почти ни одна строка из написанного ее мужем не была прочитана ею, хотя почти 
все было переведено на французский язык.




Матильда Гейне, урожденная Мир?, жена поэта. Ок. 1845.



«Люди говорят, – заметила она однажды, – что Henri умный человек и написал 
много чудесных книг; я же этого ничего не замечаю и должна верить этому на 
слово». Независимо от отсутствия образования, которое Гейне думал восполнить 
очень комическим образом, поместив свою возлюбленную на время в пансион для 
девиц, – независимо от этого весьма невелико было и умственное развитие 
Матильды вообще: попугай, кошка, наряды, танцы, театр, когда на сцене давались 
чувствительные мелодрамы или балаганные водевили – вот что исключительно 
занимало эту женщину, вот что наполняло всю ее жизнь. Но зато сторона сердечная 
была развита в ней очень широко: доброта, мягкость при бурной вспыльчивости, 
из-за которой Гейне называл ее «своим домашним Везувием», нежная и безусловная 
преданность любимому человеку шли рядом с простотой, естественностью, 
неисчерпаемой веселостью – то есть теми качествами, которые всего выше ценил в 
женщине наш поэт. Они-то, в соединении с красотою Матильды, ее врожденными 
изяществом и грациею и подкупили его; молодая 20-летняя девушка, по 
свидетельству известного романиста Мейснера, приковала к себе поэта «своей 
наивной болтовней, изменчивым, но всегда веселым и безмятежным нравом и 
превосходным сердцем»; да и сам Гейне во многих своих письмах и устных беседах 
подтверждал то же самое. На первых порах – это было в 1835 году – поэт увлекся 
Матильдою с той чувственной пылкостью, которая всегда отличала его в подобных 
случаях. Через год, однако, у него уже начинает появляться мысль о разлуке: 
сообщая другу, что они с Матильдой живут «счастливо середина на половину», он, 
однако, высказывает опасение, что «эта связь будет иметь печальную развязку», и 
такого же рода намеки находим мы и в других письмах его. Но постоянная живость 
и веселость Матильды, ее кипучий нрав, ее уменье – хотя и не умышленное, а 
врожденное – поддерживать в своем Henri почти постоянное поэтическое настроение 
отсутствием всего мещански-прозаического, будничного, наконец, ее нежная 
преданность ему – все это больше и больше скрепляло их связь; а когда наступила 
тяжкая болезнь поэта, не оставлявшая его уже до смерти, и когда эта веселая, 
жадная до светских удовольствий Матильда сделалась неусыпной и нежной сиделкой 
при несчастном страдальце, тогда, конечно, о разлуке не могло быть и речи, тем 
более что их связь была уже закреплена законным браком. Что на любовь и 
преданность Матильды, оставшиеся неизменными с первой до последней минуты 
сожительства, Гейне отвечал также очень нежными чувствами (не мешавшими ему, 
конечно, время от времени изменять ей) – на это есть очень много свидетельств и 
доказательств, и таким образом годы, прожитые поэтом со своею «Ноноттою», своим 
«милым толстеньким ребенком», представляются нам, собственно по отношению к его 
домашней обстановке, счастливыми, безмятежными годами. Но тем не менее связи 
этой мы не можем, подобно нескольким биографам, придавать важное значение в 
жизни Гейне вообще: разъединение высших – умственных и нравственных – интересов 
было здесь слишком велико для того, чтобы эта женщина могла сыграть решающую 
роль в судьбе такого человека, и так как на
этой
дороге они всегда шли совершенно разными, совершенно чуждыми одна другой 
тропинками, так как о духовном общении здесь не было и помину, то на историю 
отношений Гейне к Матильде следует, по нашему мнению, смотреть как на 
второстепенную, интересную для биографа преимущественно тем, что в ней находила 
себе любопытные проявления чувственная натура нашего поэта…

Только что назвали мы прожитые Гейне с Матильдой годы счастливыми и 
безмятежными по отношению к домашней обстановке; надо было прибавить к этому – 
если не считать материальных невзгод. К неуменью поэта распоряжаться своими 
денежными средствами, которые притом были очень скудны, прибавилась полнейшая 
практическая бестолковость его жены. Семи тысяч франков, получавшихся им в год 
(четыре от дяди и около трех за литературные работы), не хватало на самое 
необходимое, и он вошел в долги, составившие в это время сумму в 20 тысяч 
франков; причиною тут было отчасти и поручительство его за одного приятеля в 
нескольких тысячах франках, но немалую роль играли и неудачные биржевые 
спекуляции, в которые, под влиянием знакомства с Ротшильдом, время от времени 
пускался наш поэт, приобретший вообще эту страсть, как думает один биограф, еще 
во время своего пребывания в гамбургской банкирской конторе. Ухудшению 
критического положения способствовало то обстоятельство, что по каким-то 
причинам Гейне поссорился с дядей, и тот прекратил выдачу ему ежегодной 
субсидии; для возвращения ее поэт стал прибегать к такому унизительному для 
него образу действий, который производит на знакомящегося с этими фактами 
крайне тяжелое впечатление. Так, например, в одном журнале появляется 
энергичная заметка Гуцкова о тяжелом материальном положении, в котором 
находится знаменитый автор «Путевых картин» и стольких других составляющих 
честь и гордость немецкой литературы произведений; Гейне сам называет, в письме 
к Детмольду, эту заметку «хотя написанною с добрым намерением, но 
возмутительною в своей грубой откровенности», – и однако тут же просит