Детмольда послать ее в Гамбург к находившемуся там в это время брату его 
Максимилиану:
«Не подавайте ему и вида, что Вы получили эту статью от меня, – пишет он, – и 
заметьте от себя, что, быть может, для меня было бы полезно, если бы мой дядя 
прочел ее и она побудила бы его исполнить от себя то, чего требует для меня 
общественное мнение – назначить мне именно теперь гласное (?) ежегодное 
содержание… Во всяком случае, ради Бога, скройте от Макса, что я писал Вам о 
таких противных вещах; пусть он думает, что только из третьих рук узнали Вы об 
усилении моих лишений и бедствий».

В других письмах встречаемся с еще более странными и двусмысленными маневрами, 
все с тою же целью – и так хитрит, идет окольными путями, унижается из-за 
каких-нибудь четырех тысяч франков человек, который еще весьма незадолго до 
того писал: «С моим дядей Соломоном Гейне я нахожусь в самых скверных 
отношениях; он в прошедшем году нанес мне такое жестокое оскорбление, какое в 
зрелые годы переносишь гораздо тяжелее, чем в беспечную пору молодости…» 
Старания поэта, благодаря разным ходатайствам, увенчались успехом: дядя стал 
снова давать ему ежегодную субсидию, а четыре года спустя, после женитьбы 
племянника (в 1841 году), прибавил к четырем тысячам франков еще 800, с 
обещанием после смерти поэта выплачивать половину этой пенсии Матильде. Почти в 
то самое время, когда состоялось это примирение, Гейне получил еще от Кампе 20 
тысяч франков, уступив ему за эту ничтожную сумму право издания
всех
своих сочинений в течение одиннадцати лет, но все это далеко не выпутывало его 
из тисков. И тут все с тою же неразборчивостью, когда дело шло о «бюджете», он 
решился на шаг, который его противникам легко было истолковать в самую дурную 
сторону: принял от французского правительства ежегодное пособие в 4800 франков 
из того фонда, который отпускался эмигрантам, нашедшим себе по политическим 
причинам убежище во Франции. Эту субсидию он получал с 1838 по 1848 год и 
никогда не скрывал этого, говоря, что видит в этом отношении к нему 
свидетельство того, как Франция умеет чтить даже иностранцев с теми или другими 
заслугами, в противоположность Германии, где и ее собственные «сыны», как бы 
они велики ни были, часто умирают с голоду; но враги поэта, каковых у него 
между немцами становилось все больше и больше, не переставали трубить, что он 
продал себя французскому правительству. Правда, что это обвинение 
представляется совершенно нелепым, когда читаешь написанные Гейне в этот 
десятилетний период статьи и корреспонденции, в которых он не стесняется 
высказывать осуждение многим действиям этого самого помогающего ему 
правительства; правда, что из того же «фонда», который оказывал ему поддержку, 
получали ее и люди самой безукоризненной честности, с самой незапятнанной 
репутацией; но правда и то, что по вполне естественному чувству деликатной 
благодарности
тон
этих статей, быть может, и помимо воли автора, сделался сдержаннее, чем и могло 
вызываться, при малейшей недоброжелательности, подозрение в подкупе, и, во 
всяком случае, как справедливо замечает Прёльс, с положением публициста 
несовместимо принимать пособие от того государства, о котором пишешь. Но ведь 
Гейне, как мы уже видели, сам сознавал, что в нем весь человек (относительно не 
убеждений, принципов, а поступков) управляется «бюджетом», – то же повторилось 
и теперь… К денежным невзгодам присоединились, однако, и другие, более 
серьезные: ухудшение здоровья. Те припадки и симптомы, которым несколько лет 
спустя предстояло разразиться таким трагическим образом, повторялись все чаще и 
чаще. В июле 1837 года он писал, что «левая рука его с каждым днем становится 
худее и, видимо, отнимается», а скоро после того наступила, или, вернее, 
усилилась старая болезнь глаз, принявшая теперь такие размеры, что поэт одно 
время боялся ослепнуть.

О литературной деятельности Гейне в рассматриваемый нами период мы уже говорили.
 После появления вышеупомянутых сочинений она не прекращалась; только то, что 
выходило из-под его пера, принимало все более и более желчную окраску. Причина 
этого заключалась, с одной стороны, в личных обстоятельствах жизни поэта, с 
другой – в положении дел общественных и политических, в том, что июльская 
революция не принесла ни Германии, ни Франции ожидавшихся плодов; всюду 
утрачивалась вера в воскрешение человечества, и у Гейне, при его 
пессимистически-реалистической натуре, это отчаяние могло развиться сильнее и 
определительнее, чем в ком-нибудь другом. Под влиянием личного раздражения 
создалось в значительной степени сочинение «О Бёрне», несколько страниц 
которого легли неизгладимым пятном на Гейне как человека; озлобленному же 
негодованию «рыцаря духа», каким называл себя поэт, обязаны своим 
возникновением поэма «Атта Тролль» (1842), «Новые стихотворения» (1844) и 
особенно «Зимняя сказка» (1844).





Г.Гейне.
Работа Фридриха Дица. 1842
.