюдатель сделался старше 
на целых два-три года… Не найдем ли мы после всего этого вполне естественным, 
что Гейне в эту пору сравнивал себя с теми лебедями, которые в Гамбурге 
проводят зиму в том же замерзшем бассейне реки Альстера, где они плавают и