Пребывание поэта в такой обстановке было, однако, недолговременным; она очень 
скоро сменилась весьма прозаичным и ненавистным для него Гамбургом. Сюда поехал 
он, чтобы вступить на «практическую» житейскую дорогу, которая все продолжала 
ему казаться необходимою для его существования, здесь проводил он день за днем, 
месяц за месяцем, несмотря на ненавистную гамбургскую обстановку и на 
неприятности, которые, судя, по крайней мере, по его же письмам, окружали его 
со всех сторон и состояли все в том же «проклятом» денежном вопросе. Благодаря 
этому-то последнему он и сидел в гамбургской грязи – вследствие чего мы 
относимся довольно холодно к тем жалобам и иеремиадам, которыми наполнены 
относящиеся именно к этому времени письма его: нельзя нам скорбеть, когда такой 
человек, как Гейне, в самом расцвете своего таланта переносит разные унижения, 
играет плачевную роль нуждающегося просителя, несмотря на выказываемую гордость,
 сердится и стонет – вместо того, чтобы с действительною гордостью, 
действительным, а не словесным только и письменным презрением кинуть все это и 
уйти и жить хоть кое-как, хоть в нужде, но собственными ресурсами, – ресурсами 
своего ума, своего гениального таланта, своих знаний. Если скорбим мы в этом 
случае, то от другой причины: оттого что здесь пред нами пример – далеко не 
первый и далеко не последний – присутствия странных, непостижимо мелочных и 
печальных черт наряду с самыми высокими проявлениями человеческого духа. 
Неприятности, о которых идет речь, состояли в противодействиях, оказывавшихся 
враждебными ему по разным причинам людьми, его стараниям добыть себе возможно 
большее обеспечение со стороны богатого дяди – что и составляло главную цель 
его пребывания в Гамбурге. Если верить его собственным показаниям, эти люди, 
между которыми были и близкие его родственники, всячески клеветали на него 
теперь, как и прежде, перед старым миллионером, выставляли его в глазах 
Соломона не только лентяем, но и пьяницей, игроком, развратником, для чего, 
впрочем, они находили основание в тех далеко не нравственных наслаждениях, 
которым не переставал предаваться чувственный поэт. И, по-видимому, 
нашептыванья эти не отталкивались с презрением и недоверием, а напротив: «В 
доме моего дяди, – писал Гейне, – самые заклятые враги моей славы пользовались 
всегда радушным приемом; тут искони господствовала aria cattiva, отравлявшая 
мое доброе имя, и всякую тварь, которая грызла это имя, встречали здесь как 
нельзя более ласково…»
Как всегда, однако, Гейне искупал, стушевывал более или менее неблаговидные, 
мелочные стороны в своем личном характере и образе действия тоже более или 
менее великими поэтическими подвигами. Так было и теперь. В том самом 1826 году,
 когда мы видим его в таком странном и незавидном свете в Гамбурге, выпускает 
он первый том своих «Путевых картин», заключавший в себе «Путешествие на Гарц», 
цикл стихотворений «Возвращение на родину» («Die Heimkehr»), первую часть цикла 
«Северное море» и несколько отдельных стихотворений. Почти все это уже 
появлялось в журналах, но теперь многое вышло в совсем переработанном виде. 
Невелик был гонорар, полученный автором от издателя Кампе, – издателя еще 
самого образованного и щедрого в ту пору: всего 50 луидоров за первое и все 
последующие издания!




Юлиус Кампе.


Но тем сильнее было действие, произведенное на читателя новой книгой, особенно 
«Путешествием на Гарц». Такой высокой поэзии в форме прозы, такого блестящего и 
оригинального стиля, такого соединения вдохновенной лирики, вызывающего 
неудержимый смех юмора, беспощадной сатиры на лица и вещи, – сатиры, сила 
которой увеличивалась истинно необычайным остроумием, такого слития воедино ума 
и сердца, фантазии и реализма в самом буквальном значении этого слова, 
жизнерадостного чувства и мировой скорби – всего этого еще никогда не видела 
немецкая читающая публика, да не только немецкая, но и вообще европейская. А 
наряду с этими страницами стояли чудесные картины «Северного моря», 
байронически-гейневские звуки таких стихотворений, как «Сумерки богов» или 
«Ратклиф», сокровища чистейшей лирики в цикле «Возвращение на родину»… И если 
самые серьезные критики-эстеты, находя, правда, в этих произведениях резкое 
нарушение чисто эстетических законов, тоже невольно поддавались обаянию этой 
поэтической оригинальности и новизны, то какое же действие должна была 
производить эта книга на массу читателей, особенно на молодое поколение? 
Независимо от достоинств чисто поэтических, пульс современной жизни, пульс 
девятнадцатого века так сильно бился в каждом слове молодого поэта, что 
нисколько не удивительно, если он сразу сделался знаменосцем и герольдом нового 
поколения и если будущая «Молодая Германия» уже теперь начинала примыкать к 
нему. Но именно поэтому, в соединении с личною и общественною сатирою «Путевых 
картин», книга заставила забить тревогу в противоположном лагере: прежде всех 
откликнулся жестоко заклейменный здесь, снискавший этим себе бессмертие 
Геттинген: «Путевые картины» были запрещены в нем, за ним последовали и многие 
другие города Германии, ибо сатира задевала далеко не одних геттингенцев. Не 
было недостатка и в частных преследованиях и нападениях со стороны как 
литературных завистников или ограниченно близоруких критиков, так и людей, 
которые узнавали себя – основательно или неосновательно – в некоторых личностях,
 выведенных автором. При подозрительности, которою всегда страдал Гейне 
благодаря своей всегда раздраженной, всегда впечатлительной фантазии, при его