В ее гостиной сходились и первоклассные деятели, и начинающие таланты, – и вот 
между ними в первые же месяцы своего пребывания в Берлине появился Генрих Гейне 
с рекомендательным письмом от одного из друзей хозяина. Никто почти не обратил 
вначале особенного внимания на нового посетителя, бледного и болезненного 
молодого человека, с виду совсем невзрачного, с очень приятным, но тихим и 
однообразным голосом, довольно робкого и неповоротливого, в далеко не 
щегольском костюме провинциала. Но немногим месяцам надо было пройти для того, 
чтобы автор стихотворений, скоро долженствовавших впервые появиться в печати и 
покамест только декламировавшихся в этой гостиной, занял здесь одно из самых 
выдающихся мест и снискал особое покровительство хозяйки – в то время уже почти 
сорокапятилетней женщины. Рахиль и Гейне были две во многих отношениях 
родственные натуры, которые сближало между собой еще одно частное 
обстоятельство – общность происхождения и одинаковое воззрение на «еврейский 
вопрос»: она, как и он, видя, с одной стороны, позорное в политическом и 
общественном отношении положение евреев, с другой – их узкий фанатизм, 
племенную ненависть к христианам, торгашеские наклонности и действия, считала 
великим для себя несчастием, что родилась еврейкой, и свое еврейское 
происхождение называла кинжалом, который какое-то сверхъестественное существо 
вонзило ей в грудь в первую же минуту ее появления на свет. Но независимо от 
этих обстоятельств дарование Гейне само по себе было причиною того, что и 
Рахиль, и ее муж скоро стали высоко ценить и пропагандировать во мнении других 
произведения молодого поэта, особенно подкупавшие их тем, что в них – 
собственно тех, которые были написаны в народном духе – обнаруживалось родство 
с манерою Гёте в формальном отношении. А культ Гёте стоял на первом плане в 
варнхагеновской гостиной, которая, как и несколько других подобных кружков, 
составляла противовес тем нападениям на великого писателя, которые шли из 
партии противоположной. Под влиянием Рахили и ее кружка – во всяком случае, в 
значительной степени – установился и в Гейне правильный взгляд на автора 
«Фауста». История литературного отношения Гейне к Гёте – история в высшей 
степени интересная и характерная – не входит в рамки настоящего биографического 
очерка, да она и заняла бы слишком много места. Заметим только, что если автор 
«Путевых картин» не вполне симпатизировал великому «олимпийцу», никогда не был
безусловным
приверженцем его, если иногда обнаруживал он относительно Гёте чувства даже 
совершенно противоположные (например, когда называл его «холопом аристократов» 
или «слабым, отжившим богом», который боится «подрастающих титанов»), то 
главною причиною отсутствия
симпатии
была та разнородность натур этих двух поэтов, на которую указывает сам Гейне в 
одном из своих писем, а чувство неприязненное, даже враждебное, проявившееся 
одно время, имело источником, во-первых, политические условия этого времени, 
во-вторых – тут играло роль чисто личное чувство нашего поэта, который 
завидовал Гёте и, будучи всегда весьма чувствителен к малейшим уколам своего 
самолюбия, возмущался его позицией, когда он с покровительственною 
снисходительностью отнесся к первым произведениям молодого поэта. В сущности же,
 при существовании этих «теней» в отношениях Гейне к Гёте, все остальное здесь 
было ярким «светом»: что Гейне глубоко понимал и чтил в Гёте колоссального 
художника, доказывается множеством мест в его письмах и произведениях. Важность 
влияния в этом случае Рахили и ее мужа не подлежит сомнению, как несомненно 
также, что эти две личности вообще подействовали очень благотворно на 
поэтическое развитие своего молодого друга, на установление в нем правильного 
эстетического критерия, еще более строгого отношения к себе и т. п. И не только 
умственно совершенствовался Гейне в этой обстановке; он отдыхал здесь и сердцем,
 находил успокоение своему внутреннему разладу, непрестанному напряжению своих 
нервов.

Правда, дружеские отношения поэта к Варнхагенам несколько раз нарушались, 
сменяясь холодностью и даже одно время почти разрывом – каждый раз по его вине; 
но тут источником служили те непривлекательные стороны в натуре Гейне – 
например, злопамятность, часто мелочное самолюбие, мелочная раздражительность и 
тому подобное, – которые заставляли его поступать таким же образом, и нередко в 
гораздо более резкой степени, со многими из своих друзей.
В гостиной баронессы Гогенгаузен господствовал культ другого знаменитого поэта 
– Байрона, и хозяйка, познакомившись с произведениями Гейне и своеобразием его 
натуры, не замедлила провозгласить его прямым преемником автора «Чайльд 
Гарольда» в Германии и вместе с Рахилью Варнхаген быстро распространяла его 
покамест еще не состоявшуюся известность. Кружок баронессы, которая была и сама 
писательница, также состоял из выдающихся деятелей литературы, науки, искусства,
 так что благотворное влияние, оказанное на Гейне варнхагеновским кружком, 
находило себе дополнение и здесь. Ко всему этому присоединились умственные 
веяния другого рода, исходившие, как уже упомянуто выше, из Берлинского 
университета. Каково было положение этого последнего в ту пору, когда Гейне 
сидел на скамьях его, видно из того, что несколько кафедр были заняты такими 
светилами науки, как философ Гегель, юрист Ганс, санскритолог Бопп, эстет Вольф.
 Во главе всего, образовав особенную школу, стоял Гегель, бывший для поколения 
тридцатых и непосредственно предшествовавших им годов тем, чем был Шеллинг для 
романтической школы, пустивший своим учением о разуме, о государстве и обществе,
 своею разъедающей диалектикой глубокие корни не только в Германии, но и во 
всей Европе (и в России, где чуть не все лучшие люди сороковых воспитались на 
Гегеле): во многих немецких университетах скоро заняли первые места по