обнаруживаться в полном блеске; здесь же была начата трагедия «Альманзор» – все 
это произведения, к которым нам еще придется вернуться.
Но Гейне в своем творчестве не ограничивался только сочинением стихов; поэт 
работал и на критическом поприще – том, на котором впоследствии он заявил о 
себе так блистательно, несмотря на видимую легкость и поверхностность его 
замечаний, принесение иногда в жертву остроумию справедливости и беспристрастия,
 парадоксальность и так далее. Первым плодом критической работы была написанная 
в Бонне, то есть когда автору было всего двадцать лет, статья о романтической 
школе, служащая как бы прологом к его большому, появившемуся значительно позже, 
сочинению «Романтическая школа»; в этой ранней статье критическое понимание 
автора, а вместе и его самостоятельность, сказались в том, что он, оставаясь 
еще ревностным приверженцем романтизма, в то же время здраво и метко указывал 
на недостатки и заблуждения школы.
В Боннском университете оставался Гейне недолго. 4 октября 1820 года, то есть 
меньше чем через год после поступления сюда, мы уже видим его студентом 
университета Геттингенского. Что было причиною этого перехода – неизвестно; 
хотя в одном из писем своих он выставляет причиною волю «быка» (так называл он 
в минуты раздражения своего дядю, Соломона Гейне), но гораздо основательнее, 
думаем, считать побудительным в этом случае обстоятельством надежды нашего 
поэта обрести более обильную пищу для своей научной и литературной 
любознательности в Геттингене, университет которого еще недавно пользовался 
блестящей репутацией. Надежды эти, однако, далеко не оправдались, они даже 
остались совсем неосуществленными. На ловца и зверь бежит: та обстановка, в 
которую попал будущий автор «Путевых картин» в Геттингене, могла дать только 
новый материал его сатирической наблюдательности, расширить еще более его 
пессимистическое отношение к жизни. И общество, среди которого вращался наш 
поэт, и аудитории, которые поневоле приходилось посещать ему, ибо «бык» 
настаивал на превращении молодого стихотворца в доктора юриспруденции, – все 
точно соединилось для содействия мрачному настроению, которое несколько лет 
спустя нашло себе литературное выражение в десятке страниц, навеки 
обессмертивших Геттинген и его университет.




Факсимиле сонета Гейне 1820 года.






Г. Гейне
. Бюст работы Эрнста Гертера
.






Геттингенский университет.


Сам город, то есть общество, представился поэту битком забитым присяжными, 
педелями, диссертациями, прачками, компендиями, жареными голубями, гвельфскими 
орденами, гофратами, юстицратами и другими различными «ратами»; жителей его он 
разделил на четыре класса, которые, впрочем, немногим различались между собой: 
студентов, профессоров, филистеров и скотов; «класс скотов самый значительный», 
а филистеров «так много, как песку, или, лучше сказать, как грязи в море…»
Но гораздо важнее то впечатление, которое произвело на Гейне студенческое 
общество, окружавшее его. Большинство молодых людей принадлежало к 
ганноверскому дворянству (Геттинген входил в состав Ганноверского королевства),
 – дворянству той страны, «где, – писал Гейне в 1826 году, – только и видишь, 
что родословные деревья, к которым привязаны лошади, причем от великого 
множества деревьев страна остается во мраке и, несмотря на всех своих лошадей, 
не может двинуться вперед». В Геттинген это «милое юношество» посылали учиться, 
но тут они «сидели на корточках в своем кружке и беседовали только о своих 
собаках, лошадях и предках и мало занимались новою историей (то есть тою, 
которая могла бы послужить им во многих отношениях в назидание), а если порою и 
слушали ее, то в это время мысли их были поглощены созерцанием так называемого 
„графского“ стола, который – характерное отличие Геттингена – был предназначен 
только для высокородных студентов». С презрением и негодованием смотрел Гейне 
на этих молодых людей, думавших, что «они – цвет мира, а мы, остальные – лишь 
трава», стремившихся «прикрыть заслугами предков свое собственное ничтожество», 
но большинство которых вряд ли могло бы достоверно сказать, что совершили их 
предки, и показывало только, что имя их упоминается в «Книге о турнирах» 
Рюкснера. Глубокие корни пускались в душе нашего поэта такими, например, 
эпизодами, как эпизод с дававшим в Геттингене представление скороходом.
«Бедняга, – писал Гейне, вспоминая этот случай уже несколько лет спустя, –